Паучок был удивительно ловким. Его маленькое тельце, со стороны напоминающее две слипшиеся маковки, одна из которой в два раза меньше другой, уверенно держало несколько пар дугообразных юрких тоненьких ножек. Он, походив по кирпичной стене, прыгнул с небольшого выступа и стал качаться в воздухе, то поднимаясь, то опускаясь, при помощи почти не видимой для глаза людского шелковой ниточки.
Но вскоре ему помешали заниматься любимым делом. Это были люди, которые, проходя мимо, создавали воздушную волну, что паучка то и дело покачивало; а то и вовсе задевали его своей одеждой. Вот один из них, зацепив рукой ниточку, присел у стены. Паучок даже не заметил, как, проделав непроизвольно головокружительный трюк, оказался на тыльной стороне его кисти.
Он стал бегать по теплой поверхности, напоминающей нагретую на солнце кирпичную стену, но в отличие от нее непонятно мягкую и немного волосистую, что ему напомнило отчасти редкие заросли растений.
Человек, заметив крошечного хищника, дунул. Он отлетел в сторону вниз, и, будто при помощи сокращающейся пружины, конечно, не так уж быстро, но снова оказался на том же месте, откуда был выдворен. Человек дунул еще раз. Но бесполезно. Тогда он указательным пальцем щелкнул по руке недалеко от паучка. Его отшвырнул сильный толчок, но он вернулся опять.
Паучок не понимал, что таким путем желают от него избавиться. Он не признал в огромном для него человеке живого существа. Все происходящее он воспринимал не более, чем стихийное природное явление.
Вдруг на руку человека села муха и стала озабоченно ходить взад и вперед, что-то вынюхивая. Шла, шла и наткнулась на маленькое даже по сравнению с ней создание и даже показалось, будто она, проявив недовольство из-за этой встречи, злобно проворчала. Человек ожидал, что паучок нападет на нее и больно куснет за брюхо. Но не тут-то было: он, словно испугавшись, задал стрекача. Вскоре полез на рукав рубашки, откуда через плечо перешел на родную стену.
Скоро он нашел себе удобное свободное место для будущей своей жизни — большое углубление в форме окна, такого, каких в стенах этого дома имеется во множестве, но почему-то не ставшего, как они, светопропускающим приспособлением.
Со дня его обоснования здесь по человеческим меркам прошло не так уж много времени, и вот он стал зрелым пауком, внушающим насекомым, попадающим в его сеть, большой страх.
Паутину он сплел в левом углу, где должна была быть верхняя оконная рама. Рядом находилась глубокая щель, служившая ему прекрасным укрытием.
Судьба его не баловала вначале обилием жертв, попадающих в его широко расставленные силки. Но, как говорится, чем богаты, тем и рады — пищи, можно сказать, хватало. Первые более удачные для охоты дни преподнес ему какой-то чудак, бросивший у стены несколько крупных толстолобиков, выловленных в пруду. Под лучами жаркого солнца их блестящие тела потускнели, постепенно нарастал запах, становясь все более неприятным. Их окружила стая мух. Вот тогда три одуревших от нежданного богатого пира насекомых почти одновременно попали в его ловушку. В это время паук сидел в углу на краю щели, где царил сумрак, и спокойно отдыхал. Вдруг по его ножкам пробежало сильное сотрясение, передаваемое пленниками по шелковым нитям сети, и послышалось громкое двойное жужжание. Вскоре дуэт превратился в трио. Паук окинул взором свою ловушку и, заметив три свежих жертвы, важно зашагал к ним, легко перебирая всеми парами своих конечностей. По мере его приближения муха, находящаяся ближе всех к нему, усилила свое жужжание. Перед ней был настоящий грозный хищник.
Он резко тронул ее когтевидным кончиком передних своих ножек и выделил оттуда яд. Муха, сильно прожужжав в своей предсмертной агонии, притихла. Паук, облив ее брюхо быстро разжижающей ткань жидкостью, невозмутимо приступил к своей трапезе.
В этот день попались в сеть еще несколько мух. Так могло бы продолжаться еще долго, но пришел дворник и убрал толстолобиков. Он бы мог своей метлой запросто смести и его владение, но, к счастью паука, дворник всегда ходил с опущенной головой и в поле зрения ему попадало только то, что находилось на земле.
После этого случая всё снова вернулось в свое прежнее русло. Однако вскоре его жизнь окончательно изменил другой случай. Кто-то из людей вспомнил, что на стене выше имения паука висит ночной фонарь, лампа которого перегорела в еще незапамятные времена. Человек вкрутил новую лампочку. Ночной искусственный свет паука, безусловно, раздражал. Но его спасла та большая щель, где он любил отдыхать. Пришлось ему переделать и паутину.
Зато жертв теперь было более, чем достаточно. Фонарь по ночам окружали сотни, тысячи насекомых, многие из которых попадали к нему в плен. Теперь он мог бы прокормить у себя дюжину таких же пауков, как он сам.
Жизнь его не была однообразной и скучной. Время шло. Как и другие живые существа, он позаботился и о потомстве, общался со своими собратьями, которых было немало в стенах этого старого дома.
Но вот пришла осень, начались беспросветные дожди, наводя тоску. Как только они кончились, ударил первый мороз. Конечно, по сравнению с зимним лютым, он был безобидным. Но этого было достаточно, чтобы до следующего лета исчезли многие виды насекомых. Пропал и наш паук. Что с ним случилось, неизвестно. Не видно его нигде ни живого, ни мертвого. На его осиротевшей паутине висят высохшие мухи, неизвестно откуда-то взявшийся таракан и другие насекомые.
Холод пришел в ясную ночь. Утром выглянуло солнышко, к обеду потеплело и в тот же день установилась удивительно теплая погода. Тут же появились поздние насекомые. Одна из мух села на теплую стену возле выемки, где сиротливо висела слегка потрепанная влажным ветром и морозом сеть исчезнувшего паука. Немного по-, ходив, она залезла под паутину по узкому пространству между нею и стеной. То ли не заметила муха сеть, почти лишенную запаха хищника, то ли была уверена, что легко выберется оттуда. Но вскоре ее крылья запутались в ниточках старой ловушки. Долго она трепыхалась, однако выбраться оттуда силы у нее так и не хватило.
Впереди еще предстояло быть множеству теплых дней, и она могла бы еще радоваться жизни. Но... Не станет она и пищей для паука, оставившего свою западню, в которой никому теперь нет никакой нужды, но всё еще действующую. В этом и была бессмысленность ее трагедии.