Золотой щучий глаз

               
  Про Данилово озеро я знал столь давно, что порой казалось, будто побывал на его чудесных берегах. Бывалые люди сказывали про тамошние места, рисовали на словах местную экзотику, говорили, что природа там красива, даже сказочна, и клялись, что легендарной Швейцарии кудыыыы!... до неё. Машины у меня тогда не было, а шпарить на перекладных в несусветную даль не кипело, поэтому я крепился, жил, не познав Данилова озера.
 И вот на меня падает денежное дело, да такое, что хватило купить новую машину, заправить всякими техническими жидкостями, чтобы она урчала-мычала, шевелила копытами и возила по витиеватым направлениям дорог, выполняя приказы роившихся мыслей. Неделю я из неё не вылазил, врастал до ушей, как леший в болотную кочку, и понял, что без этой косоглазой красавицы нет теперь мне жизни. На обмыв покупки приехала сестра с мужем и дочкой и, как-то само собой – после шампанского, у жены с языка сползла идея насчёт освежиться озёрной целебной водой. Каждый из присутствующих на вечеринке проголосовал двумя руками, а я ещё и ногой дрыгнул.
  Всякая живая душа к природе тянется, мы и двинули с ветерком в первый выходной день, предвкушая насладиться настоем таёжного медового воздуха, посмотреть молочные берега и окунуться в серебряной водичке. Погода располагала: золотое тележное колесо солнца также весело катилось по небесным тропам. Не мешая друг другу, мы друг другу симпатизировали. До Муромцева дорога была хоть боком катись, а дальше  превратилась в направление движения, выбитый асфальт пугал такими язвами, что мама не горюй!..       Бедная подвеска! Она охала, всхлипывала,  трещала, когда я «ловил» очередную выбоину, не успев притормозить. Невольно отправлял матовицкого в адрес всех вертикалей власти,
икалось им, или нет – не знаю, а моя машина от безумной тряски сыпала болтами, гайками, а из людей, как перец из перечниц, пыталась вытрясти мозговое вещество. Горсть порошка высыпалась из моей головы, иначе не стал бы писать эти строчки.
 Километров через двадцать асфальт кончился, но что важно, дорога, как и жизнь, продолжала течь серой полосой прямо, укрывшись слежью пыли, а аппендикс ответвления заворачивал направо к Линёво, или к Шайтан-озеру. Нам надо было ехать дальше от указательного верстового столба, и я надавил шибче педаль газа. Пыль прицепилась к машине пушистым кобыльим хвостом и моталась километров шестьдесят. По обеим сторонам дорога лежала брошенная благодатная сибирская земля – ни пахаря, ни плуга с хромоногой лошадёнкой – царство бурьяна, диких цветов и пахучего чертополоха. Вспомнился Ермак Тимофеевич. Неужто зря казак сложил буйную голову, зря высекал искры саблей о саблю и клал жизни дружбаков и верных соратников. На заднем сиденье в салоне нашей самодвижущей коляски появился незнакомый лёгкий скрежет, я повернул голову, чтобы оценить опасность неизвестного шума, а это Серёга, муж моей сестры, скрипел зубами – сердце обливалось кровью от вида бесхоза. Наконец, нашатавшись на волнах кочкарной просёлочной дороги, обнаружили, что глазам предстала  убогая деревушка, которая  вытягивала шатры крыш из-за взгорка, а почерневшие стены избёнок и кривых плетней-заборов говорили о страшной нищете – давно малярная кисть не поновляла краской людские жилища.
  Ни одного указателя к озеру, лишь из деревни разбегались в разные стороны с десяток расхристанных козьих троп. Не было видно и людей, машина шла мимо серых, понурых изб, словно деревня с поблекшей изрядно душой смотрела на туристов из-за невзрачных окон, стыдясь своей бедности. Правда, пару добротных домов удалось рассмотреть. А где же люди, где молодая звенящая поросль, которой так много в городских дворах. Но будущего страны я не увидел… Толи все люди вымачивали из тел хвори-недуги в расхваленной  воде озера, набирая былинных сил, толи ещё какая глобальная причина выдула сплошь население, определить мимоходом и навскидку было невозможно. Около проулка лежала в грязи толстая свинья и наискось от неё две курицы, шевыряясь в земле, добывали бесплатный корм.   Притормозив, я сказал племяннице:
  - Кать, спроси дорогу, хавронья должна знать…
  Катя, зная мой подколистый характер, затопала ногами по резиновому коврику пола машины, делая вид, что бежит.  Свинья посмотрела в сторону незваных гостей,  хрюкнула, словно подсказывая дорогу, и мотнула сухим крючком хвостика. Нас, припудренных пылью, это развеселило, из полубессознательного состояния привело в сильно бодрое. Невдалеке виднелось казенное здание, как оказалось – закрытый магазин, дверь которого молча сторожил большой чёрный замок. Чёрт возьми!.. И тут никого.
  Печаль легко утянулась в голубой простор, когда из-за среднерослого конопляного загустья поблизости, высунул узкую собачью морду синий тракторишко и прытко чесанул  в чисто поле. Мы за ним!.. Технику, оказывается, не всю сдали в металлолом, а глубинку не полностью задавили реформы и колорадский жук…
  Тракторист оказался словоохотливым малым и показал узкой мазутной рукой в сторону, за деревню. Проехав деревянный, с виду ненадёжный мосток через овраг, поднялись на возвысь косогора, где стояли лохматые гренадёры в зелёных игольчатых мундирах, и в жаркий салон машины плесканул хвойный сладковатый дух. Опавшие с ёлок прошлогодние шишки валялись повсюду, припорошенные жёлтой хвоёй, а затравевшая дорога далее затекала в тёмный до мрачности, похожий на глубокий колодец, смешанный елово-сосновый не то лес, не то бор, не то дремучую тайгу. Корни, как чудовищные змеи наполовину всосанные землёй, страшили, и завораживали душу. Я остановил машину, - не мог проехать мимо, и – захлебнулся  цветочно-травяным настоем дикого угла бытия.     Прожужжала басовито муха, а вся природа, как вынутая из пчелиного улика медовая сота, источала  аромат первородной жизни, и тут же цикадной музыкальной россыпью окатило слух и расшитую цветами поляну, в золоте солнца. Здесь жил и звенел погожий день, и мы вместились в него своим присутствием.
 Такой благостной картины я давно не видал, захотелось влиться усталыми клетками  вялого тела, раствориться... В машине никто усидеть не мог - притомило движение.
- Где озеро-то? – говорила сестра, поводя руками, озираясь, и осматривая промежутки между деревьев.
- Найдём серебро, -  сказал я, намекая на озеро, и ловя носом пахучую струю воздуха из елового закрома, - здесь оно, солнышком прогретое…
  Немного распрямив косточки, мы двинулись дальше по сумрачной кривине дороги. сквозь хвойный коридор, и метров через пятьсот после поворота направо, увидели шлагбаум – изгибный ствол срубленной берёзы и двух небритых мужичков в омоновской форме.
- Въезд платный, - сказал один из них, подходя к машине. В руке держал вырванный из школьной тетради листок с круглой синей печатью.
- За что побор? – спросил я, вроде как не зная.
- Не побор, а плата, за экологию, - был дан напористый ответ.
  А забавно: невесть где с тебя трясут деньгу за въезд неизвестно куда – ни вывески, ни плаката, лишь два угрюмоватого вида разбойника имеют желание получить мзду. Что делать, подсобил мужикам большим денежным знаком, вложил в просящую длань как просили, шлагбаум подняли, и машина затопала колёсами по жёлтой осыпи хвои.
 Вот и озеро! Озеро-о!.. Матушка моя!.. Богородица!.. Большое и важное, будто на лубочной картине... Синяя гладь, бриллиант в малахитовой оправе из береговых сосен, берёз, камышей с тонкой опояской белых и жёлтых кувшинок. Вот она материя старинных письмен!.. А солнце неспешно вонзало золотые горячие лучи в озёрную волнистую шкуру, от которой поднималась лёгкая дымка, и мгновенно таяла…
  Оджипленный и затоёченный берег уже полнокровно отдыхал, вздымая волейбольные мячи над натянутой сеткой, а поджаренный на солнце люд визжал, рычал, хрюкал и тонко попискивал голосами. Женское и детское взвизгивание, мужское лошадиное ржание переплеталось в звуки активного движения и, казалось, на этом празднике жизни нет проблем, а есть дивный уголок природы, который создан для всех!..  Дымные и жарко-огневые костры, закопченные до синевы кастрюли и чёрные широкие морды сковород, разноцветные палатки и резиновые лодки, некоторые отдыхающие в обнимку и, как ёжики, с шампурами.  Иные спали в палатках, и высунутые наружу ноги, говорили о  насыщении души земными благами и глубоком провале в царство Морфея. Кто-то под кустом лежал наособицу, и на его носу блаженно почивал сытый комарик с красным пузом, а недвижимая умиротворённая рука не поднималась дать ему прогонную. Аура беззаботной, отрешённой жизни, с шашлычным раздымьем, витала над округой.
   С трудом, но удалось подыскать подходящее местечко в затишке для машины и палатки в густой тени берёзы рядом с вызолоченной солнцем полянкой в двадцати метрах от воды – лучшего места найти было негде. Натоптанный  прогал сквозь камышовый обруч выводил к водной чистине с притягательными барашками волн.
  Пьянея от кислорода, я привёл себя в купальное состояние – прочь кроссовки, джинсы, футболку и, зайдя в воду по пояс, стал греть её. Эту мальчишескую процедуру я провожу всегда, без неё купание не в счёт. Купальщики знают, в чём её тонкость и, чувствуя лёгкость в теле, ныряю в освежающую глубину, открываю глаза, и в слабо – зеленоватой воде вижу удирающего полосатого окуня. Окунь не дурак, знает, что попади под размашистую горячую руку, - несдобровать.
   Выныривая, вижу перед собой две маленькие пятки, взбалтывающие нептунову жидкость. Хозяйка пяток – морщинистая старушка, точнее пожилая чёрная русалка, плывущая саженками, взяла чуть в сторону и проскрипела:
- Молодой человек, вам не стыдно подныривать!..
  Я, как тот окунь, метнулся от неё, едва не выскочив из плавок. Господи Иисусе, спаси и сохрани!.. Придя в себя, поплыл параллельно берегу. Моё внимание привлекла сосновая изба, пускающая из себя в небо клоками дым. Банька!.. Она, родимая!.. Из влажно-огневого чрева, хватая крупными глотками свежий воздух, выскакивал с гоготаньем и диким воплем напаренный народ и красными снопами валился на воду. Ух!..
  Зачумлённый городской бытовухой приезжий люд расслаблялся, сёк грешные тела берёзовыми вениками, зачищая себя как электрические провода для контакта, чтобы в живительной воде растворить без остатка всё худое, прилипшее к телу… А внизу, на далёком дне, лежал заиленным большой космический камень, прилетевший  давным-давно из небесной необъяти и, пробив глубокую дыру в земле, притянул, осеребрив, беспризорную воду под своё начало. Я невольно ощущал магическую силу пришельца, нашедшего приют в вязком теле Земли на бесконечные века,  и он, лежащий под толщей кристально чистой воды, словно фокусировал свет из глубин немыслимого пространства Вселенной, а также её тепло и холод, её простоту и таинственность,  с её страшной недоступностью в понимании об истоках бытия.  Вокруг шевелилась живая поэзия, её рудименты первоначал трогал скиталец-ветер, который был не просто безвестный бродяга, а проводник от материи малоподвижной к материи иного рода – к чувствам и сердцам.
  Ладно, с природой соединился, пообщался на скорую руку, пора было и честь знать. Я вынул себя из воды, отдал берегу, где мои спутники сгоношили  костерок, и он махал красными крылышками, подзывая в круг тесной компании.
  На берегу озера, в окружении близких людей, душа неизменно просит, как гармонь музыкальных кнопок, долгого и честного разговора о жизни, питается не только словами, но и звуками окружающего мира: треском костра, плеском волн, шелестом листвы, бульканьем аппетитной ухи, чтобы потом в тухлой обыденности не терять высокое…
- Человеку не так много нужно для счастья, - сказал Серёга, подкидывая на золотые зубы огня мелкие полешки. – Дом, жена, дети, любимая работа, и чтобы жизнь согревала, как этот костерок. Меня притомили эти фуфлыжники, - он показал пальцем в небо. – Я устал от нескончаемого обмана, упакованного в благообразность заботы о себе. И вся страна знает, что верха к ней относятся как к шалаве, для них она не Родина-мать – дойная корова, поэтому творят с ней всё, что угодно, и она позволяет это делать. Почему…
- Почему? – переспросил я Серёгу, заинтересованный ходом его мысли.
- Да потому, что в подсознание россиян с помощью телевидения вживляется идея возможности украсть. Очень тонко и цинично. И население почти не реагирует на бешенную инфляцию, рост цен: хи-хи, ха-ха, пусть рвут карманы, мы наверстаем по-своему… А нет сопротивления материала – это пластилин, с ним что хотят, то и делают.
 Я поморщился.
- О каких карманах ты говоришь! Все сусеки подчищены с такой основательностью, что не найти и пылинки. Население под видом реформ душат всеми силами, а оно трусливо молчит. Во Франции малость добавили цены на горючее, и посмотри, профсоюзы какую бучу подняли!.. Вся страна две недели жила как на вулкане.
- И чего добились? – ухмыльнулся Серёга. – По горло заросли мусором.
- А мы в дерьме до подбородка и до реформ были, а после них – по макушку. 
  Серёга с удивлением посмотрел на меня.
- В каком это дерьме мы жили. Кто это мы? Я хоть и водилой работал, а жил как человек. Квартиру – заработал, машину - купил, в семье  только птичьего молока не было. Честно вкалывал, и мне честно платили. Да, спина мокрая была – посиди за баранкой, повози груз в жару и холод, это тебе не в кабинете  строить схемы воровства. А сейчас из меня хотят сделать быдло. Представляешь – меня!
 Я знал  Серегу ещё до того, как сестрёнка вышла за него замуж. Пусть у него не было высшего образования, но он не просто работяга, он мускул общества, его движущая сила и, зная это, Серёга, чувствовал свою значимость, силу, и требовал от руководства хорошей оценки своего труда. Платили. Морщилось, но платили.
- Смотрю на округу, - доверительно продолжил Серёга с несвойственной ему раздумчивостью, - ещё до этой деревни заметил – места необыкновенные. Воздух – медовый. А как здесь похабно. Природа создала небесную красоту земли, а человек запустил в неё грязную порочную пятерню, чтобы вытянуть живые соки и оставить после себя  смрад. И подленько так взгнусит о высоком – о нравственности, любви. Потом переместится, нечистый измыслом, чтобы до пыли вытоптать цветы на новом месте. И так до смертного часа. В чём его польза, в чём земное предназначение. Взять, а там хоть не расти трава…
  Действительно, округа была замусорена бытовыми отходами отдыхающих: замасленная бумага, пластиковые бутылки, мазутная ветошь, дополняли пейзаж красотами цивилизации, что было неприятно до спазма в горле. Посмотрев друг на друга, и не сговариваясь, мы поднялись и начали приборку округи, что, конечно, должны были делать люди, взявшие с нас плату за «экологию». 
  Моя жена и сестра хлопотали около продуктов, распаковав рюкзак. После дальней дороги и купания, захотелось кинуть на зубы витамины це – мясце, сальце. Уже что-то аппетитное пускало пузыри в котелке над костром… Выпили с повтором винца, азартно закусили. Изрядно замикитило…
  Голубое небо с шаром золотого раскалённого солнца отсчитывало очередные минуты миллионолетнего существования и мы, свидетели обозримого солнечного величия, отстранившись от выматывающих душу городских сумятиц,  ловили легковесные флюиды счастья, орошающего с небес душу.  Стало необыкновенно легко, но не от выпитого, от солнечной улыбки неба, которое стало покалывать лучами открытые плечи. Вся компания немедленно бухнулась в тёплую воду, а я намеренно замешкался…
   Метрах в двадцати от нашего бивака стройная девица в красном купальнике  мыла машину озёрной водой. Она её купала как родное дитя! Изящество, с каким она смывала грязь с колёсных дисков, полированных боков и крыльев железного коня, потрясала. Великая картина жизни – полуобнажённая чужая женщина!.. Я невольно залюбовался и, может быть, впервые в жизни пожалел, что бог не дал мне таланта художника. А так бы немедленно на ивовом кусте растянул  холстом свою рубаху и стал писать шедевр.   
  Чувствуя перебои в сердце, я стал входить в воду по неширокой просеке через камыши к чистине озера, и тут помойная порция воды плюхнулась рядом со мной.
- Простите, - сказал я, полуобернувшись, - вы зачем это сделали,  хотите купаться в помоях?
- Не твоё дело, - ядрёным баском ответила прекрасная незнакомка, зачерпнула ведро свежей воды и величаво удалилась, покачивая сочными окороками.
  Отбитый в сторону  сухим стальным тоном, я опасливо посмотрел ещё раз в направлении движения незнакомки и на панораме леса увидел за машиной на взгорке лежал, как боровок на подстилке, властитель её дум, её мужчина, очевидно, надравшись, как свинья. Вокруг валялась лепестками ромашки опорожнённая стеклотара.
  Нырнув в набежавшую волну, я потерял все ощущения, все связи с разумным миром и забыл, где нахожусь, ибо водная стихия, всхлипнув не то от смеха, не то от грусти увиденного, приняла меня в свои прохладные объятия, и я начал принимать душой и телом растворённые в ней ионы серебра, доброты и чувственности.
  Вода освежила, смыла высунувшиеся из черепа нехорошие мысли о нехороших людях и утянула их на дно для очистки.
- Э-эй, - услыхал я знакомый радостный вопль и на ржавом катамаране обнаружил Серёгу. Напрягая бедровые мускулы, мягкими рывками он подгонял к месту нашего купания плавсредство. Катамаран в глухомани, на таёжном озере – это впечатлило, это было как раз то, чего не хватало для полноты восприятия жизни.
  Скоро я понял, почему рабы на галерах были мускулистыми и крепкими парнями. Крутить педали катамарана и гнать по волнам его железное тело  – это вам не педаль газа в машине давить. Это работа, от которой дохнут кони. Мускулы ног деревенели: пять пассажиров - груз будь здоров…
  Развлекались как могли: ныряли головой вниз и оловянными солдатиками, плавали среди кувшинок в чистейшей воде. Она, горячая у поверхности, согревала, и её искренность и великая неизбывность не отпускала из объятий. Хотелось вновь и вновь чувствовать тепло и, казалось, что её удивительная магия своей живоносностью наполняет тело кровью с молоком… Полуубитые активным отдыхом, через два часа потащились к берегу. Глядя на любимых женщин, у меня вертелась мысль, не потому ли утомлённый Стенька Разин бросил княжну за борт, освобождаясь от балласта, что вечерело, и подходила волчья стая разбойников…
    Раздули задремавший костёр. Он завихлял дымком, ввинчиваясь в небо, и выпятил грудь. Тут же закружил назойливый комариный гурт, с острыми носами наперевес, донимая гнусавыми песнями. Но краснощёкое пламя бодро вставало на дыбы, на благое дело защиты туристов.
  Народ не спал всю ночь. Клубком крутился гужбан с музыкой, пугая медведей, росомах и прочую живность за тяжеловесными ёлками… Какой рус и нерус не любит без устали от комарья в глухомани отбиться огненной водой. И шипящей ракетой звезду для любимой поджечь. Не тих был наш бивак открытый, кто водку пил в мордас побитый,  кто в ночь вопил на мир сердитый, кусая лука ус…Таков был наш ночной улус…
  Ещё солнце не обросло рыжей щетиной лучей, как я поднял искусанную комарами физиономию от надувной подушки, прихлопнул с десяток кровососов на шее и одного отчаянного, пытавшегося спрятаться в ухе, и потянул из-под палатки удочку. Черви в банке тоже проснулись, и тоже засобирались на рыбалку.   
  На первый заброс откликнулся чебак, на второй чебачище, а дальше дело пошло с переменным успехом. То я выну рыбу из озера, то она меня обжулит, и освободит червя с крючка для жизни в своём желудке. Спустя час, около сорока чебаков плескались в пластиковом ведёрке на берегу – уха на пятерых была обеспечена.
  Недалеко, в прорези камыша к чистине воды, слышались голоса. Один звонкий, совсем юный, другой глуховатый, с матёростью тембра.  Очевидно, что рыба там не клевала, я-то прикормил место с вечера, раскидав жмых в камыши, поэтому у меня рыба пёрла дуром.
- Дед, когда ты поймаешь? - зудил капризулистый голосок за камышами. – Я рыбку хочу, где рыбка?
- Ты распугал её, - продирался сквозь камыши к моему уху неторопливый ответ. – Она же не дура, слышит нас, а ты ракудахтался на всё озеро – хочу-у! Сиди тихо, сейчас мы её цап-царапнем…
 Из чувства рыбацкой солидарности я отсыпал жмыха и отправился к горе-рыбакам. Прихватил и снятого с крючка минуту назад краснопёрого чебака, трепыхающегося в руке… Увидав меня, малец, четырёх-пяти лет, притих, заворожено смотрел как чебак мотает мускулистым хвостом и когда я протянул ему свою добычу, схватил обеими руками, сдавил, боясь уронить,  поцеловал в двигавшиеся жабры.   
- Деда, мотри, мне дали живую рыбку!.. Деда-а!..   
  Дед, не похожий на классического кондового деда  с бородой-лопатой до колен, был человеком средних лет. Положив удилище на пружинившую камышину, он оторвался от пристального наблюдения за крашенным поплавком из гусиного пера и с улыбкой взглянул на меня, потом на внука.
- Извините, - обратился я к незнакомцу, - попробуйте прикормить место жмыхом, клёв должен пойти…
  Тот пакетик взял с какой-то брезгливостью, как мне показалось, высыпал на ладонь содержимое и метнул веером на воду.
- Когда-то здесь не нужна была приманка, прикормка и прочие рыбацкие хитрости, - сказал дед без слов благодарности, сказал так, словно я был виновен в том, что рыба не клевала. – А рыбу просто черпали вёдрами. Как всё изменилось со времён моей молодости!..
  Затуманенными глазами он посмотрел сквозь меня куда-то в своё ушедшее время и, как я понял, оказался между прошлым и будущим, а настоящее прищемило его душу  тяжёлыми декорациями. Прошлое всегда кажется чище и легковеснее мосластого дня бегущего, поскольку из него успевает выветриться запах отходов жизни и, устаканившись в памяти, пускает измызганные брызги тоски об утраченном, якобы лучшем времени…
  Подкрашивая действительность, в листве на кривой ветке сидела зелёная птичка и давила тоненькими лапками на клавиши невидимого музыкального инструмента. И трель обвивала спиралью мягкое сердце.
- Как вам озеро? – спросил он меня, ожидая ответа грустной направленности.
- Озеро прекрасное, вода – чудо, жаль берег не обустроен современно  для отдыхающих, думаю, что здесь управляют временщики, и нет хозяйского глаза. Но вчерашнее купание освежило тело и душу так, что спалось как младенцу. Я здесь первый раз и впечатления наилучшие.
- Поставить бы здесь избы русские, чтобы приезжающие познавали глубинку Сибири, чувствовали давнее время, проникались уважением к своим предкам, и под крышей полноценно отдыхали.
- Но и дикий отдых имеет свои прелести, - возразил я.
- Бросьте. С удобствами приятнее. Мы ведь испорчены цивилизацией. А изба – это тебе  не тонкая палатка, не продуваемый ветром шалаш. Чувствуешь себя уверенней... Ладно, на первый случай сошла бы не изба, домик на курьих ножках, ведь кто-то мог додуматься это райское озеро облагородить, а то как было оно диким двадцать пять лет назад, так  прозябает в этом ничтожестве и ныне… Знаете, я давно уехал из этих краёв, жил неплохо, многого добился, а лягу спать – вот оно перед глазами! Не сотрёшь, не вытравишь. А вчера приехал с внуком и сыном. Увы, ничего не изменилось!
- В таком случае вы бросили чудо-озеро на произвол судьбы, и ваши жизненные устремления находились вне его. И что вы хотите!..
- Наверное, ваши слова имеют право на жизнь. Но мне известно, что озеро на границе двух областей, и большие начальники не могут договориться между собой как правильно стричь купоны. Вложит деньги одна область, другая тут как тут с открытым хапком - отдай половину. А кто согласится. Всё, судебная тяжба. А это гнилое дело. Результат у вас на лице. Вишь, комары как наели!.. И второй результат – в пустом бюджете, в итоге в проигрыше вся страна…. А я нашёл своё счастье. Правда, далеко от этих мест…
  Мужчина вроде как с похвальбой, с лёгким намёком качнул головой в сторону, где я заметил чёрный джип с московскими номерами. Видимо, добыв эту колёсную штуку и обладая ею, человек считал счастьем… Материальные блага в некотором смысле подвигают к пониманию счастья, но насколько оно становится близким душе… Почему счастливый человек вернулся туда, где был когда-то несчастлив. Глядя на него, я задавал себе вопросы, на которые  не знал ответа. Кинув остатки жмыха на воду у камыша, я почувствовал, что расхотел рыбачить и повернулся к деду.
- Порядок. Скоро будете радовать внука… Скажите, а счастье – это в жизни точка или этап к высшему блаженству?.. Где вы сейчас находитесь?
  Дед с недоумением посмотрел на меня.
- Вопросец!.. Отвечу ли – не знаю. Но мой отъезд был неизбежен и связан с давним поверьем жителей. Оно говорит, что здесь, в озере, водятся щуки с золотыми глазами. Мало кому удаётся добыть такую рыбку. А я добыл. А того, кто поймает, ожидает большой успех в жизни. Поэтому и уехал.
- Сказка про Емелю?.. А успех – это когда у тебя много денег, или нечто иное.
- Про Емелю, про него самого. Успеха без денег не бывает. Они появляются словно ниоткуда… И когда я поймал щуку, то увидел, что у неё один глаз был золотой. Вот он!..
  С этими словами дед вынул из-за пазухи портмоне, достал целлофановый пакетик, где я увидел золотую горошину с прозрачным камушком, похожим на бриллиант. Изделие напоминало глаз. Был ли это щучий глаз, или изделие ювелирное, уже не имело значения. Раздвинув пакетик, дед выкатил на ладонь этот глаз, и от него пошёл чудесный свет. Словно он впитал утренние лучи, многократно усилил сияние, и подавил красотою. Я был потрясён… Дед держал золотой щучий глаз на ладони и весь мир казался мне в иной ипостаси: с родниками ароматов и снопами лучей-колосьев и мне показалось, что я увидал дорогу, по которой следовало идти к счастью…
  Тут заклевало и на дедовой удочке… Я вернулся на своё место, смотал леску на удилище, поднял ведро с пойманной рыбой. Не выходило из головы сказанное про щучий глаз. Легенда, которую человек создал для себя, заказав у ювелира изделие под щучий глаз – это стоило уважения.
  Из палаток стали появляться опухшие физиономии. С похмелья и накусанные комарами. До синевы, до крови. Злые и радостные. Что, наконец –то закончилась ночь, что потушено комариное пламя, обжигающее паяльной лампой. Утро, божественное утро, смахнуло одним движением этих неутомимых тварей, смело прочь с видимого пространства, и можно стало вдохнуть полной грудью опьяняющий воздух. Свежий, влажно-солнечный, просачивающийся сквозь лёгкие и кожу человека, что вилы сквозь заплесневевшее сено, оживляющий дрябнущие клетки организмов. Лимонного оттенка свет, сок небес, сок древа жизни, разливался щедро, без меры и бухгалтерского счёта: люди же, как мухи в янтаре, лениво шевелили лапками и выкарабкивались из ночной малоподвижности к утренней суете и движению.
  Пошли деревенские коробейники, не очень разговорчивые, с печатью угрюмости на лицах, понесли яйки, млеко, плоскими крупинками творог, густую, ставь ложку – не упадёт, сметану, молоко, ещё парное, пахнущее коровьим выменем. Приезжий народ брал охотно свежую продукцию, откликался активно на предложение. Но меня удручали глаза продавцов, больше молодых женщин, в глазах жила непонятная обречённость. Толи угнетала праздность наехавшего из города люда, толи иные ускользнувшие от меня обстоятельства. Скорее всего, многолетняя цепочка событий в стране, порвавших души людей на клочья и разорившая деревню, привязала их кандальной безденежностью к безысходности и эта свершённая данность поставила несмываемую печать на лица. 
  Я взял пару куриных яичек с желтком глубокого цвета, и выпил сырыми, прежде посыпав солью, и размешав в хрупкой чаше скорлупы, потом смял хрустнувшее одно и второе пустые яйца в руке и бросил белые останки под ивовый куст как удобрение. Сложив хворостинки шалашиком, развёл утренний костёр, и над огнём подвесил котелок с водой для ухи. Потом вытащил за ногу из палатки жену, за ней сестру, чтобы полюбовались рассветом над озером и почистили рыбу. Конечно, услыхал не одну пару ласковых, но что делать, у романтики есть свои щипы и прелести. Через час наваристая уха щекотала ноздри таким запахом, что у соседей сработала сигнализация машины, а вся наша компания стала с аппетитом поглощать уху. Ели без наеду...   
   - Ребята, не желаете стерлядки?
 У кого не ёкнет сердце при названии этой рыбы. Мужик, кинувший вопрос в нашу сторону, прощупывал колючим взглядом накрытый стол и лица компании. Благодушные от сытного завтрака, мы клюнули, закричав: - Давай, давай!  Стерлядь была плохонькой, замороженной в виде брикета и предлагалась по разбойничьей цене.
- Откуда рыбка? – спросил я мужика и второй частью вопроса показал себя полным профаном. – Неужели из озера?
- Здесь нет стерляди, не водится, - ответил тот с ноткой удивления. – Стерлядь – речная рыба.  Привёз из города.
- Вы бы принесли медвежьего сала, краснобрового глухаря, привели на поводке кролика, выдав за пойманного в силок зайца, но только не рыбу из городского магазина за триста километров. Чушь какая-то.
- Так не будете брать? – в ответ на мою раздражённую иронию, спросил мужик с помедлением. По лицу его скользнуло чуть заметное презрение, вперемешку с досадой за предпринимательский промах, какое бывает у торговых людей в момент отказа брать товар покупателем.
- Возьмём…
- Козье молоко-о!.. – с певучим растягом прокричала красотка, метя зазывом в нашу компанию, обходя ивовый куст за палаткой, и полыхнула румянцем щёк, при этом в её глазах было столько озороватости, что молока захотелось.
  Уезжали под вечер… Чёрный джип находился на том же месте. Я больше не подходил к деду и внуку, но, судя по радостным крикам юного создания, на уху они поймали…   Накупавшись целый день в серебряной воде, я чувствовал необыкновенный прилив сил. И не только я один.  Но в голове катился перекати-полем ворох мыслей.  Медвежий угол природы прогрел душу и напитал такими чувствами, что хотелось жить в черствеющем обществе по-новому.
  Выехав из таёжно-хвойной сдавленности, я обнаружил, что и озеро скрылось враз, словно и не было его в помине. А над пиками высоких сосен висело, глядя осмысленно, что золотой щучий глаз, солнце, прикрытое наполовину веком чернеющей тучи. Стал накрапывать дождь…