2
Открыв глаза, я не увидел над собою экстатически запрокинутой головы ночной постельной наездницы и ее маленьких, сотрясающихся от постанываний грудок.
Надо мной стоял, лыбясь, Константин Викторович Лобов, хорошо знакомый мне детектив областного масштаба. Прежде всего надо мной стоял английский пиджак. Далее стояла безупречно-белая рубаха, чей ворот как бы был подперт экстраклассным галстуком. А потом уже стояло все остальное, включая волевую челюсть завсегдатая любительских эмвэдэвских рингов, с едва уловимым презрением оттопыренную губу, слегка деформированный неадекватными подозреваемыми массивный нос, неожиданно теплой голубизны глаза под двойной аркою сросшихся на переносице бровей и русый ежик над красивым лбом. Этот экземпляр из мира профессиональных сыщиков вполне мог бы стать сексуальным символом, если бы какой-нибудь оборотистый продюсер взялся раскрутить его облик, растиражировав мужские достоинства Лобова в печати, на экране, на стенах домов, общественных уборных, календарях для домохозяек.
Пока Лобов вот так, словно университетский преп, наведавшийся в общагу с проверочкой, в три яруса безупречно отутюженных штанов, пиджачных отворотов и застегнутой на все пуговицы рубахи громоздился надо мною, ощущающим себя в этот момент студентом-первокурсничком, с капитального бодуна злостно проспавшим первую пару, я все еще пребывал в населенном суперменами телесне и воспринимал моего новоявленного соседа по комнате в ореоле образов непобедимых борцов со злом.
— Что ж вы телевизор-то на ночь не выключаете? — раздался из-за спины Лобова менторский голос гостиничной тетки.
Слегка прикрываясь простынкой, пришлось изобразить подъем. Несмотря на то, что телек уже угас и умолк, я все еще не мог сориентироваться — что к чему. На подушке — рядом, где по идее должна была посапывать, досматривая утренние сновидения, хорошенькая белокурая головка, на самом деле лежала тыльной стороной, демонстрирующей на обложке среброзвездного шерифа, заряжающего кольт, читанная мною на ночь книжка.
— Ты тут неплохо обосновался, — обвел Лобов взглядом номер, куда его подселили вторым.
Мы с ним с год как на «ты». Мне приходилось писать о подведенных им под статью патологических насильниках и о выведенных на чистую воду неплательщиках налогов из крутых фирм. В районные командировки его обычно направляли для того, чтобы распутать запутанное местными Пинкертонами дело. И появление Лобова здесь, в этом далеко не пятизвездочном отеле, прежде всего говорило о том, что в деле с ограблением и убийством на прииске не все ладится.
Бдительная гостиничная церберша удалилась, дав мне возможность натянуть штаны не в ее присутствии, а Лобов освобождал черный кожаный кейс от содержимого. Он вынул оттуда электробритву с плавающими ножами, мыльницу, зубную щетку, тюбик с пастой и тюбик с кремом после бритья. Он бы наверняка выставил рядом с казенной настольной лампой фотографию жены и двух хорошеньких, похожих на него девчушек, если бы не его опасная профессия, заставлявшая возить идиллический семейный снимок в бумажнике, во внутреннем кармане пиджака. Вместо дорогой сердцу фотографии он выложил на тумбочку свежий номер «Криминального листка», с первой полосы которого уставился в потолок лысый хмырь.
Прочитав однажды столь не похожий на УПК «Тропик Рака» Генри Миллера, Лобов ничего уже не читал кроме этой дешевой желтой газетешки, пользуясь ею как своеобразным барометром скандальности дел, которыми ему приходилось заниматься. Это ему нужно было не для того, чтобы накачать популярности с помощью «паблик рилэйшнз», а затем, чтобы более эффективно прятаться от журналистов.
Поверх «Криминального листка», словно для того, чтобы газету не сдуло ветром, Лобов бросил звякнувшие наручники. Рядом с ними явились из кейса пачка «Camel» — верблюд, пирамида, пальма — и спичечный коробок с лисицей на этикетке. Домашнее, бережно уложенное женою полотенце, Константин определил в шифоньер, на перекладину для вешалок, а кейс бросил рядом с моей сумкой. Затем, повесив пиджак на спинку стула, он сел на стул лицом к стене и, вынув из светло-коричневой кобуры на плечевом ремне черный пистолет, принялся деловито наполнять обойму патронами из картонной коробочки, которую он тоже извлек перед этим из кейса.
- Дело серьезное, — с характерным щелчком вставил он заполненную обойму в рукоять «пээмки». — По имеющейся у меня информации... Хотя, пока мне нечего сказать. Думаю тебе повезло. Это действительно интересное дело. И, похоже, ты тут будешь первым. Правда, кое-кто и кое в чем тебя уже опередил.
Он кивнул на «Криминальный листок» на тумбочке и, зная мою неприязнь к этому изданию, явно желая позлить меня, ухмыльнулся.
Отложив в сторонку «браслеты», я взял в руки газету. Над сверлящей меня неприятным взглядом фотографией лысого мужика в полосатой тюремной робе аршинным кеглем был набран заголовок:«ТРИ ДНЯ НАЗАД ПРИ ЭТАПИРОВАНИИ СОВЕРШИЛ ПОБЕГ ОПАСНЫЙ РЕЦИДИВИСТ».Дальше следовал его криминальный послужной список.
— Кстати, — завершая сборы, нарочито безразлично произнес Лобов. — Лагерь, из которого этапировали четырежды судимого Валерия Манаенкова для дачи показаний, находится в пяти километрах от Ново-Туенгинска. Там не безызвестный тебе цементный завод. Злодей, надо сказать, не хиленький. Последняя судимость как раз связана с ограблением квартиры одного коммерсанта. Там тоже были двери, выдерга, деньги во встроенном в стену сейфе. Был и хозяин, которого мой «клиент» уложил наповал одним взмахом железяки. Он совершил побег как раз накануне происшествия на прииске. Просто сшиб с ног зазевавшегося конвойного-салагу, выдернул из его рук автомат и — в лес. Глупо. Самое забавное то, что одним из его подельников по последнему делу был сын исчезнувшего сторожа...
Осмотрев со всех сторон заряженный пистолет, Лобов воткнул его в кобуру, ссыпал оставшиеся патроны в карманы пиджака и, пружинисто поднявшись со стула, стал всовывать руки в рукава.