Глава 25. «Земляк» по ГСВГ. Киллер Серёга и кое-что о силах быстрого реагирования
— Разрешите взглянуть, — проявил интерес сидевший рядом со мной плечистый мужчина с выправкой военного.
— Всё чисто сработано, — о чём-то, видимо, другом говорил Мансор.
Пока они возились с алмазами, изрядно мне поднадоевшими, я глядел на проплывающие за окнами достопримечательности столицы. Водила колесил по Москве, и если бы он был тем ушлым таксистом, мчащим бабушку с двумя чемоданами и узлом фамильной посуды на приданое внучке — валютной проститутке — с Казанского на Ярославский через Садовое кольцо, то набил бы уже на счётчике неплохую цифру. Мы как раз проезжали мимо Белого дома. Он, правда, не выглядел таким уж белым. Подзакоптился слегка после того, как по нему тренировались дальнобойными из танков. Машина торчала без движения в автомобильной пробке. Так вот он — этот балкон, с которого Руцкой с Макашовым... Эх, вояки! Повторили судьбу Амина. И даже если бы наш «директор обкома», застучав по трибуне, как Хрущёв в ООН, пригрозил бы Ельцину ракетами СибВО — ничего бы не получилось. Васюганские болота — не Саргассово море, чтобы вышел кризис, аналогичный Карибскому.
— Посмотрите, посмотрите, — поймал мой взгляд плечистый. — Это теперь наш монумент славы... Независимости нашей... Не дали этим говорильщикам свернуть нам голову...
— Хорошая партия, — повторил Мансор, катая камушки на ладони и, видимо, не догадываясь о двойном смысле слова «партия».
— Вот Серёжа, — кивнул плечистый в сторону шоферюги, — участвовал в наведении порядка... Нам вообще такие парни нужны... Как вы, например... Вы же из ГСВГ? Связист с квалификацией десантника, воевавший в Афганистане...
— Выходит, так...
— Я тоже в ГСВГ служил. Танкистом. И тут вот тоже из танков стреляли. Маз-зилы. Не могли так шмальнуть, чтобы всех этих баламутов — в одну братскую могилу под обломками. Пусть бы потом спасатели выколупывали! Все эти генералы Маклашовы! Такие солдафоны! Никогда не забуду, как меня на Ютерборгском полигоне…
— Это на том самом, с которого Гитлер улетал на самолёте, спасаясь от спартаковцев? — перебил я эту лирику недюжинным знанием истории Третьего рейха.
— Может быть, и на том. Но генерал с КП заставил бежать меня по всему полю. Вот самодур! Как будто по рации нельзя было передать команду. Нет, пешочком, сбивая дыхалку, по полной выкладке, чтобы честь отдал! А там КП на такой насыпи, как пирамида Хеопса. Ещё при Бисмарке соорудили. А вы в каком полку связи служили?
— В специализированном. При второй танковой армии Глушева...
— Да, да, — подхватил плечистый. — Глушев — он тогда как раз в ГСВГ. А теперь вот в Москве. Командует... И где же находилась ваша часть?
— А в самом центре Европы... Знаете, Пионерплац. Цвингер с Рафаэлевой мадонной. Ну, в общем, Дрезден, в своё время разбомбленный англичанами, а потом... КПП нашей части находился напротив музея ННА...
— А! Нэ-нэ-а! Это там, где рыцарь тевтонский у входа выставлен, а в зале Второй мировой — великолепная подборка фотографий Гитлера и семейные снимки Геббельса?!
— Да! А под потолком в зале подвешен «мессер». И ещё — «Тигры» и «Пантеры» поверженные — на полу.
— И подводная лодка в разрезе. К нам приходили на экскурсию немцы-антифашисты и рассказывали, что наши казармы были предназначены вначале для личной охраны Паулюса, а потом в них располагалась школа диверсантов. Знаете, всё отстроено буквой пэ, посредине плац, выложенный брусчаткой. Каштаны. Полоса препятствий. Шикарные спортзалы...
— Хорошо. Вы уже поняли, что я вас проверяю... — улыбнулся плечистый принуждённо, — не сочтите это за недоверие или перестраховку, но я всё же задам вам вопросик на засыпку... Кхе...
Ну-ну, спроси-ка ещё меня, не двоюродный ли я брательник киношного «честного мента» майора Игоря Дмитриевича Корнеева из «Последней осени». В МУРе он служил, а потом был разжалован за то, что прищучил мафиози Гурама Тохадзе. Там еще был труп миллионера, нажившегося на утаивании блокадных паек, которому проломили голову гантелей. Ещё там имел место какой-то московский кабак, приближённый к Брежневу и Чурбанову цеховик из подпольных миллионеров, валютная Алёна и картёжник-писатель, которого клёво сыграл Володя Шарапов. Вот Глеба Жеглова не было. Там «честного мента», который никакой мой, к вашему сведению, не брат, а однофамилец, совсем иной играл. Он в другом кино старуху-графиню до смерти напугал из-за трёх карт... И ещё играл купчишку — друга детства бесприданницы в «Жестоком романсе»... Вот и ты, Корнеев, не то купчишка, не то мрачный Германн...
Словно читая мои мысли, Мансор скучающе посмотрел на плечистого. Тот явно напрягся, придумывая для меня загадку позаковыристее.
— Скажите, какой цветок растёт в России и в Германии, — закатил он глаза, и казалось, сейчас на губах запузырится эпилептическая пена. Если вы бывали на всех полигонах ГСВГ, вы должны знать. Этого по книжкам не вызубришь... Да и в случайной турпоездке не запомнишь…
— Подснежник, что ли? Шнееклёкен по-немецки, — ответил я автоматически, потому что однажды влепил наряд вне очереди молоденькому ефрейтору, нарвавшему этих цветов в лесу возле Эйзенахского полигона. Засушить хотел и девчонке своей послать в конверте, а мы за каждую сломанную ветку — дойчмарками. Дотошные они, немцы. Экологичные...
— Гениально! — воскликнул плечистый, которого я, видимо, всё же ни в чем не убедил. А точнее, если и убедил, то только в том, что со школьных лет прилежным пятерочником штудировал флору Германии вместе с географией и не спутаю произрастающий в России и в Германии цветок с «подснежниками», числившимися в советские времена в ведомостях лишь для того, чтобы являться раз в полмесяца для получения зарплаты. Однако экзамен на этом закончился. Бдительный военный приценивался к камням.
— Ремонтируют! — подал голос Серёга-водитель.
Всё это время он наблюдал суетню строителей у входа в Белый дом. Они разворачивали леса. Здание походило на почерневшее шаманское дерево. А выдаваемые подсознанием виденные по ТВ картинки прямой трансляции CNN — ленточки с узелками на память. Всплыла физиономия шефа. В тот день он сидел в своём кабинете в кителе с погонами и фуражке, ожидая звонков. Телефон молчал. А когда мы с Андрюхой вызвались добровольцами в Москву, он рыкнул: «Балбесы! На чём вы туда попадёте? Все авиарейсы перекрыты!» С той же интонацией Серёга-водитель, обернувшись ко мне, пока не рассосалась автомобильная пробка, спросил:
— Ну а стреляешь-то как?
— Да стреляю!
— Мы тут ребят набираем. Группа «Омега» называется. Знаешь, некоторые слов не понимают. Особенно из этих вот, депутатов... Сейчас новый парламент избирать будут. Да и журналюги балуют. Так и лезут, куда их не просят.
— Так что ж?!
— А то, что это неплохая работа и за неё платят приличные бабки. Айда к нам! Тут пара ребят из наших — двух баркашовцев. Ну, сам понимаешь... Во время массовых беспорядков... Из винтовок с оптическим прицелом. Есть хорошие духовые ружьишки. Бьют бесшумно. Скоро обещают с лазерными прицелами прикупить. А на этих папарацци-грязекопателей и пулю-то тратить жалко. По башке молотком в тёмном подъезде и — всего делов-то. Писаки продажные! Такого понаврут! Убивать за такое надо!
— Надо подумать, — вставил я реплику без энтузиазма в голосе, вообразив надоедавшего нам с Андрюхой А. Пышкина в подъезде с проломленной головой, сиротливо скрюченного в луже крови.
— Да что думать. Это ж бизнес! Пару «сохатых» завалишь, вот тебе и капитал! В Штаты мотанёшь! Тёлку с собой прихватишь. Щас они по международному туризму с ума сходят! Мы «сохатыми» приговоренных называем. Ты ж сибиряк! Пойми. Кому-то же нужно было и Берии пулю в лоб пускать! И Троцкого — ледорубом по черепку. Конечно, работка не для слабонервных... Но чем с камешками-то мотаться...
— Подожди, Серёжа, не гони лошадей, — оборвал дубоватого водилу-киллера военный. — Ну, а от Идола ничего нет?
— Ага! Вот оно что? Значит, Толик не хотел, чтобы я выходил на военного без посредников. Почему же тогда стюардесса была не та? И зачем он подсунул мне фотку Мэрилин? И что же всё-таки он подразумевал под запасным вариантом?
— Да! — сказал я, прикидывая, как тут дальше импровизировать, чтобы не засветиться. — И от Идола камушки при мне. Только насчёт них особый разговор. Ведь вы же понимаете: в данном случае я работаю без посредников. Савченко ничего об этих камнях не знает...
«Ну, ну, давай, нагнетай, майор Корнеев, ты ведь всё-таки томский «челнок», — опять юродствовал засевший во мне.
— Чувствуется хватка бизнесмена! — оценил мой вариант Мансор.
— Значит, деньги теперь будешь возить ты? — перешёл разговор на доверительное «ты».
— Да. И в долларах, в долларах. Идол больше в глаза не хочет видеть рубли...
Я вынул мешочек из оленьей кожи, переданный мне кандидатом каких-то там наук Института мерзлотоведения Тангаровым. Досье на него тоже удалось раздобыть в архивах нашего ведомства, недаром называемого кое-кем «конторой глубокого бурения». В конце семидесятых Тангаров учился вместе с Мансором в Московском мединституте. Оба подавали большие надежды.
— Ну, так что? И эту партию, и вторую пошлём через канал в Германии, — обратился Мансор к плечистому. Тот взглянул на него как-то осуждающе.
— Да ладно, что вы секретничаете, Юрий Николаевич, разве не видите?
— Наш человек...
Выходит, моя версия насчёт канала переправки редкоземельных металлов и алмазов через Брест не такая уж и фантастическая! Значит, всё-таки воинским эшелоном...
— С этим осечки не будет, — сказал всё же военный Юрий Николаевич.
— Вот и хорошо, — сказал Мансор, засовывая камушки в карманы.
Пробка как раз рассосалась. Трогаясь, водила еще раз кивнул мне:
— А может, всё же подумаешь насчёт моего предложения?
— Да уймись ты, тоже мне, киллер, — оборвал его Мансор. — Еще неизвестно — по кому стрелять придется. По тем или по этим. Мы теперь всем поперёк горла — и патриотам, и демократам, и бюрократам. Просекли, что деньги — это серьёзно. Что это — власть...
— А что! — задумчиво произнёс Юрий Николаевич, глядя на закопчённый фасад Белого дома. — У баркашовцев тоже хорошие принципы: порядок, нация, чистота расы. Так что зря вы по ним с чердаков стреляли... Потом, если бы они отстояли Белый дом, нам волей-неволей пришлось бы с ними сотрудничать. Не всё ли нам равно, кто лицензии выписывает, квоты утверждает, взятки берёт...
— Да их бы, как в Ираке, — не согласился медик Мансор. — Хирургическими ударами сил ООН...
Ну, майор Корнеев! Ты прям Штирлиц! Абель, да и только! В самый бункер главнокомандующего силами быстрого реагирования ООН, совмещенный со штабом баркашовцев-руцкистов, с подотделом в виде группы «Омега» и подподотделом стрелков-снайперов, возглавляемых водилой Серёгой, пробрался! Прям та самая яма, кишащая гюрзами, на дне которой Одиссей обнаружил алмазы! Хорошо, Геолог просветил, что на дно этой ямы, хоть там и блестит, лезть не стоит. Улиссу, уронившему в неё меч, это стоило одного из лучших воинов...
Так думал я, глядя на удаляющийся Белый дом. Прощаясь с тем днем, когда шеф, нахохленный, как адмирал Колчак перед расстрелом, уже не глядя на происходящее в телевизоре, созерцал золотую рыбку в аквариуме. Сквозь кривизну стекла я увидел лежащий на краю стола его именной пистолет. На едва прикрытом коротко стриженным алюминием волос виске было предостаточно места для того, чтобы уткнуть твёрдое и холодное в пульсирующее и горячее. Наш пастернаковед задумчиво топырил нижнюю губу, совсем как Ильич — ботинки в поэме, которую шеф частенько цитировал в качестве примера эстетского издевательства над революционными идеалами. Позже мне казалось, что, входя в кабинет шефа, я увидел его голову на столе, на пропитанных кровью бумагах наших тайных разработок рядом с восковой куклой ненавистного попирателя Конституции и рассыпавшимися иглами. Тусклым зеркальцем амальгамно посвечивал погон со звездой посредине. В виске зияла дыра. На полу валялась фуражка. В руке был зажат именной пистолет, гравировку которого нам с Андрюхой иногда показывал шеф. В какой-то момент мне показалось: то не кровь, а машинное масло, в руке не пистолет — дрель, а свалившаяся фуражка обнажила хитросцепление шестерёнок. Но только показалось. Я часто грезил наяву. Но стоило сморгнуть — и шеф снова сидел на своём месте и ожидал правительственного звонка, уставясь в аквариум-шарик, где вместо рыбки плавали мы с Андрюхой.