«…памагити памагииити очен вас прашу умаляааю на калееени встану памагииити аткройте люди аткройте двер памагити на шестом этаже ну хто-нибуть двер памагити аткройте я закрылас....»
Полчаса до летней полуночи. Старческий резкий голос с нотками театра. Не унимается. Господи, и долго так будет продолжаться? Уже который раз разыгрывается этот странный спектакль.
Наконец, снизу, со дна двора поднимается пузырьками мужской говор. Я открываю окно, перевешиваюсь через отлив, из глубины белеет блюдцем лицо – сосед, которого узнать не могу, взялся участвовать. Переговаривается по мобильному - как вызвать МЧС.
Старуха примолкла, слушает, сейчас что-то будет. Странная она, одна что ли живет? Уже с полгода, время от времени я слышу этот голос, и не знаю, кому он принадлежит. Он доносится откуда-то сверху. Надо бы узнать там, внизу, на лавочке...
+++
Эта лавочка под козырьком исполняет роль барометра жизни почти сорок лет. Сорок лет подряд изо дня в день, из сезона в сезон, из года в год, из десятилетия в десятилетие, перешагнув из века в век, наконец - из тысячелетия в тысячелетие, на нее, как на насест, усаживаются женщины нашего дома.
Старики редко, мужчины - редко. Дамы и бабушки. Сегодня сидят те, кто раньше сам внутренне съежась, приготовив россыпью улыбок помельче и одну большую на всех, шел мимо лавочки с работы в подъезд. Мимо тех, чьи фотографии уже позже вывешивались на его стеклянную стену. Теперь все реже. Поумирали. Генералы, полковники, их жены, вдовы...
В восьмидесятых – сверху глянешь – черные коробочки «волг» с антеннами, крупные конфетти фуражек, живые шнурочки лампас. Их дети переоделись в цивильное, освободили квартиры свежему прибою жильцов, запрудили двор пестрыми иномарками. Это отчасти утолило многолетнюю неловкость жить среди армейских штатской вороной.
+++
С кем живешь в одном доме – узнаешь по фотокарточке с черным бантом и из пристроенного на скоч текста. Постойте, как же, ведь вот же, все ходил с палочкой?! - а я еще помню, как денщик распахивал ему дверцу антрацитной «Волги», и из нее показывалась сперва брючина с лампасами, а следом выбирался и сам плотный красавец при крупнозвездных погонах…?
Когда иномарок было раз-два и обчелся, во дворе стояла припаркованная изумительного болотного цвета – нездешняя машина. За руль усаживался обаятельный полковник, невысокого роста, в гимнастерке. Курчавый, русоволосый, степенный. Хорош, думала я...сейчас кажется, что был пожилым, а тогда едва-едва было ему за сорок.
Спросила у мамы- «кто это?» Это был Промыслов, сын тогдашнего московского градоначальника, летчик. У него жена вторая, лет на 15 его старше, красавица, у нее дочь и у него дочь. Говорят, увела от молодой жены, так-то…
Зеленая «Вольво» летчика какое-то время стояла перед домом, потом исчезла. Я переехала, прошло время - спустя годы снова вернулась. Узнала, что обаятельный летчик умер как-то скоропостижно, кажется, и шестидесяти не было. Вот ведь как бывает, а жена пережила...Отчего-то сделалось досадно, что я никогда так и не увидела их парой, лётчика с красавицей, о которой ходили слухи. Да и саму её так и не увидела. Подумала – и тотчас забыла.
А тут, неожиданно кольнула мысль – а какая она была, жена нашего лётчика? Какой надо быть женщиной, чтобы 15 лет впридачу к мужским – оказались невесомыми? Но поезд ушел. Она давно умерла, и теперь я этого никогда не узнаю.. К чему я её вспомнила? Да, ни к чему. К чему вообще приходят на ум случайные мысли...?
+++
Девочки, с которыми катались в овраге с горки – кивают мне крашенными головами, придерживают ногой неподъемную входную дверь, чтобы пропустить вперед хорошеньких топотливых внучек.
Что-то в этом есть, конечно. Бабушки ушли давно, мамы не очень, у кого-то еще живы. Выходят погреться на лавочку. Каждой маме хочется признаться в любви, как вижу – радуюсь, какое счастье – сидит! Еще сидит! Сидите пожалуйста, пожалуйста не уходите!!!
Потому что все так быстро, так быстро… Ай...
+++
В боку у дома фистула. Время от времени она открыта и на двух стульях вокруг сфинктера домовой кишки – люка мусоропровода – трапезничают с мятой бутылкой "святого источника" гости нашего дворника Алексея, местные сантехники. Он в коморке не помещается, стоит у притолоки распахнутой двери и кланяется как половой всем проходящим. Высок, приветлив, неопределенно мудрого возраста, когда трезв –сосредоточен и угрюм, когда выпивши - угодничает и улыбается.
Однажды взялся помогать мне таскать отжившее барахло на домовую помойку. Быстренько призвал подручного, разухабистого Серегу, вдвоем управлялись, приторными голосами с присядкой приличествующих интонаций сочувствовали мне, ратнице ремонта, бабе…Помогали от души.
Однако, побаиваюсь я наших "простых" людей.
У них так просто все, особенно, когда дело не их касается - вас. Запросто обойдутся с вашим временем, с вашим личным пространством, до вашего обоняния и слуха им вообще нет никакого дела. Главное – опасен столь свойственный им молниеносный переход из ласковости мимолетной дружбы в агрессию финального, завершающего недолговечную связь - удара. Если что им не по нраву, конечно...
Мы не сошлись в цене, мне показалось многовато за полчаса физического труда платить по тарифам умственного за пол-дня: я пожадничала и "получила по сусалам" - поделом, конечно… В момент передачи дензнаков лицо Алексея вытянулось, и его прежнее, лоснящееся сладкой пленочкой выражение лопнуло, повисло ошметками воздушного шарика, зазеленел хамский оскал, и припрятанное до поры природное полилось по мне теплыми зловонными струями...Н-да....
А сейчас я горюю. Недавно Алексея уволили после пятнадцати лет нашего – чего уж говорить, привыкаешь, - симбиоза. Мы тогда помирились, он снова стал кланяться, и я в ответ, уже без искренней приязни – кивать головой. Вместо Алексея на его ополовиненную зарплату взяли трех молодых таджиков. А в нашем похожем на лес сквере, за сорок лет разросшемся вольготно и уверенно, – в теплое время попадаются теперь стайки черноглазых и смуглых парней с плоскими затылками, в спортивных шароварах и трениках. Уже с детьми, женами - отдыхают, закусывают…
+++
В общей компании бабушек часто вижу пожилую даму неизменно в стильном дорогом пальто, вытертом до пепельной седины по обшлагам, на плечах лежит усталый зверь - крашенная лиса со спутанной от старости шерстью. Подойдя поближе, поймешь, какой в весе была дама лет тридцать с гаком назад – сейчас она занимает едва ли половину внутрипальтового пространства.
Дама согбенна, одно плечо просело, однако лицо ее породисто и властно, лихой «бэрэт» отбрасывает тень на сапфирные ясные глаза, в ушах камеи, узловатые пальцы под тяжелым перстнем цепко держат резной набалдашник палки. Она редко присаживается, быстро прогуливается вокруг дома, говорит громко, отчетливо, я признаю невыветрившийся за годы то ли харьковский, то ли симферопольский акцент. Никуда не делась привычка быть в центре внимания.
Какая-то тайная программа моего мозга в момент обсчитывает ее биологический возраст, выдает результат – далеко за восемьдесят. При этом ей никогда не суждено стать ни бабушкой, ни бабкой, ни бабулей – навеки дама. Доходя мне до плеча - смотрит свысока. Клонированный вариант Лили Брик? Что-то из тех типажей. Вызывает к себе отталкивающее любопытство и изумление.
Дама-старуха как-то в пустом дворе, не увидав никого, стремительно ко мне направилась, издалека невысоко покадив в воздухе своей палкой, чтобы я подождала. Я остановилась. Черное с лисой неизменное пальто в июле казалось странно неуместным, однако у стариков кровь не греет. Дама приблизилась, обдав меня густым запахом едкой мочи. О чем говорила – убей, не помню. Так, ни о чем, хотелось общаться. Но запах...
+++
«...я умаляю вас памагити люди добрые памагити умаляю вас...» Детектив какой-то. Вроде всё стихло.
Вечером узнаю там, внизу, что происходит - консъержки все знают. Последние, воронежские вроде прижились, прежние столичные - менялись часто. В теплое время они пополняют на лавочке общество обитательниц дома, окончательно свои.
На вечернем солнышке у подъезда скучает приветливая дежурная Валя с грустными коровьими глазами, полная, мягкая. Валя охраняет два пакета.
"А что сторожим-то, Валюш?" - это я одним пальцем блинькаю по тонкой струночке нашего приятельства, протянутой между ею и мной.
Валя начинает тараторить про какую-то Мариванну, которая повела какую-то Марьабрамну, да вот оставила Валю сумки посторожить...Видимо, у этой неведомой мне Марьабрамны ноги не ходят. Я киваю да-да, хотя не знаю никого ни по именам, ни по фамилиям. Все же, говорю, что хоть никого и не знаю, но, наверняка знаю: за столько лет совместного подъездами проживания - видела.
Валя не хочет меня отпускать, охает, сетует, с подвываньем баюкающей няньки выуживает у меня интерес к обеим. Я чувствую, что для удовольствия Вали нужно хоть что-то уточнить в ее рассказе, но она говорит безостановочно и утомительно долго, внимание мое слабеет, я уже далеко, как вдруг Валя мгновенно возвращает меня в свою историю: "Ее вонь" - она передергивается, - "больше никто здесь не может выносить!"
Тут я понимаю, что Марьабрамна и моя Лиля Брик в чёрном пальто с тростью – одно лицо. Ещё бы утолить любопытство, узнать, что за старуха кричала с балкона... "Ночь-полночь ее привозят на дорогих иномарках, - воодушевленная Валя щурит заговорщицки глаза и снижает громкость, - она названивает дежурной, будит..Самое главное, тащит в дом случайных людей...Поэтому-то, - опять возвысив голос говорит Валя, - мы и не даем ей ключи от подъезда, ведь подумайте, что будет, а?"
Валя окончательно завладела мои любопытством. Мне уже не надо задавать вопросов – и так узнАю все в подробностях. "Пусть хоть так, зато на глазах, а если с ключами-то - что тут будет!?"
Мгновенная дикая вспышка в мозгу – она проститутка!?
Какая гадость, - проносится сквозняком, потянувшим едкий старческий запах, - извращенцы, богатые извращенцы? Но...Боже, о чем я, просто важная птица из бывших… Тогда где родственники, кто опекает ее, почему не обеспечивают присмотр?
Валя, ощутив надо мной полную власть, набирает обороты: "да на каких машинах подъезжает-то, вы бы видели?!" Закатила глаза, и я невольно устремилась взглядом вслед за ней к облупившемуся потолку козырька, под которым мы с ней сошлись.
"Она же никогда не моется, никогда, вы ведь слыхали, как от нее пахнет?" Ну да, слыхала... но тогда подумала, что старость живет по своим законам: она упраздняет различия полов, на бабушкином подбородке вырастают жесткие космы, дед оплывает в бедрах и, наверняка запах вообще находится в конце общего списка приоритетов, что носит при себе прижимистая старость, нужно только дожить – там поймешь...
"Она ж одинокая, Вы понимаете? Вот так приведет кого постороннего, в прошлый раз серьги с нее сняли, массивные, золотые, а колечко еще с бриллиантиком осталось, видели у ней? Вот скажите, где она ходит по ночам? И менты и гаишники её приводили, бросается на дорогущие машины, кричит «помогите»...а сегодня что творила – уж хотели МЧС вызывать!..."
Тут уж я понимаю, что клон Лили Брик, она же Марьабрамна, она же ночная старуха – сошли с ума. Постойте, Валя, она сумасшедшая?
"Да!" С радостью, что первой открыла мне всем известное, клюнув с размаху воздух, выпаливает Валя.
А как же, - отстранив мысленно на миг Валентину, вглядываюсь я в собственную картинку умопостроений, - она, что же, - с о в с е м одна, если никому до нее нет дела?
"Никого у ней нет, кроме внука, - точно подслушав мои мысли, продолжает Валя. У нее была дочь, лет восемь назад то ли сама, то ли помогли – шагнула с восьмого этажа. С тех пор вот и подеялось. А внук наркоман, ходит такой патлатый, видели его? Он не тут живет.
И ведь что страшно-то – убьют. Убьют! Ведь полная квартира антиквариата, там все тако-о-о-о-е…. "
Вот так да-а…Одна в огромной квартире, сумасшедшая...кстати, припоминаю, как пару раз из отливающих черным лаком внедрожников выбиралась моя Лиля Брик, ну конечно...теперь припоминаю...
А сколько же ей? "Восемьдесят девять", - Валентина сама удивляется этой неправдоподобной цифре. А я почтительно отступаю перед могуществом фатума...Можно только представить себе, связав разрозненные узелки знакомой жизни и открывшихся знаний, что устроила фортуна, как нахозяйничала, как разворотила судьбу этой женщины...
"Знаете, вот ведь сейчас-то у ней обострение, до этого тихая была…"
Ну еще бы, - подумала я про дочь, - после этого, что хочешь будет...А муж?
"А муж давно умер, теперь только внук непутевый остался, а я вот сумки Мариванны сторожу - она ее до квартиры повела…
Да вы чего ж ее не знали раньше-то? Это ж Промыслова, Марьабрамна Промыслова!"
Промыслова? Так это она – жена лётчика?!– у меня перехватывает дыхание.
Я откланиваюсь, пуговица домофона отказывается впустить меня, Валя привскакивает и своим ключом ловко отмыкает дверь.