Дом

               
               

                Земля же была безвидна
                и пуста, и тьма над  бездною...
               
                Бытиё.
                Ветхий завет.

    
       Всякий раз, проезжая ночью по этому хутору в свою воинскую часть, я вспоминал эти слова. Названия хутора я уже не помню, столько лет прошло, но до сих пор помню, то щемящее, непонятное чувство, то ли тоски, то ли страха, когда впервые увидел этот небольшой хутор, поздним вечером, без единого огонька в окнах. Хутор, довольно большой, расположился в небольшой низине, меж двух холмов по обе стороны от асфальтированной дороги. Хоть и говорят, что украинская ночь темна, света полной луны было достаточно, чтобы увидеть его от первой и до последней хаты. Тени от домов тянулись через шоссе и накладывались на стоявшие напротив их другие дома. И эти тени были настолько рельефны, настолько темны, что казались провалами на дороге. Высокие пирамидальные тополя, давали необычно длинные тени. Та сторона тополя, что была обращена к луне, светилась прямо каким-то колдовским серебром, обратная сторона тополя,  наоборот, необычно черна.
      Это видение было настолько завораживающе-нереальным, что Сергей Никанорович, мой водитель, остановился на холме, выключил мотор, погасил фары, и сказал:
      - Док, глянь-ка, прям вечера на хуторе близь Диканьки! 
     Мы закурили, и долго сидели, открыв двери нашего медицинского уазика, молча глядя вниз, а внизу были эти белые хаты без единого огонька в окнах. Сентябрьская ночь была тихая, теплая, в моторе что-то потрескивало, в салоне уазика пахло пылью, моторным маслом и бензином.  В стороне от дороги, в кювете что-то изредка шуршало, трещали цикады, теплый ветер качал уже высохшую траву. Обочины шоссе  были политы какой то зеленой дрянью, которая, вроде бы уменьшала пылеобразование. Периодически её сворачивали, как ковер в рулоны, и увозили в могильник. Сергей Никанорович сидел, положив руки на руль, потом тяжело вздохнул и молча глянул на меня. Я, также молча кивнул, он, не заводя мотора, тронул рычаг, и машина тихо шелестя шинами, покатила с холма вниз, мимо этих добротных, кирпичных домов увитых виноградом и хмелем. Что-то привлекло его внимание, и он нажал на педаль, тихо скрипнули тормоза, уазик остановился, мы вышли из машины. Мое внимание привлек  большой дом, сложенный из плитняка, когда-то побеленный, окруженный забором из металлических пластин, в них были пробиты отверстия в виде сердечек. Внизу пластины были заделаны в узкую бетонную ленту, забор был высотой примерно метра два. Калитка также была металлическая, очень красивая,  из кованых железных прутьев изображавших грозди винограда. Я рукой слегка её толкнул,  и она к вящему моему удивлению необычайно легко и тихо отворилась.
         - На подшипниках.
       Сказал негромко  Сергей Никанорович.  Рядом были сплошные металлические ворота, закрытые на висячий замок изнутри.  Большой двухэтажный дом, с многочисленными пристройками стоял в глубине большого сада, к нему вела широкая бетонированная дорожка. Над этой дорожкой от металлических ворот и до самого дома тянулась деревянная арка, сплошь увитая виноградом. А чуть дальше росли яблони и ещё какие-то фруктовые деревья.  Мы прошли к дому. Первый этаж был довольно низкий, видны были широкие ворота гаража под верандой, видимо на первом этаже были только подсобные помещения. Вход в дом был через широкие остекленные  двери, на створках дверей  белела узенькая бумажная полоска. Сережа щелкнул зажигалкой,  на ней что-то было написано. Я сходил к машине, взял фонарик, надпись сильно выгорела и читалась с трудом, но кое-как я прочитал, что «дом охраняется МВД республики». По всему было видно, что тут был крепкий хозяин и большая семья. Все было сделано крепко, капитально, на десятилетия, если не на века. Мы стояли перед домом и молчали.
         - Ты смотри, как дом опаскудили.
     Сплюнув, сказал Сергей Никанорович, и показал мне на выбитое окно, в котором висели клочки полиэтиленовой пленки. Дом был разграблен. Остальные окна были затянуты также пленкой, чтобы в дом не попадала радиоактивная пыль.
        - Видимо собирались вернуться.
 Добавил он.
      Рядом с  домом  стояли детские качели, сваренные из металлических труб, раскрашенные во все цвета радуги, а на верхней перекладине качелей расположились три весёлых поросенка. Сергей Никанорович их качнул, они тихо заскрипели, и мне послышались голоса, музыка, детский смех. Все это было настолько реально, что я потряс головой, что бы от этого избавиться.
      Я попробовал  пройти в сад, но дальше бетонированной дорожки пройти было нельзя, в саду буйствовала крапива, высоты она была трехметровой и стрекалась отчаянно.
       - Триффид какой-то, а не крапива.
     Сказал Сергей Никанорович, почесывая руку, (он  был начитанный). Под ногой у него брякнула палка, он наклонился, взял её в руку и сплеча, как в детстве, рубнул, будто саблей ближайший куст крапивы.
      Это была величайшая глупость, поскольку крапива была выше нас, то она естественно, осыпала нас сначала пылью, потом на голову ему свалились верхушки куста крапивы, попав на лицо и шею. Я успел отскочить, а вот монолог Сергея Никаноровича был слышен, наверное, на Марсе. В монологе печатными были только буквы, слова же нет. Я быстро сбегал к машине и принес бутылку минеральной воды, и медицинскую сумку, он умылся, насухо вытер лицо салфеткой, после чего я смазал ему лицо кремом против ожогов. Больше у меня ничего не было. Сели в машину, Сергей Никанорович включил мотор, и мы поехали. При выезде на шоссе мы надели респираторы, и вот тут, тут его прорвало. Горячась, размахивая руками, путаясь в словах, он заговорил о Доме. О том, что в доме должен быть  хозяин, бережливый, экономный, считающий каждый рубль,  холящий свой дом и знающий в нем каждый гвоздь, и что в этом доме должна быть большая семья. Что дом для человека, не должен быть гнездом из которого, едва оперившись, улетают птенцы, и улетают навсегда.  А должен быть вот таким, большим, капитальным, чтобы в него можно было всегда вернуться, где тебе всегда будут рады. Дом должен быть родовым имением, в котором жили твои предки. В котором на свет появишься ты, и в котором будут жить твои дети. Из этого дома должен начинаться твой путь, в большой мир, в другие страны и города, и в этом же доме он должен окончиться, когда наступит твой последний, смертный  час. Там должны быть похоронены твои предки, там должен быть похоронен и ты. Тогда, Ты - человек,  будешь  ценить и уважать свой дом, свой труд и труд других, у тебя будет что защищать. Закончив свой монолог, он стукнул кулаком по баранке и прибавил ходу,  в свете фар начала стелиться под колеса дорога. Дальнейший путь мы проделали молча, только изредка он кряхтел и потирал лицо.  Когда приехали в часть,  лицо его было пестрого, краснобордового цвета с белыми пятнами, мало того, оно отекло, причем неравномерно.  А уж утром,  Сергей Никаноровича  можно было использовать как экспонат, показывающий  действие боевых отравляющих веществ кожно-нарывного действия.  От несения службы, я его освободил.  Вечером после ужина к нам пришёл мой начальник,  командир медроты, долго смотрел на его лицо, затем вздохнув, сказал:    
     - Ты,  Сергей Никанорович, по расположению части особенно-то не ходи, а то человек, со слабой нервной системой увидев тебя, особенно  вечером, запросто, не донесет содержимое кишечника до положенного места, а опростает его там, где тебя увидит, и будет нехорошо, против устава.
       А на следующий день, вечером, на разводе, я стоял перед строем своих подчиненных, в количестве 35 человек.  Фельдшера, санинструкторы, водители, позади меня находился вагончик, громко именуемый медпунктом в/ч № 39365, а предо мной стоял пьяный в дым Сергей Никанорович  в возрасте 44 лет и тихо бубнил, что он больше не будет. Я же, стоял перед ними и думал, вот… многому меня учили, и в институте, и на военной кафедре, чему только не учили, а вот что делать в такой ситуации не научили. Где найти нужные слова для вот этих 35 мужиков в возрасте от 30 до 45 лет. Чтоб не пили они.
     Лишь значительно позже, я понял – почему  пили там, «кстати говоря, по черному», мужики которые по жизни, той, до Чернобыля, пили мало. Потому, что каждый из  них в душе был  Хозяин.