Глава 21. Мирный — Якутск. Встреча возле Института мерзлотоведения
Изрядно утомив меня болтовней и чуть ли не покупюрным пересчётом денег, Геолог вынул из шифоньера наполненный камешками... носок, завязанный на узел, чтобы алмазы не просыпались. Так прозаично! Теперь я уже шёл по Якутску в направлении Института мерзлотоведения. С этим самым носком за пазухой, наполненным довольно симпатичными крупненькими камешками, я вышагивал по Якутску и размышлял. «Rolling Stones»! Катящиеся камушки! Они были надёжно упрятаны в синтетический носок с резинкою. Эти «роллинги», говоря по-английски, эти «стоунз» теперь грелись у меня в кармане, как усыпанные алмазами кресты, подаренные английской королевой, на шеях битлов. Да ведь и легендарный «Кох-и-нор», из-за которого резали друг друга афганские шахи, стал в конце концов украшением короны британской королевы Виктории. Хотя, как говорит знаток алмазов Андрюха, есть версия: «Кох-и-нор» — всего лишь осколок бриллианта «Орлов», подаренный графом-авантюристом Екатерине II, будто какая безделица... И за что отвалил такое богатство? Уж не за то ли благодаря, что не сердилась на него за инцидент в Ропше с неугодным муженьком, пиликавшим на скрипке и командующим кукольными солдатами из крахмала? Камушки, камушки! Куда вы катитесь, сверкая и маня?
Ох, уж эти вертопрахи, в семнадцать лет участвовавшие в дворцовых переворотах! Фавориты эти, добившиеся власти в царицыной постели! Вот это, майор Корнеев, и есть отчизна, которой ты присягал на верность...
Камушки лежали теперь спокойнёхонько во внутреннем кармане, сконцентрировавшись маленькой кучкой в том месте, где ткань носка должна прилегать к пятке и где у людей, ведущих неподвижный образ жизни, образуется пяточная шпора — этакий миниатюрный соляной нарост на кости, причиняющий боль при ходьбе. Прямо-таки не пяточная, а пыточная шпора получается. Идёт человек, а эта шпора вонзается изнутри в мякоть пятки, как заноза. Вот и старик с бровями-джунглями и попугайчиками в клетке, зобы которых, возможно, набиты бриллиантами, не шёл у меня из ума. Будто на плечах у меня была не голова, а пятка, на которую напялили носок, чтобы я ничего не видел, да еще и пятка с занозой-шпорой, от каждого шага вонзающейся в мозжечок. «Приезжайте ещё!» — улыбнулся на прощанье этот ископаемый звероящер. Его нахально-лукавое «ещё» не давало мне покоя. Где же он берёт камушки? Байки про сало в рюкзачишке мальчонки — романтика-гитариста из геолого-разведочной экспедиции? Что-то не сильно в них верится. Про Итаку, Одиссея и яму со змеями — из той же оперы... Может, он выпускает в якутскую пургу морозоустойчивых волнистых попугайчиков, и те, летая по руднику, склёвывают алмазы и приносят их в зобах? А если нет, то зачем бы этому старому болтуну трепаться о том, как где-то в Южной Африке свирепые охранники подстрелили попугая, распотрошив которого обнаружили целый клад? А что! Приезжаю я к нему в следующий раз, а он берет попугайчика, заводит меня в ванную и отсекает бедной птичке голову. Кровь фонтаном! Алмазы стучат по эмалированной поверхности — один крупнее другого. Чушь! Какая чушь! И всё-таки… Выходит, по всей цепи — от начальников до рабочих, от обогатительной фабрики до рудника — текут незаконные капиталы! А встречным потоком — камушки, камушки... Да ещё браконьеры-старатели, алмазодобытчики, уходящие в медвежью якутскую тайгу, как только сойдет снежок, солнышко пригреет... Из-под снега да в сорокаградусный мороз вручную много не наковыряешь! Может, и Геолог этот когда-то так ходил... Занятие опасное. На каждого старателя — два-три «охотника» из той же братии таёжников-шатунов. Да контрразведка, да спецназ на вертолётах. Я уж не говорю про мишек косолапых, про бесшумно крадущихся по ветвям рысей. А Геолог этот, ежу понятно, никакой не геолог, а обычный казначей «общака», проведший большую часть жизни где-нибудь на Алдане, а теперь вот оттаял монстрик, потому как есть чем расплатиться с милицией. Единственное, что в его потоке болтовни, пожалуй, более-менее достоверно, так это внучок из Владивостока, который скупает «Шарпы», «Тойоты» и другое партиями и гонит всё это в центр России.
Этим выданным аналитическим центром потоком я был вполне доволен. Всё-таки работа интуиции — штука загадочная! Кто знает, может, не почитай я всё ещё болтающейся в кармане пуховичка книжонки про шпионок, не расшевели своё либидо, не было бы и такого просветления в голове! Ведь так и учили в школе контрразведки: Эйнштейн и Холмс играли на скрипке, Штирлиц и Гитлер рисовали (один мог из спичек лиса выложить, другой акварелями баловался), а Ньютон, кажется, был извращенцем.
К Институту мерзлотоведения меня вывел приметный издалека монумент мамонтёнка. В Магадане, где мне приходилось бывать по делам нашего ведомства, даже чучело настоящего, выкопанного из вечной мерзлоты мамонта можно увидеть. Ну а тут — муляж. Но бивни не поддельные, оригинал навечно замороженной древности. Подойдя к этому символу эпохи каменного топора и наконечника, я увидел, что со стороны хвоста мамонтёнка топчется туда-сюда молодой коренастый якут, одетый еще по-осеннему легко, спортивно, адидасно, без шапки, несмотря на изрядный морозец. Рядом жалась колёсами к бордюру «Корона». Подойдя к якуту со стороны хобота мамонтёнка, поднятого ввысь и изогнутого наподобие саксофона, я, честно говоря, сразу же пожалел, что мы пока еще не в тёплом, гремящем джазом ресторанчике.
— Я от Толика-афганца...
Наши расчёски на этот раз совпали без всяких паролей. Да и у той истории с мужем и женой — шпионами из враждующих станов — мог быть вполне хеппи-эндовый финал. Никакого такого маузера с дулом-хоботом, курком-бивнем он не вынимал из жуткой деревянной кобуры. Узнав в обломке гребешка подарок жене на именины, не стал обманывать женское воображение всеми этими фрейдистскими символами с мошонкой в виде тяжелой рубчатой ручки и тут же, на крыше набитой мешочниками теплушки, которую преследовала банда махновцев... На ходу. На рельсовом перестуке... Просто обнял её и, прижав к груди, увешанной Георгиевскими крестами, сказал: «Ну её, эту ломаную расчёску! Ну его, этого режиссёра, чокнувшегося на шпионских сюжетах! Ай лав ю! Давай займёмся любовью!» Ведь должен же быть у разведчика, даже если он тупой, протужуренный в кожу чекист, запасной вариант!
Молодой якут отворил дверцу «Тойоты-Короны». Это и был тот самый Идол, о котором говорил Толик. Плосковатое лицо, монголоидный разрез глаз. Чем-то похож на корейца Кона. Но в лице что-то, больше напоминающее идола на картине авангардиста Рыбакова в каминном зале особняка босса, нежели бесстрастная, непроницаемая маска спокойствия Кона. В выражении лица Идола просматривалось нечто свирепое. Глаза, казалось, светились алчностью. А может, мне только показалось. Их сейчас не разберёшь, этих завлабов и мэнээсов. А ведь какой спокойный, самоуглублённый народ был! И вот как с ума сошли: готовы спереть из своих лабораторий по производству секретного оружия всю таблицу Менделеева...
— Что привёз? Баксы или рубли? — сразу начал о деле Идол.
— Как договорились...
— С тех пор, как договаривались, многое изменилось. Теперь Республика Саха выходит на мировой рынок. Хватит России нас грабить! Мы и сами можем торговать. А то получается анекдот про чукчу! Теперь у нас тут иностранцы бывают. С долларами. Мне предложили издать поэму о духах алмазных недр в Нью-Йорке, на Брайтон-Бич. Я ездил в США на этнографический фестиваль и выступал там в наряде юкагирскогого шамана, немного олонхо пел, — оправдал он предупреждения Толика насчёт склонности резидента к поэтическому творчеству. — Так что баксы, баксы нужны, так и передай Толику, иначе найдём другого клиента... Тем более с наукой кранты...
Он грязно выругался на государственном языке Республики Саха.
— Понял...
— Ну, раз понял, хорошо... Что ж, пока возьму рубли. Так и быть. Только без перевески... Это стало опасно делать. Кто-то засёк... Я распахнул чемоданчик и вынул те деньги, которые мне передал Толик.
Запихивая их в кейс, пришлось выкинуть заботливо положенный Алёной свитер, из-за чего я постоянно ёжился от холода, несмотря на то, что был в пуховике.
А этот молодой якут с чёрным, как смоль, «ёжиком» на голове даже не оценил моей жертвы. Он безразлично скидал пачки купюр в бардачок и на заднее сиденье и протянул мне сшитый из оленьей шкуры мешочек.
Я дернул за кожаный шнурок.
Может, он их на какой-нибудь морозильной суперустановке штампует, вот эти камушки? Запершись в тёмной лабе... Доводит температуру до абсолютного нуля. И под давлением... Из обычной воды... На морозе якутском — алмазы как алмазы, а занесёшь в тепло... Покатав на тёплой ладони всё же не тающие лучистые камушки, я ссыпал их назад в мешочек...
— Подбросить в аэропорт?
— Да. Конечно...
Ясно было: парень обеспечивает себе тылы в случае чего, чтобы клиент не зарулил в первое попавшееся отделение милиции. Хотя... До самолёта осталось совсем немного.
Идол завёл машину, и мамонтёнок у фасада института, показалось мне, помахал на прощание хоботом, протрубив в него что-то шамански-тоскливое, толкачёвское. За окном ничего не было видно, так как опять обильно повалил снег. Вот так потом Сашок из РУОПа и контрразведчик Андрюха спросят, что видел в Якутске, а мне и сказать-то нечего будет...
— Ты когда-нибудь про Ал Лук Мас слышал? — ни с того ни с сего спросил Идол. «Еще бы не слышать — специалисту по паранормальным явлениям, масонству и шаманизму!» — беззвучно откликнулся засевший во мне. Но сам я промолчал по причине строгой секретности проекта, которому шеф дал кодовое название «Параллельное измерение».
— Ни черта-то вы, русские, о нас, якутах, не знаете! — наддал газу якут, перекупщик краденого. — А про Ал Лук Мас надо бы знать! Некоторые выводят из сокращённого варианта этого имени слово «алмаз». Так что алмазы в Якутии вполне могли бы открыть не геологи, а лингвисты-мифологи. Ал Лук Мас — священное дерево якутов. Стоит такое дерево одинокое, продутое всеми ветрами на холме, только Эрэкэ джэрэкэ в ветвях играют. Они — дети духа, хозяйки всей якутской земли Ан Дархан хотун. В общем, это долго рассказывать — про духов, про веру шаманов, в то, что под землёй живут мелкорослые человеческие существа, которые и хранят алмазы. Вот! — нажал он на тормоза. — Как раз Ал Лук Мас! Надо принести жертву духам, а то удачи не будет.
Мы вышли из машины. Поодаль от обочины, на возвышении, огребала ветвями синеву могучая корявая берёза. Её очертания были особенно явственно различимы на фоне заснеженных холмов, между которых вился пояском со складчатых одежд Ал Лук Мас уже подёрнутый ледком Вилюй. А может, это был и не Вилюй, а какая-то вихлястая дорога, на которой почему-то не рычало никаких гружённых вырванными внутренностями многострадальной якутской земли ненасытных самосвалов. Ветер шевелил на ветвях дерева пучки конских волос, разноцветные ленточки.
— На! — вынул Идол из кармана совершенно чистый, хорошо отутюженный клетчатый платок, разорвав его надвое, протянул мне половину и принялся терзать оставшуюся на узкие ленточки. Я последовал его примеру. Подвязывая лоскутки, я вспомнил Новый год, потом перед глазами мелькнули косички одноклассницы, затем я увидел себя в первомайской колонне с флажком — в одной, шариком — в другой ручонке, среди людей-гигантов, ловящих рыбины облаков красными бреднями транспарантов.
— Ну вот — теперь духи будут нам благоволить, — сказал Идол, и, словно в подтверждение того, что духи уже взялись нам во всем помогать, мы опять сидели в машине.
— В школе меня звали кырык тёбе — светлая голова, — продолжал разговорчивый якут. — Но кому теперь нужна эта голова! Ал уххан эсэ разгневался на нас. Не желает помогать. Потемнел «лучистый дедушка». Его бырдья бытык — белая борода — не хочет с нами делиться волшебной силой. Вроде, сказки, поверья, легенды. А как верно! Да и как Ан Дархан Ходун — хозяюшка земли нашей — не будет на нас гневаться, если мы рвём родимую аммоналом, терзаем экскаваторами, даже не принося ей жертв, как делали наши предки. Убьют оленя — кровь ей. Застрелят зайца — кишки ей… Эх! Да что там. Такой бардак в нижнем мире сотворили, что теперь духи будут мстить до скончания наших дней. И в верхнем мире — не лучше. Шаман летал на бубне. И кроме него никто в верхние миры, где живут духи, не лез. Теперь мы на самолётах летаем, гадим в жилище духов, мочимся. Духи не соглашаются слушать шаманов, злятся. Вот и будь шаманом! Вроде, всё то же — и балахон, и обереги, и бубен, и заклинания, а чтобы по-настоящему взлететь…
А даже если и получится — кто тебе поверит! Кто примет всерьёз, что куда бы сегодняшний шаман ни полетел, повсюду его встречают ужасные исполины абаасы? Раньше Белого Шамана Айыы Ойууна сопровождали восемь невинных девушек и девять невинных юношей. Где теперь найти таких?
Он замолчал, а в ушах ещё звучала легенда про детей-духов Эрэкэ-джэрэкэ, от дыхания которых должно зазеленеть весной шаманское дерево.
— И передай Толику, — угрюмо сказал Идол, бубном крутя в руках «баранку» и подруливая к затрапезному аэропортику якутской столицы, — меня не волнует, что кто-то где-то прокололся, что в Толмачах Армянина повязали... Мне нужны баксы... Иначе не дождётся Толик больше якутских алмазов...
«Так вот какая зелень в силах оживить шаманье дерево!» — съязвил засевший во мне.