XII. Цивилизационный шок
Наконец-то я в самолёте, скоро и кислая конфетка подоспела, «Взлётная», «Отлётная» или просто – отвальная? Ни самолётов, ни высоты я не боюсь, даже с похмелья тошнота не грозит, наоборот, проголодался, есть хочется. Аэрофлотские девушки покормили нас поднебесной пищей, стало легче. Первая остановка – восточный Берлин, затем уже Вена. В Берлине, хотя и восточном, повеяло западом. Долго чего-то ждали. Прошёл слух что бармен, за железный рубль, отпускает пиво. Пошёл, выпил, стало ещё чуть легче. Опять в самолёт, кто-то вслух отметил, когда примерно мы перелетели зону соцлагеря, засмеялись. В Венском аэропорту особая деловитость. Сразу отделили «чистых от нечистых», и улетающих в Израиль под дулами автоматов охранников увели. Канун западного Рождества – 24 декабря, Вена сверкает иллюминацией. Кто-то позвал в Стефан Дом, кафедральный готический собор Вены. Было впечатление, что половина прихожан это русско-еврейская публика, всюду русская речь. После службы, справляли Рождество по-русски, пили привезённую водку, закусывали колбасой с хлебом, были и заморские явства – бананы, апельсины!
В пансиончике, куда меня сунули, душ общий, а не в каждом номере. Пошёл мыться, мыло есть, а мочалку из России не прихватил. Что делать? Попросил у какой-то толстой русской блондинки её лифчик и им мыл себе спину. Русская изобретательность. Душ невиданный: стеклянная кабинка – локти не расставить, а вода жиденько прыскает из маленькой душевой головки, экономят, буржуи. Совдеповское бытовое сознание ещё долго сопровождало меня по свету.
Раскидали нас по фондам, я попал в Каритас – католический. Толстовский фонд, православный, переживал тогда кризис или ещё что-то, но меня приняли в Каритас. Деньги всюду отмусоливали в одном и том же количестве, на еду и питьё хватало. В фонде меня обслуживал товарищ по несчастью – алкоголик. Дрожащими руками, мучительно долго, постоянно засовывая в пишмашинку сухой листик «Tipp-Ex» для исправления опечаток, он создавал какую-то короткую справку для меня. От сознания своей слабости он был добрый и застенчивый.
Даже на меня, равнодушного к материальным благам, производили впечатление витрины Венских магазинов. Колбасная витрина, увешенная и уложенная невиданной жратвой, была просто антисоветской пропагандой. Теперь мне ясно стало, почему так неохотно отпускались подсоветские граждане за кордон. Но ни колбасные и ювелирные витрины на чистых улицах, ни приветливые австрийцы, ни музей с шедеврами П.Брейгеля Старшего, не потрясли меня так, как витрина эротического магазина. В ней – открыто, ясно, вертикально и прямо стоял ***й! Не живой, конечно, муляж, но это был ***уй, да ещё раза в полтора больше обычного. Были и коробки с искуственными вагинами, через пластик виднелось содержимое – развёрзтое и окруженное искусственной шерстью. Были ещё какие-то шарики, цилиндрики с закруглёнными вершинами, тюбики, куклы и прочее неведомое. Какая же здесь обитает цивилизация? Почему никто не толпится у витрины, не берёт магазин штурмом? Ни у кого не стоит? Но я видел своими глазами уже много детей, значит могут производить их. Внутри магазина – толпа у стенда с порножурналами, кажется что вся Восточная Европа представлена тут. Полистал и я , хорошее качество цветных фогографий и печати, можно разглядеть каждый волосок на женском лобке или мужском анусе.
Новый, 1979 год, встретил смутно, кажется с Россами. Днём был дождь. Почти тепло, а когда я проснулся ночью у себя в пансионе мучимый жаждой и полез за бананами положенными между окон, то увидел, что они почернели от мороза. Банан промёрз, так холодно было на улице, зубы болели от ледяной зернистой мякоти. Запивал водой из-под крана. Больше я ни разу в жизни не ел мороженых бананов, а можно вспомнить вкус, сунув их в морозилку холодильника.
Игорь Росс чётко действовал по своему плану – добиться успеха и преуспеяния на Западе. Он снял большую квартиру с высокими потолками, купил материалы и упорно работал на картоне. На одной работе я увидел тшательно нарисованный член, маскирующийся в полуабстрактной композиции. Алла, его жена, подсунула пачку порножурналов, мы на Западе! У них было уютно, растворимый кофе «Максвелл», печенье, кое-какая закуска. Игорь предложил повесить у него холсты, хотя бы и без подрамников.
А где же мой багаж? Кажется, папка и рулон с холстами ехали от Берлина поездом и получать их надо было на товарной станции в Вене. Эмигранты объяснили куда надо ехать и я добирался дорогим общественным транспортом, расспрашивая дорогу с помощью остатков школьного немецкого языка. Как я нашёл?! Теперь трудно себе представить. Служащий повёл меня по железнодорожным путям, открыл товарный вагон и выдал мне рулон с холстами и папку. Квитанция на багаж у меня была. Теперь я пёр на себе свои шедевры на холсте и потенциальные шедевры в форме тряпичной бумаги с водяным знаком «Гознак». Руки у меня обрывались от тяжести, я был готов бросить и то и другое прямо на путях, но упорство взяло своё, да и грех такую бумагу выкидывать. Гнилая австрийская зима, с её сыростью, не разрушила мои холсты, проклееные желатином, а не казеином.
Повесил пару холстов у Россов. Местные деляги, говорящие на идиш, скупали картины художников из России за гроши. Одна моя работа – куполообразные формы и крест стремящиеся вверх – быстро продалась. Говорили, что купил её Орлов, руководитель Закрытого сектора в НТС. Шиллингов было немного, но хватило на маленький газовый пистолет и десяток патронов к нему. Испытал его в какой-то парадной, грохоту было много, я видел облачко дыма и газа, и быстро свалил от греха подальше. Теперь мне КГБ не страшен, почти серьёзно думал я, чувствуя себя вооруженным, хотя и не до зубов, и защищённым.
Льва Александровича Руткевича знала вся Вена, во всяком случае – эмигрантская, а я был с ним знаком ещё по Ленинграду. Пошёл в его представительство НТС – хаотичная квартира с постоянно толпящимся народом. Отапливалась квартира печкой на солярке стоящей в большой комнате. Там была библиотека, проводились доклады, ночевали этээсовцы из центра во Франкфурте на Майне. Сам Л. Руткевич, из соображений безопасности, жил в другой квартире, тогда ведь и похитить могли. Сказал ему о своём намерении вступить в НТС и он сразу согласился поручиться за меня.
Принимали меня в НТС сам Орлов и Руткевич в феврале 1979 года. К тому времени меня перевели из пансиона с завтраком – булочка, джем, масло, кофе с молоком и сахаром, и душем, где я мылся лифчиком, в другой. Тут была одна комната, две кровати, плита для готовки пищи и жилец по фамилии Бульба – украинский националист. Он отлично готовил постный борщ и был запойный пьяница.
Процедура приёма в НТС не очень сложная. В присутствии поручителей я написал и подписал клятву /смотри «Программу НТС» раздел – «Вступление в НТС»/, прочитал вслух и сжег её. Традиция – времён войны, когда архивы хранить было негде. Затем – дружеский ужин с бутылкой водки и борщём сотворённым Бульбой. Во время ритуала приёма, он тактично удалился из комнаты. Я вступил в НТС, так как это была единственная русская действующая антикоммунистическая организация, ставящая целью свержение режима или его радикального изменения изнутри. Разумеется, ни русофобией, ни россофобией в НТС и не пахло. Интересующийся может сегодня легко найти материалы НТС в России, там издаётся журнал «Посев», есть страничка в интернете.
Активисты, подобные мне, были нужны Союзу в центре, во Франкфурте на Майне, в Германии. Поэтому мне предложили перебраться в ФРГ, то есть перейти границу и попросить политического убежища, что с моей израильской визой было проблематично, но возможно. Рабочее место мне гарантировало бы издательство «Посев», что важно для получения права на работу и постоянного вида на жительство. Орлов составил простой план. Он везёт меня на своём «Жуке»-Фольксвагене до границы, я перехожу её пешком и он подбирает меня в условленном месте у моста. Мост будет означать,что я перешёл границу. Это важно, так как на границе нет ни колючей, ни иной провлоки. Договорились о дате, когда Орлов опять будет в Вене, где-то в начале марта, а пока я резвился на свободе и зачитывался книгами Солженицына, Авторханова, Дж. Орвелла, Милована Джиласа, Д. Баррона и других.
Австрийский журналист с русской блондинистой женой, высланный из Москвы за «несоответствие», пригласил меня и ещё пару русских к себе домой в гости. Долго вёз меня почти бесшумный Венский трамвай – платить, не платить? Схватят контролёры за жопу, так от штрафа не отбояришься. Собственный дом журналиста был шикарный не только по нашим совдеповским меркам: большой, двухэтажный, с садиком, где летом можно прохлаждаться и хоть чаи гонять, хоть пиво посасывать. Жена у него – тощая красавица, все хотят её, но она хранит верность мужу. Угощал нас хозяин пивом, ужином, как-то быстро я отрубился. Утром проснулся замёрзший, что-то проглотил на завтрак, глотнул и пива. Хозяин с женой, на машине повёзли меня в город. Мне, уже в Вене, приспичило отлить. Остановились. Пока я искал место и справлял малую нужду, то либо заблудился, либо им надоело ждать и они уехали. На меня напало затмение и ужас. Мне казалось, что я никогда не не найду свой пансион. Я знал название гассе и бубнил своё: «Sagen Sie mir bitte…». Австрийцы вежливо отвечали, не шарахались от меня, но мне это не помогало. Меня трясло от холода и похмелья, я икал как проклятый в аду и только башни Стефан Дома указывали мне путь к дому. Я шёл прямо на эти башни по петлистым улицам центра Вены. Иногда моё сознание совершенно проваливалось в тартар, но я не падал, а брёл. Каким-то чудом я прибрёл домой, это было настоящее счастье избавления от навязчивого кошмара. Позднее, мой Харон сказал, что ждал-ждал меня, не дождался и решил, что я найду дорогу сам, благо центр был рядом.
Мне и по сей день снится этот кошмар № 2: Я не могу найти дорогу. Я совершенно заблудился в каких-то гнилых, кривых сараюшках и заборах. Заблудился метафизически, хотя кругом вся эта натуралистическая нищета и грязь, и поебень. Похоже, что я заблудился сам в себе, в своём бессознательном. Мудрец К.Г. Юнг мог бы растолковать мой сон, но и для меня он не полная тайна за семью печатями.
Позвал меня Бульба с собой в сауну, посчитал я свои шиллинга, достаточно, пошли. Холодно, шёл снег, в сауне я был в первый раз и ещё много у меня будет разных «первых разов». В деревянной бане-сауне термометр, на нём 101 градус по Цельсию, как же мы не кипим? Прожарились, пот градом льёт, рванулись во внутренний дворик и начали обтираться снегом, хорошо! Сауна пришлась мне по душе. Теперь у нас по плану стояла продажная любовь, пошли искать проституток, благо проституция не запрещена законом в Австрии. Погода не лётная, долго не могли никого найти, наконец Бульба подцепил молодую, поторговался с ней и пошёл. Я нашёл старуху. При входе в отельчик, портье выдал её гондон. Она залегла на кровть не раздеваясь, только сняла штаны и задрала подол. На ней был пояс с резинками и чулками, почти из моего детства. Она сама одела гондон, с трудом проник в неё, она что-то с неудовольствием вякала о моей нетрезвости. Профессионально тискала рукой мой член и я наконец кончил. Под раковиной стояла пластиковая корзина для мусора, выстеленная пластиковым же пакетом для использованных презервативов. Сполоснул свой член от спермы, проститутка торопит. В ней было что-то нервозное, полубезумное, или это сказывался долгий трудовой стаж? Работа нелёгкая , ложиться под всяких иностранцев и своих мудаков.
Бульба знал заранее о приближении своего запоя и предложил мне скинуться и участвовать, если хочу. Это была почти скучная пьянка, как на работу ходили. Бульба сварил огромную кастрюлю борща и мы трескали его холодным, когда голод брал своё. Был у нас и круг полукопчёной австрийской колбасы, хорошо с хлебом шла. Больше двух-трёх дней я пить не могу, ни здоровья, ни сил на большее не хватает. Кое-как вышли из запоя, было почти стыдно друг перед другом. Я пошёл в музей и долго простоял перед шедеврами загадочного мастера – Питера Брейгеля Старшего. Его мастерство утешало, «Охотники на снегу» проникали в душу...
Наконец приехал Орлов и мы отправились в ФРГ. Я взял с собой только спортивную сумку с самым необходимым, такая вертикальная торба, верх затягивается верёвкой продетой в металлические кольца по окружности – мода тех лет. Остальные вещи распихал по знакомым, их позже привезут, если успешно перейду. Был трезвый, как и всегда перед акцией. Погода гнилая, то дождь, то снег. Одел лагерные кирзовые сапоги, по лесу шагать подходят в самый раз. Съехали с автобана – шоссе по-русски – в какой-то лесочек. Орлов ещё раз всё повторил и уехал с моей сумкой, а я зашагал в ФРГ. Ориентируюсь я на местности всю жизнь плохо. Границей оказались какие-то оранжевые столбики ниже колена и тропка пробитая копытами лошадей, верхом, вероятно, объезжают. Увидел я наконец и мост. Вышел на автобан и стал выглядывать Фольксваген Орлова, нет его, и я зашагал по обочине автобана, что строжайше запрещено, как узнал позднее. Фольксваген подъехал сзади, но не с Орловым, а с двумя полицейскими в штатском. Вышли, профессионально встали, один спереди, другой сзади и немного сбоку, спросили, что я тут делаю. Да вот – говорю, – в Германию иду. Проверили документы, то есть израильскую визу, и предожили прокатиться. В участке – короткий допрос, дали позвонить фрау Шлиппе в Мюнхен и отметиться, что я засЫпался. Потом с меня высчитали за этот телефонный разговор, немецкая аккуратность, привыкай Вадим Иванович. Переночевал я в участке, а утром меня лихо, с ветерком, прокатили в Зальцбург, что в Австрии находится. Там – быстрое судебное разбирательство и десять суток тюрьмы по приговору. Представляете! Десять суток, а не десять лет, не расстрел!
Большая камера-комната, кровати в два яруса, сокамерники все почти из соцлагеря и все рвутся под ярмо капитализма. Антисоветски поразил туалет: большая отгородка до потолка в камере, дверь, правда, со стеклом. Внутри унитаз, стульчак, туалетная бумага и бачок с водой для тех, кто по религиозным соображениям не подтирается, а подмывается. Дверь из камеры в коридор тоже со стеклом, вместо волчка. Кормёжка так себе, суп из пакетов, обед: первое, второе, третье. Меню каждый день разное, и так всю неделю, потом повторялось по кругу. Курево за свой счёт из ларька. Прогулка как полагается, минут сорок, каждый день. На прогулке разговорился с сутенёром. Это был шустрый, упитанный, подвижный тип, лет тридцати. Глаза у него бегали как у кинематрографического злодея. Я спросил у него, что он делает, какая у него профессия, - женщины, фик, фик,- отвечает. Ну и профессия. Посадили его за какую-то мелкую провинность, хотя его женщины обслуживали и полицейские чины и мелких политиков. Несправедливость, заметил сутенёр.
В камере много курили от нечего делать, до сих пор глотка помнит вкус каких-то дешевых, дубовых сигарет. Играли в карты, разговаривали на смеси всевозможных языков и томились несвободой. Ни больших скандалов, ни, тем более, драк, за десять суток я не заметил. Освободили как-то буднично и равнодушно, как бы и не радуясь, что я освобождаю их тюрягу от своего присутствия. Вышел за ворота и не знаю в какой стороне Зальцбурга – помните Моцарта? – находится вокзал. За содержание ничего не высчитали, тюрьма – достаточное наказание. Доехал я до вокзала, а там и до Вены на поезде, деньги на билет были, хотя и жалко расставаться с ними.
Пришёл я в свой пансиончик, а там ни Бульбы, ни моих чемоданов. Хозяйка что-то лопочет на южно-немецком диалекте, мне, со своим «хох дойч» ничего не понять. Выяснил, наконец, где мои чемоданы, но где же мне теперь ночевать? Пошел к художнику Путилину с женой. Выпили вместе, узнал, что Россы уже в ФРГ, поездом сумели отвалить, а с ними и мой рулон с холстами. Сколько мы выпили – неизвестно, но утром мой диванчик, на котором я спал, оказался мокрым. Мой мочевой пузырь не удержал дешёвого австрийского вина. Стыд и позор. Признался Путилину, а тот ахает, боится хозяйки. Предложил высушить матрац и дело с концом, так, мол и было. Тут же я вспомнил рассказ одного приятеля в Крыму, как тот нахлестался винища и обоссался в спальном вагоне, на второй полке. Не помню, как он оправдался, но из вагона его на ходу не вышвырнули. Не удивительно поэтому, что на картинах П.П. Рубенса и Фр. Снейдерса не только вино льётся в изобилии, но и моча струйками.
Пошёл я в свой Каритас за деньгами, рассказал что случилось. Деньги за десять дней тюрьмы мне не заплатили: «Ведь вас там кормили», скупердяи. Узнал, что посольство США приняло мои документы. Иммиграционную процедуру должен буду проходить в Италии. Отлично! В Италии я ещё не бывал. В марте 1979 года, поездом, проездом через Швейцарию, я был доставлен в вечный город Рим. Похоже, что я был единственный русский во всём еврейском этапе. Мне почему-то выделили отдельное купе. Ну и хорошо! Я прихлёбывал вино из литровой бутыли и закусывал копчёной колбасой с хлебом. Ночью я сложил сиденья, устроил себе ложе и завалися спать. Смутно помню паспортный контроль на границе. Разбудили меня уже на подъезде к Риму. Газовый пистолет я не брал с собой при переходе в ФРГ, теперь же он уютно покоился в нагрудном кармане моей шикарной, замшевой, золотистой кожаной куртки.
Поместили в настоящую дыру привокзальной дешёвой гостиницы. В комнате был уже один беженец, старик, одинокий, на костылях. Дурной воздух был настоен на старых потных носках с примесью завядших апельсиновых и банановых шкурок. Разменял деньги в банке, теперь у меня какие-то немыслимые сотни тысяч лир. Одна лира – ничто, стакан вина стоил лир четыреста.
Отметился в Римском отделении Каритаса. Узнал, что жильё должен искать сам, лучше всего не в Риме, где дорого, а в Ладисполи, что в часе езды автобусом на север. Запад приучал к ответственности и дисциплине: за жильё платить самому, деньги не руках, прогуляешь их – спи на улице. В Италии я был счастлив, беспечен, подвешен между небом и землёй, не сравнить с Австрией. Итальянская громкая речь звучала вокруг меня как музыка – постоянный Адриано Чилинтано. Эти камни Европы, к ним можно было прикоснуться рукой, дышали истрией. Колизей полон кошек, старушки кормят их, как в Ленинграде русские старушки кормят голубей. В баре, рядом с моей берлогой у вокзала, я уже стал завсегдатаем и на моё «уно бикери, пэр фаворэ», получаю от красивой итальянки свой стакан красного.
Вечером подошёл к молодой проститутке стоящей на углу. Справился о цене, итальянские числительные выше моего разумения, показала на пальцах цифру с соответствующим количеством нулей. Кажется дешевле, чем в Вене. Пошли с ней, узнав, что я руский – воскликнула: «О, руссо!». В этом восклицании не было никакого восторга, а только смесь иронии и лёгкого неудовольствия. Моя национальная гордость была задета, какие это советские засранцы портят репутацию русских? Пришли к ней, обычная квартира, мелкнула какая-то женщина, послышались голоса детей. В её рабочей комнате мы быстро разделись, презерватив она одевала, поставил её попкой кверху и быстро кончил. Одеваясь спросил, нравится ли ей её профессия, пожаловалась на холодную зиму в Риме, да и в марте ночью не жарко. Ноги у неё, действительно, были ледяные. Вышли вместе, отошли уже довольно далеко, как я заметил, что забыл у неё свои наручные механические часы. Девица выругалась и мы повернули обратно. Под окнами она крикнула имя, сверху выглянула женщина, часы нашлись. Этакая добрая, почти семейная обстановка.
Поехал в Ладисполи искать квартиру. В центре, у фонтана, еврейское столпотворение. Уже появились маклеры и дерут три шкуры за свободный адрес. Кто-то ищет подселенца за плату превышающую стоимость всей квартиры. Сплошной шахер махер полетел на хер. Позже, летом, полиция, по жалобе граждан, запретила это сборище. Беженцы затаили обиду и итальянцы стали, по их словам, похожи на цыган.
Я нашёл приют в одном вполне интеллигентном семействе, дал задаток. В этот же вечер познакомился с весёлой вдовой и трахал её стоя, раком у моря. Согнувшись, она упиралась руками в борт лодки, спущенные только до колен колготки мешали мне. Романтика, впереди чернеет Тиренское море, за спиной, в двадцати шагах, светится Ладисполи – курортный город. Холодно, но терпимо. Кончить вдова позволила в себя, сказав что момент не опасный.
Перевёз свои вещи из Рима и стал жильцом Ладисполи, без прописки! на девять месяцев. Сразу написал в Ленинград, обратный адрес – до востребования. Очереди на почте рускоговорящие, взяли на работу еврейку говорящую по-итальянски. Она помогала взаимопониманию теряющих терпение почтовиков и пришельцев с северо-востока, которых всем скопом называли «руссо».
Сырая весна под Римом, холодно. Квартира в Ладисполи не отапливалась и я замерзал на сырых простынях под жиденьким одеялом. В Рим надо было ездить раз в месяц за деньгами в Каритас и по вызовам в американское посольство. Я не терял надежду остаться в Европе, поближе к центру НТС. С агентом ЦРУ в посольстве сложились хорошие отношения и он сунул моё дело подальше «под сукно». Он пригласил меня к себе, пили пиво, остался ночевать. Он бросил курить и подарил мне несколько отличных трубок и шикарный кисет для табака – кожа снаружи и толстая резина внутри, хорошо держащая аромат и влажность табака. Позже, он же дал мне контакт ЦРУ в США, предупредив, что меня пригласят в Вашингтон на более подробное интервью.
Беженцы знали все адреса в Риме, где можно было разжиться деньгами. Одним из таких адресов была какая-то католическая миссия. Мне упорно советовали пойти туда, так как я всё же христианин, а там даже иудеям подают. Нашёл я эту миссию, приняли, объяснил кто я такой, выдали какую-то сумму. Хорошо для бедного политического эмигранта. В коридоре подошёл какой-то монах и спросил, не узнаю ли я его. В очередной раз я удивился малости и тесноте этого мира. Это был один из тех итальянцев, которых я поил своим последним портвейном, из большого стакана сделанного из винной бутылки, на Кировском проспекте в далёком теперь Ленинграде. Поговорили с ним немного и расстались до встречи, может быть, в ином мире.
Местом встречи русских в Риме, традиционно была старинная библитека имени Н.В. Гоголя. Это был центр Рима, рядом знаменитая площадь, бар, где мы пили вино и кофе. Там я встретил Е.Вагина, который уже работал на «Радио Ватикана». Кто-то жаловался на него, что изменился, уже не поставит бутылку. Запад разделял бывших подсоветских людей, сплочённых общим прессом режима. В дальнейшем я всё больше и больше убеждался в этом, наблюдая как из отношений улетучивается русская задушевность.
Разумеется, как дисциплинированный, я сразу наладил контакт с центром НТС, дал свой адрес, предложил открыть частную библиотеку в Ладисполи, благо читателей слоняющихся без дела было предостаточно. Пошли посылки с книгами из Франкфурта на Майне. Я завёл тетрадь и под залог – 1000-2000 лир? – выдавал книги. Для журнала «Посев» начал писать статью «Бунт в лагере». Опуликовали через год, выкинув всё, что касалось бедных опущенных и куцей однополой любви в лагере. И у антикоммунистов оказывается цензура есть, наивно подивился я.
Где-то летом приехал в Рим председатель НТС Е.Р. Романов по делам, а заодно и со мной познакомиться. Дали мне адрес – пригород Рима, долго ехал, долго искал, нашёл. Это был собственный дом русского эмигранта второй волны. Он зарабатывал книжным антиквариатом. Мы пили вино с Романовым, Царство ему небесное, и говорили о положении в СССР. Он был явно удовлетворён моим боевым пылом, когда я рассказал ему о своих планах создания ВАС – Всероссийского Антикоммунистического Союза. Листовки ВАС должны были одновременно появиться на территории от Прибалтики до Дальнего Востока. Не состоялось из-за моего вынужденного отъезда.
НТС тогда состоял в основном из второй волны эмиграции – военной. Было много власовцев. Читатель может заглянуть в «Архипелаг ГУЛАГ» Ал. Солженицына, часть первая, глава шестая – «Та весна», там есть немного о Власове и власовцах. Более подробно – в книгах издательства «Посев». В центре было решено, что я должен остаться в Европе любым способом. Члены НТС были на всех континентах, даже в Австралии, а уж тем более в дождливой Бельгии, которую Наполеон, кажется, назвал писсуаром Европы. Скоро я получил письмо на шикарной толстой бумаге с водяными знаками – приглашение художественной галереи а Антверпене, выставить свои работы у них. С этим письмом я пошёл в Бельгийское посольство, заполнил анкету, приложил фотографию из автомата, сдал и стал ждать.
В разливанном еврейском море Ладисполи было четверо русских с голубыми глазами, и волосами разной степени блондинности. Это был я и три приятеля, все мы жили вместе в летнем домике – бывшем гараже с широкими воротами. Гараж стоял через дорогу от моря, шагах в тридцати, и мы слышали прибой, как только поднимался легчайший ветерок. Дело в том, что с началом курортного сезона, цены на жильё удвоились-утроились. Кроме того, беженцы, уезжая в США, часто отвинчивали в квартирах всё, что можно было отвинтить: дверные ручки, задвижки на окнах, лампы и даже водопроводные краны и смесители воды в ванных. Это совсем не понравилось итальянцам и они стали неохотно сдавать жильё беженцам. Так что этот гараж был выходом для нас, дёшев сам по себе, да ещё стоимость делилась на четыре. По италянским меркам – пещера, а для нас вполне нормально. Четыре кровати, большой обеденный стол, газовая плита на баллонах и небольшой холодильник. Вода из крана только хододная, но текла и то слава Богу! Туалет был странный, какать можно, а бумажки с подтиркой складывай в ведро, их потом сжигала старуха хозяйка.
Любитель готовить Р /руский/ -1 ездил в Рим на громадный базар, привозил индюшачьи дешёвые обрезки: головы, шеи, лапы, что-то ещё и варил громадную кастрюлю похлёбки с рисом. Заодно он прихватывал там вермут на горьких травках – Мартини россо, который в Риме стоил дешевле, чем в Ладисполи. Мы ели, похваливали, было вкусно и экономно. Пищевые отходы, которых было много от обрезков, нужно было в полиэтиленовых мешках вешать на забор дома, чтобы собаки и кошки не растащили по всей улице. Мусорщик в пикапчике каждый день объезжал свои владения и снимал мусор с заборов. Иначе нельзя, палящее солнце быстро гноило отбросы на радость бесчисленным мухам самого разного размера и расцветки.
Р-2, пшеничные кудри и кобальтовые глаза, пил меньше всех, купил полароидную камеру «SX-70» и за деньги снимал меня, а я переправлял в Ленинград, хвастался римским фоном на фотографиях. Р-3 уже побывал в США, что-то ему там не по душе пришлось и он с «грин карт» в кармане прикатил в Италию, давал уроки английского языка беженкам и уклонялся от общих кухонных работ в нашей комунне.
У нас были уже знакомые местные итальянцы, они приглашали нас на обед. Я никогда не был обжорой и удивлялся аппетиту хозяев. Подали антипасту, я съел и был совершенно сыт, а оказалось, что это только закуска к пасте! В стиле угощения итальянцев есть что-то от русской «Демьяновой ухи». Одному молодому итальянцу я показал чёрно-белые фотографии своих холстов, сделанные перед отъездом Геннадием Приходько. Он по-итальянски темпераментно загорелся желанием иметь холст «Христос в терновом венце». С мучениями, но написал акриловыми красками на холсте сантиметров восемьдесят по высоте, так что голова Христа была чуть больше реального размера. Дал высохнуть и покрыл даммарным лаком. Получил кучу лир, не пропил их, они мне пригодились на первых порах в США. Написал я и маленький холстик – «Спас» для русского букиниста, но тот, ничего не заплатил, только за материалы. Чтобы начертить круг нимба вокруг головы Христа, нужен был циркуль. Живучесть вещей! Я и теперь пользуюсь этой дешёвой готовальней, с красным синтетическим нутром.
Вернулся однажды я в наш гараж под псевдонимом «летний домик», а там Р-3 развлекает беседой на ломаном английском какую-то чернявую девицу. На ней импортные неяркие широкие тряпочки одеты, очки не нашенские, глянула на меня с интересом. Оказывается ко мне приехала и разыскала, расспрашивая, так-как этот гараж вряд ли в телефонной книге значился. Она из бельгийского консульства, занимается моим делом и хочет со мной поговорить. Всё это через перевод Р-3, ни она ни слова по-русски, ни я ни слова по-английски. Поговорить так поговорить, но без свидетелей Р-1, Р-2, Р-3, которые начинали неприлично пялиться на неё и демонстрировать речевое возбуждение. Незнакомка был года на три-четыре моложе меня.
В этот ли вечер или в иной, но она мне рассказала – язык любви -, что увидев моё лицо с опущенными уголками глаз на фотографии в деле, она сразу влюбилась и не хотела ждать когда и если, меня вызовут в консульство. Села в машину и поехала искать меня в Ладисполи. Романтика – бессмертна! У неё были чудовищные чёрные заросли на лобке и ляжках вокруг лона. Мы трахались в какой-то вилле, скорее похожей на дворец, в центре Рима. Она жила там временно, трудно найти жильё в вечном городе, а это – апартаменты какого-то министра, знакомого её знакомых. У входа в дворцовые ворота стоял карабинер и мы все обменивались – буона нотта, буона нотта. Спальня была не спальня, а прямо какой-то зал. Она умоляла меня ничего не разбить, восточное варварство явно лезло из меня. Наконец-то мне удалось принять горячую ванну, намылить голову шампунем, размякнуть в воде. Переживание равное мытью головы из-под чайника в КПЗ, в 1976 году. В Ладисполи мы мылись во дворе, в большом цементном корыте с рубчатым скатом для стирки белья и краном с холодной водой. Теперь же я застенчиво смывал после себя серо-жёлтый обод грязи в ванной, что оказалось нелёгким делом.
Мы любили друг друга под яркой электрической лампой на потолке. Её шерсть зияла Чёрной дырой с лохматыми краями, на фоне светлого тела и какой-то немыслимой белизны простыни. Разумеется, мы осведомились о венерических болезнях, оба чисты, взаимное доверие, презерватив не нужен. Я рылся в её обильных зарослях скользких от сока, член резало волосами. Без очков у неё было совсем другое лицо на подушке. Мне нравилась печать оргазма искажающая черты лица и вырывающийся стон-всхлип удовлетворения. Зарычал и я, сотрясая монументальную кровать, забыл обо всём на свете и кончил в неё. Это была ошибка, она запричитала по бабски и побежала к биде вымывать, выдавливать мою славянскую сперму. На Западе – работа превыше всего и она не хотела осложнаять свою жизнь беременностью. Я предложил ей руку, сердце и всё остальное, она не засмеялась, но сегодня я могу видеть это со стороны: нищий, без гражданства, художник из СССР, где есть и КПСС, и КГБ, и ГРУ, а она - начинающая дипломатка. Мы помирились и продолжили заниматься любимым делом. Утром завтракали на терассе какого-то ресторана, на одном из семи холмов Рима. Как-то она сумела объяснить мне меню ресторана и я выбрал самое декадентское на мой взгляд – ветчину с дыней. На русский вкус хлеба всегда давали мало.
Вечер, она гонит по автостраде, одна рука на руле, другая на моём ***. Я в семейных советских трусах, она убедила меня, что они совершенно похожи на шорты. Что-то выпили в придорожном баре, погнали дальше вдоль Тиренского моря. Предложил искупаться, отказалась, а я полез в воду не сняв трусов, не знал, что солёная вода не высыхает до конца на белье, неприятно, сыро. В Ладисполи остались ночевать, сдвинули кровати и она улеглась между мной и Р-2. Я пристраивался сзади, отталкивала. Надо было её хором трахнуть, думаю, что согласилась бы.
Вёл я себя грубо, хамски, жлобски. Как-то ждал её в сквере, недалеко от посольства, был полупьян и прилёг на скамейку отдохнуть, вспоминая П. Сезанна из «Жажды жизни» И. Стоуна, только что башмаки под голову не подложил. Она увидела и это её расстроило и покоробило. Мои итальянские, самые дешевые, макасины, разваливались на глазах. Она купила мне какие-то летние тряпичные туфли, спасибо, но на пальцах от них выросли кровавые мозоли. Носил я туфли без носков и мои нежные ступни сразу забастовали, хромал. Мы могли бы сохранить отношения, но моё пьянство и похуительство всё испортило. В бельгийской визе мне, как беспаспортному, отказали и наши отношения прекратились сами собой. Р-3 говорил, - отдай её мне, у него был аппетит на женщин с положением и состоянием. Это расстование было для меня никакой не потерей, беженки как с цепи сорвались и еблись без оглядки. Но об этом нужно отдельную книгу рассказов писать, а сейчас – о другом.
Разрозненные картинки: Мы купили кипарисовые католические кресты на кожаных шнурках. Р-1 напился, бесы стали вылезать из него и он сжигал свой крест на газовой горелке плиты. С ненавистью кричал что-то против Бога. А я и теперь ношу этот крест, вырезав на нём наш – восьмиконечный, после того как у всех моих православных крестов протёрлись ушки для серебряной цепочки.
Время к осени, бушует шторм. Я сижу под навесом закрытого кафе у самого моря и из горлышка тяну сладкий, но с горчинкой, вкусный вермут. Море странного, молочно-зелёного цвета, оно светлее холодно-свинцового неба. Иногда прорывается солнце и сразу исчезает. Волны дыбятся метра на два вверх, до меня доносится солёная водяная пыль. Кругом ни души. Я один, как и всю свою жизнь, и наслаждаюсь одиночеством, морем, вермутом.
Куда-то еду на местном поезде. Напротив – молодой, немного встревоженный парень. Разговорились, оказался он из «красных бригад» - коммунистический бандит. Похвастались оружием: он вытянул из маленькой кожаной сумочки «Парабеллум» Люгера, а я из кармана свою газовую пукалку.
На дереве объявлений у знаменитого фонтана в Ладисполи висит бумажка, на ней сообщается, что там-то и такой-то собирает сведения о советской программе гражданской обороны. Всё это для правительства США. Давшему информацию не будет гарантировано рабочее место в США, но может облегчить иммиграционную процедуру. Познакомился с «собирателем» информации. Оказался молодой, щуплый, умный израильтянин работающий на ЦРУ; сам он из беженцев – меньше подозрений. Большинство горько сожалело, что не имеет никаких сведений об оборонной мощи СССР.
Просыпаюсь похмельный и избитый, ничего не помню. Рассказывают, кто помнит: Мы пили в компании беженцев, среди них один блатной. Напились, блатной стал залупаться, приставать к постоянным посетителям бара. Хозяин вызвал карабинеров и те нас от****или резиновыми дубинками и ногами. Я не очень пострадал, пьян был и кто-то вытащил меня с поля боя. Позже мы помирились с хозяином бара и продолжали быть его клиентами.
Знойное лето. Нам надоело кислое вино и мы пьём чистый медицинский спирт, свободно продающийся в аптеках по недорогой цене. Расположились на горячем песке пляжа. Пьём из пластмассовых стаканчиков – спирт бежит по углам рта – не разбавляя, а только запивая сладким тёплым лимонадом. Проснулся весь в солнечных ожогах, с пересохшей глоткой и пылающим нутром, но живой. Больше я спирт там не пил.
С очередной молоденькой подружкой сидим в кино, крутят софт порно для беженцев. Такого мы ещё не видывали: Белая девственница, чёрный любовник, красная киношная кровь на молочной ляжке. Возбуждаемся, но говорим что-то об эстетике женских и мужских фигур, о цвете и тому подобное. Торопимся в кровать. У неё какое-то печальное любовное воспоминание, травма, вместо оргазма – слёзы на глазах. Утешаю как могу. Она любила купаться в шесть утра – вода чистая, хотя и ледяная, и любоваться закатом. Солнце там всегда опускалось в море, пробуждая воспоминания древних мифов. Постоянной разлучницей для многих любовников была вожделённая виза в США, Канаду или Австралию, изредка даже в ЮАР.
Беженская толкучка у ирригационного канала впадающего в море. Купил складной нож с выдолбленным на ручке знаком качества СССР и американские щипцы для ногтей. Эти щипчики – загадка для меня. Больше двадцати лет я легко стригу ими ногти на руках и ногах, и ни разу не затачивал! Фирма «Basset». Какая там сталь? Какой там угол заточки?
Осенью, я и Р-1, собираем виноград. Какое счастье! Я перенёсся в древнюю Грецию буквально, кажется сейчас выйдет процессия Вакха с растрёпанными и пьяными бабцами, с красными лицами, похотливыми и весёлыми. Мы получали деньги за работу, обедали вместе с хозяевами, прямо на земле виноградника, курицей с белым хлебом и вином. Разрешалось брать виноград домой, мы набивали полиэтиленовые сумки лучшим красным виноградом и угощали лентяев Р-2 и Р-3.
Комунна из четырёх голубоглазых руских распалась. Я снимаю комнату у горского еврея. Тот надувает меня с оплатой, выясняем отношения, возвращает честь денег. Я трахаюсь с вдовой художника, она шепчет: «Согрешим, согрешим, не торопись...». Беженец ломится в закрытую дверь и орёт, что ****ься в «его» квартире запрещается. С треском выламывает замок в деревянной двери и врывается. Я на вдове. Вскочил, выхватил газовый пистолет и почти в упор выстрелил в лицо засранца женоненавистника. Он рухнул на пол, хороший газ в моём пистолетике! Позже хозяин возмущался, что слышен был выстрел, охал над сломанной дверью. Беженец, боясь осложнений и неприятностей в посольстве, заплатил за дверь. Гуляем с вдовой по Риму, выпиваем в барах. Она угощает меня ветчиной, которой наверняка питались олимпийские боги, а не амброзией, как болтают писатели, с не менее божественной булкой с хрустящей и немного ранящей нёбо корочкой.
Меня с Р-1, два брата итальянца, у которых мы собирали виноград, приглашают в их любимый загородный ресторан, своих жен оставляют дома. Мы больше налегали на вино, а братья уговаривали нас поесть. Главное блюдо – фрутте де маре, громадная тарелка жареных рыбок, ракушек, моллюсков и прочих невиданных морских зверей. Удивительно вкусно и очень калорийно. Возвращаемся в Ладисполи, широченная машина братьев гонит по автостраде, гремит эстрадная музыка, мы с Р-1 в пьяном восторге и представляем себя героями западного кинобоевика. Р-1, от невыразимых эмоций, хватает водителя за руки, что уже опасно для жизни и здоровья пассажиров. Обошлось. Интересно было бы узнать искреннее мнение итальянцев о нас, этих диких руссо, или, что гораздо хуже, этих совьетико.
Я постоянно давал себе зарок не пить. Вот приеду в Австрию и завяжу. Вот приеду в Италию и там уж точно перестану пить. В Америке начинаю новую жизнь без бутылки и зелёного змия в ней и во мне. Но пока что все эти зароки пролетали мимо неосущетвлёнными. Я не осознавал до конца, против какой чудовищной силы так слабовато я зарекаюсь. До решающего знакомоства с американским обществом Анонимных Алкоголиков оставалось ещё более двух лет.
С местными молодыми итальянцами у нас не было столкновений. Только у Р-3 намечалась, но не состоялась кулачная дуэль из-за «донны Анны», с каким-то тепераментным ревнивцем. Итальянцы подцепляли беженок с лёгкостью поражавшей их самих. Фиат любого года выпуска и любой модели, разбивал сердца бывших совдеповок мгновенно. У итальянцев имелся большой выбор, было что-то от рынка рабынь во всей этой картинке. Беженцы ревновали своих соплеменниц, первобытная мораль всплывала из глубин подсознания, но у них не было даже худого мопеда. Сплетни клубами вились над Ладисполи.
Хотя мы и не враждавали с итальянцами, но именно в пьяной стычке с ними я потерял, или сам выкинул в канал, свой пистолетик. Ничего не помню утром, только смутное ощущение опасности, скандала, вины и угрызений совести. Все эти приятности хорошо известны пьющему читателю, а непьющего могу только поздравить с таким неведением. С таким же чувством и совершенно без внешних причин, я выкинул свой любимый складной нож с деревянными накладками на рукоятке. Было мне тогда лет одиннадцать-двенадцать и произошло это всё в том же заброшенном, недостроенном, деревянном доме «на складе», на проспекте Огородникова в Ленинграде.
Художник Виктор – «Витторио-питторио», застрял в Ладисполи, бросив якор алкоголизма в гостеприимный грунт. На всякий вызов в консульство США он являлся пьяным или не являлся вовсе. Виктор был уже хорошо известен в Ладисполи своими картинами и пьянством. Торговец художественными материалами за бесценок скупал его работы. Виктор мог на заказ написать хоть импрессионистический холст, хоть православную икону на доске. Холст не подписывал, и он становился у торговца – «неизвестного автора». Витторио был очень талантлив, я удивлялся, глядя на тончайшие линии его икон, как они их провёл? если алкоголь так сильно трясёт руки и душу. Умел он и золото класть на нимбы.
Мы с Р-1 пьём у Виктора в большой комнате на втором этаже; окна с морем в трёх стенах, раковина в углу, можно и попить и поссать, туалет – в закутке на лестнице. Мы пьём, валимся спать, продираем глаза – пьём, спим вповалку, что-то жрём, отвечая на голодные спазмы желудка. Полный мрак. Днём солнце освещает каменный пол заваленный бутылками, осколками стекла, залитый вином, водой и мочой. Сам древний Хаос посетил нас в этой комнате. Матрацы проссаны многократно и мы тащим их во двор сушить под солнцем на каменном заборе. Рыжие круги на матрацах не оставляют сомнения в их происхождении. Туалет весь забрызган жидким чёрным дерьмом. Так странно действовали на желудок и кишки, сами по себе благородные, красное вино и чёрные маслины – понос.
Виктор добрый человек, а трезвый так и совсем обаятельный, маленький, похож, как мы считали, на Феофана Грека. Он зарекался не пить так же часто, как и любой алкаш. Однажды он вернулся из Рима трезвый, в новых белых сверкающих штанах и новой рубашке. Он гордился своей трезвостью и белыми штанами, говорил об Илье Муромце, который тоже тридцать лет спал, то есть пил, а потом совершал подвиги. На другой день я видел его пьяного, совершенно грязные брюки – остатки голубоватой белизны только подчёркивали разноцветную грязь – висели ниже пупа, он рычал и злобно сверкал своими греческими карими глазами. Этакая демонстрация разрушительного могущества алкоголя, ломающего все хрупкие заслонки дневного сознания и вырывающего наружу из бессознательного – мрак. Этот мрак становился притягательным и сладким, обладающим автономной силой, подобной тёмной бездне, или светлой, если смотреть вниз с крыши Мирового торгового центра в Нью-Йорке /обе башни исчезли 11.09.2001 года/. Америка не принимала хронически больных, сумасшедших и коммунистов, хотя последние всегда находили оправдания, их великодушно прощали и пускали, тем злее они гавкали потом на свою бывшую «Родину». Виктор застрял в Италии.
Загадки души перемещённого лица. Я, художник, почти не интересовался искусством, и это в Италии, в вечном Риме! Меня ещё не тошнило от искусства, но и не тянуло к нему. Шустрые беженцы проявлили свои предпринимательские способности, организовывали экскурсии в Рим, Венецию, Флоренцию, ещё куда-то. Было недорого, вполне по карману любому иждивенцу Каритаса, Сохнута, Толстовского фонда, но я никуда не поехал, ничего не смотрел. Да и в Риме не был ни в одном музее, только любовался древними постройками. В Ватикане был один раз, ночью, куда заехали с дипломаткой на её машине. Проехали по площади с обелиском и покатили дальше, трахаться. Тогда я ещё не догадывался, какую боль причиняет разрыв с родной почвой даже антикоммунисту...
Надежды остаться в Европе оставалось всё меньше, и вместе с НТС было решено, что я еду в США, получаю гражданство и возвращаюсь во Франфурт на Майне работать в центре. Анкеты, вместе с отпечатками пальцев – кто только не имеет их, - были сданы в посольство США. Почти девять месяцев я уже в Италии, знаменательное число – срок пребывания в утробе матери. Каритас ворчит, денег жалко, хотя я и расписался, что всё верну, как только получу работу в США. В ноябре я получил разрешение на въезд в «страну великих возможностей». Всё ещё надо взрослеть, становиться самостоятельным, жить без подсказки и поддержки. Как добраться до аэропорта Леонардо да Винчи под Римом? Добрался с Божье и Р-1 помощью. Проснуться в день отлёта надо было очень рано, а накануне ещё отвальная! На прекладных, совершенно не помню как, доехали до аэропорта. Р-1 помогал тащить мои два чемодана, с его мускулатурой – лёгкая забава, даже с похмелья. Из окна автобуса, на подъезде к аэропорту, увидел что-то винтовое и величественное – памятник Леонардо да Винчи. Формальности в аэропорту, сдал багаж – слава Богу! руки свободные, теперь не пропустить бы объявления на посадку. Объявляют одинаково неразборчиво по-итальянски и по-английски, даже в сверкающем чистотой туалете есть динами громкоговорителей. Погуляли с Р-1 по аэропорту, поглазели по сторонам, вышли на улицу под осеннее солнышко. Беженцы везут свою собаку в страну победившего капитализма /некоторые даже пианино умудрялись переправить морем/. Собака в специальной самолётной клетке, служащий спрашивает с улыбкой: «Боно, боно кане?». Разумеется, собака хорошая.
Р-1, чистосердечная душа, проводил меня до самого паспортного контроля. Крепко пожали руки друг-другу, обнялись, он что-то хорошее мне желает со всей свойственной ему эмоциональностью. Никогда больше не видел и не слышал его, самое время сказать несколько слов о нём. Р-1 москвич, женился на еврейке, взял её фамилию, которая звучала, как кратчайший анекдот, и выехал. Шутили - это не жена, а средство передвижения. Ему было тогда лет 30-35, рассказывал о себе: В 60-е годы он проходил по делу Пеньковского, присудили психушку – сера, электрошок, инсулиновый шок, нейролептики и прочие прелести карательной психиатрии под руководством академика-палача Лунца. Просидел несколько лет. Образно рассказывал о своих переживаниях, об инъециях, после которых ни лечь, ни сесть, ни найти себе места. Может быть он и присочинял, может вычитал из детективов, но рассказ о нормальном шпионском тайнике, знаках при подходе – пустой или с начинкой, был вполне реалистический. К тому же Р-1 был убеждённым антикоммунистом и Пеньковский для него был борцом с ненавистным режимом. Психушка сказалась на Р-1, что он и сам сознавал, пока был трезвым. Он орал на меня пьяный, когда я тянул с окончанием холста для итальянца, как будто это было его заказ, так он переживал за русскую безответственность.
Меня слегка грызла совесть из-за одного приключения. Р-1 положил глаз на здоровенную бабёнку с необъятной задницей, а она ноль внимания на его цветочки. Искра проскочила между мной и ней. «Хочешь?» «Хочу!», ответила она, но потребовала гарантии против опасности забеременеть. Презервативы мы почему-то отвергли. Покупали вместе с ней, долго выбирая, в аптеке, какие-то вагинальные капсулы. Это напомнило мне нашу советскую семейную половую жизнь и пылающий член, весь в пене от белой бомбочки, которую я глубоко запихивал во влагалище пальцем, а потом ждал указанное в инструкции количество минут. Та же процедура и здесь, в Италии, только член не щипало. Трахались мы раком, кровать прогибалась до пола, я держал её роскошный зад и казалось, что обнимаю всю землю целиком; в нос устремлялись её крепкие испарения. Она была интеллигентная, немного близорукая, беженка из столицы одной из западных республик нашей необъятной, рухнувшей в небытие за свои грехи, империи.
Р-1 узнал об этом прелюбодействе и почти по детски обиделся: «У тебя и так подруг хватает, зачем было эту отбивать?». Но долго обиды на держал. Он объявлял в нашем гараже, что идёт в поля, хочет побыть один, и мы знали, что он идёт дрочить. В любви ему не везло. У него недоставало не только коренных зубов, как и у многих из нас, но и нескольких передних – выбили где-то, или сами сгнили. Бабцы пугались его восторженности и, возможно, его страсти к оперному пению. Он знал классическу оперу и низким баритоном хорошо пел некоторые арии. Где-то он теперь? Он действительно был самый добрый из всей нашей славянской четвёрки.