3
Возвращаемся засветло, пролистывая в обратном порядке Чертову Падь, Еловый Гребень, мысок, куда начальник райотдела, вполне вероятно, не возит никакой любовницы. Неугомонный следователь Говорков задерживает мое внимание еще на двух страницах этой увлекательной книги. Чего тут только не приключалось в прошлом! Все эти события, как не забыл упомянуть Говорков, легли в основу романа писателя, выходца из этих мест, Анатолия Петрова-Сибирцева, так и названного по имени мрачного топонима — "Чертова падь".
Вот тут, в этом овраге, красная партизанка, убегая от белых, чуть было не сбросилась вниз вместе с конем.
— Ее изнасиловали посредством привязывания к поваленной березе. За двух пристреленных ею молоденьких кадетов мстили... Чистая сто восьмая плюс бандитизьм, — неисторично комментирует Говорков, нажимая на «изьм» с мягким знаком.
Белое, молодое-молодое тело, словно бы воскрешенное усилиями творческого напряга Петрова-Сибирцева, очень кинематографично возникает в воздухе над папоротниками вместе с давно истлевшим стволом дерева и врезавшейся в бересту и девичьи запястья пенькой. И мы вместе со съемочной группой московских конъюнктурщиков, получивших ангажементик на сибирятинку, торчим вот тут среди торопливо расстегивающих ширинки, истосковавшихся по женской ласке судей-линчевателей в обмотках и шинелках, как бы дожидаясь своей очереди. Топчемся, заглядывая через плечо предыдущего, в роковой оплошности прислонив винтовки к пню. И мрачная ирония происходящего не в том, что красна девка ужо бессильна оказать партизанский отпор и ее теперь будут сильничать за все про все. А в том, что от направленных на объект съемок софитов припекает у батрацкой дочери Марии недурственный лобок, и дубль за дублем, навлекая рои паутов, струится пот по дородным ляжкам, привлеченной на роль сибирской Жанны д'Арк звезды областной театральной сцены Анжелики Куликовой. И приходится обмахивать типаж свежим номером «Коммерческих вестей», где Анжелика-ню рекламирует антиспидовые презервативы с усиками.
Подойдя к краю обрыва, заглядываю в овраг, где все так густо заросло и оволосилось зеленью, что даже не видать костей погибшего коня, наваленных туда кучею трупов беляков. Их крошили шашками, как капусту. А помогал подоспевший на выручку с партизанами сын полка — братец Иванушка. Не видать на дне ямины и опорожненных здесь бутылок водки. А их тут было опустошено! Вначале собиравшим материал для эпического романа-трилогии о сибирской вандее Петровым-Сибирцевым. Потом выехавшей на место съемочной группой во главе с режиссером Николковым-Началовским, который теперь уже свинчестерил в Голливуд и там упражняется — без всей этой клюквы с сарафанами.
— Крепко мы тогда... Я их тут консультировал, — кашлянул в кулак Говорков. — А вот тут... Ой, и за-а-бавник же этот Николков-Началовский!
И мы опять останавливаемся и подходим к заросшей папоротником расщелине. Тут, оказывается, пионерами-следопытами были найдены два проломленных черепа и несколько самородков. Этот сюжет пока что не использован даже в рекламном ролике.
— Чистая сто вторая, — без суда и следствия делает вывод Говорков. — Или сами друг дружке тяжкие телесные нанесли, или кто третий, предумышленный... Никто экспертизы не проводил, сдали кости в музей прииска и все.
Напичканный этими детективными историями, пытаюсь прозондировать почву насчет встречи в ИВС: как они там, подследственные? Но Говорков опять сворачивает разговор на древние черепа и партизанку Марию, замученную злостными нарушителями жанровых канонов вестерна, где две банды головорезов, перестреляв друг друга до последнего патрона, никогда не тронут женщину. И от того, как мучается Мария в руках любвеобильных заступников за Царя и Отечество, как синхронно продырявливают друг другу кирками темечки два не поделивших золота старателя, ясно, что никаких разговоров с посягнувшими на артельную собственность Славой и Колей у меня не будет. Два дня только как сидят — и мало ли чего могут возомнить, увидев, что ими интересуется пресса.
— Ну вот и все! — приветливо улыбнулся душка Говорков, выпуская меня на волю из перекрашенного в сине-зеленое с красной полосой «черного ворона», остановившегося возле райотдела. — Можете направляться в гостиницу. Располагайтесь. Отдыхайте. Это за церковью. Я сейчас поднимусь к себе в кабинет и позвоню, чтобы вам предоставили люксовый номер. Тот самый, в котором останавливался Петров-Сибирцев и писал первые главы своего романа... Так что обстановка у вас там будет творческая...
— Ну а на грузовик с мотоциклом посмотреть можно? — не унимался я.
— Это, пожалуйста.
Весь какой-то квадратный в своем необъятном пиджаке, обливаясь потом, Говорков ведет меня в прохладный милицейский двор. Здесь, возле стены, стоят на приколе — типовой, вполне обычный «ГАЗ» новой модификации с голубенькой кабиной и весьма диковинный мотоцикл. В сущности, это был обыкновенный «Иж», но переделанный под гоночный и размалеванный до неузнаваемости. Руль превращен в нечто вроде вздыбленных никелированных рогов. Подколенники сделаны в виде замысловатых, не лишенных дизайнерской выдумки обтекателей. Заднему крылу тоже придана аэродинамически-изысканная форма. Здесь нашли применение не только слесарно-сварочные таланты, но и воображение художника. Словно созданный для полета, агрегат был окрашен в блескучий черный цвет. Амортизаторы и выхлопные трубы двух цилиндров блистали хромировкой. На переднем крыле и бензобаке рука самодеятельного художника изобразила в разных ракурсах распластавших перепончатые крыла летучих мышей с вампирическим оскалом остреньких зубенок.
— Вот это пятно, — не поленился открыть задний борт арестованного грузовика и залезть в кузов Говорков. — Это кровь из тела Жомова...
На усыпанных сенной трухой досках кузова в самом деле было различимо какое-то бурое пятно, окончательно убеждавшее, что если здесь не пролили ворованную для фермерского трактора соляру, то без сомнения — истекал томатным соком труп заброшенного в кузов сторожа Жомова. Неужто же Говорков не знает, что окоченевшие трупы кровью не истекают? Они придерживают ее в себе до удобного момента, заткнув дырку пальцем, чтобы при первой же возможности, выдернув затычку из продырявленной груди, пустить фонтанчик в физиономию незадачливого, свято верующего в причинно следственные связи детектива. Хотя, что это я про дырку в торсе, когда они его -- по голове. Выдергой. Версия следствия как-никак!
— Ну вот и все, — моложаво соскочив с кузова и закрыв задний борт, вторично прощался со мною Говорков. — Кусочек доски и мозги с крыльца конторы мы отправили на экспертизу в область. Ждем результата.
И мне стало понятно — почему в центре пятна край доски сколот, словно грабители пытались раскурочить выдергой кузов, чтобы уничтожить следы преступления. Но мне было неясно — где же застенки, в которых томятся Слава и Коля?
Изучая милицейский дворик, где рядом с небольшим кирпичным гаражиком на несколько машин прилепился деревянный сортир цвета хаки, я уже явно злоупотреблял терпением Говоркова. Длинная глухая стена первого этажа, обложенная с этой стороны красным кирпичом, имела на высоте двух метров три зарешеченных оконца, формою напоминающих бойницы древних крепостей.
-- Да. Там они сидят, — перехватил мой взгляд Говорков. — Кстати, тоже историческое место. Верх и фасад милиции перестраивались -- древесина сгнила. А вот эти камеры еще до революции построены. Теперь здесь ивээс. Тут и красные, и белые, и раскулаченные сидели. Это все архивные дела. Мы их в область передали. Петров-Сибирцев ими интересовался. Дело прошлое, темное. Здесь и по линии энкавэдэ содержались. Жертвы сталинских репрессий, — опять кашлянул в кулак Говорков. — В общем история. Куда ни кинь — кругом история. Кстати, палачами из огэпэу в одной из этих камер был замучен преподобный Филарет. Вроде как, на колчаковцев работал.
Удовлетворенный тем, что от взгляда спеца по журналистским расследованиям не ускользнули хотя бы вот эти окна узилища, забранные кованными прутьями в два пальца толщиной, которые не перепилить маникюрной пилкой, Джон Большой Ум наконец-то распрощался с Говорковым.
Покидая милицейский двор, я довольно живо представил себе Говоркова в моднячих хромовых галифе и кожане, перекрещенном портупейными ремнями, на одном из которых болтался, колотясь о жилистое взрывное бедро маузер в деревянной кобуре. Я был вполне доволен полученной информацией об отсидчиках. Все же, когда я поднимался в кабинет к начальнику милиции, от моего взгляда не ускользнули три массивных, обитых железом, традиционно украшенных «кормушками», внушительных двери.
В сущности, все ясно, прикидывал я, направляясь к церкви: лежат сейчас двое совсем юных и размышляют в духе дежа вю. Отсыпаются, поди, после допросов, проводимых комиссаром девяностых Говорковым, и являются им в тревожных снах замученный комиссарами тридцатых в той же камере батюшка Филарет с целым клиром мужичков с пулевыми отверстиями во лбах.
И понятно, что благородное по большому счету дело затеяли Коля со Славой, взявшись своими малыми силами восстанавливать порядок обращения денежной массы, бытовавший до семнадцатого. Вот только с трупом убиенного приискового сторожа Фрола Жомова как быть?