Вы кем будете покойному-то?... А-а! А я, знаете ли, сегодня, можно сказать, чуть ли не отца родного хороню. Мы ведь с Николаем-то Борисовичем еще в школе вместе учились… Да-а, золотое времечко было!
Мы с ним, с Колей-то, как школу окончили, лет пятнадцать не виделись. А потом слышу от кого-то, дескать, Колька-то Кирянов большим человеком стал, завотделом в журнале работает. А я, знаете ли, еще в школе писать начал, только не показывал никому. А тут услышал, что Коля журналистом работает, так дай, думаю, снесу ему пару рассказиков, авось и напечатают.
Принес. Ну, Николай меня сразу же узнал, обнялись, конечно. Посидели, поболтали, друзей-приятелей вспомнили. Тут я ему и выложил, с чем пришел. Взял он мои рукописи, тут же читать начал – вот ведь какой человек был внимательный! Честно говоря, морщился он, когда читал. А я, понятно, сижу, волнуюсь. Прочитал он рассказики, помолчал. Потом заговорил. Сюжеты, говорит, Костя, у тебя отличные – О'Генри бы позавидовал, но честно тебе, как старинному приятелю, скажу, пишешь ты слабо. Что я тут ему ответить мог?... Что ж, говорю, Коля, пойми, я ведь еще в школе сочинения лучше чем на «троечку» не писал. На журналиста я не учился. Можно сказать, от станка я. Но грустно мне стало, ой как грустно! Тут Николай Борисович помолчал еще, губами пожевал – помните, привычка у него такая была? – и рукописи мои, которые я уж было в портфель прятать начал, в стол к себе положил.
Ну, поговорили еще, телефонами обменялись, распрощались.
Я уж было и забыл про встречу нашу, закрутился за делами. Проходит месяца три, открываю я журнал, в котором Николай работает, и глазам своим не верю – моя фамилия! Однофамилец, что ли?... Читаю: и сюжет мой, и герои мои! Конечно, здорово, Николай Борисович текст перекроил, однако сюжет мой, спору нет.
Я, конечно, беру такси и к Кольке в редакцию. Встретил он меня приветливо, от благодарностей отшучивается-отмахивается. Жалко, говорит, было такой хороший сюжет выбрасывать. Ох и бескорыстный человек был!..
На следующий месяц – опять мой рассказ, Николаем исправленный. Вы ведь сами пишите – знаете, как оно окрыляет-то, когда тебя печатают. Я эти рассказы как блины печь начал. И откуда темы брались! В месяц по два – по три писал. Напишу – несу Коле. Он их, конечно, подправит-подчистит, и – готово! Столько я их настрочил, что у Николая в редакции целая папка моих рукописей накопилась. Начал я тут свои творения в другие редакции отдавать, имя у меня какое-никакое появилось, критики меня заметили. И вот ведь что интересно, легкая у Николая Борисовича рука была: что бы я ни написал, без его правки не печатали. Стоит ему над моей вещью посидеть – пожалуйста, с руками берут. А без него – ни в какую!
Вот так с его да Божьей помощью я к тридцати пяти годам два сборника рассказов выпустил.
А Николай Борисович к тому времени уже побаливать, по-моему, начал. Как ни зайдешь, он словно в воду опущенный. Вздыхает чего-то. А спросишь его: что, мол, с тобой, Коля? – он только улыбнется так горько и молчит.
А когда я первую свою повесть писал, Николай Борисович уже валидол принимать начал. Заходишь к нему с новой главой, а он – таблетку под язык. И вот ведь какой тактичный был – хоть бы раз отказал в помощи, в совете. Ночи напролет с ним просиживали. Бывало, я засну в кресле, а он, милый, сидит, рукопись мою правит. Золото был – не человек!
Он ведь у меня на руках умер. Мы с ним года полтора перед этим не виделись. Мне все зайти, позвонить некогда было: роман писал. А ему про роман не говорил: порадовать хотел, сюрприз преподнести...
Да-а. Написал я роман. В четырех книгах. Огромный такой романище! Еле занес в Колин кабинет папки с рукописью. Он меня увидел – побледнел почему-то. Что это? – спрашивает. Роман, отвечаю. А он и говорит, сердечный, тихо так говорит: а я, говорит, думал, ты совсем писать бросил. Сказал да и повалился на стол-то. Пока туда-сюда, воды, «скорую», он и отошел. Прямо у меня на руках. А говорят, года полтора до этого совсем здоров был, про валидол забыл совсем, говорят. Я так считаю, что это у него от радости за меня, за то, что роман я осилил, сердце не выдержало. Подготовить его надо было к радости-то такой…
Послушайте, может быть, вы мой роман посмотрите?... Раз уж Коля не успел? Я ведь что? Я ведь, можно сказать, от станка. Посмотрите?...
1986 г.