Спешащий по волнам кораблик
рассказ
Это произошло не так давно. Главному герою не исполнилось ещё и тридцати лет. Хотя сам себя он чувствует намного старше.
* * *
-Ну, давай, показывай!- тонкие мальчишеские губы изогнулись в ухмылке. Виталик протянул руку, и Вовка с опаской положил в широкую бугристую ладонь таинственную коробку.
-Ну-ка! И говоришь, взрывается?
-Ага!
-Ну-ну!
Виталик с интересом посмотрел на лежащую в руке вещицу и недоверчиво хмыкнул. Находка действительно выглядела не очень опасной. Обычная зеленая металлическая коробка с двумя стеклянными ампулами внутри. Не пугало и содержимое ампул – мутная желтая жижа, похожая на протухшую воду и вызывающая скорее брезгливость, чем страх. Так себе штуковина.
-Ещё как взрывается! – Вовка восхищенно мотнул вихрастой головой и уважительно покосился на находку, - Бахнет, только так!
-Ну, что ж. Давай попробуем. А ты «молоток»! - и Виталик свободной рукой хлопнул Вовку по плечу.
Именно такого одобрения и уважительного хлопка Вовка ждал всю жизнь. И ради этого уважения лез из кожи вон, рыская по засыпанным ходам военного бугра.
С детства над Вовкой все смеялись. Он был ужасно толстым, и это его «убивало». Мало того, что вслед кричали обидное «жиртрест», так к тому же, он еще здорово картавил, а когда волновался, то, вообще, забывал слова или заикался. Бить его не пытались. Он был достаточно крупным, чтобы подмять под себя любого одноклассника. Однако сам драться не любил и по каждому поводу кулаками не махал, по возможности избегая встреч с наглыми и задиристыми пацанами. А потому его все считали слабаком. Это сильно
задевало Вовкино самолюбие и заставляло совершать «геройства», о которых долго говорило всё село.
Однажды он с другом отправился на военное стрельбище, находившееся в другом селе, километрах в двадцати от дома. Тогда им удалось набрать искореженных пуль, всполошить всех своим исчезновением и, заявившись в два часа ночи, получить от родителей хорошую трёпку. Это обеспечило им популярность на пару недель, после чего жизнь потекла по-прежнему.
Потом Вовка увлекся химией. Точнее, изготовлением того, что может взрываться. Чем сильнее – тем лучше. Как-то, изготовив очередную смесь, он швырнул пузырек в поле и пригнулся, ожидая взрыва. Однако взрыва не было. Прождав несколько минут, он подошел поближе и наклонился над пузырьком. В этот момент и рвануло. На некоторое время Вовку ослепило. Жгло лицо, глаза, руки.
Как только вновь глаза увидели свет, он помчался домой, к зеркалу. Сквозь наплывающие слезы, разглядев лицо, увидел, что всё в порядке. Ни ожогов, ни порезов от стекла. Только вся кожа осыпана серыми конопушками. Но их удалось быстро смыть мылом. Так что и матери объяснять ничего не пришлось. А через несколько дней у Вовки резко начало падать зрение. В больнице врач прописал очки, и к нему намертво прицепилось еще одно прозвище – «очкарик». Это окончательно испортило Вовкину жизнь. Он попробовал поднять авторитет серией хулиганских выходок, но только ухудшил отношения с учителями и получил трёпку от матери. Над ним просто стали смеяться. Все слишком привыкли считать его лопухом, чтобы относиться серьёзно. В его девять лет это было настоящей бедой.
Делу помог случай.
По селу уже давно ходили слухи о протянутых под буграми в сторону города подземных ходах, в которых очень много таинственного и интересного. Говорили много, но в самих ходах никто не был. А вот Вовке пришлось. Дело было так.
Рано утром в воскресенье послала мать Вовку на картошку, собирать колорадского жука. Дорога к берегу реки, где был их участок, шла мимо военного бугра, находившегося недалеко от села. Грунтовка шла по бугру мимо карьеров, вырытых экскаваторами для разного мусора, вывозимого из части.
Именно в одном из карьеров и увидал Вовка группу пацанов во главе с местной знаменитостью – хулиганом Виталькой. Виталик был грозой сельских дворов, садов и сараев. Уже не раз участковый обещал отправить его в колонию, но не проходило и недели, чтобы Виталик снова не влез в историю. Сколько мопедов увел он из дворов, сколько синяков наставил сельским мальчишкам. Однако мало кто обижался на эти синяки. Слишком уж почетно было постоять рядом с долговязым, уже не раз остававшимся в школе на второй год, пятнадцатилетним Виталькой. Кто бы еще из его сверстников стал водиться с мелюзгой, вроде Вовки. Недаром, даже вечно грязноносый Витька, младший брат Виталика, ежедневно и даже, ежечасно, получающий звонкие подзатыльники, бегал за ним как собачонка на привязи. И это того стоило. С Виталиком всегда было интересно. Он знал, когда и как, через крышу, можно пролезть на лесопилку, чтобы искупаться в мягких, душистых опилках. Знал, где, недалеко от берега колхозные сторожа ставят сетки, в которых можно поживиться рыбой для собственной ухи.
И этот парень, тот, кому Вовка завидовал всем сердцем, просто взял и махнул ему рукой, приглашая в компанию. Вовка летел как на крыльях. А подбежав к стоящей компании, удивленно присвистнул. В небольшой яме, которые обычно они копали с мальчишками под «штабы» для игры в «войнушки», рыжей плитой выделялась металлическая конусная кабина с люком-дверью посередине.
-Видал?
Виталька двинул ногой по двери, и она тяжело вздохнула, стряхивая с себя серые песчинки.
-Класс!
Никогда раньше Вовка этой двери не видел, да и ямы тут не было. Хотя с ямой-то всё понятно. Недаром же, рядом с пацанами лежали кучкой штыковые лопаты. Даже земля еще не засохла.
Интереснее всего была эта дверь. Природное любопытство подтолкнуло Вовку подойти поближе к яме и наклониться. Это было ошибкой. Тяжелая нога больно ударила его в сгиб колена и столкнула прямо на дверь. Рыжий метал тяжело бухнул и окатил Вовку пылью. Не удержавшись на пологой железной поверхности, он скатился вниз, больно ударившись о край коленкой. Слезы сами выступили на глазах. Было не столько больно, сколько обидно. Он, всхлипывая, посмотрел на хохочущую компанию и, утерев глаза, полез из ямы.
-Не спеши, – Виталик снова, уже рукой, столкнул его вниз, - Слабо внутрь залезть?
Виталькин тон был достаточно миролюбивым и, увидев в этом вопросе возможность войти в компанию, Вовка вытер слезы и, стукнув ногой по двери, хмыкнул, - Так закрыто же.
-Не-а! Зырь! – Виталик легко спрыгнул в яму и, приоткрыв руками тяжелую дверь, сплюнул внутрь.
Вовка проследил глазами за полетом плевка и удивленно присвистнул, - Ничего себе.
Тяжелая капля ухнула вниз и растворилась во мраке.
-Зырь дальше – Виталик откинул прогрохотавшую напоследок крышку и кивнул, - Тут и спуститься можно.
Вовка проследил взглядом его кивок и увидел уходящие вниз скобы.
-Ага! – в горле пересохло от мысли, что ему придется спуститься в эту холодную, пугающую темноту.
-Ну, как? Слабо?
Облизнув пересохшие губы, Вовка посмотрел на смеющиеся лица пацанов, кривую ухмылку Витальки и, понял, что если он сейчас не решится, то никогда не станет своим в компании. А потому, отрицательно мотнув головой, быстро-быстро, больше всего боясь испугаться и передумать, нырнул вниз и, закрыв от накатывающегося ужаса глаза, стал спускаться. Он делал это так активно, что, пытаясь утихомирить выскакивающее из груди сердце, даже не понял, как очутился на дне колодца. Оказалось, что спускаться нужно не так уж глубоко! Всего-то десяток скоб.
Тем более, что под конец ослабевшие руки не удержали его и он просто упал на бетонный пол, больно ударившись пятками. Вскрикнув, присел и схватился руками за гудящие ноги. Однако боль тут же была забыта.
Луч слабого света, проникающего из люка, делал темноту вокруг ещё чернее и страшнее. Вовке казалось, что он сжался в один горячий комочек. Так страшно ему ещё никогда не было.
Вовка жутко боялся темноты. Даже дома по ночам ему казалось, что в темноте за окнами кто-то прячется. Иногда, долгими вечерами они с мамой сидели на кухне, и она рассказывала истории о ведьмах, превращающихся в свиней и русалках, способных защекотать до смерти. И еще о многом другом, во что Вовка верил всем своим сердцем. А вот теперь все его ночные страхи выползали из этой темной норы. Как жаль, что тут нет мамы. Уж она бы знала, как ему помочь не бояться. Мама никогда ничего не боялась. А он был не таким. И поэтому сейчас так сильно вспотел.
И представилось, что в глубине лаза кто-то засопел, и на Вовку уставились горящие глаза. А рядом с сопящим чудовищем еще и еще заклацали чьи-то голодные челюсти. Еще миг и они схватят Вовку и сожрут его вместе с костями. Вот одно из чудовищ рванулось к нему, и Вовка в ужасе закрыл глаза.
-Ну, ты, что там, помер?
Голос Виталика вывел его из оцепенения, и Вовке пришлось открыть глаза.
Чудовища исчезли. Как будто никогда и не появлялись в этой черной дыре. Просто дыре.
Вместе с чудовищами ушел и страх. Наверх Вовка вылезал уже спокойно.
-Ну, как, струхнул?
Виталик помог ему выбраться наверх и звонко хлопнул ладонью по плечу.
-Нет! – Вовка отрицательно мотнул головой, - Чего там бояться? Ход какой-то и всё.
Рассказывать кому-либо о своей трусости совсем не хотелось. Кому же хочется быть всеобщим посмешищем и прослыть трусом.
-Ход, говоришь? Ну, ладно. Сам полезу, посмотрю.
Виталик полез было в лаз, но, на миг задержавшись, двинул Вовку кулаком в грудь.
-А ты дуй отсюда мухой! Кому-нибудь расскажешь – голову откручу!
От боли и обиды слезы сами навернулись на Вовкины глаза и он, не сумев их сдержать, всхлипнул. Мальчишки, казалось, только этого и ждали. Весело заулюлюкали, захохотали. Чья-то бесцеремонная рука вытянула Вовку за штаны из ямы и толкнула в сторону села.
-Беги к маме, нюня.
Это оскорбление переполнило чашу терпения и Вовка, как девчонка, разревелся. Слезы сами текли по лицу, смешиваясь с пылью и оседая в уголках детских губ. Ноги понесли его с бугра вприпрыжку, так, что он пару раз чуть крепко не шлёпнулся.
Дыхания хватило ненадолго. Выскочив на берег реки, он задыхаясь, упал в траву. Сил плакать не было. Постепенно, вместе с дыханием возвратилась и обида. Почему они с ним так?
Вовка, злорадствуя, представил себе, что он красный партизан, а все эти пацаны – фашисты. Ему нужно всю эту нечисть доставить в плен. А он их - к стенке!
-Вот вам!
Вовка вытянул руку с представленным автоматом и полил врагов градом пуль.
-Та-та-та!
Все как один попадали. Даже Виталик в генеральской форме.
-Вот так!
Вовка победно улыбнулся. Плакать расхотелось. Обида тоже прошла.
Посмотрев на солнце, Вовка вспомнил о наказе матери. Однако идти возиться с жуками не хотелось. Домой тоже не тянуло. Вовка знал, куда можно пойти. У него было своё укромное местечко, где можно было спрятаться от всех и помечтать о том времени, когда он станет большим.
Этим местом был трюм старой, насквозь ржавой, выброшенной на берег баржи – единственное сухое место на этом судне. В железной стене зияла здоровенная пробоина, через которую всегда можно было выбраться наружу и увидеть приближающихся к барже со стороны села.
Там, на сухой камышовой подстилке он и просидел весь день, думая о таинственном подземном туннеле. За это и получил вечером нагоняй от матери, решившей проверить его работу.
Всю ночь Вовке снился загадочный подземный мир. Случилось странное. Вовка, до безумия боявшийся темноты подвалов, был ей покорен.
В течении нескольких дней он излазил найденный подземный ход вдоль и поперек. Оказалось, что он был небольшим. Шагов через триста ход заканчивался на охраняемой территории военной части деревянной стенкой. Оторвав слегка приколоченные доски, Вовка оказался в учебном окопе, где он уже не раз до этого собирал стрелянные гильзы. А деревянная стенка оказалась как раз обшивкой окопа. Не удивительно, что они раньше не нашли этот ход. Не знай Вовка о тайне стены, он сам никогда бы не догадался.
Самое интересное оказалось уже на территории части. Найденный ход оказался не единственным таинственным сооружением.
Другое подземное убежище Вовка нашел случайно. В куче строительного мусора возле полуразрушенного дома-мишени после очередного дождя образовался провал. Заглянув туда Вовка увидел полузасыпанные ступени и край темнеющей двери. Измазавшись по уши в грязи и, оцарапав локти и колени, он все же спустился вниз.
Обитая железом деревянная дверь была присыпана землей только снизу, и Вовке хватило нескольких минут работы руками и ногами, чтобы расчистить дальнейший путь.
Вовка легко, даже не надеясь на удачу, дернул за ручку и неожиданно дверь, скрипнув, приоткрылась. Запах заплесневелой старости подвала сдавил грудь, вызывая позывы к рвоте. Сглотнув подкатывающий комок, Вовка все же открыл дверь пошире и заглянул внутрь. Ничего особенного. Просто комната. Длинная темная комната с множеством раскрытых в темноте ртов – дверей, ждущих его на ужин. И всё. В тот раз Вовка так и не решился войти внутрь.
На следующее утро, стянув у матери, на всякий случай, моток бельевой веревки, фонарик и спички, он улизнул на Военный бугор. Уже привычно, по ходу, забрался на территорию части к разрушенному дому.
К его большому огорчению провал в мусоре уже был засыпан. Ему стоило немалых трудов выгрести мусор из ямы. Хорошо хоть, что солдаты не очень-то старались и сунули в яму несколько досок, которые и засыпали разным хламом. Так что, через пару часов лаз снова был свободен.
На этот раз Вовка все-таки проник в коридор. В нем было несколько темных грязных помещений. Похоже, что убирались тут лет сто назад. В комнатах стояли обычные школьные парты и висели доски, такие же, как и та, на которой ежедневно писала мелом Вовкина учительница. Обычные классы, только в темном подвале.
Интерес вызвала только одна из комнат. Самая последняя. В темном углу. Интерес, собственно, вызывала не сама комната, а массивные деревянные зеленые ящики посередине. Увидав их, Вовка чуть не завопил от радости. Вот! Он представил себе новенькие автоматы, лежащие внутри. Или, на крайний случай, гранаты. То-то уж пацаны обзавидуются.
Но жизнь оказалась намного грустнее – никаких гранат, а уж тем более автоматов в ящиках не было. Полусгнившие сырые доски прятали от глаз небольшие металлические коробочки с двумя стеклянными пузырьками в каждой. Пузырьки были без горлышек и, похоже, вообще не открывались. Да и зачем. Судя по виду, их содержимое уже давно протухло и наверняка дико воняло. Мутная желтоватая жижа – вроде шампуня, только столетней давности.
Потеряв к ящикам и самому подвалу всякий интерес, Вовка полез наружу. Правда, на всякий случай захватил с собой пару коробочек с пузырьками. Как-никак - дело военное. Глядишь, и пригодятся.
Ждать долго не пришлось. Уже в тот же день, с обеда, он сунул одну из коробок в костер, разожженный в строящемся здании склада и через несколько секунд, выброшенный наружу и оглушенный, лежал на земле и кашлял. Он задыхался как от кружащейся над ним пыли, так и от восторга. Таких мощных взрывов он еще не устраивал. Теперь-то уж точно все помрут от зависти.
Несколько удачных опытов в поле за селом показали, что коробки взрываются даже без огня. Просто от удара о землю. Швырни подальше и жди взрыва. Такого трофея в селе точно ни у кого не было. Где тут старшеклассникам с их пугачами.
Но для полного признания хотелось получить одобрение Виталика. Поэтому и стоял сейчас Вовка перед ним с металлической коробкой в руке.
-Так ты говоришь, взрывается?
-Еще как взрывается. Бахнет только так!
Виталик взял в руку коробок с пузырьками и, размахнувшись, стал выбирать куда бы кинуть. В этот момент все и случилось.
Вовку на миг ослепило огнем и швырнуло на землю. А когда он проморгался, то сразу же увидел повсюду на земле красные капли. А посреди них беззвучно распахнувшего рот, катающегося по земле и мотающего окровавленной рукой Виталика.
Потом что-то лопнуло в Вовкиной голове и она наполнилась истерическим диким воем.
Этого воя Вовкины нервы уже не выдержали и он, заревев, со всех ног бросился домой.
Пролетев по селу с такой скоростью, что даже злые дворовые псы не решились на погоню, он молнией ворвался во двор.
Стирающая мать успела только испуганно охнуть, когда он, влетев в коридор, опрокинул ногой тазик с горячей водой.
-Да что ж ты, поганец, делаешь?
Она ухватила Вовку за шиворот, намереваясь дать хорошего подзатыльника, но его громкий рев перепугал её еще больше.
-Что? Поранился?
Мать развернула его к себе лицом и стала ощупывать покрасневшую ногу. Но Вовке было не до собственной боли. Задыхаясь от слез, он, сбивчиво выкрикивая, стал рассказывать матери о случившемся. Когда из его плача и криков стало понятно, что произошло, мать, ойкнув, втолкнула его в дом. Потом заперла на ключ дверь и помчалась на соседнюю улицу к тете Рае – матери Виталика и Витьки.
Вдвоем они добежали до забрызганной кровью ямы в карьере и, не отыскав там никого, по красным пятнам вышли к реке.
Детей они нашли совершенно случайно, по тихому Витькиному скулежу. Он сидел и плакал в старой, заросшей травой дренажной канаве. А рядом с ним, прижимая к груди изуродованную руку, лежал без сознания побелевший Виталик.
Тетя Рая осталась с сыновьями, а Вовкина мать побежала в воинскую часть, откуда вернулась уже с доктором. Потом приехала «скорая» и забрала Виталика в город. В больницу.
Домой от тети Раи мать вернулась только ночью. Все это время Вовка сидел дома закрытый и гадал, что ему теперь будет.
Действия матери в тех случаях, когда он основательно шкодил, не отличались разнообразием. Она либо ругала Вовку и плакала. Либо порола его ремнем и плакала. В особых случаях делала сразу и то и другое. И все равно плакала. Этого Вовка совершенно не понимал.
Ну, ладно, он ревел потому, что ему было больно. А она-то почему? Ремень ведь у неё в руках.
Кроме матери Вовку никто никогда не порол. Да и кому пороть. Отца у него не было. Точнее, был, конечно. Но он не жил с ними с самого Вовкиного рождения. Сказал, что ребенок помешает ему нормально устроиться. Так сказала Вовке соседка тетя Даша. А мама вообще ничего о нем никогда не говорила. И Вовка потихоньку завидовал соседским мальчишкам у которых были отцы.
Иногда, после такой взбучки, Вовка лежал в постели и мечтал о том, что когда-нибудь он вырастет и уедет далеко-далеко. Туда, где мать его уже никогда не найдет. Потом он совершит подвиг. Конечно же, при этом погибнет и посмертно станет героем. Его именем назовут школу или улицу. И тогда матери будет очень стыдно перед людьми за то, что она не разглядела в нем будущего героя и порола из-за ерунды.
Однако в этот раз взбучки не было. Мать молча пришла, разогрела ужин, наложила ему в тарелку жаренной картошки и ушла в свою комнату.
Полночи Вовка не спал. Ворочался. Думал о том, что теперь его наверняка выгонят из школы. Или даже посадят в тюрьму. Тюрьму он представлял в виде мрачного замка посреди острова в море, где в железных клетках сидят злые и не очень злые люди. В тюрьме сидел Виталькин отец, а он был совсем не страшным. И ни с кем не дрался, если не напивался. Так что в тюрьме у Вовки уже был знакомый, который его защитит. Успокоенный этой мыслью, он заснул.
Утром, когда Вовка проснулся, к матери пришел участковый. Он о чем-то с ней поговорил, а когда Вовка вышел попить, (а на самом деле послушать, о чем идет речь) хмуро на него посмотрел, осуждающе покачивая головой. Потом, кивнув матери, одел форменную фуражку и вышел. Даже не сказал Вовке ни слова. А он боялся, что участковый заберет его в тюрьму.
Вообще-то участковый – дядя Саша с соседней улицы был своим, а потому не очень страшным. Конечно, когда он в форме, на мотоцикле мчался по улице, у любого захватывало дух. Но чаще его можно было увидеть в обычном стареньком пиджаке с инструментами и мотком проволоки в руках, идущим чинить у кого-нибудь свет. Он был ещё и прирождённым электриком. По крайней мере, так говорили взрослые.
Вскоре после участкового пришли офицеры из воинской части. Они долго ругали Вовку, грозили различными карами. А напоследок даже
пообещали оторвать ему уши, если он еще раз подойдет к части хоть на километр.
После ухода офицеров Вовке стало так стыдно перед матерью, которая все это время с красным лицом выслушивала отчитывания от других, что он спрятался под стол в своей комнате. И не вылезал оттуда, пока не проголодался.
После обеда к матери пришла тетя Рая. Они долго ругались в коридоре, потом, видимо, помирились и сели пить чай. Когда Вовка вышел послушать их разговоры, тетя Рая так на него взглянула, что он, как ошпаренный нырнул в дом и вернулся под стол, где и просидел до вечера.
С этого дня к нему в селе стали относиться настороженно.
Виталька вернулся из больницы месяца через два, когда все уже пошли в школу. И без того длинный, он сильно отощал и стал казаться настоящим фонарным столбом. Он почти не вынимал руку из кармана, но от этого разговоров и сочувствия было еще больше.
Вовке же хватило одного взгляда на полученное Виталиком увечье, чтобы его замутило.
На красной, будто обваренной руке, бесполезной рогаткой торчали два скрюченных пальца.
Кто бы знал, как стыдно было Вовке. Ведь это он виноват в случившемся. Он думал, что Виталька его побьет, но тот даже не обращал на него внимания.
Наконец, в пятницу после уроков Виталик, проходя мимо, кивнул ему и, бросив – «Привет, малой», пошел дальше. Так началась их дружба.
Теплым осенним днем в очередное воскресенье их уже неразлучная троица (Виталик, Вовка и Витька) валялась на земле в злополучном карьере и вела нешуточный спор. Причиной спора была война. Точнее, кино о войне, просмотренное вечером накануне. Вовке очень нравился этот фильм. Одно название чего стоило – «В бой идут одни старики». Вовка тоже хотел стать летчиком и бить фашистов. Уж он показал бы им, где раки зимуют.
Второй причиной спора стала найденная Вовкой еще в среду настоящая фашистская каска. Случилось это так.
Вовка уже не раз слышал о том, что когда-то на месте села было кладбище, но не очень в это верил. Разве можно строить дома на кладбище? Но, похоже, что взрослые не обманывали. После очередного нагоняя от матери Вовке все же пришлось взяться за лопату и вскопать грядку под цветы. Он уже почти закончил, когда лопата шкрябнула по чему-то твердому. Вздохнув, Вовка пожелал лопнуть очередному кирпичу и копнул посильнее,
в надежде вытащить его наружу. Но вместо кирпича из земли вылезла ржавая полусгнившая немецкая каска, из которой пустыми глазницами смотрел в небо серый череп. Уже через секунду Вовка волок к грядке ничего не понимающую мать. Увидев череп, она побелела, быстро перекрестилась и, велев Вовке идти в дом, взялась за лопату. Из окна спальной он видел, как мать закапывала страшную находку в дальнем углу двора.
Как только мать отлучилась на улицу, Вовка помчался во двор и, быстро выкопав каску, спрятал её в сарае. Еще дома у окна он решил, что станет её обладателем. Еще бы. Ни у кого в селе не было настоящей немецкой каски. Тем более с настоящей дыркой от пули. Эту дырку Вовка заметил сразу же, как только вытянул каску из земли. И именно дырка привлекала его больше всего. Наверняка ведь там, где есть дырка от пули, должна быть и сама пуля. Пуля, которой убили настоящего фашиста. Надо было бы посмотреть её внутри черепа, но Вовка побоялся беспокоить покойника. Даже, фашиста. Было в этом что-то гадкое. А каска ему уже все равно не нужна. Вечером, пока мать готовила ужин, Вовка тихо прошмыгнул в сарай, достал каску, обтер её куском тряпки, полюбовался и снова спрятал.
Хранить секреты Вовка не умел. Поэтому уже назавтра о каске знала вся школа. Разговоров хватило на два дня, после чего Вовка не выдержал и принес её в класс. К концу недели он уже вовсю щеголял в ней по улицам села, вызывая удивленные и возмущенные возгласы вслед. Вечером в субботу мать, вернувшись из магазина, взялась за хворостину и всыпала ему по первое число.
Ей даже не пришлось искать каску. Вовка сам вытащил её на свет божий и передал прямо в руки. Мать взяла в руки лопату и, завернув каску в тряпьё, ушла со двора. Конечно, Вовке было жалко терять такой трофей, но и рука у матери была тяжелая. Так что, лучше было смириться.
Сейчас на теплой земле в кампании закадычных друзей порка уже не казалась такой страшной, а потерянное сокровище представлялось бесценным.
-Да уж, ничего касочка была.
Виталик протяжно зевнул и прикрыл глаза.
-Ага! Каска – что надо. Да мать психует. Чуть что – сразу за палку.
Вовка обиженно засопел.
-Это что, - Виталик усмехнувшись, задрал рубаху и Вовку передернуло. Багровые продолговатые шрамы змеями опоясывали тощую спину.
-Видал? Что тут твоя мать с палкой. У меня батя, как с зоны в прошлый раз вышел, напился и стал меня уму-разуму учить. Арматурину с огорода из грядки с помидорами выдрал и мне по хребту. Хорошо, мать собой прикрыла, а то бы совсем прибил. Я потом месяц в школу не ходил, с кровати не вставал. А мать с рукой в гипсе ходила. Я когда вырасту – этот урод как раз выйдет. Так я его этой же железякой вдоль хребта и встречу. Специально спрятал её на крыше сарая. За всё ответит.
Виталик сплюнул и, затерев ногой сочный крупный плевок, снова зевнул, - А ты говоришь – мать.
Вовке стало стыдно за то, что он жалуется, и он постарался перевести разговор на другую тему.
-А всё-таки жаль, что теперь нет войны. Я бы точно сбежал бить фашистов.
-Сбежал бы он, - Виталик хохотнул и хлопнул его ладонью по спине, - Вот я бы точно сбежал. Меня бы взяли. В разведку или пехоту. В крайнем случае, к партизанам пошел. Я бы и одной рукой мог. Я этих гадов так ненавижу. Всех бы уничтожил. Они вон, что с нашими делали. Всех бы их пошлепал к чертовой матери.
Виталик сделал свирепое лицо и, вытянув вперед руку, выпустил в невидимого врага целую обойму.
-Бах! Бах! Бах! Получайте, фрицы!
И Виталик добавил нечто забористое, непристойное, что редко можно услышать даже от взрослого.
Вовка невольно засмеялся. Как он хотел бы быть таким же, как Виталик. Сколько раз он уже пробовал по-взрослому выругаться. И каждый раз только он произносил первое же запретное слово, как уши и щеки покрывались таким румянцем, будто их ошпарили кипятком.
Виталик, видя его напрасные потуги, хохотал до слез и требовал еще разок покрепче ругнуться. Вовка краснел еще больше, начинал заикаться и, в конце концов, часто дело заканчивалось его слезами.
Поэтому Вовка бросив это безнадежное занятие, стал просто так, с восхищением следить за словесным совершенствованием старшего друга.
Вот и теперь Виталик так замысловато завернул вроде бы знакомые слова, что Вовке осталось только восхищенно присвистнуть.
-А мне мама рассказывала, - вспомнил Вовка, - что фашисты совсем не страшные. Когда она маленькой была, пленные фашисты через их село дорогу строили. Так они детям из деревяшек игрушки за хлеб делали. Лошадок там, машинки, кукол. Говорит – худые они были, добрые, всем улыбались. А когда уезжали к себе в Германию даже плакали. А дети в них камнями кидались. Фашисты же! У меня вот бабушка воевала и дедушка погиб.
-Добрые они? – Виталик презрительно хмыкнул, - Сволочи они, вот кто! Сколько народу завалили. Я бы их пленными не брал. Сразу к стенке и всё!
Он, тяжело дыша, сплюнул и продолжил, - Но есть гады и похуже фашистов – те, что своих предавали. Я одного такого в кино видел. Рожа добренькая, а сам к фашистам драпанул. Всех наших выдал. Потом его, конечно, партизаны шлепнули. Так ведь сколько до этого из-за него наших поубивали. Таких сразу к стенке надо!
С этим Вовка не мог не согласиться. Предателей ненавидят все и жалеть их не за что. Этих он и сам бы расстреливал. Поэтому поспешил присоединиться к мнению друга.
-Верно! Таких надо! Да их и так уже всех наши в расход пустили.
Ему нравилось употреблять подобные выражения, когда-либо услышанные в кино или прочитанные в книгах. Как будто бы он и сам пускал в расход беляков или фрицев.
-Всех, да не всех.
Виталик снова густо сплюнул и, растерев плевок ногой, добавил, - У нас в селе тоже один такой недобитый живет.
-Врешь!
Такого известия Вовка не ожидал, а потому ляпнул словечко, за которое вполне мог бы отхватить от друга по шее. Однако тот даже не обратил внимания на обидное слово.
-Зуб даю! У меня батя как-то с перепою о нем рассказал. Деда одноногого с улицы Ленина знаешь? Вот он у фашистов в полицаях был. Его потом наши поймали - и в лагерь на десять лет. Там ему ногу и отрезали. У меня батя про лагерных всё знает. А дед тот теперь живет – жирует, еще и пенсию получает. Сволочь!
Деда, о котором говорил Виталик, Вовка знал хорошо. Дед Семен был тихим, добрым. Он редко выбирался со своими костылями на скамейку перед домом. Но уж если выберется, то никогда не сидит без дела. Всегда в его руках был какой-либо инструмент и несколько деревянных заготовок, быстро превращавшихся во что-нибудь интересное. Особенно хорошо дед Семен делал игрушечные корабли. Один из таких кораблей однажды достался и Вовке.
Это было еще весной. Гуляя после дождя, он основательно измазался в грязи и уже заранее шел домой грустным, чувствуя предстоящий нагоняй. Тогда его и окликнул дед. Дети почему-то побаивались этого старика. Рядом с инвалидами всегда чувствуешь себя неуютно. То же самое чувствовал и Вовка, но не подойти на зов старого человека не решился. Было бы стыдно.
Он шмыгнул носом, утер рукавом мокрое, в оспинах грязи, лицо и, шлепая по луже, подошел.
Дед посмотрел на его грязные брюки, вздохнул и, не сказав ни слова, протянул нечто невообразимое. Настоящий корабль!
Ну, почти что настоящий. Только маленький. Не длиннее Вовкиной руки. Зато какой!
Маленькое судно имело не только форму корабля, но и полное оснащение. Была установлена (правда, невысокая, но совсем как настоящая) мачта, рубка, какие-то другие постройки. Были вырезаны даже круглые окошки на бортах. А самое главное – у корабля было название: «Верный друг»!
Именно такой корабль и именно с таким названием Вовка всегда хотел иметь. Когда-нибудь он вырастет, станет моряком, и будет плавать на подобном корабле.
Он отнес бесценный подарок домой и весь вечер держал в руках, боясь положить даже на секунду. Вдруг исчезнет! Вовка даже спать с ним лег!
Ночью ему снилось море. Кипящие волны, штормовые ветра! Он – капитан! Один на мостике. Недвижим! Смел! Прям, как скала. Борется с ураганом, напрягая последние силы своего корабля. Спасая себя и его от гибели. Несколько недель был Вовка самым счастливым человеком на земле.
А потом, однажды утром, проснувшись, Вовка понял самое главное: Кораблю очень грустно, когда он не в море. Настоящий корабль должен плавать!
И как бы ни было ему жалко расставаться с таким сокровищем, но решение было принято! Он взял корабль и отправился на речку.
Конечно, река – не море, но и она не так уж мала. Вовка бы никогда её не переплыл. А уж корабль сам найдет дорогу к морю.
Когда Вовка спустил корабль на воду, тот будто ожил и рванулся вперед, рассекая воду. Отошел на несколько метров и остановился, прощаясь. Потом качнулся, будто заработали внутри невидимые машины, и не спеша, гордо, двинулся к середине реки. Добравшись до глубокой воды, застыл на миг, словно выбирая куда идти и, найдя правильное решение, поспешил вдаль. Вовка по берегу проводил его до поворота и остановившись на распутье реки, долго смотрел в ту сторону, куда спешила его мечта. Верный друг.
Наверное, именно там и было море.
Такие вот корабли мог делать дед Семен! А теперь вот Виталик говорит, что он предатель. Не верится. Чушь какая-то!
Спорить с Виталиком открыто было опасно, и Вовка сказал просто. Без вызова.
-Какой же он предатель? Дед Семен хороший.
Но Виталик все равно взвился.
-Кто хороший? Дед – костыль? А батя мой врет, по-твоему? Да я тебе сейчас так рыло начищу – маманя родная не узнает.
Он сунул Вовке под нос корявый кулак и снова смачно сплюнув, чуть не попал на Вовкин сандалет.
-Значит, по-твоему, выходит, - Виталик неожиданно нервно рассмеялся, - что это наши как фашисты? Человека ни за что на десять лет за решетку упрятали? Так что ли?
Виталька не на шутку разозлился. Он вскочил и стал быстро ходить вперед и назад, чуть не наступая на Вовкины и Витькины ноги.
Против такого Вовке нечего было возразить. Действительно, не могли же наши просто так посадить человека. Это же наши. Выходит, правда, дед Семен – предатель и враг!
От такой неразберихи и Виталькиного мельтешения у Вовки жутко разболелась голова и он решил пойти домой. Тем более, что дело уже к обеду. Мать кричать будет, если он не придет.
-Ладно, - Вовка поднялся на ноги, - пойду я.
-Куда?
-Домой пора. Обед уже. Мать отлает, если не приду.
-Лады! – Виталик махнул рукой, - Похаваешь и дуй к нам домой, разговор есть.
Вовка сразу же решил, что никуда сегодня больше не пойдет, а будет обдумывать услышанное. Но пока добирался до дома, сообразил – знакомство с Виталиком защищает его от насмешек. Останется один – снова все будет как прежде. А этого он уже не выдержит. Значит, нужно не злить приятеля и идти.
После обеда, хотя и с большой неохотой, Вовка всё же пошел к Виталику.
Тетя Рая, Виталькина и Витькина мать, большая как танк, стирала во дворе в корыте бельё. Увидев Вовку, она поморщилась, но ничего не сказав, махнула рукой вглубь двора. Там, в покосившемся деревянном сарае он и нашел братьев. Они сидели прямо на полу и играли в карты.
-О! Вот и пропащая душа!
Виталька шутливо хлопнул по Вовкиной коленке.
-Садись. Гостем будешь.
Не успел Вовка присесть, как Виталик, откинув в сторону потертые карты, ошарашил его вопросом.
-Ты фашистов ненавидишь?
Растерявшись от такого банального вроде бы вопроса, он буркнул, -
Ну, да, конечно.
-Без «Ну», - отрезал Виталька, - Да или нет.
-Да!
-А предателей?
Такой вопрос Вовку даже обидел. Кто же не ненавидит предателей? Смущал только прошлый разговор про деда Семена. Хотя, что тут еще можно ответить.
-Да!
-И готов доказать?
-Кому?
-Всем. Нам и себе.
-А как?
-Скажешь, что готов – объясню.
Что тут еще можно сказать.
-Готов.
Все это так походило на игру, что произнося столь важное слово, Вовка даже улыбнулся.
-Тогда слушай!
Виталик наклонился вперед, и они с Витькой невольно повторили это движение.
План был прост. Виталик решил напомнить деду Семену, что о нем не забыли. Поджечь ему крыльцо.
Эта идея здорово напугала Вовку. Наверняка ведь влетит по полной, если кто-нибудь узнает о поджоге. Могут даже в милицию забрать. И отправят их к Виталькиному отцу.
Он уже хотел сказать Виталику, что боится, но не отважился. У того были просто сумасшедшие глаза, ничего хорошего в случае отказа не обещающие. Пришлось поневоле согласиться. Тем более,
От такой шутки ничего особо плохого не будет Не сгорит же вместе с крыльцом и каменный дом.
Так, успокаивая себя, Вовка ушел домой.
Сразу после ужина он незаметно от матери стянул обговоренный коробок спичек и пошел к себе в комнату, спать.
Самое трудное было не проспать назначенного часа. У него ведь нет своего будильника. Поэтому Вовка решил сбежать пораньше. Подождав еще с полчаса после того, как мать легла, он осторожно открыл створку окна и вылез наружу. Хорошо всё-таки жить в одноэтажном доме. Всегда можно сбежать.
Словно ветер промчался он по двору, и только выскочив за калитку, перевел дух. Уж тут-то его мать не поймает. Главное, чтобы братья не подкачали. Хотя в душе Вовка надеялся, что они все же проспят.
Однако братья появились вовремя. Вовка почти заснул, пока дождался, когда тихо скрипнет деревянная дверь, и две тени метнутся к забору.
Выскользнув на улицу, Виталик тихо свистнул и Вовка, выйдя из-за дерева, под которым прятался, поспешил к нему.
Уже в шаге от Виталика, он поморщился. От того так несло бензином, что даже подташнивало.
-Что, воняет?
Виталик заметил гримасу и довольно хохотнул. Вслед за братом хихикнул и Витька.
-Ладно. Поржали и пошли.
Виталик пошел вперед и Вовка заметил, как оттопыривает карман его брюк заткнутая тряпкой лимонадная бутылка.
Вообще-то о бензине уговора не было, но Вовка и так не успевал идти, а уж если бы он начал задавать вопросы, то точно бы отстал.
Так они и прошли по спящему селу. Впереди – летящий на полных парах Виталик, за ним спотыкающийся Вовка, а последним изо всех сил торопился постоянно шмыгающий носом Витька.
Выбравшись на нужную улицу, пошли уже осторожнее. У самого дедова дома Виталик вошел в тень растущих по обочине деревьев и они шмыгнули следом.
Еще несколько шагов и Вовка увидел светлое пятно выкрашенного крыльца деда Семена. Пришли.
Сердце бешено стучит под футболкой. Страшно даже, что кто-нибудь его услышит.
Так Вовка еще никогда не трусил. Руки дрожат так, будто бьет током. Мокрый лоб, мокрый нос, мокрые руки.
Виталик тоже дышит, как трактор. Шипит по змеиному, сжав в кулак пальцы здоровой руки.
-Спички!
Хриплый шепот царапает уши и Вовка, почти оглохнув, переспрашивает, - Что?
-Спички давай!
Непослушные пальцы выуживают из кармана коробок и, будто избавляясь от самого соучастия, суют его в искалеченную руку.
Нет, не туда. Вовка кидает коробок в протянутую ладонь и облегченно вздыхает. На этом его часть задания закончена.
Виталика трясет, но он упрямо чиркает спичками.
Одна – ломается, другая – тухнет.
Следующая – горит. Но как только он пытается достать из кармана бутылку, огонек гаснет.
Тихо но зло матерясь Виталик достает бутылку и, зажав её между колен, снова чиркает спичками.
Искра, выбившись из-под руки, касается тряпки и мгновенно её воспламеняет. Бутылка вспыхивает полностью.
-Чёрт!
Виталик хватает горящую бутыль и, шипя от боли, швыряет её через забор.
Вовка с замершим сердцем следит за тем, как горящий комок падает на белое крыльцо и, тяжело ухнув, растекается.
-Чего ждешь? Тикаем!
Виталик толкает его в спину, и он, оторвавшись от завораживающего вида пламени, со всех ног бросается бежать.
Быстрее! Быстрее! Быстрее!
Кажется, будто ноги не поспевают за сердцем. Ветер свистит в ушах и царапает глаза до боли.
Всё!
Сердце ёкает и, выскочив из груди, падает вниз живота, отзываясь там невыносимой болью.
-Вита…льк!
Вовка, задыхаясь, валится на дорогу.
-Не могу больше.
-Слабак!
Виталик останавливается и возвращается к нему. Тяжело, как паровоз, пыхтя, он падает рядом и вытирает рукой липкие губы.
-Ладно, отдохнем.
-Ви-та-ля!
Откуда-то сзади несется полный ужаса писк Витьки.
-Тьфу ты, сопля. Отстал, паразит.
-Цыц, ты! – рыкает Виталик на подоспевшего задыхающегося Витьку, - Разбудить всех решил?
В этот момент где-то там, откуда они сбежали, тяжело бухает и небо озаряется кровавыми сполохами.
-Ух ты! – Вовка забывает даже о боли, - Ни фига себе!
-Здорово звездануло!
Виталик всматривается в поалевшее небо и довольно смеется.
-Завыли!
Вовка тоже слышит, как поднимается переполох и ему снова становится страшно. Неужели это всё из-за них?
-Ладно. Двинули, а то спалят.
Виталик тяжело поднялся и пошел в темноту, к чернеющей рядом школе.
-Подожди меня, Виталь, – жалобно всхлипнул Витька и поспешил вслед за братом.
Больше всего сейчас боясь остаться один, Вовка тоже поднялся и побрел следом.
Он догнал братьев у заднего крыльца школы, где Виталик решил провести совет.
-Значит, так, - хриплый голос звучал особенно зло, - поджигали вместе. Мой бензин – твои спички. А значит, и посадят обоих. А скорее всего меня, как инвалида, не тронут.
Он покрутил изуродованной рукой перед Вовкиным носом и продолжил.
-А вот тебя точно закроют. Будешь молчать – никто нас не найдет. Сам видишь, что тебе это больше нужно. А сболтнешь кому-нибудь – и от меня по шее получишь, и в тюрьму упекут. Да и предателем считать будут, если своего выдашь. А в тюрьме предателей ох как не любят. Я-то точно об этом от бати знаю.
Вовка хотел обидеться и сказать, что он не такой, но Виталик не дал ему сказать.
-Ты меня понял?
Он поднес бугристый шершавый кулак к Вовкиному лицу,- Чуешь?
Вовку снова замутило от запаха бензина, и он покорно кивнул.
-Ладно. Пошли по домам.
Виталик поднялся и буркнул угрюмо, - Мы сейчас идем, а ты за нами через пару минут. Через парк. Смотри – не попадись кому-нибудь на глаза.
Он кивнул Витьке, и тот покорно засеменил за братом.
На Вовкины глаза навернулись слезы. Мало того, что в беду впутали, так еще и предателем назвали. Он утер рукой глаза и нос и побрел домой.
Мать так и не заметила его отсутствия. Даже нечаянный стук ноги о стекло окна не разбудил её. Вовка быстро разделся и нырнул под одеяло.
От переживаний Вовке почему-то так захотелось спать, что он даже не смог спокойно подумать о том, что они натворили. И уснул.
На следующее утро Вовка проснулся поздно. Это можно было определить по количеству света в комнате, а также по кислой слюне во рту, которая появлялась, когда он вставал поздно.
Матери дома не было. Наскоро почистив зубы и брызнув на лицо водой из ковша, Вовка позавтракал стоявшей на столе яичницей и сел ждать мать.
Скоро ему это надоело. Время тянулось медленно-медленно, а мать всё не шла. Он уже успел снова проголодаться, попить чаю, полистать журналы из тумбочки матери и, наконец, включить телевизор, по которому передавался какой-то концерт.
Гулять совсем не хотелось. Честно говоря – было страшно. Вдруг кто-нибудь видел их ночью? Что если, как только он выйдет за калитку, его схватят и отведут к участковому. Еще у матери нажалуются. Тогда точно влетит.
Когда солнце переползло на другой край неба и стало темнеть, пришла мать.
Шатаясь, как пьяная, она вошла в дом, свалила со стола пустую сковороду и, устало упав на табурет, заплакала. Решив, что не стоит к ней лезть в таком состоянии, Вовка ушел к себе. Жутко хотелось есть. Поэтому, выскочив на минуту из комнаты, он соорудил бутерброд с маслом, с которым и забрался в кровать. Когда у Вовки уже смыкались глаза, мать прошла в свою комнату. Засыпая, он слышал её тихий, горький плач. Вовка стал гадать, что могло быть причиной слез, но так ничего и не выбрав, уснул.
Весь следующий день матери снова не было дома, и Вовка, скучая, добровольно отправился на картошку. Правда, в обход села.
Вечером мать за ужином, вздохнув, сказала, -дедушку Семёна с улицы Ленина, помнишь? Умер он. Угорел в пожаре. Завтра хоронят.
Вовка аж поперхнулся.
Вот это новость. Что же они натворили? Он торопливо доел ужин и отправился к себе в комнату.
Сначала он решил немедленно сбежать к Витальке и всё ему рассказать. Но потом, подумав, решил, что уж Виталик-то наверняка всё уже знает. Ещё и по шее даст за паникёрство. Лучше уж подождать.
Утром Вовка снова проснулся поздно. И очень удивился тому, что дома было необычайно шумно. Обычно мать давала ему летом поспать спокойно и уходила со своими делами в коридор. А тут слышался звон посуды, тихий говор людей, шум передвигаемых стульев.
Он осторожно выглянул за дверь и удивленно присвистнул.
Посреди зала стоял длинный раздвижной стол, уставленный самой разнообразной едой. Были даже любимые Вовкины перчики с мясом.
-Круто.
Он быстро прошмыгнул в зал и стянул со стола фаршированный перец, пару кусочков колбасы и горсть конфет. Затем вернулся к себе.
Поедая добычу, он задумался о том, к какому празднику готовятся дома. На ум ничего не приходило. Первомай прошел, Новый год еще только зимой. Дня рождения тоже вроде бы не предвиделось.
-Ай, ладно.
Так и не определив, что за событие порадовало его обилием вкуснятины, Вовка решил стянуть со стола еще что-нибудь. Попытка не удалась.
-Вов.
Мать, устало прислонившись к дверному косяку, указала ему рукой в коридор.
-Иди, умойся. И расчешись, пожалуйста. И выходной костюм одень.
-Ого!
Вовка цыкнул, и воздух со свистом прошел через щербатые зубы.
Это всё объясняло. Должны приехать гости, и они с матерью будут их встречать. Он даже и не подумал, что это может быть связано с дедом Семёном.
Вовка быстро умылся, пару минут перед зеркалом подрал спутанные вихры и помчался в комнату переодеваться.
Уже через пять минут он был готов.
Мать, сидя на табурете, ждала его в коридоре. Увидев её наряд, Вовка поморщился.
-Нашла что надеть, - возмутился он про себя, - вся в черном. Что еще гости подумают.
-Пойдем.
Мать тяжело поднялась и, взяв его за руку, потянула на улицу.
Сразу же за калиткой Вовка попытался выдернуть свою руку из материнской, но неудачно. Мать держала крепко. Будто он маленький. Хоть со стыда умри теперь, если кто увидит.
На его счастье на улице попадались только взрослые. Опасаясь нарваться на кого-либо из друзей, Вовка торопил мать.
-Мам, ну, быстрее.
Идет еле-еле. Ему стало обидно. Мало того, что держат как девчонку, а если еще и на автобус опоздают, то, кто будет гостей встречать.
Как только улица оборвалась поворотом на бугор, Вовка удивленно застыл. Такого скопления народу в их селе он еще никогда не видел. Даже в Первомай на стадионе. Толпа, человек, наверное, из трёхсот гудела, сжималась и расширялась, постепенно просачиваясь внутрь кладбища. Туда же повела его и мать.
Всё! Ужасная догадка закружилась в голове - мать всё знает. Сейчас она расскажет всем, кто это сделал, и его увезут в тюрьму.
Он обеими ногами уперся в землю, не желая идти дальше, но мать даже не обратила внимания на его тщетные попытки вырваться. Так, будто на буксире, Вовку затянуло на кладбище.
Однородная, тихо перешептывающаяся масса людей, увидав их, затихла, замерла, а затем расступилась, пропуская. Мать вошла в образовавшийся проем, и Вовка поневоле последовал за ней. Как же ему было страшно.
Со всех сторон окружали их люди.
Люди! Люди! Люди! Скорбные! Строгие! Плачущие!
Чьи-то руки касались Вовкиных плеч, головы, рук. Он невольно сжимался при этом. Казалось, что сейчас схватят за руку и начнут кричать:
Вот он! Вот он!
У свежевырытой могилы стоял черный закрытый гроб. Мать села возле него и тихо, в полголоса завыла.
Вот еще! Ей-то что реветь?
Вовка уже забыл, как боялся только, что. Теперь его уже возмущало, что мать не обращает на него внимания. Он потянул её за руку, но мать не отозвалась, продолжая плакать.
-И чего ревет? – думал Вовка, - Ладно, вот, баба Шура со своими ревут, дед Семен им соседом был. Или вон Степановы – тоже соседи. А матери-то что? Ревет и ревет.
Конечно, Вовке жалко деда Семена, но ведь и ему не сладко. Все смотрят жалостно, а кажется, будто осуждают. Страшно. А матери и дела нет.
Люди стояли возле могилы тихо-тихо, будто боясь потревожить покойника. Только плач кружился в воздухе, заставляя сжиматься сердце. Да еще медвежья поступь переминающегося с ноги на ногу председателя колхоза дяди Толи. Наконец, он тяжело вздохнул и стянув с головы мятую кепку, прокашлялся. Мать затихла.
Председатель, не зная, куда деть кепку, помял её в руках и, наконец, решив засунуть за пояс начал говорить.
-Вот бывает же так, - он утер вспотевший лоб, - живет человек хорошо, честно. Ну не везет ему в жизни. Так и у нашего дяди Семена. Воевал. Потом плен. А что дальше – вы сами знаете. И как это у нас было – тоже знаете. И вот прилипает к этому человеку чья-то липкая ложь. И никуда от нее не деться. Каким бы хорошим не был, а живешь, будто в грязи вываляли. Есть у нас еще такие люди: вроде слово сказали, а глядишь, ядом плюнули.
Хорошим мужиком был Семен, а и его обгадили. Так обгадили, что всю жизнь людей боялся. Прятался. А почему? Потому, что разуверился в них. И, выходит, был прав. Кто слово о нем доброе сказал, пока жив был. Обсуждали. Помои лили. Сам грешен, чего уж там. Лаялся. И вот умер человек. Глупо умер. Пожарные говорят, газ забыл закрыть - чайник расплавился. Баллон взорвался. Вот так – раз – и нет человека. А как не стало, тут и вспомнили, что хорошим был.
Прости нас, Семен, за всё прости. Виноваты мы все перед тобой. Все! За язык свой поганый, за злобу свою.
Председатель вытер дрожащей рукой мокрые глаза и скомандовал, - Давайте.
Четверо дюжих мужиков аккуратно взялись за гроб и опустили его в яму. Мать, всхлипнув, покачнулась и легла на холм мягкой разрыхленной земли. Несколько добрых рук потянулись к ней и помогли подняться. В этот момент, Вовка почувствовал, как к горлу подкатывается невольный комок. Скорее бежать. Бежать отсюда. От этого тягучего человеческого горя.
Он рванулся сквозь толпу и та, мягко расступилась, пропуская его.
Вовка вырвался за забор кладбища, очумело вращая глазами, со звоном в ушах, колотящимся сердцем.
Только отдышался, заметил стоявшую в ближайшем дворе у забора девчонку Таньку. Когда-то он двинул ей по шее за то, что обозвала жирдяем. А сейчас сам подошел. Всё не одному.
Танька, задрав кверху облупленный красный нос, лопала мороженное в стаканчике. Шоколадное. В другой день Вовка бы отнял у неё, а сегодня ничего не хочется. Так, постоять.
Танька опасливо отошла от забора, но, поняв, что Вовка не собирается её задирать, снова придвинулась.
-Что, Вов, дядьку твоего хоронят?
-Дура, что ли? – Вовка аж подпрыгнул, - Какого дядьку? Деда Семена с улицы Ленина.
-Сам дурак!
У Таньки покраснели даже уши.
-Я сама слыхала, как мамка тете Ане говорила, что дед Семен – твоей матери старший брат. А мама об этом от бабы Клавы узнала. Она с твоей бабушкой в одном селе жила. Всех знает.
Вот это да! Дед Семен – мамкин брат. Такого Вовка не ожидал. Вот почему так плачет мать. Но он-то почему ничего не знал?
Выходит, они с Виталькой его дядьку подожгли.
В голове всё смешалось, запуталось.
Так он и стоял у забора, забыв о Таньке и остальных, пока не подошла мать.
-Пойдем, сынок.
Мать взяла его за руку. Он был так ошарашен услышанным, что даже не попытался вырвать руку, чтобы не позориться перед Танькой. Он и сам не понял, как оказался среди множества людей, идущих рядом по улице.
Мать, словно пьяная, шатаясь, тянула его за руку и монотонно говорила:
-Вот и нет твоего дяди Семушки. Братика моего несчастного. Умер братик мой старший, отмучился. Всю жизнь людей боялся, а люди вон как его провожать пришли. Выходит, не зря жизнь прожил. Хорошим он был. Я маленькой еще была, когда он служить пошел. А тут война. Мы тогда голодно жили. Папа – на войне. Мама в санитарки пошла, а мы у тети Гали в селе остались. Так Сема нам каждый месяц писал. Меня всё Ёлкой звал – помнил, что у меня волосы колючие были. А однажды посылку прислал с сухарями и тушенкой. Я тогда в первый раз тушенку попробовала. Радовалась. А сухари мы на картошку обменяли. На весну. Сажать. Один только сухарик я сохранила. Долго хранила. В мешочек зашила и на груди носила. Вместе с фотографией Сёминой. После войны уже потеряла. В баню пошла, сняла и потеряла.
А от Сёмы уже на второй год войны вестей не стало. Говорили – погиб. А он вот в плену был. Намучился, бедный. Три года. Он и не рассказывал об этом никогда. Даже вспоминать боялся. Да и с кем вспоминать-то. Его из их лагеря сразу в наш отправили. Так тогда это со многими было. Много зазря народу помучили. Да бог им судья.
А Семушке не повезло. На лесоповале деревом придавило. Ногу отрезали. Инвалидом домой вернулся.
Папа на войне погиб. Мама одна нас воспитывала. Восьмерых. А он что мог. Пенсию не давали. Работы нет. Плакал много. Люди злые были. Плевали вслед. Дети камнями в спину кидались. Поседел он с горя, высох. Потом сюда вот уехал, чтобы на нас не косились. В землянке жил. Со временем квартирку получил. Пожалели. Пенсию оформили. И всю жизнь один. Несчастный. И умер-то как. Мученически. Видно, действительно, судьба такая.
Мать всхлипнула.
-Прости меня, братик. И ты, сынок, прости, что молчала. Грех на мне. Родного брата стыдилась. Прости меня, братик, если сможешь.
Мать снова всхлипнула.
Вовкина голова пылала. Мысли бурлили так, что невозможно было понять, о чем же думается. Он не мог даже понять, что продолжала говорить мать.
Как же так? Дед Семен – его дядя. И мать говорит, что никакой он не фашист. Не будет же мать врать. Значит, врал Виталик?
От всей этой неразберихи у Вовки жутко разболелась голова, и когда мать попросила его погулять, пока не разойдутся с поминок гости, он покорно кивнул.
Гулять не хотелось. Стыдно было даже просто стоять на улице.
Как же так? Дед Семен – не фашист и не предатель. Тогда, кто же они? Они же просто хотели пошутить. Напугать его. А что получилось?
Убегая от собственных вопросов, он спрятался в сарай. Там, под полкой с различным хламом, Вовка, наконец-то, никого не боясь и ничего не стесняясь, разревелся.
Как же так?
Слезы текли по лицу. Горели уши, нос. Щипало глаза. Потом внезапно напала икота, освобождение от которой пришло только когда его стошнило.
В голове билось только одно: Как же так? Как?
Боль в висках не проходила, а становилась всё сильнее и сильнее.
Потом там что-то кольнуло и из носа, по губам и подбородку потекла теплая кровь. Раньше Вовка сразу бы побежал к матери. А теперь нет!
Ну и пусть – с отчаянием думал он, - вот вытечет вся кровь, и я тоже умру. Меня похоронят рядом с дедом Семеном и никто не узнает что же я натворил. И мать будет плакать.
Он уже приготовился умирать, но кровотечение прекратилось, также внезапно, как и началось.
Вовка даже вздохнул от огорчения. Не пришлось бы ничего бояться.
А в голове уже били молоты. Такие громкие, тяжелые молоты били в колхозной кузне в дни сенокоса. Он часто наблюдал за работой кузнецов и теперь представлял, как какой-то огромный и сильный кузнец опускает свой молот на его голову.
Бум! Бум! Бум!
Во рту пересохло. Уже не текли слезы, и хотелось спать. Не в силах бороться с дрёмой, Вовка лег прямо там, где сидел.
Так его и нашла мать. Она перенесла сына в дом и уложила на кровать.
Ночью у него начался жар. Вовка метался по простыне, плакал, кричал, звал на помощь. Напуганная мать побежала за участковым врачом. Вовка, словно сквозь жаркий, густой и горький дым, видел, как дядя Марат достает из портфеля шприцы и лекарства. Доктор был таким большим, что закрывал собой всё небо. Оно было белым-белым, и только где-то рядом жгла огнем одинокая рыжая звезда. Потом шершавая ледяная ладонь легла на его лоб и успокоенный её холодом, Вовка забылся.
Среди ночи он проснулся от ощущения чьего-то присутствия. С усилием открыв тяжелые веки, вздрогнул.
Прямо перед кроватью, в мягком удобном кресле, стоявшем тут с незапамятных времен, сидела высохшая и почерневшая от времени старуха. Вовка старался уважать старших, но этой древней женщины он испугался. Сам её вид – вид существа необъяснимо древнего вызывал холодный озноб по телу. Страшнее всего было то, что она улыбалась. Просто сидела и улыбалась, ожидая чего-то, известного только ей одной.
Вовке хотелось закричать, но не было ни голоса, ни сил открыть рот. Он забился в угол кровати и там, сжавшись в комок, пролежал до утра.
Утром старуха исчезла. Но она появлялась каждую ночь, пока он болел. Две недели. Долгие и страшные недели.
Днем Вовка лежал в полудреме и вокруг него суетились мать и врач. А ночью, когда уходил врач, уставшая мать шла к себе, и из душной темноты появлялась старуха. Она снова садилась в мягкое кресло и улыбалась, глядя на скрюченное Вовкино тело.
Он не спал. Больше всего он боялся, что заснет и пропустит тот момент, когда старуха поднимется, чтобы забрать его. Боялся, что не успеет крикнуть, позвать маму. И он, снова и снова, с открытыми глазами, лежал, вжавшись в угол кровати.
Когда, наконец, Вовка выздоровел, старуха исчезла. Больше он её никогда не видел.
Выздоровел Вовка также внезапно, как и заболел. Просто, проснувшиcь однажды утром, понял, что проголодался. Встав, он, шатаясь, добрел до коридора. Мать, вернувшись с улицы, всплеснула руками и налила ему полную тарелку супа. Потом, когда он ел, смотрела на осунувшееся лицо и тихо плакала.
-Мам, ладно тебе.
Вовке было стыдно перед матерью. К чему еще эти слезы.
-Да это я так. Ты кушай. Кушай.
Мать рукой смахивала слезинки, но через минуту они снова катились по щекам.
Поев, Вовка снова почувствовал слабость и отправился в постель.
Насколько тяжелым и непослушным стало его тело, настолько же легкой и пустой казалась голова. Будто ветер болезни выдул из нее все мысли. А подумать было о чем.
После двух недель болезни мысли о случившемся сложились в четкий и яркий рисунок.
Они – убийцы! Они ни за что убили человека. Брата его мамы. Его дядю. Деда Семена.
Как на это не посмотреть, суть не менялась. Виталик просто услышал глупые сплетни, и этого хватило, чтобы совершить преступление. Он не умалял и своей вины. Спички его. Сам тоже там был. И не остановил.
За такое не прощают. Ну и пусть ему всего девять лет. Он ответит.
Смущали только некоторые моменты.
Во-первых – было жалко маму. Если его заберут в тюрьму за поджог дома деда Семена, то она точно помрет. Она, и так, много плачет.
Во-вторых – он только теперь действительно понял, как ему будет стыдно перед людьми, когда все узнают правду. Как он пойдет в школу, где все будут его презирать? Хотя нет, в школу он уже не пойдет. Его же отправят в тюрьму, а там нет школы. Зато как будет стыдно, когда его поведут через село в наручниках. Как настоящего бандита. И все будут тыкать в него пальцами. Даже сопливая Танька.
В третьих – перед ним встала воистину неразрешимая проблема.
Если он выдаст Виталика, то сам станет предателем! Если ничего не расскажет – будет чувствовать себя преступником. Чувствовать сам, без постороннего напоминания. А соблазн промолчать велик.
Наверняка никто ничего не узнает. Ведь сказал же председатель, что это был несчастный случай. Что дед Семен сам виноват.
Забыть всё?
Вовка знал, что не сможет забыть. Забыть, как горело крыльцо, плакали люди, шаталась мать. Разве можно забыть, что ты убил человека?
А с другой стороны, быть предателем всегда плохо. Если он всё расскажет, то он станет предателем. Он – предатель?
Он предаст друга. Пусть плохого, втянувшего его в эту беду, но друга.
Как же быть? Сможет ли его понять мама? Поймут ли его другие? Или будет потом как дед Семен всю жизнь прятаться от людей?
Мысли о деде Семене разбередили память. Он вспомнил о кораблике, подаренном ему. Этот кораблик всё также плыл по волнам, но только в море был шторм.
Судно швыряло с волны на волну. Звон набата рвался сквозь злой ветер и выбивал тревожное:
Как же быть? Что делать?
Поток путанных мыслей остановил шум начавшегося за окном дождя. Хлынувший ливень забарабанил в окно, разогнал жару и убаюкал Вовку. Он спал без снов. Отдыхая. А проснувшись, уже точно решил, как поступит. Он все расскажет участковому дяде Саше. Лучше уж в тюрьму, чем так, прячась от всех.
Приняв такое решение, он успокоился.
На следующий день было воскресение. Как же боялся этого дня Вовка. Боялся не столько участкового, сколько тех, перед кем придется пройти. А вдруг среди них будет и Виталик? Он не боялся получить по шее. Страшнее
было другое – услышать презрительное - «предатель» в свой адрес и передумать. Навсегда.
Как только мать ушла в магазин, Вовка тоже вышел из дома.
Участковый жил недалеко. Нужно было только подняться шагов пятьдесят по переулку, повернуть направо и еще шагов через пятьдесят шагнуть в раскрытую деревянную калитку. Каким же тяжелым и страшным показался этот путь теперь.
Шаг за шагом преодолевал Вовка собственный страх, отрывая себя от родного, уютного дома, от мамы, от друзей. Еще несколько минут и уже никто в жизни не подаст ему руку. А если не сделать эти несколько шагов, то он не посмеет протянуть кому-либо руку.
А из-за заборов, как будто специально дожидаясь, выглядывают знакомые сочувствующие лица. Как же стыдился он сейчас этого сочувствия.
Ну, вот и всё! Вот и дом участкового. Побеленный маленький домик с синими глазами-окнами, напоминающий своего хозяина.
У невысокого дяди Саши такое же широкое белое лицо, пепельные волосы и большие глаза.
Вовка надеялся, что участковый будет дома, но ошибся. Во дворе, на грядках возилась только дородная тетя Света, жена дяди Саши.
-Здрассте! – Вовка для приличия даже кашлянул, но тетя Света, занятая сорняками его даже не услышала.
-Здравствуйте!
Вовка сказал это как можно громче, но так, чтобы его не услышали посторонние.
-Ты чего шепчешь?
Тетя Света отряхнула с колен комочки земли и подошла к калитке.
-Чего надо-то?
-А дядя Саша дома?
Вовке внезапно захотелось сбежать, пока еще можно, но он сдержался, для уверенности намертво вцепившись в штакетник забора.
-Нет его. У Титовых проводку чинит. А чего надо?
К участковому охотно обращались за такой помощью. Значит, и теперь на работе.
-А когда он будет?
Вовка старался говорить тверже, ровнее, чтобы не дрожал голос, но всё равно сбивался на писк.
-Да кто ж его знает. Как сделает, так и будет.
Тетя Света подозрительно осмотрела красного от страха и стыда Вовку и вновь задала свой вопрос, - А чего надо-то?
Не желая рассказывать всего ей, он спросил, - А можно я подожду?
-Да жди. Что мне, места жалко?
И тетя Света, удивленно хмыкнув, вновь поспешила на грядки.
Только теперь Вовка заметил, как побелели вцепившиеся в штакетины пальцы. Он попробовал разжать их, но тут же остановился, подумав, что если разожмет пальцы, то просто сбежит отсюда, как последний трус. И никогда больше уже не решится вернуться.
Почему-то этот страх напомнил ему о поездке к зубному врачу. Когда-то давно, в прошлом году, у Вовки дико разболелся зуб, и врач его вырвал. Было так больно, что Вовка закричал. С той поры он боялся зубных врачей как огня и даже начал каждый день чистить зубы.
Так же он теперь боялся и самого себя.
Дневная жара разморила его, но всё равно он сразу почувствовал спиной чужой взгляд. И мгновенно понял, кто это может быть.
Виталик!
Именно этого он и боялся. Мысли лихорадочно заметались в голове. Что он сделает? Изобьет? Плюнет в Вовкино лицо? Обзовет предателем?
В любом случае нельзя, чтобы Виталик увел его отсюда, от этого забора.
Решение пришло само собой. Атаковать! Собрав воедино всю свою детскую силу, Вовка разжал сжимавшие забор ладони и, повернувшись, ударил наотмашь в широкий вязкий живот.
-Ты что творишь, Чертенок?
Дядя Саша, а это был именно он, ухватил его за дрожащее плечо.
-Ты чего же, паразит, дерешься?
И только потом, посмотрев на красное, искаженное гримасой ужаса Вовкино лицо, присвистнул, - Да ты, брат, болен.
Именно это обращение «брат» и ласковые глаза сделали больше, чем все Вовкины размышления.
Он вдохнул в грудь воздуха, сдерживая слезы, но, не удержавшись, разревелся.
И так, через слезы, начал быстро-быстро, перескакивая с одного на другое и заикаясь, рассказывать дяде Саше о произошедшем.
Сначала на лице участкового играла непонимающая улыбка. Потом оно стало суроветь.
-Ну-ка, парень, пройдем в дом.
Он взял Вовку за руку, и тот покорно пошел следом, продолжая страшный рассказ.
В доме Вовку усадили на диван, и пока он рассказывал, дядя Саша сидел на полу, обхватив голову руками, а Тетя Света, стоявшая в дверном проеме, охала и мелко крестилась.
Когда Вовка закончил рассказывать, сами собой закончились и его слезы.
Дядя Саша ушел в соседнюю комнату и вернулся оттуда уже в форме.
-Посиди-ка пока тут.
Он тронул рукой Вовкин вихор и вышел за дверь. Через минуту во дворе затарахтел мотор и мимо окна пронесся зеленый мотоцикл с люлькой – предмет зависти и ужаса всех местных пацанов.
А Вовка остался ждать тюремщиков. Он понимал, что теперь, когда он всё рассказал, должны придти тюремщики и забрать его.
Но вместо них пришла мать. Она молча встала в дверном проеме и пока тетя Света суетилась вокруг нее, повторяя какие-то добрые, не ненужные теперь слова, с тоской смотрела на Вовку. Потом также молча взяла его за руку и, опустив голову, повела по притихшей улице. Вовка попытался ей всё объяснить, но каждый раз, когда он заговаривал, она прикладывала к его губам огрубевшую ладонь.
Так они и дошли до дома.
Как только они вошли в коридор, мать швырнула его на середину комнаты, схватила со стола мокрое вафельное полотенце и стала хлестать им упавшего сына.
Не столько от боли, сколько от ужаса перед разъяренной матерью, Вовка взвыл. Тонкий детский голос ударился в стены, окна, двери и отрезвил мать. Она отбросила в сторону полотенце, выскочила на улицу на порог и громко, в полный голос, закричала.
Потом она долго-долго плакала, так и не заходя в дом до наступления ночи.
А Вовка, боясь сделать ей еще больнее, залез под стол в своей комнате и в этом привычном, родном убежище тоже плакал, понимая, что никогда уже их с матерью жизнь не будет прежней.
Так закончилось его детство.
Как узнал он позднее, рассказав всё его, Вовкиной, матери, участковый поехал домой к Виталику и забрал его в город. Тётя Рая бросилась отбивать сына и даже сбила с участкового фуражку. Но Виталику это не помогло. Говорили, что его отправили в спецшколу.
Но это всё потом. А пока Вовка думал о том, как завтра выйдет на улицу, где все всегда обо всем знают. Как к нему отнесутся? Осудят или поймут?
Он знал одно – что бы о нем ни думали и ни говорили – он поступил правильно. По совести.
Успокоенный этой мыслью Вовка заснул. И снился ему спешащий по голубым волнам потрепанный бурями, но счастливый и прекрасный корабль. Как раз такой, какие здорово умел делать дед Семен. Его дядя.