В школьные годы подружка у меня была закадычная, Зойка. Жила она в соседнем доме и учились мы с ней в одной школе, только в разных классах.
Переехали они на нашу улицу, когда Зойка в седьмой класс пошла, а я в восьмой. А сдружились мы с ней на школьных концертах, обе «артистками» были: я пела, а она танцевала. Да как танцевала! Глаз не оторвать! Уж такие кренделя ножками выделывала, так задорно кружилась и улыбалась, что срывала все припасённые нам аплодисменты. А так, вне сцены, тихой была, незаметной, никак не заявляла себя в наших подростковых компаниях, лишь улыбалась иногда своей особенной открытой улыбкой.
И, хотя, никто не мог бы назвать Зойку красавицей из-за широкого слегка приплюснутого и короткого носа, улыбка эта и большие серые глаза под густыми соболиными бровями делали её привлекательной. Вот, правда, росточком она не вышла, отчего звали её и за глаза и в глаза шпингалеткой.
И кто бы мог подумать, что эта «шпингалетка» не только удивит своей дерзостью весь шахтёрский посёлок, но и переполошит его, станет «притчей во языцех».
Начало этой истории было положено, когда школу нашу вдруг сделали одиннадцатилеткой – за-ради «великого» эксперимента. Не хотелось нам лишний год в школярах ходить и кинулись мы тогда гурьбой в вечернюю школу рабочей молодёжи. Там просто ошалели от такого притока молодых мозгов, но многих приняли. Многих, но не меня – сговорились о том учителя дневной школы с вечерниками, не хотелось им отличницу терять. А Зойку взяли, после девятого класса, правда, когда я уже пошла в одиннадцатый. И стали мы с ней редко видеться, разошлись наши пути-дорожки. Хоть и рядом дома стояли, а по времени не совпадали наши будни. Да и в выходные Зойку редко я видела: как ни приду к ней, а её дома нет. А когда увидимся на часок-другой, она всё меня теребила расспросами, а сама молчком, да молчком. Скрытная стала моя подружка – не узнать.
А в конце осени я узнала причину её замкнутости: ненароком и больно.
Увидела я как-то, что от дома Зойки отъехала скорая, и почуяла неладное. Рванулась было, узнать, что к чему, да мать моя меня удержала:
– Не ходи туда, не надо! И вообще, не стоит тебе с Зойкой дружбу водить!
– Это почему же? – возмутилась я, имея свои комсомольские представления о дружбе. – Не собираюсь я с ней разбегаться! Узнать хочу, может, помочь чем надо…
– Да нет её дома! – рассердилась почему-то мать. – Ты что, ничего не знаешь? – я отчаянно замотала головой. – Это же за Зойкой скорая приезжала! Кровотечение у неё. Хотела от беременности избавиться, да неудачно. На чистку её повезли.
– Какая ещё там беременность? – растерялась я окончательно. – Она же ещё маленькая, семнадцати даже нет…
– Маленькая, да удаленькая! – парировала мать. – С Витькой Косым любовь закрутила! А он мало того, что шалопай, так и женат к тому же!
Тут следует сделать авторское отступление, ибо не каждый читатель ныне поймёт, что тут такого страшного, если девчонка в шестнадцать потеряла невинность и репутацию.
Дело в том, что история эта случилась, когда секса в России, а точнее, в СССР, ещё не было, как и не было уроков полового воспитания в школе, не было попущений со стороны родителей и учителей и многих околосексуальных американских традиций и словечек тоже не было. Девушек блюли отцы и матери, берегли дочерей до замужества и они считались «маленькими» до совершеннолетия. То есть были тогда нравы в наличии и сами девушки были романтичными и строгими, а потому такие происшествия являлись большой редкостью. Тем более что Зойкина история имела незаурядное продолжение…
Через несколько дней после первого потрясения, днём, когда родители были ещё на работе, мне удалось повидаться с Зойкой без свидетелей.
Она выглядела уставшей, но спокойной. Мы долго сидели молча на диване и я не знала, как приступить к откровенному разговору, да и что сказать своей подруге, тоже не знала. Просто смотрела на неё и, должно быть, вздыхала, потому что она, наконец, не выдержала:
– Да не вздыхай ты по мне так, будто я при смерти! Я счастливая! Мы с Витей любим друг друга, а остальное никого не касается!
– Как же так, Зоя… Тут такое… Ты малолетка, а он шалопай, – промямлила я, – и женат вдобавок…
Зойка повернула ко мне своё бледное лицо и её густые чёрные брови взлетели:
– И с чего это ты взяла, что он шалопай? Кто это тебе такое сказал? Болтают, что ни попадя, не зная человека! Да, он горячий парень, да, дерётся иногда, и по делу, между прочим! Но он хороший! Он очень хороший! – выплеснувшись, она взмахнула рукой и уже тише добавила: – Но дурак… Потому что, только дурак мог жениться в девятнадцать лет, да ещё на этой узкоглазой Вальке… У неё ещё та семейка…
– Вот именно что семейка, – оживилась я, – как на подбор все! Алкаши и ворьё! Да по ним всем давно тюрьма плачет!
– Да, семейка что надо, – устало согласилась Зойка, – потому он и женился на Вальке, чтобы увести её оттуда… Пожалел… Оттого что добрый очень. Слишком даже… – и она горько усмехнулась: – Да что я говорю тебе это? Ты же всех по книжкам своим меряешь. Маленькая ты ещё…
Я чуть не поперхнулась от возмущения:
– Это я маленькая?! Да я старше тебя на целый год!
– А толку? – снова усмехнулась Зойка. – Ты же максималистка. У тебя всё только чёрное и белое. А люди… они просто люди…
Спорить мне почему-то расхотелось и мы снова надолго затихли. Я чувствовала себя абсолютно беспомощной в этой ситуации, но всё же молчать не могла:
– Что же теперь будет, Зоя? Что ты решила? Ведь так тоже нехорошо…
Зойка бодро тряхнула обесцвеченными кудрями:
– А что тут решать? Закончу школу и уедем с Витей куда-нибудь подальше. Завербуемся на Север. Нельзя нам друг без друга, никак нельзя… У нас любовь… – она улыбнулась почти прежней ясной улыбкой и слегка толкнула меня в бок. – Да разве ты знаешь что такое настоящая любовь? Знаешь, какими горячими бывают поцелуи? А про всё остальное что ты знаешь?
Да ничего я не знала! Абсолютно ничего конкретного, кроме того, что написано в книгах, например, у Золя, у Бальзака, у Куприна…
И я призналась и себе и подруге в том, что она действительно стала старше меня. Дальнейший разговор наш, девичий, не стоит внимания читателя, как и последующие четыре месяца осторожной дружбы и то, что Зойку ещё раз увозила скорая помощь – только на этот раз ночью и втихую...
События эти утратили остроту, но лишь до тех пор, пока не стали разворачиваться стремительно и неотвратимо…
В очередное посещение подруги я застала её в весьма не презентабельном виде: на скуле красовался синяк, а по лбу и щеке бороздились глубокие царапины. Не дожидаясь расспросов, Зойка рассказала о вполне предсказуемом визите жены своего возлюбленного:
– Валька недавно была. Я думала, что это ты стучишься, открыла – и вот, результат на лице… – глаза её потемнели и голос зазвенел. – Сначала она рыдала и умоляла отступиться от Витьки, потому что не может жить без него, что у них с детства любовь, а потом стала орать, как на базаре, и драться полезла. Еле вытолкала её…
Зойка ещё что-то говорила мне, что-то гневно-оправдательное, но я уже плохо слушала её, потому что дурные предчувствия лишили меня и слуха и речи. И, тем не менее, уходя, я попыталась успокоить свою горемычную подругу:
– Ну, ты же не думала, что Валька так и будет делать вид, будто ни о чём не подозревает? Ничего, Зоенька, потерпи, до весны времени чуть осталось, скоро уедете. А царапины заживут, это ещё не беда…
И как в воду глядела: настоящая беда разразилась через несколько дней и узнала я о ней, как водится, последней – от матери.
– Ты слыхала, Витьку Косого посадили! – сказала она за ужином, внимательно наблюдая за моим лицом.
Мне удалось никак не обнаружить своё волнение и, уже почти догадавшись о том, что услышу в ответ на свой вопрос, я задала его:
– За что?
– За драку. Он жену свою забил до смерти за то, что она бегала скандалить к Зойке. И с братом её сцепился. Валька в больнице лежит под капельницей, а Витьку милиция забрала. Зойка-то что говорит?
– Ничего, мам, не говорит. Я её три дня застать не могу. Вроде к тётке уехала…
– Ох, беда… – вздохнула мать и перестала меня терзать вопросами.
Но, как оказалось, и это ещё была не самая большая беда: Валентина не выжила и Витьку ждал большой срок…
Зойку я застала за сборами. Она была напугана и глубоко несчастна. И всё же попыталась пошутить:
– Вот, подруга, сбываются мечты. Я хотела уехать отсюда на Север – и еду. В Якутию, к маминой подруге. Приходится срочно сбегать, потому что Валькины братья сказали, что утопят меня, как сучку… – она уронила в чемодан свитер и потянула меня к дивану, – давай посидим на дорожку…
Глаза её лихорадочно блестели, но были сухими и какими-то удивлёнными.
– Вот ведь как всё обернулось, – без всякого выражения сказала она после небольшой паузы. – Даже школу не успела закончить… Придётся брать справку и там уже сдавать экзамены.
– Ты сдашь, без аттестата не останешься, – вставила я первое, что пришло в голову, лишь бы не молчать.
Зойка согласно кивнула и лицо её скривилось в улыбке:
– А Витька-то теперь только мой! Представляешь себе, он мой! – я ахнула, но Зойка не обратила на меня внимания. – Я дождусь его. Обязательно дождусь… Нам нельзя друг без друга, никак нельзя… – и вдруг заголосила: – Ой, мамочки! Как же мы теперь жить-то будем! Ведь Валька всегда будет между нами!
Она уткнулась мне в плечо и мы обе заревели…
Витьке дали восемь лет тюрьмы, но отсидел он только шесть. Не знаю доподлинно, почему ему сократили срок, но на свободе он пожил всего полгода: туберкулёз унёс его вслед за женой.
Зойка с ним больше не встречалась, но замуж вышла поздно – там в Якутии.
Мы обменялись с ней несколькими письмами и больше нам не довелось встретиться. По словам моей матери, которая видела Зойку уже зрелой женщиной, когда та приезжала в отчий дом в гости, жизнь у неё сложилась. Правда с мужем она развелась почти сразу после рождения дочери, которая и стала смыслом её жизни.
Но чтобы мне не говорили о Зойкином благополучии, я уверена, что Витька и всё, что связано с ним, не забыто.
И я никогда не пыталась судить ни её, ни Витьку, ни остальных участников этой трагедии. Ведь все мы просто люди и каждый несёт свой крест…