Как страшна ненависть слепая

       
                Поднимаясь по эскалатору, замечаю, как изменилась, посолиднела подземная публика. Это пробки  виноваты, вот люди и вспомнили про безотказный народный транспорт. Душновато, тесновато, но в срок довезет…

 
                Я заметила их, когда они были наверху соседнего эскалатора.  Наташа и Игорь. Она изменилась, конечно, но стать та же.  Что-то оживленно говорит и ребром ладони по резиновому поручню постукивает.   Игорь на ступеньку ниже стоит. Головой  посеребренной согласно кивает.               
             Со мной поравнялись. Она глаза вскинула и замолкла, застыла.     Игорь тоже на меня смотрит,  в его глазах - удивление,  в ее – вопрос.               
           Так, не отрывая глаз, уплываем  мы друг от друга:  я - наверх,  они – вниз. И плывут над нами тени прошлого и тают, теряясь в матовой белизне невысокого свода.


1.
          Ах, как она была хороша!  В стенах нашего технического вуза казалась случайно залетевшей  экзотической бабочкой. Сама стройная, фигурка ладная и рельефы благородные. Волосы темные,  каре, носик небольшой.      А губы яркие, чуть припухлые  с четким контуром, будто вырезанным искусным гравером.  И одевалась она всегда изящно, не в пример принятой в нашей среде спортивно-туристической амуниции.
         
           Я познакомилась с ней на вступительных экзаменах, и мы не то, что подружились, а скорее сблизились, готовясь к зачетам и экзаменам. Зарабатывали свои пятерки. Меня согревала  повышенная стипендия- мой посильный вклад в небогатый семейный бюджет, а Наташа - раба «синдрома отличницы», просто привыкла быть первой во всем. 
          
           В нашей группе девчонок было  мало, и мы были  избалованы  вниманием  ребят. Но с Наташей, оробев после неудачных попыток, они были осторожно- уважительны, как с «неопознанным объектом».
            
           Но вот на третьем курсе появился новичок. Алеша. Высокий,  темноволосый и удивительно светлый.  То ли улыбка у него была такая теплая, искренняя, то ли взгляд открытый, лучистый.  Он казался взрослее нас и, на манер старшего брата, сразу окружил нас, девчонок,  заботой.   Мы  влюбились в него хором, но, к нашему огорчению,  стали замечать его все чаще рядом с Наташей.  К этому времени на нашем потоке уже сложились парочки; была в них какая-то несерьезность, детскость что ли. То они ссорились из-за пустяков и разбегались, а то и  партнерами менялись.             
            
           А у Наташи и Алеши отношения были иными. Чувствовалась, что  сила мудрая, вечная объединяет их надолго или навсегда.  Они не обнимались прилюдно, не целовались в закутке под лестницей, как другие.  Они ходили,  взявшись за руки, будто боясь расстаться хоть на секунду.  Мы гордились этой парой и на лекциях, проходивших  в нашей небольшой аудитории, занимали места «для Алеши и Наташи».
             
            Зимой к нам в институт приехала группа немцев. В то время началась волна обмена студентами между вузами.  Наташу назначили гидом этой группы, благодаря ее отличному знанию немецкого языка.  Я, со своим французским, мало чем могла ей помочь, но для массовости сопровождала их повсюду.
             
            А весной на двери деканата вывесили список студентов, отобранных для ответного визита в Германию,  на так называемую летнюю практику.        В  дюжине счастливчиков оказались и мы с Наташей, а вот Алеши там не было.
            
           -Не поеду! - сказала Наташа. Но с ней провели работу и в бюро комсомола института,  и в парткоме, да и родителей ее она не могла ослушаться…
          
            Руководителем группы был назначен наш декан Павел Леонидович, которого мы за глаза звали «Павлином» из-за его манерности и приторного голоса. Перед отъездом он собрал нас в своем кабинете.
             
            -Я хочу, чтобы вы поняли, куда и зачем мы едем. Вы, как будущие специалисты, будете иметь великолепную возможность ознакомиться с  достижениями германского машиностроения. Но… Зарубите себе на носу: мы едем… во вражескую страну,… к врагам, с которыми ваши отцы и деды боролись не на жизнь, а на смерть долгие годы войны…  Да,…много времени прошло с тех пор, и многое изменилось,… только не немцы…               
            Впервые мы увидели Павлина таким жестким, и голос у него был холодный, отрывистый, прямо жуть!  Старшие товарищи из парткома, назначившие его руководителем группы, очевидно не догадывались о его патологической ненависти к немецкой нации. Только потом в Германии мы поняли,  как это может быть страшно.  На том же собрании нам был представлен еще один участник  нашей поездки.
            
            -А это Игорь,  студент МГИМО, ведь эта поездка  еще и политическая миссия. Райком комсомола предлагает  кандидатуру Игоря в качестве  комсорга группы на период поездки…               
           Поднялся светловолосый  улыбчивый парнишка. -Ребята! Для меня эта поездка очень ответственна, тоже практика своего рода. Я думаю, все  будет хорошо,  и я  постараюсь, как гласит врачебная этика, «не навредить».
      
           После прохождения нудных и долгих собеседований сначала в стенах института, а затем в райкоме партии, мы, наконец, получили официальное разрешение. И вот Белорусский вокзал и поезд, увозящий нас на Запад.


2.
               
         «Вражеская» страна встретила нас щедрым теплым солнцем старинного саксонского города Хемница на юге Восточной Германии. Он в ту пору именовался Карл-Маркс-Штадтом.               
         
          После объединения Германии, жители города вернули старое название и лишь самый большой в мире высотой с трехэтажный дом бюст-памятник  Карлу Марксу, который они называют "башкой", остался - напоминание об этой странице истории города, и народа.               
         
          В студенческом общежитии нашей группе выделили целое крыло.Мы с Наташей заняли уютную комнату-каютку на двоих. Двухэтажная кровать. Раковина для умывания. Огромное окно и два столика для занятий.               
         
         Немецкие студенты дружелюбно и с интересом встретила нас. Но особенно общаться было некогда, с утра нас развозили по предприятиям, которых в индустриальном  Хемнице было великое множество. Вечером мы должны были писать отчеты об увиденном, а совсем поздно вечером наш шеф устраивал конференции, где мы зачитывали свои отчеты и давали им оценки друг другу. Первая неделя прошла в этом напряженном темпе.               
               
          Но вот нашу группу пригласили на «Вечер встречи». Он начался небольшим застольем  с чаем, сладостями и фруктами.  Наташа  бойко переводила, помогая нам понять новых друзей.  А потом была шумная дискотека, где мы уже понимали друг друга без слов,  где  было легко и весело. И во время застолья и на дискотеке Наташа была в центре внимания. Да и не удивительно: милая, красивая, да еще и переводчик отличный.               
          
          Около двенадцати ночи раздался стук в дверь –«все на общее собрание».  Мы выстроились вдоль стен. Павлин вышагивал между нами и кричал:
         
          -Вы забыли… зачем вы сюда приехали! Я наблюдал, как некоторые из вас все это время проводили в объятиях немцев…. Да, я говорю о Вас Полякова,- он ткнул пальцем в Наташу, - стыдно и гадко!  И я перед комсомольской организацией группы прошу поставить вопрос о вынесении Поляковой Наталье строгого  выговора  за развратное поведение…
          
           Это было так неожиданно и звучало так страшно, что мы, потупив головы,  молчали…    Но тут заговорил Игорь, он говорил тихо и слегка запинаясь:
         
           -Я… не согласен с Вами… Павел Леонидович…Ничего предосудительного в поведении Наташи не было… Я думаю, что это не только мое мнение, ставлю вопрос на голосование:
         
           -Кто считает, что поведение Поляковой  было недостойным и развратным? Кто «за»?... Кто против?
          
            Мы все проголосовали «против». Павлин бледный и злой раздраженно прошипел:
            
           -Ну, хорошо! Тогда властью руководителя группы объявляю закрытое голосование. Прошу всех по одному посетить мой кабинет… и Вас, - тут он указал на меня, - прошу зайти первой…
         
            Я открыла дверь в комнату, которую занимал наш шеф и которую  по привычке назвал кабинетом, и удивилась.  В кресле, в спокойной позе,  сидел Павлин. Улыбаясь, он приветливо махнул рукой в кресло напротив.
       
           -Присаживайтесь… Вы гордость нашего факультета, и я рекомендовал Вас в группу углубленного изучения французского с последующим распределением  в Алжир. И я же буду  утверждать это на комиссии по распределению. Вы все еще хотите поехать в Алжир?
         
           -Да, конечно…               
         Вот уже два года я усиленно занималась французским в этой спецгруппе, и мои родители гордились, что меня ждет интересная работа за рубежом…
         
        -А теперь вспомните, как Ваша подруга Полякова целый вечер танцевала в объятиях этих фрицев, какими алчными  глазами они пожирали ее… А она улыбалась, шутила с этими мальчиками… Я воевал… я помню этих белозубых мальчиков. Они, смеясь, сжигали целые деревни, насиловали наших женщин, не жалели ни стариков, ни детей…
 
         Так вот я спрашиваю:  -Вы согласны, что недостойное поведение Поляковой заслуживает  строгого выговора?
       
         Его лицо, искаженное злобой,  приблизилось ко мне, в побелевших глазах черно поблескивали зрачки… Такое маленькое  «да», его так просто произнести…   И сразу не будет этих глаз, и мой Алжир останется моим,…это подленькое «да» мне нашептывала и  моя невольная зависть к Наташе,  пару раз царапнувшая меня там на вечере …
         
         -Ну… Я вижу,… согласна со мной ! Так говори же!   Он больно сжал мою руку, будто хотел выжать из меня это «да»…               
      
         -Не-е-ет! – вскричала я, вырвалась  и выбежала  в коридор… Ребята обступили меня, что-то говорили, спрашивали, а  я ничего не понимала и не слышала, только трясла головой: -нет, нет, нет… 
      
          В два часа ночи Павлин зачитал нам результат закрытого голосования.  Большинством голосов Наташе вынесен строгий выговор, а, по решению руководителя группы, еще и три дня домашнего ареста.  Я поймала взгляд Наташи,  она смотрела на меня с каким-то удивлением, решила, что и я предала ее.      
         
          Конечно, никто из нас не верил в  это «большинство голосов», но  тень сомнения поселилась… Мы перестали верить и нашему руководителю, и  друг другу… 
       
          Утром все уехали на практику, а Наташа осталась под домашним арестом.  Игорь зашел к нам после практики. Он успокаивал Наташу и говорил, что ему удалось дозвониться до райкома, и там обещали во всем разобраться.  Действительно, уже следующий день показал, что райком действует.
Хмурый Павлин сухо зачитал распорядок дня:
            
          -Сегодня у вас свободный день, можете погулять по городу. Только группами по двое-трое … Все свободны…. и Вы… Полякова… тоже …               

           Ликующая Наташа обняла Игоря. Мы вышли в город.  Это был наш единственный по-настоящему свободный день…               
           Разбившись на пары и  группки,  мы бродили по Карл-Маркс-Штадту.  Нас поражали просторные улицы с широкими, выложенными плитами, тротуарами.  Море зелени: деревья, кустарники, цветы. Кругом цветы: на клумбах, в вазах, на балконах.  И смешные старушки, неподвижно сидящие  у открытых окон,  уютно облокотившись  на маленькие подушечки. Дети,  такие маленькие и, что удивительно,  свободно болтающие  на немецком.  Мы с ними подружились на сквере, где присели отдохнуть.«Айн гроссе блюмен шмитерлинг»( кажется так это звучало) -  маленькая  девчушка лет четырех пыталась научить нас песенке про бабочку. Мы пели, стараясь вторить ей, и смеялись над нашими неуклюжими попытками, и девочка весело смеялась вместе с нами…               
            После той ночи мои отношения  с Наташей стали более чем холодными. После практики она уходила писать отчеты к Игорю и в нашу каютку возвращалась только на ночь.  Мои  усилия добиться понимания, разбивались об ее молчание.               
             А Павлин, чувствуя отчуждение группы и боясь растущего непослушания, ужесточал режим:  на экскурсии в Дрезден и Берлин мы ездили в составе только нашей группы, приглашения немецких товарищей на совместные мероприятия  отклонял, под разными благовидными предлогами,  а после ужина  дверь нашего отсека запирал, чтобы исключить какие-либо контакты.  Мы томились в  замкнутом пространстве, как мухи в стакане. Так нелепо проходили наши дни.
         
             Поезд приближался к Москве. Вот и Белорусский вокзал.  Странное чувство облегчения и слезы на глазах,  будто  закончилось мучительное непонятное заточение…               


3.
               
          Осенью начались занятия в институте. Нашу группу  вызвали в партком на серьезный разговор о нашем житие бытие в Германии. Вскоре после этого, мы узнали, что Павлин получил строгача и ушел из института.               
          
            Наташи на занятиях не было. Я позвонила ей домой.
      
           -Она с женихом  в Болгарии на Золотых песках  - отвечала Наташина мама,  - … Нет, в институт она не вернется…
       
          Алеши  тоже  не было.  Он появился месяц спустя, но это был уже не тот Алеша, не наш: понурый, худой,  молчаливый, прямо тень ходячая.  Мы пытались ему как-то помочь, но он замкнулся, избегая всех, особенно нас, девчонок.  На занятиях он появлялся все реже и реже, зимнюю сессию завалил.      А весной его призвали в армию…
         
          Вот так улетела экзотическая бабочка из нашего технического вуза и исчезла удивительная пара, которая казалась вечной… 
         

        4.  Написав эту историю,  я впервые задумалась.  А каково было там ему – этому взрослому, под началом которого мы томились эти долгие дни? 
         
         Что мы знали о нашем Павле Леонидовиче?  Знали, что двадцать лет назад он воевал, и было ему тогда лет двадцать с небольшим.  В разведке был, и даже недолго в плену. После войны окончил институт, увлекся наукой, защитил докторскую и в нашем институте стал деканом.  Была ли у него семья?...         Не знаю…Партком назначил его руководителем нашей группы, и он поехал…
       
          Иногда прошлое возвращается к нам непрошено знакомыми запахами, забытыми мелодиями, голосами, жестами, смехом…Он рассказывал нам:               
      « Они лежали, вжавшись в мокрую траву. Там впереди, за бугром были слышны голоса и смех немцев, укрывшихся в своем блиндаже.  И нужно было любой ценой вытащить хотя бы одного из них и, желательно живым, доставить в штаб…Они выполнили эту задачу, правда, вернулись не все…»
         
         Четыре долгих года быть на грани жизни и смерти… И может быть, действительно, только ненависть может поднять беззащитное тело навстречу пулям и смерти, а если эта ненависть живет в тебе долгих четыре года, то вряд ли она может исчезнуть бесследно.
         
         А на том вечере «Вечере встречи» среди молодых ребят был пожилой немец. Он подошел к нам.               
        -Я услышал, что приехали русские, я пришел к вам,… ведь я воевал под Сталинградом, - сказал он, как-то жалко качая головой.  Шумела дискотека. Он стоял, смотрел на веселящихся русских и немецких мальчиков и девочек, и в глазах его я видела слезы.С чем он пришел?  О чем он думал, глядя на нас?               
          Нет победителей, как нет и побежденных...               
          В последний вечер, может быть чувствуя нашу нелюбовь к нему и желая хоть как-то "подсластить" всю нашу сложную поездку, Павел Леонидович повел нас по вечернему Хемницу.  Это был субботний вечер – и в этот вечер народ гулял, предвкушая  выходной. Ярко освещенные улицы, толпы людей, веселая музыка, клубящаяся в воздухе,  призывно открытые двери кафе.  Мы гурьбой шли по широкому тротуару, заразившись общим весельем, тоже смеялись, шутили и  даже напряжение между нами и нашим руководителем  спадало.  Вдруг он застыл на мгновение. Мы проходили мимо подвальчика, из которого слышалось громкое хоровое пение..               
          -А зайдемте-ка сюда, - предложил он, указывая на подвальчик.
 
          Крутая лестница привела нас в зал с низким потолком.  В сизом от дыма воздухе  проглядывался длинный  стол и немолодые мужчины вокруг него. У каждого в руке была огромная кружка с пивом. Они громко и увлеченно пели. Лица -  довольные, красные, будто распаренные. Мелодия- маршевая, ритмичная. Конец каждой фразы они сопровождали грохотом разом поставлен-ных на стол кружек. Огромный стол гудел, как огромный барабан. Этот грохот был похож на гром, выстрел, удар. В нем была сила, мощь и жесткость.
      
          -Ну, как вам это? – Спросил он нас, когда мы вышли . Мы молчали, нам было немного страшно там в подвальчике…
            
           И вот теперь, спустя годы, я думаю, может быть ему тоже было страшно за нас, и он как мог отстранял нас от этой Германии, с которой воевал, которой не доверял и которою все эти годы и боялся…и ненавидел…               

           Нет победителей, как нет побежденных. Есть люди, прошедшие войну,  люди, по которым прошла она...  Мир с тех пор стал более открытым, и я побывала во многих странах. Но…  Германия для меня осталась закрытой,  что-то мешает мне туда поехать…