Речь Леонида Парфёнова при получении премии имени Влада Листьева
Сегодня утром я был в больнице у Олега Кашина. Ему сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики. Зверское избиение корреспондента газеты "Коммерсантъ" вызвало гораздо более широкий резонанс в обществе и профессиональной среде, чем все другие покушения на жизнь и здоровье российских журналистов. В реакции федеральных телеканалов, правда, могла подозреваться заданность – ведь и тон немедленного отклика главы государства на случившееся отличался от сказанного первым лицом после убийства Анны Политковской. И еще.
До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ. Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд, но среди тележурналистов у Кашина просто нет коллег. Был один Андрей Лошак, да и тот весь вышел – в интернет.
После подлинных и мнимых грехов 90-х в 2000-е годы в два приема – сначала ради искоренения медийных олигархов, а потом ради единства рядов в контртеррористической войне – произошло огосударствление "федеральной" телеинформации. Журналистские темы, а с ними вся жизнь, окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ. За всяким политически значимым эфиром угадываются цели и задачи власти, ее настроения, отношение, ее друзья и недруги. Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар – чего стоит эфирная артподготовка снятия Лужкова. И, конечно, самопиар власти.
Для корреспондента федерального телеканала высшие должностные лица – не ньюсмейкеры, а начальники его начальника. Институционально корреспондент тогда и не журналист вовсе, а чиновник, следующий логике служения и подчинения. С начальником начальника невозможно, к примеру, интервью в его подлинном понимании – попытка раскрыть того, кто не хотел бы раскрываться. Разговор Андрея Колесникова с Владимиром Путиным в желтой "Ладе-Калине" позволяет почувствовать самоуверенность премьера, его настроение на 2012 год и неосведомленность в неприятных темах. Но представим ли в устах отечественного тележурналиста, а затем в отечественном телеэфире вопрос, заданный Колесниковым Путину: зачем вы загнали в угол Михаила Ходорковского?
Это снова пример из "Коммерсанта" – порой возникает впечатление, что ведущая общественно-политическая газета страны (вестник отнюдь не программно-оппозиционный) и федеральные телеканалы рассказывают о разных Россиях. А ведущую деловую газету "Ведомости" спикер Грызлов фактически приравнял к пособникам террористов – в том числе по своей привычке к контексту российских СМИ, телевидения, прежде всего. Рейтинг действующих президента и премьера оценивают примерно в 75%. В федеральном телеэфире о них не слышно критических, скептических или иронических суждений. Замалчивается до четверти спектра общественного мнения. Высшая власть предстает дорогим покойником: о ней только хорошо или ничего. Притом, что у аудитории явно востребованы и другие мнения: какой фурор вызвало почти единственное исключение – показ по телевидению диалога Юрия Шевчука с Владимиром Путиным.
Вечнозеленые приемы, знакомые каждому, кто застал Центральное телевидение СССР. Когда репортажи подменяет протокольная съемка "встреча в Кремле", текст содержит "интонационную поддержку", когда существуют каноны показа: первое лицо принимает министра или главу региона, идет в народ, проводит саммит с зарубежным коллегой. Это не новости, а старости – повторения того, как принято в таких случаях вещать. Возможны показы и вовсе без инфоповодов – на прореженной эфирной грядке любой овощ будет выглядеть фигурой просто в силу регулярного появления на экране.
Проработав только в Останкине или для Останкина 24 года, я говорю об этом с горечью. Я не вправе винить никого из коллег, сам никакой не борец и от других подвигов не жду. Но надо хоть назвать вещи своими именами. За тележурналистику вдвойне обидно при очевидных достижениях масштабных телешоу и отечественной школы сериалов. Наше телевидение все изощреннее будоражит, увлекает, развлекает и смешит, но вряд ли назовешь его гражданским общественно-политическим институтом. Убежден, это одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения, когда люди нашего с вами круга говорят: чего ящик включать, его не для меня делают!
Куда страшнее, что большая часть населения уже и не нуждается в журналистике. Когда недоумевают: ну, побили, подумаешь! мало ли кого у нас бьют, а чего из-за репортера-то такой сыр-бор? – миллионы людей не понимают, что на профессиональный риск журналист идет ради своей аудитории. Журналиста бьют не за то, что он написал, сказал или снял. А за то, что это прочитали, услышали или увидели.
Мнение Дмитрия Галаковского об этой речи (взято из ЖЖ).
"Во время присуждения премии Листьева Леонид Парфёнов сделал смелый шаг (действительно смелый). Листьев был довольно беспринципным и в общем аполитичным тележурналистом с большими коммерческими амбициями. Но он был интеллигентом, причём непуганым (выросшим на застойных Чебурашке и Винни Пухе). А политикой и финансами в РФ заправляли уголовники и международные авантюристы. В момент линяния из интеллигента в проходимца Листьева чпокнули. Ещё в интеллигентском подъезде и с ещё интеллигентскими мыслями в голове. «Ещё» - потому что «бытие определяет сознание» является гиперболой (правдивой, но гиперболой) только для западного общества. Для «эсесера» это точный диагноз. Идеального-то мира (высших побуждений) нет. Что в руки дали, то и есть. В руках гаечный ключ – рабочий. Поллитровка – алкоголик. Книжка – интеллигент. Партбилет – коммунист. Пачка акций – буржуй. Но конечно для трансформации (удивительно быстрой) нужен всё-таки некий временной зазор. Листьева убили во время зазора и люди с книжками поняли – ОНИ убивают НАШИХ. К 2010 зазор проехали настолько, что само воспоминание о книжках - позор. Ну что думают познеры, любимовы и сагалаевы, смотря старую хронику о Листьеве?
- А рубашка-то, госссподи... На трупе носок виден – штопанный! А жил где – сарай без домофона. Гроб долларов двести стоит, не больше. Позор!
И ёжатся в мерсах и бентли, смутно вспоминая холодок не очень благополучной молодости.
Поскольку идущий на повышение материалист является непуганным гиперхамом, уминающим полуметровый бутерброд с чёрной икрой посреди бразильских фавел (его ещё не обслужили, а сам он из-за материализма о будущем обслуживании не догадывается), то присуждение премии имени убитого интеллигента обставили соответствующим образом.
В качестве мизансцены выбрали антураж дорогого ресторана с варьете, на столы разложили вино и фрукты, люди пришли во фраках. Точнее не люди, а расплывшиеся «нечты» - с глазами, осоловевшими от обжорства. «Нечты» отдалённо напоминали бывших коллег Листьева.
Несомненно Листьев сам бы превратился в что-нибудь подобное. Но не успел, и остался в другой социальной страте. Поэтому возник очевидный диссонанс, весьма похожий на типичную сценку из советского кинематографа: заплывшие нэпманские хари, жрущие поросят и поющие «Мы молодая гвардия рабочих и крестьян». Нэпманам хочется плюнуть в рыло прямо из зрительного зала.
Плевок последовал – от эстета Парфёнова. «Не вынесла душа поэта». Очевидно, что реакция была спонтанной, слова выдумывались на ходу (то бишь, написаны за пять минут до выступления).
В таких ситуациях личность человека и раскрывается. Наступает момент истины.
Вот тут и стали видны Проблемы постсоветской интеллигенции.
Во-первых, выяснилось, что маститый журналист Парфёнов не умеет писать. ВООБЩЕ.
В советской школе поразительную деградацию претерпела культура изложения. А основа учёбы не «школьное сочинение», а «школьное изложение». Сочинять школьник всё равно не в состоянии, и все его сочинения это списанные или выученные наизусть чужие мысли. Фикция. А вот самостоятельно излагать он научиться может, и, если получил аттестат, – обязан. Прочитал сказку «Маша и медведь» - изложи. Своими словами, коротко и складно. Про «образ трансбисексуалогической элоквенции, отображённый в досакральной притче» не надо ля-ля травить. В школе учат не на придурка, а на человека. Так что говори по сути. Мол, так и так: «Жила девочка Маша. Потерялась в лесу. Нашла пустую избушку, зашла.». И т.д.
Парфёнов этого сделать не в состоянии. До слёз. ИМПОТ.
- Значит жила, будем так говорить, Маша. В таком разрезе. Вот. Там, в общем, с избушкой заморочки. В прямом и переносном смысле... Потом медведь. По медведю надо институционно определиться. Маргиналий. Давайте так с вами условимся, что они познакомились. Если коротенько, то в короб Машу поклал. Короб ну это на три четверти по спектру типа сумки – за плечами носить. Тренд. Эээ...
- Бээээ.
Речь (написанная!) Парфёнова состояла из такого вот мусорного канцелярита:
«Кашину сделали очередную операцию, хирургически восстановили в прямом и переносном смысле этого понятия лицо российской журналистики... Маргинальная вроде среда начинает что-то менять в общественной ситуации, формирует новый тренд... Журналистские темы, а с ними вся жизнь, окончательно поделились на проходимые по ТВ и непроходимые по ТВ... за всяким политически значимым эфиром угадываются цели... Институционально это и не информация вовсе, а властный пиар или антипиар... Институционально корреспондент тогда и не журналист... Замалчивается до четверти спектра общественного мнения.... Возможны показы и вовсе без инфоповодов ... одна из главных причин драматичного спада телесмотрения у самой активной части населения... люди нашего с вами круга...»
Это что, образованный человек? А на вручении было сказано, что
"Парфенов лучший в профессии. И здесь нет ни одного человека, который бы придерживался другого мнения".
Парфёнов отличный конферансье, может быть за счёт этого он может взять среднего качества интервью. И всё. В проекте «Намедни» он был говорящей головой, но при чём здесь журналистика и публицистика? Я сам с удовольствием смотрел серию передач о 60-х-80-х годах. Это было точное попадание, когда советскому человеку пересказывали АЗЫ того, что произошло с ним и его поколением. Потому что до этого он всю жизнь жил в информационном вакууме. Парфёнов удачно имитировал западного журналиста, стоящего над схваткой и, не смотря на иностранное происхождение, довольно точно рассказывающего про наше внутреннее житьё-бытьё. Но это была заслуга не столько Парфёнова, сколько обстоятельств. ТОГДА поверхностность и блеф только играли на руку. А как ещё НАЧАТЬ? Человек становится взрослым, сначала играя во взрослого.
Но эпоха подросткового пересменка закончилась, и что мы видим? Взрослые слова говорит умственный ребёнок, и при обстоятельствах совершенно несообразных. Например, полученную премию (в миллион рублей) Парфёнов присудил сам себе, так как входил в жюри. Уже это вызвало бы в культурной стране хохот и позорный провал всей затеи. Потому как это вообще неприлично, а с этого ещё и начали – премия Листьева присуждалась в первый раз.
Представьте, что Солженицын учредил премию борцов с тоталитаризмом, потом устроил шоу в фешенебельном отеле и под фанфары присудил Оскара в телогрейке самому себе. Люди бы посмеялись и разошлись. «Больной человек».
Не меньшей несообразностью была адресация речи. Парфёнов сделал своим коллегам кошку-бяку и поставил их в неловкое положение. Может быть, они того и заслуживали, но зачем тогда входить в этот круг и в этом круге жить? И как потом смотреть людям в глаза? Тем не менее, я уверен, что Парфёнов смотрит и моргает. «А чо такого-то?»
Более того, многие обслуженные только покрякивают. «Салют неожиданностей» входит в меню нуворишей. Это для культурных людей сознательное нарушение ритуала худший вид оскорбления, одновременно означающий уход из корпорации. А ритуал самозванцев самопальный, скатёрку можно и сдёрнуть. «Карнавализьм».
Тут, кстати, в плюс Парфёнову идёт, что он всё же явно стеснялся содеянного и весь апломб профессионального конферанса с него слез мгновенно. Читал он речь боком и скороговоркой, со съехавшим галстуком.
Но дело не в этом, дело «во-вторых». В конце концов, владение письменной речью вещь для журналиста определяющая, но не фатальная. Таков парадокс профессии. Чучундра из «Мамаши Кураж» вообще была немой, но журналистский долг выполнила. Иногда правда - просто удар в барабан. Справится и подросток.
Подросток не справился.
Правда проста и очевидна, в этом её бессилие по сравнению с ложью. Но зато сшибить правду с катушек невозможно. Цена правде копейка, а замазать её никаких миллиардов не хватит. Посему так и сильно слово. ЛОГИЧНОЕ слово. Когда сказано: «Если А равно Б, а Б равно С, то А равно С», - то хоть ходи караморой, хоть бейся головой о тротуар ничего не изменишь. ПРАВДА.
А с чего начал свою правду Парфёнов?
«До нападения на него Олег Кашин для федерального эфира не существовал и не мог существовать. Он в последнее время писал про радикальную оппозицию, протестные движения и уличных молодежных вожаков, а эти темы и герои немыслимы на ТВ».
Но ведь все знают, что Кашин карьерист, причём довольно беспринципный. Он делает быструю карьеру в официальных СМИ, и если его не показывали по ТВ, то только потому, что он ещё туда не дорос (а вот теперь и дорос).
Одним из его коньков являлись восторженные материалы о бывшей советской номенклатуре, в связи с чем произошёл забавный курьёз.
Как известно, три года назад пьяная мразь Ольшанский вышвырнул меня (пожилого бедного литератора) на улицу. Причём без причин, а так, «голова болела». Дедушка подвернулся в понедельник под руку. Редакция встретила «происшествие» со злобным хохотом и больше всех хохотал Кашин.
Потом Кашин узнал, что я где-то как-то имею отдалённые родственные связи с членом Политбюро. Тут же его отношение ко мне резко изменилось. Видимо батяня отвесил тяжёлой рукой подзатыльник. Типа, на кого руку поднял, это ОНИ. Как только он уяснил, что я это они (не они), тут же пошло: «Ну что же, Дмитрий Евгеньевич хорошо пишут. Извините, не знал».
Кашин, ты не знаешь, до какой степени я хорошо пишу. Но это не проблема. Ты не узнаешь этого никогда. Вот это Проблема.
Об эту проблему биться вам, советские, не 10 лет и не 20. А всю жизнь. ПРИГОВОР".