Как часто мы сами, а может не мы. Мы все как один или только по одиночке. Что руководит человеком зашторивающим окно занавеской за секунды до того как на его дом налетит смерч. Кто виновен в том что каждый из нас носит очки, но не от слепоты а напротив, чтобы ослепнуть и не видеть того что происходит. Безразличным быть тяжело, но мы отворачиваемся и плотно зажмурившись пытаемся не видеть, а потом через несколько раз мы привыкаем и уже не надо играть жмурки, мы просто не видим и все. Пресловутые нормы общества. Я беру хрустальный стакан, такой хрупкий и бросаю его в бетонную стену, плохо оштукатуренную бетонную стену. И он вспыхнув миллиардом искр, осыпается на пол. Да на бетонный пол, где много строительного мусора и невнятные темные пятна. Но пока осколки, падают вниз я слышу звук тонкий, почти неуловимый. Все видели листопад, все видели как падает снег, это созидание, а что делаю я, я рушу. Искры стекла на полу затерялись в грязи, а я все еще слышу свой звук схожу сума, я бьюсь о бетонную стену, разбиваю руки в кровь, потому что хочу чувствовать боль. Я кричу, кричу так громко, что почти теряю способность слышать. Но я все еще не могу поверить что это я и что это со мной. Я не могу вернуть себя чувство жизни. Все вокруг реально и в тоже время дьявольская декорация. Вот появилась в комнате тень, я уже знаю что это он. Я обернулся так и есть в дверном проеме стоит Александр в своем гадком черном, до приторности новом и блестящем кожаном плаще и таких же перчатках. Скотина, это все эксперимент, а я мышь. Да я опытная мышь такая серенькая мышь. Толстая, волосатая, потная мышь. Я могу говорить ему все что угодно, он не ответит. «Эй надзиратель, почем опиум сегодня?» я слышу свой голос, такой противный и хриплый. Стоит смотрит, чего он смотрит, что он хочет увидеть за пять лет что я здесь они видели уже все, мое бессилие, унижение и многократное опорожнение. Тупое безразличие, когда я перестал есть они делали мне инъекция физ растворов, когда я лез в петлю они меня вынимали. Я прыгал с высоченной башни но они не дали мне разбиться. Что же им надо. «Что, что тебе нужно сволочь, что? Что? Что? Что? Что?» я уже кричу. Я не могу так больше, но не могу я уже давно, я молюсь лишь о том чтобы сойти с ума. Этого они исправить не смогут. В принципе все наши так и закончили я последний и больше наверно не будет вот почему он хвостом за мной бродит. Вот и сейчас он пришел чтоб увидеть не разбил ли я бутылку чтоб перерезать себе вены. Ну так пусть побегает, я схватил с пола бутылку красного вина и швырнул ее в дверной проем он отшатнулся, и наверно потерял меня из виду, а я уже бежал прыгая по недостроенным пролетам. Я прыгал по лестницам без перил и пролетал квартиру за квартирой. Но вот и он, догнал я вижу его безразличное бледное лицо в проеме пустой глазницы окна первого этажа. Я сбросил грязную рубашку и побежал по стройке, пачкаясь и вымазываясь грязью. Это они для нас строили, а теперь не строят потому что нас уже нет есть только я. Сами они не живые или как сказать бездомные. Скитаются по своей планете, полупрозрачными тенями, а может и не по планете. Может это ад конечно, тени души умерших, наблюдатели в плащах черти. Но нет это не ад, тут тоже можно умереть, а значит это не ад. В первую ночь один парень из солдат застрелился, вставил себе ствол автомата в рот и застрелился, его мозги до сих пор не оттерли от скалы, а они пытались, как я ему завидую. Я уже полз сил не было, и я сорвался, я полз почти по отвесной стене котлована, под ногти забивалась холодная глина, мелкий моросящий дождь сменился ливнем и теперь я сидел и плакал в грязной луже на его дне. Почему мое сознание такое крепкое ни как у других, тут были солдаты ученые, медики, а остался в своем уме я один, а может мне это кажется может нет котлована есть больничная койка и псих крепко привязанный к ней. А может и аномалии нет, и это все плод моей больной фантазии. Я посмотрел на Александра. Тот молча стоял и грязь к нему не прилипала. Только теперь на его голове была еще и капюшон, такой же противно черный.
Может я фантастики перечитал и мне только кажется что все это есть. Я ведь любил в детстве фантастику: Стругацких, Лема, Бредбери, Уэльса. Может это такое наказание своеобразное. Я снова полез, изо всех я цеплялся за глину чуть не зубами, и все таки залез на поверхность, но начищенные батики с высокой шнуровкой Александра были уже тут. Я бросился на него но как всегда он увернулся, я бросился снова и промахнулся и полетел обратно в котлован. Но к несчастью я не свернул себе шею, а только больно плюхнулся в холодную жижу. Было больно и я лишь перевернулся на спину и струи дождя захлестывали по моему лицу сбивая дыхание. По моей голой груди и по босым ногам. Брюки промокли, вернее лохмотья оставшиеся от брюк. Трусы давно уже не в моей моде, я пытался повеситься на их резинке. Я лежал с заложенными ушами так как в них залилась вода, надо мной стоя Александр и мне вспомнились слова Диогена адресованные кстати тоже Александру только Македонскому. «Не заслоняй мне солнце, слышишь, уйди с глаз!» я почти про булькал, а не сказал но надзиратель отошел. Наверно они мои мысли читают скоты, пофиг им на то что я говорю. Какое тут может быть солнце тут и звезд не видно. У них небо как свинец либо светиться либо нет, как лампочка в абажуре. Как в том анекдоте: «Сидят пофигисты на обочине и держат над собой плакат с надписью: «Нам все пофиг!» Мимо проходит гражданин и спрашивает: «Ну как же так молодые люди, а вот покушать или поспать ведь всегда хочется?» И один из пофигистов ему отвечает: «А нам пофиг что там написано!»». Нет не отпустят они меня, замучают но не отпустят.
Я проснулся в теплой постели чистый и выбритый, будто всех вчерашних приключений не было, вместо моей одежды на стуле висела больничная роба. Ничего не болело видно подлатали пока я спал. Вроде даже как в больнице только стены эти чудики выложили старой битой и исцарапанной желтой плиткой и свет у них шел из глубин потолка. Все таки стараются чтоб на дом было похоже, причем все таскают из сознания моего. Вот этой самой плиткой у меня дома ванна выложена была, а почему была... Да уж пять лет вам это не шутка. Так вот эти уроды и в правду стараются, поначалу я у них в ванной спал пока они не поняли, что по нормальному то оно в кровати. В ванной я спал чтобы бодрости себе придать по утрам только по полчаса. От мыслей о доме по щеке поползла слеза. Я так не видел давно детей и жену. Поначалу у меня хоть фотография была, а потом они ее отняли, в углу украдкой появилась старая тумбочка, давно отправленная мною в помойку, а на ней фотография в рамке с разбитым стеклом. Вот же уроды я протянул руку и снял ее с тумбочки, на фотографии жена с маленькой на руках, рядом старшая, непоседа со смешными глазами и слегка сдвинутыми бровками. Это она надулась на меня, я на нее прикрикнул чтоб она не безобразничала и она надулась, вернее начала. Прямо таки улыбка Мона Лизы. В комнате появился Александр, чего это он а … я порезался о битое стекло и моя кровь потекла на белоснежную кровать, думает я стекло выбью и вену порежу. Нет дорогой я буду истекать кровью через палец, я улыбнулся и Александр вышел. Александром он не был, просто он ходил в копии тела того самого солдата что застрелился, а того парня звали Александром. Как они в взаправду выглядят я не знаю, я вообще за пять лет ничего о них не узнал. Острожные сволочи, даже не говорят со мной, а в первый день говорили. «Мы ваши братья, мы не причиним вам вреда. Давайте приступим к контакту вы ведь за этим к нам пришли? Давайте начнем контакт. Контакт. Проведем совместные исследования это обогатит наши миры.» Сволочи, все они врали, чему они меня обогатили, да и вообще обогатить можно уран, а не мир. Вот бы им сюда шарахнуть ядерную ракету, да так чтобы Чернобыль детской песочницей показался. Я отчетливо представил взрыв ядерный взрыв, ядерный гриб и ударную волну сносящую все и вся, на своем пути, искусственное цунами прелесть. Прямо захотелось схватить радиостанцию и закричать: «Вызываю ядерный удар на себя!». На себя, ведь где я не знаю. Да и какая разница ведь я здесь, в проклятом мире, проклятая мышь и нету ни рации ни связи. Просто я есть, как вначале там у известного философа. Интересно сколько мне осталось. Хоть бы не больше года и тогда все терпимо, если только год тогда терпимо. Еще год я протяну, год даже без ропота на участь, ведь год это так мало. Я хотя бы не инвалид. Я встал оделся, появился Александр с подносом в руках.
На подносе была тарелка каша чай и персик на блюде с голубой каемочкой, это я вчера над ним пошутил, сказал что не буду есть пока не принесет персик на блюде с голубой каемочкой. И вчера я так и не ел, правда не поэтому, просто не лезло в меня. Вечером вот только вина захотелось да это разбил вместе с бокалом. Жаль что не попал. Александр материализовал какой то древний стол с зеленым сукном и поставил на него поднос. Откуда он его вытащил из чьего сознания непонятно, чиновников с нами не было, их бы сюда сразу бы меня налогом обложили за использование инопланетной радости и засудили за порчу инопланетного имущества. Еще бы мои условия к санаторным приравняли и лишили бы меня до конца жизни отпуска мол пять лет бездельничал и в отпуск захотел нахал.
Вообще дома я всегда недосыпал, ел какую то гадость, работал на убой а тут халява. Сколько хочешь спи сколько хочешь ешь. Я тут даже поправился по началу. А потом с ума сошел Паша и говорить даже стало не с кем. Я невольно вспомнил Пашу катающегося по полу с пеной у рта и орущего всякий бред про контроллер системной шины и перегрев на высокой частоте. Вообще это все из-за них ведь они к нам в мозг лезли вот только я и безболезненно и перенес все это, может я уникальный. Как это звучит я уникальный, мой мозг не сходит с ума от сканирования иной цивилизации какая удача господа, какая удача, браво. Я съел кашу с комочками, наверно восстановленную по моей детской памяти, запил ее чаем, спертым из воспоминаний о студенческой столовой, вместе с грязным заляпанным стаканом с белым налетом на дне, хорошо хоть муху не положили. И съел свой персик переспелый и почему то без косточки. Ну ни уроды разве они. Ну вот нет чтобы там жульен какой или фрикасе. Так и помру, питаясь на завтрак жирной пригоревшей глазуньей на исторической советской сковородке с ручкой или манной кашей с комочками в клееной глубокой тарелке с истертым зеленым орнаментом. Обеда у меня не было, так как на работе я пил воду из кулера, чтоб гастрит не заработать, а вечером варил пельмени перед сном. Эх угораздило меня сюда, чтоб им все пусто было. Вот бы мне при жизни хоть в ресторане побывать сейчас как бы оторвался. Покинув комнату я убедился что мираж тут же испарился и оставил голые бетонные стены и пол. Все таки они прямо таки живут в моем мозгу. Я шел по коридору когда Александр вдруг появился перед мной. Я с размаху налетел на него. Но Вместо падения мы оказались на цветочной поляне. Опять мираж я точно знал что травы в этом мире нет как и цветов. Но как же было приятно стоять босыми ногами на мягкой чистой зеленой траве вдыхать запах клевера. Я лег, и поплыл, я полз по траве загребая ее руками, я сминал траву пальцами и вдыхал запах, неповторимый запах. С волочи они на до мной поиздеваться решили, мало им что ли. Я встал и осмотрелся ну так и есть, небольшая березовая роща и ручей все так и было, моя первая поездка к бабушке на дачу. А дальше до горизонта поле и ромашки. Такие крупные белые ромашки. Александр стоял рядом. Я сел на землю и уставился на свои руки. Я сидел а ручей журчал, и вот уже нет ни поляны ни цветов, а вновь бетонные стены и пол. Неожиданно Александр сел напротив меня, скрестив ноги, как только ему это удалось в кованных штанах. На его бледном лице не было ни чего ни малейшей эмоции, не один мускул не дернулся.
И я вспомнил где я видел такое лицо, это лицо мертвеца, как то я был в морге у друга, патологоанатома. Мой друг готовил трупов к погребению одевал их и укладывал в гроб, и неплохо зарабатывал для выпускника института, он мне тогда казался гением. Только потом я понял что его жизнь это тупик и потому он и спился в итоге, до белой горячки. Так вот я пришел к нему занять денег, не хватало мне на справочную литературу, а мозг и работодатель требовали, знаний. Я до этого в морге никогда не был. Был поздний вечер начальства уже не было была только ночная смена, но они квасили вместе с охранником. Мой друг без проблем провел меня внутрь. Я сразу понял почему тут все курят, вонь стояла дикая, и мой друг сразу закурил выпуская клубы едкого дыма через нос. Так мы постояли с минуту, а потом он махнул мне и мы пошли следом. В первой комнате с выходом наружу стояли уже приготовленные гробы с покойниками с лежащими рядом крышками. В следующей лежали трупы под простынями уже приготовленные к одеванию. Здесь пахло жуткой медициной. И вот последняя, приемная для трупов. Сюда и мы и шли, множество металлических столов. Два глухих мешка и она. На одном из столов лежала она, одежду с нее уже сняли. Ей было лет восемнадцать не больше, широко раскрытые глаза и увеличенные зрачки, тут и медиком быть не надо, передозировка. На руке характерные следы от уколов. Рядом с ней стоял напарник моего друга, тоже куря он пытался распрямить ей пальцы на руках. Такая холодная и красивая, ее лицо, с правильными чертами, выражало только легкое удивление. И чего ей в жизни не хватало. Такая красивая зачем ей наркотики от чего она хотела убежать и в итоге совсем убежала. Я еще раз осмотрел все ее тело, нет ну вод дура же, такая девка ладная и наркотиками накачалась, ей бы парня найти да жить в удовольствие. Со стола свисали ее густые золотистые кудрявые волосы. Я подошел к столу и посмотрел ей в глаза. Прямо плакать захотелось, вот бы мне встретить ее до того как она на иглу села. В душе прямо ненависть к миру всколыхнулась. Напарник вынул изо рта сигарету, и с похотливой улыбкой сообщил: «Ты прикинь, а девка целка» Мой друг знаком дал ему понять что он не вовремя. Тот только плечами пожал и сигарету обратно в рот вставил. Затем мой друг, его кстати Никитой звали. Посмотрел на меня и изрек: «Ты ведь у нас умник, так вот объясни мне когда это закончиться?». Умником они меня за, то что я труды Маркса и Ленина читал на первом курсе, прозвали. Я только выдавил не отрываясь от ее, аккуратно накрашенных глаз: «Что закончиться?» Никита тоже почему то зажатым голосом и смотря на нее произнес: «Это, эти девчонки, они мне по ночам потом сняться, я сними с ума схожу, куда же это мир наш катиться?» Я ответил не думая заранее готовой фразой: «Когда власть измениться.» И тут напарника, деревенского парня прорвало: «Да вы оба дураки, вам обоим надо себе по бабе найти, мне по ночам ничего сниться, а этой надо было пару раз трахнуться и тоже бы гляди сейчас жива была. Менделеевы и Ломоносовы вы хреновы. Монцарты с Сольери. Чему вас учат там ваших институтах только. Вы оба о жизни ничего не знаете, ой девка мертвая, поглядите. Я тут уже пятнадцать лет и все они тут бывают и молодые и старые и богатые и бедные и бомжи умирающие в собственных фекалиях и богатеи из шелковых простыней. Итог один, все умрем когда нибудь, так живите и радуйтесь пока можете.» Тогда ни у Никиты и у меня и в правду еще никого не было. Но парень был неправ такие аномалии говорят только об одном о нездоровом обществе. Перед падением Рима, там тоже стали открываться бордели и писать руганью на стенах. На постаментах изваяний прекрасных женщин, археологи находили похабные ругательства, написанные римлянами, за годы до его падения.
Александр сидел и смотрел на меня, не мигающим взглядом как та девушка на столе в морге. Он наверно видел мои воспоминания, так как, я встал и вышел а он все еще сидел. Я шел по бетонному коридору когда он меня нагнал. Он знаком показал мне остановиться и схватив с пола то ли кусок битума то ли угля стал быстро, что то чертить на стене, на него это было не похоже. Он рисовал как художник с поразительной точностью и сразу трех мерно, ни одной лишней линии, с разнообразными видами штриховки. Он нарисовал солнечную систему, а рядом ее же но только чуть потемнее. Над одной он поставил букву «А» над другой «Б». А затем он стал их графически и последовательно совмещать в третью. Обозначив ее как «АБ». Я не понял и показал ему знаком. Он поднял руки и в каждом из них получился макет планеты в одной земля в другой наверно ихняя. Он показал что размеры и скорость вращения у них одинаковая а затем он стал их сводить и получил одну планету но только непохожую ни на первую ни на вторую. Он схватил меня за руку и мы оказались на синя фиолетовом поле с оранжевыми соснами, неизвестными мне цветами и странными большеголовыми стрекозами. Совмещение миров вот что он мне показал. Две реальности одна их другая наша, я посмотрел на него он зааплодировал мне. В мозг неизвестно откуда впечаталась модель множества параллельных вселенных которые постепенно стремились слипнуться между собой, вот откуда пирамиды в Египте и столб из чистого железа в Индии. Это все следствия предыдущего слипания. И вот почему нет больше Атлантиды. Она попросту не перешла в новую реальность. А как же люди и посмотрел на него и он показал. Две модели тени и человека совместил их в едино и получился человек с аурой, но я ему не поверил, вот что они изучают вот почему наши сходили сума, они пытались спланировать результаты совмещения. И все неудачно. Он тут же схватил мою мысль и грустно кивнул. Так вот что они имели в виду по обогащением. Так значит я мышь ну что же, только вам конец впрочем как и нам фиолетовые поля, оранжевые сосны и толпа психов круто. Я смеялся, я ржал, мой истерический смех накатился волной и понесся по просторам проекции нового мира. Александр замахал руками. Я с трудом успокоился и утерев слезы, спросил его: «Ну что лодочник сколько нам с тобой осталось?» Он показал мне на землю и начертил цифру 38, а рядом букву ч. Значит тридцать восемь часов. Я чуть ли не танцевал. Все мое одиночество и кошмар подходят к концу, и пусть они подавятся, это все что им осталось. И тут появилась тень высокая и женственная. И настал мой час, они решили еще раз, теперь уже в последний. Тень вошла в меня и началось, я почувствовал как в мое сознание вторгаться чужое. И я понял правила игры чем сильнее эмоции тем сильнее сознание. В первые я порадовался что жил в России. Ну так на тебе. Я боролся не за себя, а за нас, моя победа означать что эти оставшиеся 38 часов они проживут в сознании что им конец, а нам нет. С такой предпосылкой им точно конец. Я вспомнил все. Слезы обид и радости детских побед. Переживания при поступлении в институт. Сдача экзаменов первая любовь. Трагедия потерь и расставаний. Бомжи у подъезда. Снова драки и потери. Чиновничий и преподавательский произвол. Борьба за стипендию и сдачу сессии на отлично. Радость первых заработков и горечь от ощущения их мизерности. Свадьба и первая ночь. Рождение ребенка, я в больничном халате в роддоме. Сдача Диплома. И снова работа и битва за зарплату и имя. Вновь падения и взлеты. Экономические и банковские кризисы. Новые налоги, очереди за документами, драки за запись в журнале поликлинике. И мои пять лет тут. Ну ешь зараза ешь обогащайся. Мой противник слабел, еще бы самая сильная эмоция наблюдение заката. Я рвал и метал я вычерпывал из своей памяти самые сильные эмоциональные моменты. Я вспомнил как милиция не пропустил на парад ветерана с грудью увешанной орденами, и как тот со слезами на глазах просил его пропустить ведь там его однополчане. Забастовки рабочих на горбатом мосту, когда шахтеры стучали своими касками об асфальт, им не платили уже больше трех лет. Расстрел белого дома. Танки проезжали прямо под окнами нашего дома. Чеченская компания. Голодовка ликвидаторов Чернобыльской катастрофы. Возмущенные пенсионеры у входа в поликлинику с утра на морозе в очереди на сдачу крови. Рынки тухлых продуктов. Протирку колбасы грязной тряпкой в магазине от белого налета. Нищету грязь развал и жаркие поцелуи любимой. Мой враг еле подавал признаки жизни. И вот еще пара козырей. Обретение веры. И счастье познания. Прохождение собеседования в СОГАЗ и ФСБ. Бойтесь меня сволочи я ведь из России. Я проклят с рождения, я с рождения русский и этим все сказано. Я вспомнил анекдот: «Приехал в тюрьму генерал с проверкой. Что то его удивило, что то возмутило, а что то у него украли.» Я вспомнил все, мой враг уже ушел в небытие и валялся серым полупрозрачным комком у моих ног. Я стоял в белой пустыне, а вокруг меня стояли они и Александр. Я почувствовал их страх и они напали на меня. Они рвали мое сознание на куски, моя голова превратилась в раскаленный котел. Они хотели убить меня, я понял что это все. Я постепенно терял самосознание хотя и отбивался как мог, но их были сотни и думал только об одном им конец я их последняя жертва. И только в конце перед тем как должна прийти вечная темнота я смог осознать. Я победил, я победил, меня убивают а мне и не больно, потому что моим врагам уже меньше чем через тридцать восемь часов конец и тоже вечная тьма, и они уже ни кому не опасны.