Тайны старой левады

Глава 1. Пролог.

…Поезд  мчался в предрассветной мгле по бескрайним российским просторам. За окнами вагонов мелькали огни поселений да  мерцающие звезды южного неба. Обитатели вагона давно затихли, лишь в одном купе царило  оживление. В центре внимания был неунывающий  весельчак  лет сорока от роду, в котором легко угадывалась казачья порода, не испорченная городским воспитанием,  один из тех, что  делают  жизнь своих спутников интересной, а общий путь – не скучным.
- И с какой целью едете вы, мадам, в  город Ростов?  Домой с курорта возвращаетесь  или  в гости? - допрашивал молодую женщину  попутчик с весёлыми глазами.
Он уже поведал соседям по купе незатейливую историю своей жизни, тихо протекавшую в большой ставропольской станице, выведал у всех  пункты назначения и выбрал  объектом более пристального своего внимания симпатичную пассажирку, возраст которой  мог быть от двадцати пяти до сорока лет.
-Можно сказать, что я еду в родной город, хотя и – в гости,  - уклончиво отвечала попутчица весельчака, которую звали Тина.
-Загадками говорите, мадам, - весело сверкнул глазами  балагур, - Едете в родной город, а живете почему-то в Пятигорске, это странно. Человек должен считать родным то место, в котором живет.
- К сожалению, нам не всегда   удается сочетать желаемое и действительное, и не всегда  мы имеем возможность жить в любимом городе,  а мне вот  приходится разрываться между двумя  городами,  -  отвечала Тина, к своему собственному удивлению, на его расспросы, вопреки принципам – не распространяться о себе со случайными знакомыми.
Чем-то  неожиданный собеседник вызывал к себе симпатию: то ли - искренностью, то ли -  неподдельным интересом взрослого ребенка к окружающим его людям, то ли - веселым взглядом  неисправимого оптимиста. Его смеющиеся светлые глаза развеселили Тину, и она,  словно в   юности,  решила
поиграть своими фантазиями, как в  песенке: «Навру  в три короба, пусть удивляется».
-Извините меня за откровенность, мадам, но Вы производите впечатление женщины,  счастливой в браке. Признайтесь, что  у вас -  счастливый брак, основанный на взаимной любви.
- А как Вы об этом  догадались? –  улыбнулась женщина, -  Вы – ясновидящий?
-А для этого не надо быть ясновидящим, просто нужно уметь наблюдать и делать выводы. У счастливых в браке женщин глаза блестят по-особому, и Вы,  мадам,  – яркое тому подтверждение. Разве я не прав?
«Сейчас, разбежалась -  откровенничать  о своей жизни, в которой и сама не могу разобраться до конца,  – мысленно  ухмыльнулась Тина, -  Странно, что я до сих пор  со стороны кажусь счастливой в браке  женщиной, в то время как  наша   семейная  идилия  плавно переходит  в обыкновенное спокойное  сосуществование – как у всех. По крайней мере,  так мне  с некоторых  пор начинает казаться, отчего  периодически как-то   странно  щемит внутри, как от предчувствия каких-то потерь.   Хотелось в дороге поразмышлять на эту тему, разрешить психологическую загадку – так привязался этот весельчак, и «отшить» как-то неудобно, уж очень он обаятелен.   Хотя,  в таких беседах с незнакомцами можно многое для себя почерпнуть, они часто открывают завесу тех тайных, сокровенных  помыслов, в которых мы сами себе не отдаём отчёта».
-Так отчего Вы убегаете  от любящего мужа? И чем манит Вас Ростов-папа? – не унимался в своём любопытстве попутчик,  - Я, например, счастлив в своей родной станице, и никакие  мегаполисы мне не нужны. Вот съезжу в Ростов, сделаю  дела, поброжу по шумным улицам, подивлюсь на чудиков, которые живут в такой суматохе, и возвращусь в свой тихий райский уголок. Хорошо! А  кто  ждет Вас в славном городе Ростове-на-Дону? Мама, папа, бабушки, дедушки, - весь комплект предков в наличии?  И какая земля родила этот прекрасный цветок?
От  тонкого комплимента на душе Тины стало   весело  -  в глубине души все  женщины падки на  мужское внимание, повышающее их самооценку.
Тина улыбнулась, но  в задумчивости продолжала держать  паузу. Парень с верхней полки любопытно  внимал их беседе,  изредка посмеиваясь. Добродушно улыбалась и пожилая женщина, снисходительно не вмешиваясь в диалог,  она уже прилегла на свою нижнюю полку напротив Тины. После минутной тишины  балагур продолжил допрос:
- Так что, не желает мадам разрешить головоломку? Обеспечены мне бессонные ночи. Господа, поддержите мое любопытство, попросите соседку утолить жажду познания. Поведайте нам, какого Вы, мадам, роду-племени и  какими извилистыми путями судьба носила Вас по земле-матушке?
Тина  улыбнулась  настойчивым расспросам  попутчика, но не спешила «открывать душу» первому встречному, тем более что его вопросы были для неё самой во многом покрыты завесой тайн.   Веки начали смыкаться, а с  полки напротив послышался храп задремавшей женщины, но Тина  резко тряхнула головой и повеселела, решив  подыграть  собеседнику. 
-Ну, хорошо, уговорили. Чего не позволишь себе  в дороге, чтобы не скучать!  Корни мои по материнской линии  – донские,  казачьи, а отец родом из Сибири - военный летчик.  После войны он продолжал летать на военных самолетах, и семья наша путешествовала по городам и весям страны,  от Калининграда  до Дальнего Востока, от  Сибири до Средней Азии. Где-то на этих дорогах родители  рожали нас, одного брата - на Дальнем Востоке,  меня - на полпути в Сибирь,  как и   младшего братишку, - рассказывала Тина, лишь слегка привирая, -  так мы и колесили по огромной стране.  В  один прекрасный момент, как раз после окончания школы,  я услышала зов крови и поняла, что судьба моя связана с  Донским краем.  Я прилетела  в Ростов и  сразу влюбилась в него, мне показалось, что я жила тут всю свою жизнь. Для ростовчан   Ростов -  лучший город земли, недаром в  начале двадцатого века Маяковский сказал: «На юге России есть три города - хутор Ставрополь, станица Краснодар и город Ростов».   Не слышали?
-Не слыхал, однако.
-Но это - правда, тому есть документальное подтверждение.  И я вам скажу, что великий поэт был прав: действительно, в начале двадцатого века крупных городов на юге России, кроме  Ростова, не было. Уже в конце века девятнадцатого Ростов  был  столицей юга России, там находились консульства многих государств, огромные предприятия, ярмарки, транспортные развязки автомобильных и железных дорог,  и   речного флота, театры, учебные заведения. А красота Ростова – особенная, не холодная и надменная, как у столиц типа Москвы и  Петербурга, а теплая, одухотворенная, с доброй аурой и положительной энергетикой. Ведь в Ростове никогда не было борьбы за власть с жертвами и казнями, нет скопления негативных эманаций,  как в столицах, ауры которых загрязнены отрицательной энергетикой.  А в Ростове, выросшем на вольных землях, царит аура любви и  радости бытия.
-В этом я Вас полностью поддерживаю, - вмешался в беседу дремавший на верхней полке паренёк, - Я тоже очень люблю Ростов, я там учился и прикипел к нему  на всю жизнь. К сожалению, пришлось уехать по распределению, но  любимый город  так и тянет меня к себе. Люди там живут весёлые, добродушные, а  столько красивых женщин, как в Ростове, нет ни в одном другом городе мира.
- Ура, в нашем полку прибыло! – воскликнула Тина, - О красоте женщин – чистая правда, и приятно, что эта истина  исходит от мужчины.  А вы знаете, что в Ростове  на набережной установлена скульптура, отображающая красоту ростовчанки, которой известный  поэт Лев Ошанин посвятил стихи? Вы их можете прочесть, гуляя по набережной Дона, они начертаны на гранитной плите у подножия скульптуры.
- Любопытно, однако. Придётся прогуляться по берегу Дона, полюбоваться на сию экзотику.  Ваш, мадам, рассказ  будоражит воображение. Однако, приятно сознавать, что есть люди, являющиеся носителями исторических своих  корней, проявляющих интерес к своим  истокам, это теперь – большая редкость. Большинство людей живут, не ведая своих корней, без роду и племени, как говорится. А Вы, как я понял, знаете свою родословную, интересуетесь биографиями  предков. Я правильно понял,  мадам?
-К сожалению, о жизни своих предков,  донских казаков  я почти ничего не знаю, - не смогла скрыть искреннего огорчения Тина, - Хотя меня этот вопрос меня очень интересовал,  с детских лет я  расспрашивала маму о жизни  её семейства, о  наших дедах и бабках, но она лишь отшучивалась.   Я знаю одно: все мамины тётки, а их было пятеро - красавицы с трудными, сложными судьбами. Я постоянно бываю у них в гостях и любуюсь их красотой, которая не померкла и теперь, в их преклонном возрасте.
-Наслышаны и мы о красоте и своеобразных нравах донских казачек, ярко их описал ваш земляк Шолохов, он будит в людях  интерес к загадочности женского казачьего племени.
- Правильно, в нравах и обличьях донских казачек  много необычного, - оживилась Тина, - А Вы знаете, что они  произошли от амазонок? Когда-то, давным-давно,  на берегах Дона жили племена  женщинами – воительниц, храбрых, дерзких и  прекрасных.  Об этом рассказывают находки археологов в самом Ростове и в пригородах, в Приазовских степях. В Ростовском и Азовском музеях  много экспонатов: золото амазонок, их оружие, шлемы из чистого золота. Сходите, посмотрите.
- Непременно схожу, Вы, мадам, разбудили мою любознательность. Я слышал об амазонках, но считал  рассказы о них  красивой легендой. А  Вы убеждены в достоверности  сведений об их существовании?
-Я убеждена, ведь  об амазонках пишут многие историки, как современные, так и древние, например, Геродот.  Есть и  красивые легенды, но все они основаны на реальных событиях. Амазонки были неустрашимы, храбры и сильны, они завоевали многие земли  в Приазовье, на побережье Чёрного моря, в Греции.  Ради войны они даже жертвовали красотой, выжигали одну  грудь, чтобы пользоваться луком со стрелами.  Их стрел  опасались самые храбрые воины мужчины, которых амазонки нещадно истребляли. Они были жуткими мужененавистницами.
-Это  впечатляет! Как же эти воительницы продолжали свой род, истребляя и ненавидя  мужчин?
-Очень просто, - после секунды замешательства  нашлась Тина, -  амазонки брали в плен  воинов с хорошими генами,  отборные экземпляры которых использовали для продолжения рода:   некоторое время проводили с ними на природе,  вступали с ними в интимные отношения,  от этого общения и рождались дети. Девочек матери оставляли себе, воспитывая в своём, амазонском, духе,  а мальчиков отдавали отцам, которых,  по доброте душевной,  отпускали на все четыре стороны.
-Интересная история,  однако, и оспорить её трудно.  Но меня смущает одно: амазонки жили в первые века новой эры, а казачество возникло  гораздо позже -  во времена Ивана Грозного. Неувязочка получается, мадам. Не могли казачки произойти от амазонок.
-А я думаю, что – вполне могли. Во-первых, о времени возникновения казачества до сих пор ведутся научные споры, есть версия, что казачество зародилось в древние времена.  Во-вторых, я допускаю, что амазонки дали потомство, и, хотя сами исчезли, как вид, их гены передались правнучкам – красавицам, на которых женились  мужчины,  которые  селился в этих местах.  Да и сама земля донская, ее атмосфера – тоже являются носителями энергетики амазонок, которая до наших дней «опыляет»   жительниц этих мест красотой и боевым духом,-  с жаром фантазировала Тина.
- Да, лихо Вы, мадам, закрутили свою версию исторических событий. С Вами трудно спорить, но и согласиться я не могу. Вижу одно: Вы – настоящая   правнучка амазонок, лихо   Вы запудрили мне мозги, а это пока еще никому не удавалось. Но мы с Вами отклонились от главной темы нашей беседы, то есть -  от Вашей чудной биографии.
- Посмотрите, мы приближаемся к Ростову! – радостно  перебила женщина  собеседника, выглянув окно, за которым, в предрассветной мгле, по всему горизонту вытянулись сверкающие огни огромного города, вызвав в ней прилив  ностальгического восторга.
Громкий возглас разбудил  дремавших  соседей, отвлёк от исторических изысканий весёлого попутчика.
-Да, пора собираться на выход. Вагон-то ростовский,  сейчас все ринутся в туалеты, не успеем, - у соседа-говоруна в голосе появилась озабоченность.
Он был прав:  все пассажиры вагона выходили в Ростове, хотя  весь состав поезда  следовал в Москву. У туалетов уже выстроились очереди,  вагон наполнился  всеобщей суетой, голосами взрослых и визгом детей. Заняв очередь, Тина встала у окна и залюбовалась любимым  пейзажем:  внезапно  заалел рассвет, и на горизонте вместо огней проявлялась величественная панорама города с белоснежными корпусами зданий и мостов, со сверкающими  золотыми куполами храмов.   
Поезд пересекает  широкую  реку, приветствующую  гостей  взмахами плавных, неспешных волн,  на которых  раскачиваются лодки,  баркасы,  теплоходы.  Наконец, состав останавливается,  на вокзале  пестрят людские толпы пассажиров и встречающих, до которых Тине нет никакого дела:   она  мчится по родным улицам, оставив где-то позади любопытного попутчика с весёлыми глазами, невольно всколыхнувшего в её душе интерес   к казачьим  корням.



Глава 2. Ростов-папа.



Час  езды  в переполненном  автобусе,  дискомфорт которого   компенсируется   созерцанием из окна  любимых  городских пейзажей,  и вот Тина  звонит в дверь  квартиры  своей любимой двоюродной  тетушки  Лизы, которая  обрадовалась гостье, но  по обыкновению упрекнула  племянницу.   
- Наконец-то! Обещала месяц назад приехать, а явилась только сейчас. Я уже почти в  отпуске, уж и ждать тебя перестала, дня через три ты бы меня уже не застала, - шутливо  ворчала  Лиза после взаимных приветствий и объятий, - я  собираюсь ехать  к маме в Вешки, нужно ей помочь по хозяйству, да и соскучилась я по ней,  полгода не виделись. Поехали со мной!
-Фи!  А я мечтала сагитировать тебя на путешествие к Черноморскому побережью, так хочется искупаться в море, поваляться на пляже! Мой супруг проводит свой отпуск в санатории, в Ессентуках, а меня отпустил на все четыре стороны.
-Добровольно отпустил? – вскинула удивлённые глаза Лизавета Петровна, -  Без скандала уехала?
-Почти без скандала. Только спросил раз десять, как обычно: «Признайся честно, Тина, зачем ты опять  едешь в Ростов?»  На этот глупый вопрос я ему ничего не ответила, помахала ручкой и укатила. Как он не может понять, что я  жутко скучаю?  Ты-то меня понимаешь, Лиза?
Лиза племянницу хорошо понимала, так как  в своё время и сама, живя  вдали от  малой родины, сильно тосковала по родным местам. Больше десятка лет назад она, наконец, вернулась из дальних странствий в родные края, и жизнь её теперь текла привычно и размеренно, даже буднично и серовато. А когда-то каждый приезд на родину был для неё настоящим праздником.
-Ну вот, ты понимаешь,  что воздух нашего  «папы» для меня, словно бальзам -  на душу.  Накануне я  отвезла детей к  маме  и теперь, наконец,   свободна, как ветер! Еду, куда хочу, и – с кем хочу. А я желаю  насладиться общением с тобой и с родным городом, а потом бы - на  Черное море, в веселой компании.  Лиза, попробуй смородину и  малину  из нашего сада, на даче вчера собрали.
Они сидели за столом маленькой кухни,  лакомясь  вкусными яствами из холодильника Лизы и  увесистого пакета гостьи.
- Вкуснятина!  Неужели всё – с вашей дачи?
-Представь себе, всей ячейкой трудимся в поте лица, особенно отец ячейки, я – только на вспомогательных работах.
- А как детки?
-Кушают котлетки.  Аленка  с отличием закончила  четвёртый класс спецшколы с английским уклоном и третий класс музыкальной школы – тоже сотличием.   Маришка пока в садике, где отличается небывалыми способностями к рисованию. Воспитатели говорят, что такого талантливого  юного художника в их педагогической практике ещё не было.
-Талант - на таланте,  и в кого такие дети?
-Как – в кого? В родителей, ведь от большой любви всегда рождаются талантливые дети.
-Насчёт влияния любви – сомневаюсь, но  у нас в родне талантов много, да и со стороны твоей отцовской линии имеются самородки.  Картины твоего батюшки меня всегда приводили в восторг. Помнится, ты в детстве тоже подавала надежды. Ну, что, поедешь со мной в Вёшки?
Тина промолчала, с удовольствием отхлёбывая из чашки кофе со сливками и рассматривая изменения в квартире, произошедшие со времени её отсутствия. Те же обои, которые они в прошлом году клеили вместе с Лизой, те же картины, подаренные её отцом – всё  в идеальном порядке и чистоте. Чистюля Лиза была для Тины примером, на который она равнялась в деле обустройства и ведения домашнего хозяйства.  Пожалуй,  изменились лишь шторы на окнах, да появились новые комнатные цветы на подоконнике.
Тем временем Лиза  принялась настойчиво  убеждать племянницу  о преимуществах отдыха в казачьей станице, на большой чистой реке по сравнению с морским отдыхом на переполненных «дикарями» черноморских пляжах.
-Решайся, навестим родовое гнездо, поплаваем в донской водичке, поваляемся на песчаном пляже.  Там вода чистая, как слеза младенца, песчаные берега, не хуже, чем Золотые пески в Болгарии, где  в  прошлом году  мы с ребятами   были с  ответным визитом. Уверяю тебя, что отдохнем не хуже, чем на море. Соглашайся, не пожалеешь.
- Перспектива, конечно, заманчивая,  надо подумать, -   задумалась Тина, - Если честно, мама просила меня навестить бабушку и уговорить ее перебраться к ним в Майкоп. Возраст ее уже не малый,  восемьдесят лет – не шуточки, здоровье  слабеет, и мама, конечно, волнуется. Но я хотела туда поехать  осенью, повидать родню.   Кстати, как наша  родня поживает?
-А кто же знает, как все они поживают? Я давно не видела никого, ко мне никто не ездит, и я - ни к кому.  Все «кыхнулись»,   кто – на чем:  Инна – на хрустале,  Николай – на водке, Ася – на своем супруге Борисе Григорьевиче.  Вот тебе и поручим их навестить, пока я буду оформлять отпуск. 
- А на чем «кыхнулась» твоя двоюродная сестрица Надежда? Вы с ней давно не виделись? Это странно, ведь раньше вы были очень близки. Как она поживает? Замуж не вышла, случайно?
-А  ты поезжай к ней и мне расскажешь, как она живет. Она перестала ко мне ездить, вот и я прекратила наносить визиты вежливости.  Так, вот тебе ключи, я побежала на работу, а то этот тигр - директор, меня «сожрёт с потрохами». А ты ложись, поспи,  ведь  ночь не спала, а потом уж  покатайся по городу, подыши его воздухом.
Закончив завтрак, Лиза  засуетилась, поглядывая на часы.  В техникуме, где  Елизавета Петровна преподавала историю, она пользовалась большим авторитетом благодаря профессионализму, трудолюбию и полной  самоотдаче. Не имея в свои «под сорок»  семьи, она жила работой, общением с друзьями и своим неиссякаемым оптимизмом.  Лиза  вовсе не соответствовала общепризнанному образу старой девы, к племени которых ее относили окружающие, коих искренне удивляло, как, при своей пленительной внешности,  недюжинном уме и весёлом нраве,  эта женщина умудрилась остаться  незамужней.
В  памяти Лизиной племянницы запечатлелось немало кавалеров, волочившихся за   тёткой во времена ее  молодости.   Ухажёры дарили ей цветы и конфеты, предлагали  руки и сердца. Цветы и конфеты Лиза благосклонно принимала, решительно отвергая сердца и руки. Тина, маленькая любопытная хохотушка, обожала наблюдать за любовными приключениями двоюродной  сестры матери,  подслушивать  её разговоры с поклонниками, одним из которых стал их  сосед по коммунальной квартире, двадцатипятилетний красавец, инженер и щеголь. Иван получил комнату  от предприятия, молодым специалистом которого стал по окончании вуза.
…В  один из летних дней тишину и скуку их коммуналки нарушил небывалый шум: в квартиру ворвались  молодые парни, огласив дом громкими криками.  Из  своих  комнат  в прихожую выбежали испуганные  обитатели квартиры.
-Спокойно, товарищи, всё в порядке,  я – ваш новый сосед. Быстро – все по своим углам! – скомандовал  самый длинный,  красивый парень с голубыми смеющимися глазами.
Обескураженные невиданной наглостью нового соседа, жильцы беспрекословно повиновались все,  кроме Тины и её подружки,  шестилетней соседской девчонки Наташки.  Юные девы  готовили  для жильцов очередное танцевальное шоу;   репетируя  индийский  танец, девочки любопытно глазели  на суету молодых людей, с грохотом таскавших  в одну из комнат квартиры  чемоданы и тюки, казавшиеся  юным артисткам  загадочными и необычными.  Когда вселение завершилось, прибыли две яркие, вульгарные девицы, скрывшиеся вместе с  группой парней в комнате соседа, и девочки  разочарованно  покинули свой наблюдательный пункт.
Пока гости новосёла суетились в его комнате, Иван пробежался по соседским «конурам», знакомясь и попутно  извлекая из новых  соседей пользу.
-Добрый вечер, дорогие товарищи! Я – Иван, ваш новый сосед, счастлив с  вами познакомиться. В честь знакомства  одолжите мне вилки и несколько тарелок! – обратился он к матери Тины.
-На сколько персон накрываешь стол, Иван? – задал резонный вопрос отец Тины, пока мать послушно  доставала из буфета посуду.
-Стол накрыт на четыре  рыла! – бойко отвечал красавец Иван, поразив своим остроумием   воображение Тины.
 Ложась в тот вечер в постель, восьмилетняя Тина мысленно представляла  своего соседа в образе прекрасного принца,   который влюбится в неё без памяти.  Засыпая, она поняла, что это и есть любовь, о которой так много говорят взрослые. Ночью  девочке приснился рыцарь на белом коне с лицом Ивана, который осыпал её конфетами и умчал на скакуне в неведомую даль.
На следующее  утро Тина сидела на крыльце  с книжкой стихов Пушкина  в руках, когда  перед ней появился весёлый, с горящими глазами,  Иван. Он приветливо взглянул на юную соседку и спросил:
-Книжку читаешь?  Стихи учишь? Молодец,  умная, красивая  девочка!
Выпалив комплимент, парень умчался, не зная, что окончательно поразил  маленькое сердечко стрелами амура.  Каждый вечер Тина с замиранием сердца прислушивалась  к  быстрым, громким мужским  шагам своего любимого, отличая их от шагов множества других соседей и гостей дома. Ложась в постель, она радовалась тому, что завтра опять увидит своего принца, тайно мечтая о том, что он дождётся её взросления и когда-нибудь станет настоящим её женихом.
Она  была безнадежно влюблена, когда на пороге их дома появилась  Лиза – очаровательная двадцатилетняя студентка с тоненькой талией, нежной кожей и веселыми карими глазами. Она училась в семипалатинском педагогическом институте и почти каждые  каникулы проводила у  двоюродной сестры, в небольшом городке Зыряновске, расположенном в двухстах километрах от  Семипалатинска.
От  наблюдательности маленькой Тины не ускользнуло внимание  соседа к их гостье, и после некоторых раздумий добрая  племянница  решила принести в жертву свою любовь, готовясь щедро подарить любимого  своей тётушке  Лизе. Тина тихо страдала, утешая себя  перспективой  хоть как-то породниться со своим кумиром. С первых дней знакомства  Иван принялся завоевывать сердце приезжей гостьи, даря ей цветы и конфеты,  назначая свидания. С нетерпением и замиранием сердца ждала Тина возвращения Лизы с их первого  свидания, надеясь на полный «хэппи энд». Лёжа в постели без сна, девочка  прислушивалась к ночным звукам, и,  наконец, услышала легкие шаги Лизы.
-Ну, Лиза,  как прошло  рандеву? –  поинтересовался  отец семейства.
-А, шпарили по улицам, - рассмеялась  в ответ Лиза, удивив Тину полным отсутствием влюбленности в голосе.
Тина  вскочила и выбежала из детской, не выдержав цинизма любимой тети.
 -Лиза, разве он тебе не нравится? – пролепетала она, рассмешив Лизу и родителей.
-Да нет, он - ничего, только рожа у него  красная,  будто он постоянно «только что из бани», - весело хохотала Лиза,  не замечая девичьих  слёз от несбывшихся надежд.
Перед отъездом Лизы к ней явился влюблённый Иван. Лиза дошивала на машинке шикарную юбку модного  фасона «солнце-клёш», а её  незадачливый жених распинался в чувствах, не замечая  маленького воробышка, уткнувшегося в диванную подушку и с трепетом внимавшего их странному любовному  диалогу. В ответ на страстные объяснения в любви Лиза только смеялась, не прекращая строчить на швейной машинке, к полному негодованию Тины,  волновавшейся не меньше влюблённого Ивана и не понимавшей странного  поведения  легкомысленной тётки.  Не добившись благосклонности зазнобы, Иван  удалился с  вселенской скорби на лице, а Тина сидела, притихшая и печальная, переживая за его разбитое сердце и размышляя -  не покончит ли её любимый с собой.
-Лиза, скажи, ты в него нисколечко не влюбилась? – спросила она у тёти, когда та закончила шить и приступила к примерке новой  юбки.
-В кого? В Ивана, что ли? А почему я должна в него влюбиться? Обыкновенный шалопай, гуляка и бабник. А что это тебя так волнует, малявка? Маленькая ты ещё, Тин,  о любви рассуждать,  скажи лучше, как тебе моя новая юбка.
-Красивая, аж жуть!  Я тоже о такой  юбочке мечтаю.
-Какие твои годы!
… Иван с собой не покончил, а  вскоре после отъезда Лизы нашёл ей замену в лице продавщицы из соседнего магазина, чем горько  разочаровал  свою малолетнюю  соседку.  Впрочем, вскоре и  любовь Тины к Ивану прошла: его красивая физиономия,  действительно, была слишком красной, словно он постоянно выходил из бани.  Но без влюблённости в сердце жить Тина  уже не могла,  и она  втайне влюбилась в одноклассника,   напоминавшего ей о её первой  любви   большими  серо- голубыми,  как у Ивана,  глазами. 
Лиза приезжала к  сестре  ежегодно  -  сначала из Семипалатинска,  будучи студенткой, потом -  из сибирского города Ангарска,  куда была распределена по окончании института,   и каждый раз сердобольные подруги  сестры  тщетно пытались сосватать  гостью  за женихов самых разных мастей, одинаково отвергаемых  и высмеиваемых  хохотушкой Лизой.
…Сейчас, любуясь немеркнущим с годами обаянием Лизы, Тина в очередной раз удивлялась ее полной свободе от семейных уз. 
Они расстались на веселой ноте, и Тина, вымыв посуду,  с удовольствием вытянулась на диване, где  проспала  почти четыре часа, после чего отправилась на прогулку по городу, по-летнему зеленому и цветущему.  Любуясь знакомыми пейзажами, она проехала на автобусе нарядную Театральную площадь с живописным фонтаном,  вышла и направилась  «куда глаза глядят». Вот и сквер на пересечении Ворошиловского проспекта и центральной улицы Энгельса, бывшей Большой Садовой. Когда-то она гуляла по этим улицам  с подругами,  бегала на свидания с влюбленными кавалерами, позже -  с  женихом и молодым  мужем;   всё здесь напоминало ей прекрасные годы юности, казавшиеся теперь, с высоты её тридцатишестилетнего возраста, далёкими и волшебными.
… Сладкие воспоминания волновали кровь, ласкали душу  щемящей тоской по ушедшим дням, которых, увы, не вернешь.  Она вдыхала аромат городских улиц и радовалась  красоте знакомых старинных зданий, веселой многоликой толпе,  обращая особое внимание на наряды ростовских модниц. Пошатавшись по  Ворошиловскому проспекту,  Тина присела на скамью. «Хорош  -  предаваться старческим воспоминаниям и тоске. Куда бы мне направить  лыжи? Не навестить ли мою милую Надежду? Пожалуй, это хорошая идея» - подумала она и направилась к остановке.
Около двадцати  лет назад юная Тина впервые узнала свою двоюродную тётю Надю в  расцвете её женского  очарования и  одиночества.  На все  расспросы о причинах, противоестественно одинокого состояния, тридцатилетняя Надя лишь невесело  улыбалась: много будете знать, скоро состаритесь!  Многочисленные кавалеры и воздыхатели  отвергались гордой красавицей  по непонятным для  окружающих причинам.  Надежда казалась холодной, неприступной крепостью, покорить которую  не удавалось ни одному смельчаку. Завесу тайны Тине приоткрыла  Надина подруга детства, поведавшая о длительном романе Нади  с женатым офицером – сердцеедом, который соблазнил  девушку, но не бросил, а, словно собака на сене,  не позволяя любимой свить семейное гнездо. С тех пор прошло немало лет, офицер умер, так и  не успев  сделать окончательного выбора, а Надя  осталась одинокой и   гордой в своей независимости.
…Из жалости к своим ногам, прошедших километры городских улиц, Тина остановила такси. 
-На площадь Ленина довезете? – спросила она усатого, кавказской внешности таксиста, и заняла  место рядом с водителем.
-Обязательно довезу, - отвечал улыбчивый водитель и добавил: - торопитесь, девушка?
-Не так, чтобы очень, - уклончиво отвечала  Тина.
-Тогда - не против попутчиков?
-Я добрая, берите, - согласилась она, и таксист остановил машину перед голосующим молодым, лохматым  человеком.
-Шеф, корыто свободно? – заглянул в машину модный юноша - хиппи.
-Не совсем свободно, но, если  нам по пути, доставим.
- Метлы, падайте! – скомандовал  парень сопровождавшим его длинноволосым  подругам, которые молча, с невозмутимыми минами на  красивых лицах, упали на заднее сиденье.
-Шеф, держи два рваных, довези до бородатого, - протянул парень таксисту два рубля и упал рядом с девицами.
- Куда-куда довезти? – не понял водитель.
-Ты, шеф, не местный, что ли, братан? Площадь Карла Маркса не знаешь? Мужик такой, бородатый, в Нахичевани стоит.
-А, понятно – площадь Карла Маркса. Только мы через площадь Ленина едем. Годится?
-До кашевара поедем? – уточнил таксист, когда машина тронулась с места.
-До какого кашевара? – опять не понял тупой таксист.
-Как до какого? До площади Ленина, - глубокомысленно изрек пассажир.
«Метлы»  сохраняли на лицах полную невозмутимость, а «шеф» ухмыльнулся в свои черные усы:
-В хорошие времена живем, лет двадцать назад за такие разговорчики загудел бы ты, парень в края, не столь отдалённые.
-Слава богу, прошли смутные времена,  наш комбайнер Миша объявил гласность, - лениво развалившись, ответил лохматый пассажир.
В философских беседах они доехали до пункта  назначения.
…Вот и старая пятиэтажка на проспекте Ленина,  в которой Надежда получила однокомнатную квартиру от Северо-Кавказского военного округа,  коему посвятила на поприще телефонистки два десятка   лет своей жизни. На четвертом этаже - знакомая дверь, которую открывает  удивленная Надя, все такая же  красивая, как в молодости,  с выразительными темно-серыми глазами,  с  волнистой копной каштановых волос, слегка подернутых сединой.
- Привет, Тина,  когда приехала? – по - обыкновению сдержанно приветствовала она  племянницу, - проходи, знакомься:  Юрий – мой новый друг.
Надя провела гостью в комнату, где вальяжно восседал худощавый, поджарый  мужчина средних лет, одетый с иголочки, с  аккуратными усами  на молодцеватом красивом лице.
-Приятно познакомиться.  Надюша скромничает, я ей не просто друг, а - будущий муж, по крайней мере,  надеюсь им стать, - улыбнулся Юрий.
-Не говори «гоп» пока не перепрыгнешь! –  сухо оборвала смельчака  Надежда, метнув в его сторону укоризненный взгляд.
Наступила неловкая пауза, и,  дабы разрядить атмосферу, Тина поведала о своём недавнем попутчике  с его специфическим жаргоном.
-Испоганила молодежь русский язык, без пол-литра и не поймешь, - со смехом возмутилась  Надежда.
-А что тут такого? Я недавно  ехал на такси, тоже  приказал: «Шеф, довези до кашевара»! – самодовольно рассмеялся Юрий.
-И ты туда же,  седина – в голову, а бес – в ребро! – улыбнулась Надя, -  Все хорохоришься, хиппи из себя корчишь!  Кто такой -  Кашевар?
-Как – кто? Наш Ильич – заварил кашу, никак не расхлебаем.
- Ладно, у молодежи ничего святого не осталось, и вы,  старые перечники – туда же: «кашевар»! – журила Надежда друга, смягчая выговор мягкой улыбкой.
-Это Ильич-то наш – святое? Надюша,  ты у меня  – святая наивность! Во-первых, святых  на земле не бывает, все люди – грешные, а во-вторых, у Ленина с соратниками грехов больше, чем у самого грешного простого смертного. Ради собственной власти  красные комиссары во главе с Ильичем утопили страну в крови, вешали и стреляли старых и малых, никого не щадя...
-Так ты у нас – диссидент? Смотри, не загуди под фанфары! – невесело  улыбнулась Надя.
-Слава богу, прошли те времена, когда за разговоры на кухне сажали и ссылали. Власти объявили гласность, значит, можно говорить, что вздумается. Почитай, Надин, что в газетах пишут о преступлениях властей против народа. Да что далеко ходить? Казаков уничтожали как класс, память родовую из народа выбивали. А сейчас дали народу свободу, вот люди историю и восстанавливают, корни свои в истории ищут. Вот такую кашу,  густую и соленую,  заварил наш товарищ Ленин, а товарищ Горбачев расхлебывает. Только хватит ли силенок?  Вот в чем вопрос.
- Ну, кончай политинформацию, Склифосовский! Пошли пить чай! Отведайте, гости дорогие, что бог послал, – скомандовала хозяйка, перечить которой было бесполезно.
Гости молча повиновались, готовые отведать всегда отменных Надиных угощений. На сей  раз  бог послал им фрукты, дыню, сыр, колбасу, яблочный пирог, домашнее варенье.
-Надин, дай-ка мне мою  любимую бадейку, - с искорками в карих глазах балагурил Юрий, - и любимое блюдечко.
Надя достала из шкафа огромную литровую кружку  и столовую тарелку, старательно  налила в кружку чай.
-Вот это – по-нашему! – воскликнул довольный Юра и, улыбаясь из-под усов,  налил из кружки в тарелку чай и принялся степенно прихлебывать, всем своим видом демонстрируя, кто в доме хозяин, - Вот так, девочки, пивали чаи наши прадеды.
Тина дивилась на  чудачества влюбленного, ожидая  реакции строгой тетки, которая  молчаливо  выполняла приказы  странного гостя, удивляя  нетипичной для неё  покорностью.
-Юра, покажи гостье свои художества, - скомандовала хозяйка, когда они встали из-за стола, - Тина разбирается в живописи, у нее отец – художник.
-Серьезно? Ну, тогда стоит продемонстрировать мои скромные работы. А где же они? Я ведь все их тебе подарил.
Надя достала из  шкафа  выполненные  на ватмане акварели, и Тина с удовольствием  рассматривала их, аккуратно разложив  на диване.
-Прекрасные картины, мне очень нравятся.  Юра, Вы учились в художественном училище? В  «Грековке»? – поинтересовалась Тина.
Вместо «будущего мужа»  на вопросы отвечала  Надя, с гордостью  поведав гостье об увлечениях  казака,  с детских лет удивлявшего станичников яркими акварельными пейзажами на тему  донских просторов. В более зрелом возрасте Юрий  почти не расставался со своим хобби, запечатлевая на полотнах не только красоту родных  мест, но и свои фантазии на тему русских былин и сказочных персонажей. Тина с  наслаждением  созерцала Руслана и Людмилу, Соловья – разбойника и  Спящую красавицу, других  сказочных героев, искренне восхищаясь талантливыми работами художника – самоучки.
-Да я так, только в свободное время балуюсь, а времени свободного у меня мало. Надо деньги зарабатывать, баранку крутить, - говорил Юрий, довольный похвалой,-  Но я надеюсь, что у нас с Надюшей новая жизнь начинается, как и во всей стране. Народ прозревает, ищет истину, определяется в новой жизни. Думаю, кое-кто поймёт новые перспективы, не упустит шанс на новую жизнь. Я вот подумываю в кооператив податься, там можно хорошо заработать.
-Не хлебом единым надо жить, Юра, - с упрёком  взглянула на гостя Надя, проигнорировав прозрачные  намёки потенциального  мужа.
-Ты права,  Надин, надо жить духовной жизнью, и для начала  общей духовной жизни я предлагаю  посетить родные пенаты, наведаться в Семикаракорск, корни свои  проведать. Какие у нас места -  не хуже хвалёной  Швейцарии! Дон – чистый, плавный, величавый, берега  живописные!  Заодно с будущей свекровью познакомишься.
-Ещё чего выдумал,  – засмеялась Надя, - Сам всё решил,  меня не спросил? И не подумаю свекровью обзаводиться, мне пока моя свобода не надоела. А корни свои ты сам изучай, а у нас – свои корни, правда, Тина?
-Надо, девочки,  чаще  навещать родовые гнёзда. А хочешь, Надин, в твоё родовое гнездо отправимся? Я не прочь с  будущей тёщей познакомиться.
-Ишь, чего захотел! – опять рассмеялась Надя, - Размечтался, не рановато ли?  Да и не получится найти маму в родовом гнезде: гнездо – под Вёшками, а мама – в Лихой. Но,  в принципе, я с вами согласна, корни свои   надо восстановить, а то мы все,  как «Иваны, родства не помнящие»,  дедов своих не знаем, не то что -  корней.
-Да, и никаких родовых легенд у нас нет,   даже обидно! –  вздохнула Тина, вспомнив разговор в поезде.
-Да, вот вам и  наследие наших бессмертных кашеваров, - сказал Юрий с улыбкой, продолжая влюблёнными глазами поглядывать на  непоколебимую в своей холодности  Надежду.
…К Лизе Тина вернулась поздно вечером и с порога объявила:
-Лиза, ты упадешь! У Надежды – потрясающая новость: у неё – жених!  Ты не видела ее друга Юрия? По-моему, он неплохой, хорошо к Наде относится, может быть даже  любит её.
Она выпалила это скороговоркой, удивляясь  невозмутимости Лизаветы.
-Да видела я этого пижона, ничего особенного из себя он не представляет. Я бы такого  пройдоху и близко к себе не подпустила, не знаю, что Надежда в нем нашла. У нее были кавалеры и получше, но она их отшивала, а этот прилепился.  Но замуж она за него, вроде бы, не собиралась.
-По крайней мере,  это не простая интрижка, я думаю, Надя сможет его полюбить.
-Да он – обыкновенный   бабник, как большинство  мужиков, эгоистичный и самовлюбленный. Вряд ли Надежда  клюнет на его удочку, да и удочка  его  - так себе, хлипкая.
-А может быть, ты ошибаешься? Он смотрит на Надю такими влюбленными глазами!
-Да он из тех, что смотрит на одну, а всех жалко! Я это мужское племя насквозь вижу, меня не проведешь! – рассмеялась  неисправимая мужененавистница
-Лиза, зря ты так, для тебя все мужики – пройдохи.    Не пора ли тебе изменить отношение к мужским особям и  найти  спутника на своей орбите? - не удержалась Тина от каверзного  вопроса.
-Нет уж, увольте, я хочу спокойной жизни, не надо мне в доме никаких змеев-Горынычей!
–-А скажи мне, Лиза, неужели ты никогда и ни в кого не была влюблена?
-Почему? И меня не миновала сия горькая участь,  была я влюблена однажды, в юности, в студенческие годы. Но он встречался с другой девчонкой, я не стала между ними вставать. Они потом поженились, но  жили  плохо, в конце концов,  он спился, а я радовалась, что мы разминулись.  А  вообще-то я, фактически,  была замужем, но  всего три месяца.
-Да ты что? – распахнула Тина удивлённые глаза, - Почему об этом никто не знает?
-Полина, мать твоя,  знает. Она мне посоветовала принять предложение одного парня.
Лизе было тридцать лет, когда она по совету подруг и любящей сестры заставила  себя выйти замуж,  в надеже на то, что «стерпится – слюбится».  Мужчина был симпатичный, солидный, но уже единожды разведённый, о чём он откровенно  признался будущей жене накануне регистрации брака. Первые дни  Лиза ожидала появления нежных чувств, какой-то духовной близости, без которой она не мыслила счастливой семейной жизни, однако ни того, ни другого не было, а супруг становился всё более равнодушным и чужим. Третий месяц неудавшейся семейной жизни Лиза уже знала, что совершила ошибку, и вечерами стелила ему постель отдельно: физическая близость без духовной общности стала казаться омерзительным фарсом.  Наконец,  перетерпев  три месяца   неприятное соседство мужчины, так и оставшегося  чем-то инородным и чуждым, Лиза не выдержала. Первое же грубое слово неудавшегося супруга стало поводом к разрыву, который произошёл без скандалов, слёз и разборок.  Она просто указала ему на дверь, а  он молча ушёл, забрав чемодан. Лиза вздохнула свободно и зажила привычной размеренной жизнью одинокой,  гордой в своей неприступности женщины. Но теперь она знала, что замужество без любви – просто мука, и не мечтала повторить эксперимент. А любовь, на которую она втайне надеялась в юности, Лиза давно ждать перестала.
- Коль не любишь мужика, выходки его сносить незачем, - закончила Лиза исповедь, -  Видно,  не был он моей половинкой, а моя  половина  загуляла где-то вдали от меня, вот мы и разминулись. Редко кому, как   тебе и твоим родителям,  везет - встретить взаимную любовь.   Я на своем веку мало   встречала счастливых  семейных пар. Ты мне скажи, как живёшь с мужем – неужели всё так же влюблена, как  двенадцать  лет назад?
-Не знаю, Лиза. Знаю одно:  как мне надоели мои цепи! Свободы хочу!  А уж, когда душа свободы требует – становится не до любви, всё начинает раздражать. Вот и скандалы по всяким дурацким поводам.
Тине не очень хотелось делиться с незамужней тёткой своими переживаниями: вряд ли они могут быть понятны человеку, не познавшему  любви и семейного счастья. Она  умолкла, пытаясь выкинуть из головы возникшие картины последних мелких ссор с мужем, которые, к её огромному огорчению, возникали всё чаще. Размолвки вспыхивали  по  любому, самому  ничтожному  поводу,  от раздражительности, просто – от привыкания и  житейской рутины.    Тина знала, что они с супругом  уже не смогут существовать   друг без друга, что они  соединены какой-то незримой духовной, невидимой нитью. Но любовь ли это? Почему так ноет иногда внутри при воспоминаниях о счастливых моментах  начала их общей жизни, о временах  зарождения их любви?
-Свободы тебе не хватает? Наверное, это в тебе  гены твоей бабушки Моти  играют, - высказала догадку Лиза..
-А что, она  у нас –  личность свободолюбивая, как   амазонки? 
-Не знаю, от амазонок ли её свободолюбие произошло, но сама тётя Мотя  от этой самой  жажды свободы всю жизнь  страдает,  и ничего с этим   поделать не может – природа берёт своё.
Они немного помолчали, думая каждая – о своём.
- Если уж такая любовь века, как у тебя с мужем,  иссякла, что говорить о других! – нарушила тишину Лиза -  А уж, коль с любовью вообще не повезло, лучше жить одной, без ярма на шее. К тому же, мне одна гадалка  сказала, что  на мне  лежит печать безбрачия: то ли проклял кто, то ли  порчу навёл…
- А у других  твоих сестриц – у Нади, у Инны,  тоже -  печать безбрачия? Ты в это веришь?
-Не знаю. Вообще-то,  я в это не очень верю, - Лиза тряхнула головой, -   Ты лучше скажи, в Вешки со мной едешь? Подумать у тебя времени было предостаточно.
-Ну, хорошо, вы меня общими усилиями уговорили, едем корни искать, как сказал пижон Юра.
-Решено, собирайся, я-то уже давно готова,  -  привычно для педагога скомандовала Лизавета Петровна,  - А сейчас пошли во двор, подышим воздухом.
Они быстро собрались и вышли во двор. Вечер был тёплый, тихий, возле домов группами сидели и прогуливались  многочисленные жильцы близлежащих пятиэтажных домов, рядом крутились  и играли  дети.
У подъезда Лизы  навытяжку  стоял молодой мужчина   восточной наружности, который при виде вышедших женщин вдруг встрепенулся и  устремил свой жгучий черноокий взор на Елизавету.
-Добрый вечер, Елизавета Петровна! – воскликнул   джигит с горящими глазами, - Девочки, я вас поджидаю с огромным нетерпением.   Не желаете составить компанию, поужинать со мной в ресторане? А то одному  скучно и грустно, и некому руку подать, а у меня сегодня – повод…
-Добрый вечер, - хмуро  пресекла  его доводы Лиза, едва удостоив  джигита  своего царственного  взгляда, - Не желаем. Мы по ресторанам не шастаем, советую Вам поискать  себе другую компанию для весёлого времяпровождения.
Джигит огорчённо вздохнул, но остался стоять, в растерянности глядя вслед удаляющимся дамам.
-Пошли отсюда, - шепнула Лиза племяннице, - Достал меня этот горе – ухажёр.
-Кто такой, Лиза? Почему не знаю?
-Да поселились в нашем доме два грузина, сняли  квартиру у моей соседки. И вот один из них   уговорил соседку нас познакомить;  мы с ней дружны, отказаться  неудобно было.  Зашла я к ней по её приглашению, а там –  этот тип, который недавно с гор спустился;  вот и познакомились,  а теперь  отвязаться не могу  от этого   аборигена.
-Он   нам вслед продолжает нагло пялиться,   -  Тина  незаметно оглянулась,  - Лиза, а вообще-то  этот  абориген вполне -  ничего, даже красив.  А как его зовут?
-Да зачем он мне нужен? Я его кликуху не знаю   и знать не желаю!
-Но вы ведь знакомились!
-Знакомились,  но имя его во мне не осело, сразу вылетело: какой-то Хачик или Гарик, - хихикнула Лиза, -  козёл горный, короче. И – хватит об этом, даже не напоминай!  Мало того, что он – грузин, к тому же – молодой, ему и сорока нет, а мне скоро полтинник стукнет.
-Ну, и  что? Любви все возрасты покорны.
-Какая там любовь? Всё,  прекратим этот разговор, никакие мужские особи мне не нужны, даже самые породистые экземпляры,  тем более - этот  абориген.


Глава 3. Родные просторы.


Рано утром путешественницы  выехали из города в северном направлении. В  бодрящем,  утреннем,  прохладном августовском воздухе уже улавливалось приближение осени. За окном комфортабельного Икаруса мелькали пейзажи – сначала городские, потом – картины донской  природы, периодически  сменявшиеся  видами хуторов и станиц. Время от времени донские  поля будто освещались яркими огромными солнцами -  плантациями подсолнухов,  дружно поворачивающих свои золотые головы вслед за светилом
-Все-таки красив наш донской край! – воскликнула, глядя в окно,  Лиза.
-  Как говорит одна моя подруга, у дураков мысли сходятся, - рассмеялась Тина, - А ведь правда,
вроде бы, ничего нет необычного, никаких ярких красок, а такая красота, что дух захватывает. Лиза, признайся честно, ты влюблена в свою малую родину?
- Ну, а как же иначе? Конечно,   влюблена,  ночами не сплю, страдаю. Это моя единственная в жизни любовь,  - засмеялась Лиза, -  А,  если серьезно, то я, действительно,  тосковала по родным местам,  прозябая вдали от родины.
 -Я-то не по своей воле оторвалась от корней, родители оторвали, потом – муж, - вздохнула Тина, - а почему ты уехала с Дона «к чёрту на кулички», в какой-то задрипанный Семипалатинск, потом – в Сибирь? Странные вы с моей мамочкой:  она тоже всю жизнь тосковала по малой родине, с восторгом рассказывала нам о левадах, о донских степях, о Ростове,  а сама  добровольно укатила за тридевять земель. Больше всего меня удивляет, что она отказалась жить на  Дону,  даже  когда папа сам   ей это предложил. Ну, разве это не странно? Ладно, оставим пока маму в покое, займёмся тобой.  Кайся, грешница, почему ты бросила малую родину!
Лиза глубоко задумалась, вспоминая свою далёкую юность.  Это было в пятидесятые годы, когда она, воспитанная одинокой матерью,  уже знала, что отец был за что-то арестован ещё до её рождения.  Мать маленькой Лизы, не дождавшись ответа на свои многочисленные письма и запросы,  от горя будто потеряла стержень,  впала в депрессию, а потом нашла новые жизненные приоритеты и  связала себя с религией. После войны  Александра Васильевна покинула Ростов и обосновалась  в станице Вёшенской, где  женщину приютила местная церковь. Преданная комсомолка Лиза не понимала неожиданной религиозности матери, стеснялась её,  и в старших классах  поселилась у  родных тёток в посёлке Лихом, где и закончила десятилетку. Вступая в комсомол, девочка скрыла «позорную» правду о своих родителях. После окончания школы она вместе с подругой отправилась в далёкий казахский город Семипалатинск, казавшийся ей восточной сказкой,  а на деле оказавшийся заштатным серым, пыльным городком, где ей пришлось пять лет проучиться в педагогическом институте. Жизнь студентки вдали от родины скрашивали   посещения двоюродной сестры Полины, семья которой обитала  в одном из восточно-казахстанских городов.
- Вот так, из-за репрессированного отца и религиозной матери я  удрала подальше от родных мест, и долгие годы правду  скрывала, - объяснила  племяннице Лиза, -   Если бы эта правда  открылась, меня, скорее всего, из комсомола бы исключили, был бы позор «на всю Европу»,  а  мечты об институте  сгорели б «на корню» синим пламенем
-С тобой  всё ясно.  А почему  моя мамуля изменила родине, как ты думаешь?  Насколько я знаю, наша бабушка Матрёна  никогда не отличалась религиозностью.
-Да, она, пожалуй, религиозной не была,  скорее, наоборот…
-Что – наоборот? Она была воинствующей  атеисткой?
-Ну, это ты палку перегнула. Я имела в виду другое, не знаю, как яснее выразиться.  Про бабушку твою разные слухи ходили… Чему верить, я не знаю, но поговаривали, что не в ладах она была ни с богом, ни с властью, ни с людьми.
-Как это?  С кем же она была в ладах – с чёртом, что ли?
-Не знаю, Тин,  кое-кто подозревал её даже в связях с дьяволом. Но это – выдумки, я в дьявола-то  не верю.  Что было на самом деле – трудно сказать.  Знаю одно: до нас всех  иногда  доходили всякие нехорошие  слухи о твоей бабуле.  Много в мире глупцов и сплетников,  однако,  они могут испортить  репутацию и  даже жизнь любого  незаурядного человека.  Что наша тётя Мотя – личность незаурядная, это – факт, вот люди её косточки и промывали. Возможно, поэтому твоя мать с радостью укатила  подальше от родного  дома.  Вот такие у нас в роду случились печальные события: репрессии, раздоры, какие-то ещё тёмные делишки….
- Оказывается,  много невинных,  честных людей у нас пострадало от политических репрессий! - не сдержала эмоций Тина, -  Я об этом  узнала совсем недавно, в «Аргументах и фактах» прочитала.  Пресса начала, наконец,  правду-матку  печатать.
-Да уж, власть, наконец-то,  дала «добро» на разглашение многих секретов. Спасибо моему однофамильцу  Горбачёву.
- А что  особенного  в том, что тот или иной правитель был  тираном? – философствовала Тина, -  Вся история нашей страны, как и любой другой, была историей  ошибок и экспериментов.   Если разобраться, то  вся  мировая история  - это история войн, преступлений и борьбы за власть.
- Ты права, Тин, - согласилась Лиза, историк по образованию, -  Фактов тирании в мировой истории – великое множество. Французы в первую свою революцию всем аристократам головы порубали, а  их потомки гордятся взятием  Бастилии,  ничего не скрывают от людей.  Не только у нас, а   во все времена лес рубят – щепки летят! Но у нас всегда этих щепок бывает больше, и летят они дальше, а новые поколения их усиленно скрывают от народа, подчищают историю.  И,  тем не менее, я горжусь величием нашей истории.   Наш народ -  самый  героический, наша земля – самая прекрасная, а история – богатая и сложная, как бы ни пытались её очернить недруги. Я – патриотка!
-Лиза, ты  – героиня! – восхищённо воскликнула Тина, - Другие бы на твоём месте в диссиденты пошли, а ты – в патриотки.   А мамин отец, мой дед, случайно, не был репрессирован? Ведь мамочка его тоже ни разу в жизни не видела, как и ты своего отца.
 - А кто его знает, что с  твоим дедом  приключилось? Говорили, что  был очень хорошим, честным человеком, а  умер  сразу же  после рождения дочери. Но это все слухи, и, когда они ходили, я еще была совсем несмышлёной.
- А почему наша бабушка Мотя не растила свою дочку сама, а сплавляла дочку своим  сестрицам? Для меня в этом всегда была какая-то загадка.
-Вопрос, конечно, интересный. Надо его задать самой тете Моте, пусть ответит, пока жива, – улыбнулась Лиза загадочно, и добавила, выглянув в окно, -  Проезжаем  Новочеркасск, тут   живут наши двоюродные тетки, то есть тебе они уже - троюродные бабушки. Разбросала жизнь наших родственников – казаков, куда только не заносила их злая судьбина, раскидала по  городам и весям огромной  страны. Одна из сестер живет в Средней Азии, другая - на Кубани, да ты знаешь, это мать нашей сестрицы Инны. С  их семейством -  вообще загадочная история вышла: как уехали  из  гнезда родного, ни разу на родину не приезжали.
-Да, загадочные души у наших  родственничков, - подтвердила Тина, - наверняка, они хранят какие-то тайны,  и надо нам на эти семейные тайны пролить свет, правда, Лиза?
-Вот ты и займись  на досуге этим вплотную, разгадай  загадки нашего  рода, выясни всю подноготную, а  я тебе в этом деле  помогу
Вскоре  автобус остановился в большой станице, и водитель объявил стоянку на пятнадцать минут. Путешественницы продолжили беседу, прогуливаясь близ автобуса, по узкой липовой аллее,   с наслаждением вдыхая сладкий медовый воздух.
-Какой чудесный воздух в этой  станице! Верно, живут в ней счастливые люди – потомки казаков. Интересно,  как жили наши предки до революции, чем занимались, как веселились, влюблялись, женились, кто были – наши деды и бабки?  Как  бы всё это  разузнать!  – повторяла, словно молитву,  Тина, - А признайся, Лиза, хоть что-нибудь ты о наших корнях знаешь?
-Ну, кое-какие сведения о житье-бытье наших предков  я «надыбала», как разведчица, еще в детстве, - с присущим ей юмором отвечала Лиза, - Так и быть, поделюсь с тобой, а то ты умрёшь от нетерпения, не доехавши до родового гнезда.  Я,  слава богу, знавала свою бабушку, твою прабабку, её звали Гликерия.  Она мне   рассказывала, что жили они при царе дружно и  счастливо. Семьи казачьи  были большими, дружными, жили все вместе, по нескольку поколений в избе. При царе казакам выделялись во владение большие наделы земли, которые  давали хорошие урожаи зерна, овощей, фруктов. За каждого рожденного мальчика правительство дарило большой участок земли, чтобы казачков растили защитниками государства. Каждый казак обязан был служить  России, ведь во все времена  казачество было гарантом защиты  страны от нашествия врагов, за что  получало относительные свободы, которых не было у других слоёв населения.   Так было, пока не грянула революция, потом -  гражданская война, в которой  полегло немало казаков. Одни сражались за царя-батюшку, другие –  за светлое будущее. Страшные  сражения происходили на Дону, много крови казачьей пролилось.
-А наша родня  за кого была: за красных или – за белых?
-Это нам с тобой предстоит выяснить. Бабушка Гликерия эти секретные сведения от меня скрыла.
А потом была  коллективизация, которую большинство зажиточного казачества  не приняло..  Забрали, говорила бабушка,  плуги, всю скотину со двора выгнали, превратили всех казаков в нищих, вот многие и подались: кто – в белую армию, кто – за границу.  кто -  в города, на жизнь зарабатывать. Так оказались в Ростове и тетки наши, и мама,  а других жизнь раскидала еще дальше,  кого - куда. Пошли в автобус, а то придется догонять трусцой.
-Ну, рассказывай дальше, что знаешь, - нетерпеливо попросила Тина, когда автобус тронулся.
-Ну, что тебе сказать про Сахалин? На острове – нелетная погода, - неожиданно пропела старую песенку шутница Лиза.
-Колись, выкладывай, что  ещё знаешь  про предков наших! – в тон ей требовала Тина, - Откуда корни наши пошли?
-Корни наши пошли от Степана Разина, а может быть, от Ермака, одним словом, от самых героических донских казаков, - тоном учительницы изрекла Лиза.
-Это правда? – подскочила Тина, - Тогда понятно, почему у моей бабушки Моти такой героический, мужественный облик.
В ответ на эту реплику племянницы Лиза весело  расхохоталась:
-Я пошутила, а ты поверила, святая наивность. У тёти Моти облик, конечно, героический, как и вся её жизнь, но, если честно, я не знаю, от какого  казачьего рода мы произошли, но, что от славного – в этом сомнений нет. Бабушка Гликерия говорила, что во все времена казаки донские   были лучшими в мире воинами, сражались за свою  свободу с врагами всех мастей. Кстати, сражались зачастую не только казаки, но и казачки, и они не уступали в храбрости мужикам.
-Ясное дело, ведь казачки  унаследовали воинственность от амазонок, -  оживилась Тина, - Я это нафантазировала в болтовне с одним типом в вагоне поезда, от скуки спасалась. Столько лапши ему на уши навешала, болтала всё, что  в голову лезло! Он от удивления рот не закрывал. Лиза, а ты веришь в существование амазонок?
-Верю, что были в древности племена женщин – воительниц, их находят при  раскопках захоронений. Я читала  труды древних историков Геродота и Птолемея,  они  очень ярко описывают жизнь и завоевания амазонок,  земли которых  простирались от побережья Азовского моря до среднего Дона, занимали всю теперешнюю Ростовскую область и прилегающие районы.
-А скажи, правда, амазонки ненавидели мужчин, истребляли их? А как же они продолжали свой род амазонский? Я наврала на эту тему «в три короба», молола всё, что в голову лезло, а сама правды-то и  не знаю.
-Ну, истины в этом вопросе,  наверное, никто не знает. Есть только догадки,  версии,  научные гипотезы. Один древний греческий историк пишет, что каждую весну амазонки назначали  свидание мужчинам одного храброго   горского племени, встречаясь с ними на какой-то горе, там они вступали в интимные связи без разбора, - им-то, мужикам, во все времена  такой разврат был  по душе!   От этих сношений и рождались дети, девочек амазонки воспитывали сами, а мальчиков отдавали отцам.
-Ну,  надо же, я  почти в точности   эту версию изложила, словно кто-то мне эти мысли нашептал! -  опять подскочила от удивления Тина, - А что ты ещё знаешь  про амазонок? Почему-то меня эта тема жутко волнует. Что ты ещё читала, может -  легенды какие?
-Есть легенда о встрече царицы амазонок с Александром Македонским, её описал историк Диодор Сицилийский, в первом веке до новой эры.  Когда Александр уже полмира завоевал, пришёл он  со своей многочисленной армией на землю амазонок, начал готовиться к атаке.
-Это он где-то  у нас, в районе Ростова был?
-Вполне возможно, где-то там, на Левбердоне. А на  правом берегу Дона, где теперь центр Ростова,  царица амазонок  проживала – прекрасная, гордая и храбрая.  Запамятовала я  имя её. Прикинула она, что силы неравны, «пораскинула мозгой», а  утром сама явилась  к Александру, прихватив с собой  триста воительниц. Александр, сражённый красотой и храбростью царицы,  спросил: «Что ты хочешь, прекрасная амазонка?»  Царица отвечает: «Ты - самый лучший в мире воин – мужчина, а я – самая лучшая женщина - воительница. Нам с тобою нет равных по  силе и доблести. Предлагаю  тебе, великий царь,  интимный союз, хочу родить от тебя ребёнка, чтобы он вобрал в себя всё лучшее от тебя и от меня, и завоевал бы весь мир».  Короче, генов хороших размечталась  царица от Александра  заполучить.  Македонский предложил ей военный союз, но царица его идею  отвергла, настаивая на своём предложении. И Александр согласился. Две недели его армия стояла на Левбердоне, водку  глушила, пока царь с царицей в постелях валялись, воина стряпали. Потом царица  на правый берег свалила, а Македонский отступил,  Амазонию завоёвывать  раздумал.
-Ну, а воин-то от этой любви родился?
-Об этом легенда умалчивает. Может, кто-то и родился, но надежды родителей не оправдал, как это часто бывает. На детях-то природа часто отдыхает. Ну, хорош - болтать!  Не желала бы ты, моя амазонка,  подкрепиться? Мы уже несколько часов в пути, а крошки во рту не держали, к тому же от длинного монолога у меня пересохло в горле. Заслужила я обед?
-Вполне! Ладно уж, давай перекусим, а потом  вернёмся к духовной пище.  Лиза, теперь мне понятно, почему ты не любишь мужских особей: это в тебе говорят гены наших пра-пра-бабушек – амазонок!
-Да, в этой их нелюбви к мужскому племени я  с амазонками полностью солидарна!   – рассмеялась Лиза, -   Ну,  доставай из сумки провизию:  колбаску, огурчики, помидоры…
Слова эти вызвали у Тины волчий аппетит, и она с радостью выполнила приказ.
Они молча приступили к трапезе, по окончании которой впали в сладкую дрему, которой  способствовал монотонный звук двигателя и легкая музыка в кабине водителя.
Откинув спинку кресла, Тина  чувствовала, как  её сознание  постепенно затуманивается и проваливается  в мистический мир сновидений. Словно наяву  увидела она, как  в степи  появились лихие наездники на белых скакунах, с шапками набекрень и с шашками в руках. Тина с ужасом поняла,  что  идёт  яростное сражение двух казачьих армий;   казаки одной армии были одеты в белую форму, а другой – в красные папахи и алые сюртуки, и даже шашки их ярко блестели алыми клинками в свете ярко- оранжевого солнца. Вдруг сражение прекратилось,  и обе армии выстроились напротив друг друга, а  белый командир скомандовал:  «Единая русская казачья Армия,  стройся!  Для приветствия императрицы Елизаветы – приготовьсь! Равнение – направо!
Заиграл военный марш,  и в степи появилась красивая  золочёная карета, из которой выглядывала улыбающаяся императрица    с золотой короной на голове, в ярком, расшитом золотом   платье». Лицо императрицы показалось Тине странно знакомым.  Императрица величественно  вышла из кареты и  воскликнула: «Слуги мои верные, подданные мои, славные   казаки!  Объявляю всеобщий мир, благоденствие и  счастье на моей земле! Всем –  плясать! Сегодня – праздник всеобщего примирения!»
Все воины -  от солдата до генерала  пустились в пляс. Но вдруг появилась многотысячная  конница, она  вихрем налетела на поле, и все прекратили плясать, а кинулись наутёк,  кто – куда.
Послышались крики: «Это – амазонки! Прочь, отсюда! От  амазонок спасенья  нет! За мной, мужики, белые и красные, все отступаем! Объединимся для обороны от  жестоких амазонок!».
Впереди конницы неслась гордая, прекрасная  всадница, с горящими  глазами, с  золотым шлемом на голове.  Тина поняла, что это – царица амазонок, и она,   как две капли воды, была  похожа на тётушку  Лизу. Царица громко взывала к своей армии: «Долой  поганое мужское племя!  Вперёд, на  злодеев - петухов в  людском обличье! Смерть врагам амазонок!»  Тина со страхом  наблюдала, как  в сторону отступавших армий полетели тысячи стрел, и подумала:  «А как же императрица? Неужели и она погибнет от стрел амазонских?».  Но тут  амазонская царица остановила свой бег, спешилась с коня и  подошла к  карете со словами:  «Я – царица амазонок, приветствую тебя,  русская императрица! С женщинами мы не воюем, и я предлагаю тебе, императрица, свою дружбу. Заключим союз против поганого  мужского племени. Уничтожим всех супостатов, очистим землю от  мужской нечисти!! Ты согласна?»  «-А как же без  мужичков, царица? – спокойно возразила любвеобильная русская  императрица, -  Как  станем деток рожать?». «А на развод мы оставим несколько  особей, самых породистых, будем их держать в резервации».  «Надо  этот государственный вопрос  обмозговать, - снисходительно промолвила царица, -  Предлагаю   заключить перемирие. А для хорошей работы мозга всем – плясать! Приказываю своим верным воинам и воительницам: танцуют все!   Танцы разгоняют кровь не хуже войны! Тина, а ты почему не пляшешь?  Тина, пляши, я приказываю! Хватит уже дрыхнуть, лентяйка! Просыпайся!»
…Тина с трудом открыла глаза и с удивлением увидела перед собой смеющееся лицо Лизы, которая тормошила её:
-Просыпайся, соня! К Вёшкам подъезжаем! Что-то ты  во сне бормотала странное.
-Ой, Лиза, а  я видела сон, в котором  ты была  царицей амазонок! А я, вроде бы, была царицей Екатериной. Или я была   амазонкой? Уже не помню.  Во сне трудно понять, но мне очень шёл царский наряд, а тебе  - золотой шлем  и  лук со стрелами! 



Глава 4. Вешки.

…В станицу  знаменитого  писателя Шолохова они прибыли  под вечер, когда солнце клонилось к закату, откидывая от деревьев и зданий длинные тени. Станица  пребывала в ленивой истоме: по ее центру степенно гуляли  утки и гуси, по завалинкам и скамейкам возле хат  важно восседали почтенные казаки старшего поколения, в дыму  папирос ведя задушевные беседы, и лишь молодые  казаки  и казачки резвились, оседлав вместо коней  велосипеды и  мотоциклы,   нарушая резкими звуками покой станичников. 
Путешественницы быстро добрались до небольшой хаты на окраине станицы и вскоре уже сидели за чистеньким столом, накрытым руками старой Лизиной мамы.
-Девчата, не обессудьте, мяса у меня нет, на дворе  пост стоит. Я скоромного не ем и вам не советую, - говорила  Александра Васильевна, глядя на  волчий аппетит своих гостей.
-Мама, так мы-то  постов не соблюдаем, ты бы нам хоть колбаски припасла, мы  бы ее на постном масле пожарили, и попостились бы таким образом, - подшучивала над матерью Лиза, уплетая вареную картошку с помидорами.
- Девчата, не гневите бога, он все видит!  Не богохульствуйте, идите к вере, только через веру можно прийти к счастью, остальное все – суета, - вразумляла легкомысленных  гостей мудрая старушка.
-Ладно, мама, об этом мы на досуге поразмышляем. Но для хорошей работы мозга твоей постной пищи не достаточно. Ты бы нам хоть курочку принесла  бы из храма божьего, - не внимала советам матери  пересмешница Лиза.
- Лиза, не надо подталкивать матушку твою к грехам, пост -  есть пост, обойдемся без мяса, купим сметану на рынке, творожок, и  попостимся,- подсластила пилюлю  Лизаветы Тина.
-Ох, девчата, какие вы богохульницы! В пост – сметану да творожок! Да где же это видано, чтобы сметаной постились? – беззлобно ворчала Александра Васильевна, - В пост ни сметану, ни даже молочко не положено  вкушать, только - растительную пищу. А  сметаной уж  разговляются.
-Какие мы тёмные, Лиза! Вы бы нас, баба Шура, просветили слегка, научили уму-разуму...
-Уж мама просветит, это точно, - засмеялась Лиза, - Но это потом, сейчас надо нашу постную пищу переварить, по закону Архимеда.
-Правильно, - подхватила Тина, - после вкусного, хоть и постного,  обеда полагается поспать.
- Только сначала  давай мух поубиваем, налетели, черти, - распорядилась Лиза, развалившись на широком диване.
- Нельзя убивать, муха – тоже божья тварь, - лениво отвечала Тина, отбиваясь и от наглой мушки, и от приказов Лизаветы.
- Видишь, дочка, какая молодец наша Тина, верно  гутарит, - похвалила двоюродную внучку Александра Васильевна.
 -А что, мама, муху убить – большой  грех? Нельзя убивать, пусть плодятся и нас кусают? – задала каверзный вопрос Лиза.
- Убивать мух можно, но с сожалением, а лучше – выгонять. Бог сам решит, кого и как забрать к себе, а кого – оставить.
Остаток вечера гостьи провели в ленивых размышлениях о жизни и религии,  а гостеприимная хозяйка удалилась в храм, где она пела в церковном хоре, пекла просвирки и выполняла массу другой полезной работы. Поздним вечером старушка вернулась с живой курицей в сумке и сообщила:
-Девчата, я вам курицу принесла, зарубите ее и сварите, только в мое отсутствие, чтобы я в этом греховном деле не участвовала.
- Ты когда-нибудь рубила кур? – поинтересовалась  Лиза.
-Нет, конечно, никогда. А ты?
-И  я - никогда. Но придется нам с тобой это  дело провернуть, уж очень  мяска куриного  хочется.
Бедная курица в это время сидела в коробке, куда ее посадила  Александра Васильевна, кудахтала в ожидании своей  горькой участи, и жалобно  смотрела на  своих потенциальных палачей.
- Лиза,  этого я сделать не смогу, мне жалко эту несчастную божью тварь  убивать, - робко возразила Тина, взглянув в глаза курицы, показавшиеся ей страдальческими.
- Жалко – у пчелки. Раз уж она попала в наши руки, мы просто обязаны эту божью тварь оприходовать, такова уж ее горькая участь. Но пусть поживет еще одну ночь, рубить будем утром, в отсутствии мамы, - безжалостно парировала садистски настроенная Лиза, кровожадно поглядывая на упитанную рыженькую курицу.
На следующее утро отпускницы долго нежились в своих постелях, наслаждаясь бездельем и, тем самым -  продлевая недолгий век своей потенциальной жертвы почти до полудня. После веселой гимнастики в маленьком дворике дамы,  наконец, подошли к неизбежности решения «куриного вопроса».
-Завтрак мы с тобой проспали, а обедать  без мяса я не буду! – объявила хищница Лиза, бросая кровожадные взгляды на кудахтающее крылатое создание.
-А как мы будем приводить в исполнение приговор этой бедолаге? Может, все-таки, пусть живет, пока не кончится пост у бабы Шуры? – с надеждой в голосе ухватилась Тина за тонкую ниточку надежды.
- Глупости! Будем  рубить немедленно.  Давай ее возьмем из ящика, накроем тряпкой, отнесем во двор, потом положим на бревно, я буду держать, а ты бить топором по шее, - распорядилась куриная мучительница.
-Нет, ни за что! Мне жалко эту бедную птичку, она не заслужила такой дьявольской пытки! Ведь я не смогу убить ее одним ударом, это будет страшная экзекуция! Давай, лучше я буду держать, а ты – бить.
-Нет, бить будешь ты, и постарайся не мучить бедную тварь, а отрубить голову быстро. Пусть тебя утешит то, что ее специально вырастили люди, чтобы съесть, в этом ее предназначение. Иначе бы ее вовсе на свете  не было, а так – пожила до завершения миссии. Ну, что, готова? Пошли!
После такой продуманной научной аргументации убийства Тине пришлось покориться. Вместе с  главным палачом Лизой  и обреченной на жуткую смерть жертвой, мудро  затихшей  во время спора в надежде на спасение, Тина нехотя  вышла во двор,  и они приступили к казни. Поняв, что помощи ждать не от кого,  бедная птица начала громко кудахтать, биться в руках палачей, тем самым еще более усугубляя свою горькую участь. Приказав  напарнице прижать  птицу к земле,  Лизавета хладнокровно подбирала место казни и плаху для шеи обреченной.
Картина жестокой казни еще долго будет стоять перед  глазами  Тины, а  в её ушах будут звучать душераздирающие вопли  несчастной жертвы.   Продлевали экзекуцию  жалость  Тины,   дрожь в её руках с тяжелым топором, который не слушался предписаний Лизы и бил  по шее жертвы наугад.  Когда, наконец, всё  было кончено,  и искалеченное тело бедной птицы  лежало в тазу в ожидании дальнейшей обработки, Тина почувствовала себя полноценным  убийцей, совершившей преступление вместе с любимой тетушкой. Последняя,  как ни в чем не бывало,  приступила к общипыванию  птичьей тушки,  мурлыча  песенки  в предвкушении сытного обеда  и удивляя племянницу своим хладнокровием.  Обед  оказался - на славу, что несколько  смягчило  угрызения совести Тины.
- Помянем страдалицу, - кощунствовала Лиза, уплетая ароматное мясо.
- Лиза, это было первое и последнее убийство в моей жизни, - сказала  Тина,  вызвав у Лизаветы гомерический хохот.
-Пусть тебя утешит то, что убиенная оказалась на редкость вкусна и полезна для нашего здоровья, а еще -  то, что мы убили ее с огромной жалостью в сердцах, искупив тем самым свой общий грех, – утешала   Лиза племянницу.
- Лиза, наше страшное убийство наводит меня на мысль:  не подумать ли мне о вегетарианстве?  А то птичек и зверюшек жалко, - высказала умную мысль Тина, но в ответ услышала весёлый лишь тётушкин смех.
Лиза уже забыла о свершённом убийстве и сосредоточенно собирала вещи для купания, предложив Тине последовать её примеру. 
Александра Васильевна вернулась, когда гостьи направлялись на берег Дона, вооружившись пляжными принадлежностями, закусками, книжками и прочих вещей  для приятного  времяпровождения.
-Девчата, вы обедали? – заботливо поинтересовалась  хозяйка дома.
- Мы слегка перекусили, а основной паёк взяли с собой. Может быть, и ты с нами, мамочка? Когда ты последний раз была на пляже? – встрепенулась Лиза.
-Я и вправду не припомню, когда валялась на берегу без дела, все работа, да забота. Нет уж, отгуляла я свое, в молодые-то годы с девчатами да с парнями вдоволь, бывало,  наплаваемся, нарезвимся, да давай вечерами песни играть! Весело было, вольно, пока не пришли другие времена, тяжкие, и  позабыли мы забавы свои.
 -А расскажи нам, мама, как жили в прежние времена казаки? И от кого род наш пошел? –  Лиза остановилась у самого порога,  - А то Тине эти вопросы покоя не дают.
-Правда, тетя Шура, расскажите нам о наших предках и о жизни в старые времена, -  Тина отложила в сторону приготовленные вещи в  предвкушении  интересной информации.
- От кого род наш  пошел, я вам, девчата, не скажу, летописей в те времена не вели, одно знаю: произошёл он от казаков – воинов..   Дед наш Тимофей любил  гутарить   о доблести казачьей.  Много он сказывал нам, детям, о корнях наших, да мы глупыми  были, не слушали его, мало, что в головах-то несмышлёных осталось..  В прежние времена, при царе-батюшке из поколения в поколение передавались сказы о подвигах и жизни дедов наших.  А при советской-то власти замолкли казаки,  запрещали власти гордость казачью,  вот  память предков и оборвалась. Но кое-что в голове моей неразумной  от рассказов деда нашего осталось.  Поведаю вам, что помню.  Знаю, что  казаки наши  с древних времён служили  князьям и царям русским, насмерть стояли за веру православную, за земли русские.  Кабы  ни казачьи поселения,  ни воинство казацкое, давно бы тут турки да персы обосновались.
-Мама, а что дед твой говорил:  откуда вообще взялись казаки? Советские историки пишут, что это – беглые крестьяне, что при Иване Грозном от  помещиков убегали. Это так?
-Нет, дед наш по-другому сказывал, да и все старые казаки гутарят, что предки казаков жили тут,  на Дону,  испокон веков, ещё до рождества Христова, а откуда они взялись – одному богу ведомо.  Сказывал наш дед Тимофей, что дюже боевыми, храбрыми  донцы были,  за веру православную сражались, не щадя животов своих,  многие из наших дедов  крестами и орденами царскими награждены.
-Мама, а я видела где-то в ящике какие-то кресты, ордена и медали старые! – воскликнула вдруг Лиза.
-Да где ты их видала-то? Ведь попрятала их матушка наша, чтоб не видал никто, чтоб беды не накликать. После революции под запретом была вся доблесть казачья, нельзя было хвастать наградами царскими. Ладно, поедем в родовое поместье, достану я награды царские, покажу вам, девчата. А сейчас слушайте, коли напросились.  Слава господу нашему Христу, пришли новые времена, не страшно теперь наградами государевыми да доблестью казачьей гордиться.  Скажу вам, что сама знаю. Со слов деда  своего знаю, что храбро сражались наши казачки под Азовом, в 17 веке, когда пытались крепость эту древнюю турки захватить.
-Правда твоя,  мама, - подтвердила историк  Лиза, -  Битва эта  была в 1641 году и вошла в историю, как «Азовское сидение». Засели наши  казаки внутри крепости,  под осадой полчищ турецких.  Силы были неравные, но казаки выстояли.
-Так и дед наш гутарил:  горстка героев наших противостояла огромной армии турок, Насмерть стояли наши прадеды,  много казаков полегло, а турок – в десять раз больше, и отступили они, ушли с казачьих земель. В те времена  эти земли  донские  и все южные степи казаки  от врагов дённо и нощно  охраняли, выгоняли отсюда татар и турок, и всех иноземцев.  За то сражение Азовское прадеды наши не одну награду домой привезли.  Кроме крестов и орденов царь землями вольными награждал, так и увеличивались земли наши родовые. Бабушки нашей пра- пра- прадед тоже под Азовом  воевал, так и сгинул на войне, а награды посмертно семье вручили.
Все наши предки  берегли память родовую, о доблестях и победах детям и внукам передавали, чтоб чтили они предков своих, но потом замолкли по запрету негласному.
-Как обидно, что до нас легенды  семейные не дошли! – огорчилась Тина, - Ну, хоть что-нибудь ещё расскажите нам  о жизни казачьей, бабушка Шура! Как жили, как веселились казаки?
-Веселья у казаков немного было, в трудах и военных походах жили казаки. За геройство дедов наших большой  надел земли нам достался,  соток пятьсот, а ее надо было обрабатывать, зерно сеять, сады разводить.   В сезон работали все, от мала до велика, от зари до ночи, зато жили безбедно, хлебушек свой был, молочко свое, яблочки в садах росли, груши, виноград. Вино свое ставили, для веселых праздников берегли. Пьянства у наших казачков никогда не было, пили в меру, для радости. Как урожай снимут, тогда уж веселье начиналось, песни играли, девки с парнями хороводы водили,  старики на молодежь глядели, да старину вспоминали. Мы малыми еще были, а помню я, как весело на хуторах и станицах осенью бывало.  Мы, дети,  завсегда на полях, в хатах, в садах  вместе со взрослыми работали, а потом и в веселых играх участвовали. Осенью и свадьбы справляли всеми станицами и хуторами,  дружно, весело. Так жили наши предки из поколения в поколение, никто никуда не уезжал, все на родимой донской земле жили, женились, деток рожали, воинов растили да красавиц – казачек. Коль враг на Русь посягнет – казаки первыми в бой шли, отпор врагам давали. От деда Тимофея я слыхала, что наш   прадед, участвовал в походе русской армии против Наполеона, в Париже бывал, и оттуда красавицу - француженку, дворянского рода, привез…
-Правда, мама? А я об этом впервые слышу. Значит, в наших жилах  не только казачья,  славянская  кровь? – удивилась Лиза, -  Теперь понятно, Тин, откуда у тебя  барские замашки взялись. С малых лет из тебя аристократка  так и пёрла: то тебе пахнет плохо, то красоты в доме не хватает. Недаром тебя одна  соседка ваша  Мадонной прозвала. А помнишь, как твой отец прозвал тебя за твои аристократические замашки? «Ну, и Фря ты у нас, Тинша» - частенько говорил твой отец, -  И в кого ты у нас  уродилась, такая Фря?!»  Словечко «Фря»  Иван Васильевич, наверное,  из Германии  привёз: это ироническое, что-то типа «фрау-мадам».
-А ведь правда, Лиза, в раннем детстве я иногда чувствовала, что жизнь серая – не для меня. Мерещились мне балы во  дворцах, принцы заморские и платья шикарные, которых в жизни я и не видывала никогда. Наверное, это память моя родовая пробуждалась, дворянская кровь предков играла.
-Да, предки  в  нас частенько просыпаются, и не самыми лучшими своими качествами,   - хихикнула Лиза, - Так что в своих грехах не мы виноваты, а предки наши, которые  могут проснуться в самый неподходящий момент.
Старушка, невозмутимо переждав  шутливую болтовню дочери с внучкой,   продолжала свой  неспешный рассказ:
- Вам, девчата, лишь бы погоготать!  Слушайте, коли напросились. В жилах казаков много кровей перемешано - и черкесов, и турок, и персов, это и понятно:   воины наши в чужих краях красавиц пленили и  брали в жёны.  Потому и красота наша, казачья, особая, ни с какой другой не сравнимая. Знали мы это всё из рассказов стариков да из песен народных. В песнях-то вся история казачья обрисована – слушай, да вникай, вот и знать будешь.  В старые времена  у нас много песен казачьих играли,  и на свадьбах, и в праздники,  и каждый день, при трудах праведных. Песня была нашим предкам, как теперь -  ваше  кино,  песни про всё сказывали - и  про жизнь и про историю казачью, и про  сражения, и про любовь, и про  волю – всю жизнь песни отражали.  Оттуда, из песен, все наши знания и произошли. Казаки наши были  и трудолюбивы, и красивы, и талантливы,   бравые они были молодцы, и, хоть  институтов не кончали, грамотными были, все почти учились в церковно-приходских школах, а там и закону божьему, и грамоте, и манерам обучались, и военным наукам, и истории своей. А в борьбе с Наполеоном-антихристом казаки наши первыми были, впереди армии русской во все европейские города входили, и боялись казачьей конницы враги, как огня. Рассказывал дед наш, как вихрем мчались на скакунах своих казачьи сотни, и под натиском их разбегались французишки.  Героями ворвались лихие казаки в Париж, а уж за ними следом вошли основные части русской армии.  Много европейских женщин тогда отдали сердца и тела свои нашим героям, посеяли свое семя наши предки в Европе, а сами воротились домой, верны они были земле своей и семьям казачьим. За измену и предательство во все временя строго наказывали казаков плетками и позором на все времена.  А позор хуже смерти  почитался.
-А ведь чистую правду мама рассказывает, я, как историк, это могу подтвердить, - улыбнулась Елизавета, -  Наши  казаки  в Париже наследили здорово, посеяли не только своё казачье семя, но и  первые кафе быстрого питания под названием «бистро». Влетали они в рестораны парижские и кричали: «Быстро, быстро давайте!»», от слова «быстро» и произошло слово «бистро». Наша историческая наука умалчивает  роль казачества в войнах, это жаль. Наверное, не могли власти простить казакам сопротивления красному террору. Мам, ну, рассказывай дальше про дедов наших.
- Пращуры наши были сродни  и Степану Разину, и Ермаку  Тимофеевичу, вместе покоряли новые земли, это дед Тимофей гутарил.  Сам он  был  лихим казаком, славно служил  Дону и России, погиб в одном из сражений на Кавказской войне, с чеченцами воевал. Тогда уж все народы кавказские России покорились, одни чеченцы под командованием Шамиля насмерть бились супротив России. За подвиги свои в кавказской войне дед наш тоже крест святого Георгия получил, маманя мне  показывала, - с этими словами Александра Васильевна направилась к двери, - Ну, пора мне, девчата.
- Мам, а отец ваш, наш дедушка,  когда умер, при каких обстоятельствах? – задержала Лиза  новым вопросом мать, -  Сколько я ни просила бабушку рассказать об этом, она упорно молчала, только вздыхала.
-Батюшка наш Василий Тимофеевич был славным казаком, набожным, преданным царю и отечеству, остановилась Александра Васильевна в дверях, -   В первую мировую   воевал, воротился в семнадцатом году, радовались мы, что живой остался, много казаков полегло в той войне. Опосля  революции он не принял советскую власть, считал ее «антихристовой».  Что тут у нас в те времена творилось, девчата, и не рассказать!  Власть переходила из рук в руки:   то - у красных, то - у белых. Красные придут, все у казаков норовят забрать, потом – белые мобилизацию объявляют, за царя агитируют, тоже лютуют. Народ ничего понять не мог. А отец наш человек был мирный, землю любил, жить хотел тихо - мирно, без войн и революций, с царём- батюшкой и православной верой.  К красным он не пошел, наотрез отказался, мол, деток кормить буду, воевать против братьев не пойду. Потом белые пришли, свободных казаков допрашивать стали, за кого, мол:  за нас ли за красных ли. Батюшка и решил выбрать  из двух зол – меньшее,  подался к белым под их давлением.  В двадцатом году красные побеждать начали, власть свою устанавливать, а белые отряды к югу отступали, с ними и ушел отец наш.  Мне тогда  семнадцать годков исполнилось, как сейчас, помню, матушка голосить начала, чуяла душенька ее, что не воротится батя домой. С тех пор мы батюшку и не видывали, долго о судьбе его ничего не ведали. Мама об  отце своём нам почти ничего не рассказывала, за  детей, за внуков  опасаясь: за участие отца в войне на стороне Белой армии детей расстреливали без суда и следствия. Страшные годы были, девчата!  Радость была, когда война братоубийственная кончилась,  да другие беды пошли: власть  коллективизацию объявила, зажиточных казаков к раскулачиванию подвели, и  нас  в кулаки записали.
-Значит, мы  - из кулаков? Какой кошмар! – округлила глаза Тина.
-Да в кулаки записывали всех, кто  нормально, по-людски  хозяйство вёл,  да  не хотел добровольно  с  нажитым добром расставаться, -  объясняла Александра Васильевна, - а казаки почти все  испокон веков были рачительными хозяевами, зажиточно жили, даже – богато. В двадцатые годы коммунары  полхутора в кулаки записали,  почти всех, кто не подчинялся,   арестовали, выслали с Дона.  Матушка тоже было воспротивилась коллективизации, так  ей  припомнили, что  муж к белым ушёл,  пригрозили расправой. Вот и пришлось нам всё отдать, чтоб жизни и  землю родную   сохранить.  Ой, заболтали вы меня, девчата,  пора мне в храм бежать, к вечерней службе!
С этими словами старушка  поспешила в храм,  а  её гостьи отправились на берег Дона.
Пляж располагался неподалёку от хаты Александры Васильевны, и через несколько минут  Лиза  с племянницей любовались рекой, плавно и вольно несущей свои прозрачные воды к югу. Купальщиков на пляже оказалось немного: в это время суток большинство станичников занималось хозяйственными делами.
Солнце клонилось к закату, от реки веяло свежестью и прохладой, водная гладь  манила и поддразнивала купальщиц. Сбросив одежды,  женщины устремились в  пучину и поплыли к середине широкой реки, где над водой кружили белокрылые чайки.
- Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – восторженно воскликнула Лиза, приостановив заплыв, - посмотри, Тина, мы подплываем к птичьей стае. Как бы ее не спугнуть!
-Ты, как всегда, права, и насчет мгновенья, и насчет птичек. Проявим великодушие, хватит с нас одной птичьей жертвы! А посмотри, чайки что-то вылавливают из реки,  ныряют в воду. Как ты думаешь, что бы это значило?
- Корм  для себя вылавливают, живность всякую из воды вытаскивают, мелких водных обитателей, может быть, даже рыбешек. Видишь, всякая тварь других тварей пожирает, так белый свет устроен, не нами он придуман, а тебе все убиенная курица покоя не дает!
-И опять ты права, о мудрейшая из мудрых!  «Этот мир придуман не нами, этот мир придуман не  мной!»  – пропела Тина, -  Знаешь такую песенку?  А кем так мудро  придуман этот мир, как ты думаешь, Лиза? И в  чём состоит мудрость мира?
-Мир, конечно, устроен мудро, но эту мудрость нам постичь -  не дано, - блаженно улыбаясь, отмахнулась  Лиза.
Но  Тина не унималась в своих поисках истины.
-Но кое-что мы,  все-таки, о мудрости мира   наслышаны. Но знания наши весьма противоречивы.  По христианским заповедям жить, значит, «не убий», то есть, нужно всем быть вегетарианцами. Но по логике восточных религий убиенная нами курица должна в следующем воплощении родиться в более развитом образе, может быть, прекрасного лебедя или даже фламинго,  то есть мы ускорили ее эволюцию. Значит, и преступник, убийца, при своей казни как бы искупает часть своих грехов,  его душа очищается, и в следующем воплощении будет достойна лучшей участи, как – убиенная нами курица. Как ты считаешь, Лиза, в чём - истина?
-Начиталась ты всякой мутатени, забила голову   мешаниной из разных религий!  – рассмеялась Лиза.
Они медленно, с наслаждением  плавали  рядом со стайкой весело порхающих белокрылых птиц, дружелюбно принявших женское  общество.  Тина подплыла в самый центр птичьей стаи. Белокрылые красавицы расступились, уступая дорогу и не прекращая своего коллективного действа по добыванию пищи. Тишину нарушали лишь птичьи голоса, чуть слышные всплески волн да отдаленные звуки цивилизации.
-Лизонька, плыви к нам, здесь у нас так хорошо! Я с чайками подружилась, и мне кажется, что они что-то мне говорят на своем птичьем языке. Вот бы научиться понимать птичий язык! Наверное, от птиц мы могли бы узнать много интересного, - фантазировала Тина.
-Вряд ли птичий интеллект может вместить  любопытные сведения.  А вот мама сегодня меня удивила, что-то она разговорилась на темы, которые всю жизнь держала за семью печатями.
-Ясное дело, почему они все  скрывали свою родословную:  за  нее вполне можно было «загудеть под фанфары». А сейчас время другое, - перестройка, гласность, стало много новой информации, и ей захотелось выплеснуть все затаенное. 
-Это понятно. Видно, нелегко ей было семейные тайны столько лет в себе держать, вот она сегодня и выложилась. Долго в нашей стране замалчивали и искажали не только казачью историю, но и дворянские родословные, истории многих  известных российских фамилий. Все советские люди должны были быть потомками бедноты, рабочих и крестьян.
Тина молчала,  блаженно раскинув  загорелое стройное тело на поверхности воды и  доверившись надежности  волн.
Купальщицы  медленно плыли, лёжа на плавной  донской  волне  на спинах и   созерцая голубое чистое небо с легкими, рыхлыми, белоснежными облаками. Чайки остались в стороне,  река несла их на своей упругой поверхности,  и они не заметили, как  далеко  уплыли вниз по течению Дона.
Обнаружив себя вдали от места первоначальной  дислокации, Лиза первой опомнилась и благоразумно приказала  выйти на берег, чтобы возвратиться на пляж по песку пешим ходом. Понимая, что спорить с тётушкой  бесполезно, Лиза покорилась и вслед за  ней  подплыла к берегу.
Они молча побрели по мелководью реки, умиротворенно любуясь  красотой  солнечного заката, розовыми бликами света на воде, привольной  донской степью, благоухающей полевыми цветами и травами.
«Наверное, точно таким был этот пейзаж и пятьдесят, и сто, и двести лет назад», - подумалось Тине. Перед её  мысленным взором то и дело  возникали картины прошлых времён, протекавших в этих легендарных местах.  Казалось, вот-вот появятся рядом  молодые казаки и казачки, и  «заиграют»  донскую протяжную песню, и будут средь них веселиться их деды с бабками, молодые и задорные, не ведавшие о своей будущей горькой участи и долгом забвении у потомков. 
-Лиза, представляешь, когда-то по этому песку, по которому мы сейчас бредем, так же ходили наши прабабушки с прадедушками, молодые, красивые, счастливые. Где-то здесь они влюблялись, веселились, пели песни, водили хороводы, как рассказывала  баба  Шура, - нарушила тишину Тина, -  Представляешь? Когда-то  здесь скакали лихие наездники на своих верных скакунах, красавцы – казаки в шапках «набекрень» гарцевали на лошадях, красуясь перед своими подружками, а те, так же, как и мы сейчас, купались в донской воде, только не в купальниках, а «в чем мама родила».
 -Ты -  неисправимая фантазёрка, Тина.  Только казачки купались не обнаженными, а в исподнем, то есть, - в нижнем белье. А я  сейчас думала о другом: о том,  что здесь происходили бесконечные сражения, текли реки казачьей крови.  Я – реалист, и знаю, что вся история – в войнах.
- И зачем только  люди воюют?  Мирная жизнь так прекрасна! Я думаю, если бы ни пошатнулись религиозные устои, таких войн бы не было. Твоя мама молодец, что жизнь посвятила богу, несмотря на гонения против церкви.  Сейчас вера возрождается, и я этому рада, может,  вправит она мозги  нашим воякам. А ты рада?   
- Я тоже, хотя в церкви со свечкой не стою, как иные перелицованные партийцы. Что касается войн, то, я думаю, религия никогда еще не останавливала войны. Все войны были замешаны на борьбе за власть и богатства,  во все времена их развязывали мужчины, воинственность  заложена в их природе.  И вообще, большинство  трагедий и бед на  земле - от них, от мужиков, правы были амазонки,  истребляя это поганое племя,  - полушутя излагала своё жизненное кредо Елизавета Петровна.
-Лизонька, ты слишком строга к бедным мужчинкам, а они ведь весьма не малая часть человечества! Может, потому амазонки и исчезли с лица земли, что не  жаловали любовью сильный пол?  А без любви жизни нет. 
-Может, и нет жизни без любви, но  большая часть сильного пола этой любви не заслуживает. Ты проанализируй всю мировую историю: что ни война, то мужики виноваты - власть делят, земли чужие захватывают, людей убивают, не щадя ни женщин, ни младенцев. Революции тоже они, мужики, затевают, чтобы власть захватить в свои руки. Разве не так?
-В чем-то ты, конечно, права, но ведь не все  мужчины властолюбивы, алчны и воинственны, есть среди мужского сословия и благородные рыцари, миролюбивые, талантливые, любящие. Разве - не так?
- Может быть, такие и имеются, но их слишком  уж мало. А большинство представителей   «сильного пола»,  если не воюют за свои низменные интересы, то убивают друг друга поодиночке, из конкуренции, из-за женщин, из-за денег. Это – одна половина мужского населения - худшая, а лучшая – медленно спивается, от  лени и бессилия, при этом оправдывая алкоголизм  трудностями бытия.  А наши, советские, мужики вообще обленились: им даже трахать  лень, какого-то французского  минета им подавай!
-Ну, Лиза, ты даёшь! – опешила Тина, - Откуда ты это знаешь?
-Земля слухами  полнится, женщины своими бедами делятся. Пора, видно,  уже опять армию амазонок собирать, начинать борьбу с поганым мужским племенем.
-Досталось от тебя сильному полу,  - усмехнулась Тина, - А ты знаешь, что есть такая философия: мы сами формируем окружающий мир своим воображением. Вот думаешь ты, что все мужики – сволочи,  и встречаешь на пути только одних сволочей и козлов,  а хорошие парни проходят стороной.
-Где ты начиталась этой галиматьи?  Тебе повезло с мужем, вот ты их  и  идеализируешь. А  большинство из них, действительно,  – сволочи или импотенты. Знаешь анекдот? В мединституте профессор спрашивает: Если мужчина хочет, но не может, кто он?  Студенты кричат: импотент! А, если - может, но не хочет, кто он? – спрашивает профессор. Все молчат, а одна, рыженькая,  в первом ряду,  кричит: Сволочь он, вот он кто!
- Был такой детский анекдот. Есть среди мужчин и сволочи, и импотенты. Но, Лиза, без мужчин  никак нельзя:  как  продолжать род человеческий, как любить и быть любимыми? Как жить без любви?
-А я думаю, что любовь это  утопия, мираж. Помню, как ты любила без памяти, от любви крыша чуть не поехала, а теперь от любимого мужа  убегаешь, свободы жаждешь. Разве не так?
-В какой-то степени – так. Но ведь  наша любовь длилась довольно долго,  десяток лет любить – тоже дорогого стоит. Разве не стоит ради этих счастливых лет смириться с её неизбежным окончанием? Ничто не вечно под луной.
-Нет, если бы  настоящая любовь была, она была бы вечной, божественной. А, коль она испаряется, это – иллюзия.
«Может, Лиза права,  и любовь это всего лишь иллюзия? – вдруг подумалось Тине,  и от этой мысли у неё внутри появился  странный холодок, -  Что такое – божественная любовь? Это – любовь жертвенная, когда ради любимого ты  готов на всё, когда о любимом переживаешь, желаешь ему счастья. А есть ещё земная любовь, земные страсти, которые  со временем  уходят. Но,  как ни крути,   любовь и дети – это то, что дает огромную радость и  удовлетворение. Не было бы любви, не было бы и жизни на земле.   Но стоит ли доказывать это моей несгибаемой мужененавистнице  Елизавете? Тому, кто не познал любовь, её не понять, она кажется им иллюзией и фантазиями поэтов. Но я-то знаю, что такое любить, я и сейчас ещё ощущаю  в душе это огромное, всепоглощающее чувство, которое окрыляет тебя, окрашивает мир во все цвета радуги, даёт  ни с чем не сравнимое блаженство. Да, именно   любовь и  дети –  это  то, ради чего, вообще, стоит жить».
-Что молчишь?  - словно подслушала мысли племянницы Лиза,  - Любовь, рождение детей  это все - на плечах женщин, а мужики и в любви эгоистичны, им лишь бы удовольствие получить. Еще вопрос, чего в любви больше – счастья или страдания. Если мужчина влюблен, он пойдет напролом, невзирая на препятствия и страдания окружающих, при этом может много горя принести своим близким. Разве не так?  Возьми хоть  шолоховского Григория: и жене детей делал, и Аксинью не бросал, обе и погибли, а с него, как с гуся - вода.  Что далеко ходить, и  в нашем роду бывали  из-за таких любвеобильных кавалеров настоящие расколы. Одним словом,   все беды на земле из-за мужиков.
-А ты знаешь, что у наших бабушек приключилось? – от любопытства Тина остановилась, как вкопанная, -  Расскажи, Лиза!
-Да я толком ничего не знаю, слышала в детстве какие-то намеки, обрывки разговоров о том, что была  какая-то любовная драма, рассорившая сестёр, но подробностей  не знаю.  Я была еще ребенком и  толком ничего не поняла.  Ну, что стоишь, как в столбняке? Пошли! 
-А давай расспросим бабушку Шуру обо всем, мне кажется, она сейчас в таком настроении, что все нам выложит.
-Я -  не против  того,  чтобы  ещё послушать   мамины байки.
Курортницы медленно побрели дальше, любуясь живописной степью и  нежным  сиреневым закатом, нереальным зрелищем  опускающегося   за горизонт солнечного диска.
Уже темнело,  когда  они  вернулись на место своей первоначальной дислокации. Пляж к тому времени совсем  опустел, и на песке  пестрела  лишь их брошенная одежда - в целости и сохранности. Быстро одевшись, они  возвратились в дом Александры Васильевны, которая уже всерьёз волновалась  и начинала молиться за их непутёвые, грешные души.

Глава 5.  Грачёвы.

Едва ступив на порог,  Тина нетерпеливо обратилась к Александре Васильевне с очередным допросом:
-Бабушка Шура, а расскажите нам еще о жизни нашей казачьей родни в прежние времена, так интересно!   Сколько детей было у вашей бабушки, и сколько у Вас было братьев и сестер?
- Мама, правда, расскажи нам всё, а  то Тина ночь спать не будет, любовь к познанию корней ее разобрала, - с улыбкой поддержала  расспросы  племянницы Лиза.
- Ой, девчата, задачки вы мне задаете. Сколько у  нашей бабушки Елены и деда Тимофея  было деток, я вам не скажу, не знаю. В прежние времена рожали много, а выживали дети не все, больше половины в малолетстве от болезней вымирало. «Бог дал, бог взял», - говорили у нас. Я помню, у мамы нашей три сестры было и два брата, но оба брата погибли – один в первую мировую, другой – в Гражданскую. А сестры ее, то есть тетки мои, жили до глубокой старости. Да ты, Лизавета, должна помнить  Варвару, Галину и  Марфу. Варя еще в семидесятые годы в Новочеркасске жила, померла, кажись,  в 75 году, ей под девяносто лет было, всю жизнь вдовая прожила, тоже мужа в Гражданскую войну  схоронила. Так уж повелось, что мужики вымирают, в войнах гибнут, а бабы остаются детей растить, да внуков нянчить.
Довольная Лиза лукаво улыбалась,  находя в словах матери подтверждение  своей  характеристики «подлого» мужского племени.
-В семье Грачевых, у мамы нашей, Гликерии Евсеевны,  нас было много, но выжили шестеро: пять дочерей и сын Григорий.  Брат наш был хороший казак, красивый, удалой, девки за ним стаями бегали.  Гриша наш на войне погиб, - продолжала Александра Васильевна, - Старшая у нас - Дарья, она восемьсот девяносто восьмого  года рождения, потом было двое младенцев, которые умерли в малолетстве. Потом я родилась – в  девятьсот втором году, за мной Мотя  -  в  пятом  году;   Гриша – в  седьмом году появился,  следом – Анна, она с десятого года. Самая младшая у нас Маруся,  с девятьсот тринадцатого года.  Гриша - один мужик был  на весь наш женский батальон, а уж любили мы его, не знаю - как, защитника нашего. 
Александра Васильевна тяжело вздохнула и  умолкла, глядя куда-то внутрь себя.
-Бабушка Шура,  рассказывай  дальше, -  нетерпеливо попросила   Тина.
-А что – дальше? Житья хорошего в семье после гибели отца и не было: коллективизация пошла, раскулачивание; кто трудился в поте лица, нажил добро, обязан был все отдать в общее пользование. А  воспротивишься – быстро загудишь в ссылку или под трибунал – диктатура была, военный коммунизм. Коммунары  грабили народ, а  бедноту ленивую к себе в услужение брали. Бабушка наша с мамой пытались в погреба припрятать продукты, не вышло – все нашли и выгребли подчистую.  Лошадок, коров, коз, свиней – всю живность забрали в колхоз, там она без ухода хорошего и сгинула. Голод начался, мор великий, и начался исход казаков с родимых земель. Первой уехала в Ростов  Даша со своим мужем, устроились,  комнатку сняли и позвали к себе и нас, сестёр  Следом за ними  я и  Маруся в город уехали. Ростов в начале века уже богатым городом был, не хуже той Москвы. Купцы, промышленники, владельцы заводов, домов,  пароходов до революции с каждым годом богатели, дома шикарные строили. По Дону  на баржах  лес, товар  всякий сплавляли, железная дорога из центра на Кавказ через Ростов проходила. После гражданской войны-то богатые люди за границу бежали, но немало их добра в городе осталось. После хуторов да станиц наших Ростов нам  показался сказочным местом: красивые дома, мощеные улицы, скверы с фонтанами головы кружили. Кавалеры по Большой Садовой с тростями разгуливали, за красотками ухаживали. Закрутила нас жизнь городская, казалось, заживем теперь красиво, богато. Но на жизнь пришлось тяжким трудом зарабатывать. Даша с мужем на  паровозоремонтном заводе работали, туда же и Марусю устроили, там Маруся и мужа  себе отыскала среди рабочих. Хорошие  у сестер мужья были, да оба в сорок первом на фронт ушли и погибли, оставили жен с детками на руках. У Даши еще  в двадцатом  Ася родилась, а у Марусеньки – Надя,  в тридцать седьмом, за год до твоего появления, Лиза, уже после смерти отца твоего.   
-Мама, а  как ты  с моим отцом познакомилась? – задала Лиза вопрос,  на который её мать никогда не хотела отвечать, - Ты мне никогда об этом не рассказывала.
-Ох, как давно это было, - вздохнула Александра Васильевна, глаза которой слегка затуманились, - Не рассказывала, потому что раны бередить не хотела, дочка. Петра я впервые увидала в клубе, на собрании рабочей молодежи, было это в  30 году.  Он там от  партии выступал, пламенные речи говорил о коммунизме, о светлом будущем страны, о роли молодежи, комсомола в строительстве новой жизни. Глаза его горели страстью, верой в идеи коммунизма. Был он статным, красивым,  умным,  совсем не был  похож на наших, сельских коммунаров. В Гражданскую войну сражался в Красной армии, был одним из первых комсомольцев Дона. Искренне верил Петр в идеи коммунизма, в справедливость, говорили все о нем, как о честнейшем, благородном человеке,- коль бы все большевики такими были, так не случилось бы террора в стране.
После той памятной встречи с  Петей остальные парни перестали для меня существовать, ни один не мог сравниться с моим кумиром. В то время я трудилась  на швейной  фабрике, училась в школе рабочей молодежи, вступила в комсомол. Прошло несколько лет, но ни на кого другого глаза мои не смотрели,  хоть и были у меня ухажеры из числа рабочих нашей  фабрики. Мужиков у нас было не густо, коллектив цеха был женским.  А в  ростовские, городские модницы  всегда  красотой славились,  много красавиц  по улицам гуляло,  от красы их  у мужиков в глазах рябило. Мужское же сословие сильно поредело в Гражданскую войну, на одного мужика – десять женщин приходилось. Вот и думала я: «Куда мне,  деревенской казачке, за городскими  модницами, красавицами, угнаться!»   Да и не глядела я на парней, не до них было!
Со мной в одном цехе на швейной фабрике работала женщина, славная такая, мы с ней крепко подружились, стала она мне старшей подругой. Помогала  мне она освоить швейное дело, что не выходит у меня, - она тут, как тут. Родом она была тоже из казачьей станицы, так же, как и мы, от нищеты убежала.  И вот стала Мария мне о брате своем сказывать, что хороший мужчина он, серьезный, партийный, а – вдовец, один  деток двоих  растит. Детки его в станице с бабушкой жили, а он в городе работал, деньги зарабатывал, да все и отвозил семье. Каждый выходной, говаривала Мария, он посвящал деткам, никакие гулянки, веселья себе не позволял. И стала моя подруга меня уговаривать на встречу с братом ее, уж так размечталась познакомить нас! А я не хотела никого,  никто, кроме моего оратора партийного, не мог мне приглянуться,  думала я. Он,  мой принц-то, иногда мелькал среди нашего  начальства, но в мою сторону и не глядел.  А возраст  мой катился уж под горку, к тридцати годам, старели мы в девичестве своем, пока мужики воевали, пока жизнь стала налаживаться после войн и  революций. Не хотела я никаких знакомств, не верила в счастье свое. Но моя подружка все мечтала свести меня с братом, и никак не  отступала  от своей цели. «Вы, говорила она, созданы друг для друга, я так и вижу вас вместе!»  В то время снимала я комнатку в коммунальной квартире на Большой Садовой улице, недалеко от вокзала, и жила у меня Поленька, - твоя, Тина, мама, лет  пять - шесть ей тогда было. Девочка была славная, умненькая, послушная, смышленая.  Вечерами мы с ней в парке гуляли, в гости к моим сестрицам Дарье и Марусе наведывались, хорошо жили, и никто нам  не нужен был. Мать-то Полина, Матрёна,  как мужа похоронила, пустилась на поиски счастья, по городам металась, места себе не находила,  где-то в бегах была, а то вдруг в Луганск уехала, а  Поленьку я у нее забрала, чтоб покой у девчонки был. И вот, как-то по весне, в тридцать втором, кажись, году, нагулялись мы по Садовой, аромат акации  головы кружил, толпа веселая настроение поднимала. Возвратились домой уж часу в десятом. Только спать Полюшку уложила, вдруг – стук в дверь. Отворила я  и обомлела вся: стоит на пороге мой красавец – оратор и говорит: «Вы – Александра Васильевна? А я – Петр Иванович. Моя сестра Мария передает вам привет, много хорошего о Вас я от нее слышал». Говорит мой гость, а сам с меется, глаза горят лукавыми искорками.
От такой неожиданности я растерялась, дар речи потеряла, стою с открытым ртом, а он смотрит на меня,  улыбается. Тут и я рассмеялась от счастья и удивления. Кабы знала я, кто  братец моей подруги, так давно бы на встречу согласилась. А мой гость мне  гутарит:
«Я  знаю, что Вы - Александра Васильевна, а я – Пётр Иванович. Давно мечтал с Вами познакомиться, уж очень моя сестрица Вас хвалит.  Знаю, что Вы  племянницу воспитываете, а у меня – двое своих деток в деревне живут. Как нам всем весело будет в нашей большой и дружной семье!»
«Как-то смело Вы говорите, Пётр Иванович, - отвечала я, - а ведь впервой видите меня. Как можно так сразу о семье большой мечтать?  А как не подойдём мы друг другу? Дело-то серьёзное»
«А мне кажется, что знаю я Вас давно, сестра мне о Вас все уши прожужжала. И понял я, что Вы,  милая Шурочка,  любы мне.  А я Вам постараюсь приглянуться. Простите, что тороплюсь, но времени у нас на прелюдии  мало, упустили мы время своё в войнах и революциях, не до любви было. И сейчас дел – невпроворот, новую жизнь строим -  счастливую, свободную! Так давайте будем вместе её строить».
Сели мы с ним чай пить, шепчемся, чтобы Полюшку не разбудить.  И так он меня смешил, таким сразу близким стал, вроде бы я его всю жизнь знала. Стал Петя к нам в гости ходить, по хозяйству помогать, в общественную  работу меня втянул, потом – в партию. Скоро мой сердечный друг  предложил стать его женой.  Свадьбы, как таковой, у нас не было, ни платья белого, ни фаты, - бедненько мы все тогда жили, только что не голодали в городе так, как на селе крестьяне. Зарегистрировались мы, забрали деток его из деревни, и зажили счастливо, в любви и согласии. Вскоре Полину от меня сестра Маруся к себе забрала,  чтобы легче нам было. Стали мне детки его, словно родные, мамой меня называли. Казалось, счастью нашему не будет конца, Петр был веселым человеком, без шуток и юмора ни дня не проходило.  Одно было неладно: долго бог не давал нам деток, а возраст мой уж под горку катился, к сорока годкам. Наконец, смилостивился господь,  дал нам тебя, Лиза.  Как рад был Петя,  мой миленький, какой заботой меня  охватил, что и не рассказать. Счастью моему я сама не верила, сердечко болело,  видно, душа беду чуяла.  Семейная жизнь наша короткой оказалась, скоро началась  волна репрессий, со всей старой гвардией Сталин расправлялся, в этой волне и пропал мой Петя, и дочку свою узнать не успел. Ты, Лиза, ещё и на свет  не появилась, когда арестовали  батюшку твоего, в конце тридцать восьмого, за полгода до твоего рождения.
…Александра Васильевна  замолчала,  невидящим грустным взглядом глядя  куда-то в неведомую даль.
-Мама, а за что его арестовали, что ему предъявили?
-Да кто ж нам это  доподлинно скажет – за что! Враг народа – и всё тут. Догадывалась я, что не обошлось без доносов. Кто-то из дружков его партийных и постарался, донесли, что нелестные слова Пётр говорил в адрес власти. К тому времени умные-то люди понимать стали, что кривдой счастье не построишь.  И Петя  видел, что не туда страна поворачивает, о народе не думает, а – только о светлом будущем,  правду от народа скрывает. Ненавидел он ложь, в которой власть погрязла, о народе простом, о бедных людях  Пётр думал,  настоящим большевиком он был. Не раз с болью в сердце  говорил мне это Петя, правду-матку порол и на партийных собраниях. Честность его сгубила, да предательство фанатиков - партийцев.
Старая женщина смахнула слезинку, набежавшую под влиянием горестных воспоминаний. Глаза ее странно заблестели молодым сиянием, лицо помолодело,  морщинки разгладились.  Невольно  вернула память  старушку в мир  единственной ее любви, короткого счастья и огромного горя, переполнившего чашу жизни и развернувшего судьбу её на сто восемьдесят градусов.    
- Давно это было, уж  почти  полсотни  лет минуло, а мне кажется, что только вчера повстречала я своего Петю, только вчера он смотрел на меня ласковым своим взором, и вместе мечтали мы о счастливом будущем, о детках наших, которых собирались нарожать не меньше трех.  «Жизнь наша будет длинной, счастливой и  радостной,  страна наша станет богатой и сильной, заживем тогда по-настоящему, детей учить в университетах станем», - говорил Петр. Очень верил он в светлое будущее, в беду не верил, а она пришла нежданно, жизнь нашу сломала. Вы, девчата, думаете, что мы, старые люди, свое отжили и все позабыли? Ан, нет, тело уже дряхлое, а душа – молодая, и память помнит все дорогое в  подробностях. Лицо Пети стоит перед моими глазами живое, веселое, кажется, ушел он ненадолго, скоро вернется, будет шутить и смеяться. Но теперь уж, скорее, я к нему приду, теперь недолго осталось в разлуке жить.  Ждет он меня, к себе зовёт.
-Ну, мама, что-то ты заговорила не о том. Рано тебе к отцу, поживешь еще, ты мне нужна и людям нужна, - испугалась Лиза.
- Не пужайся, дочка, я не завтра собираюсь помирать, дела на земле у меня еще есть. Петя подождет, он все понимает. К церкви, к богу надо народ воротить. Без бога и веры счастья на земле не построить. Коли бы понимали мы с Петром это в свои молодые годы, может быть, по-другому бы жизнь наша пошла, помог бы нам господь. Помыслы большевиков поначалу-то были светлыми, многие поверили в них, жизни свои отдали за неведомый коммунизм. А  власть захватили бесы в человеческом обличье, много  бед навлекли они на народ. Самое страшное – лучших людей сгубили изверги,  веру в бога порушили. Вы, девчата, не отмахивайтесь от церкви, библию читайте, богу молитесь за себя, за предков и потомков своих. Сейчас, слава богу, власть поворачивается к религии, лбы крестить стали, храмы по стране возводятся новые. В смутные-то времена храмы разрушали,  наша церковь в Вешках осталась стоять только благодаря Шолохову, земляку нашему знатному – низкий поклон ему за это.   За это и почитают его земляки, а батюшка наш и вся наша церковная братия молятся за его здоровье, за душу его православную.
Тина  слушала  степенный говор Александры Васильевны, затаив дыхание,  впервые прикоснувшись к  неведомому, загадочному миру, вместившему в себя огромную, трагическую   жизнь, но не разрушившему гармонию  казачьей  души.
-Заболтали вы меня, девчата, душу мою растревожили. Пора мне опять в церковь, на носу  – праздник большой, спас яблочный. Всю ночь будем просвирки печь, готовить храм к празднику, - старушка словно очнулась ото сна и, накинув на голову платок, покинула хату.
…Долго  сидели  Тина с  Лизой в уютном дворике, смотрели на яркие звезды и молчали,  под впечатлением от исповеди старой  казачки. Обычно острая на язык, веселая Лиза притихла в невеселых раздумьях о судьбе своих родителей.
-Ну, пора спать. Пойдем в дом, Тина, - сказала она, когда часы – ходики пробили час ночи.
…Через  три дня безделья, разбавленного мелкими работами  по хозяйству,  гостей  ждал сюрприз. Заставшая их, в двенадцатом часу дня нежащихся  на диване,  Александра Васильевна шутливо проворчала:
-Вставайте, лентяйки, я уж с утренней службы воротилась, а вы все в постелях валяетесь. В прежние-то времена вам бы не поздоровилось за вашу лень, быстро бы в оборот вас взяли, на хозяйственные работы. Разбаловал вас город, девчата, плохо это. А у меня новость:  Даша с Марусей приехали на праздник, к утренней службе подоспели.  Сейчас они еще в храме, а я прибежала вас упредить, чтоб поднялись вы к их появлению, не опозорились бы.  Вставайте, девки, давайте завтракать, я тут яблочек да медку принесла.
-А колбаски, мам, ты нам не принесла? – потягиваясь,  проворковала Лиза и весело пропела: Встань, лентяйка, спать - здорова, выйди и подой корову!
Шутливая ария тётки окончательно  разбудила Тину. Они выбежали из хаты, вместо гимнастики побегали по двору,  приступили к водным процедурам, обливая друг друга из  ведра прохладной водой. Их занятия прервало появление  сестёр хозяйки -  Дарьи Васильевны и  Марии Васильевны -    стройных, моложавых, красивых особой красотой мудрости, жизненного опыта и внутренней духовной  гармонии.
- Тетя Даша, тетя Маруся, как хорошо, что вы приехали, а то пришлось бы нам ехать в вашу Лихую, чтоб повидаться! – восторженно  говорила Лиза старушкам после взаимных приветствий и объятий.
-Ну, и приехали бы, мы б вас встретили, за милую душу бы приветили, - напевно промолвила Маруся.
Она была младшей из сестер,  это было заметно по гладкой коже лица, блеску больших серых глаз, статности полной фигуры.
-Мы ежегодно в яблочный спас наведываемся на родную землю, поклониться дому родительскому, помолиться в храме святом, вспомнить родителей наших и братца нашего, - объяснила Дарья,  в отличие от младшей сестры – худощавая, с многочисленными морщинками на лице, но с такими же, как у сестёр, огромными светлыми  глазами.
Глаза  были тем, что объединяло всех сестер: крупные, серо-голубые, выразительные, с искорками душевного тепла, они притягивали к себе взгляды людей   таинственным добрым светом, лучившимся из их глубины.
-Так вы собрались в родовое гнездо? Как это здорово! Мы тоже с вами поедем, правда, Лиза? – воскликнула Тина.
- Конечно, поедем. Только вот ждет ли нас, незваных гостей, тетя Мотя? Одна бы я не рискнула появиться перед ее светлые очи. Как остро подметил твой братишка Сашка:  «Тетя Мотя всех помотит, перемотит, вымотит».
-А мы ее, в случае чего, живо усмирим,- успокоила Лизу ее мать, - да и не будет она гневаться, чай, не чужие  мы ей люди.
Тина молча дивилась  этим странным речам  о её  родной бабке и  той робости, с которой упоминали  имя её сестрицы.
-А почему вы  так  страшитесь  реакции бабушки Моти?  - после минутного  колебания  спросила Тина, - - Я ее навешала не один раз, и всегда была она со мной ласкова и приветлива.
Сестры переглянулись, но с ответом не спешили.
- Да с тобой-то она ласкова, не хочет оттолкнуть единственную внучку, да и Полину прогневить боится, а с остальным человечеством твоя бабушка не церемонится! – со смехом за всех отвечала Лиза.
- Странно, чем не угодило моей бабуле человечество?
-То никому не ведомо, но под ее горячую руку попасть  многие опасаются,  и родные, и соседи,   - беззлобно проворчала Дарья Васильевна, расставляя на столе, накрытом скатертью, чашки с медом,  с яблоками, свежим ароматным хлебом. 
Старушки чинно уселись за стол, потупив глаза, перекрестились,  шепотком прочитали молитву, степенно приступили к трапезе.
«А все-таки, в чем причина антагонизма бабушки в отношениях с миром? И отчего мама никогда о матери своей  почти ничего не рассказывала? На все расспросы неизменно отвечала: ничего не знаю, я с ней почти не жила. А вообще-то,  бабуля у меня –  личность неординарная, что признаёт  даже  Лиза», - размышляла Тина,  сидя столом.
Она вспомнила, как впервые  увидела бабушку в свои семнадцать лет,  когда, будучи  студенткой первого курса,   навестила ее в родовом курене. При первой встрече с ней Тину поразили красота огромных колдовских, с молодым блеском, глаз, неизменная папироса в зубах, стройность фигуры бабушки да -  высокая  для ее преклонного  возраста эрудиция.  Поражала ее осведомленность в политике, в достижениях цивилизации, ее мудрые суждения о жизни, несмотря на отсутствие в доме радио и телевизора. 
-Дорогие бабушки, ответьте мне на один вопрос, - нарушила Тина тишину трапезы, - Отчего сестрица ваша  Матрена Васильевна живет так обособленно, ни с кем не дружит, даже с вами - родными сестрами? Мне ее очень жаль, такая она одинокая и несчастная!
- Вот это ты сказанула:  тетя Мотя – несчастная! Насмешила! – громко рассмеялась Лиза,  -
Наша тетя Мотя никогда никому не казалась несчастной, она всегда жила так, как ей хотелось, ни от кого  не зависела, ни к кому не тянулась, никто ей не был нужен -  ни сестры, ни дочь,  ни весь белый свет. Она, как та кошка,  что гуляет сама по себе.
- Лизонька, ты не права. Мотя, действительно несчастна, мне  всегда было очень   жаль сестру. Беда Моти – в ее гордыне, в бедах ее жизни и непонимании окружающих, да -  в характере, которым одарила ее природа, - степенно и тихо заговорила вдруг младшая из сестер, Мария Васильевна.
-О каких несчастиях Вы, тетя Маруся, говорите? – возмутилась Тина, - Насколько я знаю, вы все потеряли мужей в раннем возрасте, все растили дочерей сами, не имея ни от кого помощи, и маму мою растили по очереди вместо родной ее матери. А где бабуля моя была в те годы,  с кем жила, чем занималась? Почему кинула дочку на вас, своих сестер, и при всем при этом не благодарит вас, отгородилась ото всех, знать вас не желает? Что-то тут кажется мне странным.
-Ты права в одном, Тина:  все это очень непросто, - по обыкновению неспешно отвечала Мария Васильевна, -  На все твои вопросы ответы дать нелегко, для этого нужно рассказать всю непростую историю нашей большой  семьи, рассказать обо всех нас,  сестрах, о дружбе и любви, о вражде и ненависти. Всё это – дела давно минувших дней.
-Какими-то Вы загадками изъясняетесь, тетя Маруся, окончательно  меня заинтриговали.
- Не время сейчас об этом гутарить, - резко прервала щепетильную  беседу старшая сестра, Дарья, - не для того мы сюда  явились, чтоб старое ворошить, все уж давно быльем поросло. Давайте о сегодняшних нуждах  погутарим. Шура, как там сад наш растет? Яблони, груши плодоносят? Терн не пропал? Мотя за деревьями ухаживает? Жалко будет, ежели пропадет сад, матушка с батюшкой много сил ему отдали.
-Да, почитай, только и осталось от родимого гнезда, что сад. Скотины давно нет,  дом ветхий, еле держится, без ухода-то. А как  сад с огородом, это вы увидите сегодня Давайте собираться, да ехать, сестрицы.  - отвечала Александра Васильевна.
Старушки принялись собирать со стола посуду, тихонько переговариваясь, хлопотать в кухоньке.
«Что за дела давно минувших дней имела в виду бабушка  Мария,  и почему так резко оборвала эти намеки   Дарья Васильевна?» - размышляла Тина, прогуливаясь, в ожидании старушек, по уютному, залитому солнцем  дворику.    
- Посмотри, какой чудный денек, какие яркие краски уходящего лета! – прервала её  невесёлые
раздумья Лиза, - Сколько цветов мама насадила: и ромашки, и астры, и циннии! Тина, как здорово на улице! Все-таки обожаю я лето красное, странно, что не любил его Александр Сергеевич. Да за яркость красок, тепло и зелень можно простить ему и мух, и комаров. Как ты думаешь, Тина? Что это ты впала в глубокую задумчивость:  все тетя Мотя из головы не выходит? Брось, живи и радуйся лету, не бери в голову странности своей бабули.
-Нет, я должна выяснить, что имела в виду тетя Маруся. Что за таинственные дела происходили в семействе Грачевых в начале века? Чует мое сердце, что от нас скрывают нечто  интересное и загадочное. Как думаешь, как можно разгадать эту загадку?
-Думаю, надо ехать в родовое гнездо, в котором обитает тетя Мотя, и там все выяснять. Спросишь у своей бабки сама, может быть, она и поведает тебе правду об истоках своей вредности. Пошли собираться, наши старушки уже готовы к отправлению, как бы нам ни отстать.
Действительно, три сестры в строгих темных одеяниях и в  цветастых шалях, оттеняющих мраморную белизну нежных,  красивых  лиц, статные,  высокие и величественные,  степенно выходили из дома. Тина с Лизой быстро  нанесли на лица скромные порции макияжа, нацепили яркие майки, спортивные брюки  и скоро  догнали старушек, уже приближавшихся к автобусной остановке.


Глава 6. Родовое гнездо.


Через полтора часа колоритная группа из пяти  женщин,  разноликих по обличью и возрасту,  бодро шагала от междугородней автострады по зеленой, дурманящей ароматами трав степи в сторону хутора, на краю которого белели стены старой хаты под соломенной крышей -  дома, в котором проживала загадочная Матрена Васильевна. Когда-то единый  родительский дом с некоторых пор был разделен на две равные половины,  в одной из которых проживала Матрена, другая принадлежала Александре Васильевне и большую часть времени пустовала. К этой, пустующей, половине и направились  попутчицы Тины, в то время  как она сама  рискнула пойти на половину родной  своей бабушки.  Краем глаза она видела, как Александра Васильевна осенила её благословляющим крестом. 
Тина постучала в окно. После минутной  тишины дверь   отворилась,  и появилась старая,  высокая, худощавая казачка, которая  посмотрела на внучку так, будто  рассталась с ней  лишь минуту назад.
-Внучка, затворяй дверь,  чтоб не дуло,  а то  я  - хворая, - спокойно изрекла старуха, не вынимая изо рта папиросу.
На глазах  бабки поблескивали очки, в руках – любимая газета «Известия». Внешность бабули была  ярка в своей неповторимой экзотике: на голове – пёстрая косынка, концы которой завязаны пышным  узлом на макушке,  в виде шапочки; на тонкой, почти  девичьей, талии –  яркий фартук, под ним  - темная длинная юбка и приталенная, с баской, пёстрая блуза с оборками.
-Здравствуй, бабушка, -  чмокнула бабушку в сморщенную  щёку Тина, -  Как ты живешь, как себя чувствуешь?  Ты не удивлена моему приезду?
-А какого лешего мне дивиться? – буркнула бабуся, -  Чуяла я, что заявитесь  вы ко мне: то ли - ты,  то ли -  мать твоя.   Я завсегда наперёд всё знаю.
-Ты что – ясновидящая?
-Вижу - то я плохо, слепая стала совсем, а всё знаю, всё ведаю, этим бог не обидел.
-Ну, а как твоё здоровье? Мама просила узнать, не болеешь ли ты.
- Гутарю  тебе: хворая я, внучка,  кровя у меня -  стылые! – вдруг рассерчала Матрёна, - Да ты садись, поведай мне, как там мать твоя проживает. К дому родному, к матушке родимой,  вертаться не думает? Как  увидишь её,  поведай ей, что я  жду, пущай едет до меня и здеся, в родовом гнезде со мной  проживает. Я уж стара, за восьмой десяток перевалило, тяжко одной, без души родимой, а она, Поля, мне тоже не дешево досталася!
-Бабушка, как же она к тебе приедет? Ведь у нее  муж есть, отец мой, сыновья, а еще внук растет, он у них  сейчас живет, пока родители его за границей работают.
-Внука  с ими живет? А как  энту внуку кличут?
-Сашей.
-Санькой опять нарекли? – искренне возмутилась Матрёна, - Милые вы мои, и что это они всех Саньками, да Саньками,  вроде  имен других  на свете нету! Надоели уж энти Саньки, хуже горькой редьки,  одни Саньки кругом: и Дашкин  внук,  старшой  -  Санька, и мой внук – Санька, а теперя и правнуку энту кликуху дали.  Братца твоего, кажись,   тоже Санькой  кличут?
-Да, младшего братишку Александром   зовут. Ты его видела, он с мамой к тебе в гости ещё в шестьдесят четвёртом году приезжал. Кстати, он всё у меня спрашивает, не завалялся ли в хате твоей его крестик? Он его тогда  у тебя на печке  забыл.
-Какой крестик? Никакого креста не видала. Какой такой крест – на печи? Он, чай,  не картошка, - чаво яму  на печи  валяться?
-Сашу тогда втайне от мамы твоя сестрица, бабушка Шура,  окрестила, а он крестик на печке позабыл.
-Ой, милые вы мои! – всплеснула руками старуха, - Сколько годов-то с тех пор минуло, сколько воды утекло? Не помню ни крестика, ни внука энтого.  Был, кажись, какой-то малец с матерью вашей, всё с рогатиной бегал, по воробьям палил, как оглашенный.
-Бабушка, а я не одна приехала, с твоими сестричками и с Лизаветой, - робко вставила Тина, -  Хочешь с ними повидаться?
-Да на кой  леший они мне сдались! – вскинула огромные глаза бабка, - Пущай с Шуркой шушукаются, косточки мои старые перемывают, мыться не надо будить.  Не любять  они меня, так и они мне  без надобностей!
Тина со страхом созерцала, как  грозно блеснули из-под очков глаза её старой бабки.
-Бабушка, а почему ты думаешь, что не любят тебя сестрицы твои? Мне кажется, они к тебе очень хорошо относятся, но слегка опасаются твоего гнева, - нечаянно вырвалось у гостьи.
-Когда  чтой -то  кажется, надобно креститься, внучка. Не можешь ты знать ничаво об нашей жизни, и не станем об энтом гутарить. Давай лучше я тебя  наливочкой малиновой угощу. Иль щец моих похлебаешь?
Матрёна Васильевна неожиданно сменила гнев на милость и, встав со стула, подошла к шкафу, откуда извлекла большую, тёмного стекла,  бутылку.
-Да я не голодна, бабушка. А наливочку я бы попробовала, но вместе с Лизой. Её-то ты не откажешься принять?
-Ладно, пущай является, - смилостивилась бабуля, с удовольствием нюхая  содержимое бутылки, - И я с вами за компанию её, милую мою, приголублю.
-Бабушка, а все-таки, пока Лизы нет, расскажи мне, как жили вы здесь, в родительском гнезде? Весело вам, наверное, было:  семья большая,  вас, сестер, пятеро. Дружно вы жили? – осторожно предприняла  Тина   робкую попытку растопить лед в сердце грозной своей бабки.
- Да когда же энто было  нам веселиться-то? – искренне  возмутилась странным вопросам внучки бабка, -  Пахали все, аки пчёлы, трудились  от зари до заката;  кто коров пас,  кто доил, кто за свиньями ухаживал, кто в саде-огороде работал! Хозяйство большое было, труда требовало, ухода, то есть. Уж опосля работы, осенью, да в праздники  могли повеселиться, хороводы поводить да  песни поиграть. А у нас девчата все голосистые были, как затянуть песню, вся округа слушаить. До революции мы еще малыми были, а уже песнями своими славились, часто приглашали нас на свадьбах песни играть. А опосля не до песен стало, батюшка на войне сгинул, маманя печальною стала, тоскливая наступила жизня. Я скоро за твово деда Семена Самойлова вышла, да ненадежный он оказался, помер скоро, двух лет мы с  им не прожили. Все веселье на том и  кончилось, как мать твоя на свет народилась,  повязала меня по рукам и ногам.
-Бабуля, а вы любили друг друга с дедом моим Семеном? Кто он был?
-Да какая могла быть промеж нас дюже большая любовь? Был он простой  наш казак, как все, только повезло ему больше иных:  опосля войны   домой воротился, другие-то не воротились, полегли в землюшку  на чужбине.   На меня-то Семён еще до войны поглядывал, я еще босоногой  девчонкой  вместе с  казаками  по степи бегала да на лошадях скакала.  А когда воротился он с  гражданской-то  войны, мне уж восемнадцать стукнуло, засватали меня Самойловы, матушка и выдала  меня  замуж.  Спросила меня, конечно, и я согласилась, сказала  в глаза Семену, что на безрыбье и рак – рыба. Он проглотил, гутарил, что любит. Брехал, верно, они, мужики-то, все до единого – брехливые, черти. Кака-така у него  могла быть  любовь? Не до любви нам  тогда было. Да и не из тех он был, кого любят,  хлипкий был мужичонка, говорил тихо, робко, со мной и поспорить -то не смел. Я ему гутарю -  чего думаю, критику, значит,  навожу,  а он всё молчит, улыбается. Что за мужик такой? Я и на гулянку от  него к подружкам сбегу,  опять молчит. Что  за казак? Настоящий казак за такие дела взгрел бы бабу свою. Вот,  коль бы он побил бы меня  разок, я бы, верно, его возлюбила. И не заслужил он любви моей, бросил нас с Полиной на произвол судьбы, лег – и помер.  Не любила, а теперя и вовсе ненавижу!
-А когда он умер и отчего? После этого ты сразу  из дома уехала?
-Помер Семен мой в 1925 году, и не знаю по сей день - сам ли  помер, иль помог ему кто. Дочке нашей еще года не было. А я не сразу уехала, несколько лет  с матушкой проживала, да с  сестрами Марусей да  Нюркой, чтоб им пусто было!
-Почему ты о своих  сестрах так  говоришь?  Они все хорошие: и тетя Маруся, и  Лизина мать,  и тётя Нюся, мы  с её дочкой Инной вместе  жили в Ростове,  бабушку Нюсю я знаю,  и мне она нравится.
-А коль она тебе нравится, так и не пытай меня! Вот прилипла,  будто репей! – грозно крикнула баба Мотя, -  Иди уже,  покличь  Лизку, сообразим  на троих.
Гневный голос бабушки  был отнюдь не  милостивым,  огромные, поблекшие от времени, некогда – бирюзовые   глаза метали молнии. 
Тина поспешила ретироваться,  окинув перед выходом скромный интерьер бабушкиных покоев. Стены комнаты  желтели  несвежей известковой побелкой, потолок – из деревянных бревен, с которых вдоль стены свисали сухие вязанки душистых трав. На окнах – чистенькие, в цветочный орнамент  занавески, подоконники сплошь заставлены горшками с геранью,  алоэ, другими комнатными цветами.   В переднем углу – старинная икона с лампадкой, рядом  - широкая металлическая кровать с горой подушек, с белоснежными накидками и кружевами. У другой стены - старинной работы буфет, наполненный старой посудой,  небольшой диванчик у русской печи, да стол у окна. В дальнем углу – знаменитый сундук, переходивший по наследству  как бесценное сокровище. Никогда бабушка не открывала  внучке тайну его содержимого, на которое, по ее словам,  «зарились» многие   вероломные соседи. Все незатейливые предметы  быта -  мебель, утварь  были,  словно - из неведомой,  прошлой жизни;  они завораживали, будоражили воображение Тины, навевали   ей тихую грусть. Хата и вся утварь достались  Матрене от ее родителей, а   кто выстроил этот дом и  приобрел вещи,    навсегда останется тайной для потомков.    Подобная  же  утварь населяла и другую половину дома, как две капли воды,  похожую на покои  Матрёны. Когда Тина   вошла, три старушки уже собирались выходить в сад.
-Лиза, пойдем со мной, бабуля желает тебя  видеть, - слегка подсластила Тина пилюлю, - она угощает нас малиновой наливкой.
-Свежо предание, да верится с трудом, -  ухмыльнулась  Лиза в ответ, но направилась на половину тётки,  в то время  как три сестры отправились обследовать  сад, расположенный за хатой.
Матрена Васильевна все так же сидела за столом, сосредоточенно изучая газетные полосы.
- Здравствуй, тетя Мотя! – приветствовала ее Лиза не без робости в голосе.
-Здорово живете, - буркнула  хозяйка не  самым гостеприимным тоном, не отрываясь от своего чтива.
-Как вам нравится?  Все Раиска наша Максимовна в политике тон задаёть, крутить  своим мужиком, как  ей вздумается! Что-то будет из энтой их перестройки, неведомо, но чует мое сердце, идем мы к смутным временам. Ленин у власти был – землю людям обещал, а не дал ничаво, и ту, что была, у крестьян всю забрали, Сталин и вовсе народ истязал, голодом морил.  Войну с антихристом Гитлером пережили, кукурузой Хрущев страну замучил. Никакого послабления народу власть не даёть. Зараз перестройку объявили, а какой толк будить, никому не ведомо. Но чую я, смутные грядуть  времена.
-Бабушка, не пугай нас, - взмолилась Тина,  - жизнь у нас сейчас – распрекрасная, а будет ещё лучше. Правда, Лиза?
-Прекрасного мало вижу, но хучь репрессий нету, люди не пропадають, и на том спасибо. Лучшего мы, видать, не заслужили, - ворчала  старая  Матрёна Васильевна, - Лучшего, девчата, не ждитя, видится мне  разруха большая, смута и  раскол. Слава богу, не доживу я до тех пор, а вам – жить. Ну, давайте, девчата, выпьем наливочки моей. Хороша у меня наливка,  удалась!
Гостьи притихли, слушая политинформацию и устрашающие предсказания   Матрены Васильевны, которая положила газету на стол рядом с пачкой  папирос «Беломор-канал», достала из старинного буфета рюмки, налила в них ароматную тягучую жидкость из бутылки.
-Наливка твоя всегда была отменной, помню, пивали когда-то,  правда, давненько это было, - говорила Лиза, уже освоившись под пристальным взглядом огромных, колдовских тёткиных глаз.
-А чаще бы проведывала тетку родную, так и наливкой бы  чаще потчевалась, - проворчала старая хозяйка наливки, - а то моду взяли - по городам бегать, края родные забыли начисто, родню не помните!
-Тетя Мотя, а ты-то сама в годы свои молодые где жила? Тоже в городах, то – в
Ростове, то – в Луганске, то - еще где-то.  Это ты уж на старости лет в родительский дом перебралась, - осмелела Лиза под влиянием наливки.
-Милые вы мои, как она загутарила, запела!  А ты, племянница, следила за мной, где  и зачем меня жизня по белу свету кидала? Что ты о жизни моей ведаешь? Да не приведи господь вам изведать то, чего мне довелось. Кабы ни тоска смертная, да ни беды горькие, вовек бы я края родные не покинула. Тоже моду взяла - тетку родную судить! От сестрицы моей Александры ты  о жизни моей наслушалась? Спасибо им на добром слове, и тебе, племянница, спасибо, что не забываешь. А теперь – вот тебе порог! – голос Матрёны звучал все более угрожающе.
Лиза со страхом смотрели на  огромные блестящие глаза, освобожденные  от  очков и извергающие гневные зелёные молнии. При последних словах «гостеприимной» хозяйки она  вскочила и быстро умчалась восвояси.  Тина стремглав кинулась  за ней.
-Вот и погостили мы у твоей бабушки! Это при тебе она скромничает,  а без тебя  послала бы меня на своём  любимом нецензурном диалекте - куда  подальше. На непечатную лексику  твоя бабушка горазда.
-Странно, а я от нее никогда  не слышала нецензурных  выражений, да и  никто из нашей родни  никогда не отклонялся от литературного языка.  Где моя бабуля  выучила международный сленг?
Лиза  не ответила на риторический вопрос, не желая выдавать Тине сплетни, догадки и  слухи,  которые долгие годы сопровождали судьбу Матрёны Васильевны.  Что в этих слухах было правдой, а что – выдумкой, ни Лиза, ни мать её, ни другие  родственники не знали,  Сама Матрёна  о жизни своей,  на протяжении трёх десятилетий протекавшей вдали от родного хутора, никому не рассказывала, да никто и не смел её об этом спрашивать.  Однако    хуторяне шептались о том, что до войны Матрёна  имела связи с тёмными силами,  что она промышляла  какими-то тёмными делишками, за что и угодила на зону,  но  ненадолго, так как  попала  под амнистию. Косвенным подтверждением этих слухов были изменения, произошедшие с внешностью и речью Матрёны Васильевны, воротившейся домой, ведь  всем известно, что пребывание в  «местах отдалённых» накладывает на человека неизгладимый отпечаток. Но это  были только слухи, а где -  правда, где  кривда –  никто не знал.
-Что молчишь, Лиза? Я вот думаю,  наверное, не сладкая жизнь у моей бабули   была, коль о ней так много сплетен ходило.  Но отчего вражда ее со всей родней началась? Какая-то тайна кроется за всем этим, чует мое сердце. Надо допросить с пристрастием бабушку Марусю, мне кажется, она скорее других расколется. Помоги мне, Лиз, в этом историческом деле. Надо раскопать истину, потомки будут нам благодарны, быть может,  даже  памятник нам поставят.
-Поставят, целых два – на наших могилках, - засмеялась Лиза.
- Ну,  как, начнём операцию?
- Ну, давай попробуем. Сейчас они в саду. Пойдем и мы в сад, а там сымпровизируем, я отвлеку маму с тетей Дашей, а ты займешься тетей Марусей.
Они отправились вглубь усадьбы,  с удовольствием вдыхая свежий, чистый, напоенный ароматом степи и речной воды, августовский  воздух.  Старый фруктовый сад,  заросший кустарником, высокой  травой, мягкими коврами стелившейся среди фруктовых деревьев, освежил их головы своей прохладой.  Сорвав с дерева по груше, они  лакомились сочной сладкой мякотью, мысленно поблагодарив хозяйку сада, не собравшую урожай.
-Обожаю я старые заброшенные сады и парки, от них веет чем-то неведомым, таинственным, древним. Кажется, что под кустами затаились духи бывших обитателей этих  садов, - атмосфера старого сада навеяла на Тину лирическое настроение.
-Да, тетя Мотя, наверное, тоже любит заброшенные сады, явно,  не утруждает себя заботами о родительском наследстве, - съязвила  Лиза.
Пройдя по тропинкам вглубь сада, они оказались в самом его конце, где сад   плавно переходил в леваду.
-А вот и левада, о которой я мечтала все свое детство, - радостно воскликнула Тина, - мама часто рассказывала нам про этот сад, про леваду, а я никак не могла понять, что же это за левада такая, что означает такое красивое слово. А мама смеялась: ничего особенного, это просто ручей, заросший кустами.
-Она права, ничего особенного, но я люблю наши левады:  они такие родные, милые сердцу,  ни на что не похожие, какие-то голубые, в сизой дымке. Посмотри, вон  кусты терновника, дикой малины, ежевики,  а там – травы и цветы, а ручей чистый - чистый, мы из него в детстве пили воду, и нам казалось, что вкусней ее нет на свете.
-А сейчас ее можно пить? Давай попробуем.
-Не знаю, так ли она чиста, как прежде, сейчас все в природе загажено. Но давай рискнем, авось не отравимся. 
Зачерпнув в ладошки воды из весело журчащего ручейка, они  понюхали водичку,  робко попробовали её   на язык, потом выпили. Вода оказалась вкусной, свежей, прохладной.
«А ведь и правда,  левада, действительно, какая-то голубая, окутанная дымкой,  даже таинственная, будто  прячет от нас свои тайны, - мысленно фантазировала Тина, любуясь алеющими на кустах ягодами и резными листьями кустарников, - Кажется, что там, в кустах,  кто-то притаился и наблюдает за нами исподтишка».
-А где же наши  старушки? –  опомнилась  Лиза,  так и не обнаружив в саду  трёх сестёр, - Быть может, они уже вернулись в хату, пора и нам возвращаться.
Тине  хотелось  покидать это  райское местечко;  она слушала пение птиц,  мелодичное журчание ручья и думала о судьбах своих предков, жизнь которых веками протекала  тут.  Они медленно  брели по леваде  вдоль весело журчащего ручейка,  молча наслаждаясь ароматами и звуками, непривычными для городского жителя.
Когда солнце покатилось за горизонт,  женщины  повернули назад, в сторону сада, и вскоре  услышали знакомые голоса  Дарьи и Марии ,  по-хозяйски воркующих вокруг кустов  малины.   
-Тетя Даша, тетя Маруся, вы как здесь оказались? Мы совсем недавно искали вас на этом самом месте, и не могли найти, -  удивилась Лиза.
-А мы шли с другой стороны, да потихоньку малинку собирали. Много нынче малины уродилось, Мотя и нам оставила, не собрала всю. А Шура в хату ушла, по хозяйству хлопочет, - доложила обстановку Мария.
-А мы уже угостились малиновой настойкой, баба Мотя расщедрилась, - похвасталась Тина удачей.
-У Моти всегда отменная наливка была, она изобрела свой собственный  рецепт, с детства нас баловала  -  вспомнила Мария Васильевна с улыбкой.
-Она что, с детства была не прочь выпить? –  съязвила Лиза.
-А кто ж малиновую настойку не пивал? Родители наши по праздникам и нас иногда угощали, но никогда никто не напивался, меру знали. Матушка наша тоже хорошую наливку делала, но у Моти она всегда была самая вкусная, на всю округу славилась. Руки у Моти всегда были золотые, что бы она ни делала, все выходило отменно. С юности она и травами увлеклась, чутье у нее колдовское было на лечебные травы, на отвары целебные. Многих людей вылечила она на хуторе.
-Тетя Маруся, а вы-то к бабе Моте заходили?  Видели ее? – спросила Тина.
-Видеть, видели, поздоровались с ней, но она, как всегда, нас встретила не  ласково. Серчает все на нас, - вздохнула Мария.
-Тётя Даша, пошли к маме, я хочу с вами вместе посмотреть семейные реликвии, - нашла повод Лиза, чтобы увести  из сада мрачноватую, несговорчивую  Дарью.
-Тетя Маруся, а расскажите  мне о бабуле моей Матрене Васильевне, - сразу взяла «быка за рога» Тина, - Почему она оказалась  с вами, сестрами, в «контре»?  За что на вас сердится? Как жила она в молодости, чем занималась? Мне кажется, тут кроется какая-то тайна. Что случилось в вашей семье до войны?
- Ой, сколько вопросов, Тиночка!  Смешная ты у нас, внучка, так похожа ты на свою мать, на Полину. Мы часто смеемся с Дашей, что ты нас с ней тетками называешь, а ведь мы тебе двоюродные бабушки. А на вопросы твои ответить мне нелегко, жизнь Моти всегда была для всех за семью печатями. Но, коли просишь ты, расскажу все, что сама знаю, чему свидетелем была да от людей слыхала.
Старушка с внучатой племянницей  присели на сухое дерево, отвалившееся от корня, засохшее и  превратившееся в естественную скамейку.  Тина  слушала тихий, неспешный рассказ Марии Васильевны о своей родной бабке, оторвавшейся от близких людей,   подобно этому засохшему дереву, и перед её мысленным взором проходили картины драматических событий далёкого прошлого.


Глава 7. Дела давно минувших дней

Недолго радовалась Гликерия возвращению мужа с  первой мировой войны; многие казаки остались лежать  на полях сражений в Европе, а Василий воротился в родной хутор, лишь слегка контуженый. Только  принялся налаживать казак хозяйство, как грянула революция, отголоски которой   дошли до казачьих земель с  некоторым  опозданием.
Светлым пятном на фоне серой жизни мелькнуло удачное замужество  старшей дочери  Грачёвых Дарьи. Вышла Даша за хорошего, работящего паренька,  из зажиточной казачьей семьи с  соседнего хутора Гусынки,  а через год  у Дарьи родилась  дочь Анастасия. 
…Долго не сдавало казачество своих устоев красным,  больше  двух  лет   на Дону с переменным успехом  держалась власть  Белой армии. Но  в двадцатом  Красная армия начала массированное наступление, оттесняя белогвардейцев  всё дальше к югу, к Кубани и Кавказу.
-Гутарють мужики,  Гликерия, что власть на днях сменится, красные антихристы уже под Вёшками, завтра  тут, в Климовке нашей,  будуть, -  мрачно  сказал за ужином Василий Тимофеевич жене, - наши все бегуть, кто – кудыть, головы спасають. Надо бы и нам определяться. Прознають комиссары, что  белогвардейцам хлеб-соль подносили – в расход пустють.   Предлагають мне, мать, с белыми уходить, гутарють: «Кто не с нами, тот -  супротив нас». Оно, конечно, хрен редьки не слаще, а решать надыть. Вот я и решил уходить, а прогонють красных – ворочусь. Думается мне, недолго красным антихристам здеся хозяевать, бог не допустить. Степан Панкратов тоже с нами идёть.
-А Самойловы?
-Те в Вёшки подались, видать, красных сторону взяли,  отец с сыном своим. Чего с их взять – голытьба! Ну, мать, собирай котомку,   утром уходить буду.
Поревела Гликерия, но  узелок с вещами и продуктами  мужу собрала, и ранним морозным утром со слезами отправила отца семейства в  обозе  отступавших  деникинских войск.  А через два дня в  хутор вошла Красная армия.
Вслед за отцом уехала на юг в поисках лучшей доли Дарья с мужем и  грудной дочкой. Звала Дарья к себе в Ростов и сестёр, но те долго не решались оставить  матушку и  землю родную, страшно  им было ехать – неведомо куда.  Сёстры Грачёвы  росли дружными, но с детских лет особняком от остальных детей  держалась Матрена. Из пяти сестёр была  она самой бойкой, бедовой, темпераментной, с  малолетства отличалась дивчина  строптивым,  гордым нравом.  Из обиды могла  упрямица выбежать со двора раздетой;  ни холод и мороз, ни снег, ни дождь  не останавливали её. Не  раз   часами стояла Мотя во дворе босая,  чтоб наказать обидчиков своих, досадить им,  пока не  уговорят  они ее,  прощения  не попросят. Потом, бывало,   каялась в горячих своих поступках, обещала не повторять  своих выходок, но выполнить обещание не позволял её строптивый, своенравный характер.  Матушка  прощала   дочь, жалела её,  горько вздыхала, намекала на  какие-то грехи свои тяжкие, подолгу  молилась, стоя на коленях перед иконой. В чём каялась Гликерия, ведомо было ей одной.
В юности  расцвела Мотя колдовской красой, от которой теряли головы молодые казаки. Притягивали взоры парней  высокая,  статная,  женственная её фигура с тонкой талией,  мраморная нежная  кожа,  яркий чувственный рот,  огромные очи цвета морской волны. Глаза эти завораживали своей глубиной и чудным, колдовским светом;   в минуты радости и веселья светлели они, как море солнечным днём, в печали становились темно - синими, словно морская пучина в шторм.   В гневе же глаза Матрены извергали сине-зелёные молнии, способные, казалось, испепелить  весь мир.  Многие  казаки готовы были утонуть в её глазах,  но больше всех поддались их чарам   два  неразлучных  друга -  Семен Самойлов и Степан Панкратов. 
Оба были парни бравые, высокие,  один - лучше другого. С детских лет   приметили друзья горделивую, красивую казачку, оба старались приглянуться своей зазнобе. Матрёна благосклонно принимала знаки внимания,  не отталкивая, но и не приближая парней к себе.  Взрослея, девушка постепенно привыкла к обществу двух  товарищей;   нравилось казачке гулять  с  парнями  по леваде,  запевать на три голоса звонкие песни, скакать по раздольной донской  степи.  Лихой наездницей была  юная казачка, не уступала в скачках молодым казакам.  Странная дружба Матрёны с парой  неразлучных друзей озадачивала хуторян, люди  судачили, осуждая Матрёну, гадали:  как разрешится любовный треугольник?  А Матрёна, будто забавлялась, дразнила парней, не спеша делать выбор. Кто  милее  был её гордому сердцу, знала лишь она сама да вольный степной ветер, которому только и доверяла девушка свои мечты.
Разлучила друзей  Гражданская война.  Мало кому из казаков  удалось остаться в стороне от братоубийственной бойни: одни поддались  агитации белых, другие  приняли  сторону революции. Так и  два верных друга стали противниками: Степан встал  в ряды Белой армии, с которой и отступил вместе с  Василием Грачёвым,  а товарищ его примкнул к  «красным».  То ли любовь к красавице Матрёне руководила Семёном, то ли   поверил он в  идеи большевиков, но лихо сражался он в буденовской коннице,  вступил в большевистскую партию, а вернувшись с войны,  стал одним из влиятельных руководителей района.  Любовь его к Матрене разгоралась все сильнее, всё чаще наведывался  казак в осиротевшую хату  Грачёвых,  помогал  матушке по хозяйству, подкармливал семью.  Беда была бы Грачёвым, если бы ни помощь Семена!  Благодаря его заступничеству удалось Гликерии оставить  у себя  в хозяйстве одну корову да  десяток кур.
…Мария помолчала, вспоминая  пережитое.
- Хороший был человек, а уж как он Мотю нашу любил, и не рассказать! – вздохнула она,  -  Бывало, придет вечером в хату, отдаст матушке гостинцы, поможет по хозяйству, а потом сядет тихонько и на свою любимую взгляды бросает. К восемнадцати годам Мотя расцвела, как маков цвет, от красы её глаз было не оторвать. А Семён от любви к ней и дар речи терял, бывало, сядет и молча смотрит, в жар его так и кидает. Потом понемногу смелеть стал,  на прогулки  девушку звать.  «Пойдём, - говорил, - Мотенька, милая, в степь раздольную, я тебе песни играть буду,  цветы полевые  дарить» Голосистый он был, звонкими песнями своими славился, да и Мотя наша знатная певунья была. Как запоют, бывало, они вместе, все соседи дела бросали, слушали. Все мы полюбили Семена, был он тихим, скромным парнем, слова дурного от него никто не слыхивал. 
Мария Васильевна   замолчала, устремив  невидящий взгляд куда-то в неведомое, далёкое прошлое, потом тихонько, неспешно  заговорила. Тина слушала её рассказ, затаив дыхание, боясь ненароком спугнуть рассказчицу, под тихий  голос  которой она будто сама  наблюдала  события  далёкого прошлого.
…Осенним сентябрьским днём  пришел Семён Самойлов со своим отцом в дом Грачёвых сватать Матрёну. Снизошла красавица Матрёна,  ответила  на горячую любовь казака,  пообещав ему выйти за него замуж.
Заголосила Гликерия, запричитала, о муже своём зарыдала: «Где ты, милый мой Васенька?  Жив ли ты, иль лежишь в земле сырой, в чужих краях? Хучь бы какую  весточку об тебе получить!  Без тебя  дочку  сватають,  не проводишь ты  Мотю нашу под венец!»   Поголосив,  Гликерия успокоилась,  сватов приняла  по всем канонам казачьим:  стол накрыла, дочку в праздничное платье нарядила, посадила рядом с собой. Выпили сваты вместе с  хозяйкой знаменитой её наливки и сговорились   свадьбу сыграть.
 В октябре  двадцать третьего года состоялась  шумная свадьба, на которой гуляло несколько  хуторов, огласив  Дон старинными казачьими песнями. Давно, с начала германской войны,  не было у хуторян такого массового гулянья, истосковались души казачьи по праздникам!
Поселилась молодая семья в курени Самойловых, и поползли слухи по хутору о том, что «крутит молодая жена своим казаком», «веревки с него вьет», а он все терпит, лишь кротко  улыбается. Шептались завистливые казачки, что  слишком  крепко любит  Семён  Матрёну, что околдовала она казака – не иначе.   Через  полтора года  после свадьбы Матрёна родила девочку,  наречённую Полиной. В тот апрельский день счастливый отец светился от радости, посетив любимую жену и дочку в Вёшках, где протекали роды.  На радостях вернулся Семён в правление колхоза с бутылкой вина. 
-Выпьем за здоровье моей любимой жёнушки и доченьки моей Полинки, товарищи дорогие! Знаете, что не пью я, в рот этого зелья не беру,  но в этот счастливый день  выпить – святое дело, - с улыбкой говорил казак, угощая товарищей.
-Ну, счастья семье вашей молодой, пусть растёт дочка твоя такой же красавицей, как мать её Матрёна! – искренне поздравляли счастливого отца сослуживцы, - Только бы нраву была потишей, не такой бедовой,  как  мать.
Семён намёки стерпел, промолчал. Быстро захмелела, закружилась у Семёна голова,  то ли – от счастья, то ли – от выпитого хмельного напитка.  На глазах изумлённой компании скрутила казака слабость, и рухнул он на пол своего кабинета.
-Ничего, на голодный желудок выпил, да и не закусывал  ничего папаша новоявленный, пущай проспится,  утром очухается, - смеялись друзья,  оставив его спящим на диване.
Однако наутро Семён не встал, так и застали его в кабинете, лежавшим на диване в позе спящего.
Открыв дверь кабинета, уборщица сначала отпрянула, прикрыла дверь,  но потом  испугалась и побежала к товарищу председателю.
-Там что-то  в секретарь наш ляжить, как бы спить, а сам не дышить. – пролепетала старушка.
Вызванный фельдшер констатировал внезапную смерть Самойлова Семёна Григорьевича от остановки сердца. 
Нежданно-негаданно  пришла  к Матрёне беда:  умер Семён,   не успев нарадоваться своему семейному счастью.  Поползли слухи, что не своей смертью почил красный комиссар,  что отравили его враги  за то, что с красными связался. 
- Да, загадочной  смертью помер Семён, - грустно промолвила  Мария, -  Тогда на Дону время было сложное, трудное, нам, простым людям, непонятное, а жизнь человеческая мало стоила. Каждый свою правду защищал: белые – за царя загубленного, за веру православную воевали, за вольницу казачью, красные – за бедный люд, за какое-то неведомое светлое будущее. И никто  противников своих слушать не хотел, за  идеи свои люди готовы были реки крови пролить. Брат на брата, отец – на сына с оружием шёл,  не щадили ни родных своих, ни друзей. Война  портит людей, зверями их делает, души людские губит, во власть дьявола отдаёт.  Недаром сказал Христос: не убий! Бога люди забывать стали, за это и страдает род человеческий. Вот и Семён пострадал, и никто не знает, отчего:  то ли - от рук  красных своих братьев, то ли – от белых недругов, а,  может быть – просто от невзгод будущих  забрал господь  его светлую душу.
Тяжело вздохнула  своим воспоминаниям, помолчала Мария и  продолжила неспешный рассказ.
… После похорон  Семена  вернулась Мотя с полугодовалой дочкой  в родительский дом.  Теперь  помощи ждать было не от кого, и из семьи забрали последнюю живность, лишь коровёнку худую  удалось Гликерии отстоять, выплакать,  чтобы поить внучку парным молоком. 
-Не дайте помереть кровушке моей родимой, не будьте супостатами! – причитала Гликерия, когда пришли из сельсовета за коровой, - Ведь пропало молоко грудное у Моти, без коровы пропадёть дитё, дочка вашего же товарища!
Смилостивились  активисты колхозные, оставили Грачёвым Бурёнку да несколько  голов домашней птицы.
Погоревала  Мотя  по мужу и  начала новую жизнь свою налаживать, дочку растить, о  будущем мечтать. «Не податься ли и мне в город? Дарья хвалится, что работает, деньги получает, гутарить, что весело в городе, людей разных много. А у нас на хуторе ни одного мужика путёвого не осталось, надо бежать. Да куда мне с хвостом моим? Нет, видать, придётся погодить, пока Поля подрастёт» -  размышляла Матрёна.
Неожиданно для всех возвратился в родной хутор друг покойного Семёна Степан Панкратов. Помыкался он на чужбине,  проводил многих товарищей – сослуживцев своих   в чужие страны, но сам  Россию не покинул. Восемь лет скитался  казак по белу свету, по чужим городам и сёлам, истосковалась душа его по родному краю.  Манила, звала к себе Степана земля  донская,  родимый Дон,  отец с матерью, а больше всего – любовь его пылкая к красавице Матрёне. Все годы помнил он первую и единственную свою  любовь, ни на минуту не забывал милую свою,  смеха её звонкого, задушевных её песен, синевы прекрасных  любимых глаз. «Как она, ненаглядная моя, поживает? Жива ли, здорова ли? А может, замуж вышла  да и забыла обо мне?» - не выходили из головы казака мысли, не давали  спать бессонными ночами.  После глубоких раздумий не выдержало сердце Степана, решился он покинуть кубанскую станицу, где прижился за  последние годы, и возвратиться домой.
Прибыл Степан в Гусынку летом двадцать восьмого года. Обнял отца с матушкой, брата  единственного, оставшегося в живых, сестру. Запричитала мать:
-Сыночек мой миленький, живой! Не мечтала уж  и увидать тебя на этом свете. Брехали люди, что убёг ты в земли турецкие.
-Нет, маманя, не убёг я с землицы родимой. Товарищи мои – кто где,  кто – в плену, кто – смерть принял, а иные из Крыма отплыли в земли чужие. А я вот домой воротился, решил, что  лучше уж  в родимом хуторе  погибель приму, чем на чужбине огинаться  до самой смертушки.
-Садись, сын, о жизни твоей погутарим, - степенно сказал отец, усаживаясь за стол, - налей нам, Глафира, по маленькой.
-Нет, батя, потом, всё потом. Скажите мне лучше - что с Мотей Грачёвой? Жива ли она, здорова? Где она?
-Да что с ней сделается? Жива твоя ведьмака, да о тебе и не вспоминает давно. За Самойлова замуж выскочила, только ты уехал, дочку от него прижила, - мрачно  поведал сыну  отец.
-Замужем, значить, Мотя за дружком моим? – тяжело  вздохнул Степан.
-Помер Семён, а Матрёна с дитём  живёть у матери своей. Да ты садись за стол-то! Негоже казаку бегом за юбкой бегать! 
Но не дослушал Степан отца, стремглав выскочил из хаты и помчался в соседний хутор Климовку, в сторону куреня  Грачёвых.  Сердце его колотилось в груди:  как встретит его любимая? Не прогонит ли прочь? Помнил казак  характер её  своенравный, гордый.
Вихрем, с горящими глазами,  ворвался Степан в хату Грачёвых, 
-Доброва вам здоровьица,  земляки  дорогие. Как живёте - можете? Как ты, Мотенька, поживаешь? Помнишь меня, или вовсе забыла? Как здоровьице твоё драгоценное?
-Здорово, Степан. Покуда ничего, слава богу,  Заходь, гостем будешь. А гутарили люди, что отплыл ты кудыть, родину нашу покинул, -  спокойно отвечала Матрёна, только зелёным  пламенем  глаз полыхнула.
-Брехали люди, никуда я не делся, в России огинался, в Крыму, потом на Кубани сперва страшился домой вертаться, землячки красные с нами, белыми, не церемонются. Не одна голова казацкая  с плеч по ихней  милости слетела. Но не стерпела душенька, потянуло меня на родину, вот я и прибыл на постоянное место жительство.
-Не слыхал ли чего о нашем Василии Тимофеиче? Вместе вы уходили, - с надеждой в голосе спросила гостя Гликерия.
-На моих  руках помер батюшка твой, Мотя. От тифа помер Василий Тимофеич, соболезную вам, тётка Гликерья.
-Чуяло моё сердечко, а надеялось всё же я на чудо, -  зарыдала Гликерья, в слезах  подошла к иконе, встав на колени, начала исступлённо молиться.
-Уходи, Степан, не до тебя нам зараз, батю оплакать надо, - сказала Матрёна сухими губами и проводила гостя за дверь.
- Не смог я, Мотя, жить вдали от тебя, истосковалась душенька моя  по тебе, по глазам твоим синим, - шептал любимой Степан,  прощаясь,  -   Вот, воротился  и – зараз к тебе.  Выходи за меня, моя любая, нет мне жизни без тебя. И дочку твою своей,  родной признаю, отцом ей стану. Одной тебе трудно будить, а я буду тебе опорой на всю жизню.
-Дюже ты скорый, Степан. Явился, не запылился. А тогда, в двадцатом, убёг, меня не спросил! И не попрощался.  А теперя – выходи за тебя! А ты спроси:  люб ты мне? Коли дочка у меня на руках, еще не значить, что одна  не проживу. Опора твоя мне ни к чему, сама справлюсь, Не нужон ты мне, Степан, уходи, -  сказала, как отрезала, гордая Матрёна.
Степан  тоже гордым был, но гордыню свою  укротил, навещал любимую каждый день -  теплилась в сердце его надежда на ответную любовь.  Долго терпел он насмешки Мотины,  вечерами сидел в  хате Грачёвых, помогая  Гликерии с дочерьми по хозяйству, да на любимую поглядывал. А Матрёна будто и не замечала парня, терпение и любовь его испытывала.  Пролетело красное лето, уж собрали колхозники скромный урожай, наступила осень. Неожиданно для Грачёвых в один из дней не появился Степан в их хате. Не пришёл он и на другой день, и на третий. Больше недели не видела Мотя жениха, заволновалась втайне от  матери и сестёр.
- Жили мы тогда  с мамой, Шурой, Нюрочкой да с Мотей и Полиной маленькой, - продолжала  Мария Васильевна после минутного молчания, -  Гриша наш  уже  армию отслужил и женился,  отделила его матушка, одну половину дома отдала. Мы с Шурой, бывало, наблюдаем, как насмехалась Мотя наша над Степаном.  Придет  Степан, а Мотя то в степь уходит с девчатами незамужними, а  то с другими парнями загуляет, а то одна по степи бродит, травы собирает. Род наш казачий славился женщинами-ведуньями, берегинями. Бабка наша по матушке хорошо травы целебные знала, людей лечила, казачкам при родах и женских недугах помогала. Ближайший  фельдшер тогда  в Вешках находился, а в хуторах люди все больше народными способами лечились, у своих лекарей, из народа. Бабка наша  и передала Матрене свои знания, и  талант ведуньи в сестре нашей  ещё в детстве  открылся. Стала она людям травы лечебные давать, да настои целебные делать. Чуть кто в семье нашей или у соседей заболеет, она сразу найдет травку степную, заварит, напоит, заговор какой-то свой сделает, хворь и  уходит. Могла Мотя  летом часами по степи гулять,  а подросла Полинка, стала  Мотя  и дочку с собой брать. Вся хата, бывало, увешана травой была, а уж дух какой от них  шел -  чище духов французских. Казачек многих спасла Мотя от болезней,  ропот ходил по хуторам, что и от беременности нежелательной женщин избавляла, но в семье нашей о том молчали. Так вот, терпел, терпел Степан, и обозлился,  каое-то время не появлялся на глаза Мотины.
…Пропал казак, и тоскливо стало в семье Грачёвых. Потемнели, посерели глаза красавицы - Матрёны.
-Чтой-то Степан давно  глаз не кажить. Мотя, не знаешь, не стряслось чаво? – спросила на восьмой  день его отсутствия Гликерия, - Время – то какое, люди  пропадають  ни за что, ни про что. Как и Степана комиссары наши в расход пустють?
-Что Вы такое гутарите, маманя? В какой такой «расход»? Ничего с им не случится, придёть, куда ему деться? – хорохорилась гордая казачка, сверкнув  молниями глаз.
-Ну и жестокая ты, Мотя! Никого ты не любишь, никого не жалеешь! – накинулась вдруг на Матрёну младшая сестра  Анна.
-А тебе – то   чего до  моего Степана?  Мала ещё - мне указывать! Иль сама по ём сохнешь? Видала я, как ты на него глазищами – то стреляешь.
Промолчала Анюта, села в уголке, притихла,  глаза свои мокрые от сестёр и матери прячет. В свои восемнадцать  лет  была Аннушка тихой, маленькой,  пригожей девушкой. Любимица родителей, младшая дочь росла домоседкой,  послушной и работящей, больше других дочерей хлопотала она вместе с матерью по хозяйству. А после возвращения в  родительский дом Матрёны легла не плечи младшей сестры забота о маленькой племяннице. Прикипела  Анна  сердцем к Полюшке, больше остальных сестёр  нянчила ребёнка. Старшие сестры с матерью – на поля, в огород, а Анна остаётся дома с дитём, кормит её, поит, в игры с малышкой  играет, и  Поля платила  тётеньке своей детской любовью. В три года  девочка была понимающая, тихая, ласковая. Вот и сейчас, она подошла к Нюсе, прильнула головой к её коленям, и шепчет:  «Не плачь, тётенька.  Дядя Стёпа придёт, вот увидишь. Он обещал мне куклу принесть»
Удивила эта картина Матрёну,  бросила она гневный взгляд на сестру и дочку, вскочила  и – прочь из хаты. Вздохнула тяжко мать, не прекращая вымешивать тесто.  Тягостное молчание прервала Маруся:
-Пойдём, Нюся, в огород, и Полюшку с собой возьмём – пущай  воздухом подышить.   Сегодня потеплело, поработать можно, земельку вскопать.
- Нюся, давай с тобой по душам погутарим.  Чудится мне, что тяжко у тебя на сердце, - положила Маруся руку сестре  на плечо, едва они закрыли за собой дверь.
- Правда твоя, Марусенька, - вздохнула Анна, -  Одна ты меня понимаешь, больше некому пожаловаться мне. А как у меня на сердце, и не рассказать. Степан мне покоя не даёть, закрою глаза, он передо мной стоить, ночью снится, днем из головы не выходить, ирод проклятый. Пока он к нам приходил, я каждый раз его прихода ждала, будто он ко мне идёть, а как пропал он – совсем мочи не стало. Не могу я без его, и жалко мне Стёпу, загубить его наша Мотя, как  Семена загубила, ведьмака. Не будить счастья ему с Мотей, не любить  она его, куражится над им, а мне сердце на части рвёть.
Зарыдала Анна в голос, слёзы фартуком вытирает, а маленькая племянница её  прижалась к тётеньке, тоже носиком хлюпает.
-Успокойся, родная моя сестрица, не плачь. К  сестре нашей ты несправедлива, Аннушка, в смерти Семена нет Мотиной вины. Она сама несчастна, одна с дитём на руках осталась. А Степан любить ее, готов и с дочкой на руках взять, - уговаривала  Мария сестру.
- Да не будить он счастлив с Мотей, сгубить она его, - горько плакала Анна, - народ гутарить, что ведьмака наша сестрица, и вправду - ведьмака, всё колдует, по степи бродить, с травками гутарить, всё шепчить чаво-то,  заговоры творить. Она и Степана заговорила, потому он и сохнить по ей.
-Прекрати, Аннушка, не надо сестру ругать, супротив  её вставать, грех это, да и Полюшку ты растревожила,  идём в хату,  - гладила Мария  Аню по голове,  пока та  не успокоилась.
Через два дня после этого разговора объявился вдруг Степан в доме  вместе с Мотей и Поленькой – все веселые, счастливые, с венками на головах.
- Случайно в степи встретились,- объяснила Мотя, - Мы с дочкой травки собираем, цветы лазоревые рвем да венки вяжем, глядим -  Степан бредеть, голову повесил. Подмог нам с дочкой веночки плести.
-Вот какой веночек у меня! Красиво, тётенька? – подошла счастливая Поленька к Анне.
-Очень красиво, - погладила по головке девочки  раскрасневшаяся Анна, не в силах совладать со своим волнением.
Началась с этого дня у Матрёны со Степаном  взаимная любовь.  Каждый день заходил Степан в дом Грачёвых,  потом   вместе с любимой  отправлялся то в степь, то  в леваду, где проводили они часы напролёт, не замечая течения времени. Иногда и ночами тёмными не приходила Мотя домой, безудержно отдавшись вспыхнувшей любви, и не останавливали её ни  народная молва,  ни осуждение соседей и сестёр с матушкой. Гликерия молча терпела выходки своенравной дочери, лишь изредка укоряя её, умоляя расписаться со Степаном. А Мотя только посмеивалась в ответ, забавляясь реакцией родных и хуторян.  Но после долгих уговоров Степана и матушки снизошла Матрёна, дала Степану согласие на брак.
Осенью семьи Грачёвых и Панкратовых готовились породниться. Смирилась с выбором сына и  Глафира Панкратова, не жаловавшая будущую невестку, которую многие хуторяне называли не иначе, как «ведьмака».  Пыталась Глафира  воспротивиться женитьбе сына, но Степан сказал, как отрезал:
-Не мешайте мне, маманя, без Моти мне не жить. А  не то зараз  на чужбину уйду, тогда уж вовсе домой не ворочусь.
По желанию Матрёны свадьбу назначили на весну следующего года, с чем Степан  вынужден был согласиться: знал казак, что спорить с невестой – себе дороже.
Наступила поздняя  осень -  дождливая, холодная. В один из  ноябрьских  дней явился Степан  к Грачёвым -  озабоченный, с  печальными глазами.
-Мотя, Петро  гутарить, что на днях арестують всех, кто с белыми воевал, решению такую  комитетчики приняли. Уж кой-кого забрали,  и меня  на днях  заберуть. Зараз надо мне уходить. Решил я  податься на Кубань, там тепло, земли есть вольные, никто нас не знаить. Поедешь со мной, Мотенька?
-Ехать на чужбину? Покинуть  Дон родимый, маманю, сестер? Нет, Степан, это не по мне. Да и тебе нечаво искать в краю чужом. Можешь ехать, конечно, перегодить, пока утихнить,  а там и воротишься, а  я не поеду.
Неожиданно для всех вскочила вдруг  со своего места Анна,  вспыхнула маковым цветом, шаль накинула и выбежала вслед за Степаном.
-Ты куда, Нюся? – только успела крикнуть матушка.
Следом за младшей сестрой бросилась из хаты Матрёна.  Чуть не сбила она с ног младшую сестру и Степана, стоявших напротив друг друга. Стоит Степан, удивлённо открывший  рот,  и смотрит на Анну -  странно непохожую на себя, обычно - тихую и молчаливую. Словно подменил кто девушку: глаза горят, лицо разрумянилось,  пылает,  речь  её -  страстная,  горячая, пылкая.
-Степа, милый, не уезжай, не будет тебе счастья на чужбине. А мы как без тебя  жить будем? Ты нам стал  близким, родимым, словно  брат родной.
Услышала такие речи Мотя, взбеленилась:
-А ты, Нюрка,  чаво нос в чужое дело суешь? Братца нашла! Какой он тебе брат?  Вижу я, как ты, сестрица, стреляешь наглыми своими зенками.  Отбить у меня Степана надумала? Уходи, Степан, от греха подальше. А ты в дом иди, Нюся.
Заревела Анна в голос, а Степан ушёл, в сердцах  хлопнув  дверью.  Матрёна дёрнулась было следом, но гордость не пустила. «Куда он денется от меня? Завтра погутарим», - подумалось ей.
Но назавтра не появился в доме Грачёвых Степан, а  через день ушёл  из хутора, и одновременно исчезла из дома родного  Анна. Ранним утром обнаружила Гликерия пустую постель  младшей дочери и записку:  «Матушка, сестрицы родимые, не винитя меня, не могу я без Степана, уезжаем мы с им,  не поминайте лихом.  Мотя, прости меня».
- Что тут началось! – горько вздохнула  Маруся, -  Как сейчас помню, стоит перед моими глазами эта картина всю мою жизнь длинную.   Матушка в голос ревет, я ее успокаиваю, Шура водой её отпаивает, а  Мотя  окаменела, как статуя стоит,  в лице переменилась, бледная,  будто полотно. Только матушка утихла, Матрена наша с места сорвалась и кинулась из хаты на улицу, в чем была, даже платка не накинула. А  погода в тот день была  холодная, дождь  со снегом шёл, ветер, почти метель.  Выбежали мы  с Александрой  следом за Мотей, шаль  прихватив, да куда нам было ее догнать! Бежала она босая в сторону степи, вымокла вся, что-то кричала, да слова ее с шумом дождя сливались. Догнали мы ее  лишь за околицей, когда она упала и лежала, распластавшись на земле, как мёртвая. Долго уговаривали мы Мотю подняться,  домой идти; но  лежала  она, словно глухая и слепая, не видя и не слыша ничего вокруг, не реагируя на наши мольбы. Прошло около часа, как  стояли  мы около сестры, не покидая её. Неожиданно Мотя поднялась, встала -  прямая, неподвижная, и прошептала  сухими, побледневшими губами:
- Пропадите вы все пропадом, предатели мои!  На горе моём вы счастья не построите.  Не будет счастья ни вам, ни вашим детям. Знаю, что отольются слёзы мои горькие. Проклинаю  вас всех, разлучницы!
И столько ненависти и страсти было в голосе сестрицы, что у меня мороз по коже пошёл. Тут, словно небеса разверзлись, гром грохочет, молния небо всё исполосовало, грохот стоит неимоверный. Опять упала Мотя на мокрую,  холодную землю, зарыдала слезами горькими.   С трудом подняли мы ее, силой увели в хату, в постель уложили. Заболела она,  три дня в бреду лежала, потом очнулась, но две недели не вставала с постели,  еле матушка её выходила. С того дня не видели мы улыбки на лице нашей Моти, стала она, словно каменная,  ни с кем говорить не желала, а нас с сестрицей в предательстве обвинила,  заподозрила в сговоре против себя. Сколько ни пытались мы оправдаться, и слушать нас не хотела.
…О жизни  Анны со Степаном долго не было слышно, лишь через  много лет получила Гликерия  письмо с Кубани и  узнала, что поселились молодые в  станице Кущёвской.  Долгие годы не виделись  мать и сестры с Анной. Всем было понятно, что  скрывался Степан от властей, а, может быть, и от гнева бывшей невесты своей.  Мотя постепенно успокоилась,  людей лечила, у женщин роды принимала, дочку растила.   Как-то раз явился в хату Грачёвых милиционер из Вешек, забрал Матрёну без объяснения причин,   увез в районное отделение. Через неделю женщину отпустили, но к тому времени  дом Грачёвых опустел: уехали в Ростов Маруся и Александра, забрав с собой пятилетнюю  Полину. 
-С тяжёлым сердцем уезжали мы из дома родного, - вспоминала Мария Васильевна, -    Жизнь  в хуторе совсем тяжкой стала, весь хлеб власти у нас забрали, в город увезли, а на хуторах  люди с голода пухли, детей кормить было нечем.  Как забрали нашу Мотю, хата и вовсе опустела,  Полинку малую кормить стало   нечем., вот и решили мы в Ростов податься, к Дарье нашей. В Ростове я поселилась у Даши, а Шура  комнату сняла, и мать твою,  маленькую Полю,  к себе взяла. Позже узнали мы, что  пропала Мотя наша, отбыла в неизвестном направлении. Уж после войны встретились  мы в родительском  доме с Матреной, а Анну я увидала всего  один раз, когда с дочерью её. Инной ездила   к ним на Кубань. Было это уж в семьдесят втором году.
…На долгие годы разлучила судьба  родных людей,  много лет не  получали  вестей Грачёвы ни от Анны, ни от Матрёны.  Но слухами земля полнится, периодически доходили до родных  короткие сведения о жизни Матрёны Васильевны - то на Севере, то на Украине.
До конца дней своих  не навещали малую  родину Анна со Степаном. Так и умерла Гликерия, не дождавшись любимой своей дочери.
- Да, с  тех давних  пор стена стоит между нами и Мотей, так и не удалось нам эту стену разрушить. Замкнулась Мотя в себе, знать никого не хочет,  - закончила рассказ Мария васильевна, -  Ну, Тиночка, пошли в дом, заждались нас.
-Я, пожалуй, к бабе Моте пойду, а то обидится.
Когда за Марией Васильевной закрылась дверь, Тина направилась к противоположной стороне дома. Окна на половине Матрёны  были плотно  закрыты ставнями, дверь заперта.  Всем своим видом жилище  говорило  незваным гостям, что никого  хозяйка видеть не желает. Неприветливость бабушки и её обители заставили внучку остановиться перед порогом и задуматься: а не пойти ли туда, где сейчас весело - на половину Александры Васильевны? Тина представила пыхтящий самовар на столе, весёлый смех Лизы, неторопливую беседу сестёр, и так поманило её в этот уютный, приветливый  мирок!
«Почему не  зайдёт к сёстрам бабушка моя? Неужели не тяжко ей в одиночестве? Надо же, сколько лет прошло, а  она никак не может простить сестриц своих. Тяжело, видно, у неё на сердце. А об Анне, сестре своей,  вообще никогда не говорит, вроде бы, и не было её на белом свете. А  тётя Нюся - славная, тихая старушка!  Не верится, что  была она способна  увести жениха у самой бабы Моти!», -  думала Тина, в нерешительности присев на  завалинку старого дома,   не в силах совладать с нахлынувшими чувствами и невесёлыми раздумьями. Теперь ей  были понятны истоки ненависти бабки Матрёны к младшей сестре Анне, которую Тине довелось узнать в далёкие семидесятые годы, во времена её студенчества.


Глава 8. Родня.


Было это    в  тысяча девятьсот семидесятом году. Ранним осенним  утром, когда студентка Тина нежилась в постели, собираясь с духом для ненавистного подъема, в  дверь её комнаты  постучали и, не дожидаясь ответа, вошли. На пороге стояла  незнакомая дама весьма приятной наружности.
-Доброе утро. Ты – Тина? – спросила незваная гостья, и, не дожидаясь ответа, продолжала, -  А я –   Инна, двоюродная  сестра твоей матери. Слышала о моем существовании?
-Да, вообще-то,  слышала немного,   бабушки в Лихой рассказывали мне о Вас, да и Надя с Лизой  упоминали  о Вашем существовании. Я всё удивлялась, что вы с ними – сёстры, сверстницы, а  не общаетесь.
-Виделись мы с Лизой как-то в Лихой, там же я и  о тебе  узнала, вот и решила с тобой познакомиться. Развела нас, родных людей, судьба по городам и весям, а надо бы родниться. Скоро и  Лиза из Сибири вернётся,  а я уже  два года как  из дальних странствий воротилась,  надо бы  ближе нам всем сойтись, родня, как-никак.  Собирайся, поедем ко мне, там и поговорим обо всем. У тебя с которого часа занятия?
-Сегодня – с обеда, поэтому я и валяюсь в постели,  я ведь -  типичная сова.
-Прекрасно,  я тоже - сова. Значит, мы с тобой похожи, - говорила родственница с улыбкой на устах.
Одеваясь,  Тина исподволь разглядывала  новоявленную тётку, с удовольствием отмечая её  модную одежду и приветливое  красивое лицо. Это была высокая, стройная,   очень симпатичная, респектабельная дама  лет тридцати, с большими серо- голубыми   глазами, правильными чертами лица, почти лишенного косметики:  лишь на красивых губах её ярко алела помада. Удовлетворенная обликом вновь обретённой  родственницы, Тина  смирилась с перспективой раннего путешествия.
Через сорок минут они сходили с трамвая в незнакомом Тине  районе, застроенном одно - и двухэтажными старыми домами. Позже она узнала, что этот район города ростовчане метко  прозвали  Нахаловкой -  за самовольное строительство здесь частных домов.  Они вошли в  уютный дворик, затем - в одну из двух половин небольшого старого  кирпичного домика.
Несмотря на довольно неказистый вид домика, внутри  гостья увидела  две уютные небольшие комнатки, со вкусом обставленные современной мебелью.
-Вот так я и живу, - говорила Инна, наливая в  чайные чашки чай, -  Домик мне не так давно купил папа, когда я вернулась в Ростов из Львова, где жила в семье мужа. Ты пей чай, бери сыр, масло, колбасу, вместе позавтракаем.
-А когда Вы вернулись из Львова? – спросила Тина,  с  удовольствием насыщая свой молодой организм бутербродами.
-Да уже  два года  назад, но около года   квартиру снимала, пока родители деньги на хату накопили.   Мне тетя Маруся еще в прошлом году сообщила, что ты приехала в Ростов и поступила в университет, да я все не могла найти тебя, чтоб познакомиться. А ты все время живешь  в общежитии?
-Первый год жила у Надежды, а потом ушла в общагу, чтобы её не стеснять. Правда, полгода пожила с подругой на квартире, снимали у одной еврейки. Почему-то в Ростове квартиры в основном  сдают чопорные сварливые старухи – еврейки. 
- Тебе евреи не нравятся? А у меня были родственники мужа – евреи, люди  очень хорошие.
-А муж – еврей оказался плохим?
-Нет, и муж был неплохой, но это – сложный вопрос, оставим его. Ты лучше скажи,  согласилась бы ты жить у меня? Я думаю, мы с тобой подружимся.
-Не знаю, - от  неожиданного предложения Тина растерялась, - а я  Вам не помешаю?
-Ну, что ты! Давай, решайся:  попробуем жить вместе, я часто по командировкам мотаюсь, а квартира пустует.
-Честно сказать, меня и Надежда от себя не отпускала,  Вы ведь знаете, что она  недавно квартирой обзавелась. Но я свободу люблю,  от родительского надзора  да от маминых борщей  удрала, а Надя обожает своими борщами меня подпитывать.
-А  я на твою свободу посягать не буду, ты -человек взрослый, самостоятельный. Что касается борща – я и готовить его не умею, хотя отношусь положительно. К тому же,  большую часть времени я разъезжаю по командировкам, так что ты будешь жить практически одна, и мой дом будет под присмотром. Ну, что – согласна? А уж, если не понравится,  всегда сможешь уйти. Решено: берём такси и перевезем вещи.
-Прямо сейчас?
-Лучше сейчас. Дело в том, что завтра вечером я уезжаю в командировку на две недели, а ты за это время обживешься, привыкнешь. И я за свой угол буду спокойна
Тина была обескуражена таким поворотом событий, но отказать обаятельной тётке не решилась. Они дошли пешком до Буденовского проспекта и остановили такси. Через два часа  студентка  уже чувствовала себя в своем новом жилище, так нежданно свалившимся ей на голову, как дома, а новоявленная тётя Инна  казалась ей доброй феей.  Так в её жизнь вошла  дочь младшей дочери  Грачевых Анны и Степана Панкратова.
Через две недели  Инна  вернулась из командировки, и они дружно зажили под одной крышей, до очередной командировки хозяйки дома.  Вечерами родственницы, быстро ставшие подругами,  весело ужинали и беседовали  об  учебе, о друзьях и подругах Тины,  о  работе Инны, которая имела престижную должность юриста крупной   фирмы и имела неплохую по тем временам зарплату.
Вскоре Тина кое-что узнала  от Инны о её  родителях и младшем брате Николае:  о том, что  старики проживают  в станице Кущевской, куда они переехали  ещё до войны,  что   Николай   с женой и пятилетней дочкой после института обосновался   в небольшом   городке Зернограде, где преподаёт в местном институте. Нередко  Коля наносил визиты сестре,  очаровав  неожиданно обретённую племянницу  своим  лоском, аристократизмом и эрудицией.
Иногда  племянница с тётей  совершали совместные походы в кино и  театры  – вдвоем, с Николаем  или  в компании  подруг Тины.  С временем   частыми гостьями  дома  стали и  двоюродные  сестры  Инны - Надежда и Елизавета, которая, наконец, перебралась из Сибири  в Ростов. 
Промчалась  холодная осень,  наступила   снежная зима, а с ней – сессия, экзамены, и, наконец – долгожданные зимние каникулы.
- Тина, не желаешь съездить со мной в Кущевку? Я собираюсь на выходные, надо папу с мамой навестить, а тебе пора бы познакомиться с родственниками, - предложила как-то вечером Инна.
-А что, поехали. У меня завтра – последний экзамен, я возьму билет на самолет до Ташкента на вторник,  а в субботу мы сможем рвануть в  Кущёвку.
Сказано – сделано.  Ранним февральским утром две молодые дамы сидели в электричке, смотрели в окно на мелькающие заснеженные пейзажи и оживлённо  беседовали. Глаза  Инны блестели ярче обычного, удивляя Тину каким-то детским восторгом.
-Давно я не была дома, соскучилась по родителям. Они у меня уже старенькие, здоровье не важное, нужно их уговорить приехать в Ростов, подлечиться.
-А что у них за болезни?
-У папы – сердце. Врачи прописали строгий режим, но он его не соблюдает, никого не слушает, до сих пор в совхозе трудится, да и на своем дворе много работы выполняет. Как втянулся когда-то в молодости, чтобы нас, детей, вырастить, образование дать, так и не может остановиться. А ведь ему уже больше семидесяти лет. Я в университет поступила, а через два года Николай – в машиностроительный;   два студента для семьи  - тяжеловато, вот папа  и начал разводить кроликов, нутрий, теплицу соорудил. Мы, слава богу, ни в чем с братом не нуждались, выучились. Потом я по распределению уехала в Узбекистан, там замуж вышла, да вскоре с мужем во Львов уехала. А когда в Ростов вернулась, жить негде было, так родители из кожи вылезли и купили мне полдомика. Конечно, это все было не просто, а все тяготы жизни отражаются на сердце: я очень беспокоюсь за папу. Мама-то пока ничего, она моложе отца почти на десять лет.
В разговорах незаметно  прошло два часа езды, и вот они – на подворье семьи Панкратовых, в уютном, по-хозяйски прибранном  большом дворе, застроенном множеством хозяйственных построек. Под кудахтанье кур и крики петухов  гостьи входят в большой крестьянский дом.
-Ой, Инночка, деточка моя, что же не предупредила нас о приезде?  – захлопотала
вокруг  гостей маленькая худенькая старушка с живыми ласковыми глазами, чем-то напоминающими глаза всех сестер Грачевых.
- Дочка, дай-ка я на тебя посмотрю, совсем ты родительский дом позабыла, - строго сказал входящий в дом со двора отец семейства – крупный, величавый и моложавый для своих семидесяти лет.
-Папа, познакомься, это – моя племянница Тина, она со мной живет, я вам о ней писала, -  сказала Инна  отцу.
-Ну, здравствуй,  студенточка,- степенно промолвил дед Степан, пристально глядя на  девушку, - ты,  стало быть, внучка Матрены Васильевны?
-Да, Степа, это – дочка Полины, внучка Моти, сестры моей, - обняла внучатую племянницу Анна Васильевна, -  Расскажи, Тиночка, как поживает мама твоя? Я ее  маленькой,  около  четырех лет от роду в последний раз  видала, а сильно любила её.  Маруся с Дашей рассказывали мне об ее жизни, об отце твоем – летчике. Как они сейчас? В родные края, на Дон не собирается  Поля возвратиться?
-Мама почти каждый год в Ростов приезжает, да и папа хочет в ближайшие годы в наши края перебраться, хотя сам он – сибиряк.
-А это  у него, наверное, зов крови. Ведь Сибирь покорили донские казаки, значит, в  жилах твоего отца тоже казачья кровь течет, - уверенно  заметил Степан.
Анна суетливо накрыла стол блюдами крестьянского меню: варёная картошка, сало, окорок, масло, солёные огурчики, квашеная капуста, копчёная курятина, пригласила всех  на  поздний завтрак.
За обильным крестьянским завтраком  продолжалась тихая, задушевная беседа.
-А как там Матрена, бабка твоя,  поживает? Все там же, в  Климовке  живет, одна-одинёшенька?-  спросил Степан и, не дожидаясь ответа,  добавил:
- Хотелось бы хоть разок на родимый край, на хутор родной поглядеть. Как, мать, не хочешь родные края -  Гусынку и Климовку посетить?
- Да куда тебе, старый, в Гусынку, с твоим-то здоровьем! Ты лучше в Ростов к дочке поезжай, да в больнице полечись, - с укоризной взглянула на мужа Анна.
-Да, папа, я за тобой приехала, договорилась тебя в областную больницу положить, - оживилась Инна, - Ты готов?   
-Посмотрим, - отвечал  отец,  посуровев.
Через пару минут хозяин встал из-за стола:
- Спасибо, мать, досыта  накормила. Дочка, не хочешь на владения мои поглядеть, на живность    нашу?  Так хорошо кролики размножились, веселые зверьки, раскормленные.
Инна с радостью согласилась и пригласила Тину осмотреть отцовское живое хозяйство. Однако гостья вежливо отклонила предложение, решив помочь  в уборке хозяйке дома. Уж очень хотелось Тине разговорить вновь обретённую двоюродную бабушку, которая была так не похожа на свою старшую сестру Матрёну Васильевну. Анна  приглянулась Тине ласковыми глазами, теплом и добротой,  исходящими от её женского, материнского любящего  существа.
- Тиночка,  ну, расскажи, как поживает мама твоя? – едва закрылась за дочерью дверь, спросила у гостьи Анна, -  Я Полюшку-то взрослой и не видала, а маленькую я ее дюже любила, хорошая была девонька, ласковая. Маманя наша с Мотей  часто на поле уходили, а меня нянькой при Полюшке оставляли. Я ее, бывало, накормлю, напою да и гулять веду, то в леваду, то – в степь. Цветы собираем, птичек слушаем. Смышленая была девочка, хоть и малая. Так хотелось бы повидать ее!
-А  мама тоже меня  о Вас расспрашивала, говорит, что помнит Вас, хоть и смутно. Она летом должна приехать к нам в Ростов, может, вы и повидаетесь.
-А как Мотя  себя чувствует?  Не болеет? Так и живет в доме родительском одна – одинешенька?
-Да, так одна и живет, говорит, что никто ей не нужен. Болеет немного, но бегает пока, помощи ни у кого не просит.
-Бедная Мотя,  ей с детства трудно было со своим характером совладать. Ведь с раннего  детства была она у нас характерная,  строптивая, все на нас  серчала, упрекала, что не любит ее никто. Девчонкой была бойкая, росла, словно казак, могла на коне скакать вместе с парнями молодыми, в мужские игры больше играла,  не с куклами, как мы. Маманя ее ругала, а та ей назло еще больше с казачками по степи скачет, синяки на коленках набивает. 
Нюся умолкла, задумалась о далёком нищем  детстве, о бурной юности, о брошенных своих сёстрах, о бедной матушке, с которыми надолго разлучила её нелёгкая  судьба.
-А почему вы с дедом Степаном  в края родные не ездите? Ведь давно не были в Гусынке? – спросила Тина.
-Да почитай, ни разу не были после отъезда в двадцать  восьмом году.  Сначала скитались в поисках места жительства, потом здесь обосновались, дом строили несколько лет. Долго деток нам господь не давал, я всё молила бога, и он смилостивился:  в тридцать восьмом Инна родилась, а в сороковом – Николай. Потом – война началась.  Степан отвоевал, слава богу, в живых остался, вернулся домой, стали жизнь налаживать, детей учить. Только на ноги встали вместе со всей страной, Инна школу закончила, в университет поступила, а следом и Колюшка  студентом стал. Какие уж там поездки? Все силы отдали, чтоб в люди дети наши вышли.            
-И вам это удалось Инна – умница, красавица, хороший юрист, Коля – тоже образованный и умный,  интеллигентный. Я их очень полюбила.
-Все хорошо, да вот личная жизнь у них никак не складывается. Инна замуж вышла, мы порадовались, и муж ее нам по душе пришелся, а она вдруг приехала и объявила, что  развелась. Сказала, как отрезала, и слышать ничего не желала. Она тебе-то, Тина, хоть что-то говорила, что у них случилось, чем муж ей не угодил?
-Нет, она на такие вопросы не отвечает, только смеется.
-То-то и оно, что смеется. А мне по-матерински не до смеха, сколь ни пытала ее, ни уговаривала, все ее смехом кончается. А ведь она уже не девочка, уж тридцать три  года ей, а она все одна, да   одна. Они с Лизой и с Надей, как заговоренные. Аль порчу на них кто навел?  Лиза- то с Надеждой тоже не выходят замуж, тоже все смеются. А какой тут смех? Женщина создана для семьи, для деток, в этом её предназначение и счастье. Болит душа моя за дочку, словно проклял кто, заговорил её вместе с сёстрами.
-Да какие их годы? Может быть, еще все образуется, и найдут они свое счастье.  А Николай-то ваш, слава богу, женат, и дочка есть.
-Да тоже не все ладно в его жизни, - вздохнула Нюся, подавая  тарелку.
Она уже перемыла гору посуды, Тина ее вытирала и ставила в шкаф.
-А что случилось?
-А Инна тебе не говорила? Разводится ведь он с женой. Дочка растёт,  а они разбегаются.. Она его винит, а он – ее. Не понимают друг дружку, нету, говорят, любви.  Какая такая любовь им нужна? Мы с отцом их прожили дружно, о любви не говорили, а уважали друг дружку и жалели, вот и вся любовь. А дети наши на любви этой попутались. Я вот думаю, Тиночка, может, и Инна все любовь неземную ищет? Ты ее попытай
-Хорошо, тетя Нюся, я попытаю. Только я и сама такая: все любовь неземную ищу, принца жду, который меня  увезет в страну счастья.
-О чем это вы тут воркуете? – прервала их задушевную беседу вошедшая Инна.
-Да, так, о жизни, - уклончиво отвечала ей мать.
День прошел в разговорах, в хозяйских хлопотах, а на следующее утро гостьи  покинули  гостеприимный дом Панкратовых, увозя с собой тепло их  сердец. С тех пор Тина время от времени наведывалась вместе с Инной в  дом новой родни, и всегда  её принимали сердечно и ласково, как близкого,  родного человека.
...Тина стряхнула с себя нахлынувшие воспоминания и решительным шагом направилась в сторону старого жилища своей,  непонятой никем, бабушки Матрёны.


Глава 9. Исповедь Матрены.

В глубокой задумчивости вошла Тина  в старую хату, мечтая  расшевелить свою  неласковую, никем непонятную,  одинокую и  загадочную   бабку.
-Ну, что, нагулялась по леваде, внученька? – неожиданно ласково встретила  гостью  старая казачка, - Садись за стол, вечерять будем, я тебя ждала, не садилась.
На столе стояла большая  чашка с вареной картошкой, лежали нарезанные свежие и солёные огурцы, помидоры, хлеб. Тина нарезала привезенную с собой колбасу, разложила по тарелкам сыр, масло, конфеты, и бабка с внучкой  принялись за ужин.
-А не выпить ли нам, бабуля, еще немного твоей наливочки? Уж больно хороша она, - лукаво предложила  Тина,  надеясь  смягчить  суровый нрав своей неласковой бабки.
-А  чего же не выпить, внученька? Ты у меня не частая гостья,  сколько лет я тебя не видывала? А мать твоя тоже не балуить меня своими визитами,   - по обыкновению беззлобно ворчит старуха, доставая из старого шкафа бутылку с заветным зельем.
Матрёна  налила в гранёные стаканы  сладкую жидкость,  они молча   выпили по нескольку глотков  тягучего напитка, и по телу Тины  разлилось тепло, сковывая  члены и затуманивая голову.
-Бабуля, ты не сердись на маму, она тебя любит и помнит, посылки и   письма тебе шлет, сама навещает  почти  ежегодно. А ты тоже могла бы их навестить, ведь Майкоп  не так далеко, как  их прежние места обитания.
-Ближе, гутаришь,  живуть  они теперя?  И где только их ни носило,  милые вы мои! Бродють по белу свету, никак не угомонятся, - привычно ворчала старая Матрёна, - Ехали бы на Дон родимый и проживали бы в родном поместье, чем  в  чужих землях огинаться.
- Бабуль, а  ты тоже много на своем веку поездила. Мама говорила, что ты  где-то в далёких краях  жила. Это правда?  Или это -  семейные легенды?
-Легенды – то сказки.  Кто б  у нас энти  сказки сочинял? Мишка Шолохов о своёй родне сказки строчить, ему – не до нашего брата,  а своего писаки нету у нас. Раз гутарить мать, стало быть, всё -  правда, я ее никогда брехать не учила. Помотала  и меня жизня по белу свету, да не по моей волюшке я мыкалась,  а по нужде да людской подлости.
-Что ты имеешь в виду, бабушка?
-А то, что злые люди из зависти брехали про меня, в НКВД  докладали. Писали поклёпы, будто ведьмака  я, что ворожу, людей  врачую, что аборты бабам делаю, а потом  и другие наговоры  пошли – ропот по хуторам так и шёл, так и шёл.  Кабы один ропот! Доносы сыпались,  один - за другим.  Красные в ведьм и колдунов-то не  дюже верили, смеялись, а, как за аборты услыхали, забрали меня, стали пытать, допрашивать, да я не  раскололась. Тогда закон запрещал бабам  от детей нежеланных избавляться. А – куда было им, бедолажкам,  рожать, нищету плодить? Самим жрать ничаво не было. Слава богу, бабоньки мои меня не выдали, а без свидетелей  дела не пришьешь,- бабуля прикурила  папиросу, красивым кольцом выпустила изо рта сизый  дым. 
-А потом-то что было? – старалась не упустить ни единого слова Тина, -  Выпустили?
-А что было?  Выпустили, не сразу, правда, покуражились ещё. А потом сызнова забрали.
-За что?
-А за то. В двадцатые годы голод был, а у меня на руках – дочка малая, ее кормить надо было. Урожай в двадцать седьмом  году был хороший, да весь забрали из села в город, а нам – кукиш с маслом оставили – живите, как хотите. Стали мы собирать колоски с полей, да картошку, бураки  с  земли после уборки. Всем – ничаво, а на меня -  сызнова донос. Вызвал меня к себе мой бывший ухажер,  Сашка соседский, которому я отказала по молодости лет. Замуж он меня звал, сватов засылал,  а сам был  лентяй – лентяём, голытьба, одним словом, а мы – то до революции справно жили. Кто ж за такую голытьбу б меня выдал? Да и не люб он мне был, ленив был умом и телом.
Старуха замолчала, задумалась, опять закурила свой любимый «Беломор».  Глаза ее затуманились сизой дымкой,  взгляд стал  невидящим, углубленным куда-то,  в видимую ей одной,  неведомую, прошлую временную даль. Помолчав с ней за компанию минуты две, Тина не выдержала:
-Ну, бабулечка, милая, рассказывай дальше.
-Да чаво сказывать?  Забрали меня, увезли в Вешки, и Сашка сам лично допрашивать меня стал. «Признавайся, гутарить, что крала колхозное добро». Я ему и гутарю: «По-вашему, бесовскому закону, я  крала,  а по христианскому  закону -  наоборот:  вы, изверги красные,  все у нас забрали, на голод мою дочку обрекли.  Кто тут грабители – я ли? Нет, вы, красные  злодеи!  Вы народ ограбили, казаков по миру пустили!»  Вдруг ласковым Сашка стал, заговорил со мной, супостат,  тихо, шепотом: «Ты, девка, будь со мной ласкова, уж я тебе подмогу, и никто из товарищей моих не узнаить,  как ты власть красную  поносишь.  Отпущу тебя, кормить тебя с твоей дочкой стану, только полюби меня, знаешь ведь, как сохну по тебе, сколь годков сохну». Посмотрела я в наглые его  зенки и так  выдала: «С голоду  сдохну, а любви моей ты не дождёсся, злодей красный!»  Тут взбеленился мой кавалер, закричал на всю свою красную берлогу: «Уведите энту ведьмаку! Посидишь в кутузке  - поумнеешь! На коленях о пощаде молить меня будешь!» Я же только рассмеялась  и в морду его поганую плюнула.  К тому времени мне уже не страшно было ничаво, самое плохое в жизни уж приключилося  - предательство да измена.
-О каком предательстве ты говоришь, бабушка? Кто тебя предал?
-Близкие самые и предали, и вспоминать ничаво не желаю, всё из головы – вон, а всех врагов прокляла. Да ладно, всё уже  быльём поросло.
-Бабушка, прошу тебя, расскажи! – взмолилась Тина, - Куда тебя судьба забрасывала и как это было?
- Закидывала она, горемычная, меня далече: года три, кажись, в северных землях проживала, а .
тудыть, внучка, попадають  все одинаково – по путёвкам  НКВД.  Путёвки энти давались за особые заслуги, вот  и я  удостоилась чести на зону угодить. О каторге своей,  я и гутарить не желаю, не стоить  она того, всю  жизнь свою  забыть ее силюсь. Только и было там светлым лучом, что люди добрые,  их,  добрых-то,  людей,  много  со мной сидело,  и все за правду бремя тяжкое несли. Там я и с Захаром столкнулась, тоже он по 58 статье загудел. Человек был хороший, добрый, хоть и - из красных командиров. Я уже три года отбыла, как он появился, в 34 году, кажись. Тогда первая большая волна  арестов зачалась, вождь усатый злобствовал, крови жаждал. Захар в Луганске важный пост занимал, да кто-то из соратников  и сдал его,  в измене обвинил. А какая измена? Всего-навсего правду он любил, а честных  людей никакие  власти  не  жаловали,  избавлялись от правдолюбцев-то во все времена. Так и Захар загудел. Опосля двух лет тюрьмы смягчили мне наказание за то, что травами начальство тюремное лечила, да заключенным помогала, да работала от зари, до зари, не покладая рук. Перевели меня  на поселение,  днем мы работали, а свободное время – наше. Однажды осенью сидим с подружкой на  полянке, костер развели, греемся,  курим, на звезды яркие глаза таращим. Вдруг подходит мужичок, поздоровался и гутарить: «Не боитесь, девчата, одни сидеть ночью? Кругом – звери дикие». «А чаво нам бояться? Звери нынче добрей людей иных стали. Людей бояться надо, да мы все свои страхи давно выстрадали, слёзы свои -  выплакали», - отвечала я. «Хорошо сказала, девонька. Откуда ты родом будешь,  и как зовут тебя, милая?» - стал он меня допрашивать. «Матреной Васильевной, - говорю, - меня кличут, а родом я с Тихого Дона». «Почти земляки мы с тобой, Мотя. Я сам с  Восточной Украины, из Луганска. Слыхала о таком городе?». «Как  не слыхать? И слыхала, и бывала, батюшка брал меня с собой на рынок в твой Луганск, он ближе к нам, чем Ростов». «Правильно говоришь,  ближе, мы с вами соседи. Бывал и я в ваших краях, на шахтах донских с товарищами встречался. Хорошие у вас места, степи привольные, Дон широкий, богатый рыбой. Удалось мне и рыбки в Дон-реке поудить».
Разговорились мы с земляком моим, рстравил он  душу мою,  ведь истосковалась я  к тому времени по краю родимому.  Подружки моей,  будто,  и не было рядом, мы о ней и  забыли.  Так зачалась наша с Захаром  любовь. Встречи наши были не частыми, на каторге-то сильно не разгуляешься, но жить с поддержкой друга стало легче. Поведал мне  Захар о жизни своей горемычной. Сам-то он тоже был деревенский, с хутора украинского родом, но от голода уехал в город еще в юности, работал на шахте, а там втянула его жизня в революцию, друзья-товарищи его, большевики, заманили в свое дело. Так стал Захар красным, от полиции скрывался, в ссылке сибирской отбыл три года, пока семнадцатый год не пришел. В Гражданскую воевал за рабочее дело, а опосля жену себе  в родном селе нашел, женился  сразу после  войны гражданской, да скоро  померла жена от  тифа.   Беда одна не приходить, подружек себе в компанию ищет. Скоро отправили по доносу товарищей партийных Захара на каторгу. «Ошибка вышла со мной, ни на кого зла не держу», - любил говаривать Захар.  Около двух лет  мы встречались, а  потом моего друга домой отпустили, кто-то из  партийцев добился его реабилитации. Помог  Захар и мне освободиться раньше срока, и уехали мы вместе с им в его родной город Луганск. Дали Захару квартиру, назначили директором шахты. Мечтали мы пожениться, дочку мою  забрать,   но не судьба, видно, была или не заслужила я счастья. Поехала я в дом родимый к матушке, а дочки моей там нету, сестрицы ее в Ростов забрали. Денег на дорогу не было, пришлось обождать, в Луганск воротиться.  Пошла я на работу, в больницу сестрой устроилась,  а Захар мой директорствовал. Казалось, вот оно, и счастье мое меня нашло. Да не тут-то было, видно, на роду у меня было написано:  «век счастья не видать».  Только стала жизня в колею входить, наметили мы уж и поездку в Ростов за Полиной,  война пришла, и  убили немцы - ироды моего Захара. Осталась я одна, без денег, без помощи.  Надо было заработать на дорогу до Ростова, чтоб Полину забрать, да  хворь меня одолела. Кабы ни люди добрые, которые есть еще на белом свете, отдала бы я тогда богу душу свою грешную.  Чуть на ноги встала,  домой  лыжи навострила, доехала  до родительского гнезда, а там уж и Полина, и  Надя с Марусей, и Дарья с Асей своей, и Шура с Лизой, – все собралися,  из города эвакуировались, стало быть, когда фашисты  Ростов взяли. Повидалась я с дочкой и на фронт, воевать пошла.
-Ты на войне была, бабушка? – открыла  Тина от удивления рот, -  Ты воевала?
-А как же, и воевать приходилось,  фрицев проклятых бить,  а больше раненым помогала, раны перевязывала, на себе бойцов из-под пуль вытаскивала. Все было, и сама однажды под пулю  лихую угодила, в госпитале рану залечивала.
-Да, бабуля, богатую ты жизнь прожила, я и не знала о твоих приключениях, мама  мне  ничего о них не рассказывала.
-Да, приключений было, хучь отбавляй, век бы таких приключений не видать, - беззлобно проворчала бабка, закуривая, - А чего мать твоя могла вам обо мне поведать? Она и сама ничаво не ведала. Я ушла на фронт, ей 16 лет было, в войну она в деревне отсиживалась  совместно с  маманей нашей. Спасибо мамане, что уберегла детей наших от фашистов треклятых, когда они хутор заняли.
-Мама рассказывала, что она по указу бабушки ноги свои кислотой поранила и напоказ выставляла, чтоб немцы на нее не посягали.
-Было дело,  фашисты тут хозяевали, как у себя дома. Не одна немчура тут была, с ими итальянцы тут ошивались, но те  не злобствовали. У мамани итальянцы и встали на постой, даже  подмогли ей прокормиться. А немцы злющие были, зверьё,  антихристы,  одним словом. Чаво с  их взять – бесовское отродье,  Обидно то, что наши изменщики над своими же людями изгалялись, дабы  шкуру свою спасти. Был один хлюст  из Климовки нашей.  Верно гутарють, что   в семье - не без урода.
-А ваш хутор разве Климовкой называется?  Мама его всегда Гусынкой звала.
-А энти два хутора бок о бок  веками живуть – с одной стороны – Гусынка, а с другой – Климовка, зови,  как вздумается. Вот возвернулась я в свой хутор опосля ранения, в  родной дом прибыла, на родных поглядеть, и узнала кавалера  свого Сашку Лиходеева , что в своё время на каторгу мне путёвку выдал, служил он уже в фашистских прихвостнях.  Узнал, изверг,  что прибыла я,  явился в наш дом гоголем.  Умишком своим ущербным  мыслил, что теперя-то он тут самый больший начальник, что забоимся мы все его и хозяев его – нелюдей. Явился и зачал предо мной куражиться. «Ну, что, - гутарит, - красавица, спеси – то  каторга из тебя выбила, теперя покладистая стала? А ведь я не забыл тебя, моя зазноба, все так же ты по ночам  мне являешься. Одно твоё слово  - и озолочу тебя, увезу в Европу, в Германию!  Будешь у меня принцессой, вся в серебре – золоте ходить, станешь слугам приказы отдавать!»
Поглядела я в его зенки наглые и молча вышла из куреня. Он – за мной, руки свои  поганые ко мне  тянить: «Не гони меня, моя красавица! Не гневись, прости меня за подлость мою, из любви к тебе она произросла.  Хучь  на колени перед тобой встану,  королевна моя» «Уйди, супостат проклятый! Не доводи до греха – убью ведь тебя, душегуба!» – вскричала я в сердцах.
Оттолкнула я яво и в леваду умчалась. А на другой день явился  в наш курень полицай энтот, озлобленный отказом, немчуру привёл, и зачали они забирать у нас все последнее, что  было: кур, яйца, муку. А мне гутарить: «Собирайся, красавица, в полицию, зараз разбираться станем, зачем ты из Красной Армии сюда явилася, может, шпионка ты коммунарская».
Тут уж маманя наша не выдержала, да как закричить: «Янус ты двуликий, душегуб, ирод!  Помню,  как ты с красными комиссарами  приходил нас  раскулачивать!  А теперя с немцами супротив красных воюешь,  супротив народа своего идёшь, злодей!  А ну, пошёл вон, и хозяев своих уводи, не то зараз  открою я  им твое красное прошлое!  Мне, старой, бояться нечаво, я своё отжила!  А тебе, ироду, не поздоровится,  они большевиков-то  зараз вешають, долго не разбираются!»
И такая злость, ярость из глаз мамани  брызжет, что  испужался Сашка, боком, боком,  и убёг, и немчиков своих увел. Не знаю, надолго ли испуг его взял, или воротился он вскорости,  я судьбу испытывать не стала, той же ночью из хутора ушла, опять на фронт подалась. До  конца войны солдатикам помогала, и  опять мы с дочкой разлучились.
Бабка замолчала, мутными глазами вглядываясь куда-то внутрь себя,  в  свое  несладкое лихое  прошлое. Молчала и потрясенная до глубины души  внучка.
-В 42 году Дон наши освободили, и воротилась Поля вместе с тетками в Ростов,  училась в институте учительском, - после минутной паузы продолжила рассказ Матрена, тяжело вздохнув, - Опосля войны и я в Ростов  подалась,  на работу пошла, новую жизню зачала, с дочкой совместно.  Но тут закончила дочка моя учёбу, направили её детишек  учить в Базки, так нас с ею жизня и разводила.  Осенью сорок пятого явился   женишок - отец твой  из Германии, забрал Полюшку с собой.  Поженились  они  без моего присутствия  и пошли колесить по всей стране великой,  я и запуталась помнить, где их черти носили   
Задумалась  Матрёна, закурила новую папиросу. Пепельница уже  была переполнена, и новые окурки  старуха бросала рядом, на стол, застеленный клеёнкой.
-Бабушка, зачем ты так много куришь? Вредно ведь для здоровья, - вырвалось у  Тины.
-Мне теперя ничаво не вредно, внучка. Вредность вся в прошлом осталась. Слухай дальше, внучка.
Воротилася я, стало быть,  к матушке, думала, - на денёк, а оказалося -  навсегда. Матушка вскоре померла, девчата все разбежались, кто – кудыть. Маруся с Дарьей мужей в войну потеряли, пожили в Ростове, а потом поселились вместе в Лихой, там им домик от Дарьиных свекров достался.  Дочка Дашкина  Ася замуж за еврея своего выскочила, умчалась с ним на край света, тоже колесили по стране, как и мать твоя. Шурка опосля войны пыталась мужа репрессированного отыскать, да разуверилась и в  церкву подалась, богу молиться стала, грехи наши тяжкие замаливать, в Вешках  осела. Опустел курень наш казачий, осиротел. А без хозяев рушатся хаты, пропадают сады, земля предков плачет и чахнет. Дабы сохранить  хозяйство, память казачью сберечь,  и поселилась я  в родном курене. Не могла я жить вдали от степи нашей привольной с травами пахучими да без левады нашей родимой.  Воротилась я в году 46, кажись, думала отдохнуть душой и опять в бега удариться.  Зашла, помню, в леваду, а там ягод разных – видимо-невидимо, ручей чистый журчить, птицы поють, как в детстве, вроде и не было этих лет горемычных вдали от родного угла.  И так на душе стало  светло и  радостно, как бываить только в доме отчем. Поняла я, что не желаю боле счастья искать на чужбине.  Радовалась я,  что жива осталась,    что стены родимые греють, что   сад – огород кормить,   степь  травами лечить, а левада поёть, как прежде, будто и не промчались вихрем больше  полсотни лет,  - подвела итог жизни старая бабка.
Помолчав минуты две, и,  закуривая следующую папиросу, заговорила:
-Мечтала я, внученька, что воротятся сюда дети наши, не забудуть землю родную, гнездо родовое не зачахнить.  А теперь вижу, что напрасны надежды мои, помру вот я – и конец гнездышку нашему. Все девки разбрелись по городам и весям, никому дом родительский не нужон. Хучь бы ты, внучка моя, к родному берегу пригребла.   А матери  своей накажи:   пущай все бросает и ко мне едить, меня доглядает.  Муж ей уже не нужон, а внука энта  без её произрастёт.  Она, дочка,  мне тоже не дешево досталась. Ты ей накажи, внучка. 
Они замолчали, думая, каждая – о своём.
…Долго молчала Матрёна, задумавшись о чём-то  сокровенном. Тина  молча наблюдала за бабкой, нацепившей на нос очки и мнущей в длинных пальцах любимую папиросу.
-Давай ложиться, внучка, темно уж на дворе, а лампу зажигать не буду, дорогое то удовольствие.
Бабушка улеглась на свою широкую, с мягкой большой  периной и множеством подушек постель, внучка – на небольшую лежанку рядом с русской печью.
-Тебе там не твердо, внученька? А то ложись на мою перину.
-Нет, бабуля, я к перинам не привыкла. Они вредны для здоровья, для фигуры.
-Много вы понимаете! Вредно для фигуры – выдумала тоже! Все наши казачки на перинах мягких нежились, а фигурами своими  справными славились во все времена. Наша маманя, сестры ее, мои сестрицы – все на перинах спали, а красоты своей не растеряли. Иль тебе не по вкусу твои бабки?
-Почему - не по вкусу? Я даже удивляюсь, как при вашей трудной жизни удалось вам всем сохранить стройность фигур, красоту лиц, молодость ваших глаз. Прекрасно выглядят и бабушка  Даша, и баба Шура, а баба Маруся – вообще красавица писаная – хоть сейчас под венец!
-Ты, внучка, не заговаривайся, не бреши дюже. Старуха она  древняя, столетняя, а ты – под венец. Венцы наши уж все  позади давно. У всех нас мужей войны да революции подобрали. Я вон все годы молодые за счастьем гонялась, а счастье  от меня убегало. Разуверилась я в счастье энтом,  засомневалась, что есть оно на белом свете.  Нету от любви у людей счастья, а  есть оно только в краю родимом, в степи пахучей, в волнах Дона да тишине левады.
-Зря ты так, бабушка:  одной жить тяжело, надо к людям тянуться. Сестры тебя любят, жалеют.
-Не нужон мне никто.  Проклятой я на свет белый, видно, уродилась, на роду у меня, видать, кто-то заклятие написал - одной доживать.   Да и  весь мир на земле  – несчастный, не видала я  дюже счастливых людишек.  Мужики в войнах друг дружку поубивали, а кто остался – хлипкий, несчастный,  и смотреть-то на него тошно. Какое уж тут счастье? Может, у вас, у молодых, есть любовь да счастье. Что скажешь внучка, есть оно, счастье-то?
-Есть, бабушка, но не у всех. Эту парочку, любовь да счастье, наверное,  заслужить надо, а, коль заслужишь, хранить, как святую реликвию, - отвечала Тина,  впервые в жизни серьезно задумавшись на эту тему.
-Ты, внучка,  с мужем-то  ладно живешь?
-Можно сказать, что ладно,  хоть и ругаемся иногда,- смягчила ответ Тина, решив не открывать бабке сокровенных своих чувств и сомнений.
-Что ругаетесь – это ничаво. Как в семье без скандала?  Он, скандал-то хороший,  как огонь, кровь стылую разгоняет.  Ну, хочь вы, молодые, счастье познайте. Нам-то не довелось, ни мне, ни сестрицам моим,  все без мужиков кукуем. У  Александры – убили свои, у Дарьи с Марусей – немцы. Об Нюрке только не знаю ничаво. Ты знаешь Нюсю-то, сестрицу младшую нашу?
-Знаю, бабушка, и семью её хорошо знаю.
- Ну, а жив ли еще Степан, Нюркин мужик? Не слыхала, внучка? – хрипло спросила бабушка.
-Нет, бабуля, дед Степан умер недавно.
-Все мужики мои отправились один за другим в  лучший мир -  и Семен, и  Захар, и Степан, и мой генерал, все покинули меня, старую. Пора уж, верное, и мне в путь собираться, дюже зажилась я на белом свете.
-А о каком генерале ты толкуешь,  бабушка?
-Да был у меня на фронте генерал, большой человек, герой, хучь и -  не казак,  кацапских был  кровей, москаль одни словом. Но дюже он, родимый,  любил меня, да тоже недолго любовь энта была.   Нет, видно, не судьба мне была счастливой быть, с любимым жить. Видно,  а   матушка не хотела рожать меня на свет  белый. Правду гутатють люди, что не бывать счастливым нежеланному дитю.
-Откуда ты это знаешь, бабушка, что мать тебя рожать не хотела?
-А знаю, внучка. Недавно узнала, картина мне привиделась, вот и узнала.
-Как это – картина привиделось?
-А вот так, внучка.  Как поселилась  я  в доме отчем одна,  вдали от людей, со временем стала с  небом, с  землёй, с птичками, с  левадой нашей  гутарить, стало мне и прошлое, и будущее в картинах  открываться.
-А что, бабушка, птицы разговаривают?
-Всё на свете по-своему кудахчет, и птицы на своём, птичьем языке поють, и листья шепчуть, всё на свете – живое, всё свою душу имеить и свой язык.
-И ты птиц понимаешь?  Есть в птичьих мозгах полезная информация?
-Про формацию  не ведаю, а мозги птичьи, хучь и не дюже большие, а  умнее иных людишек. И птицы, и звери много про мир наш ведають, погоду сказать могуть,  чують они  мир энтот.  Люди все в сутолоке живуть, без толку   головы  хламом   забивають, оттого истины и не видють.  А,  коль никто не мешаить, человек  видить и слышить всё, чаво пожелаить. Как удалилась я от суеты энтой мирской,   стали мне картины открываться о том, что было, и о том, что будить. Небо само людям истины посылаить, только черпай, слушай, да гляди.
-А картины  эти  ты, бабушка, во сне видишь?
-И во сне вижу, и наяву картины вижу, и голоса слышу. Закрою глаза и  много чаво вижу, внучка.  Задумаюсь об чём, напрягу умишку свою, и   слышу,  и вижу все, чаво знать  желаю.
-Ты, наверное,  информацию получаешь  из космоса, бабушка!  - подскочила на своей лежанке гостья.
-Гутарю тебе, формации никакой не  ведаю, и в космосе не бывала,  а картины вижу, и голоса слышу,   вся правда мне открывается, страшная правда, внучка. Разруха большая грядёть, рухнить  союз наш,   крови много прольётся, много  добрых  людей  от  рук злодеев погибнить, обнищаить народ, толпы нищих поползуть по Россее нашей, а  бесы богатеть будуть. А и  на бесов тех, новых,   свои бесы найдутся, крови реки литься будуть.   Недолго осталося красным-то править, иная власть придёть, серая, то ли - белая, всё смешается – белое с красным перепутается.  Без меня уж это всё будить, слава богу, а вас,  детей да внуков, жалко.  Одно любо – казачество возродится.
«Совсем у бабы Моти крыша поехала» - подумала Тина, а вслух сказала:
-Бабушка, не пугай, лучше  скажи: откуда казачество взялось? Кто они,  казаки –  беглые крестьяне крепостные?  Когда они на Дону появились?
-Никакие мы не беглые,   враки всё! Горе – учёные придумали энтих беглых крепостных, по неведению. А казаки завсегда  ведали правду, и деткам передавали истину: испокон веков предки казаков наших под разными именами  тута, в донских степях,  проживали,  раньше москалей  Христа приняли.  До  татарского нашествия  жил на Дону народ великий,  воины храбрые, непобедимые и свободные. Огромная страна их простиралась на  тыщи километров. От того народа славянского, боевого, и пошли казаки -  свободные воины и землепашцы. Никому не подчинялись они, вольно жили, воевали да хлеб растили. Слава о предках наших по всей земле ходила, и о доблести боевой, и о  вольной их жизни, о справедливой власти казачьей:  только  казаки  во все времена власть свою выбирали на казачьем круге. 
-А почему историки пишут, что  до Ивана Грозного земли донские пустовали и только при Грозном казаки появились?
-А потому. При татарах воевали наши предки – казаки  за земли  славянские,  служили князьям русским и  с монголами мирно жили, а волюшку свою берегли и веру православную. А как  татарва стала   христову веру изгонять,    покинули  предки наши  земли родимые,  на север подались. Ушли, чтобы, стало быть,  веру и волю спасти. А и на чужбине вольными были, ни под кого не гнулись, а  грозную  войну  с поганой татарвой   вели, пока не разбили  начисто татарву энту. Совместно с царём Грозным  татар разбили. Тогда, при Грозном-то  царе, и воротились  наши донцы на Дон,  навеки в родных землях поселились. Так было, внучка.
-Как интересно! А откуда ты, бабуля, это знаешь?
-А знаю. Откуда – не скажу, а знаю, и всё тут. В голове моей энта истина живёть. В  детстве раннем от батюшки рассказы слыхала, песни казачьи  о том гутарють,  а теперь новые картины вижу – всю правду  вижу, внучка.   Сызнова подымется казачество наше, вижу я, и страсти господни вижу, кровь и нищету вижу!
-Не пугай, бабулечка, лучше о генерале своём  ещё расскажи. Куда он делся?
-Был генерал, хорош был, да скоро  пропал, как другие. Ранило меня, пока я в госпитале лежало, убили генерала, тоже  ненадёжный оказался.  Разуверилась я в мужиках, мрут они все,  как мухи. А всё оттого, что ни в бога, ни в чёрта не верють, ироды.
-Бабушка, а все-таки, кого ты из мужчин своих любила?
- Кто знаить, где она, любовь энта? Из мужиков своих я ныне больше других деда твово Семена вспоминаю. Дюже любил он меня,  зараз  я  энто знаю, а в те годы не думала я об ём, волю свою берегла,  ловила журавля в небе, а на земле сокола и проглядела, он и улетел от меня, соколик мой.  Не созрела я, видать, тогда еще до любви, молода была, глупа. Не помер бы Семен, можить,  и полюбила б я его. Вот то время, в детстве да в юности, и  было самым моим счастливым. Да не ценим мы счастья свово, а,  потерявши,  жалеем. Хорош был казак Семён, дед твой, да рано покинул меня. Снился он мне надысь, милый мой, звал, ждёть меня. Ничаво, скоро уж я к  нему переберусь, недолго ждать осталось, чует моё сердце, скоро заберёть меня, грешницу, господь к себе. Намыкалась я на энтом свете, уж и грехи свои тяжкие все отработала, простить меня господь за дела мои грешные, пора мне на небо путь держать.
«Странная у меня бабуля: то говорила, что ненавидит деда, не любила никогда, а теперь вспоминает соколика.  Так и  бывает:  что  имеем – не ценим,  а, потеряв – любим», - размышляла Тина.
Бабушка продолжала что-то бормотать, но слова ее уже слабо доходили до  сознания Тины, затуманенного сном. Разум  её был  во власти параллельного мира сновидений, где продолжала присутствовать бабушка Матрёна. Помолодевшая и величественная, верхом на белом скакуне, с луком и стрелами, стремглав промчалась она мимо, устремив взгляд куда-то вдаль. Заинтригованная,  заворожено наблюдала Тина, как отдает Матрёна Васильевна команды невидимой своей  армии. Откуда ни возьмись, появилась  вдруг  и сама армия, состоявшая из красавцев - всадников. Впереди – генерал с увешанной орденами широкой грудью, за ним – молодой бравый казак со шпагой в руке, следом выстроилась длинная колонна  доблестных воинов, подобострастно взирающих на гарцующую рядом  Матрену.
Глядя на бабулю и подчиненную ей армию, Тина упала на зеленую траву, давясь от смеха и катаясь по мягкому травяному ковру.
Бабушка же  продолжала отдавать команды, кружа вокруг внучки на белом скакуне, который неожиданно взмыл  в воздух, а бабушка  превратилась в ведьму с развевающейся на ветру гривой длинных волос.
«Армия моя доблестная, вперед к нашей победе! Летим, армия моя, летим в поднебесье! Выше, выше!  Внучка, вставай, садись ко мне на спину,  полетели!»
Она подлетела к Тине, и та с ужасом увидела, что белая лошадь превратилась в длинную метлу, на которой и кружит в воздухе Матрёна.  Сбросив оцепенение, вскочила и Тина, подхватила под себя неизвестно откуда взявшуюся вторую метлу. Всем существом её овладел вдруг восторг полета, и она летела следом за бабкой,  видя перед собой  гриву волнистых,  длинных, седых  волос, развевающихся  впереди странным флагом.  Они парили над степью, над крышами куреней, над левадами, потом внизу появилась широкая лента реки, и Тина  поняла, что это – Дон. А бабушка оглядывалась на  внучку, продолжая  громко кричать: «Вставай, внучка, вставай!  Полетели!»
Удивляясь её крикам, Тина крикнула  в ответ: «Бабушка, я уже встала! Посмотри, я тоже лечу!» 
«Вставай, внучка!  Вставай!» Тина с удивлением слушала ее голос,  ставший каким-то другим,  нежным, напоминающим голос Лизы, и старалась спикировать вниз, на  простиравшийся внизу  красивый  бульвар большого города.  «Вставай, вставай, внучка!».  Все выше взмывала она в небо, и скоро исчезла из поля  зрения.
В изнеможении упала Тина на газон и… открыла глаза, с удивлением увидев склоненное надо  ней, смеющееся лицо Лизы.
- Вставай, лежебока! Вдвоем с тетей Мотей не можем добудиться
-Ой, какой странный сон я видела. Лиза, мы с бабой Мотей летали вдвоем на метлах, как ведьмы.
-Здорово она тебе мозги запудрила, - шепнула Лиза, не удержавшись от колкости и метнув быстрый взгляд в сторону бабушки, хлопотавшей у стола, - Поднимайся, умывайся, надо завтракать и ехать домой. Мама  уже уехала, ей к утренней службе надо было, а тетя Даша с тетей Марусей тебя дожидаются.
-А чего сестрицы мои ко мне глаз не кажуть, обходють стороной? Зови их сюда,  Лиза, - раздался вдруг голос  Матрёны.
От  неожиданного предложения хозяйки наступила немая сцена, в течение которой  Матрёна вышла из хаты и  вернулась в сопровождении сестер.
«Ну и чудеса!» - шепнула Лиза, видя, как сестры дружно, как ни в чем ни бывало, ведут мирную беседу  у  древнего, видавшего виды,  стола.
-Скажи бабушкам  спасибо, что дождались твоего пробуждения, я с трудом удержала их, чтоб не уехали. Они ведь – не совы, привыкли с петухами подниматься.  Вместе пойдём на остановку, сядем  на автобус,  они –  до  Лихой доедут, а  мы – в Ростов.
-Заметано. А напоследок  пойдем, Лиза,  в леваду, попрощаемся с ней, а то она на нас обидится.
Пока старушки  неспешно хлопотали у  стола,  они посетили благословенный уголок, хранивший тайны многих поколений  казачьего  рода. Молча, в смятении противоречивых  чувств, под  птичьи голоса бродили они по леваде. В голове Тины теснились мысли о родных людях, о переплетении их  судеб,  о быстротечности времени;  ей казалось, что теперь и её  судьба  внесена в память  старой  левады, как судьбы всех её предков.
-Ну, все, хватит грустить, пора собираться в путь, - прервала  лирический настрой  племянницы Лиза.
Стол был уже накрыт, за ним чинно восседали  три  сестры.
-Садитесь, гулёны, позавтракаем,  да и в - путь-дорогу, - ласково изрекла Мария Васильевна, -
-Сядем с вами на один автобус, а выйдем раньше, заедем в Белую Калитву, в храм божий наведаемся, помолимся, а уж потом и  - домой, - отвечала строгая Дарья.
-Вы ведь вчера помолились, зачем еще? - удивилась Тина.
-А молитва лишней не бывает, Тиночка. У нас в Лихой церкви  нету, приходится то в Белую  Калитву, то в Вешки ездить. Сейчас начали  и у нас в Лихой храм возводить, слава богу.
-И давно вы такие богомольные, то есть – верующие? Мне кажется, раньше вы, бабушки, в бога не верили, -  удивляла старух своей непонятливостью Тина.
-Да раньше об этом мало говорили и мало верили, - объяснила Маруся, -  А с годами все больше о душе и о боге думается,  душа сама в храм божий тянется. Вам-то пока этого, может,  и - не понять, молоды вы еще. А вот пройдет лет десяток, и вас к богу потянет, о жизни и смерти задумаетесь, девчата. Вот и Мотя наша просит ее с собой взять в церковь. Мотя, поедешь с нами? Пора уж тебе покончить со своим одиночеством.
-Просить  душа моя, сестрицы родимые, с вами ехать, а тело мое больное, грешное, не пускаить. Намаетесь вы со мной, грешницей. Уж я как-нибудь в другой раз, - прохрипела, затягиваясь дымом, Матрена Васильевна.
-Надо бы тебе, Мотя, к нам перебираться. Негоже тебе, больной, одной здесь оставаться. Поехали с нами, - уговаривала сестру Мария.
-Пока рано мне от родной землицы отрываться, помаюсь еще тут. А уж к зиме заберете меня. Недолго уж   мне осталось коптить свет  белый, чую, что заберёть меня скоро  к себе господь.
Позавтракав, путешественницы отправились в сторону шоссе и через полчаса уже сидели в автобусе. Матрёна, вопреки обыкновению, провожала  родных  до самой дороги;  на прощание расцеловала она внучку и племянницу,  перекрестила им вслед дорогу.  Долго, пока  автобус не скрылся за горизонтом, стояла  на обочине  старая Матрёна Васильевна.  По морщинистым  щекам ее катились из огромных поблекших глаз  скупые слезинки:  наверное, виделись ей какие-то печальные картины из её далёкого прошлого.


Глава 10.  Дорога  назад.


-Чудеса в решете:  баба Мотя сама на себя не похожа, крестится, с родней общается! – удивлялась Лиза, сидя рядом с Тиной в автобусе, - Какой ты к ней ключик подобрала?
-А мы с ней говорили о любви, вот и весь ключик.  Удивила меня бабуля  на этот раз: разоткровенничалась, расчувствовалась… Но самое интересное, Лиза, это мой сон, он и сейчас стоит перед моими глазами. Послушай, посмеемся.
Тина описала  Лизе свой удивительный сон,  но та почему-то не засмеялась, а  грустно изрекла:
-Тина, этот сон у тебя вещий: скорее всего, мы виделась со своей бабкой в последний раз, улетит она от нас на метле или без метлы.
-Типун тебе на язык, Лиза,  - ответила Тина, но поняла, что неспроста в глубине  сердца что-то кольнуло, когда она бросила прощальный взгляд на старушку, махавшую им вслед.
Мрачное предчувствие закралось в её  душу, на сердце легла странная тяжесть, а в голове появились несвойственные ей, словно навязанные кем-то извне, мысли о необходимости  изменить что-то  в себе и в своей жизни.
-Лиза, а давай тоже в храм божий сходим, помолимся,  - сорвались с её губ слова.
-Что это с тобой, Тина? – округлила глаза Лиза, - Никогда не было у тебя таких  странных желаний.
-А сейчас вдруг потянуло меня в храм православный, душа моя просит  света божьего.  Ведь все предки наши, казаки, жили верой своей, а  мы, как безродные, ни бога не знаем, ни чёрта. Правильно  бабушки наши говорят, что все приходят к богу, рано или поздно. Вот я и думаю, что лучше – раньше, не дожидаясь пинка извне. Что ты об этом думаешь?
-Что думаю? Трудно сказать, ведь всю жизнь вбивали нам в голову атеизм. А в прежние времена вера православная была основой, стержнем жизни. Я думаю, коль уж  наша великая грешница тётя Мотя в  церковь намылилась, так нам –  сам бог велел. Можно  сходить,  мама обрадуется. А ты меня удивила, Тин,  верно, голос крови казачьей в тебе заговорил.
-Наверное.  Меня потрясли рассказы о жизни наших бабушек, о них – хоть роман пиши. Особенно удивили откровения бабы Моти.
-И что же такого удивительного она тебе поведала?
-Постараюсь изложить покороче. Но сначала послушай,  что поведала мне тётя Маруся.
Тина с волнением  изложила тётке  историю непростых взаимоотношений  бабки Матрёны  с сёстрами, историю  её  трагической жизни с  мужем, о любви к  Степану,  в красках описала любовные переживания сестёр, закончившиеся любовным треугольником и враждой.
-Да, слышала я кое-что об этом любовном треугольнике, - внимательно выслушав рассказ,  призналась  Лиза, - но, конечно, без подробностей.  Да, страсти кипели такие, что и не выдумаешь, ты права, хоть роман пиши. Немудрено, что озлобилась тётя Мотя, осерчала на сестёр. Но мама-то моя с тётей Марусей  тут при чём? Тёте Нюсе нашей  бог -  судья,  в любовных делах чёрт ногу сломит. Одно я ей могу поставить в упрёк:: до самой  смерти  бабушки Гликерии ни разу тётя Нюся  мать не навестила. Так бабушка наша  и померла, не увидев любимой дочки.  Бог ей – судья и в этом.  А   что  тётя Мотя  тебе такого особенного поведала?
-Так слушай.
Тина  с волнением  рассказывала  Лизе  о  жизни  Матрёны Васильевны  после отъезда Степана и Анны,  о  злоключениях её на северной зоне, о любви Захара,  о войне и поисках дочери. Тина  заново переживала  сложные  перипетии  горькой судьбы своей старой бабушки - казачки.
-Вот так и не везло моей бабулечке – ни в любви, ни в жизни, все мужики её покидали:  кто – к другой ушёл, кто – в мир иной, - подвела итог рассказчица.
-По твоим рассказам наша тётя Мотя – героиня!  Одно верно она сказала:  нежеланное дитя счастливым не будет, - задумчиво прошептала Лиза, - Только почему я, ребёнок желанный,  не знаю  семейного счастья и любви?
-Вопрос, конечно, интересный.  Напрашивается мысль: а не проклятие ли это бабушки Матрёны?
-Ну, скажешь тоже,  – скептически скривила губы Лиза, - Хотя, всё возможно.
- Расследование этого предмета  давай  оставим «на потом».  Лиза,  меня поразила память бабы Моти: она  помнит все далёкие события жизни в мельчайших подробностях,  помнит даже мою поездку к ней в студенческие годы с  земляком и однокашником  Вовкой Лиходеевым! Я сама уже давно о ней забыла, а бабуля моя  помнит.
… Случилось это в семидесятом году, ранней весной,  когда Тина  училась  на третьем курсе университета.    Как-то  в перерыве между лекциями подошёл к ней сокурсник   Владимир Лиходеев, родители которого по странному совпадению проживали на родине  Грачёвых.  «А не хочешь ли ты, землячка, съездить на родину предков? – с  лукавой улыбкой  спросил сокурсницу  Владимир, - А то я собираюсь поехать домой  на выходные, одному в дороге скучно, вместе бы и смотались». «А мне как раз мама  звонила, просила бабушку проведать», - отвечала Тина.  Владимир не вызывал у неё особой симпатии,  внешне  парень был довольно неказистым,  но зато -  бойкий и острый на язык. Лиходеев был старостой одной из трёх групп, отличался организаторским талантом и замашками лидера, за что на курсе ему дали прозвище «начальник», которым он очень гордился.
В ночь с  пятницы на субботу  пара однокурсников  выехала на автобусе в сторону Вешек. Раннее предрассветное  утро, промозглая погода, сырость и вязкая грязь под ногами – так встретил их хутор общих  предков. Двигаясь по липкой глубокой грязи от дороги до хутора,  Тина  уже начинала сожалеть о своём благородном порыве, тем более что  модные перламутровые сапоги сразу увязли в грязи и наткнулись на нечто острое, проткнувшее тонкую подошву.  Из сочувствия к  Тине  Владимир предложил  направиться в дом его родителей, расположенный ближе к дороге, чем курень Грачёвых.  У Владимира оказалась приятная, ласковая мама, которая отнеслась к гостье, как -  к родной, поведав, что прекрасно знает  бабушку Матрёну,  как и всех Грачёвых. Хозяйка  напоила  молодых  людей  чаем и предложила  Тине  отдохнуть до рассвета, выделив  отдельную комнату, где Тина  с удовольствием растянулась на мягких перинах. Едва задремав,   сквозь сон девушка  с  удивлением  наблюдала,  что  дверь в  комнату периодически приоткрывается, и в щелку заглядывают  незнакомые  женщины.   Сон все-таки сморил её, не позволив до конца осмыслить происходящее. В десять часов утра, выспавшись и позавтракав, Тина,  переобутая в резиновые сапоги  гостеприимной хозяйки,  вместе со своим спутником отправилась на другой конец длинного хутора, где проживала бабушка Матрена.
Бабуля встретила гостей,  по своему обыкновению, весьма равнодушно, только осведомилась, закуривая очередную папиросу: «Вы, ребята, небось,  вместе учитесь, дружите?»  «Учимся вместе, но не дружим, - разочаровала  её внучка, -  Просто вместе приехали, чтоб не скучно было».  На следующее утро, в  воскресенье, в хате появился Володя и разбудил  Тину ни свет, ни заря. «Ну, что, землячка, поедешь со мной в Вёшки? Поехали, дом Шолохова увидишь. Ты же не была в Вёшках?». Тина,  действительно, никогда не бывала в Вёшенской, и согласилась в надежде увидеть знаменитого  Шолохова, а также навестить  бабушку  Александру Васильевну.
Через сорок минут  они   были в станице  Вёшенской  и сразу  направились в старинную церковь, где  Тина  познакомилась с  со своей двоюродной бабушкой Шурой, а потом осмотрели расположенную рядом с храмом усадьбу знаменитого  писателя. 
…Тина замолчала, припоминая подробности давнего своего приключения. Особенно большое впечатление на Тину произвела  обратный путь из Вёшек, когда  на закате шли они пешком вдоль левады, и вся  природа дышала весной, ароматами пробуждающейся степи, аурой древней земли.
- Вся природа   в тот момент  навевала мне мысли о любви и острое желание счастья, -  припоминала свои впечатления  Тина,  -  Ведь правда, Лиза, энергетика  донских  мест необычная? Ты это когда-нибудь чувствовала? Я тогда, той ранней весной  об этом впервые задумалась.  А ещё в память врезался разговор с бабой Мотей после возвращения в Вёшенскую.  «Бабуля, а ты знакома с  Шолоховым?» - спросила я её.   А она мне: «Да кто ж его, Мишку-то рыжего,  не знаить? Знаю и я его с детских наших годков, а в юности не раз  вместе водку глушили, песни играли. Влюблён он был в одну мою подружку, младше меня лет на  пять. Он тогда ещё совсем молодым был, простым бедным  казачком, и  не думали, не гадали  мы, что весь мир его узнаить.  Отказала она ему, а, когда слава к ему пришла, локти кусала, глупая баба».
«А может быть,  любовь неразделённая стала его первой музой, - догадалась тогда я, - Молодец он, что не покидает родину свою, здесь живёт. Правда, бабушка?» «Да кто ж отсюдова по своей воле-то  уедить?- согласилась  со мной баба Мотя, -  Воздух здешний, он же целительный, сила в ём живительная есть,  даёть она  людям всё, чего душенька пожелает!»
Тина помолчала, с удовольствием  вспоминая дни юности, знаменательную поездку к бабушке, как и её комичные  последствия.
…Прошло два месяца, в течение которых Тина   не вспоминала мартовскую поездку, как вдруг  пришло письмо от родителей, к которому прилагался странный листок, исписанный  почерком бабушки Матрены. Студентка с удивлением вчитывается в бабушкино сочинение: «Здравствуйте, дорогие Ваня и Полина! Пишу я вам за вашу дочку Тину, что она выходит  замуж за нашего паренька Вовку Лиходеева, он ее привозил до своих родных, то есть показать. И ропот пошел по хутору. А родня у них,  энтих Лиходеевых  - так себе, можно сказать -  паршивая родня. Бабка была всю жизню – непутевая,  отец – выпивоха,   все – сомнительные личности,  и неизвестно ещё -  в кого он пошел, каких кровей и пороков.  Я  возражаю. На том остаюсь любящая ваша мама»
«Так вот, почему заглядывали ко мне, спящей,  бабы: решили, что Вова невесту привёз, то есть – показать» - смекнула Тина.
На лекции по квантовой химии Тина легкомысленно  показала литературный шедевр своей бабушки ближайшей подруге, которая, прочитав письмо, хихикнула и  коварно пустила его по рядам  аудитории.  То тут, то там,  к полному недоумению профессора, слышались громкие «ха-ха-ха»,  пока письмо не дошло до «земляка»  Володи, прекратившего  хождение компрометирующего   документа по рядам. В перерыве между лекциями герой дня подошел к землячке и, вручая  письмо, заявил: «Ну, что, землячка, коль твоя  бабушка нас сосватала, надо нам жениться». «Напротив, бабушка ясно написала, что возражает», - парировала Тина.
-Долго ли  «ропот ходил  по хутору», как выразилась баба Мотя,  после нашей прогулки, - весело закончила Тина, - это  неизвестно, но только  для меня та поездка стала открытием  земли предков, своих истоков.
-Да, каждый из нас открывает истоки по-своему. Ты открыла их в довольно  взрослом  возрасте, а я – с пелёнок.
Тина замолчала, глядя в окно автобуса на мелькавшие донские пейзажи; она опять задумалась о своей бабушке, и в её сердце вновь больно  кольнуло, как колет от  предчувствия  скорой  разлуки с близким человеком.   
- Смотри, скоро будет поворот на Лихую и Белую Калитву, нашим  старушкам надо будет выходить,- отвлекла Тину от мрачных мыслей Лиза.
Действительно, через полчаса Мария Васильевна с сестрой Дарьей вышли из автобуса, распрощавшись  и перекрестив уходящий  автобус, и остались на дороге в ожидании попутного транспорта.


Глава 11. Сюрпризы судьбы.

Ростов принял их в свои объятия  вечерней прохладой, грохотом трамваев и шумом городской толпы. У подъезда Лизы  сидел молодой кавказский джигит, который при виде  возвратившихся путешественниц вскочил со  скамьи и протянул Лизе огромный букет цветов:
-С приездом, Елизавета Петровна! Ждал вас именно сегодня, и моё предчувствие меня не подвело.
Лиза сначала нахмурилась, потом рассмеялась и снисходительно приняла букет.
-Напрасно Вы это,  – смутилась она и юркнула в подъезд.
Тина молча последовала за  ней.
-Лиза, этот тип, явно - влюблён,  и вовсе - не по собственному желанию, - подтрунивала она над тётей, - Только влюблённый мог точно предвидеть момент нашего прибытия.
-А может, он каждый вечер тут сидел.
Женщины  распаковали вещи,  освежились в душе,  привели себя в порядок и присели в растерянности от переполнявших их чувств.
-Ну что, полежим после дороги, растянем по диванам свои онемевшие члены? – предложила Лиза, - Или сразу отужинаем?
-Да я вовсе и не голодна, и  члены мои не онемели, я до сих пор не могу прийти в себя от новых впечатлений, от всего услышанного и увиденного. Меня переполняют какие-то новые,  странные чувства, Лиза!  Надо их переварить. Может, пройдёмся перед сном?
-Ну, пошли, прошвырнёмся, переварим вместо ужина новые  впечатления.
Они вышли  во двор, вдыхая полной грудью вечерний воздух, в котором   смешались  типично городские запахи. 
-Да, это уже – не матушка природа, а наш городской, искусственный мир, - метко констатировала Лиза, - Воздух совсем другой, правда?
-Да,  резкий контраст. Здесь – помесь  запахов машин, духов и жареной картошки, а в  воздухе степи и левады -   ароматы трав, флюиды  всеобщей гармонии и любви.
-Ну,  ты, прямо поэтом  заделалась, как на тебя  общение с тётей Мотей повлияло! Из твоей  головы всё  флюиды любви не выходят! 
Тина промолчала,  боясь спугнуть  царившие в душе чувства и  переживания. Из её головы не выходили услышанные рассказы старых казачек о  жизни предков, о нелёгкой судьбе бабушки Матрёны, о её трагической  любви.  Разговор с  родной бабкой, её исповедь  будто  встряхнула её, перетряхнула  содержимое её души,   заставило задуматься о смысле земного  бытия.  «Как часто мы забываем об истинных ценностях, о целях нашего пребывания на этом свете! – думала Тина, -
А ведь мы  живём на земле только ради добра и любви».
-А знаешь, Лиза, история бабы Моти  вправила мне мозги, которые были набекрень, и расставила по местам мои чувства.
-А ну-ка, в этом месте – поподробнее.
-Я теперь постоянно думаю: не дай бог потерять любимого человека, как теряла любимых бабушка Мотя. Страшно представить, что у меня какая-то мымра могла любимого  увести, как Степана у бабки, или кто-то бы его убил, как моего деда. Ведь это была бы трагедия всей жизни!  А   баба Мотя пережила несколько страшных трагедий. И ещё я поняла, что можно проглядеть своё счастье, не поняв себя, а потом каяться всю оставшуюся жизнь, как кается теперь моя несчастная бабка. Ведь она была наказана за свою гордыню: моего беда не любила, Степана отвергала, за что и поплатилась. А теперь, в конце жизни,  поняла, что сама виновата в своих несчастиях, что могла бы полюбить деда Семёна и прожить с ним длинную,  счастливую жизнь.
Лиза молчала, переваривая философствования племянницы, и Тина тоже умолкла, предаваясь своим размышлениям и  переживаниям. Она почувствовала вдруг в своей душе давно забытые или – задремавшие чувства огромной, всепоглощающей любви, вспомнила милые, дорогие сердцу черты, и ей страстно захотелось увидеть своего единственного,  любимого мужчину. Тина вновь, как много лет назад ощутила себя счастливой избранницей судьбы: бог дал ей любовь счастливую, взаимную, дал тепло сердец и семейное счастье,   и не ценить этот дар, не стараться его сохранить – большой  грех.
- Лиза, надо мне срочно  ехать домой. Как там мой любимый муж без меня на курорте мается?
- Не волнуйся, все они на курортах маются одинаково – с девками флиртуют, в лучшем случае.
-А – в худшем?
-В худшем – изменяют напропалую! – уверенно заявила Лиза, - Для этих козлов же ничего святого не существует, какая поманит – на ту и кидаются.
-Ты так и уверена, что все мужики одинаковые и  порочные?
-Уверена, что  почти -  все, за редким исключением. Может быть, твой Серёга и есть исключение, в чём я сомневаюсь.
«Пожалуй, моей любимой тётушке этого не понять, и не стоит её убеждать в честности и благородстве отдельных мужчин, - подумала Тина, - Возможно, он у меня – один из тысяч, но я в него верю. А  она не верит в любовь, поэтому любовь и  обходит её  стороной».
- А  посмотри, Лиза:  баба Мотя  и твоя мать прожили тяжёлые жизни, но любовь их  по судьбам  горьким всё-таки сопровождала, - нарушила молчание Тина.
-Да, только все концы были трагическими. Ну, что: поворачиваем домой? Вот уже и темнеет. «А я сидю, глядю на плитуаре, сидю, глядю:  три курицы шагают чинно в ряд,  первая – впереди, вторая – за первой, а третья – за второй, качает головой! – неожиданно пропела Лиза,  загадочно улыбаясь.
-Что это у тебя за блатная песенка? Сроду такой не слыхивала.
-А это у нас один тип пел, когда мы плыли на теплоходе по Енисею. Вот замечательный был круиз!
-А тип этот тоже был ничего, признайся, Лиза? Не случился ли у вас с ним романчик?
-Ты очень проницательна, Тина: там, при закате солнца, на  огромной реке, действительно, в воздухе носились флюиды любви, как ты изволишь выражаться. И я попалась на эту удочку, слегка пофлиртовала. Но потом мы приплыли домой, в Ангарск, где вместо флюидов любви в воздухе витают рыжие  отходы химического производства,  они – то  меня и отрезвили. Да и тип этот оказался не очень настойчивым, при первом же моём отказе отступил.
-А ты об этом сожалела? Ты считаешь, что каждый настоящий мужчина должен нападать и брать крепости приступом?
-Да, я считаю примерно так. Именно поэтому мужчин называют сильной половиной человечества,  они должны проявлять силу и настойчивость, а удел  настоящий леди – решать, уступить  или дать решительный отпор.
-А что это ты того типа с его  незадачливой песенкой вспомнила?
-А он чем-то напомнил мне   этого соседа – грузина, вот и вспомнила.
«Незадачливый тип»  при их возвращении продолжал дежурить  у дома; казалось, он поселился у входа в подъезд, в котором проживала его зазноба. Теперь грузин  стоял у двери истуканом, с новым шикарным букетом цветов. На сей раз это были пышные чайные розы.
-Елизавета Петровна, примите мой скромный букет в знак моей к вам огромной симпатии! – высокопарно выдал кавалер, протягивая букет.
-Ну, и зачем это? – опешила покрасневшая Лизавета, -  И – в честь чего?
-Я поздравляю Вас с прошедшим днём рождения и приближением осени! Я знаю, Вы осень любите, я даже стихи про осень выучил, Вы любите Пушкина?
-Обожаю!
-Ну,  так послушайте, я готов читать вам эти прекрасные стихи весь вечер: «Прекрасная пора, очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса! Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса»!  Это я специально для Вас выучил!
-Ну,  ребята, вы идите, стихи декламируйте, а я пошла домой, - прервала пафос влюблённого Тина, - Лиза, давай букет, я его в вазу поставлю.
Лиза  в смущении медленно побрела  следом за  влюблённым джигитом, который продолжил декларировать стихи Пушкина.
Тина вернулась в  квартиру Лизы, налила в хрустальную вазу воду, поставила цветы и села на край дивана. Спать ей совсем  не хотелось, в голове крутились странные мысли: а не отправиться ли наутро домой? Она вдруг представила встречу с  Сергеем, и её охватило давно забытое чувство волнения в предчувствии встречи с любимым. Как давно это было: свидания, страсти, весёлая свадьба,   гармония душ…  а  потом,  спустя годы  – привычка, тоска…
Сейчас Тина неожиданно поняла, что тоска эта – не что иное, как  непонимание самой себя, своих чувств, которые с годами из страстных и бурных переросли в нежные,  стабильные, но не менее сильные по своей глубине и окраске.  Это была   проверенная  временем,  настоящая   божественная  любовь, о которой мечтают многие, но получают далеко не все.
Неожиданно позвонили в дверь, Тина открыла и обомлела: перед ней стоял её супруг – собственной персоной, он смотрел на жену робко, словно сомневаясь в её реакции, и  протягивал скромный букет  ромашек.
-Тина, родная, извини, что я приехал, не спросив твоего разрешения. Но я так истосковался по тебе, ни курорт, ни отдых мне стали не милы.  Ты мне не рада?
-Очень рада! – искренне воскликнула Тина, -  Какой ты умница, что приехал! А то я завтра домой наярилась,  так соскучилась!
Они стояли в дверях, обнявшись, боясь шелохнуться и спугнуть минуту нежности.
-А я будто уловила твои мысли, только сейчас сидела и мечтала о нашей встрече, - шепнула Тина.
-Это правда? Значит, ты меня по-прежнему любишь? А то я звонил, звонил, но телефон твоей тётки молчал, я даже испугался: куда вы с ней запропастились?
-А мы ездили на родину своих предков, и моя душа переполнена впечатлениями. Ты не представляешь, Серёжа, что я там узнала!
Тина с волнением поведала мужу истории, услышанные на земле предков, в родовом казачьем гнезде, о своей,  неповторимой в своей экзотике  бабушке Матрёне, о её нелёгкой судьбе.  Сергей слушал, не сводя влюблённого взгляда со своей  любимой. Продолжая внимательно слушать рассказ, он   налил воду в небольшую фарфоровую вазу, куда водрузил букет любимых женой ромашек.
Тина продолжала с жаром посвящать мужа в свои новые впечатления, в историю казачьих своих корней, потом замолчала в нерешительности, поглядывая в счастливые глаза супруга.
-Знаешь, какие мысли появились в моей голове? – решилась она, когда муж снова   привлёк её к  своей груди, - Слушай меня, милый, внимательно и не перебивай.  Для полного счастья нам с тобой  надо обвенчаться, а то живём во грехе. Ведь штамп в советском паспорте просто  –  филькина грамота, брак должен свершаться на небесах, а церковь – это представительство небес на земле.
-Что с тобой стряслось,  любимая? – изумился Сергей, -  Ведь ты изучала исторический материализм, научный атеизм, была закоренелой атеисткой!
Удивлённо поглядывая на жену,  Сергей приостановил процесс жарких объятий и отошёл к окну. Однако Тина кошечкой приблизилась к мужу, тронула его за плечо, боясь разрушить наметившуюся идиллию.
-Да, была атеисткой, но, видно, не закоренелой, сомневающейся, -  робко заговорила она, -   А  теперь я много знаю: наши предки жили  с верой в бога, и эта вера им помогала выстоять, выжить. Вот я и думаю: если многие века люди за веру православную насмерть  бились, значит, это – не пустой звук!  Надо бы и нам задуматься.  Венчание  будет  первым шагом к вере, которая может нам помочь усмирить гордыню. А ты  категорически -  против?
-Надо подумать, дорогая, - он не смог противостоять её нежности,  - Как-никак, я – коммунист,  воспитан на атеизме, но ради тебя  обещаю твоё предложение обмозговать. А где же твоя любимая тётушка? Загуляла? А то явится не вовремя, застукает нас на месте преступления, ведь я так соскучился, не могу выпустить тебя из своих объятий!
-Да, что-то она загуляла, это  на неё совсем не похоже, - заволновалась Тина, выглядывая в окно.
Стрелки часов приближались к полуночи. Влюблённые, истосковавшиеся друг по другу  супруги сидели в темноте, боясь шелохнуться, в ожидании возвращения хозяйки дома.
Лиза вернулась домой в  полночь – раскрасневшаяся, помолодевшая на двадцать лет.  Глаза её сияли, губы улыбались помимо её воли.
-Лиза, посмотри, кто к нам приехал: мой  муж  – собственной персоной! – объявила Тина, - А как вы погуляли?
-Да, вот это – сюрприз! – хозяйка дома  тщетно пыталась удалить со своего лица счастливую улыбку,  -  С приездом!  А погуляли мы нормально,  под стихи Пушкина шпарили по улицам.
Наутро Тине не терпелось расспросить тётку о прогулке, и она  предложила, пока Сергей чинит старый Лизин шкафчик,   посетить соседний рынок.
- Ну, Лиза,  рассказывай: как он тебе? – посыпались вопросы, едва захлопнулась дверь квартиры, -  Как его зовут?  Что он говорил?  Вы целовались?
-Сколько вопросов, Тин, перестань тарахтеть, тогда всё  расскажу. Зовут его – Гурам, мы читали стихи, вернее – он читал, я слушала. Он очень ласковый и нежный зверь, совсем не похож на горного козла, -  смущённо рассказывала Лиза по дороге на рынок, - Ты знаешь, мы общались часа три, а мне показалось, что  прошли не часы, а минуты – так с ним было комфортно и даже интересно. Никогда у меня не было такого с мужчинами.  Мы  перешерстили всю историю Грузии и России, он мне  с пылом доказывал, что  Иверия с Россией – навеки вместе.  А ещё  про свою родню рассказал, про первую жену -  она тоже была русская, но,  по его словам,  изменила ему,  и я ему почему-то верю.
-Лиза, я не верю своим ушам! Ты – неисправимая амазонка, презирающая сильный пол, кому-то  из вероломных мужчин поверила! Невероятная метаморфоза!
-Он сделал мне предложение руки и сердца, -  продолжала удивлять  племянницу Лиза, -  Я ему сказала, что гожусь ему в мамы, что мне скоро полтинник стукнет, а ему, по его словам – всего тридцать пять лет.
-Ну, положим, до полтинника тебе ещё два  года ждать… А  он  – что?
-Он не поверил, говорит: ты молодая, тебе не больше тридцати лет. Я ему даже   паспорт показала, что, впрочем, его нисколько не  поколебало. «Всё это – условности, -  заявил он, - ты молода душой и телом, и я люблю тебя,  а паспортные данные меня не волнуют». 
- У меня нет слов: что стряслось с нашей  свободолюбивой амазонкой? – не могла скрыть изумления Тина.
-Ты знаешь,  в моей душе произошли странные изменения: вдруг захотелось получить от жизни хоть маленький кусочек  любви и нежности.  Ты знаешь, Тина,  после возвращения из Вёшек я  всё думаю  о своих родителях, семейная жизнь которых длилась так мало. Но всё-таки они любили друг друга, им повезло встретиться и полюбить. И так вдруг  мне  захотелось быть счастливой, пусть даже недолго! Как говорится, на весь век счастья не напасёшься…
Без отрыва от увлекательной беседы  женщины наполнили две сумки овощами,  фруктами и сладостями и   возвратились домой.
После завтрака по предложению Тины было организовано путешествие на теплоходе по Дону, в котором приняли участие две пары. Гурам был душой компании, сорил  деньгами, не сводя нежных  взглядов от  смущённой  Лизы, катастрофически  молодевшей от  его внимания.
Вечером следующего дня Тина с Сергеем  уезжали  на побережье Чёрного моря, чтобы  остаток отпуска провести вдвоём, как это  бывало в первые годы их  супружества.
Прощаясь с тёткой на вокзале, Тина услышала новые откровения Лизы:
- А мы с Гурамом через неделю отправимся  в Грузию,  где мне предстоит  познакомиться с его роднёй. Честно сказать, я этого слегка побаиваюсь, но придётся, он настаивает. Зато  на обратном пути мы   можем тоже, как и вы,  в море поплавать – всё в наших руках.
…Через  неделю Тина с супругом возвратились домой – счастливые, влюблённые и умиротворённые. Их сказочный круиз по Черноморскому побережью напоминал медовый месяц. А ещё через неделю в квартире Тины зазвонил телефон, и она услышала счастливый голос своей любимой тётушки Лизы.
-Привет,  Тин! Звоню, как обещала, - услышала она голос Елизаветы Петровны, -  всё в порядке:  два дня  как я  дома. Как ваша семейная жизнь?
-Полная идиллия.
-Надолго ли?
-Я думаю, пока  во мне в очередной раз не проснётся  вольнолюбивая баба Мотя. Но  я буду умнее, не позволю себе разрушить своё счастье,  не повторю судьбы своей бабки, надо учиться на чужих ошибках.   А как прошло ваше  путешествие?
-Путешествие было сказочным! Гурам  был волшебником, предупреждал и выполнял любое моё желание.
Тина с удивлением слушала рассказ тётки  о  чудесном путешествии  по Грузии. В течение недели жених и невеста  гостили у  брата  Гурама  в Тбилиси, где Лиза, по её словам, «шпарила» со своим  женихом по старинным улочкам  города, посетила  пантеон и  могилу  Грибоедова.   Затем  пара выехала в Кутаиси, где  невеста познакомилась с  многочисленными  родственниками жениха,  в том числе – с родителями, которые, к удивлению и удовлетворению Лизы,  отнеслись к выбору сына вполне лояльно.  Вояж  влюблённых завершился в Гаграх,  где   пять дней плавали в ласковых черноморских волнах и грелись  в лучах бархатного  осеннего солнца.
- А  где твой жених теперь? – выслушав подробный отчёт  Лизы, полюбопытствовала  Тина, - Остался в Грузии?
-Нет, он стоит рядом со мной и передаёт вам пламенный привет, - рассмеялась счастливая Лиза, -  Как настоящий мужчина, Гурам  вероломно  вселился  в мою квартиру, сказав, что ему в ней очень нравится.  Не могу же я его выгнать на улицу! К тому же,  через неделю  состоится наше с ним бракосочетание и маленькая вечеринка по этому поводу,  на которую мы вас  ждём.
-Замечательно! – от восторга подскочила Тина, - Обязательно приедем. Я надеюсь, что  в тебе больше  не проснутся   амазонские  корни, и ты не сбежишь от своего  счастья.
-Вряд ли, теперь я поняла, что после сорока пяти жизнь только начинается. 
От Лизы Тина узнала  ещё одну потрясающую новость:  месяц назад Надежда  вышла замуж за Юрия, и счастливые супруги  в новом своём статусе навестили Лизу,   которая познакомила их с Гурамом.
-Мы  вчера весь вечер общались вчетвером и решили дружить домами., - со смехом доложила Лиза, - . Ты знаешь, её Юрий, в общем-то, вполне -  ничего,  к Надежде относится  неплохо, внимательный,  ловит каждое её слово. Кажется, у них есть шанс на счастливую семейную жизнь.
Правде, эти  куркули зажали свадьбу,  и правильно сделали. Я бы тоже зажала, да с моим  кавказским джигитом, щедрым до безобразия,  это невозможно. Так что с нетерпением ждём вас в гости!
…На вечере в честь бракосочетания Елизаветы Петровны и Гурама  присутствовали  только близкие и родные,  среди которых была и старая мать невесты, на глазах которой блестели слёзы.
И трудно было понять, слёзы ли это  радости за запоздалое счастье дочери, или в них - горечь  воспоминаний о её  собственной  быстротечной  любви.   Старая женщина вспоминала свою  трудную молодость,  которая пришлась на страшные для страны годы  войн и репрессий, искалечивших судьбы сестёр Грачёвых, как и  судьбы  тысяч других казачьих семей.

Эпилог.

Сон Тины  оказался вещим, а мрачное  предчувствие  не обмануло. Бабушка Матрёна  покинула этот мир в  тот же  год -   год их последней встречи,  за месяц  до этого перебравшись  в Лихую. Она умерла первой из пяти сестер, которые, словно договорившись,  последовали ее примеру и в течение нескольких лет, одна за другой,  уходили в мир иной.
Дольше всех не забирал  к себе господь преданную рабу свою  Александру Васильевну, еще  долго  молившуюся за упокой душ четырех своих сестер. Всего два года не дожила она до смены века и четыре – до своего столетнего возраста.
Опустело родовое гнездо, где  веками бурлила яркая жизнь, кипели страсти,  любовь и  дружба, ненависть и вражда, а войны сменялись мирной казачьей жизнью. Опустела левада, сиротливо обмелел без людей родник, разрушился старый родовой курень.  Пройдут годы, и когда-нибудь потомки древних казачьих семей вернутся на родную землю, чтобы не дать ей умереть от тоски и одиночества.