11. Всякая всячина

Михаил Кивенсон
        11. 1. ДО ПОСЛЕДНЕГО ПАТРОНА!

        Когда-то где-то я читал о том, как во времена восстания Костюшко повстанец спрятался от жандармов на чердаке деревенского домика среди разного хлама. Жандармы преследовали его, но мужественному парню удавалось  уходить от них, отстреливаясь.
      В пистолете у повстанца оставался один патрон и, когда он услышал, как жандармы зашли в хату, в которой он спрятался, приставили лестницу и один из них полез по ней, чтобы проверить не на чердаке ли повстанец, бедняга застрелился, чтобы избежать пыток.
     То ли лестница затрещала под тяжестью дородного жандарма, то ли в голове у него шумело после ночной пьянки, но он выстрела не услыхал и сказал напарнику, что на чердаке никого нет. И они поехали дальше.
     Мораль – нельзя терять надежду, если остаётся хотя бы один шанс.

                *     *     *

     Примерно в 1963-м году летом, мы с женой подбросили сына бабушкам, а сами на своём новеньком “Москвиче-407” мотанули на Кавказ, на Чёрное море.               Мы ограничивали себя во всём, собирая деньги на машину, и этим летом решили расслабиться, отдохнуть как следует.
     В Туапсе мы приехали засветло и решили в нём заночевать. Поставили машину во дворе какого-то дома, а сами пошли в ресторан поужинать.
     Заказали бутылку вина, кое-какую закуску. Жена, которая была закопёрщицей посещения ресторана, вино только пригубила, поэтому мне пришлось выпить всю бутылку, чтобы добро не пропадало, тем более, что до утра мы ехать дальше не собирались. Но вскоре жена передумала, Туапсе показался ей пыльным и скучным, и она предложила ехать дальше с тем, чтобы остановиться где-нибудь в кемпинге и уже следующим утром купаться в море.
     - Но я же бутылку вина выпил, мне нельзя за руль!
     -  А ну-ка дыхни!
     Я дыхнул. – Ничего не слышно! – сказала жена. – А как ты себя чувствуешь?
    – Чувствую-то я себя хорошо, но если гаишник нас остановит, штрафом не отделаемся!
    - Не бойся, поехали!
    После того, как гаишник, прятавшийся в кустах от жары, проводил нашу машину подозрительным взглядом, к жене вернулась её природная осторожность и она попросила меня ещё раз дыхнуть в её сторону.
    - Фу! От тебя несёт вином, как из винной бочки! – вскричала она. – Нужно срочно заесть!
    И она стала давать мне остатки наших припасов, завалявшихся в сумке и бывших свежими несколько дней назад.
    Я считал свой желудок закалённым после детдомовского детства и студенческой жизни на одну стипендию. Мой друг говорил, что я могу съесть и подошву от старого ботинка, если её чуть-чуть покипятить. И я сам и мой друг явно переоценили возможности моего организма.
    Ни один гаишник нас не остановил. Но в моём желудке творилось что-то невообразимое. Что-то  взрывалось и осколки колотились в его стенки. От этих взрывов я весь дёргался, ноги выбивали чечётку на педалях и машина двигалась рывками. Желудочные соки, смешавшись с выпитым вином, плескались в кишечнике и с шумом Ниагарского водопада куда-то обрушивались.

                *     *     *

    Когда мы въехали на территорию Адлерского кемпинга, я отдал жене документы, чтобы она шла оформляться, а сам вышел из машины и принюхался. Запахи моря и тропической растительности не могли заглушить ароматов от общественного туалета. Взяв носом след, я решительно пошел вперёд и вскоре  в вечернем полумраке метрах в ста от конторы среди вековых эвкалиптов увидел искомый объект.
    Я направился к нему ускоренным шагом, превозмогая  желание перейти на постыдный бег. Я не буду отвлекаться на описание архитектурных особенностей богоугодного заведения, в которое я заскочил. Скажу только, что перегородки его строители считали архитектурными излишествами. Было темно. И было некогда. Я принял позу орла и, да простят меня дамы, стал получать удовольствие.
    Мой кайф нарушили мужские голоса за стеной. Выручила природная сообразительность - я сразу  понял, что ошибся входом и попал в женское отделение. Я переборол свой страх. В конце - концов, какая разница!
     Но мне потребовалось всё моё мужество, чтобы не вскочить и не спасаться бегством, когда я услышал приближающиеся женские голоса.
     Мне было очень страшно. Но я вспомнил повстанца из отряда Костюшко и не покинул свой пост.
    Нельзя терять надежду, если остаётся хотя бы один шанс.
    Женщины прошли мимо.   

                11. 2. ПИКНИК

     Он отпросился у своего начальника на несколько часов, сказал, что хочет заменить потёкшие амортизаторы в своих “Жигулях” пока не кончился гарантийный срок.
     Она пообещала главбуху окончить квартальный отчёт дома и он отпустил её.
     Они встретились на малолюдной улице недалеко от её работы. Ему не пришлось долго ждать, он издалека узнал её по походке. В её походке не было ничего развязного, вульгарного, но она возбуждала его как и десять лет назад, когда они встретились впервые.
     Она села в машину рядом с ним, они поцеловались, но она сразу отстранилась: а вдруг кто-нибудь увидит, что люди скажут! А в машинах, которые проезжают мимо или навстречу, могут быть её или его знакомые. Потом пересудов не оберёшься.
     Отъехали чуть дальше от города. Хотелось найти что-нибудь дикое, нетронутое. Но все более или менее зелёные лесочки и поляны вблизи города были замусорены, даже из машины на них видны были следы пребывания горожан.
     Так, вот этот лесок выглядит свежим. С трассы ведёт к нему, просёлочная дорога,  но колея нераздолбанная, заросла травой, очевидно, давно по ней никто не проезжал. Это хорошо, меньше вероятность наткнуться на какую-нибудь компанию.
     А вот и зеленая лужайка, как будто специально для них предусмотренная. Ему давно говорили, что машина значительно расширяет возможности  людей, желающих уединиться, но как-то не складывались обстоятельства
     А сегодня всё получалось хорошо: и погода  отличная, и настроение у них обоих было по-весеннему приподнятое.         
     Он положил руку на её колено, нежно погладил. Таких красивых, нежных ног нет ни у одной другой женщины в мире!
     - Не спеши, не заигрывай, поставь сначала машину в тень. Без нас не начнут – пошутила она.
     Он поставил машину под дерево, заглушил мотор. Она  увидела цветы на полянке, вышла, начала собирать букет.
     Он тоже вышел из машины, решив постукать ногой по колёсам, как это делают опытные шофёры чтобы убедиться, что давление воздуха в норме. Как они это определяют, по отскоку, что ли?

                *     *     *

     Можно было не стукать. Переднее колесо было спущено. Спущено не чуть-чуть, а совсем.
     – Твою мать! – выругался он. – Запаски-то у меня нет!
     Запаску украли неделю назад, он не успел купить новую. На всякий случай возил в багажнике несколько целых камер.
      - Ты позагорай немного, у меня неприятность – пробил скат. Она взглянула на него со скептической улыбкой: - Не расстраивайся, успеем.
     Он вытащил ручной насос, попробовал подкачать. Никакого эффекта! Очевидно, большая дырка. Достал домкрат, подложил сухие ветки, чтобы домкрат не проваливался в землю. Лучше бы подложить какую-нибудь доску, но где её здесь найдёшь? Сам же выбрал дикое место! Нашёл выход – положил на ветки справочник автолюбителя. Хоть какая-нибудь польза от него будет!
     Поддомкратил машину, снял колесо. Так и есть, из ската торчит какая-то изогнутая, заострённая железяка.  Он взял плоскогубцы, вытащил её.
     Так, теперь нужно вытащить из ската старую, пробитую камеру и всунуть новую. Если  скат проработал несколько лет, он прикипает к диску и отодрать его не просто. Но голь на выдумки хитра: можно осторожно наехать на край ската и он отстанет от диска. Можно на скат поставить домкрат и осторожно начать поднимать машину, пока он (скат) не отстанет. Но  наехать на скат он не может, так как машина стоит на трёх колёсах и на домкрате. И  ещё одного домкрата нет.
     Значит, нужно освободить этот, а вместо него подставить другую опору, например, кирпичи. Он обошел  весь лесок – кирпичей не было.      
     Он отодрал скат от диска монтировкой, а потом прыгал на нём, пока диск не отделился. Вынул пробитую камеру, вставил новую, накачал, поставил колесо, закрутил гайки.
     Вытер пот со лба.
     Она достала из багажника небольшую канистру с водой, помогла ему умыться.
     Всё, пора возвращаться!
               
                *     *     *
   
     - Говорили мне люди: - Не выходи за него замуж, он неудачник, и ты неприятностей не оберёшься рядом с ним, – добродушно ворчала жена по дороге домой. – Давай сначала в детсад за детьми, мы опаздываем, а потом - в гастроном, дома есть нечего.
     И скажи мне пожалуйста – зачем мы в лес ездили?
     Взглянув на  обиженное лицо мужа, она нежно разворошила его шевелюру и они весело рассмеялись.

               11. 3. БЛИНЫ И ВНУЧКА МАША

      Моя самая любимая младшая внучка Маша (не путать с самой любимой старшей внучкой) пришла со школы и сказала: - Дед, у нас в школе через неделю будет party. В каждом классе отдельно. Мы договорились, что сами всё приготовим. Кто что может. Поэтому ты должен нажарить блинов. Мне за это поставят отметку. Так что постарайся!
     - Но ведь вы сами должны всё приготовить!
     - Поговори у меня, - сказала Маша строго. И добавила: - Ты как маленький!
    
     Сам виноват. Я всегда, когда мне приходится жарить блины, заявляю, конкурируя с Карлсоном, который живёт на крыше, что я самый лучший поджариватель блинов в мире. И, увы, кажется, убедил в этом свою внучку. Теперь пожинаю плоды своего хвастовства. Хотя зачем  так про себя – ведь мои блины действительно самые...
    
     Всё зависит от того, для чего ты жаришь блины – для того, чтобы наесться от пуза,  и потом сидеть и тупо, тяжело дыша, смотреть на экран телевизора, или для того, чтобы и ты сам, и потребители твоей продукции получали не только физиологическое, но и эстетическое удовольствие на всех стадиях  процесса приготовления и поедания.
    
     Однажды я рассказал внукам, что во времена моего детдомовского детства мы иногда, когда в детдоме кончались продукты, сами готовили себе еду из того, что удавалось  украсть на базаре или на узбекских огородах, а наш повар только дегустировал конечный продукт. Если он говорил ”могила”, то этот самый продукт следовало немедленно выкинуть на помойку. Если же он говорил “отрава” – мы дружно набрасывались и с удовольствием её съедали.
     Усвоив эту информацию, Маша любую мою стряпню оценивает по этой системе и получить у неё проходной бал, т.е. отметку  “отрава” - не легко.

     Ингредиенты: белая мука, свежее молоко, яйцо, чуть пищевой соды, соли, подсолнечное масло (желательно украинского производства – оно хорошо пахнет). И вперёд! О количественном соотношении муки и молока я вам ничего сказать не могу – не записывал. Как пишут в инструкциях – определяется опытным путём. Или, если по научному – методом проб и ошибок. А, если ещё проще, методом тыка. Это очень распространённый,научно-обоснованный популярный метод. Им, в частности, пользуются врачи: прописывают больному какое-либо лекарство, а потом смотрят - если ему стало ещё хуже, отменяют его, говорят, что кто же мог знать, что оно так подействует, если лучше, что тоже иногда случается, советуют принимать и в дальнейшем.
     Скажу только, что после перемешивания миксером тесто должно быть очень текучим, вроде свежего кефира.

     Перейдём к средствам производства. Я для поджаривания блинов использую чугунок. Такой мелкий (в смысле-неглубокий) чугунок из настоящего чугуна. По возрасту он является праправнуком того чугунка, который мама мальчика Мотла (см.Шолом-Алейхема) привезла с собой из Украины в Америку 100 лет назад. Дети смеялись: зачем ты тащишь в эмиграцию чугунок, в Америке всё можно купить! Но она таки настояла на своём: когда ваш заботливый отец ничего не мог заработать и мы голодали три раза в день, не считая ужина, я наливала в этот чугунок воды,  бросала луковицу и завалявшуюся голову селёдки  и через 20 минут бульон с желтыми пятнышками жира на поверхности был готов, а вы – сыты. Потому что чугунок насквозь был пропитан жиром от бульонов, варившихся в нём в лучшие времена.

     Тем не менее, дно предварительно разогретого до нужной температуры чугунка нужно перед первым блином смазать подсолнечным маслом. Для того, чтобы убедиться, что чугунок разогрет достаточно хорошо, брызните на на его дно несколько капель воды. Если капельки испаряются с кокетливым повизгиванием, не долетев до поверхности, значит чугунок готов к эксплуатации и тесто не будет прилипать к нему. Если же они испаряются с ехидным старческим шипением, лишь попав на дно, нужно греть ещё.

     На разогретое дно чугунка наливаете строго определённое количество теста – я пользуюсь столовой ложкой, две ложки - это как раз столько, сколько нужно для одного добропорядочного блина. Хватаете чугунок (не нужно кричать и стонать от ожога – я надеялся, что вы сами сообразите, что горячий чугунок нужно брать тряпкой, приготовленной заранее, или ватной рукавицей) и наклоняете его в разные стороны до тех пор, пока тесто не покроет равномерным слоем всё дно. Ставите чугунок на огонь и начинаете отсчёт времени, например, 20 или 25 секунд. Пользоваться для этой цели секундомером нудно, ненадёжно и накладно – ещё один человек должен стоять рядом и напоминать вам, что пора посмотреть на часы. И ему тоже должен кто-нибудь напоминать. Одним словом, вертикальная схема управления. Не паникуйте – и на этот случай у меня есть ноу хау. Совместите приятное с полезным. Поджаривание блинов – с физическими упражнениями. Например, руки вверх – вдох, руки вниз – выдох. Полторы секунды. Надоест – переходите к приседаниям. Через каждые 15 приседаний переворачивайте блин или сбрасывайте готовый в специально подготовленную тару. Так сказать, мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела!
     Представьте себе свою мускулатуру после поджаривания 50-ти блинов!

     Ещё одно правило. Перед началом жарки блинов перекусите. Именно – перекусите. Если вы позавтракаете слишком сытно, у вас пропадёт стимул жарить блины. Если же останетесь голодным, то из-за постоянной дегустации, от которой вы  не сможете удержаться, количество блинов будет увеличиваться очень неравномерно.

     И последнее по порядку, но далеко не последнее по значимости указание, вернее, совет. С чем есть блины? Я осознаю все трудности написания этого раздела ввиду его общеизвестности для широкой аудитории читателей-гурманов, и, если всё-таки берусь за него, то только для более  полного освещения вопроса.
     Блины можно есть со сметаной, с вареньем, с творогом, с мясом, с печёнкой. С чем угодно! И запивать молоком, соком, чаем. Хорошим, настоящим чаем.
     Кстати, о настоящем чае. Умирал один очень старый еврей. У его постели собрались родные и близкие. Обращаясь к умирающему, они просили его раскрыть секрет приготовления чая, которым он владел. Никто другой не мог сварить такой вкусный, ароматный чай! Но он только отрицательно покачивал головой. - Зачем тебе этот секрет на том свете? А если расскажешь, мы каждый вечер будем тебя вспоминать, - говорили они. В конце концов старик не выдержал. Он открыл глаза и сердито, оглядев присутствующих,  сказал: - Евреи, не жалейте заварку!(Извините за старый анекдот!)
    
     Я уже кончал жарить блины, когда позвонила внучка и сказала: - Дед, я совсем забыла тебе сказать. Мы передумали! Не нужно жарить блины, мы решили купить пиццу!
     Хорошо она поступила, по вашему?
     Ну, ничего, блины не пропали. Но в следующий раз она меня не уговорит!

               11. 4. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА - 1

     Году, примерно, в 1970-м был я редактором стенной газеты одного из отделов НИИ. Не смог увернуться, каждому коммунисту давали какое-нибудь поручение, мне досталась газета. Никому эта газета сто лет не была нужна, никто ее не читал, но парторг отдела Щербань, здоровый мужик двухметрового роста (подпольная кличка – Манюня, он же -партайгеносе), на каждом партсобрании, независимо от повестки дня, отмечал, что я безответственно отношусь к выполнению поручения. Справедливости ради нужно признать, что он был прав. Но не мог же я взять и вот так легко с ним согласиться. Поэтому, оправдываясь, я говорил, что основным партийным поручением считаю свою работу, у меня изобретений больше, чем у кого бы то ни было в отделе, моя лаборатория по всем показателям одна из лучших и вообще парторг слишком много внимания уделяет газете и мне лично. Как тот  древнеримский сенатор, который в конце каждого своего выступления, независимо от того, какой вопрос обсуждался, заявлял: - Кроме того, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!
Все смеялись, а мне записывали очередной выговор.
      Но вспомнил я эту историю по другой причине.
Однажды на заседании партбюро отдела, на котором присутствовал и завотделом Виктор Евсеевич Койре, умный, порядочный человек, обсуждали причины задержки выпуска стенгазеты ко дню Советской армии. Я оправдывался, говорил, что никто не хочет писать заметки, и сказал, в частности, что Дмитрий Петрович Наружный, участник Отечественной войны, к которому я обратился с просьбой написать воспоминания, отказался и сказал, что видал эту газету в гробу. Естественно, в белых тапочках. Предположим, и я видал ее там же и в той же обуви, но у меня вырвалось: - И вообще позиция Наружного неправильная, какая-то не наша.
      Сказал и осекся... Что это я  сморозил!
      Завотделом взглянул на меня, сказал укоризненно:  - Миша!,- а разговор потихоньку перевели на другую тему.
      Но мне до сих пор стыдно. Что значит не наша? То есть антисоветская? И сказал это я, сын репрессированного, скрывающий это от всех! Сам – не наш! Захотелось стать святее Папы римского? И о ком сказал – о человеке, который воевал, рисковал своей жизнью. Независимо от моих политических взглядов - как это гадко, подло подставлять человека!
      До сих пор не могу понять, как эти слова могли во мне сформулироваться, возникнуть. Очевидно, под влиянием центральных газет, радио, телевидения и сам затявкал - как они.
      Вот,  уже ищу оправдания.

                *     *     *

      Было это в году, примерно, 1963-м или 64-м. Я недавно купил машину ”Москвич-407” и перешел из цеха в конструкторский отдел.
      Машин в личном пользовании было очень мало: во всем нашем отделе (человек 80 конструкторов) всего два или три человека имели машины.
      Главный конструктор отдела время от времени обращался ко мне с просьбой подвезти его на виноградник, к поезду или в соседний городок, в котором жили его родичи. Моя  жена, которая отказывалась от очень многого, чтобы мы смогли купить машину,  не приветствовала, мягко говоря, эти поездки.
      Однажды, когда она, зная мой наивно-бескорыстный характер и понимая, что никакой пользы для себя, для семьи я благодаря этому вынужденному подхалимажу извлечь не сумею, сказала мне “или-или”, после чего я, взвесив вероятные последствия этого ультиматума, отказал главному, сказав, что машина неисправна.
      Всё бы ничего, никаких угрызений совести от своего героического поступка я не чувствовал. Но буквально в тот же день ко мне в отдел пришел Костя Коновалов, с которым мы вместе работали в цехе: я был старшим мастером - инструментальщиком, он – бригадиром слесарей. Костя, Константин Дмитриевич был старше меня и гораздо опытнее, он во всем помогал мне, у нас были очень хорошие, дружеские отношения.
      Костя попросил отвезти его больную мать в больницу. Для меня это было совсем не трудно.
      Но я вспомнил, что  сказал главному. А вдруг он увидит. Позора, неприятностей не оберёшься.
      И я отказал Косте. Объяснил почему. Извинился. Посоветовал взять такси.
      До сих пор помню с каким укором он на меня посмотрел. Как будто хотел сказать:
- Эх ты, а я то думал!

                *      *      *

     Нужно прямо сказать – не хорошо поступал я изредка не только по отношению к другим людям, но, иногда, и по отношению к самому себе.
     После окончания института я работал мастером механосборочного цеха машиностроительного завода. Платили мне 750 рублей в месяц (это было до денежной реформы 1961-го года), жена работала учительницей и получала примерно столько же. Начинали мы нашу совместную жизнь с нуля, никаких накоплений у нас не было, да и откуда им быть – от сырости, что ли!
     Однажды, примерно через месяц после поступления на работу меня вызвали в цеховую бухгалтерию и предложили получить подъёмные - что-то порядка 1000 рублей, которые полагались всем молодым специалистам, и расписаться в ведомости.Но я сказал, что  получил подъёмные в институте, очевидно, второй раз мне их перевели ошибочно. Уже через минуту, выходя из бухгалтерии,  понял, какой я идиот, но было поздно. Представляю как ржали в бухгалтерии после моего ухода и как веселились, пропивая мои деньги.
     Ну, да ладно, где наша не пропадала!
     Эта история имела своё продолжение. Разбираясь в каком-то конфликте, случившемся в цехе, заместитель начальника, когда ему надоело выслушивать противоречивые свидетельства участников и свидетелей, сказал: - Всё было так, как сказал Кивенсон! Я ему верю – он врать не будет!
     И мне, со времён детдомовского детства не терпевшему “активистов” и вообще  людей, которых хвалит начальник, стало стыдно!

               
                *      *      *

     Сын о своём сыне, моём внуке Сашке:  Он как ёжик. Но с колючками вовнутрь.

                *      *      *

     Сын разливает чай, чайник держит надо мной. Я настороженно спрашиваю закипел ли чайник. Он отвечает утвердительно и рассказывает анекдот   о   том,   как на  аналогичный вопрос  жена чукчи ответила: - Закипел, закипел!
     Но чай оказался холодным и чукча с криком выплеснул его на жену. Вытирая фартуком лицо,  она пробурчала: - Хорошо, что не закипел, однако!
     Сын, довольный успехом к месту рассказанного анекдота, спрашивает у меня: - Дед, а ты бы закричал? – Нет, - отвечаю я сердито, - закричал бы ты. Однако.

               
                *      *      *

              ИЗБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПЕРЕПИСКИ С ПРОФЕССИОНАЛЬНЫМ ПИСАТЕЛЕМ
                (Нью Йорк, 1993г.)

     Уважаемый Марк Александрович!
     Я буду очень благодарен, если Вы согласитесь прочитать мои рассказы, оценить их “читабельность” и посоветовать мне – стоит ли пытаться их опубликовать.
     Я испытывал рассказы на жене, сыновьях и внуках, им рассказы нравятся, но я понимаю, что их оценки далеко не профессиональные.
               
     Уважаемый соотечественник!
     Несмотря на мою занятость, я согласен подвергнуться испытанию, которому Вы уже подвергли жену, детей и внуков.
     ... Но значительно важнее, чем моё мнение, вопрос о возможности публикации. Если Вы уже получили наследство от дядя-миллионера, тогда проблем нет. Книгу Вашу издадут и даже спасибо скажут. Если же Вы полагаете, что публикация Ваших произведений зависит только от их качества, то глубоко ошибаетесь.
               
     Уважаемый Марк Александрович!
     Я Вам очень благодарен за то, что, несмотря на свою занятость, Вы ответили мне, и за благожелательный тон Вашего письма.
     И у меня в связи с этим появилось сомнение: нужно ли подвергать Вас испытанию чтением моих опусов. Жена, дети, внуки – другое дело, они и не такое от меня терпят, но Вас то за что!
     Тем более, что с наследством от дяди-миллионера есть проблемы. Во-первых, много сложностей с оформлением, адвокаты только и думают о том, чтобы урвать кусок пожирнее. Во-вторых, дядя умер очень давно, и не в США, а на Украине. Ну, и в третьих, хотя это уже не так существенно и я упоминаю об этом лишь для полноты изложения, - он был не миллионером, а последним бедняком в своём местечке и голодал три раза в день, не считая ужина.
     И вообще, мне иногда кажется, что это был не мой дядя!
     Поэтому проблемы с публикацией есть, я понимаю ...

              11. 5. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА - 2

     Почитаешь газеты и обидно становится: кто с Высоцким был дружен, не просыхали неделями, кто самому Ботвиннику проигрывал, кто в ЦКовском санатории отдыхал. А я что – хуже других!
   И я начал вспоминать о своих встречах с известными людьми.

   Вот, например, Погребняк Яков Петрович. Мы с ним когда-то в одном цехе работали. Я был старшим мастером на механообработке, он – на сборочном участке. Были на “ты”. Толковый был парень, со временем мог бы стать начальником цеха. Но ему не повезло – заметил его какой-то киевский родственник. И пошло, поехало – секретарь горкома, секретарь обкома, секретарь ЦК КП Украины.
   Наша заочная встреча произошла, когда он был секретарём Львовского обкома.
   Я со своими сотрудниками приехали во Львов вечером, в это время обращаться на  завод за помощью по устройству в гостиницу было уже поздно. Был бы я один – что-нибудь можно было придумать, но нас было шестеро. Эх, нужно было заранее позвонить на завод! Хорошая мысля приходит опосля!
   И тут я вспомнил о Погребняке. Меня он к тому времени, конечно,”нэ знав, нэ знав, та й забув! ”. Но терять было нечего. Я позвонил дежурному обкома и сказал: - “Мы, шестеро специалистов, приехали для монтажа сборочной линии на заводе “Конвейер”. Не хочется беспокоить Якова Петровича, нашего земляка, и звонить ему домой (вроде бы у меня был номер его домашнего телефона!) – помогите устроиться в гостиницу!”
   Дежурный недовольно побурчал на тему о том, как нужно поступать в таких случаях и что обком не должен заниматься вопросами устройства в гостиницу, записал наши фамилии и, ничего не пообещав, бросил трубку.
   Через несколько минут раздался звонок из обкома, после чего внезапно подобревшая  администратор поселила нас в лучшие комнаты гостиницы “Львов”.
   Так что мой опыт общения с Погребняком – положительный...

   С Масолом, будущим премьер-министром Украины, я познакомился, когда он был начальником цеха на Ново-Краматорском машзаводе. Мы сидели рядом на техсовете в его цехе. Я успел лишь вкратце доложить проект реконструкции гальванического отделения, как инициативой завладели женщины – специалистки по гальванике из заводской лаборатории.      
   Переговорить женщин-специалисток невозможно!
   Нам с Масолом ничего не оставалось делать, как обмениваться ехидными замечаниями по их адресу и оценивать их возможности в другой, не связанной с гальваникой, области...
   Прошло лет десять. Возвращаемся мы как-то с Иваном Кузьменко из Москвы. Замёрзли как собаки – мороз 35 градусов, а мы в шляпах и без перчаток. Разделись в купе, чуть отогрелись. Иван накрывал стол, а я прошел по вагону к проводнику – насчет стаканов. В одном купе кричали грудные дети, а на второй полке лежал и ел яблочко Виталий Масол – директор Ново-Краматорского завода. Хотел было пригласить его к нам в купе, но передумал – а вдруг откажется, решит, что мы подхалимничаем, и испортит нам настроение на весь вечер. Да пошел он!
   Кто же знал, что он через несколько лет станет премьер-министром!
   Хотя, с другой стороны, водки как раз на двух хватило. Бутылка на троих – это было бы несерьёзно!

   Рыжков, премьер-министр Союза при Горбачеве, еще будучи главным инженером Уралмаша, приезжал на Ново-Краматорский завод. Он вместе с директором НИИ, в котором я тогда работал, обходил объекты новой техники, разработанные институтом. Я рассказал им об испытательном стенде своей лаборатории. Между ними завязалась оживлённая беседа, из которой я понял, что ни один, ни другой абсолютно не владеют вопросом, который с таким апломбом обсуждают. И ведь никаких “мне кажется”, “я думаю” и прочих интеллигентских слов-паразитов – всё изрекалось как истина в последней инстанции.
   Говорить с апломбом о том, чего не знаешь досконально – это черта характера, которая в полной мере проявилась, когда Рыжков стал председателем Совета Министров и получил возможность не только говорить, но и делать – и превратились в труху наши сбережения...

   С Кеннеди я лично знаком не был, как-то недосуг мне было в то время ездить в Америку, нужно было план выполнять.
   Но несколько лет назад гостил я у старшего сына в Роквелле, пригороде Далласа. Семья сына – единственная русскоязычная семья в этом городке. Как-то позвонила им какая-то женщина, их знакомая, но, узнав, что их нет дома, не положила трубку, а представилась как вдова Освальда. Да, да, того самого.  И мы с ней разговаривали часа полтора с небольшим перерывом. Она сказала, что теперь её зовут Mrs. Kennet Porter, у неё в связи с её прошлой фамилией возникали определённые трудности, когда она выдавала замуж дочь. Намекала на какую-то тайну в истории убийства Кеннеди, которая вот-вот должна быть раскрыта. Расспрашивала о жизни в России и с интересом слушала, чувствовалось, что тоскует.
   Мы с ней обменялись адресами, но переписка не получилась, муж у неё очень ревнивый...

   Ну, Алла Пугачева – это неинтересно.
   Пугачева была на сцене Нью-Йоркского Хантер-колледжа, а я в зрительном зале, в той его части, где билеты дешевле. Но она меня всё же заметила – она интересных мужчин не пропускает. А, может быть, совсем не поэтому. У меня был не театральный бинокль, а какой-то особенный, очень большой, он выглядел как спаренный автомат Калашникова. И по своей разрешающей способности он был ближе к телескопу, чем к театральному биноклю. Однажды, когда я, поднатужась, медленно поднял бинокль и поднёс его к глазам, она вздрогнула и начала петь дискантом. Потом,  успокоившись,  сказала: - Кто-то через подзорную трубу пытается рассмотреть, в парике ли я! В парике, в парике!
   А я совсем не на парик смотрел. Мне было интересно: за что её мужики любят, только ли за голос?

   Так что и я кое с кем из знаменитых людей встречался!

             11. 6. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА - 3

    Работал в  пятом механическом цехе НКМЗ токарем  Леонид Бугаев. Он то ли вечерний институт в нашем городе кончал, то ли техникум, был опытным специалистом, благодаря чему время от времени переходил на работу в технологический отдел, писал и нормировал техпроцессы механообработки деталей. Отдохнет немного на сидячей работе, потом опять в цех. Как токарь он зарабатывал больше.
     Однажды иду я, зеленый мастеришка, только институт окончил, по пролету, слышу крик на весь цех : - Какой мудак нормировал этот техпроцесс!? Мастер, разберись! Я за бесплатно работать не буду! Гнать надо таких нормировщиков сранной метлой!
     Подхожу, успокаиваю токаря, говорю, сейчас мы разберемся, если что не так, вызовем нормировщика, он исправит.
     Взял техпроцесс, изучаю внимательно, написан он вручную корявым неразборчивым почерком.
     - Что-то я не разберу фамилию нормировщика, посмотрите сами, Леонид, вы же их всех знаете...
     Бугаев , продолжая орать и обличать начальство, которое за счет работяг премии себе зарабатывает, взял у меня техпроцесс и внимательно посмотрел на подписи.  Потом   смачно выругался и тихо так сказал: - Это ж я сам и нормировал.

                *     *     *
      Запомнился еще один оратор в том же пятом цехе. Если память не изменяет (давно это было, лет 55 тому назад) Белоусов Николай. Молодой, красивый, высокий, ладно скроенный, по нему все цеховые девчонки сохли. Ко мне в смену он попал после трех лет тюрьмы за хулиганство. 
      Когда перед получкой всем роздали расчетные листки, Белоусов, рассматривая свой, заорал на весь пролет: - А с меня почему за бездетность высчитывают? Да я же сотни этих детей наделал!

                *     *     *
    
       Однажды  иду я по восьмому цеху, по пролету, на котором когда–то работал старшим мастером. Встретил Андрея Винника, рабочего- расточника. В молодости он пытался поступить в институт, не получилось. Мы с ним были дружны когда-то. Расспрашиваем друг друга – как жизнь, как дела. Я рассказал ему, что перешел в НИИ, защитился, стал кандидатом технических наук. - Ну и сколько тебе теперь платят? -  300 рублей в месяц. - Так ты скоро меня догонишь, - засмеялся Андрей.
     (Инженерам, даже самым опытным, платили в те годы гораздо меньше, чем квалифицированным рабочим.)
                *     *     *

     Решил я избавиться от одного рабочего, расточника с переносного расточного станка. Он систематически опаздывал, допускал дефекты, скандалил,  конфликтовал и со своими сменщиками, и с мастером, и со мной. Оно мне надо? Работа старшего мастера напряженная, ответственная, а в то время, о котором я пишу, шли военные заказы, приходилось работать без выходных, иногда по две смены подряд. А тут еще этот фрукт на мозги капает!
     Подготовил я распоряжение и пошел к начальнику цеха. Рассказал ему все. Он говорит: - Для того, чтобы уволить рабочего, нужно показать, что с ним велась воспитательная работа. Где распоряжения о выговорах, замечаниях, предупреждениях? Где вычеты за брак? Вот когда соберешь все бумаги, да с интервалом по датам два-три месяца, приходи. Иначе профком не пропустит.
     Нет, подумал я, мне это не подходит. А работать когда! Не помню уже сам ли я нашел выход или мне подсказали. Я объявил всем трем расточникам, что на ближайшие месяцы работы на этот станок нет и не предвидится, и предложил им перейти на это время подручными на стационарные станки. Два расточника, которым я заранее объяснил ситуацию, согласились, а мой ”любимчик” повозмущался и перешел в другой цех. После чего переносной станок заработал с обычной загрузкой.
     Конечно, решение не очень красивое, но другого выхода у меня не было.

     11.8 ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА - 4

  В начале 50-х годов прошлого века преподавал высшую математику в Харьковском Политехническом Институте профессор Бржечка. Я не помню как его звали, но запомнил несколько связанных с ним эпизодов.
  Объясняя нам понятие «интеграл» и взаимосвязь интегралов  и дифференциалов, Бржечка говорил:   - Вообразите, что в этом углу аудитории навалена куча дифференциалов! При этом Бржечка (он был небольшого роста, не то, чтобы толстый, но такой кругленький) маленькими шажочками бежал в конец аудитории и пальцем показывал где именно они лежат. – А в противоположном углу лежат интегралы. И он быстренько перебегал в другой конец аудитории и показывал где расположились интегралы.
  Однажды он поднял студента, болтавшего с соседом на его лекции, и сказал:
- Молодой человек! Представьте себе, что я, прогуливаясь по Сумской со своей дочерью (его дочь, очень красивая девушка, тоже училась в ХПИ, но на другом факультете), встречу вас, мы поздороваемся и она спросит меня: - Папа, кто этот интересный молодой человек? И я отвечу ей, что это мой студент, которого я выгнал с лекции! Как мне будет перед ней стыдно!
  Студент стоял, краснея и бледнея, а мы весело смеялись, радуясь минутной разрядке.

  *    *    *

  Не помню точно, кажется в физическом корпусе ХПИ, над доской висела большая картина – примерно два на три метра в тяжелой дубовой раме. Сталин и Ворошилов на прогулке в Кремле. А может быть  - возле Кремля.
  Профессор Майер читал лекцию по термодинамике. Мы его  боялись и уважали. Он был очень строг с нами, никогда никаких шуточек не допускал. И вот мы все видим как эта картина вдруг начинает сползать вниз. И один из студентов вместо того, чтобы крикнуть «отойдите!», начал вежливо, заикаясь от волнения, просить профессора:
- Оскар Давыдович, пожалуйста (в этот момент картина уже была на полу) отойдите!
  Профессор обождал, пока студенты отодвинут картину в сторону, и продолжил читать лекцию точно с того слова, на котором остановился.
  Мы посмеялись над сверхвежливым товарищем, а профессора зауважали еще больше.

  *     *     *

  Профессор Яков Исидорович Шнеэ, заведующий кафедрой турбиностроения,  читал нам лекцию по теории паровых турбин. В середине второго часа он, заметив, очевидно, повышенный уровень тупости на наших лицах, спросил: - Это какой курс? – Второй, - ответил один из студентов. – Так чего же вы молчите, ведь я даю вам материал по программе четвертого курса!
  А мы молча слушали, так как боялись вопросами невпопад проявить свое невежество.

        11. 9. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА - 5

В 50-ые годы студенты технических ВУЗов, в которых были военные кафедры, освобождались от службы в армии. Нас обучали военным специальностям в аудиториях, но два раза (по 20 дней) - после второго и четвертого курсов, нас вывозили  на практику в армейские лагеря.
Наш лагерь располагался в пыльной, песчаной местности под Ворошиловградом (сейчас - Луганск) в районе села Трехизбенка. Нам выдали солдатскую БУ-шную форму (я ходил без головного убора, так как не могли найти пилотку 60-го размера), кормили три раза в день.
Командовали нами армейские сержанты и старшины, которые считали, что за эти три недели они должны вытрясти с нас интеллигентский дух, научить свободу любить.
По окончании института каждому из нас присвоили звание младшего лейтенанта - инженера.
Расскажу несколько эпизодов.

Старшина Бабич (это же надо – запомнил его фамилию!), здоровенный мужик с незаконченным начальным образованием, построил роту в две шеренги и обходит строй, произнося какие-то нравоучения. Все, что он говорит, кажется нам смешным и глупым. Старшина чувствует наше насмешливое отношение, но сдерживает себя. Очевидно, ищет повод чтобы сорваться. И вдруг Женька Писарский, который стоял во второй шеренге как раз за мной, тихонько так засмеялся: хи-хи-хи. И я, конечно, не выдержал и заржал во всю глотку: ха-ха-ха! Как раз когда старшина был рядом.
Старшина подскочил ко мне – глаза на выкате, весь разъяренный, красный, пальцы сжаты в кулаки: - Ты чего регочешь?! – Виноват, товарищ старшина, не смог сдержаться! – Не можешь сдержаться – иди выссысь! И у него слюна изо рта летит. Я думал – убьет.
Но, ничего, пронесло.

Мы жили в палатках, туалетов поблизости не было, а те, что были (траншеи с перекинутыми поперек досками) расположены были далеко. Потому бегали в близлежащие кусты.
Однажды наш батальон построил майор – командир лагеря и произнес такую речь: - Товарищи солдаты! Вы ведь студенты, та-та-та вашу мать! Культурные, так сказать, интеллигентные, в бога, в душу, люди! Будущие, так- перетак, командиры! Вы и разговаривать должны культурно! А мат на территории стоит – куда там солдатам! А вокруг лагеря, в рот и куда угодно, везде памятники нерукотворные! Ступить некуда!

Сидим на травке в ожидании ужина, курим. Махорку нам выдавали. Свернул самокрутку длиной сантиметров десять и я. Показалась группа офицеров, проверяющие, очевидно, идут в нашу сторону. Честь мы, вроде бы, отдавать не должны, но встать надо. Самокрутка в правой руке. Когда офицеры поравнялись с нами, я резко поднял руку и поднес самокрутку ко рту. И все офицеры, решив, что я приветствую их, машинально (у них, бедняг, это  получается автоматически) отдали мне честь. Один из них оглянулся и укоризненно покачал головой.
А обо мне по всему лагерю слава пошла – как Мишке полковники честь отдавали!

Танкодром – громадное поле, покрытое кое-где мелким кустарником и пожухлой травой. И везде песок, многократно перемолотый танковыми гусеницами и превратившийся в пыль.
Водим танки по очереди, через каждые 15-20 минут за рычаги садится другой студент. Через узенькую смотровую щель сквозь клубы пыли, которую подымают танки, ни черта не видно. Сержант машет рукой: - Шуруй вперед, не боись!   
По окончании занятий по вождению  на танкодроме – перекличка. Все есть кроме Славки Стоялова. Нужно искать. Мало ли что могло случиться! Рассыпались цепью, прочесываем территорию. Танкодром громадный. Примерно через полчаса крик – вот он!
Подходим ближе: Славка лежит между кустами. Неужели! Потрогали - слава Богу, живой!   Крепко спит.  Вот сачок! А в метре от него следы от танковых гусениц.

Кстати о Славке Стоялове. Но это уже не в лагере, а, так сказать, на гражданке.
Однажды в красном уголке общежития ХПИ  на Артема, 48 были танцы. Так как в ХПИ девчонок было мало, приглашали студенток из общежитий мединститута, библиотечного.
В тот раз я на танцы не ходил, оставался в комнате. Часов в 11 врывается Славка, падает на койку и вовсю хохочет, не может остановиться. Насмеявшись, рассказывает: пригласил симпатичную девчонку танцевать. Танцуем, я завожу разговор, говорю: - Где-то я вас видел. Она улыбается: - И мне ваше лицо знакомо. Продолжаем танцевать и я вдруг  вспомнил: ведь незадолго до этого я болел, лежал в больнице и эта самая девчонка ставила мне клизму.  А запомнила почему-то лицо?


           11. 7. БРОСИЛ КУРИТЬ!
      
    С Петром Сергеевичем Рыбальченко мы проработали вместе больше 25-и лет. Был он, как и я, заядлым курильщиком. И по ночам вставал покурить. Умер он несколько лет назад, мир его праху.
А на днях приснился мне сон (все мои сны из раньшего времени).  Встретились мы с ним где-то. Он с радостной улыбкой идёт мне навстречу и издалека кричит: - Привет, дружище! А я бросил курить!