Одна из лошадей громко фыркнула, Джон и Энн словно очнулись ото сна. Энн расслабленно разметалась на траве, лицо было необычайно привлекательным, не отягощенным постоянным контролем, что и как сказать.
- Ты красавица,- сказал он и попытался коснуться ее лица губами.
Энн лицо отдернула, села на траве, поправляя корсет и расправляя складки платья.
Джон поднялся, подал руку.
- Вставай, я отряхну тебя.
- Спасибо за предложение, но я сама,- твердые нотки, прозвучавшие в голосе, неприятно подействовали на Джона.
- Что случилось, моя дорогая? Ты сердишься?
- Оставьте меня в покое. И немедленно отвезите домой.
- Почему так быстро? Давайте прогуляемся, вечер действительно чудесный!
- Я не хочу с вами поддерживать беседу после того, что вы тут натворили.
- Энн, ты меня обижаешь. Все было так чудесно! Ну, согласись.
- Чудесно? Это все,- она обвела вокруг руками,- чудесно? На земле, с едва знакомым человеком, не слушая разума?
- А зачем тебе слушать разум? Слушай свое сердце. Тебе не хочется пойти за ним?
- Я должна смотреть на мир и на эту ситуацию ясным разумом. Слушать сердце смешно. Из-за этого в мире кавардак, неразбериха и попрание устоев. Кто-то должен стоять на страже общепринятого.
- Согласен, кто-то должен. Это те, которые обделены счастьем познать любовь, трепет и вынуждены быть ханжами, выдавая свою неудавшуюся личную жизнь за приверженность законам общества. Ты не такая. Ты таешь в моих объятиях, растворяешься в ласке. Разве потеря этого стоит громких слов о чести?
Лицо Энн гневно вспыхнуло.
- Вы просто напросто дерзите. Ни один порядочный человек не будет говорить даме такие слова. Вы должны быть тактичны. Женщина не должна краснеть по вашей вине.
-Зачем краснеть от правды? Или это у вас от удовольствия?- Голос Джона приобрел иронические нотки.
Энн смерила его с ног до головы уничтожающим взглядом.
- Вижу, вас бесполезно призывать к порядочности. Вот в этом и есть различие между слоями общества. Такому не научить, нужно родиться, чтобы соответствовать требованиям, придуманным не нами.
- Зачем ты говоришь это сейчас? Пусть у тебя будут свои убеждения, но не всегда надо кричать о них. Мы здесь вдвоем, я видел тебя настоящую и не хочу принимать другой. Давай будем друг для друга наслаждением.
- Вы что о себе возомнили? Да я видеть вас не хочу после всего! Представляю, как вы призираете меня за слабость.
- Тебе нужно мое призрение? Мои ранящие слова? Это возбуждает тебя больше, чем ласка? Тебя так завело мое грубое похищение? И ты готова отдаться простолюдину, ощутить на себе руки, мнущие тело с белой кровью, проникающие туда, о чем таким, как ты, не позволено думать! В следующий раз, а я не сомневаюсь, что он будет, я сделаю с тобой такое, отчего ты не отмоешься всю жизнь. А знаешь, почему не отмоешься? Потому что будешь окунаться в это вновь и вновь по собственному желанию, презирать себя, ненавидеть и молиться в ожидании повторения.
- Вы забылись настолько, что у меня нет слов.- Голос Энн срывался
- А тебе и не хочется перебивать меня. Тебя необычайно возбуждают мои слова. Правда?
Джон подошел совсем близко.
- А так?- Он прочертил пальцем линию ото лба до подбородка Энн, чуть задержавшись на губах.
Энн отшатнулась.
- Вы сумасшедший!
- Нужно таким и быть, чтобы мечтать о стерве по имени Энн. Нужно совсем потерять голову, чтобы жаждать сдавить ее в объятиях и забраться под платье.
- Не смейте мне больше попадаться на глаза. Немедленно везите меня домой,- выкрикнула Энни пошла к экипажу.
- Энн, подождите секунду,- Джон догнал ее и преградил путь.- Я не хочу, чтобы вы обижались. Я действительно схожу с ума, понимая, что ваш голос дрожит не только от гнева. Останемся здесь еще. Я хочу вас.
- Пустите.- Энн оттолкнула его и забралась в экипаж.
- Хорошо.- Джон взялся за поводья.- Я вам больше ничего не скажу, испробовал, что мог.
- Мне все равно. С этой минуты мы друг друга не знаем.
- А ведь вы надеетесь, что я никуда не денусь и вновь прибуду к вам, не внемля словам леди. Ошибаетесь. Даже такой недостойный человек, как я, способен познать истины, имея хорошую учительницу. Я буду думать о вас, ждать, желать, но больше первым не сделаю ни шага. Вы знаете, что так и будет, у вас я только на словах неприкасаемый, а вы все обо мне давно поняли, иначе бы не доверились. Захотите общения – приходите сами, я буду только рад. Я буду ждать этого всегда.
Энн, заготовившая оборонные слова, не издала ни звука. Ее взгляд был устремлен на опушку леса, где в плотных сумерках зоркие глаза сумели разглядеть двоих: Артура и Алисию. Алисия сидела впереди, запрокинув голову на грудь Артура, и не переставала гладить его лицо. Он ловил губами ее руку.
«Вот и вся любовь, о которой грезят молодые,- усмехнулась она про себя.- Все – слова и мечты, а жизнь – в темнеющем лесу, поддающаяся сиюминутной страсти».
Она с сожалением смотрела на спину Джона и понимала, что никогда не пожалеет о случившемся и никогда больше этого не повторит. И будет говорить своим детям, что любовь – выдумка, жизнь сложена из другого. Завтра для нее начнется прежняя жизнь, когда не нужно будет всматриваться в свое лицо, а думать только о нарядах и приличном обрамлении своей личины. А сегодняшний день совсем иной, выбивающийся из привычной колеи, до завтра есть немного времени. Сумеет ли она сделать шаг первой?
- Джон,- тихонько произнесла Энн.
Он резко обернулся, натянул поводья, в его глазах вспыхнула надежда.
- Я не могу жить по-другому и уже не хочу. Все, что у меня есть, это дети, которых я должна вести по жизни. Я не изменюсь под действием обстоятельств, твердо буду идти к своей цели. Я знаю, вы поймете меня, вы чуткий замечательный человек. Мы больше не будем встречаться, общаться, кроме каких-то вынужденных столкновений на глазах родственников. У нас с вами остался только этот вечер и эта ночь. Меня никогда и ни к кому не тянуло так, как к вам.
Джон был уже возле нее.
- Энн, мне ценно ваше доверие. Вы никогда не пожалеете о сегодняшней ночи, я обещаю вам. Я никогда не упрекну вас в ваших словах и поступках и буду думать о вас только хорошее. И, как и обещал, буду ждать всегда. Иди ко мне, моя родная, сегодня я с тобой!
* * *
О появлении мистера Смита Энн сообщили через день. У нее оборвалось сердце. Снова? Неужели она недостаточно выразилась при последнем расставании? Как он смеет думать о ней иначе и позволять себе видеться с ней, когда вздумается.
- Пусть войдет.- В ее голосе уже была угроза.
Энн решительно взглянула на вошедшего. Это был Георг. От неоправданных ожиданий и возмущения наглостью визита, Энн потеряла дар речи.
- Здравствуйте, миссис Энн. Позвольте поговорить с Вами по важному делу.
Энн не предложила ему сесть.
- Мы уже обсудили все, что дозволено во время моего визита к Вам.
- Простите меня, это был срочный вызов в банк – неотложное дело. Так совпало, что Вы прибыли именно в это время, оно ведь не было оговорено конкретно.
- Теперь можно говорить все, что угодно. Все, что я имела Вам сказать, я передала Вашему родственнику. Не знаю, уведомил ли он Вас, мне все равно, но дважды повторять одно и то же я не буду.
- Я очень люблю Элизу.
- Мне нет никакого дела до Ваших чувств.
- Но речь идет о Вашей дочери. Неужели и до нее у Вас нет дела?
- Какая наглость! И Вы на что-то рассчитывали, когда задумывали встречу со мной? Я больше не желаю Вас слушать.
- Я очень Вас прошу: давайте поговорим спокойно. Я все равно буду добиваться своего, зачем тратить зря время?
- Никогда, слышите, никогда я больше не буду разговаривать с Вами на эту тему.- Энн грозно надвигалась на Георга.- Не смейте больше приезжать сюда. Какая самонадеянность – явиться ко мне с подобной просьбой. Забудьте наше имя, дорогу сюда, не смейте даже в мыслях мечтать о моей дочери!
Георг оставался спокоен, понимая, что нельзя подливать масла в огонь.
- Не сердитесь на меня, пожалуйста. Мои помыслы чисты, я смогу сделать Вашу дочь счастливой, у меня для этого есть все: средства, чувства, желание оберегать ее и ценить. Разве этого мало?
- Чувства и желания? Вы все помешались на этих словах, потому что других таким, как Вы, знать не положено. Честь, положение, гордость за семью, возможность смело глядеть в глаза обществу – Вам хоть что-то говорят эти слова? Вы даже не понимаете, что Вам давно пора развернуться и уйти отсюда, потому что я в силу воспитания, данного мне моим обществом и положением по рождению, не могу просто вышвырнуть Вас отсюда, но наговорила достаточно, чтобы любой приличный человек моментально откланялся. Я не понимаю, почему до сих пор разговариваю с Вами, видимо, просто не верю, что бывает такое непонимание и неуважение к мнению другого человека, женщины, матери той, о которой Вы, якобы, так заботитесь. Поверьте, я знаю цену Вашей заботе, понимаю, куда метите, переступая через те приличия, которые даже Вам доступны.
- Да, возможно я не очень воспитан по Вашим меркам, но никогда бы не позволил себе оскорблять другого человека, тем более, гостя. Извините, Вы вынуждаете сделать Вам замечание.
- Для меня Ваши слова пустой звук, можете не стараться. Это все, что Вы намеривались мне сказать? Я Вас больше не задерживаю.
- Позвольте мне увидеться с Элизой. Возможно, увидев нас вдвоем, Вы поймете, какого счастья лишаете двоих людей.
- Элиза в отъезде. Еще просьбы будут?
- Разрешите остаться с надеждой, что Вы подумаете и милосердней отнесетесь к судьбе Элизы. Не откажите мне еще в одном визите, я бы не хотел считать наш разговор окончательным.
- Надежда – это ваше право. Сюда приезжать больше не надо, Вас не примут. Прощайте!
- Всего Вам доброго, миссис Энн.
Георг вышел прямо и спокойно, только добела сжатые руки говорили, что он еле сдерживается. Он стремительно пересек двор, словно не желая ни на миг оставаться там, где его оскорбляли и отобрали надежду. Только за воротами, вскочив на лошадь, он некоторое время смотрел по сторонам, словно надеясь увидеть Элизу. Потом резко сорвался с места, стараясь в вихре гонки отогнать подступающую панику и мысли о том, что и следующий визит не даст никаких результатов.
Энн еще долго стояла у окна, словно боялась, что настойчивый визитер способен вернуться и …Хорошо, что Элиза отдыхала в своей комнате, окна которой выходили в сад. Нет, нельзя допускать, чтобы они увиделись! Современная молодежь способна на все, в горячке любви могут натворить непоправимое, потом не расплатятся за всю жизнь. Элизе ни слова о визите, это даст ей право надеяться, она возомнит, что к матери можно будет не прислушиваться. Нужно срочно что-то предпринимать, она и так тянет с определением судьбы Элизы. Да, да, она надеялась на Артура, и что-то может получиться, но пора посмотреть правде в глаза: нужен другой, абсолютно надежный вариант. Думать и как можно скорее определиться. Возможно мысль, которая ни раз мелькала у нее, не так уж несостоятельна. Сегодня же начинать действовать! Не сегодня – сейчас!
* * *
- Роберт, мой друг!- Дженни с радостью бросилась навстречу въезжающему другу. Она протянула руки в ожидании, когда Роберт спешится.
Он чуть ли не на ходу спрыгнул с лошади и горячо сжал руки Дженни.
- Роберт,- повторяла она с улыбкой,- самый верный и надежный! Меня все-все бросили. Элиза не приезжает, Артур погряз в хозяйских делах. Навещает Георг, но лучше б не приезжал, не могу видеть его потерянные глаза, когда он не обнаруживает здесь Элизу.
- Ах, сколько напастей на одну маленькую девочку!- Смеялся Роберт.- Значит, я напрасно сдерживал себя, не навещая ваше имение, боясь показаться надоедливым. А что, Артура вчера не было?
- Ни вчера, ни позавчера. Присылал с посыльным известие, что занят, а потом и этого не стал делать.
- Он же понимает, что ты умница и можешь обидеться, если постоянно будет напоминать о занятости. Я вчера был у него, но не дождался, думал: он здесь.
- Наверное, пропадает на дальних пастбищах. Пойдем в дом, все мне расскажешь. Как Элиза? Куда пропала? Пусть приезжает.
- Приезжай ты к нам. Погости, как прежде. Чудесное было время, в моей жизни – самое лучшее.
- Потому что вернулся домой?
- Да, пусть будет так. А Элиза под домашним арестом, мама слышать не может про Георга, не хочет, чтобы они виделись.
- Ужасно. Как же им быть?
- Ума не приложу. Что суждено, то и сбудется. Ну, что, поедешь к нам? Элиза хоть выговорится с тобой.
- Я побегу отпроситься.
- А я – поздороваться с дядей Фредом и дядей Джоном. А Эдвин где?
- Отец уехал домой и не обещал скоро быть. Эдвин был у себя, по пути крикну, чтобы зашел в кабинет отца, будь там.
В кабинете Эдвина была тишина. Дженни тихонько открыла двери. Эдвин сидел у стола и писал, полностью погрузившись в работу. Дженни залюбовалась картиной: профиль Эдвина четко вырисовывался на фоне заходившего солнца, пробивающегося светлым пятном на опущенных шторах, его спокойное лицо, одухотворенное и красивое. Жаль нарушать очарование. Дженни ступила в кабинет, бесшумно прикрыла двери и немного помолчала, потом позвала негромко, с трудом нарушая тишину.
- Эдвин.
Он повернул голову и замер, глядя на нее. Время бежало, они не шевелились. Взгляд Эдвина притягивал, бессмысленно было противостоять желанию подойти и прижать к себе его голову, впиться рукой в волосы, сжать пальцы до боли, со всей силы.
Первым поднялся Эдвин. Подошел и спросил тоже тихо, ласково:
- Что?
Она не хотела отвечать, она хотела вот так стоять и просто смотреть на него.
- Эдвин…- Это уже звучало ни как зов, просто имя, которое хотелось шептать.
Ее глаза…голос…туман…
-Уходи.
Пауза.
- Я не могу и не хочу без тебя.- Зачем она говорила это?
Губы почти не двигались и было не понятно, как они слышат и понимают друг друга.
- Дженни, я буду любить тебя всегда. Эти слова все, что я могу тебе дать.
Они молча смотрели друг на друга. Потом Эдвин закрыл глаза, вздохнул, а, открыв, спросил громко:
- Ты меня звала?
Дженни повторила то же самое, ответила:
-Роберт приехал, ждет тебя в кабинете отца. Зовет меня к себе в гости повидаться с девчонками. Займи его, мне нужно время, чтобы собраться.
Из кабинета Дженни ушла к себе. В груди было тесно, ей хотелось освободиться от ноющего там. Эдвину хорошо, он переводит свое настроение в трепетные строки. Они получаются красивые, лиричные, а грусть чувствуется в каждом слове.
Нет, он не читал ей своих произведений, просто попалась тетрадка на столе, она не удержалась и почла все, что в ней было. И лучше любого многословного объяснения поняла Эдвина, узнала, что его отношение к ней – не пустой звук. Не удержалась, приписала в конце: «Ты вновь смог очень точно передать мои ощущения».
В комнате Дженни схватила краски, но потом отбросила мысль вновь нарисовать любовь. Уже есть подобная картина, она писала ее, еще не зная, что шифрует свою судьбу в любви: одинокая птица на фоне красивого заходившего солнца. Солнца птице никогда не достичь, присесть некуда – внизу безбрежное море. Остается поддерживать себя в полете, мечтать все же добраться до нужного ей места.
Дженни взяла обычный листок, слова полились рекой, освобождая от боли душу, заживляя раны.
« Как давно в моей душе поселилась грусть? Неосознанно – с того момента, когда я почувствовала, что влюблена. Новые ощущения, счастье владеть тайной любви не позволяли распознать первый сигнал бедствия под названием «Любовь к женатому мужчине». Я неслась на крыльях любви, не останавливаясь и не задумываясь, что же будет дальше. Все, что меня окружало, было прекрасным и носило одно название – Ты. Первые нежные слабенькие листочки на деревьях, золотой глазок любимого тобой одуванчика, звеневший под порывами ветра высохший осенний лист и горка чистого снега на замерзшей ветке были наполнены особым смыслом. Я впитывала красоту мира с тем, чтобы, наполнившись чувствами, выплеснуть их тебе хотя бы в мечтах. Я удивляюсь, как долго это длилось, как нескоро пришла боль, а вместе с ней поэтапно ненужность того, что еще недавно было ценным. И ужасающая пустота с еще одним безнадежным названием: «Никогда не будет моим». Теперь я оглядывалась вокруг и смотрела на мир совсем другими глазами. Умом понимала: то, что я вижу, прекрасно и нужно обязательно восхищаться цветом, который может быть только в естественной природе, причудливой игрой солнечного света и затейливым рисунком на замерзшем окне. Но это отмечал разум, а душе с ее мертвой пустотой ничего не было нужно. Сколько раз ранее, глядя на колыхавшееся разнотравье, представляла, как возьму тебя за руку, и мы побредем все равно куда. Лишь бы рядом, лишь бы смотреть друг на друга. Я не мечтала о поцелуях и объятиях, мне достаточно было уткнуться лбом в твою грудь, закрыть глаза, замереть и ощутить, как бьется родное сердце.
Грусть съела все: мечты, желания, ощущение себя в продолжающейся жизни. Я плетусь по земле безразлично, покорно, я отбываю дни, потому что они отпущены мне, я давно забыла слово надежда, выбросила его из словаря мыслей навсегда. Я ничего не ощущаю, не обращаю внимания даже на грусть. Вспомнила твое пожелание познать настоящую любовь. Сбылось. Теперь я понимаю, каково было тебе нести крест, когда я не ведала, сколько причиняю боли своим поведением от нежелания сдерживать рвущиеся наружу чувства. Мне хотелось кричать о любви, а ведь давным-давно твой мудрый отец сказал, что о настоящей любви чаще всего приходится молчать. И я молчу, потому что говорить нельзя. А еще потому, что боюсь услышать «нет», а еще больше «да». Как выйти из этого круга? Нет, я не прошу у тебя помощи или совета, я не хочу от тебя ничего. Когда-то я впервые взглянула в твои глаза, их свет ослепил, не позволив разглядеть то, что вскоре станет спутницей моей жизни – грусть, то понятие, которое разорвет меня изнутри и уничтожит как влюбленную единицу – чужой мужчина. Мне выпала доля жить полярными ощущениями: счастье и горе от того, что ты есть! Только меня нет – я растворилась в океане грусти…»