***

ДРУГИМ НЕ ЧЕТА
Среди одесских городских сумасшедших, - а Одесса богата ими, как никакой другой город, - был один, который очень привлекал-притягивал. Он читал стихи! Стихи были необыкновенными, какими-то грудными. Довольно скоро мы узнали, что это стихи Беллы Ахмадулиной.
Я думала, что ты мой враг,
что ты беда моя тяжелая,
а вышло так: ты просто враль,
и вся игра твоя - дешевая....
Жаркая сенсационность, необычных строк этих не отпускала. И любопытство...
- Это о Евтушенко! – вразумляли старшие, всезнающие товарищи.
- Ненавижу Евтушенко! – решил я.
Куда делся человек, открывший мне стихи поэта Беллы Ахмадулиной? К стыду своему, не знаю. Но, спасибо ему!
Гораздо позже, много-много позже я увидел ее.  И главное... Главное, главное, главное – услышал ее чтение! Голос...
Вот сейчас глаза закрыл и слышу...  Плакать что ли?
... Но опрометчивой толпе
герой действительный не виден.
Герой, как боязно тебе!
Не бойся, я тебя не выдам...
Загадки Беллы Ахмадулиной еще отгадывать и отгадывать. Если охота. Только...
Зачем она пришла на нашу страшную землю? Разве не могла родиться там, где хорошо поэтам и детям?
Я знаю, знаю! На этой земле пересеклась она годами бытия с другой великой.
... Четверть века, Марина, тому,
как Елабуга ластится раем
к отдохнувшему лбу твоему,
но и рай ему мал и неравен.

Неужели к всеведенью мук,
что тебе удалось как удача,
я добавлю бесформенный звук
дважды мною пропетого плача?...
Но Цветаева обжигала и гнала. Ахмадулина привораживала. Иногда, плача.
... О одиночество, как твой характер крут!
Посверкивая циркулем железным,
как холодно ты замыкаешь круг,
не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!
Твой баловень, обласканный тобою,
утешусь, прислонясь к твоей груди,
умоюсь твоей стужей голубою...
Она знала цену тем, кого называла друзьями. Она знала, что цена, иногда, не дороже строк, написанных ими. Но что делать, что делать, если строки эти, порой, были бесценны!
...  Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страх
вас, беззащитных, среди этой ночи.
К предательству таинственная страсть,
друзья мои, туманит ваши очи....
Да, она умела видеть прекрасное в стихах других. И умела оправдать поступки. И ценила верность. И верила необычному. И прощала. И верила, что и ее прощают. Надеялась...
... Я вышла. И была моя щека
наказана пощечиною влаги,
но тут же Дождь, в печали и отваге,
омыл мне губы запахом щенка...
Эти строки из великой поэмы «Дождь». О, наверное, о том, что дождь – то, что мы понимаем под этим словом! – падая на лица, души, слова и поступки, смывает то, должно быть смыто, чтоб каждый был тем, кто он есть.
...И - хлынул Дождь! Его ловили в таз.
В него впивались веники и щетки.
Он вырывался. Он летел на щеки,
прозрачной слепотой вставал у глаз.

Отплясывал нечаянный канкан.
Звенел, играя с хрусталем воскресшим.
Дом над Дождем уж замыкал свой скрежет,
как мышцы обрывающий капкан...
О, да! Такой дождь наказуем! Скрутить его, гнать, унижать, проклинать. О, у них такой дождь за все ответит! У них? У кого это у них?
Они же такие, как и мы. В меру талантливы, в меру гостеприимны, довольно интеллигенты, достаточно образованы и – о, чудо! – состоятельны. Ну просто образцовые друзья. Удачные! Вот!
А тут какой-то дождь...
Как это важно не стыдиться себя под дождем!
.... Хозяин дома прошептал:
- Учти,
еще ответишь ты за эту встречу!-
Я засмеялась:
- Знаю, что отвечу.
Вы безобразны. Дайте мне пройти...
Потом, когда Ахмадулина станет переводить грузинских поэтов, она вернется к этой теме в потрясающем стихотворении «Снег». Да, это перевод произведения Отара Чиладзе. Но все равно, все равно это Ахмадулина. Подлинная!
Смотрите:
.... В эту ночь, что была нечиста и пуста,
он вошел с выраженьем любви и сиротства,
как приходят к другим, кто другим не чета,
и стыдятся вины своего превосходства.

Он нечаянно был так велик и робел,
что его белизну посчитают упреком
всем, кто волей судьбы не велик и не бел,
не научен тому, не обласкан уроком.

Он был - снег. И звучало у всех на устах
имя снега, что стало известно повсюду.
- Пой! - велели ему. Но он пел бы и так,
по естественной склонности к пенью и чуду.

Песня снега была высоко сложена
для прощенья земле, для ее утешенья,
и, отважная, длилась и пела струна,
и страшна была тонкость ее натяженья...
Натяженье струны... О как хорошо знала она, что это такое!
... Говорю: я готова. Я помню. Я здесь.
Сущ и слышим тот голос, что мне подыграет.
Средь безумья, нет, средь слабоумья злодейств
здраво мыслит один: умирающий Гамлет.
Донесется вослед: не с ума ли сошед
Тот, кто жизнь возлюбил
да забыл про живучесть.
Дай, Театр, доиграть благородный сюжет,
бледноликий партер повергающий в ужас...
Собственно, и она, как и Высоцкий и его Гамлет, повергала партер в ужас. Но и правила игры диктовал партер. Диктовал... Только не ей!
Так дурно жить, как я вчера жила,-
в пустом пиру, где все мертвы друг к другу
и пошлости нетрезвая жара
свистит в мозгу по замкнутому кругу.

Чудовищем ручным в чужих домах
нести две влажных черноты в глазницах
и пребывать не сведеньем в умах,
а вожделенной притчей во языцех.

Довольствоваться роскошью беды -
в азартном и злорадном нераденье
следить за увяданием звезды,
втемяшенной в мой разум при рожденье....
Ага. Тот случай! Потому что... А это опять то, что я назвал бы Законом Дождя. Или Законом Ахмадулиной. Потому что, от быта и партера есть освобождение. Потому что пишутся стихи.
... Какая тайна влюблена в меня,
чьей выгоде мое спасенье сладко,
коль мне дано по окончанье дня
стать оборотнем, алчущим порядка?

О, вот оно! Деревья и река
готовы выдать тайну вековую,
и с первобытной меткостью рука
привносит пламя в мертвость восковую.

Подобострастный бег карандаша
спешит служить и жертвовать длиною.
И так чиста суровая душа,
словно сейчас излучена луною...
Душа излучена луною... Ее душа уже навеки излучена. Что ж, значит, и под луною будет тепло и светло. Тепло не всегда. А светло...
Ночь. Одесса. Балкон. И луна с миндальными глазами смотрит на эту тишину. И светло...
... И впредь играй, не ведай немоты!
В глубоком одиночестве, зимою,
я всласть повеселюсь средь пустоты,
тесно и шумно населенной мною...