/Светлой памяти Ивана Петровича Трофименко посвящается/
- Вы чьи? - спросил он их, испуганно сгрудившихся на обочине дороги.
Самая младшенькая всмотрелась в его небритое лицо и добрые глаза, лучившиеся им навстречу, и робко улыбнулась ему:
- Мы Ткачуки...
А-а, это Семена Ткачука дети, его забрали в сорок четвертом на фронт, где-то там и пропал. Осталась вдова с четырьмя детьми на руках. Еле сводит концы с концами.
Он посмотрел на раскинувшееся перед ним колхозное поле. Вчера свезли отсюда последние снопы на ток.
А за полем вдалеке, закрывая собой горизонт, алела лесопосадка. Оттуда выехал объездчик на коне, на мгновение задержался на виду, и вновь спрятался в ней.
- Ладно, идите, собирайте! - разрешил он и зашагал в сторону села. Обрадованные дети зашуршали в стерне, как мыши в подполе.
Не к месту вспомнил, как в плену, немцы, узнавая, что он воевал в Севастополе, подкладывали ему в котелок побольше еды, чем остальным.
И когда наши освободили, то всех отправили подымать шахты в Донбассе, а его и еще одного моряка, оборонял Сапун-гору, отпустили домой. Повезло.
Дома первой его встретила младшая дочь, родилась, когда он был на фронте. Осторожно, с удивлением смотрела на незнакомого дядю. А он подхватил ее на руки, прижал к себе и стоял, счастливый, что вернулся назад к жене и детям.
Уже возле самого села, когда повернул на главную улицу, его обогнал объездчик, куда-то спешил. Его серый, в яблоках, конь сыто прогарцевал мимо по дороге, поднимая за собой едкую пыль.
Осенний день короток и когда он подошел к своей хате, то она встретила его слабым огоньком каганца в окне кухни. Жена уже приготовила ужин, и он сидел за столом, наслаждаясь покоем и наблюдая, как перед ним появлялись одни за другим тарелка с несколькими картошками, солонка с солью, кружка бледного чая, ломоть черного хлеба.
Старшие дети еще не вернулись с улицы, а младшенькая, игравшаяся возле печки, там было теплее, подошла к отцу и взобралась к нему на колени.
- Не мешай отцу ужинать! - пожурила ее мать, но та поудобнее уселась и прижалась к нему.
- Пусть сидит, - ответил он, почистил картошку, дал дочери и она с аппетитом стала ее есть.
- Я же тебя только что кормила! - засмеялась жена, но он махнул рукой и поцеловал дочку:
- Ах ты, моя красавица!
Потом повернулся к жене:
- Надо будет в воскресенье посолить капусту на зиму. Иван Демидович обещал выписать.
Иван Демидович был у них председателем колхоза, тоже вернулся с фронта, но без руки.
- Марийка Ткачучка просила помочь ей починить крышу . - сказал он и вспомнил детей, которые сиротливо жались у обочины дороги.
- Да видел ее детей сегодня в поле. Собирали колоски. Я им разрешил.
Жена перестала возиться у печи, посмотрела на мужа и с тревогой сказала:
- Ой, Ванюша, не надо бы...
- А им, что с голоду помирать? Никто от тех колосков не обеднеет. Меньше птицам да сусликам будет . - не согласился он.
Да вот так думали, оказывается, не все, и поздним вечером, когда дети уже спали и они с женой тоже готовились ко сну, в дверь кто-то сильно постучал.
Он вышел на крыльцо и увидел двух незнакомцев в военной форме, а рядом с ними сосед в фуфайке и выцветших галифе, под лунным светом испуганно блестели его глаза. Вот почему не залаяла собака.
- Собирайся, пойдешь с нами! - повелительно сказал один из незнакомцев.
Они вышли во двор и он увидел за забором притаившийся виллис, уже ждал его, очередную свою жертву.
В камере, куда его доставили, сидело двое колхозников из соседнего села Ермиловки. Тяжело вздыхали, их уже допросили и они приводили в порядок свою растерзанную одежду.
Вызвали на допрос и его, За столом те же двое, с холодным блеском в глазах. Вспомнил, что так же смотрели на него чины из НКВД, когда проверяли после концлагеря.
Один из них что-то долго писал в бумагах, старательно выводя кривые, разбегающиеся в разные стороны, буквы, Потом медленно поднял голову:
- Признавайся в содеянном! - и недобро усмехнулся.
- А в чем признаваться? - искренне удивился он.
- Ну, ты эти свои штучки брось! - гаркнул второй и рванул его за ворот рубахи, старательно обшитой женой. Рубаха не выдержала и треснула в разные стороны, открывая стиранную-перестиранную тельняшку.
- Не бережешь народное достояние!
Вот оно что! И он вспомнил объездчика, целый день петлявшего вокруг него на сером коне.
- Постой, Никодимов! - оборвал своего коллегу тот, что сидел за столом. - Где воевал?
- В Севастополе, - буркнул он, чувствуя, как медленно-медленно начинает краснеть, нет, гады, бить себя не дам!
Первый поднялся из-за стола, шагнул, к дверям:
- Пошли! - сказал своему напарнику и они поспешно исчезли в коридоре.
Тишина, только лихорадочно билась жилка на лбу. Казалось, что стучит на всю комнату. Минут через пять вернулся первый, и, не глядя, сказал:
- Идите, вы свободны!
Вышел на улицу. Редкие фонари освещали ее. Назад в село километров пятнадцать. Надо идти.
Только под утро подошел к селу. Оно спало, погрузившись в свои тяжелые, сумбурные сны.
Миновал хату Ткачучки, крыша на ней прохудилась, зиму не выдержит, следом за ней хата Нестеренчихи, муж еще в сорок первом, под Одессой погиб, двери на одной петле держатся.
А за ними уже и его хата выглянула, солнышко как раз поднялось над горизонтом и присело росой умыться.
Он заглянул в окошко на кухне, каганец уже давно погас, за столом сидела его жена, вокруг нее дети, младшенькая на руках и все спали, сморенные ночью и несчастьем, свалившимся на их головы.
Он стоял и боялся нарушить их зыбкий покой.