(Автобиография)
Нелегко восстанавливать разрушенное не любознательностью и равнодушием предшественников здание своей родословной. При всем желании восстановится какая-то часть, ограниченная временными рамками нынешнего столетия. Да и то – отдельными моментами, если учесть прошедшуюся по роду Гражданскую войну с её тотальными репрессиями против казачества, коллективизацию с бесчеловечным раскулачиванием, Отечественную войну...
Я с детства интересовался нашим родом, кропотливо, почти по крупицам, собирал интересующие меня сведения, извлекая их из скупых рассказов родителей.
Но что они могли поведать, кроме отрывочных воспоминаний из детства да разрозненных семейных преданий?
Отец, Малов Георгий Михайлович, родился в 1927 году на Дону, в казачьей станице Грушевской под Новочеркасском. В школе почти не учился – рано начал работать, чтобы помочь оставшейся без мужа матери прокормить семью, за всю жизнь не прочитал ни одной книги. Естественно, при всём желании у него не было ни времени, ни возможности копаться в своих родовых корнях. Знает он только своего отца (моего деда), да и то смутно – был маленьким, когда тот умер. К тому же, до недавних пор наши партия и правительство все силы направляли на то, чтобы лишить казаков памяти о своих предках, превратить в Иванов не помнящих родства. Даже слово «казак» запрещалось. Всех почему-то называли русскими.
Деда своего, казака Михаила Семёновича Малова, я никогда не видел. Он умер в начале тридцатых. После войны умерла и бабка. Отец рассказывал, что дед воевал в германскую. Есть фотография, где он – на коне, в казачьей военной форме образца 1914 года. Во время коллективизации дед зачем-то одним из первых записался в колхоз и зимой по льду реки Тузлов повез сдавать лошадей и быков. Лед не выдержал, дед провалился в реку, попытался спасти быков и лошадей, сам чуть не утонул. После этого тяжело заболел и умер.
Что делал Михаил Малов в революцию и Гражданскую войну, по какую сторону баррикады был, я не знаю. Скорее всего, он как и все казаки защищал Дон от большевиков. Иначе, зачем бы он стал чуть ли не первым записываться в колхоз? Боялся, наверное, что раскулачат, припомнив прошлые «грехи».
Отец рассказывал – жили они зажиточно. Амбары от зерна ломились. Но батраков не держали, управлялись своими силами.
В станице Михаила Малова уважали. Он был не скуп, всегда одалживал станичникам зерна и денег и зачастую забывал потребовать возвращения долга. В конце двадцатых шалила в районе «банда». По дороге Ростов – Новочеркасск нельзя было проехать, обязательно перестренут и ограбят, а если большевик, то и убьют. А моего деда не трогали. Встретят на дороге, «поздоровкаются», закурить возьмут и отпустят с богом. Атаман хорошо знал моего деда, был его односумом. Иной раз наведывались донские гайдуки и в Грушевку. Приедут ночью, постучат нагайкой в ставню. Бабка их впустит в хату, накормит, напоит и еще на дорогу харчей соберет. Дед с бабкой не считали их за врагов, в «банде» были свои, такие же казаки. Врагами они были только для коммунистов и их подпевал.
Михаил Малов в «банду» не пошел, однако на всякий случай, припрятал на полати в семечках свою казачью шашку и винтовку, принесенную с гражданской войны. Шашку отец потом нашел и отдал другу. А винтовка, должно быть, до сих пор лежит где-нибудь на полати под толстым слоем шелухи от погрызенных мышами семечек.
О Гражданской войне отец рассказывал только один эпизод, слышанный в свое время от взрослых. Когда в 1920 году ворвалась конница большевиков в Грушевку, станичники вышли встречать ее хлебом-солью. Хлеб нес кто-то из моих родственников. Не знаю, искренняя это была встреча или попросту опасались казаки репрессий, но только закончилось всё трагически. Хмельные красноармейцы открыли огонь и моего родственника, несшего хлеб-соль, убило наповал.
О своем прадеде я ничего не знаю, но казачий род наш, видимо, коренной. Об этом говорит хотя бы то, что самые первые казачьи поселения были заложены здесь, на нижнем Дону. Правда, Грушевская, станица сравнительно молодая, на карте Области Всевеликого Войска Донского появилась только в 1790 году. До этого – была хутором, который назывался Грушевским станом. Он был основан в 1747 году казаками разных станиц и малороссами, которые в 1811 году были причислены в казачье сословие. Так что, возможно, казаки Маловы ведут свой род от коренных обитателей этих мест.
Моя мать родилась в Ростове, в доме № 155 по проспекту Шолохова (бывшей Октябрьской). Здесь же, к слову сказать, в 1957 году появился на свет и я.
Дом принадлежит моей бабке Старцевой Александре Ивановне, очень сильной по характеру, властной женщине. Родом Александра Ивановна также из-под Новочеркасска, из хутора Каменный Брод. Ее отец (мой прадед) Иван Леонтьевич Бойчевский был состоятельным человеком, до октябрьского переворота держал работников, был настоящим хозяином на земле. Старших детей обучал в гимназии. Кто был по национальности – неизвестно. Бабка (его дочь) говорила, что родители взяли его из детского дома. Женат он был на казачке. Характер передался моей бабке прадедов: твердый и решительный.
В годы сталинской коллективизации прадеда раскулачили, то есть, попросту говоря, ограбили, а самого куда-то сослали. Репрессировали, как принято сейчас выражаться. Больше его моя бабка не видела. Сама она переселилась в Ростов, вышла замуж за Николая Тимофеевича Старцева, который был родом из Поволжья. Он нажил с бабкой троих детей, в Отечественную войну ушел на фронт и вскоре пропал без вести. Бабка до сих пор хранит извещение об этом, получает за деда паёк.
Войну бабка пережила в Ростове. Рассказывала такой случай. Зимой сорок третьего румыны бросили фронт и повалили через Ростов на запад. Шли густой колонной, всё шоссе заняли. Машин у румын почти нет, в основном гужевой транспорт. А мороз на дворе – лютый. Под вечер стали румыны располагаться на ночлег. Постучался один к бабке. Постелили ему в кухне, не успели лечь, румын начал кастрюлями греметь, еду искать. Бабка объясняет, что нет ничего, а тот не успокаивается. Нашел сырую пшеницу, размешал с водой и стал жрать. Бабка за ухват, румын за винтовку. Пришлось смириться.
Ночью опять постучали румыны. Бабка плачет, объясняет, что есть уже один на постое, а те пистолетами грозятся. Делать нечего, впустила. Вошло двое румын с каким-то длинным, брезентовым свертком. Бабка испугалась, решила – мертвый румын. Но в брезенте оказалась туша овцы.
«Жарь, хазайка, мясо!» – говорят румыны.
Она по быстрому разделала тушу, приготовила мясо. Румыны пригласили за стол и ее с детьми.
Бабка им про первого румына толкует, чтобы позвали к столу, – те только головами отрицательно замотали. Наверное, это были офицеры, а тот – простой солдат. Утром постояльцы ушли, мясо оставили бабке.
У моего деда, пропавшего в войну без вести, были родственники в Москве: сестра и две племянницы. Сестру деда, тетю Таню (она давно умерла), я видел в детстве один раз, племянниц деда – ни разу.
Как-то за полгода до поступления в Литературный институт довелось мне побывать в Москве. Остановиться было негде, и я поехал к одной из своих теток на улицу Софьи Ковалевской. Открывший дверь пожилой небритый, неопрятно одетый мужчина и подошедший после молодой парень моих лет, его сын, долго не могли взять в толк, что мне от них нужно. Наконец, после того как были предъявлены семейные фотографии, они уразумели, что перед ними какой-то дальний родственник из Ростова. Естественно, не сильно обрадовались такому приобретению, но на постой пустили. Тетка моя (супруга небритого, опустившегося мужчины) оказывается год как умерла, я пожил у них неделю и распрощался. Думаю, что навсегда. Так оборвалась наша московская линия родства.
После войны, где-то в начале пятидесятых, моя бабка сошлась с армянином Макаром Давидовичем Каймаковым. Он был из самой Армении, не местный. Кажется, воевал. Всю жизнь проработал в аэропорту на электрокаре. Никогда не унывал, любил выпить. Разговаривал с сильным кавказским акцентом, не различая родов. О бабке говорил: «он пошел...», «он сделал...» С его родственниками из Армении мы не общались, ничего о них не знаем. Мои мать с отцом незлобно называли Макара Давидовича «Персом» или «Персогоном». Давидович не обижался, не был злопамятным. Когда выпивал, затягивал свою любимую песню: «Выпрягайте, хлопцы, коней...», только вместо «выпрягайте» у него почему-то выходило «запрягайте». Я долго думал, что это армянская народная песня.
Давидович, сколько себя помню, ждал моих проводов в армию, чтобы как следует отметить это событие. Но когда меня в апреле 1976 года призвали, был в санатории. А через год, в сентябре, мать мне написала в Германию, что дед Макар пьяный полез на
голубятню (он любил погонять голубей), упал с нее и разбился. Так у меня не стало единственного деда.
Моя жена из рода Толпинских, обрусевших украинцев. Родилась в хуторе Денисов Мартыновского района, что недалеко от города Волгодонска. Ее мать – из Новошахтинска.
Своей родословной жена не сильно интересовалась и поэтому сведения весьма скудные. Кто такие Толпинские, откуда и зачем пришли на донскую землю не имеет понятия.
Есть, правда, среди ее многочисленной родни одна заслуживающая внимания фигура – муж двоюродной сестры ее отца, обрусевший немец Эмиль Аллес. До недавнего времени жил в селе, работал в совхозе плотником. Односельчане не выговаривали его иностранного имени и звали попросту Емелей.
От русских ни Эмиль, ни покойный мой дед, армянин Давидович, ничем не отличались и водку во время застолий и праздников пили на равных.
У Эмиля есть родственники в ФРГ. Ездит туда каждые два года. Рассказывал: когда садятся за стол, перед каждым ставят маленькую, с наперсток величиной, рюмочку шнапса. Эмилю наливают стакан русской водки.
Вот в принципе и всё, что заслуживает внимания. Остальное – малосущественные детали и предположения в стиле научной фантастики. Хотя, об одной из таких фантазий, думаю, следует упомянуть.
Слушая на первом курсе Литинститута, осенью 1990 года, лекции по древнерусской литературе, я неожиданно открыл для себя, что имя древлянского князя Мала поразительно созвучно моей фамилии. Конечно, первый Малов не обязательно мог быть детищем князя Мала или кого-нибудь из его родственников, но просто – сыном человека маленького роста. Хотя есть еще фамилии Мальцев и Малышев, впрямую указывающие на малый рост зачинателей этих фамилий. Но не будем понапрасну гадать. Остановимся на вышеизложенных фактах. Немного обидно, конечно, что нет в роду ни популярных писателей, ни знаменитых полководцев, ни древлянских князей, на худой конец. Но, в конечном счете, всё это не имеет никакого значения. Ведь то, что мы называем своим родом, применимо только к нашему нынешнему воплощению. До этого мы жили другой жизнью и имели совсем другую родословную, а в последующем воплощении будем иметь еще одну. Главное, не забывать, что все мы – дети Космоса, не опускаясь до мелочных земных дрязг из-за места рождения и национальности.
Сентябрь 1991 г.