После завтрака Уотсон ушёл, оставив меня в одиночестве.
- Уотсон, ради бога... нет, чёрт! Ради меня будьте осторожнее.
- Хорошо, - буркнул он, надевая пальто.
Я чувствовал, что у него на душе нехорошо. Он за завтраком и не ел почти ничего, и курил, не переставая, и из дому убрался, кажется, с радостью. Я остался сидеть в кресле почти в такой же прострации, как ночью, только скрипку больше не трогал. Опасливо заглядывала миссис Хадсон. Ничего не сказала и ушла.
- Пока Уотсона нет, меня тоже нет, – крикнул я ей вслед. – Ни для кого!
В полдень она передала мне записку от Уотсона. Я с яростью смял её в руке и чуть не бросил в камин. Но, слава богу, опомнился:
- Миссис Хадсон, не откажите в любезности, прочитайте мне это. Я, к сожалению, не знаю, как скоро вернётся доктор, и насколько это важно, не то не стал бы затруднять вас.
- Здесь написано «Энни Парэй – девушка-поводырь лорда Блэйкмура. Возможно, между ними были близкие отношения. Сестра Кленчер, похоже, исчезла. Я, возможно, задержусь. Не хочу, чтобы вы волновались. Поблагодарите миссис Хадсон за помощь и не беситесь. Уотсон».
Я рассмеялся:
- Он видит меня насквозь. Спасибо, миссис Хадсон.
День тянулся бесконечно. Будучи здоровым, я всегда изводился от бездействия. Это – самое тяжёлое, что бесконечно угнетало меня в моей слепоте, и то, от чего Уотсон избавил меня, научив притворяться зрячим. Избавил настолько, что даже я сам не отдавал себе отчёта в том, как это для меня важно - совершать какие-то акты, а не ожидать совершения этих актов другими. И вот теперь пассивное ожидание убивало меня, а Уотсон всё не шёл. Часы отбивали положенные удары, наступил вечер. По моим подсчётам давно стемнело. Миссис Хадсон заходила, предлагала что-то поесть. Я отмахнулся: «Паровозу на станции топливо ни к чему». Потом она легла. «А сколько раз Уотсону приходилось вот так же ждать меня, то досадуя, то впадая в гнев, то замирая от ужаса, - вдруг подумал я. – Каково ему было?»
Начало бить полночь. И где-то с шестым ударом хлопнула входная дверь. Я резко развернулся ко входу лицом.
Уотсон прихрамывал и дышал с лёгким присвистом – втягивал воздух сквозь зубы.
- Вам больно,- не сомневаясь в этом, уверенно сказал я. – Что с вами? Вы ранены? Что случилось?
Он странно – коротко, со всхлипом, рассмеялся.
- Почему все норовят ударить именно по голове? Человеческий мозг – ценность, хрупкая ценность, её надо беречь, - язык у него заплетался, голос плыл, слова перешли в тихое болезненное мычание.
Я поспешно вскочил и едва успел подхватить его. Ткань его пальто была мокрой и липкой.
- У вас кровь? С кем это вы подрались?
- Голова кружится, - прошептал он, утыкаясь мне лбом в плечо. – Я сейчас... соберусь. Вы меня только чуточку подержите... вот так.
Я дотащил его до кушетки и стал наощупь выпутывать из одежды.
- Говорить можете?
- Да, - неуверенно ответил он.
- Так говорите, проклятый. Я же не вижу – может, у вас вообще полголовы осталось.
- Ну что вы! Не меньше двух третей, по крайней мере, - откликнулся он с присущим ему оптимизмом. – Надо бы перевязать, но я что-то...
- «..теряю сознание», да?
- Ну, в общем...да.
Я, больше не полагаясь на его показания, ощупал его голову и нашёл порядочную кровоточащую рану. Уотсон зашипел сквозь зубы и немного пришёл в себя – настолько, по крайней мере, чтобы дёргаться и давать медицинские советы, пока я обрабатывал и бинтовал ему голову.
- Не мешайте мне, – попросил я. – И так трудно.
Он вдруг засмеялся:
- Мы поменялись ролями, Холмс. Я – детектив, вы – врач, и у обоих паршиво получается.
- Что всё-таки с вами случилось? – снова спросил я.
- Обычное дело. Меня ударили по голове, а когда я потерял сознание, обобрали. Деньги, часы... В общем, следовало ожидать.
- Боюсь, вы были неосторожны, - покачал я головой. – Где это с вами случилось? В районе слепых?
- Конечно. Я поступил так, как предполагали поступить вы – взял и зашёл в местный паб, где играет на скрипке тот старик. Он, кстати, сильно горюет о девочке. Я посидел, купил всем выпить и разговорился с ними, так что... обождите, Холмс, меня сейчас вырвет, а потом я продолжу...
Его, действительно, рвёт, но продолжать ему сразу трудно – у него бешено кружится голова, и он какое-то время лежит ничком, тихо постанывая.
- Подождите, дам подушку – до постели вам всё равно пока не добраться. Какой микстурой вас лучше напоить?
- Никакой. Лучше положите мне холод на голову. Просто намочите полотенце – этого будет достаточно.
- Сейчас. Вот.., - я сделал то, что он просил. – Так легче?
- Да. Я буду говорить тихо - не хочу напрягать голос, а то голова кружится. Но у вас хороший слух – вы услышите.
Он, действительно, говорит очень тихо, делая длинные перерывы, когда дурнота одолевает его.
- Старик оказался сущей находкой. Он, кажется, в курсе всех местных сплетен. Помните, молодой человек говорил нам о собачнике, который тренирует собак-поводырей? Этот человек тренировал собаку и для сестры Пилтинга. С ним она была близка и откровенна, а скрипач умеет разговорить собеседника на любую тему, и так как они были с тренером постоянными собутыльниками... Вот вам, кстати. Холмс, иллюстрация к утверждению, будто слепота – причина всех его несчастий. Он и сейчас пьёт немало, а было время, когда трезвым он почти не бывал. Ничего удивительного, что его карьера скрипача...
- Оставьте, - поморщившись, перебил я. – Вы же не имеете представления ни о слепоте, ни о карьере скрипача.
Тут Уотсон осёкся и надолго замолчал. Я подумал, что обидел его. И ещё в который раз уже подумал, что напрасно это делаю.
- Уотсон...
- Мать Пилтинга сошла с ума после самоубийства дочери, - снова заговорил он, и теперь из его голоса вообще исчезло всякое выражение. – Слепая девушка удавилась, но вовсе не от несчастной любви, как говорили. Любовь там, действительно, имела место – она любила лорда Годфри Блейкмура. Она подумала, что слепой может лучше понять слепую и что, может быть, сословные предрассудки на этот раз отступят перед их общим горем. Она боготворила этого доброго, мягкого человека. Он казался ей лишённым всех обычных пороков. Воплощением мечты. Она просто дышала им, связывала с ним все свои надежды. Фактически, любовь к нему давала ей силы быть счастливой, несмотря на свою слепоту...
- Почему вы замолчали, Уотсон? – осторожно спросил я.
Я чувствовал, что на этот раз пауза понадобилась ему не для того, чтобы собраться с силами. По его дыханию я слышал, что он сдерживает в себе рвущееся напряжение.
- Я думал об этом, - наконец, заговорил он, и сдерживаемое напряжение просачивалось в его вдруг окрепший голос. – Слепота не делает никого ни хуже, ни лучше. Слепота – не повод для знакомства, не сходная мораль, не общность интересов. Она ничего не меняет. Она ничего не значит. Слепой скрипач – это просто скрипач, слепой герой – герой, слепой мерзавец – мерзавец, и слепой детектив – детектив. Мой совет был плох, я дал вам его с отчаяния. Вам не следует рисковать жизнью просто ради зрения.
- Просто? По-вашему, зрение - это «просто»?
- Всё равно, это меньше, чем жизнь, - сказал он, и я представил, как при этих словах упрямо набычился выпуклый лоб.
Я только вздохнул:
- Рассказывайте дальше. Что там с сестрой Пилтинга? Блейкмур обманул её?
- Нет. Он пригласил её в гости.., - Уотсон снова замолчал надолго.
- И? – подстегнул я.
- И там её изнасиловали несколько человек по очереди! – крикнул Уотсон, слегка напугав меня этим криком. – Молча, быстро, по одному разу, без споров и препирательств. Крепко держали и молча насиловали. А она даже не видела их! – он яростно, с хрустом ударил кулаком в стену и тихо замычал от боли в отшибленной кисти.
Я закрыл лицо руками и попробовал представить себе, что чувствовала в те жуткие минуты несчастная девушка. Мне вспомнилась моя короткая схватка с Пилтингом. Когда я, не видя, пытался угадать движения противника, даже его мысли. Возможно, в этом было что-то похожее. О чём она думала в краткие минуты перерыва в мучениях? Всё или будет ещё кто-то? Пыталась угадать среди пыхтящих потных любовников своего возлюбленного? Свою опору? Того, к кому протягивала руку в темноту? Надеялась, что он обманут, а не предал её?
- Она покончила с собой не сразу, - продолжал Уотсон тусклым монотонным голосом. - Она пришла ещё раз к Блейкмуру. Не знаю, на что она рассчитывала. Её даже не впустили. Прислуга разговаривала с ней, как с нищей попрошайкой. Но и тогда она ещё на что-то надеялась. Ей нужно было непременно поговорить с самим Блейкмуром лично. И она разыскала его в этой проклятой коммуне. А он сказал ей – и наш собачий тренер это слышал своими ушами – буквально следующее: «Только ваша слепота, милая, позволит вам избежать публичной порки за вашу попытку шантажировать меня и обвинить в вашем собственном диком распутстве. Я вас не знаю. Впрочем, я готов из сострадания допустить, что какой-нибудь здешний пьяница выдал себя за меня, чтобы вами попользоваться. А вы, глупая, поверили...». Он был так холоден и убедителен, что ни у кого не возникло сомнения в его словах. Вышло даже хуже - пошли слухи, сплетни. Девушка продержалась ещё пару дней, а потом удавилась.
Уотсон замолчал. Я так и не отнял рук от лица, слушая его.
- Холмс.., - наконец, осторожно позвал он, и тогда я повернул к нему лицо и опустил руки.
- О, господи, Холмс! – только и сказал он.
Правильно. Прежде просто рассказом меня было трудно так пронять.
- И скрипач всё это рассказал вам? – я сам не узнал своего голоса.
- Потому что я поступил так, как собирались вы. Я сказал ему, что вы ослепли, но работаете, как и прежде – ничуть не меньше, ничуть не хуже...
- Уотсон!
- Я взял с него слово молчать об этом. Ну, в чём дело? Ведь вы сами хотели признаться! – в голосе беспомощный вызов.
- Да вы стали настоящим лжецом, Уотсон. «Ничуть не хуже», - передразнил я. – Ладно. Что было дальше? Кто на вас напал?
- Откуда я знаю! Они не представились. А я был не в том состоянии, чтобы настаивать на знакомстве. Полно вам, Холмс. Это – эпизод, не имеющий отношения к делу. Просто лишнее свидетельство моего непрофессионализма, - тут он перевешивается с кушетки и его снова рвёт.
- У вас серьёзное сотрясение мозга, - говорю я озабоченно.
- Вовсе нет. Просто в этих низкопробных пабах пьют ужасную гадость.