Завтра я стану маленьким принцем. Хотя я здоров, а мой день рождения, как сказала мама, наступит только через три недели.
Корону над царством, в котором живут мама, папа, дедушки, бабушки, дяди и тёти мне вручали в те дни, когда я болел, или на день рождения. Пока я носил корону, вырезанную папой из картона в тот день, когда мама принесла меня из роддома, мне подчинялся даже страшный дядя Исаак. Он был папиным братом, но его боялись и папа, и мама, и все остальные родственники. А всё потому, что он хотел уехать в Израиль. В этом Израиле жил папа моего отца и дяди Исаака, то есть мой дедушка.
Про Израиль нельзя было говорить громко, только шепотом. Так всегда говорила мама, а маму надо слушаться. Маму, папу и дедушку Ленина. Дядя Исаак никого не слушался, а про дедушку Ленина сказал, что тот для меня никакой не дедушка. Когда дядя Исаак приходил к нам домой, мама запирала все окна и двери, задёргивала шторы и делала большие глаза. А всё потому, что он говорил про Израиль громко, а иногда даже ругал плохими словами дедушку Ленина.
Сегодня мама сделала вкусный ужин и усадила меня во главе стола, где обычно восседал дедушка Гесель, мамин папа. Дедушка Гесель очень умный и смелый. Он воевал с немцами и победил. У деда было страшное лицо, но его я не боялся. Бабушка Нехама сказала мне по секрету, что он горел в танке под Курском, а потом, на новом танке, дошёл до Берлина. А один раз деда сказал дяде Исааку, что тот не прав. Громко сказал, а дядя Исаак промолчал. Вот так!
Я вдоволь наелся салата "Оливье", шпрот и красной икры с маслом на вкусной булкой, которую бабуля пекла сама и называла халой. Мама поставила рядом с моей тарелкой целую бутылку "Буратино" и сказала: "Это только для принца". Всем остальным пришлось пить горькую водку. Они страшно кривлялись и с завистью поглядывали на мою корону. Дядя Исаак просил хотя бы "запить", но я ему не дал.
Затем меня посадили на большое папино кресло и все выстроились передо мной в очередь. Вначале я немного испугался, но оказалось, что сейчас они станут вручать мне подарки. Мама произнесла речь. Оказалось, что я уже большой, хотя это мне было известно и раньше. Ещё оказалось, что на мне лежит какая-то "Ответственность" и я обязан оправдать какие-то большие "Надежды". Но главное – мне предстоит завтра отправиться в "Школу". Все зааплодировали, а мне сделалось немного грустно. В прошлый раз, когда все аплодировали, меня отправили к дяде Самуилу Моисеевичу учиться играть на баяне. Баян был больше меня и очень тяжёлый. Дядя Самуил был ещё больше баяна и очень крикливый.
Подарки я складывал в две кучки – нужные и ненужные. В "нужные" попали конструктор, танк, набор солдатиков и альбом с марками. В "ненужные" три маечки, шортики, сандалии и тетрадки в линеечку. Немного поколебавшись, в "ненужные" я отправил и тетрадку в клеточку. Дед Гесель ничего пока мне не подарил, зато хитро смотрел и улыбался. Покончив с расфасовкой, я подозрительно посмотрел на деда. Тот продолжал хитро улыбаться. Наверно хотел зажать мой подарок. Но принцу можно всё, завтра уже почти наступило и я, набравшись храбрости, спросил прямо:
- Дед, где подарок?
Странно, но никто не рассердился. Наоборот, все рассмеялись.
- Слушаюсь и повинуюсь, - отчеканил дед, отдавая мне честь, и вышел из комнаты.
Он вернулся с … велосипедом. Настоящим.
- Ура!!! – заорал я и бросился деду на шею.
Праздник испортил, как всегда, дядя Исаак. Его жена, тётя Хенарива, уже подарила мне танк. Но, оказалось, у него был отдельный подарок. "Особенный", как сказал он сам. Дядя Исаак достал из кармана маленький арбузик, точно, как настоящий, только маленький. Оказалось его следует жевать, а не есть, потому, что это называется жвачка.
"Из Израиля", - добавил дядя Исаак, и все погрустнели.
Дальше началось обычные "Надо ехать", "А что мы там будем делать?", и меня отправили спать.
Утром началось такое, что я даже пожалел, что стал принцем. Зубы меня заставили вычистить три раза. Мама, папа и деда, по очереди. Сплошные забываки, а не семья. Сколько раз мне мыли шею, я, вообще, не смог сосчитать. Меня беспрестанно дёргали из стороны в сторону, причёсывали, чистили ботинки и даже норовили заглянуть в уши. Мама, видимо перепутала, что я "школьный", а не "больной" принц. Каждую минуту она вытирала мне сопли, которых на самом деле не было вовсе. Спас папа, который почистив мне зубы, больше не принимал участия в общей суете. Он просто смотрел со своего кресла на весь этот балаган каким-то странным, незнакомым взглядом.
- Время! - неожиданно громко воскликнул он и, в секунду, действие перенеслось на улицу.
Наше многочисленное семейство производило такой шум, что перебудило всю улицу. Дед Соломон, наш сосед, даже вышел из своего дома и принялся нас ругать на бабушкином языке, который я почти не понимал. На этом языке бабуля всегда говорила с доктором Краверским, который приходил на дом меня лечить, но не лечил, а кушал на кухне бабушкин "штрудель". Взрослые язык понимали и сразу извинились. Затем объяснили соседу, что сегодня я принц и иду первый раз в первый класс. Дед Соломон почему-то заплакал и перестал ругаться на взрослых. Меня же он ущипнул за щеку и обозвал: "Шейне пунем". Я, на всякий случай, спрятался за мамой. Станется с него щипаться ещё. Все снова зашумели и потащили меня дальше. Дед Соломон только покачал головой и крикнул нам вдогонку:
- Цыганский табор, - а потом добавил на бабушкином, - алэ гое мишугое, алэ идэ инвалидэ!
Через некоторое время нам стали попадаться группки, подобные нашей. Но наша всё равно была самая большая. На входе в Школу деде Гесель неожиданно остановился и приказал всем замолчать. Все замолчали, и только мама запричитала:
- Без пяти восемь. Без пяти восемь. Папа, он же опоздает и его посадят на последнюю парту с каким-нибудь бездельником.
- Цыц, - осадил её дед, - ждите нас с принцем здесь у входа.
Дедушка взял меня за руку и повёл вокруг здания Школы. Когда шум остальных маленьких принцев с их многочисленными свитами окончательно затих, а мы остались одни, дед остановился. Затем развернул меня к себе и, кряхтя, присел на корточки так, что его глаза оказались напротив моих. Дед молчал. Я тоже. Когда дедушка Гесель, наконец, почувствовал, что ритмы моего дыхания и сердцебиения полностью восстановились, он сильно сжал мои плечи своими широкими, натруженными ладонями. Бабушка рассказывала, что до немецкого концлагеря дед работал кузнецом, поэтому смог убежать к нашим.
- Внучек, - начал он странным, будто не своим голосом. Глубоким, волнующим и даже немного пугающим, - то, что я сейчас скажу, ты должен запомнить на всю жизнь. Обещаешь?
- Обещаю, дедушка, - испуганный странным поведением деда, поспешил пообещать я.
- Запомни на всю жизнь, - повторил он, - ты еврей и, поэтому, должен быть или самым умным, или самым сильным! Повтори внук!
- Я, - проникшись моментом, твёрдо и громко ответил я деду, - еврей, и я буду, или самым умным, или самым сильным!
Из глаз деда брызнули слёзы. Я бросился ему на шею и тоже заплакал. Звенел какой-то назойливый звонок, а мы с дедом стояли, обнявшись, и рыдали.
Я клянусь, что сделаю всё, чтобы дед никогда в жизни больше не попал в концлагерь.
Клянусь, дедушка Гесель!
Клянусь, бабушка Нехама!
Клянусь, дедушка Абель!
Клянусь, бабушка Ита!
Клянусь всем вам – "Шести миллионам" погибших евреев!
Клянусь, что стану и самым умным, и самым сильным.
Высокий, седой человек в форме полковника израильских ВВС отложил в сторону альбом с пожелтевшими от времени фотографиями и, прикрыв глаза, откинулся в кресле. Подбитый самолёт. Языки пламени. Катапультирование. Плен. Побег. Он повторил судьбу деда. "Всё, что было, то и будет", говорил царь Соломон. Выполнил ли он клятву, данную деду? Нет. Ещё нет....
- Принц, на вылет!