Меня убили в Сараево.
Я был сербом.
И убил меня, кстати, серб.
Жертвы снайперского огня не имеют национальности.
Я, правда, не успел это осознать. Потому что стал трупом.
Но если разобраться, это и к лучшему. Моя сербская кровь освятила землю этой паршивой Боснии. Благословила ее. Очистила от скверны.
Жаль, что ее вылилось так мало. Окропила не больше квадратного полуметра.
Это быстро поправила наша артиллерийская батарея с горы Игман. Послала несколько осколочно-фугасных снарядов в жилые кварталы.
Один разорвался прямо рядом со мной.
Мое тело разлетелось на кусочки и засеяло гектар.
И только вот эта рукопись, выпотрошенная взрывом из моей одежды, долго парила в воздухе. Повиливала чернильными листами:
«Жора Чмосич.
Про все это
Я живу в доме, построенном после войны. Семейка моя тоже окопалась здесь, благо у нас тут четыре комнаты.
Меня это вот как достало!
Вечно мать зудит:
- Сделай то, принеси это!
Отец приходит поддатый, начинает учить меня уму-разуму, говорит разные приятные вещи:
- Молодец, сынок, ты весь в меня пошел!
Из угла все это постоянно комментирует дед:
- Да уж, слава Богу, что я не доживу до того времени, когда он станет таким же уродом, как ты!
После начинается склока, я иду на кухню, открываю холодильник, достаю бутыль шипучки. Наливаю стакан, появляется матушка:
- Опять только себе налил! А что, остальные не хотят? Иди, предложи отцу и деду!
Ходить нет надобности, я и отсюда слышу, как два этих павлина недорезанных кудахчут. Скоро полетят перья, это уж как п … ды дать. К чему им сейчас лимонад? В рожи друг другу плескать, что ли?
- Мамочка, ты хочешь лимонаду?
- Да отстань ты от меня со своим лимонадом! Пьешь один, так пей и дальше! Даже старшему брату не догадался предложить!
- Так ведь его дома-то нет, братца моего старшего!
- А ты, небось, без моей подсказки и не догадался бы ему предложить!
Мать уходит в комнату.
Сегодня отцу и деду от нее влетит по первое число.
С какими жлобами живу!
Хорошо, хоть старший брат есть. Я, правда, предпочел бы, чтобы его не было – как-никак мы с ним живем в одной комнате. Это меня жутко стесняет. Ведь у нас четыре комнаты, итого – каждому по комнате. Но нет. Мать с отцом живут вместе, дед отдельно, как ветеран народного хозяйства и всяких там битв за урожай, мы с братом – вместе. Четвертая комната у нас гостиная. Мать натащила туда кучу антикварного барахла, развесила занавесочки, такие чистенькие, что в них даже высморкаться страшно и говорит:
- Это наша парадная зала!
- Она предназначена для больших праздников!
Я обращаюсь к ней:
- Мам, а можно я поставлю вот тут, в углу, раскладушку и буду ночевать здесь? Я хочу спать отдельно от брата!
Драки не было, была моральная проповедь:
- Да ты в своем уме, олух царя небесного?
Ты что, не видишь, что паркет здесь лаком покрыт?
Ты своей раскладушкой его исцарапаешь!
Что люди-то скажут?
Что Чмосичи как забулдыги распоследние живут?
Тебе же семью опозорить – плевое дело!
Ишь, барин нашелся – хочет лежать в собственной комнате как Вождь в Мавзолее!
Вот женишься – и будешь жить в свое удовольствие, как тебе заблагорассудится!
Ты эти замашки брось!
Я в твои годы вообще в интернате жила, а там-то в одной комнате не две, а все сорок две кровати стояло!
Все там спали – и мальчонки, и девчонки, и даже один русский, старенький дедушка Сидор Землянухин!
Вот как мы жили, не то, что ты!
В принципе, дальше я знаю. То есть, не то, чтобы знаю, но очень хорошо могу себе представить. Мне старший брат уже до черта подобных баек натравил, и все на ночь. Ну да, точно таких же: одна комната, темная или полутемная, двадцать девушек, двадцать парней, кровати там… Пожалуй, кроватей нет. Есть ковер, мягкий и теплый. Если глаза не открывать, то можно вообразить, что резвишься ночью с какой-нибудь про****ушкой на лужайке. Это называется «swinging», групповуха по нашему. Я думаю, что в такой комнате просто обязан сидеть какой-нибудь русский недодел старый, очередной Пидор Сидорович Землянухин и следить за порядком, на карманном биллиарде играть. Брат рассказывал: пошли как-то туда с тусой своей. Ну, девок раздели, сами быстренько обнажились, начали прыгать друг на друге. Браток запарился, а на стене плакатик презанятный висел: «Анальный секс запрещен!» Брат нашел где-то огрызок карандаша и приписал: «Геморрой потревожишь!» Смеху было!
Хороший брат у меня, ко взрослой жизни готовит.
Самому-то, обалдую безмозглому, уже в армию скоро, вот и оттягивается, пока его время и муниципальные товарищи терпят. Не знаю прямо, будет ли кто-нибудь на этой грешной Земле, кого я буду любить больше, чем своего брата. Правда, есть одно «но», с больших букв «НО», за которое я брата прибить готов, будь старшим я, а не он. Вот ложимся мы спать, брат снимает трусы, швыряет их на свой письменный стол. Он уже взрослый, он спит голышом, а я пока стесняюсь. Затем рассказывает мне про очередную свою поклонницу, что он с ней уже делал и что еще сделает в будущем. Я брату верю, но слушать его все равно противно. Я его ни разу с девушкой не видел, то есть видел. Я за братом специально шпионил, поскольку вообще люблю это дело и хотел еще в достоверности его слов убедиться. Ну да, сидел он пару-тройку раз в летней кафешке с какими-то девицами, руками по столу елозил, краснел чего-то, заикался. Вел себя как жлоб, а не как секс-символ. Жаль, что на самом деле мой брат никакой не ходячий член, а просто так … а историй об этом интиме целую охапку знает. И все на ночь рассказывает. Я говорю: «Свинство какое-то! » и засыпаю. Брат ждет минут десять, пока я на самом деле засну (а я вообще засыпаю быстро), потом начинает мастурбировать. Сначала он делает это тихо-тихо, как будто мышам за стенкой подражает. Он распаляется сильнее и сильнее, и вот уже начинает скрипеть кровать. Брат вызывающе пыхтит. Я, между тем, опять бодрствую. Засыпаю-то я быстро (об этом я говорил), но и просыпаюсь быстро. А попробуй поспи тут по-нормальному, когда в двух метрах от тебя брательник мастурбирует! Вообще, это уже нечто вроде игры получается: я не сплю, но делаю вид, что сплю, а сам вынужден наблюдать, как эта подлежащая призыву дубина занимается самоудовлетворением. А братец наверное знает, что я за ним подглядываю, но продолжает свое грязное дело. Может, он кайф дополнительный от этого ловит, может всерьез думает, что я крепко сплю.
Если это так, то он еще глупее, чем есть на самом деле.
Да и мастурбирует он как-то занудно. Меня это сильно разочаровывает. Все-таки я за брата всей душой болею. Я действительно хочу, чтобы у него все было хорошо. Каждый раз, когда я за ним подсматриваю, я стараюсь получить хоть эстетическое удовольствие от созерцания этой носорожьей страсти. Я хочу, чтобы мой мастурбирующий брат удовлетворял бы и меня, в переносном смысле разумеется. Удовлетворял бы мой единственный глаз, вот что я имею в виду! Я не знаю, что он для этого должен делать – сбросить одеяло, которым он зачем-то прикрывается, и мастурбировать открыто, мастурбировать на четвереньках, на голове, или просто кончать в потолок. Хотя я и младший брат, но уже достаточно взрослый для своего возраста, и простого прослушивания эротических историй перед сном (перед каким, к черту, сном?) мне не хватает. Он должен меня учить, это долг старшего.
А чему вообще он меня учит?
Его мастурбирование внушает мне отвращение. Он мастурбирует точно также, как общается с девицами в кафе. Никакой разницы: те же активно дрожащие руки, то же покраснение щек, такое же сбивчивое дыхание, а слова забивают ему глотку также, как сейчас вот семя – мочеиспускательный канал. Я молю Бога, чтобы он не позволил братцу до его ухода в армию отбить у меня охоту к онанизму.
Эх, если бы я ночевал в гостиной на раскладушке!
Вот я бы ему показал!
Но я сразу представляю себе, что сказала бы мать, узнав о том, чем бы я мог заниматься в самом сердце ее образцово-показательной квартиры.
Бр-р-р-р!
Аж мороз по коже, мысли об извращениях, на которые способна матушка, гейзером ударяют в голову. За что-то подобное – а я уже не помню, за что – она лишила меня глаза. В описываемом гипотетическом случае она оторвет мне … ну, в общем оторвет, это точно. Но сейчас она спит, и все спят, братик уже пять минут как успокоился, а мне не до сна. Все-таки мой брат – хороший человек. Своим поведением он сумел привить мне чувство здорового соперничества. В этом я его обставлю, поскольку начал раньше. Я отправляюсь в ванную комнату, я онанирую именно там. В тех случаях, когда мать с отцом оккупируют ее на два часа, мне приходится довольствоваться туалетом, но и там неплохо. Когда я еще немного подрасту, я обязательно сообщу брату о своем опыте времяпрепровождения в этих уютных местах. Оповещу его исключительно из соображений гигиены, понятие о которой братцу практически неведомо. То есть ведомо, конечно. Зубы он чистит регулярно, раза четыре в неделю, умывается с мылом, прыскается дезодорантами всякими, иногда вазелином смазывается. Вообще, в этом плане он не потерян для общества. Я просто немного подрасту и скажу ему, как все это можно делать гораздо чище.
И еще деду скажу.
Потому что он меня, со свойственным всем старым людям бессердечием, здорово задел.
Маразматик вообразил себе, что я запираюсь в сортире на десять-пятнадцать, а то и все двадцать минут из-за того, что у меня случаются запоры. Резонное предположение, за временным отсутствием исключительно правдивой версии событий, но и ужасно бестактное. У всех дедушки как дедушки: сидят себе тихо, не выеживаются, считают деньки до крематория, сморкаются туберкулезными соплями в клетчатые носовые платки. Некоторые даже про войну рассказывают. Счастливая идиллия обретенного старческого времени! А мой дедуля, как только эта блестящая мысль его осенила, выполз во двор на костылях своих и давай языком чесать про мои «запоры»:
- Вы представляете, у моего младшего внука кишечник плохо работает!
- Нет, не обсирается!
- Гораздо хуже!
- Из него дерьмо не выходит!
- Да-да, запоры!
- Это вы представляете себе – труднопроходимость кишечника, как у нашего генерала Трошича! Так ведь генерал-то – заслуженный вояка, в войну танки немецкие задницей останавливал! Вполне естественно, что на закате своих благородных дней с ним приключилась такая неприятность!
- А тут пацан – и туда же, в герои метит!
- Это же подумать только – в таком сопляцком возрасте – и запоры!
- Сколько ему лет, вы спрашиваете?
- Да не знаю я, сколько ему лет!
Вокруг деда собирается толпа таких же допотопных пердунов, всем им охота послушать старину Радована Чмосича, героя войны и подполковника в отставке. К слову, монологи о запорах их мало интересуют, поскольку ежедневно каждый из них проводит в сортире куда больше времени, чем мои двадцать минут. Любой из них мог бы написать не один том о собственных кишечных страданиях, если бы сохранил способность к бумагомаранию. Глядя на них, я все больше убеждаюсь в том, что пачкать бумагу они могут только в том священном месте, где уединяюсь со своими необузданными фантазиями. В общем, мнимые проблемы моего пищеварительного тракта не выдерживают конкуренции с их реальными, и пролетают мимо их ушей.
Но мне все равно обидно.
Мои знакомые и приятели – ну, то есть те, кого я так называю со своей склонностью к переоценке всего; они так, одноклассники – никогда не появляются в нашем дворе, поэтому маловероятно, что они когда-нибудь услышат бредни дедули. Все же гарантий нет никаких, и у меня есть все основания дико обижаться на обветшалого предка.
Я ведь никому не треплюсь о том, что все его военное ветеранство – липа. Отец об этом сболтнул мне по пьяной лавочке, когда мы с ним раздавили бутылочку ракии. А ему, в свою очередь, проговорился сам героический дедок, когда хватанул лишнего прямо на отцовской свадьбе. Свадебка была веселой, ничего не скажешь. Отец уморительно об этом рассказал своему нежно любимому отпрыску, мне то есть. Не повезло отцу по жизни. Сдуру обрюхатил девку какую-то после танцулек, а она возьми да и настучи нашим районным партийцам. Сделала официальное заявление о случае аморального поведения, а аморальное поведение абсолютно недостойно человека, который является сыном почтенного старины Чмосича. Заявление это месяца три по всяким там парткомам-херкомам шаландалось, вроде как гроза и миновала, а тут – бац! – и спустили сверху, из столицы указание об усилении ответственности за морально-бытовое разложение, которым мой отец всю жизнь занимается.
Да и как ему этим разложением не заниматься, если и на свет Божий он появился благодаря исключительно ему?
Если непруха становится судьбой, а судьба еще и поворачивается к тебе задом, то уже все, плюй на свечки, уходи на дно.
Короче, бумаге дали официальный ход, и вот уже секретарь какого-то кома кладет ее на свадебный стол папашки моего и говорит:
- Поздравляю тебя, товарищ Чмосич, с законным бракосочетанием с приятной во всех отношениях государственной девицей Любицей!
- Очень рад, что партийная честь и совесть для тебя не пустой звук, что ты полностью раскаялся в своем неблаговидном поступке и теперь вот женишься на матери твоего будущего ребенка добровольно и, может быть, даже по любви!
- Очень рад, что не пришлось доводить дело до Высшей Ревизионной Комиссии, которой, как ты знаешь, очень даже нравится копаться в чужом грязном белье и делать из всего этого оргвыводы!
- Очень я рад, что ты отмылся от прилипшей к тебе буржуазной грязи и снова стоишь в одном ряду с нами, с твоими чистыми партийными товарищами!
После этих слов дедуля аж заревел от счастья, что карающий меч ВРК сегодня не опустится ни на его пустой шарабан, ни на папашкин. Секретаря тут же сажают на самое почетное место, спихнув с него мать дела, прабабку мою, которую я ни разу, что естественно, не видел. Дед ему лично льет в стакан сливовицу, лебезит перед его красной харей. В партию отбирали по многим критериям, но основной был таким: насколько красная у тебя рожа. Во-первых, таким было постановление Вождя о приеме в партию новых членов, номер 776854, дробь «Ж»: лицо должно было быть всенепременно под цвет партбилета. Корочки партбилета красные – вот уж тут будь любезен, если хочешь функционером стать, соответствуй ему внешне. А во-вторых, я даже иногда думаю, что иначе и быть не могло. Партийные товарищи всегда были нашим атакующим авангардом, они всегда шли впереди, они бросали всех нас на амбразуры, они олицетворяли мощь нашей Системы. Допустимо ли, чтобы люди с белыми контрреволюционными физиономиями являли собой облик нашей партии? Никак не допустимо. Вот потому все молодые и не очень молодые, выдвиженцы и содержанцы, здоровые и больные, мощняки и хилятики – словом, партийцы – всегда поддерживали красную краску на своих несвежих, интриганствующих лицах. Делали они это по разному: одни..."
Вот и все. Где же остальное?
А остальное сгорело.
Или мусульмане растоптали во время встречного боя на улице.
Ничего не осталось.
Меня убили в Сараево.
Sotamies