Пощечина. часть 3 из 4

      “Хоть  немного  развеюсь”, – подумала  Аня  и  на  следующий  же  день  купила  в  предварило-вке  билет  на  91  поезд  “Москва-Баку-Тегеран”.
      Сразу  же  после  сессии  Аня, захватив  у  Анжелы  творога  и  кефира  в  дорогу, отправилась  в  Махачкалу. На прощанье  Аня  с  Хизри  выпили  бутылку  коньяку  и  в  поезде  Свистунова  пер-вым  делом  потребовала   кофе.               
       –А  шампанское? – передразнил  проводник  Аскер. – Ложись  лучше  спать. Завтра   чай  прине-су.
       Проснулась  Аня  в  Белгороде. Во  рту  першило, в  горле   скапливалась  горечь. Аскер   выпол-нил  обещание   и  принес  ей   горячего  крепкого   чаю  и   несколько   кусочков  дорожного  сахара. Аня  опустошила  стакан  в  три  глотка, позабыв   о  сахаре.
      Поезд  в  Белгороде  стоял  пятнадцать  минут. Аня  накинула  куртку   и  вышла, купила   у  баб-ки   большой  горячий  пирожок  с  картошкой – хорошо! Потом   попросила  у  Аскера  еще  чаю. Когда   приближались  к  Харькову, Аня  подумала, не  сделать   ли  ей  остановку  в  Харькове, по-смотреть,  как  поживает  ее  пустая  квартира. Ведь  от  бывшего  мужа  со  свекровью  можно  бы-ло  ожидать  чего  угодно. Но  потом  решила – хрен  с  ними, надоели  до  смерти. “Не  выпишут  они  меня  и  не  взорвут  хату, тем  более, что  проводник  приятный  попался, после   двух   стака-нов   чая   еще  и  кофе  принес, а   сосед   по  купе  угостил   мороженым”.
       После  Харькова   стало  жарко. Аня  кайфовала – отогревалась.
      В  Лозовой   в  их  вагон   ввалилась  толстая   бабка   с  тяжелыми  тюками, в  вылинявшем   сит-цевом  платье  и   с  крупными  темными   веснушками  на  руках. От  нее  несло  копченной   рыбой. В  билете, как  во  всяком   билете   на  проходящий  поезд, место  указано  не   было, и  Аня  уступи-ла  ей  свою   нижнюю  полку, а  сама  залезла   наверх.
       Около  пахнущей   рыбой  бабы   расположился   пожилой, почти  коричневый  азербайджанец   Самед. Он  ехал   в  Баку  и  ныл, что   долго, очень   долго, больше  суток   трястись.
       –А  как  я   каждый  день  катаюсь? – кокетливо  спросила  Любовь  Трофимовна.
       –Плохо  б  тебя  встречал, разве  поехал, – резонно  отвечал  ей  Самед, путаясь   в   глагольных   окончаниях. – Вот, я – турок, – бил  себя  в   грудь  Самед, – на  Кавказе  много  народностей, и  все   дружно  живут, мы  гостей   любим.
       –Я  дочь  свою   за  лезгина  отдала, – рассказывала  Любовь  Трофимовна.
       –И  правильно.
       –Что   хорошего – они  расходятся.
       –Всякое  бывает, – мгновенно  переключившись, развел   руками  Самед. – Я  когда  дорогу  вот  эту, по  которой  едем, строил, нас  много  всяких  было – не  сорились.Нашу  группу   после  в  Иран  перебросили – расширять  колею. Теперь  до  Тегерана  дорога   прямая, поднимать  поезд  и  менять  колеса, как  в  Европе,  не  надо. Поэтому   и  пустили  этот  маршрут  “Москва- Тегеран”.
      91-й  скорый  “Москва-Тегеран”   мчался   на  юг. За  окном  становилось   все   жарче, в вагоне – все  душнее. Самед  замолчал   и  прилег, будто  устал  после   долгой  беседы. Спал  он   беспокой-но, ворочался, мычал, а  потом  стал  кричать  во  сне.
       Его  разбудила   Любовь  Трофимовна.
       –Атомная  война  приснилась, – оттирая  пот, объяснил   он  попутчикам. – Извините.
       Во  рту  у  него  от  такого  сна  пересохло.
       –Чай  сегодня  будет  или  нет? – сердито  спросил  Самед.
       –А  шампанское? – привычно  пошутил   Аскер.
       –Хорошо  бы, – оживился  Самед.
       –Да  где  его  взять?
       –Я  думал, угощаешь…
       –Разве  я  против, – виновато  пожал  плечами  Аскер, будто  это  входило  в   его  обязанности.  – Да  где  взять?! А  чай  сейчас  закипит. Потерпите   немного. Я  заварю  зеленый – духота   какая! Узбекский  жажду  утоляет  лучше! Ну, я  пошел! Сейчас  чай  будет!
       На  улице  быстро  темнело. В   вагоне  почти все  спали, раздевшись  до  маек. Храп   стоял  не-имоверный. Аня  поежилась. Как  она  проведет   ночь  в  такой  духоте? Может,  все-таки  имело  смысл  выйти  в  Харькове?
        За  чаем   пришли   Аня, Любовь  Трофимовна, Самед  и  еще  несколько   молодых   азербайд-жанцев-призывников.
       –Разбудишь  меня, начальник, – попросила  Любовь  Трофимовна  проводника. – Мне  в  Мин. Водах   выходить, не  забудь, в  два  ночи.
       –Если  Вы  меня  поднимите, то  и  я  Вас  обязательно  разбужу, – сострил  Аскер.
       –Ну  и  проводник  нам  достался, горе  луковое, – вздохнула  Любовь  Трофимовна. – Самед, хоть  ты  толкни  меня  в  бок…
       –Пиво  будет – разбужу, нет – поедешь  со  мной  до  Баку, – невозмутимо  ответил  Самед.
       –Что  же  делать? – беспомощно, глядя  то  на  Аню, то  на  Самеда, спросила  Любовь  Трофи-мовна. – Просплю   как  пить  дать.
       Аня  пожала   плечами. Самед, допив  чай, снова  лег  и  повернулся  к  стенке.
       Любовь  Трофимовна  пыталась  уснуть, но  не  могла: то  Самед   мешал   не  совсем   понятной  болтовней, то  поезд  долго  стоял, то  еще  что-то.
       “А  что, если, – вдруг  подумала  Любовь  Трофимовна, – не  доехать   до  Мин. Вод. И  перес-тать  мирить  дочку  с  мужем. И  не  вернуться  в  Лозовую. Плюнуть  на  алкоголика-сына  и  пос-лать  их   всех  к  известной  матери. И  пожить  для  себя  хотя  бы  на  старости  лет. Быть  свобод-ной, заниматься  чем  нравиться, а  не  чем  надо, никого  не  обслуживать, никому  не  угождать. Те-лятницы  всюду  нужны, комнату в  общежитии  мне  дадут, будет  свой  угол, а  они  пусть  сами  разбираются, пусть  как  хотят. Я – не  “скорая  помощь”, надоело!”       
       Мысли  Любовь  Трофимовны  двоились. “Как  можно  сойти  в  незнакомом  месте – р-раз, и  жизнь  перечеркнуть! Что  это  мне  плеснуло?! Никогда  ничего  подобного  не  приходило  в  голо-ву. Видать, переутомилась. Нужно  просто  уснуть. Поспать  хотя  бы  немного, и  наваждение  как  рукой  снимет”. Но  Морфей  дразнил  уставшую   бабулю, путая  скудные  извилины. Наконец, она  ненадолго  забылась  как  раз  в  ту  минуту, когда  надо  бы  уже  готовиться  к  выходу.
       Проснулась  Любовь  Трофимовна   от  напряженно-пугающей   тишины. Поезд  стоял, будто  в  подземелье, все  пассажиры  в  вагоне  лежали  не  шелохнувшись, как  заколдованные. А  поезд  сто-ял  подозрительно  долго  для  скорого, и  Любовь  Трофимовна  не  сразу  сообразила, что  это  как  раз  и  есть  ее  Мин. Воды. Когда  спохватилась – поезд  плавно  тронулся.
       Это  действительно  были  Мин. Воды. Никто  не  разбудил  Любовь  Трофимовну. Она  была  единственной, кто  должен  был  здесь  выходить, но  Аскер  спал  и  даже  дверь  не  открыл.
        Любовь  Трофимовна   плакала, закрыв   лицо  руками. Все  же  она  твердо  решила  выйти  на  ближайшем  полустанке, устроиться  в  колхоз  телятницей  и  не  возвращаться  в  семью. Никто  этого  не  видел  и  не  чувствовал, кроме  Ани. “Как  Лев  Толстой”, – подумала   Свистунова.
       Она  помогла  своей   свихнувшейся  попутчице  спустить  сумки  на  высокую  насыпь  и  задум-чиво  закурила… Ей  тоже  не  спалось  в  духоте.
       “Вернется  ли  Любовь  Трофимовна  в  семью? – размышляла  Аня. – Жаль,  не  оставила  адрес, я  бы  ей  написала”.
       Проснулась   Аня, когда  солнце  было  уже  высоко  и  даже  через  стекло  обжигало  лицо. Аня  поначалу  заслонилась  подушкой, но  нижняя  полка  была  пуста, и  Аня  снова  перебралась  на  нее. Она  устала  от  вагонной  тряски. Дорога  не  ремонтировалась  с   двадцатых  годов, и  поезд  мотыляло, как  пароход  в  приличный   шторм. Сейчас  только  не  хватало, чтоб  ее  вывернуло, как  при  морской  качке. Да  и  что  она  ела? “Надо  бы  пачку  печенья  взять  у  проходящего  официан-та”. Но  официанта  не  было, и  Аня  смотрела  в  окно. Зеленые  долины   с  островками  лохматых  овец  сменялись   холмами, иногда  резал  пейзаж  торопливый  Терек.
       Аскер  спал, чая   не  было, печенья  и  пирожков – тоже. “Зачем  я  еду  в  этот  чертов  Дагес-тан?” Аня  уже  ругала  за  поспешно  принятое  решение.
        Поезд  замедлил  ход. Теперь  он  шел  прямо  по  берегу  Каспия. Рельсы   были  проложены  на  песке. Желтовато-мутный  мелкий  Каспий  не  произвел   на  Аню   впечатления. Куда  ему  до  ее  родного  Черного  моря, в  безветренный  день – гладко-василькового, прозрачного, с  гирляндами  мармеладных  водорослей  и  ожерельями  разноцветных  ракушек, кажущихся  под  водой  драгоце-нностями, ночью – таинственно-смоляного.
       Поезд  полз  медленно  и  нудно  вдоль  береговой  полосы, прямо  в  каких-нибудь  метре-двух  от  моря, будто  плыл, хоть  сигай, ополаскивайся.
      Насыпь  разрезает  пляж  на  две  половины. Кто  так  по-идиотски   построил   эту  железную  до-рогу? Чтобы  искупаться, нужно  каждый  раз  переходить  через   рельсы.
       “Зачем  я  сюда  приехала? – ругала  себя  Аня. – Лучше  б  сразу  после  сессии   в  Одессу  к  Руслану. Я  так  за  ним  соскучилась. Не  видела  больше  месяца”.
       Поезд, наконец, затормозил  после  долгого  пути, и  Аня  осторожно  ступила  на  перрон. Все  провинциальные  вокзалы  похожи   друг  на  друга, как  однояйцовые   близнецы. Аня  растерянно  стояла  на  чужой  земле, боясь  отойти  от поезда. Здесь  91  скорый  стоит  полчаса.
       –Перекурим? – к  ней  подошла  Ирина, ехавшая  с  Аней  в  одном   вагоне  из  Москвы. – Мне  спешить  некуда.
       –Мне  тоже, – безучастно   ответила  Аня. – Давай.
       Глубоко   затянувшись, Аня  только  сейчас  поняла, какую  глупость  совершила. Несколько   скупых  буковок  в  записной  ничего  не  значат. Аварец, в  конце  концов, мог   спутать  русские  буквы, таким  образом – у  нее  неправильный  адрес.
      Ане  среди  нерусского  населения  стало  не  по  себе, хотелось тут  же  повернуть  обратно. Ира  чувствовала  то  же  самое  и  им  не  хотелось  расходиться. Вагон  неожиданно  резко   рвануло – сократили  стоянку. Вот  и  все. Уплыло  двухсуточное  убежище. Аня  с  Ирой  закурили  по  второй. Затушив  окурки,  молча  побрели  в  гору  наугад.
       Наверху  перед  ними  открылась   большая  пустая  площадь, в  центре  которой  красовался  усатый  всадник  в  высокой   папахе  на  вздыбившемся  коне – мраморный  памятник. На  постаме-нте  девушки  прочли: “Махач   Дахадаев”.
       –В честь него  и  назван  город  Махач-Кала, – нехотя  говорила  Аня, чтоб  не молчать. – Кала – значит  крепость. Получается, крепость  Махача. Он  революцию  делал  в  этих  краях, погиб  в  два-дцать  втором, а  в  1923  году  Порт-Петровск   переименовали. Впервые  через  двести  лет  после  того, как  Петр  I  остановил  здесь  свой  флот, – рассказывала  Аня  Ире, но  та  слушала  рассеян-но.
      –Все  мужики – сволочи, – вдруг  перебила  она  Аню, будто  совершила  открытие. – Подлые  твари. Гнусные  гниды, чтоб  они  все  подохли  от  белой  горячки.
        –Успокойся, – попросила  ее  Аня. – Хочешь  историю?
        –Давай, – всхлипывая, согласилась  Ира. – Мне  бы  сейчас – не  одной.
        Они  сели  на  узкую  некрашенную  скамейку  без  спинки, в  одну   доску, стоящую   прямо  под   занесенным  для  удара  тяжелым   копытом   коня  Дахадаева.
       –Я   учусь  в  московском  литературном, – медленно  произнесла   Аня, ожидая   реакции.
       Ира  кивнула.
       Аня  продолжала:
       –У  нас  в  семинаре  публицистики  одна   баба  есть  из  Иркутской  области, двое  детей  у  нее: мальчик – в  шестом, девочка – в  третьем, мужик, хоть  и  военный, но  запойный, гулящий. Терпела  его  Светка, терпела, а  когда  каблучки   пристучали  денег  на  аборт  просить, выгнала. Вся  надеж-да   была  на  Москву. И  что  ты  думаешь, Ирка?! Сидим  мы  однажды   с  Ленкой  и  Светкой, чай  пьем… Тук-тук-тук. Мой  парень  Костя  Удовенко  с  польским  критиком  Анджеем  Новаком  соб-ственной  персоной. Пьяненькие   оба. Коньяк  и  замороженное  шампанское  из  посольства – на  стол. Выпили  все  раз, другой, вдруг   Ленка  Ляпунова:
       –Вроде   бы  я  и  ужинала, а  есть  опять  хочется!
       Анджей:
      –Давайте  поднимемся  все  ко  мне, на  седьмой   этаж, у  меня  мясо!
      –Поехали, – Светка  потирает   ладони.
       Впятером  мы  поднялись  на  лифте  к   Анджею. Поели, выпили, расслабились. Костя  с  Ан-джеем  стали  спорить  о  том, что  лучше  для  Украины – быть  под  Россией  или  под  Польшей. Ленка  Ляпунова  громко  зевнула.
       –Пошла  я, ребята…
       Я  тоже  засобиралась.
       –Спасибо, Анджей, – попрощалась  я. – Приятно  было  познакомиться.
       –Останься! – Анджей  слегка  приобнял  меня… Я  незаметно  увернулась  и  прикрыла   дверь.
       Ну, а  Светка  осталась. Влюбилась, а  он  пьет   и  гуляет, баб   с  улицы   водит, копия  муж. По-нимаешь, о   чем  я? – спросила   Аня.
      Ира  покачала  головой.
      –О  повторяемости  ситуаций. Жизнь – сцена, в  которой  актеры, устав, сменяют   друг  друга, но  не  меняют  поз. Мы  меняем  партнеров, но  не  меняя  стиля  поведения   с  ними, от  этого  все  и  повторяется.
      Сережка  Банин  из  нашего  семинара  написал  повесть, действующие  лица: карась, кот  и  юно-ша. Карась  плавает  в  небольшом  тазу, кот  гуляет  по  квартире  с  плотно  закрытыми  и  зашторе-нными  окнами, никогда  не  выходя  на  улицу. Молодой  человек  ходит  ежедневно  на  нелюби-мую  работу, отбывает  там  девятичасовую   повинность, и  возвращается  обратно  в  свою  холос-тяцкую  берлогу. Иногда  вечером  он  заходит  в  кофейню, чтобы  выпить чашку  кофе  со  своей  бывшей   девушкой, недавно  вышедшей  за  другого, потому  что  у  того  оклад   выше. У  рыбы, кота  и  человека – своя  неволя, и  каждый  не  в  состоянии  выйти  из  ими  же  самими  очерченно-го   круга.
       Помолчали.
       От  сигарет  першило  в  горле. Да  и  сколько  можно  сидеть   на  солнцепеке  под   бьющим  мраморным  копытом?!
        –Ты  сейчас  куда? – спросила  Аня  Иру.
        –Пойду, – безнадежно  махнула  рукой  она. – Поищу  горком  комсомола.
       –Я  тоже  пойду, – неопределенно  ответила  Аня.
       Они  обменялись  адресами  и  пообещали  писать  друг  другу.
        Ане  повезло. Адрес, который  дал   ей   Хизри, был  точным. Сестра  оказалась  дома  и, мило  улыбнувшись, протянула  Ане  тонкую  смуглую  руку  из-под  белого  широкого  рукава. Назвав  длинного  аварское  имя, она  заметила  Анино  замешательство  и  перевела  на  русский:
      –Елена, так  проще, брат  мне  писал  о  Вас.
       Темная  короткая  стрижка, сливы-глаза, кружевная  кофточка, короткая  юбка  и  темные  кол-готы  с  рисунком.
        После  нескольких   обязательных   вопросов: “Хорошо  ли  доехали?”, “Нравиться  ли  Вам  у  нас?” , “Как  Хизри?”, “Не  замерзает  в  Москве?”  Лена   устроила  Аню  в  одиночный   номер  гос-тиницы  на  16-м   этаже.
       Бросив  вещи  и  умывшись, Аня   спустилась  в  гостиничный  ресторан  поужинать. Она  подсе-ла   к  парочке, держащей  друг  друга  за  руки. “Эти  точно  цепляться  не  будут”, – решила  Аня.
       –Как  Вас  зовут? – перестав  гладить  руки  своей  девушки, тут  же  спросил  парень.
       Молчание.
       –Вы  издалека?
       Кое-как  доковыряв  котлету   и  расплатившись, Аня   бросилась  к  себе  наверх. Тут  же  разда-лся  долгий  настойчивый  телефонный  звонок. Аня  решила  не  снимать  трубку. Нахальное  госте-приимство  южан  ее  раздражало. Она  закрылась  на  все  возможные  запоры, но  все  равно  чувст-вовала  себя  оккупированной.
       Анин  номер  был  с  широким  балконом, на  который  Аня  вынесла  кресло. Поставила  пепель-ницу   и  закурила. Отсюда  просматривался  весь  город, порт, море  и  горы  вдали. Сгущались  су-мерки. Малиновое  солнце, как  пасхальное  яйцо, падало  в  море. Если  бы  не  навязчивые  аварцы, упорно  ищущие  знакомств, Аня  бы  спустилась  к   берегу  послушать  вечерний  прибой, а  так – не  рискнула.
       Посидев  на  балконе, она  приняла  душ, немного  почитала  и  крепко  уснула   без  сновидений  на  новом  месте.
       Утром, кое-как  перекусив, она  пошла  на  море. Берег  был  узким  с  грязно-белым  песком  и  мелкими  камешками. Аня, набрав  в  карман  джинсов  мелких  камешков, напоминающих  мутный  янтарь, подошла  к  небольшой  группке  круглых  серых  скал, забралась  на  одну  из  них  и  стала  бросать  камни  в  воду.
       –Одной  не  скучно?
       Аня  обернулась, приготовившись  далеко  послать. Но  увидев  большие  карие  глаза  и  пушок  вместо  усиков, едва  заметно  улыбнулась:
       –Нет, что  Вы, я  люблю  гулять  одна.
      Незнакомец  выглядел  десятиклассником: непокорный   чуб, неуверенный  взгляд, приоткрытые  розовые  губы, румянец.
       Он  обрадовался  Аниной  поощряющей  интонации  и  предложил:
       –Давайте  камни  в  воду  кидать: кто  дальше? Или  у  кого  больше  раз  на  поверхности  воды  подскочит? Идет?Начинаем: я – первый. Вы – вторая.
       Он  выбрал  плоский  камешек, размахнулся, немного  пригнувшись, и  бросил:
       –Один, два, три, четыре… – стал  считать. – Пять  раз, – произнес  он, когда  камень, захлебнув-шись  волной, утонул  окончательно. – Уже  кое-что. А  Вас  как  зовут?
       –Аня.
       –А  меня  Джабраил, проще – Жорик, легче  запомнить.
       –Джабраил, – задумчиво  протянула  Аня, – постараюсь  не  забыть. Пожалуй, я  буду  называть  Вас  Джабраил. Жорик – слишком  пошло.
       –Согласен, – сказал  Джабраил. – Я – из  Каспийска. Работаю  слесарем-сборщиком  на  заводе  точной  механики, вечерами  занимаюсь  мотоциклом – так  что, скучать, как  видите, не  приходить-ся. Вот  приехал   за  запчастями  в  Махачкалу, мне  обещали, но  сорвалось – обманули  меня. А  Вы  русская?
       Аня  кивнула.
      –Я  служил   под  Иваново.
       Аня  изумленно  посмотрела  на  детски  распахнутые  глаза  Джабраила. Она  бы  ему  дала  не  больше  шестнадцати.
       –Врешь! – с  недоверием  покачала  головой  Аня.
       –Магометом  клянусь!  – с  жаром  воскликнул  Джабраил. – Мне  22  года. У  меня  невеста  ру-сская  была.  Из  Иваново. Сильно  любил  ее  и  она  меня. Хотели  пожениться  и  уехать  в  Даге-стан, но  родители  не  пустили.
      –А  теперь  как  дела  на  любовном  фронте? – снисходительно  спросила  Аня.
      Анин  новый  знакомый  растерянно  пожал  плечами.
      –Девочки  вертятся, но  все  не  то, – неуверенно  ответил  оно.
      –Дон-Жуан  какой  выискался, – поддразнила  его  Аня, рассмеявшись. – Впрочем, – вдруг  спо-хватилась. – У  меня  то  же  самое. Как  ни  парадоксально, но – правда, – чуть  слышно  окончила  она  фразу.
      –Ну   вот, – обрадовался  Джабраил, – хоть  что-то  у  нас  общее. А  сколько  тебе  лет?
      –Разве  женщину  спрашивают?
      –И  все-таки…
      –Ну, сколько  дашь?
      –Моя  ровесница.
      –Не  угадал… Старше. В  этом  году  28  будет.
      –А  не  выглядишь.
      –Ты, между   прочим,  тоже. Я  сначала  подумала – школу  в  этом  году  окончил.
      –Опять  общее, – загнул  палец   Джабраил.
      Припекало.
      –Искупаемся, – предложил  Джабраил.
      Аня  несмело  разделась  и  осторожно  стала  заходить  в  море  впервые  в  этом  году. Вода  бы-ла  еще  холодной  даже  здесь. Аня  быстро  окунулась  и  выскочила. А  Джабраил  поплыл, желая  пофорсить. На  глубине  он  стал  нырять, доставая  со  дна  рыжие  продолговатые  ракушки, похо-жие  под  водой  на  крохотные  слитки  золота.
      Аня  вспомнила, как  в  детстве  их  называли  мозольками. Вспомнила  она  и  себя, девятилет-нюю, и  золотые, сентябрьские  прогульные  дни, когда, обойдя  с  портфелем  школу, на  трамвай, и  в  Люстдорф.
      Анину  задрипанную  хрущевку  в  1964  году  среди  новостроек   сдали  первой, а  вокруг  толь-ко  рыли  ямы  под   фундамент, возили  с  Сухого  лимана  песок, полный  вот  этих  самых  мозоль-ков – гладких, напоминающих  ухоженный  наманикюренный  ноготь, вроде  бы  отполированных  природой  ракушек. Лиман  тогда  углубляли  для  нового  порта  Ильичевск, а  ненужный  песок  увозили   на  стройку – убивали   двух  зайцев.  Если  Аня  не  прогуливала  школу,то  она  рылась  на  стройке  в  куче  песка – искала  мозольки. Потом  она  с  подружкой  брали  фольгу  от  конфет, про-зрачные  шуршащие   фантики, битые  разноцветные  стекла, собранные  ракушки, выкапывали  не-глубокую  ямку, красиво  раскладывали  свое  богатство  и  делали  секрет: закапывали  сокровища, оставляя  неприметный   знак, а  дня  через  два  проверяли, не  пропало  ли  что-нибудь.
      Но  это  было  давно, а  сейчас  Аня  стала  взрослой  женщиной, матерью, неизвестно  зачем  приехавшей  в  Махачкалу. За  песнями. За  вдохновением.
      –Ты  не  устала? Море  не надоело? – суетился  Джабраил.
      –А  куда  здесь  еще  можно  пойти?
      –Куда  скажешь.
      –В  горы?
      –Идем. На  Тарки  залезем – вся  Махачкала, как  на  ладони. Красиво.
      –Давай  отложим  это  на  завтра, – сказала  Аня.
      “Вообще-то  вся  Махачкала   видна  и  с  моего  16-го  этажа. Не  обязательно  в  гору  лезть – достаточно  нажать  кнопку  лифта”, – подумала  Аня, но  промолчала, вдруг  Джабраил   захочет  балкон  обследовать.
      –Что  я  буду  без  тебя  делать? – спросил  Джабраил. – Скучать?
      –Чтобы  ты  делал, если  б  со  мной  не  познакомился? – съехидничала   Аня.
      –Но  я  познакомился. Знаешь, как  трудно  найти  хорошую  девушку? Я  не  хочу  расставаться  с  тобой, – он  попытался  обнять  и  поцеловать  Аню, но  она  увернулась.
      –Встретимся  завтра  на  автобусной  остановке  возле  гостиницы  в   двенадцать, идет? – сказа-ла  Аня  и  быстро  ушла.
      –Так  поздно, – возразил  Джабраил. – Мне  на  работу  к  пяти, завтра  я  на  второй  смене.
      –Ну,  в  11, раньше  я  не  проснусь.
      На  другой  день  Аня  с  Джабраилом, держась  за  руки, как  в   детском  садике, поднимались  по  крутой  каменистой  тропе, огибая  непривычное  для  Ани  кладбище: вместо  крестов  здесь  гу-стели  расширяющиеся  кверху  каменные  плиты, похожие  на  перевернутые  корабельные  сосны.
      –Вон  возле  той  скалы  передохнем, – прерывисто  дыша  и  поминутно  вытирая  со  лба  пот, сказала  Аня.
      –Устала? – Джабраил  крепче  стиснул  Анину  руку, другая  рука  была  занята  Аниными  босо-ножками.
       Аня  с  Джабраилом  уселись  на  огромном  овальном  сине-стального  цвета   камне, похожим  на  НЛО, какие  рисуют  на  обложках   фантастических  романов.
      –Ты  случайно  не  куришь? – спросил  Джабраил.
      –А  как  ты  относишься  к  женщинам, которые  курят? – съехидничала  Аня.
      –Точно  так  же, как  и  к  мужчинам, – ответил  Джабраил.
      –Тогда  курю.
      –Ясно, – Джабраил  из  нагрудного  кармана   белой  нейлоновой  рубахи   вытащил  “Интер”, протянул  сигарету  Ане, сунул  в  рот  себе, прикурили. Аня  удивленно  глянула  вниз.
      –Мертвые  управляют  живыми, – вслух  поразилась  она.
      –Не  совсем  понял…
      Если  смотреть  с  камня, на  котором  сидела  Аня, то  сначала  рос  колючий  кустарник, ниже  лениво  раскинулось  белое  в  ярких  солнечных   бликах, игриво-веселое  кладбище, совсем  не  по-хожее  на  унылые  захоронения  средней  полосы, дальше  как  трутовик  к  деревьям, лепились  к  щербатым  отвесным  скалам  глиняные  домишки  с  плоскими  крышами, на  которых, будто  на  пастбище, росла  аппетитная  зеленая  травка. Потом  змеей  переливалось  шоссе, оживленно  суе-тился  игрушечный  транспорт.
      За  дорогой, уже  теряя  четкие  очертания, высился  город – косая-кривая  шахматная  доска, на-громождение   неровных  квадратов, но  и  городом  горизонт  не  оканчивался, за ним  плескалось-шумело  море  с  крохотными  точками  пароходами, а  за  морем, казалось, собрались  на  совет  об-лака. Они  шушукались, как  высшие  существа.
      От  такой  панорамы  у  Ани  пересохло  в  горле.
      –Я  постараюсь  тебе  объяснить, – тихо  обратилась  она  к  Джабраилу, – почему  мертвые  уп-равляют  живыми. – Во-первых,  их  гораздо  больше, во-вторых, мы  живем  их  завещанием, зако-нами, опытом, учимся  на  их  ошибках…
      –Иногда, – неожиданно  для  себя  добавила  Аня, – мое  тело  становится   тяжелым, как  будто  я  на  себе  ощущаю  груз  всех  непрожитых   жизней, недодуманных  мыслей, ненаписанных  книг, ненарисованных  картин… Откуда  это? Я  и  сама  толком  не  знаю… И  еще  мне  кажется, что  я  уже  когда-то  начинала  жить, но  что-то  помешало, что-то прервало  мою  жизнь. Что? Может  быть  автомобильная  катастрофа? Откуда  это  смутное   воспоминание? Мистика.
       Джабраил  молчал. Аня  тоже  немного  помолчала, но  потом   продолжила:
      –Чудно, мертвые  марионеточной  нитью  стягивают   живых, могилы  высоко  в  горах, дома – внизу…
      Аня  задумалась… Пробормотала  еще  что-то…
      Джабраил  глянул  на  нее  с  восхищением: “Какая  ты  умная-я!” Тихонько  присвиснув, он  взял  Аню  за  руку  и  повел  дальше.
      Ани  вскарабкались  на  намеченную  Тарки, хотя  на  последнем  этапе  восхождения  Джабраил  нес  свою  спутницу  на  руках. Грязные  и  задыхающиеся, они  присели  на  два  небольших  щерба-тых  валуна, вокруг  было  сухо, пустынно, знойно, казалось, они  вдвоем – на   незнакомой  планете, заселенной  неведомыми  существами. Но  вдруг  словно  из  воздуха  вылепились  два  наголо  бри-тых  грязных   мальчишки  11-12  лет  с  настоящей  двухстволкой.
      –Интересно, кого  здесь  можно  подстрелить? – спросила  Аня, чуть  прижавшись  к  Джабраи-лу.
      –Зайцев  ищите? – крикнул  по-русски  Джабраил  мальчишкам.
      –Какие  здесь  зайцы? – улыбнулся  один  из  них, повыше  ростом. – Сорок  стреляем.
      –В  нас  случаем  не  попадете?
      –Как  можно. Судить  будут.
      –А  если  бы  не  судили? – допытывался  Джабраил.
      –Все равно… Рука  не  поднимется. Страшно, – черноглазый  мальчишка  с  серыми  подтеками  пыли  на  щеках  и  шее, грязью  в  ушах  и  высохшими  зелено-желтыми  соплями  под  носом, энер-гично   замотал  головой. – Кто  кого  тронет  в  горах? Шариат  запрещает. Нехорошо  это.
      –Нехорошо, – согласился   Джабраил.
      Пацаны  убежали.
      –Почему  ты  с  ними  разговаривал  по-русски, – спросила  Аня  Джабраила.
      –В  Дагестане  все  друг  с  другом  говорят   по-русски, разве  ты  не  заметила? В  горах  живет  много  народностей, и  я, лакец, не  пойму  аварца. Мальчики, кажется,  аварцы, поэтому  я  и  крик-нул  им  по-русски.
      Джабраил  долго  рассказывал  Ане  о  жизни  в  горах, о  своих  близких, а  солнце  клонилось  к  закату, подул  свежий  ветерок, роскошная  панорама   затягивалась  легкой  дымкой.
      –Посмотри  направо  внимательней, – Джабраил  осторожно  приобняв  Аню, легонько  повора-чивал  в  нужную  сторону. – Видишь  несколько  домов  на  берегу  моря?
      –Да.
      –Это  мой  Каспийск, совсем  рядом  с  Махачкалой, пешком  можно  дойти, правда?
      –Если  смотреть  с  горы, то  прадва, – с  сомнением  ответила  Аня. – А  ты  на  работу  успе-ешь?
      –Не  волнуйся, 15  минут  на  автобусе, и  там  пробежать  немного. Посидим  еще? – Джабраил   
попытался  прижать  Аню  к  себе, но  она  высвободилась, отдуваясь. Скорей   бы  вниз! Но  Джаб-раил  уже  успокоился.
      –Что  мы  делаем   завтра? – обреченно  спросил  он.
      …Теперь  Аня  с  Джабраилом  виделись   каждый  день. Аня  и  сама  не  понимала, зачем  ей  нужен   этот  дикий  джигит  и  зачем  она  на  него  убивает  время.
      Их  разделяла  гора  книг, прочитанных  Аней. Может  быть, она  была  и  пониже  Тарки, зато  неприступней.
      Деньги  у  Ани  подходили  к  концу. От  субсидий  Джабраила  она  яростно  открещивалась. По-ра  было  уезжать. Аня  взяла  билет  на  понедельник, а  в  воскресенье  они  с  Джабраилом  в  пос-ледний  раз  поднялись  на  Тарки, по  дороге  выпачкавшись  растаявшим  шоколадным  мороже-ным. Они  сидели  на  облюбованном  ими  за  эти  дни  горячем  камне. Джабраил  вытирал  носо-вым   платком  липкие  тонкие  Анины  пальцы.
       –Ты  мне  здорово  нравишься, – сказал  он.
      Аня  молчала.
      –А  я  тебе?
      Аня  не  знала, что   ответить. Для   нее  Джабраил  был  индейцем  Винету, сюжетом, оканчива-ющимся  вместе  с  отъездом.
      –Я  хочу  на  тебе  жениться, понимаешь?
      Аня  едва  заметно  усмехнулась: “Вот  тебе, бабушка, и  Юрьев  день”.
      –Будем  у  меня  жить, – неуверенно  продолжал  Джабраил. – Сама  говорила, что  тебе  здесь  нравиться. Вот  и  оставайся. Разве  ты  себе  дела  не  найдешь? У  нас  тоже  Союз  писателей  есть. Ты  Расулу  Гамзатову  понравишься, вот  увидишь. Хочешь, вместе  сходим  к  нему, он – мужик  простой, общий  язык  найдем… Так  ты  у  меня  в  гостях  и  не  побывала, – с  укором  добавил  он. – Окна  моей  комнаты  выходят  на  море – круглый  год  сможешь  им  любоваться. Вдохнов-лять  тебя, как  Пушкина, будет  морская  стихия.
       “А  может  мне  лучше  бросить  писать?”, – мелькнуло  у  Ани. – “Все  равно  до  меня  уже  пи-сали  лучше. Шедевра  я  не  создам. Может, я  принесу  больше  пользы, нарожав  кучу  шустрых, черноглазых, похожих  на  Джабраила, детей?”
       Вслух  Аня  сказала:
      –А  ты  знаешь, что  я  не  умею  ни  варить, ни  стирать, вообще  не  люблю  заниматься  хозяйс-твом, скучно  мне  это.
       –Ты  родишь  дочку…
       –Какой  ты  быстрый… Пока  она  вырастет…
       –Скоро  вырастет. Время  незаметно  летит, слушай  меня!
       –Идем, Джабраил, – негромко  сказала  Аня. – Темнеет.
      Спускались  молча.
       –Мы  не  увидимся  больше? – резко  спросил  Джабраил.
       –Почему  же? Ты  проводишь  меня.
       –Я  не  об  этом. Потом, после  отъезда?
       –Я  тебе  адрес  оставлю: пиши, звони, приезжай…
       –А нужно  ли?
      Аня  пожала  плечами.
       –У  тебя  кто-то есть  в  Москве?
      Аня  опять  пожала  плечами.
      Солнце  уже  зашло, но  в  городе  было  душно: камень, пыль  и  бензин  делали  свое  дело. Аня  с  Джабраилом, взявшись  за  руки, брели  по  узеньким  улочкам  старого  города  молча, опустив  головы. Все  улицы  Порт-Петровска  вели  к  морю. Аня  не  решалась  расставить  точки  над   “i”, сказать  главное. Так  они  и  шли, еле  передвигая  ватные  от  волнения  и  недосказанности  ноги. Но  если  честно, то  Ане  уже  давно  осточертело  это  весеннее  спонтанное  путешествие, Махач-кала  и  ее  новый  знакомец – абориген. В  голове  необычайно  ясно  складывался  сюжет, слова  выстраивались   предложениями, мешали. Ане  впервые  за  много  недель  нестерпимо,  до  боли, до  жути  захотелось  писать. Писать  сейчас  же, немедленно, сколько  же  еще  часов  осталось  до  это-го  поезда  и  сколько  можно  выслушивать  унылые  клятвы  Джабраила, да  еще  и отвечать  на  его  дефективные  вопросы?! Скорей  бы  гудок! Как  избавиться  от  темного  лакца? “Сумку  я  как-ни-будь  и  сама  донесу, не   очень  и  тяжелая”, – думала  Аня. – “Послать  Джабраила  вроде  бы  не-удобно… Все-таки   молодец   Хизри,  что   посоветовал   мне   сюда   ехать,  он   правильно  рассчи-тал”…         
      Аня  мысленно  рассказывала  Хизри  про  влюбленного  Джабраила  и  представляла, как  они  в  Москве  вместе  будут  смеяться, попивая  привычный  ночной   чай, над  этой  нелепой  мелодра-мой.
      –Чему  ты  улыбаешься? – спросил  Джабраил.
      –Ничего  особенного, вспомнила   один  курьез, – раздраженно  ответила  Аня.
      –Расскажи.
      “Что  я  ему  расскажу? Кто  он  такой? Уже  и  в  мыслях  перед  ним  отчитывайся”, – психовала  Аня. – “Так  и  будет  приставать  всю  жизнь?! Нет  уж! Ну  его  на  фиг!”
       –Долго  объяснять, – сквозь  зубы  процедила  Аня.
      Почему  она  не повернулась  и  не  ушла? Непонятно.
      Аня  с  Джабраилом  по-прежнему  держась  за  руки  спустились  к  морю, к  месту  их  первой  встречи  в  сумерках. Они  немного  послушали  прибой  и  снова  стали  кидать  камни, кто  дальше? У  Ани  прыгнул  семь  раз – рекорд!
      –Все,  больше  бросать  не  буду, холодно, с  моря  ветер, пошли, – сказала   она, съежившись.
      –Я  тебя  согрею, – Джабраил  снял  куртку  и  накинул  на  Аню, а  потом  неожиданно  крепко  сжал  ее  за  плечи  и  стал  быстро  целовать  шею, уши, лицо…
       Аня  запрокинула  голову. Губы  его  мягкие, прикосновения  приятные, теплая  волна  подхвати-ла, захлестнула, закачала – Ане   стало  хорошо, легко  и  свободно. Она  механически  обняла  и  стала  гладить  густые  волнистые  волосы  Джабраила, инерционно  отвечая  на  поцелуи. Ане  было  тепло  и   приятно  в  объятиях  возбужденного  мужчины, а  в  голове  яблоком  раздора  разбухал  сюжет, разрастался  линиями-ответвлениями, можно  его  сделать  кольцевым, чтобигрушечной  зме-ей  свернулся  в  клубок, а  из  пасти  вылетали  золотые  монеты: круглый  таз  карася, золотая  цепь  кота, квадрат  человека, в  котором  все: работа, любовь, дети, все, что  занимает  его  жизнь, а  иные неосторожно  называют  счастьем. Вообщем, тюрьма  в  разных  ипостасях. Тут  не  очень  важны  декорации: глубокая  яма, темная  камера, круглая  высокая   башня, уютная  квартира, роскошный  дворец. Важна  идея – глобальная  тюрьма-жизнь   и  смерть-освобождение. Почему  ее  все  боятся? Ведь  живое  тело  с  его  уродливыми  потребностями – тюрьма  души. Все  это  смутно  проноси-лось  в  голове  у  Ани, а  руки   Джабраила  добрались  до  ее  небольшой  груди, спускались  ни-же… Стало  совсем  тепло, и  ноги  раздвинулись  сами  собой… Стемнело…
       Аня  испуганно  вскочила.
       –Идем, – сказала  она. – А  то  менты  нагрянут  и  неправильно  поймут. Мне  только  этого  сейчас  не  хватало.
      –Да  я  и  не  думал  ничего, – отряхиваясь  от  песка, оправдывался  Джабраил. – Мы  так  и  ра-сстанемся? – он  смотрел   на  Аню  умоляющими  глазами.
      –А  как  же  ты  еще  хотел?
      –И  я  тебя  не  увижу?
      –Время  покажет, – неопределенно  ответила  Аня.
      Губы  болели  от  поцелуев. И  хотелось  еще  раз  коснуться  кончика  его  языка  и  ощутить  его  горячие  пальцы. Но  Аня  сдерживала  себя. Главное  теперь – поскорее  его  отправить, перемучи-ться  здесь  еще  одну   ночь  и  ура! Аня  представляла,как  завтра  в  поезде  она  возьмет  тетрадку, ручку  и   печатными  буквами  аккуратно  выведет  название  повести.
      На  следующий  день, на  вокзал  Аня  приехала  намного  раньше, за  три  часа  до  отправления, будто  одинаковость  всех  вокзалов  могла  отделить, отторгнуть   заранее  ее  от  Джабраила  и  Ма-хачкалы. Аня  бесцельно  слонялась  по  перрону, на  котором  допотопным  идолом  восседала  тол-стая  бесформенная  старуха  в  белой  прозрачной  парандже – с  похорон  или  на  похороны, и  спал   в  деревянном  ободранном  кресле, подняв  ноги  на  противоположное, грязный  небритый  мужик  непонятного  возраста  и  национальности. Больше  никого   не  было. Затормозил  91-й, еду-щий  в  Тегеран. Стоянка у  него  здесь  полчаса. Ане  вспомнились  ее  давние  попутчики – да, да, ей  казалось, что  она  приехала  в  Махачкалу  сто  лет  назад – обходительный  проводник  Аскер, сошедшая, как  Лев  Толстой, на   незнакомой  станции  Любовь  Трофимовна, Самед… Аня  стояла  у  открытых   дверей  восьмого  плацкартного  вагона. Усатый  проводник  куда-то  отошел. Вдруг  ей  в  голову  плеснула  шальная  мысль, что  если  сейчас  незаметно  шмыгнуть  в  поезд, спрятать-ся  в  ящике  для  чемоданов, а  завтра  разгуливать  по  Тегерану, как  ни  в  чем  ни  бывало…
      “Но  эта  шутка  дорого  обойдется”, – бысторо  урезонила  себя  мечтательница, плюхнулась   в  жесткое  кресло  рядом  со  старухой, открыла  “Иностранку”  и  стала  детально  обдумывать сюжет  повести, покорно  дожидаясь  поезда  в  противоположную  сторону.
       В  Харькове  Аня  пробыла  недолго. Кое-что  из  мелочей  в  квартире  пропало, значит  здесь  побывал  муж, ведь  он  по-прежнему  был  тут  прописан  и  имел  ключ. Аня  не  стала  ему  зво-нить.Не  стала  выяснять  отношения. На  работе  она  договорилась  за  отгулы   съездить  в  Одессу.
       –Мамочка  приехала! – прыгнул  Руслан  на  шею. – Что  привезла?
       Аня  вытянула  подтаявшую  шоколадку   и  банан. Ребенок  выхватил  угощение, зашуршал  фо-льгой. Дул  сильный  ветер  с  моря, трепал  шелковистые  русые  волосы  Руслана. Пахло  йодом  и  тиной  даже  на  вокзале. Аня  купила  мороженое. Потом  она  с  Русланом  и  мамой  сели  в  элект-ричку  и, не  заезжая  в  городскую  квартиру, уехали  на  дачу. Крупных   белых  абрикос  в  том  го-ду  был  океан, больше, чем  листьев  на  дереве. После  завтрака – глазуньи  с  картошкой  и  зеле-нью, Аня  брала  фруктосниматель, длинную  палку  с  сеточным  мешочком  на  конце, похожим  на  баскетбольное  кольцо, и  доставала  себе  и  Руслану  сочные   абрикосы  с  самого  верха…
       До  винограда  Аня  с  сыном   не  дотянули – нужно  было  возвращаться  в  Харьков.
       Здесь   привокзальная   площадь  пахла  не  йодом, а  горькой   пылью. Аня  с  Русланом  села  в  шестой  трамвай, который  их  довозил  до  самого  дома.
      –Привет! – Олег  Грунзовский, фотохудожник   из  кофейни, пощекотал   Ане  плечо.
      –Здоров, коль  не  шутишь, – рассмеялась  Аня. – Сколько  лет, сколько  зим! Абрикосу   хо-чешь?            
      –Давай! Про  Андрея  Волобуева  знаешь? – желтый  сок  небрежно  стекал  по  подбородку  Олега.
      –Не-ет, – протянула  Аня, и  подушечки  пальцев, которыми  держалась  за  поручень, чуть  за-дрожали.
       –Он  умер, – просто  сказал  Олег.
       –К-как, – губы  у  Ани  пересохли. – Не  может  быть!
       –Может, – спокойно  ответил  Олег. – Я  тебя  не  обманываю. Он  уколол   несовершеннолет-нюю, она  попала  в  реанимацию, Андрея   посадили, и  в  тюрьме… Нет, нет, его  никто  не  избил, не  убил, наверное, опять  передозировка… Он  умер  от  наркотиков. Я  был  на  похоронах… Ну, пока. Мне  выходить…
       Руки  у  Ани  онемели.
       Прототипа  ее  первого  рассказа  “Вадим”  не  стало  на  этом  свете.
       Аня  семилетнему  сыну  дала  ключи, и  он  сам  хозяйничал, пока  она  была  на  работе.
       В  конце  августа  приехала  из  Одессы  Анина  мама, чтобы  повести  своего  первого  внука  Руслана  в  школу. Они  вышли  за  час  до  начала  линейки: надушенные, нарядные, Руслан – в  вы-глаженном  коричневом  костюмчике   с  красным  букетом  роз.
       Ребенок, немного  испуганный, хватаясь  за  бабушкину  руку, слушал  свой  первый  звонок, а  его  мама  в  это  время  тоже  не  без  волнения  открывала  массивную  дверь  общежития  литинс-титута   и  тут  же  в  вестибюле  наткнулась  на  пьяного  Костю.
       Так. Поехали.
       Костя  галантно  выхватил  у  Ани  сумки  и  предупредительно  починил  замок  в  комнате, ко-торую  Ане  дали. Чтоб  закрывалась  как  следует   в  нужный   момент.
      Вечером  Костя   принес  бутылку   вина   и  гитару. После  двух  рюмок   бухнулся  на  колени  и  стал  Ане  петь  свои  новые  песни… Потом   они  сдвигали  скрипучие  кровати, потом – охи-ахи – давно  не  видались… После  каждого  раза  голый  Костя  брал  гитару  и  начинал  петь… Провози-лись  всю  ночь.
       Утром  девчонки  капнули  в  деканат, мол, не  выспались, соседи  мешают, кровати  двигают, поют…
      Строгая  деканша, деловая, в  очках  и  темном  пиджаке, стала  лично  проверять  посещаемость  Удовенко  и  Свистуновой. Просила  преподавателей   спрашивать   построже, и  в  результате  Аня  завалила  первый  же  зачет. Экзаменатор  долго  беседовал  с  Аней, а  потом  вернул  зачетку  и  по-просил  прийти  на  следующий  день.
      –Вы  считаете, что  моих  знаний  недостаточно, – спросила  Аня.
       Преподаватель, чуть  улыбнувшись, пожал  плечами.
      –Жду  Вас  завтра  на  кафедре.
       Назавтра  он, не  проронив  ни  слова, поставил  “зачт”  и  расписался.
       Аня  панически   искала  выход  из  этого  идиотизма  и  в  конце  концов  решила  поговорить   с  Колунцевым.
       –Федор  Ависович, – подошла  она  к  нему  на  одном  из  перекуров. – Мне  хочется  с  Вами  посекретничать.
       –Конечно, конечно, Анечка, о  чем  речь? С  удовольствием. Останемся  после  семинара.
       –Федор  Ависович, – Аня  не   знала  с  чего  начать, – меня, наверное, выгонят  из  института. 
       Колунцев  недоуменно  вскинул  брови.
       –Меня  специально  валят  на  экзаменах, я  чувствую. Деканат  объявил   мне  войну.
       Федор  Ависович  внимательно  смотрит  на  Аню  из-под  толстых  стекол   очков.
       –Мне  никто  ничего  не  говорил, – перебивает  он  ученицу. – А-а… корешки   этому  есть?
       –Ну, может  быть  и  есть, – неуверенно  мусолит  Аня, не  зная  говорить  ей  про  Костю, не  говорить… Она  замолкает.
       Колунцев   тоже  молчит. Долго. Потом  снова  смотрит  на  Аню  в  упор.
       –Думаю, Анечка, все  обойдется, – наконец, медленно, с  растяжкой, выговаривает  он. – Мне  никто  ничего  не  передавал. А  мое  отношение  к  Вам  и  Вашему  творчеству  Вы  знаете. Все  бу-дет  хорошо, – неожиданно  улыбается  он. – Идемте  сейчас  в  “Лиру”   на  второй  этаж. Выпьем  кофе  с  коньяком  и  отдохнем  после  всей  этой  говорильни. Идемте, я  угощаю, – говорит  мэтр. – И  забудьте  про  деканат. Добросовестно  готовьтесь  к  экзаменам  и  все. Даже  не  думайте  об  этом. Ничего  они  Вам  не  сделают. Попугают   и  перестанут. Не  обращайте  внимания.
       Аня  со  своим  мэтром  выпили  в  “Лире”  и  вышли  на  “Тверской”. Был  тихий   сентябрьский  вечер: мягкий, прозрачный, с  густым  малиновым  закатом  и  редкими   сухими  листьями  клена, звонко  лопавшимися  под  ногами.
       Ровно  год  назад   Аня  с  Колунцевым  в  это  же  самое  время  гуляли  в  зоопарке. Как   неско-нчаемо  долго  тянулся  этот  год, и  сколько  в  нем  всего  было: плохого, хорошего… Год – как  столетие…
      Аня  и  Федор  Ависович   медленно  идут  по  Тверскому. Синие  сумерки  сгущаются. Колунцев  строен, по-юношески  подтянут, на  полголовы  выше  Ани, в  темном  обтягивающем  кожаном  плаще, сзади  можно  дать  лет  тридцать. Только  седина  и  глубокие  морщины  на  лбу  выдают.
        –Вот  здесь, на  Пушкинской  площади, Анечка, – рассказывает  Федор  Ависович, – сразу  по-сле  войны  была  пивная  с  тяжелыми  мраморными  столами. Мои  однокурсники-поэты  по  очере-ди  лезли  на  стол  читать  стихи. Мы  аплодировали  и  подносили  кружку    в  качестве  гонорара 
       Покурив  и  немного  посидев  у  памятника  Пушкину, Аня  с  мэтром  направляется  к  останов-ке  третьего  троллейбуса.
       Вдруг   откуда  ни  возьмись  на  Аню   налетает, как  ураган, ее  приятельница, бардесса  из  Ки-ева  Ирка  Карпова.
      –Ань, идем   в  Пушкинский  на  Булгакова… Побежали, еще  успеем!
      –До  следующего  вторника, – мгновенно  сорвалась  Аня, не  зная, что  свидание  не  состоится, что  она  никогда  больше  не  увидит  своего  любимого  мастера. Увидит  только  невысокий  хол-мик   на  Ваганьковом.
      Но  пока  Федор  Ависович  улыбается  и  многозначительно  смотрит  вслед. Словно  в  свою  молодость. Или  в  свою  смерть.
       Это  был  последний  семинар, проведенный  Колунцевым. В  следующий  вторник  у  Ани  заня-тий  не  было, и  она  оканчивала   институт  у  другого  руководителя, у  Анашенкова. Внезапная  смерть  Федора  Ависовича  всех  потрясла, никто  вообще  не  знал, что  он  болен, а  чем  конкрет-но – тем  более.
       Эту  сессию  Аня  сдавала  таким  образом: на  экзамене  со  всей  группой  ее  заваливали  и  на-значали   переэкзаменовку. На  следующей  встрече  преподаватель  без  единого   вопроса   ставил  в  зачетку   “хорошо”  и  отпускал. Придворные   интриги.
        На  душе   у  Ани  было  неуютно, когда  она  возвращалась   в  Харьков – боялась  козней  быв-шего  мужа  и  свекрови, долго  не  могла  попасть  ключом  в  дверной  замок, но  ничего  экстраор-динарного   не  произошло, а  через  некоторое  время  Аня  со  вздохом  облегчения  прочла   подва-льный  некролог  с  портретом  молодого   целеустремленного   Андрея  Волоса  в  траурной  рамке. Прочла  о  том, что  современное  искусство  понесло    невосполнимую  утрату – на  89  году  жизни  скончался  народный  артист, персональный  пенсионер, и  т.д., и  т.п. Аня  по  дагестанскому  обы-чаю   обрадовалась  этому  выходу   души  из  тела, долгожданному  освобождению  из  89-летней  тюрьмы, так  долго  томилась, бедняжка! Как  же   не  обрадоваться, а  заодно  и  не  успокоиться – Аня  теперь  была  уверена: квартира  останется  за  ней.
       Мама  уехала, как  только  Аня  вернулась  из  Москвы, и  она  осталась   с  сыном  одна: водила  Руслана  в  школу, ходила  на  работу  в  свою  библиотеку. Обеденный  перерыв  проводила  в  ко-фейне.Там  ее  знали. Завсегдаи  знали, что  Аня  пишет, учится  в  литинституте.
        Длинный   рыжий  Руслан, тезка  Аниного  сына, принес  ей  чужую  рукопись:
        –Глянь, мой  друг  пишет.
       Аня  тут  же  в  кофейне  послушно   просмотрела   несколько  рассказов. Все  они  были  корот-ки, днамичны, с  неожиданным  концом, короткой  фразой – чувствовался  талант.
       –Сколько  лет  твоему  другу, – спросила  Аня  Руслана.
       –Двадцать, – ответил  он. – А  что?
       –Ничего. Думаю  о  перспективах. Талантливый   парень. Можно  же  и  в  пятьдесят   такое  на-писать. Быть  вечным  начинающим.
       Вскоре  Руслан  познакомил  Аню  с  Костей  Кеворкяном, и  они  решили  в  пику  местному  со-юзу  писателей  организовать  альтернативную  литстудию. Был  февраль  1987  года. Их  приютил  покосившийся  окраинный  ДК. Официальным  руководителем  была  Свистунова, как  студентка  литературного  института, но  фактически  всем  заправлял  Кеворкян. Собирались  по  субботам, к  ним  приходили  не  только  литераторы, но  и  художники, скульпторы, барды, рокеры, все, кто  не  мог  вписаться  никуда  больше.
       На  8-е  марта  мы  устроили  в  вестибюле  выставку  картин, пригласили  бардов, поэты  читали  стихи, был  полный  зал, аплодисменты. Выступающим  понравилось, и  недели  через  две  мы  ре-шили  повторить. Но  не  тут-то  было. Органы, не  имея  уже  прежней  силы, просто-напросто  от-ключили  свет.
        На  Аню  оказывали  домашнее  давление – звонили  свекрови, в   библиотеку. Она  психовала – не  любила, когда  из  нее  делали  идиотку. Нужно  было  срочно  размагничиваться. На  своей  сту-дии   она  познакомилась  с  Сергеем  Бондаренко. Волосатый  Сережка  ничего  не  творил, а  прос-то  тусовался, знал   ее  покойного  Андрея. Аня  пригласила  его  к  себе, они  выпили  и  трахну-лись, и  он  оказался  очень  даже  ничего, но  для  Ани  был  анальгином.
        –Цитрамончик  ты мой, – так  она  его  и  называла, и  он  не  обижался, сам  принимал  “коле-са”, правда,  изредка.
       –Слушай, с  тобой  так  классно, – целует  Сережка  Аню  в  шею.
       “Открыл  Америку,дегенерат”, – думает  Аня.
      До  сих  пор она  почему-то  считала, что  в  “хиппи”   идут  только  умные, оказывается, здесь, как  и  в  любой  тусовке, от  верха  до  низа, дураков  полным-полно.
       –Осточертело  все, – пожаловалась  Аня  Сергею, – давай  уедем  куда-нибудь.
       –Поехали, – тут  же  согласился  Сергей.
       –На  весенние  каникулы, – сказала  Аня. – Возьму  отпуск  за  свой  счет, пацана  маме  отве-зу… А  куда?
       –Да  куда  скажешь. Можем  в  Ригу  или  в  Питер. У  меня  везде  “вписки”  есть…
       –Отлично. Давай  в  Питер.
      Сергей  проявил  такую   бешеную  активность  в  доставании  билетов, Аня  поражалась, куда  девалась  его  обычная  лень?
       –Смотри, герла, как  это  делается! – он  победоносно  потряс  билетами.
       Аня  скривилась.
       –Сережа, – мягко  сказала  она, – ты  же  знаешь, что  я  не  люблю  сленг. Он  меня  бесит. Да-вай  будем  осторожными  со  словами, договорились?
       –Ладно, ладно, –белозубо  улыбнулся  Сергей. – Ну, ты – умная, а  я – дурак, хорош  издеваться, есть  же  у  нас  еще  что-то… – и  Сережа  поцеловал  Аню  в  губы  прямо  посреди  гулкого  мель-тешащего  вокзала.
      Он, конечно, мило  улыбнулся  кассирше  из  воинской, где  никого  нет, кто  же  откажет  такому  голубоглазому, такому  пшенично-беленькому, такому  обыкновенному  красавчику, кто  устоит? Как  не  обслужить?
       Еще   в  60-е   годы  британский  писатель   Энтони  Берджесс, посетив  нашу  страну  и  уловив  процесс  вживания  английских  слов  в   лексикон  старшеклассников, опубликовал  футурологиче-ский  роман  на  русско-английском  языке. Сейчас  его  и  у  нас  напечатали  без  перевода. Итак  все  ясно.
        Из  Одессы  в  Питер  Аня  с  Сергеем  ехали  долго, ночь  и  два  дня. Все  это  время  они  цело-вались  на  верхней   полке. Толстая  пожилая  проводница  снисходительно  улыбалась – решила, молодожены  в  свадебном  путешествии, и  приносила  им  чай  с  печеньем  чаще, чем  другим.
        –Сережа, – Аня  погладила  руку  своего   спутника. – Где  конкретно  мы  остановимся?
        –“Вписок”  хватит.
        –Но  ты  никого  не  предупредил.
        –Поезд   приезжает  в  семь   вечера.  К  “Сайгону”  успеем.
       Аня, не  доверяя  Сергею, захватила  свой  блокнот  с  телефонами  питерских  однокурсников. Она  не  особенно  волновалась, у  нее  был  запасной  вариант, а  может, несколько.
       Сергей  демонстративно  извлек  потрепанную  записную  из  заднего  кармана  таких   же  джин-сов  и   медленно  начал  листать. Наконец, остановился  и  протянул   раскрытую  книжку  Ане. Вве-рху, посередине  было  жирно  подчеркнуто   “хиппи”, а  далее – названия  городов  в  алфавитном  порядке, мельче – фамилии, телефоны.
        Под   “Ленинградом” – примерно  6-7  семизначных  номеров.
        –Как-нибудь  впишемся, не  переживай, – успокоил  Аню  Сергей.
       Аня   лишь  скептически   поджала  губы.
       Ее  прогнозы  оправдались.
      В  “Сайгоне” – никого, на  Невском – тоже. Белые  ночи  еще  не  настали – конец  марта, сумер-ки  медленно  сгущались, воздух  серел, центральные  улицы  стремительно  пустели. Сергей  лихо-радочно  набирал  номер  за  номером, но   безрезультатно – либо  никто  не  снимал  трубку, либо  отвечали: нет  дома. А  время  шло.
       –Дай  я  позвоню, – выхватила  Аня  трубку.
       –Погоди, последний  звонок, – остановил  ее  Сергей. – Это  мои  хорошие  друзья: Макс  и  Ма-ша, у  них  дочка  маленькая, Анечка, твоя  тезка, двух  лет, не  совсем   удобно,  правда, но  они  все-гда  дома  и  примут  стопроцентно.
        Макс  вышел   нас  встречать – тонкий  длинноногий, волосатый, напоминающий   Оленя. После  встречи  с  ним  Аня, если  читала  или  слышала  что-нибудь  о  “Сайгоне”, всегда  представляла  се-бе  Максима, будто  скачущего  по  невидимым  остриям  скал  и  вздрагивающего  от  внезапной   боли…
       А  пока  быстрой  прыгающей  походкой  довел  он  Сергея  и  Аню  до  старинного  особняка  на  углу   Жуковского  и  Литейного  проспекта. Втроем  нырнули  в  темный, остро  пахнущий  мочой  подъезд. Здесь  Макс  жил  с  женой  и  дочкой  в  однокомнатной  коммуналке.
       Аня  спросила, какого  года  постройки  этот  облупленный  вычурно-замысловатый  дом  с  во-рохом  ненужных  рюшечек   и  кружев, как  на  детской  распашонке. Максим  пожал  плечами. Его  это  не  интересовало. Зато  он  с  жаром, размахивая   руками   и  брызжа  слюной, то  и  дело  ка-саясь  плеч  Сергея, расспрашивал:
       –Как  у   вас  там… с  этим, – он  выразительно  приставил  мизинец  к  крохотной   голубенькой  жилке  в  изгибе  локтя. – У  нас  крутняк  зверский. 60  рублей   стакан   соломы, представляешь?
       Ступеньки  были  скользские, шершавые  и  отбитые. Перила  сломаны  во  многих  местах.
       –Смотрите, не  споткнитесь, – Максим  предупредительно  зажег  спичку.
       Поднимались  медленно, осторожно.       
       –Не  представляю  даже, где  вы  будете  спать, – вслух  размышлял   Максим. – У  нас  сейчас  живет  Катька, Машина  подруга, год  отсидела   за  распространение, не  хочет  домой  возвращать-ся.
       –На  полу, конечно, – спокойно  перебила  его  Аня. – О  чем  речь. Не  волнуйся, Максим, мы  неприхотливы, итак  спасибо  за  приют, – Аня  признательно  похлопала   его  по  плечу.
       –Да, ради  Бога, – улыбнувшись  ответил  Максим.
       Повозившись  с  ключом, Максим  провел  гостей  по  широкому   темному   коридору, сделав  несколько  причудливых  поворотов, и  как-то  неожиданно  все  они   очутились  в  большой  комна-те   с  высоким  лепным  потолком  и  стенами, затейливо  разрисованными  драконами  и   непонят-ным, подробно  исписанными  английскими  словечками  и  русским   матом.
       Аню  поразили  эти  распахнуто  детские, светло-светло  карие, скорее  даже   песочно-желтые  глаза. Будто  вчера  они  благополучно   возникли  из  утробы   матери  и  сегодня  с  невинно-непо-нимающим     любопытством  созерцают   неизвестный  им, загадочный  мир.
      –КЭТ, – приветливо  улыбнулась  Катерина  пухлыми  малиново-яркими  детсадовскими   губа-ми, протягивая   влажную  правую  ладошку.
      Она  была  одного  роста  с  Аней   и  Сергеем, примерно   170, но  в  объеме, как  они – обняв-шись. И  все  равно  напоминала  объевшуюся   шоколадом   пятилетнюю  обворожительную  девоч-ку – круглые, как   яблочки, щечки, ямочки, красный   бант.
      –Солому  у  вас   достать  можно? – мило  прощебетала  она   свой  первый   главный   вопрос.
       Она  как-то  не  совсем  понимала, что  не  все  с  длинными  волосами – колятся. И  приставала  к  Сергею – просила  расколоться. Она  спекулировала  наркотиками: покупала  на  Юге  подешевле, продавала  на  Севере   подороже. Думала, что  Сергей   просто  скрывает   дешевые  безопасные  ме-ста, а   он  и  впрямь  не  знал, отнекивался, говорил, что  опасно, даже   самые  заядлые  спрыгива-ют. Ане  же  хотелось  волшебно  коснуться  этой   кукольной  Кэт, уменьшить  ее, сузить, взять  за  руку, как  своего  сынулю, купить  мороженое  и  показать  в  зоопарке  льва. Испугается? Заплачет? Непохоже. Как, впрочем  и  то, что  этот  ангелочек  сидел  в  тюрьме, а  теперь  с  легкостью  воро-бьинного   чириканья   торгует  смертью.
        Маша, жена  Максима, подсыпала   в  вазочку  печенье, достала  из  холодильника  масло  и  вы-шла  в  кухню  поставить   чайник. Все  расселись  вокруг  стола, по  телевизору  в  очередной  раз  показывали   “Семнадцать   мгновений  весны”. Разговор, словно  соломинка  в  водовороте, вертел-ся  вокруг   маковой   соломки  и  ни   на  что   другое  не  переходил.
        Аня   заскучала. Совсем  не  так  она  представляла  поездку  в  Ленинград. Аня   мечтала  по-бродить   по  старому  Петербургу, но  хиппи  не   интересуются   историческими   ценностями, они  “со   флэта  не  слазят”. Только  флэт, мак, кофейня   и  “лес  дзепеллинг”. Ане  было  обидно: зачем, спрашивается,  они  сюда  ехали? Чтобы  проскучать  в  “Сайгоне”  в  двух  шагах  от  Эрмитажа, Ле-тнего  Сада   и  Исакия? Премилая   перспектива.
       Аня   уныло  курила  третью  сигарету  подряд, когда   Маша, наконец, принесла  из  коммуналь-ной   кухни  долгожданный  чай, и  все  оживились.
       “Завтра   утром   позвоню  Юрке  Купрюхину, прозаику –водолазу  из  семинара   Владимира  Гусева, – решила  Аня. – Может,  он  меня  хотя  бы  в  знаменитый  Дом  литераторов  сводит  на  Морской”…
       –Втереться  бы  сейчас, ребята, – ныла  Катька. – Или  полстакана  водки  тяпнуть, а  то  тоска…
       Но  ни  бухла, ни  самой  что  ни  на  есть   захудалой  эфедриновой  болтушки  не  было. Как  же  отвязаться?
       –А  давайте  группняк   устроим, – вдруг  сверкнула  своими  пронзительно-кошачьими  глазами  Катька. – Два  мужика, три  бабы, самый   класс!
      Сережка  спрятался  за  Аню, как  за  щит, ему  явно  не  светила  такая  перспектива, у  Ани  же  вообще  была  менструация.
      Штирлиц  благополучно   покинул  экран, и  теперь  телек   мелькал   драками  вперемешку   с  постелью. Кровь   сменялась  красивой  грудью  и  усложненными  позами.
       Катя, виляя  бедрами, подплыла  к  Максиму.
      –Мужика-а  бы, – как  в  известном  анекдоте, лениво  потянулась  Кэт.
      –Машка, можно  я  ей  помогу? – Максим  боязливо  взглянул  на  жену.
      –Если  у   тебя  встанет, – улыбнулась  Маша.
      –А  я, как  пустынник   из  “Декамерона”, – ответил   Максим, – в  лечебных  целях. Буду  изго-нять  дьявола. Правда, Катя, – он  смачно  потрепал   подругу  жены  по  налитой  щеке, пощекотал  ее  своими  длинными  дрожащими  костлявыми   пальцами   за  крохотными   розовыми  ушками.
        Аня  подивилась  необыкновенным  размерам   члена, и  у  самой  защекотало, недаром   подме-чено: больше  хочется  тому, кто  смотрит. Телевизор  по-прежнему   работал   на   полную  гром-кость. Маленькая  Анечка   спала  в  своей  деревянной  кроватке  в  темном  углу  за  шкафом. На  голубом  экране  девица  по-кошачьи  выгибала   полированную  попку.
       –Катюша, давай  сзади… Хочешь, занавеской  прикроемся, хотя, какая  разница, от  кого  здесь  что  прятать, кого  стесняться, – горделиво   изрек  Максим, нацеливаясь…
       –Ой, ай, ой, ай-ай-ай, – вопила  Катя, а  разъяренный  Максим, держась  за  ее  бедра, разгонял-ся  вске  сильнее. Иногда  он  убирал  правую  руку  с  бедра  и  гладил  клитор.
       Маша  закрыла  глаза.
       –Не  понимаю, – медленно, по  слогам, произнесла  она, – кто  громче: вы  или  телевизор?
      Вопрос  повис  в  воздухе.
       Катя  тем  временем  кончила  и  опустилась  с  колен  на   живот, но  Макс   все   еще  дергался, его  ненужная  уже  железка  плотно  ходила  туда-сюда. Плотно, но  бесполезно. Катьке  было  все  равно. Она  молча  отстранила  Макса, правой  рукой  схватив  его  за  задницу, попросту  скинула  его, брыкнулась. Быстро  вскочила, натягивая  непонятную  сорочку  до  колен, наподобие  кимоно.
       –Ребята, побежала  я  в  сортир, где  у  тебя  бумага, Маша?
       –Посмотри  на  комоде.
       Катя  встала  на  стул.
       –Не  найду. Ладно, терпеть  нет  сил. Побежала  я.
       И, оглядев  еще  раз  густо  запыленную  поверхность  комода, оторвала   кусок  грязной, ни  во  что  не  завернутой  ваты. Ушла, хлопнув  дверью.
       –Подойди  ко  мне, Максим, – приказала  Маша, и   голый  муж   боязливо  подошел. Его  вну-шительный  фаллос  стоял  по-прежнему.
       Маша  принялась  сухо  и  часто  целовать  его  грудь, на  цыпочках  дотягиваясь  до  шеи – она  была  на  две  головы  ниже  Макса – кокетливо  отбрасывая  свои  мешающие, ползущие  в  рот, слипшиеся  пряди  светло-русых  волос.
      Оба  привычно  повалились  на  супружеское  ложе.
      На  телеэкране  голый  мужчина  стоял  на  коленях  перед  голой  женщиной, судорожно  сжимая  ее  широкие  крепкие  бедра. В  комнате  было   полутемно, потно  и  душно.
      –Может, открыть  форточку, –спросила  Аня  Сергея.
      –Не  надо, малышка   простудится, – глухо  откликнулся  Макс.
      Маша  с  Максом, когда  въехали, перегородили   свою  большую  комнату  высоким   старинным  комодом  так, что  получилось  две. Машке  было  18, Максиму  22. Он  ушел  с  последнего  курса  какого-то  технического   ВУЗа  и  с   горя  сделал  Машке   дочку. Когда  пузо  выросло, Машина  мама  срочно  вышла  замуж  за   своего   давнего   любовника, который  был  всего  на  пять  лет  старше  Максима. Новоиспеченный  муж  переехал  к  матери, а  Машка  с  Максом  остались  в  его  квартире.
      Двухлетняя  девочка,  несмотря  на  шум,  спала  крепко.
      Аня  с  Сергеем, покинутые  хозяевами, тупо  уткнулись  в  телевизор.
      Маша  тихонько  постанывала, иногда  вскрикивая. Мерно  скрипел  диван.
      Катя  из  туалета  не  возвращалась. Видно, села  с  кем-то  в  кухне  пить  чай.
      Все  это  продолжалось  довольно  долго…
      Аня  зевала, Сережка  спал  сидя.
      Вдруг  темп  убыстрился, движения  стали  напористей, энергичней…
      –О-о-о, – пела  Машка. – Ой, ай, ой, немогу-у… – что-то  еще – не  разобрать…
      Внезапно  наступило   временное  затишье…
      Маша  спокойно, громко  и  ясно  говорит: “Максим, я  сейчас  закричу!”
      Аня  улыбнулась.
      Что  же  она  делала  все  это  время, интересно?
      Про   Аню  с  Сергеем  все  забыли.
      –Давай   достанем   из  кладовой  старые   пальто   и  расстелим  их  на  полу, – шепнул  Сергей  Ане.
      –Давай, – тихо  ответила  Аня.
      Тут  как  раз  из  кухни  вернулась  Катька.
      –Как  там  “аккумулятор”? – спросил  ее  Сергей.
      –“Аккумулятор” – лучше  всех, – рассмеялась  Катька.
      –Вы, по-моему, на  Гауе   дружили…
      –Да, мы  жили  в  одной  палатке…
      –Вот  я  и  вижу: что-то  знакомое, – сказал  Сергей. – Значит, ты  тоже  была  под  Ригой?
      –И  не  один  раз.
      –Я-ясно.
      –А  “аккумулятор”  беременна. Скоро  рожать  ей. В  начале  апреля…
      –Да  ты  что?! – воскликнул  Сергей.
      –Не  дай  Бог  от  Максима, – глухо  вмешалась  притихшая  Машка.
      –Подозреваются  четырнадцать  мужчин, – весело  разъяснила  Кэт.
      –Алименты   скоро  платить  будешь, – Маша  ласково  погладила  мужа  по  смуглому  мягкому  плечу.
      –Знаете, – вклинилась  Аня. – У  нас  в  институте   культуры  читали  основы  права. Так  препо-даватель  приводил   пример: женщина  в  поезде  забеременела  и  подала  на  своего  попутчика  в  суд. Тот  решил  так  построить  свою  защиту – привел   трех  друзей  и  все   клялись, что  с  ней  спали.
      –Мы  все  ее   имели, – друг  за   другом  твердили  они.
      У  женщины  родились  близнецы, два  сына. Платить  алименты – треть  зарплаты – обязали  че-тырех   мужчин.
      –Всякое   бывает, – Катька  стелила  себе  на  крохотном  диванчике, предназначенном   для  си-дения.
       Аня  с  Сергеем  улеглись  на  полу, на  старых  шубах. Аня  ворочалась  всю  ночь, жалась  к  Сергею – было  холодно.
       Зябкое   дрожащее  забытье   прервал   детский  крик – Маша  собирала  дочку   в  ясли. Сергей  поднялся, очевидно, чтобы   помочь, перед  этим  нежно  укутав  Аню. Только  теперь, на  рассвете, в  шесть  утра, Аня, согревшись, крепко  уснула. Отключилась. Провалилась.
      На  сей  раз  ее  разбудила  липкая  жара. Аня  вспотела  в  шубах  и  задыхалась  от  пыли.
      –Кофе  хочешь? – наклонился  над  ней  Сергей.
      Был  полдень.
      –Конечно, – улыбнулась  Аня  и  поцеловала  его  в  уголок  губ. – А  что  мы  будем  делать  по-сле  кофе?
      Сергей  неопределенно  пожал  плечами.      
      –Что  угодно, – равнодушно  сказал  он. – В  “Сайгон”  пойдем   или  посидим   дома.
      –Третьего  не  дано, – поддразнила  его  Аня. – Эрмитаж  и  Александро-Невская  Лавра  не  впи-сываются.
      –Видел  я  все  это. Скучно, – отмахнулся  Сергей.
      Аня  психовала.
      –Надеюсь, ты  не  обидишься, если  я  позвоню  своему  институтскому   знакомому, – язвила  она. – И  поеду  к  нему  в  гости, если  пригласит.
      –Ради  Бога.
      –Только  поздно  не  возвращайся, – вмешался  Максим. – Анечку   разбудишь.
      Черный   допотопный  телефон   висел  в  коридоре, как  у  Ленина. Трубка  тяжелая, диск  скри-пит.
      –Юрка! Привет! Знаешь, кто  это  говорит?
      –Танька! Неужели?! Какими  судьбами?
      –Путешествую.
      –Ты  отсюда  прямо  в  Москву   поедешь? – спросил   Юра. – У  нас  же  скоро  сессия.
      –Нет. Я  еще  заеду  в  Харьков. Я  ненадолго. Немного  развеяться. Повысить  жизненный  то-нус. А  то  осточертело  все.
      –Хорошо  тебе, – вздохнув, сказал  Юра. – Можешь  себе  позволить  развеиваться. А  тут  как  загнанная  лошадь: одной  жене – деньги, второй  жене – деньги, и  для  себя  нужно  что-то. Но  как  раз  сегодня  я  решил  сделать  выходной. Приходи. Погуляем. Я  тебе  Питер  покажу.      
     –Говори  адрес, я  сейчас  приеду, – сказала  Аня.
     Юркина  однокомнатная  квартира  была  коктейлем  из  спортивного  зала, бара  и  библиотеки. На  полу  лежал  матрас, на  стене – полка  с  вкривь  и  вкось  набросанными  на  нее  книгами, жур-налами   разного  формата, в  потолок  ввинчены  гимнастические  кольца, под  ними – мат. В  углу – застекленный  полированный  шкаф, набитый  заморским  спиртным. В  другом  углу – низенький  журнальный  столик  и  два  мягких  кресла. Аня  плюхнулась  на  одно  из  них.
      –Кофе  хочешь? – спросил  Юра.
      –Нет, – улыбнулась  Аня, вспоминая  точно  такой  же  утренний  вопрос  Сергея.
      –У  меня  есть  сухое.
      –С  удовольствием.
      Юра  неспешно  достал  бутылку, аккуратно  протер  хрустальные  рюмочки  с  импортными  на-клейками, разлил  вино.
       –Ты  один  живешь?
       –Да. Развелся. Разменялись.
      В  комнате  было  душно. От  выпитого  у  Ани  закружилась  голова, во  рту  пересохло, прокла-дка  оказалась  маленькой. Аня  чувствовала, что  вот-вот  протечет, после  вина  всегда  усиливает-ся, но  попросить  у  Юры  вату  и  бинт   она  стеснялась. И  очень  об  этом  пожалела  вечером.
      Юра, видев, что  Аня  побледнела  и  чем-то  мается, предложил  погулять.
      –Я  тебе  покажу  Ленинград, – сказал  он, тоже  немного  захмелевший.
      Аня  с  Юрой  побродили  немного  вдоль  Невы, а  потом  зашли  в  Дом  литераторов.
     –Пусто  сегодня, – сказал  Юра, немного  рассерженный. – Обычно  здесь  толчется  много  зна-менитостей.
      Они  заказали  кофе  с  бутербродами, посидели  немного, покурили, но  так  никого  выдающего  и  не  встретили. Ладно. На  нет  и  суда  нет.
     –Ростральные  колоны, – чуть  позже  показывал  Ане  Юра, – были  построены  в  начале  XIX  века  наподобие  триумфальных  сооружений  античности, раньше  служили  маяками. Правда, изда-ли  кажется, будто  весь  корабль  воткнут  в  колону. Александр  Благославенный   постарался, слов-но  бы  опровергая  изречение: “Правь,  Британия, морями!”
      –А  это  Летний  сад, – Юра  повернулся  в  другую  сторону.
      Они  прошлись  по  главной  аллее. Вместо  скульптур  Аня  увидела  деревянные  коробки. 
      И  разочарованно  посмотрела  на  Юру.
      –Реставрируются, – пожал  плечами  он.
      После  Летнего  Сада   они  шли  дальше  вдоль  Невы, мимо  Зимнего… Возле  Медного  Всад-ника  остановились.
      –Там  уже  неинтересно, – махнул  рукой  Юра. – Индустриальная   панорама.
      Он  отвернулся. Аня  с  Юрой  свернули  в  город.
      –Давай  выпьем  апельсиновый  сок, – предложил  Юра.
      “Как  раз  кстати”, – подумала   Аня.
      Было  довольно   жарко   для  марта. Ладони  у  Ани  вспотели, сердце  неровно   билось, пересо-хли   губы. “И  все  из-за  чертовой   менструации, – злилась  Аня, – и  угораздило  поплыть  в  путе-шествии. Да  еще  так  сильно!” Она  протекала. И  психовала. Шла, как  заводная  кукла, почти  не  сгибая  колен  и  нервно  ожидая  толчка  какой-нибудь  сердобольной  женщины: “Девушка, у  Вас  сзади  пятно!”
      Юра  с  Аней  выпили  холодный  апельсиновый  сок  и  медленно  пошли  по  многолюдной   гу-дящей   улице.
       Молчали.
       Был  шестой  час. Аня  устала, джинсы  растерли  промежность. Она  плелась  еле-еле, отставала. Может, Юра  почувствовал  ее  настроение, возможно, и  ему  самому  надоела  прогулка.
       –Анечка, не  обижайся, в  моем  распоряжении   полчаса!
      “У  него  сегодня  выходной, – обиженно  думала  Аня. – Сказал  бы  прямо, что  надоела  экску-рсия, что  устал, я  и  сама  еле  ноги  волочу, к  тому  же  боюсь  пятна  на  джинсах. Так  бы  прямо  и  сказал – пора  расставаться, к  чему  эти  этические  выкрутасы?”
       –Проводи  меня  до  Казанского  Собора, – попросила  Аня.
       –С  удовольствием, – обрадовался  Юра.
       “Боялся, наверное, что  буду  приставать  с  невыполнимыми  просьбами, – думала  Аня. – А  тут  все  так  легко”.
       На  углу  Аня  чмокнула  Юру  в  щеку.
       –Спасибо, – сказала.
       –Звони, – он  улыбнулся.
      Аня  брела  по  Невскому  медленно-медленно, натягивая  короткую  кожаную  куртку  на   зад-ницу  до  упора, но  ее, слава  Богу, никто  не  окликнул.
       Дома  на  Жуковского  уже  все  были  в  сборе: Анечку  привели  из  ясель.
      –Хиппи – это  не  только  длинные  волосы  и  разноцветный  бисер. Хиппи – это  образ  жизни,– отвечала  кому-то  Маша.
      –Вернее,  это  жизнь  без  будущего. Жизнь – сегодняшним  днем, – поправил  ее муж, Максим.–  “Здесь  и  сегодня” – основной  хипповской  лозунг. А  каких-то  критериев   хиппи  ты  или  не  хип-пи – нет. Можно  коротко  стричься, прилично  одеваться, служить  в  конторе, и  быть  хиппи. И  на-оборот: тусоваться  в  кофейне, ездить  автостопом, не  работать, ходить  оборванным, и  все  же   быть  вне  системы. Наверное, это  движение  потому  так  долговечно, что  четко  не  формализован-но, как  движение  панков, рокеров, металлистов. Олдовым  хиппи  уже  за  сорок, а  то  и  больше…
      –Вы, собственно, о  чем, – перебила  Аня  Максима, чтобы  обратить  на  себя  внимание.
     Сергей  вскочил  с  кресла  и  поцеловал  Аню.
      –О  системе, – объяснил  Максим. – Присаживайся.
      Аня  села  на  разложенный  диван. Сережа  пододвинул  ей  чашку  с  чаем  и  дал  в  руку  биск-вит.
      –Машенька, дай  ваты! – взмолилась  Аня.
      Маша  порылась  в  шкафу  и  протянула  Ане  нераспечатанный   пакет.
      –Спасибо, – сказала  Аня. – Ванна   свободна, кто  знает?
      –Пойди, посмотри, – пожал  плечами  Максим.
     Через  некоторое  время  Аня  вернулась  распаренная  и  расслабленная. Она  уже  не  слушала  хипповской  базар  присутствующих. Она  пила  крепкий, сделанный  для  нее  Сергеем  чай  и  вспо-минала.
     Перед  самым   Питером   они  с  Сергеем  слегка  поссорились, и  он  несколько  дней  не  появ-лялся. Ане   было  тоскливо,  она  взяла  Руслана  и  пошла  в  кофейню  часов  в  пять  вечера. Зака-зала  себе  кофе, а  Руслану – пирожное  и  сок. Она  не  спешила  уходить, курила, она  надеялась  “случайно”  встретить  Сергея, но  он  почему-то  не  появлялся.
     –Много  кофе  пить  вредно, тем  более  вечером, – сказал  высокий  светловолосый   мужчина   с  пышными  усами. Раньше  Аня  его  в  кофейне  не  встречала.
      Аня  с  незнакомцем  одновременно  сделали  последний  глоток  и  одновременно  резко  стукну-ли  чашками   об  стол. Аня  улыбнулась.
     –Вы  кого-то  ждете? – спросил  сосед.
     –Который  час?
     –Почти  шесть.
     –Уже  нет.
     –Хотите  в  кино? В  “Парке”  идет   “О  чем  мечтает  зеленый  муравей?” ФРГ. Говорят, любо-пытный  фильм, и  как  раз  на  шесть  часов  сеанс. Еще  успеем.
      Вечером, когда   они  вышли  из  кинотеатра, стало  холоднее  чем  днем, дул  сильный  колючий  ветер, и  Вольдемар, как  представился  новый   знакомый, умудрился  на  одну  руку  положить  усыпающего  Руслана, а  другой  крепко  обнять  Аню. Так  он  проводил  их  до  самого  дома, по  дороге  рассказав, что  разведен, от  первой  жены – восьмилетняя   дочь  сабина. Дважды  в  неделю  он  ее  водит  на  музыку.
      Под  сильной  рукой  Вольдемара  Аня  угрелась, как  птенец  под  крылом  и  поняла, что  с  этой  мужской  особью   ей  будет  хорошо . Пригласила  зайти.
     Дома, быстро  уложив  Руслана  спать, Аня  с  Вольдемаром  распили  бутылку  сухого, оказавшу-юся  у  него  за  пазухой.
     Когда  разделись  и  залезли  в  постель, Аня  решила  сесть  на  партнера. Ей  показалось, что  своим  отвисшим  пузом  он  ее  раздавит.
      –Начинающаяся  зеркальная  болезнь  называется  это, – пошутила  она. – Знаешь  что  это?
      –Что?
      –Это  такое  состояние, когда  фаллос  можно  разглядеть  только  в  зеркало.
     А  ведь  Вольдемар  не  так  уж  и  стар, каких-нибудь  тридцать  два  года. Нельзя  в  его  возрасте  такое  необъятное  пузо  отращивать. Хотя  в  плотных  мужчинах  свой  кайф. Для  Ани, по  крайней  мере. Искусать   можно, и  прыгай  на  нем, катайся, вертись, как  хочешь, ни  обо  что  не  ударишь-ся, не  натолкнешься   ненароком  на  какую-нибудь  кость. Сдвигай  и  раздвигай  бедра, води  пере-док  кругом, по  оси  и  по  диагонали, сколько  твоей  душе  угодно. Как  в  теплом  мягком  кресле. Или  на  пуховой  перине. Класс! Балдей  до  посинения.
      Аня  и   пробалдела  со  своим  новым   приятелем  всю  ночь, а  в  половине  седьмого  утра  он  убежал  на  работу, преподает  химию  в  университете. Мог  бы  и  не  торопиться, но  не  хотел, чтобы  Руслан  проснулся  и  его  заметил. У  Руслана  в  школе  был  последний  день  перед  кани-кулами, а  у  Ани  на  работе – отгул. Она  покормила  сына  жаренной  картошкой  с  глазуньей  и  колбасой, выпила  сама  крепкий  кофе  и  снова  завалилась  спать.
      Разбудил  ее телефонный  звонок, а  может  быть  ослепительное  весеннее  солнце. Звонил  Сер-гей.
     –Можно, я  к  тебе  сейчас  подъеду?
     –Подъежай, – спросонок  ответила  Аня. – Между  прочим, я  вчера  тебя  целый  час  прождала  в  кофейне, с  пяти  до  шести. Маялась  там  с  Русланом, я  хотела  тебя  увидеть… Неужели  интуи-ция  не  сработала?
      –Я  не  смог, – глухо  ответил  Сергей.
      “Ясное  дело, кололся, – подумала  Аня, – но  ничего, я  тоже  неплохо  время  провела. Интерес-но, Сергей  догадается?”
      Сергей, конечно, ничего  не  заметил, а  может, ему  было  все  равно. Аня  неплохо  с  ним  попи-лилась, даже  кончить  успела  два  раза. Это  бессоной  ночи  с  чужим  мужиком!
     …–Чему  ты  улыбаешься? – заглядывая  в  глаза, спросил  Аню  Сергей.
      Аня  спохватилась.      
      –Та-ак… вспомнила  смешное, – отвертелась  она, погладив  Сергея  по  шелковистым  светло-русым  длинным  волосам.
      –Сейчас  или  не  рожают  вообще,  или  рожают  много, – щебетала  кукольная  Катя. Аня, обал-дев  от  воспоминаний, не  сразу  включилась  в  общий   разговор.
      –У  мамы  соседка  в  Киеве, – продолжала  Кэт.
      –А  Вы  из  Киева? – перебила  ее  Аня.
     –Да. Выросла  на  Подоле. Там  сейчас  мама  живет, – ответила  Катя. – Да, так  у  соседки  две-надцать  детей, причем  старший  ходит  в  восьмой  класс, а  малому – два  года.Она  рожала  по  два, по  три  сразу, в  среднем – два  в  год. Им  две  трехкомнатных  квартиры  дали  с  одним  там-буром. И  маме  моей  еще  говорит – ни  сделаю  ни  одного  аборта, сколько  будет, столько  и  буду  рожать. Правда, она  в  секту  какую-то  ходит. Секта  им  помогает. Чистенькие  все  дети, на  балко-не  кроликов  держат, не  воняет, а  высыпают  со  своего  пятого  этажа  мал-мала, как  горох, но  ак-куратные  все, ботиночки  начищены, брюки – наглажены…
      –У  тебя  тоже  столько  будет, – смеется  Маша.
      –На  какие  шиши?
      –Как  торговала  наркотиками, так  и  будешь  торговать, а  дети – прикрытие, еще  и  лучше, – говорит  Маша.
      Катя  молча  качает  головой…
      Катерина  спекулирует  наркотой, понятно. Машка  же  с  Максимом  не  работают, а  спраши-вать  у  хиппи,  на  что  они  живут, содержат  ребенка, да  еще  гостей  принимают, как-то  неловко.
      Аня  боялась  неопределенности, жизни  “на  авось”, боялась  некормленного  ребенка, невыпи-той  чашки  кофе, не  купленной  вовремя  модной  тряпки. Боялась  и  одновременно  завидовала  хипповской   бесшабашности, но  сама  так  жить  не  могла.
       Через  день  она  снова  встретилась  с  Юрой  Купрюхиным. Юра  пригласил  ее  в  кино  на  “Фавориты  Луны”. Аня  как  раз  давно  хотела  посмотреть  этот  фильм.
      В  Ленинграде  Аня  пробыла  неделю. Обычно  утром  уходила  гулять  одна  или  с  Юрой   Куп-рюхиным. Вечером  возвращалась – деваться  некуда, и поспевала  на  “телеги”. Раньше  ей  и  в  го-лову  не  приходило, что  можно  врать  из  любви  к  искусству. Максим, например, говорил, что  за  сутки  добрался  пешком  из  Риги  в  Таллинн. Аня  подумала – на  машине  может  быть, но  не   пе-шком.
      Особенно  разболтавшемуся  выдумщику  орали: “Тележник, кому  ты  гонишь?!” Яростные  спо-ры  и  оживление  вызывали  разговоры  о  передозировках: “От  двух  стаканов  соломы  кинулся? Не  поверю  ни  в  жисть! Интересно, что  он  до  этого  фуганул?”
      Катерина  рассказала, как  получила  год  тюремного  заключения: “Стопила  машины  на  Киевс-кой  трассе  возле  Умани  в  пять  утра. Гаишник, видно, с  поста  заметил  и  останавливает  синий  жигуленок, в  который  я, наконец,  вписалась, шофера отпустили, а  меня  в  милицию, и  все  бы  ничего, вроде  зубы  всем   заговорила, уже  отпустить  хотели, но  решили  обыскать, а  в  труси-ках—бинты  с  маковой  соломкой. Приплыли. Хуже  тюрьмы, ребята, ничего  не  бывает. Для  меня  имело  значение, в  пятницу  отпустят  или  в  понедельник, могли  и   так, и  так – срок  кончался  в  воскресенье…
     Еще  случай  был: кололись  двое, одному  плохо  стало, а  второй, хозяин, его  из  своей  кварти-ры  выволок  и  вниз, с  лестницы, как  мешок – фить! Ментов  боялся… Тот  на  лестничной  клетке       
и  умер, но  второму  тоже  не  повезло, мусора  раскопали, и  получил  он  восемь   лет  строгого  ре-жима.
     –Если  бы  вызвал  скорую,  было  бы  то  же   самое, – поправил  Катю  Максим.
     –Но  человек  бы  не  погиб, –вмешалась  Аня.
     –Нечего  кидаться, – зло  сказала  Маша, повернувшись  к  Катерине. – Я  тебя, Катенька, если  что, не  посмотрю, подруга – не  подруга, в  мусорный  бак  затолкаю  и  сверху  макулатурой  прик-рою…
      –Во  всем  нужно  знать  меру, – примирительно  сказал  Максим. – А  кидаются  либо  от  жад-ности, либо  от  любопытства. И  я  считаю, что  жалеть  таких  нечего. Другим  за  них  отвечай. Хи-тренькие. Размечтались.
     Вся  эта  болтовня  утомляла  Аню  до  невозможности. Но  Юра  Купрюхин  ей  свой  кров  не  предложил. Приходилось  терпеть. Правда, иногда  она  развлекалась, глядя, трезвая, на них  уколо- тых: как  все  с  умным  видом, заплетающимися  языками  по  пять  часов  разбирали  какое-нибудь  слово  или  понятие.
     “Красная  точка  растет, растет, превращается  в  солнце  и  преграждает  мне  путь. Останавли-вается. А  люди  снуют  и  снуют, мелькают  и  мелькают, как  расплывчатые  фигурки  в  дурацких  мультфильмах, неужели  не  видят, не  обжигаются, ведь  они  сквозь  солнце  проходят… – поду-мал”.
     –Может, окурок  был, – перебивает  кто-то, смеясь.
     Все  долго  и  громко  хохочут…
     Один  раз  Аня  ушла  в  ванную, долго  там  плескалась, думая  о  своем, прошло  часа  два, не  меньше, возвращается  в  комнату: Сергей  лежит  в  прежней  позе  поперек  дивана, Аня – бряк  ря-дом, и  голову  ему  на  плечо. Он  механически  ее  обнимает, а  разговор – о  том  же  окурке.
     –Вы  все  толкуете  о  неуловимой  красной  точке, – удивленно  спрашивает  Аня. – Я  уже  иску-паться  успела, а  вы – о  том  же…
     –Не  может  быть, – качает  головой  Сергей. – Ты  разве  куда-нибудь  уходила? Я  не  заметил…
     По  Ленинграду  Аня  бродила  целый  день  одна  или  с  Юрой  Купрюхиным. Но  к  шести  обы-чно  подходила  к  “Сайгону”, так  они  с  Сергеем  договорились. На  восьмой  день  их  пребывания  в  городе  Петра  Сергей  встретил  Аню  у  дверей  кофейни  с  плотно  набитой  вельветовой  сум-кой  через  плечо  и  двумя  билетами  в  руке.
     –Через  два  часа  уезжаем, – сказал  он  Ане. – Или  у  тебя  какие-то  дела?
     –Нет, но  почему  так  неожиданно? Почему  ты  мне  утром  не  сказал, что  собираешься  на  во-кзал  за  билетами?
      –Ты  же  знаешь, я – человек  настроения, – опустив  голову, ответил  Сергей.
     –А  я  только  что  сходила  на  могилу  Достоевского, – похвалилась  Аня. – Слава  Богу, успела. Ты  вещи  мои  захватил?
      –Да.
      –А  попрощаться?
      –Позвоним  с  вокзала.
      –Спрячь  билеты. Чего  ты   их  так  держишь?
     Сергей  осторожно  снял  с  шеи  ксивник – выцветший  джинсовый  мешочек  для  документов  и  засунул  в  него  билеты.
      Аня  подумала: если  потерявшему   паспорт  сшить  бутафорский  ксивник  и  демонстративно  носить  его  на  шее, часто  ли  его  будут  на  улице  тормозить  менты  и  проверять  документы?
      Аню  удивлял  Сергей  своей  апатией  и  нелюбопытством: он  ни  разу  не  спросил  у  нее  в  Петербурге, где  она  целыми  днями  обретается, не  догадался  о  Вольдемаре  из  университета, с  которым  Аня  трахнулась  перед  самым  отъездом. А  у  нее  тогда, можно  сказать, сперма  на  жи-воте  не  высохла: были  опасные  дни, попросила  вынуть  и  не  успела  принять  ванну. Просто, бы-стренько  растерлась, как  кремом, и  уснула. А  тут  позвонил  Сергей. И  чуть  позже  пришел  тра-хать, клейкую  от  чужих  сперматозоид, и  ничегошеньки  не  заметил, болван!
     Может, ширялово  нарушило  ему  восприимчивость  и  отбило  память? Все  наркоманы  боль-ные.
      Возвращение  в  Харьков  не  доставило  большой  радости  ни  Ане, ни  Сергею. С  перрона  че-рез  вокзальный  зал  они  уныло  вышли  к  трамвайной  остановке. Ане  показалось, что  она  про-жила  долгую   насыщенную  жизнь  и  вместо  того, чтобы  спокойно  состариться, умереть  и  по-пасть  в  рай, она  ненароком  родилась  снова, и  не  в  лучшем  месте.
     Трамвай  медленно  тарахтел  по  грязной  улице  Свердлова. Раньше  здесь  возле  каждого  вин-ного  подвала  валялись  пьяные, теперь – нет, горбачевские  времена  настали, но  ощущение – то  же.
     Аня  невольно  вспомнила  последнюю  фразу  из  рассказа  Кости  Кеворкяна: “Изе  снова  захо-телось  вернуться”. Речь  в  этом  рассказе  шла  об  еврее, который  никак  не  мог  выбрать, где  ему  лучше  жить: в  Израиле  или  Союзе. В  Израиле  достали  чиновники, которые  не  могли  утвердить  ему  пенсию. Гоняли  из  офиса  в  офис, пока  он  не  пошел  в  посольство  и  не  попросился  назад.
      Вернулся. Идет  по  родному  Харькову, и  на  одной  из  парадных  читает  написанное  от  руки, незатейливое  объявление: “Горячая  вода  будет  отключена  до  30-го  августа”.
      Изе  опять  захотелось  в  Израиль.
     А  Ане – в  Питер. Там  даже  улицы  аристократичней.
     Первого  апреля  Аня  должна  была  встретить  мать  с  Русланом  из  Одессы, а  на  следующий  день  отправиться  в  Москву  на  сессию.
     Юра  Купрюхин  дал  ей  почитать  свою  повесть  “Присутствующий”, но  на  обратном  пути  из  Питера  Сергей  мешал  ей  своей  болтовней, а  сейчас  она  сидела  в  купе  одна, хрустела  шоко-ладкой  и  читала  Юркину  “чернуху”, а  за  окном  мелькали  привычные  Белгород, Курск, Орел, Тула…
     Как  только  Аня  приехала  и  появилась  в  деканате, ее  погнали  на  экскурсию  в  Переяслав-За-лесский.
      Автобус  подошел  на  следующий  день  прямо  к  общежитию  в  семь  часов  утра. Сначала  со-бирались  отправить  только  лучших, но  они  не   заняли  и  половины  автобуса. Купрюхин, как  староста  курса, чтобы  заполнить  оставшиеся  места, стучал  во  все  подряд  комнаты  и  выволаки-вал   спящих.
     Аня, большая  любительница  путешествий  и  всяческих  перемен, проснулась  пораньше, выпила  кофе  и  вошла  в  автобус  почти  первой. Она  остановилась  у  кабины  водителя  и  стала  глазами  выбирать  себе  место.
      –Аня! Садись  со  мной!
     Это  ее  звал  боря  Телегин, критик  из  семинара  Евгения  Сидорова, ставшего  впоследствии  министром  культуры   России.
     На  вступительных  экзаменах, когда   писали  сочинение, деканат  проверял  паспорта. Боря  плюхнулся  за  стол  рядом  с  Аней, еще  не  успев  закрыть  свой  документ.
      Темы  попались  на  редкость  дефективные. Дубовые  даже  для  выпускников  школы, для  аби-туриентов  литинститута, тем  более: “Мать” Горького, гражданская  лирика  Маяковского  и  “Обло-мов”  Гончарова. Красота! Выбирай,  что  хочешь!               
     Аня  долго  думала. Минут  двадцать. Но  писать  что-то  надо. “Обломова”  она, конечно, читала, но  забыла  имя-отчество  главного  героя.
     –Илья  Ильич, – подсказал  Боря  Телегин.
     Вот  как, оказывается, зовут  Обломова. Это  Аня  запомнила  навсегда.
     Плотно  сложенный  Телегин  с  шапкой  светло-русых  кудрей  и  голубыми  глазами  напоми-нал  Карлсона.
     Главное – имя, а  свое  мнение  об  Обломове  Аня  могла  и  сама  изложить. После  четырехчасо-вой  экзекуции  все  сдали  свои  проштампелеванные   листочки   и, облегченно  вздохнув, вышли  в  старый  сквер  к  Герцену.            
      Аня  достала  из  сумочки  пачку  сигарет  и  зажигалку, но  Телегин  оказался  некурящим.
     –Давай  кофе  где-нибудь  попьем, – предложила  Аня  Боре.
     –Если  ты  угостишь!
     –Ладно. Двадцать  копеек  найдется. Идем!
     Аня  со  своим  новым  знакомым  пошли  в  филипповскую  булочную на  Тверской. Боря  расс-казал, что  у   него  есть  жена  и  годовалый  сын, но  это   ничего  не  значит, в  гости  он  может  пригласить  кого  угодно, даже  женщину, и  оставить  ее  ночевать, если  нужно.
      Аня  не  совсем  поняла, что  он  имел  в  виду: приютить  женщину, если  ей  негде  остановиться  или  привести  любовницу. В  любом  случае  это  было  странно. Сейчас  Боря  со  своей  женой  по-лучили   новую  квартиру  на  Красногвардейской, и  у  них  появился  еще  один  сын  Глеб, а  тогда  они  жили  в  трехкомнатной  хрущевке-распашонке  на  Каширке  с  мамой, папой, бабушкой, деду-шкой  и  взрослым  Сашиным  братом. Боря  был  в  “приймах”, и  как  он  туда  мог  привести  не  только  женщину, но  вообще  кого-либо, непонятно. Но  Андрей  Брякин  и  Владик  Котов, пишу-щий   фантастику, заходили  к  нему  часто  играть  в  преферанс. Где  они  только  располагались, в  кухне  под  капающими  пеленками, что  ли?
     Брат  в  проходную  комнату  приводил  своих   подруг  и  укладывался  с  ними  на  раскладном  кресле.
     Однажды, когда  Борина  жена  Сима  лежала  в  роддоме  со  вторым, Боря  привел  литинститу-тскую  компанию  Андрея  Брякина, Владика  Котова  и  Ленку-поэтессу  из  Владивостока. Сначала  пили  вино, потом  играли  в  шахматы, потом – самовар  и  болтовня  о  литературе.
     Посмотрели  на  часы – три  ночи. Куда  идти? Завалились  вчетвером  на  одном  диване. На  следующий  день Сашу  выписывают. Возвращается  она  домой, кладет  малыша  в  колыбельку, сама  решила  прилечь, а  под  ее  подушкой – чужая  серьга…
      На новую  квартиру  Аня  к  Боре  заходила  часто, но  на  старой  так  ни  разу  и  не  была.
      В  автобусе  Аня, конечно, подсела  к  Боре  Телегину  и  попросила  у  него  почитать  Диогена  Лаэртского. Она  боялась  экзамена  по  античке. Джимбинов  принимал  строго.
      “Что  ж, не  будем  терять  времени, – решила  Аня. – Пока  за  окном  мелькает  Останкинская  башня  со  всем  ее помпезным  комплексом, пока  метушатся  неприглядные  окраины, и  автобус  спешит  к  Золотому  кольцу, займемся  прославленным  греком”.
     В  Переяславе-Залесском  их  высадили  у  полуразрушенного   монастыря   XIV  века, Аня  попыталась  по  осыпающимся  загаженным  ступеням  подняться  на  колокольню, но  на  втором  пролете  подгнившее  вековое  бревно  под  ней  затрещало, и  она  рухнула  прямо  в  руки  Юре  Купрюхину.
      –Рисковая  ты  баба, – отдуваясь  сказал  он. – А  если  б  я  не  поймал?
      Потом  всех   повезли  к  загадочному  синему  озеру. Вода  в  нем  была  прозрачно-глубокой, ледяной. Ярко-синей  сохранялась  она  даже  ночью, не  темнела. Разные  легенды  рассказывали  об  этом  озере  местные  жители…
     Аня  первой  спустилась  вниз  и  уселась   на  серую  гладкую, словно  отполированную  скалу, напоминающую  огромное  яйцо. Задумалась.
     «Мы  воспринимаем  творчество  Эврипида  так, как  будто  царь  Эдип  был  его  современник, – размышляла  Аня. – А  ведь  миф  об  Эдипе  и  для  Эврипида  уже  был  далекой  историей…»
      –Ты  рожать  собираешься? – ни  с того, ни  с  сего  спросил  у  Ани  подошедший  Купрюхин, прервав   ее  мысли. – Холодно  же  сейчас, камень  холодный, понимаешь? Простудишься, получишь  воспаление  и  не  забеременеешь!
      –Подумать  только, какая  забота, – усмехнулась  Аня, стрельнув  своими  карими  глазами. И, немного  помолчав, добавила,– успокойся, Юра! Моему  сыну  девятый  год, и  рожать  я  больше  не  собираюсь… – Аня  продолжала  сидеть  на  приглянувшемся  ей, отполированном  волнами  камне.
      –Убила! Наповал! – удивленно  округлил  глаза  Юра. –Никогда  бы  не  подумал! Я  считал, тебе  года  22.
      –Спасибо. На  семь  лет  сохранилась, – рассмеявшись, ответила  ему  Аня.
      –Юрка, чего  к  девушке  пристаешь?! – спускаясь  вниз, шутил  Боря  Телегин. Он  обнял  Аню, небрежно  крикнув  кому-то:
     –А  ну-ка  сфотографируй  нас!
     Позже  Сима  эту  фотографию, где  ее  муж  в  обнимку  со  своей  однокурсницей, спрятала  в  семейный  альбом. У  Ани  тоже  «залесская»  фотка  хранится. Она  часто  рассматривает  ее – на  ней – они  с  Борькой, обнявшиеся, повернулись  друг  к  другу  и  смеются  так  заразительно, как  будто  и  впрямь  жизнь – малина.
      В  эту  апрельскую  переводную  сессию  Аня  Свистунова  с  Борей  Телегиным  особенно  сблизились. Они  переходили  на  третий  курс. Аня  часто  приезжала  к  нему  на  «Красногвардейскую»  и  оставалась  ночевать  в  его  новой  просторной  квартире. Боря  давал  ей  полную  свободу  действий. Она  стелила  себе  в  кухне, на  маленьком  мягком  топчанчике. Заваривала  крепкий  чай, ставила  блюдечко  с  печеньем  и  читала  почти  до  рассвета. Напротив  нее  висела  большая  икона Георгия  Победоносца. Иногда  Аня  шепотом  в  пустой  кухне  просила      
Святого  исполнить  какое-нибудь  ее  желание. Иногда  ночью  выходил  из  спальни  Боря, говорил, что  у  него  бессоница, много  кофе  за  день  выпил, и  рассказывал  Ане  об   ОБЕРИУТах. ОБЕРИ-УТы  и  их  последователи – его  конек. Он  и  дипломную  работу  о  них  писал.
      –Боря, а  почему  в  Москве  и  в  Харькове в  метро – платформа, а  в  Питере – двойные  двери, так  что  людям  приходится  ждать  поезд  в  проходе, – вспомнила  почему-то  Аня.
     –Не  знаю, – пожал  плечами  Боря. – Наверное, чтоб  самоубийцы  не  искушались. А  может, чтоб  не  делать  ремонт. Не  знаю… Ань, ты  и  между  сессиями  в  Москву  приезжай. Будешь  у  меня  останавливаться. А  то  в  Питер  к  Купрюхину  так  пожалуйста, а  ко  мне – фиг, – шутил  Боря. – У  вас  же  в  провинции  удавиться  с  тоски  можно, – хмуро  добавил  он.
     –Ты  прав, к  сожалению, – вздохнула  Аня. – Спасибо  за  приглашение. Летом  отвезу  Руслана  маме  и  обязательно  приеду.
     Если  в  общаге  буйствовал  Удовенко  или  соседи  донимали  пьянками, Аня  уезжала  к  Боре  Телегину. “Красногвардейская”  для  нее  стала  своеобразным  логовом  на  оставшиеся  литинститутские  года, да  и  после.
     В  общежитии  творилось  хрен  знает  что.
     Начиналась  перестройка.
     Штурмовали  Останкино. Стреляли  в  журналистов, а  несколькими  кварталами  ниже  просто  пили. То  есть  относительно  спокойно  здесь тек  привычный  писательско-питейный  процесс, установленный  в  незапамятные  времена.
     Когда-то, в  конце  тридцатых, здесь  громко  хлопал  дверьми  и  хохотал  всегда  жизнерадостный  Михаил  Кульчицкий. Он  в  каждую   комнату  заходил  с  подарком: яблоки, сало, вино, присылаемое  ему  с  Украины.
     Погибший  на  войне  Кульчицкий, друг  Бориса  Слуцкого  и  Лили  Брик – Анин  земляк. Как-то  в  кофейне  Костя  Кеворкян  познакомил  Свистунову  с  75-летним  поэтом  Яковом  Хейфецом, участником  Сталинградской  битвы. Костя  недавно  на  телевидении  брал  у  Хейфеца  интервью, а  тут  на  тебе – за  пирожными  встретились. Посмеялись. Хейфец  прочитал:
–Молчали  пушки  после  боя,
Над  полем  стыла  тишина.
Их  оставалось  только  двое:
Солдат  убитый  и  луна.
     Яков  Маркович  говорил, что  до  сих  пор  пишет, а  когда-то  в  детстве, до  войны  ходил  на  литстудию  вместе  с  теперешними  классиками – Слуцким, Кульчицким  и  другими. Хейфец  долго  вспоминал  своих  погибших  друзей-поэтов, а  Аня  размышляла  о  том, что  лучше: мелькнуть  метеоритом, как  Отто  Вейнингер  "Полом  и  характером”. Прогреметь  и  покончить  с  собой  в  22  года, как  этот  известный  австрийский  ученный. Сверкнуть  секундно  подобно  Лермонтову, Белинскому, Высоцкому, Цою, Листьеву  или  тянуть  в   безвестности  лямку  этак  до  120-ти, глядишь  и  прославишься, как  долгожитель  и  долгомученник. Или  лучше  быть  долго-долго  широко  известным  в  узких  кругах. Знаменитый  сюрреалист  Сальвадор  Дали  в  течении  своей  довольно  долгой  жизни   ежедневно  чем-нибудь  шокировал  публику, и  это  ему  не  надоедало.
      А  в  312-й  комнате, на  третьем  этаже  сосредоточенно-философски  пил  неделями  Николай  Рубцов. Три  раза  прыгал  с  седьмого  этажа  Владимир  Турапин, но  вместо  мира  иного  перманентно  попадал  в  больницу, на  недельку.
     Вешались, дрались, резали  вены, любили, но, в  основном, пили  известные  и  неизвестные  литераторы, а  как-то  один  из   них, Гриша  Туренко, поэт  из  семинара  Балашова, занимающийся  вместе  с  Андреем  Брякиным, зашел  после  лекций  в  “Лиру”  пообедать. Впереди  него  стоящая  сероглазая  миловидная  девушка  попросила  за  нее  заплатить, мол, кошелек  потеряла, а  кушать  хочется. На  подносе – капустный  салат  с  мятым  соленым  огурцом, полборща  и  котлета  с  гречкой – самое  дешевое.
      Гриша, конечно, заплатил  и  привел  Надю  в  общежитие.
     Туренко  постучался  в  первую  попавшуюся  комнату, дверь  распахнулась, и  на  парочку  уставились  четыре  захмелевших  мужика.
     –Познакомьтесь, это  Надя, – сказал  Гриша  и  вынул  из  “дипломата”  бутылку  сухого  вина.
     Парни  оживились.
     –Я  пишу  стихи, и  у  меня  трое  детей, – вызывающе  сказала  Надя.
     Мужики  удивленно  вскинули  брови. Молчание. Наконец, Беспалов  прокашлялся.
     –Стихи  пишем  мы  все, – медленно  протянул  он, побуряковевший  от  водки  и  пива. – А  вот  насчет  детей  не  скажешь. Я  бы  тебе  дал  лет  восемнадцать.
     Володька  Беспалов  с  остекленевшими  бледно-голубыми  глазами  откинулся  к  стенке  и  дунул  дым  «Беломора»  Грише  в  лицо.
      Все  они – Андрей  Брякин, Костя  Удовенко, Гришка  Туренко  и  Вовка  Беспалов – учились  в  одном  семинаре  у  Эдуарда  Балашова. Когда-то на  первом  курсе  Беспалов  занял  у  Свистуновой  пять   рублей  и  в  срок  отдал. И  такие  чудеса  иногда  в  общаге  случаются! Правда, его  визит  стал  непроходящим  рубцом  в  отношениях  Кости  и  Ани. Но  что  поделаешь?!
     –Да, – с  готовностью  продолжала  рассказывать  Надя. – У  меня  две  старшие  девочки: Снежанна  и  Софья, пять  лет  и  три  года, а  мальчик – совсем  крошка, Александр, Сашенька, девять  месяцев, только  от  груди  отлучила…
      –И  в  Москву?! – перебил  Беспалов.
      –И  в  Москву, – потупила  глаза  Надя.
      –А-а… муж  как  на  все  это  посмотрел?
      –Так  я  за  мужем  и  приехала, – оживилась  Надя.
      –А  откуда  ты?
      –Из  Челябинска, – сказала  Надя. – У  меня  муж – поэт, а  я  поэтому  тоже  писать  стала… Человек  он  непредсказуемый, сорвался  в  чем  был, уехал, а  я  без  него  сама  не  своя, понервничала – молоко  пропало. Сашенька, бедный, всю  ночь  кричал, так  что  даже  соседка  в  ночнушке  прибежала, а  у  меня – ну  ни  капли… Пришлось  перевести  его  на  смеси, манку  жиденькую  варить. А  папочки  нашего  нету. Подумала – все  равно  я  ему  не  нужна, мама  лучше  присмотрит, собралась  и  поехала  за  мужем. Если б  вы  слышали  его  стихи – запомнили  бы.
      –Геннадьев? – спросил  Вовка  Беспалов.
      –Да, – встрепенулась Надя. – Где  он?
     Беспалов  вспомнил, что  однажды  возле  общежития  его  догнал  высокий  парень  и  попросил  провести  в  общагу. Сказал, что  он – поэт  из  Челябинска, приехал  в  Москву  походить  по  редакциям, и  теперь  ищет  на  Добролюбова  земляков, чтобы  переночевать.
     В  общежитии  он  задержался, кажется, даже  не  выходил  из  него, чтобы  не  волновать  вахтеров. Один  раз  пили  в  большой  компании, он  читал  стихи – действительно  запомнились. Их  сразу  в  литучебе  и  напечатали.
     У  него  завязался  роман  с  поэтессой  Катей  Плеевой  из  Дагестана. Она  на  переводческом  учится, сказала: отец  узнает – убьет, а  слухами  земля  полнится, до  него  быстро  дойдет, примчится – несдобровать…
     И  они  поселились  у  кого-то  на  даче  в  Переделкино, но  как  Наде  об  этом  сказать?
     –Лешка, где  Геннадьев, не   знаешь? – хитро  подмигнул  Беспалов  смуглому  плосколицему  Алексею  Риферову  из  Ташкента.
      –Не  имею  понятия, – смиренно  ответил  тот. – Может, запил, или  весь  в  творчестве…
     «Я умру  в  крещенские  морозы»… Это  не  он. Рубцов. Как  точно. Ведь зарублен был  в  январе.   
Пушкин  в  конце  “Гаврилиады”  также  предугадывает  собственный  конец. Можно  подумать, судьба  расправляется  с  автором, пользуясь, как  подстрочником, текстами  его  произведений. Покойный  Довлатов  вспоминал, что, когда  Бродскому  врачи  запретили  курить и  пить  кофе, он  рассмеялся:
     –Проснуться  утром  и  не  заварить  себе  крепкий  кофе, позвольте, тогда  зачем  просыпаться?
     И  точно – умер  во  сне.
     У   нас  одна  девчонка  занимается – пишет  крутую  эротику, Людка  Бедрова. У  нее  в  каком-то  из  рассказов  героиня, напившись, трахается  подряд  с  тремя  мужиками  и  умирает  от  инфаркта  в  постели  с  последним. Так  вот  и  Людка  дотрахается.
     –Интересно  бы  почитать, – сказала  Надя. – У  меня  тоже  есть – о  Карениной. 
     И  она  начала  протяжно, по-ахмадулински  декламировать  зарифмованное  изображение  известного  каренинского  конца.
      Маленький  черненький  монголоидный  Алексей  Риферов  внимательно  слушал. Сам  он  сочинял  короткие  юморески.
     –Знаете, – сказал  он, когда  Надя  остановилась, – жил  в  20-е  годы  такой  забытый  сатирик   Дмитрий  Козырев. В  начале  войны, в  сорок  первом  его  ГПУ  расстреляло. А  в  20-х  его  сочинения  брали  в  какую-то  антологию  и  попросили  написать  коротенькую  автобиографию.
     –Она  не  прозвучит, – возразил  Козырев. – Кому  интересно  читать  биографию, не  имеющую  конца?
      –Да, действительно, – согласился  Беспалов. – Со  смертью  и  жизнь, и  творчество  воспринимаются  по-новому, появляется  иная  точка  отсчета, иная  подсветка. А  вот  и  Людка  Бедрова! Легка  на  помине. И  не  одна! С  Аней  Свистуновой, Колей  Шипиловым  и  гитарой. Заходите, заходите, будьте  как   дома, но  не  забывайте, что  в  гостях. Знакомьтесь: наше  новое  светило – Надежда   Геннадьева  из  Челябинска, – кривлялся  пьяный  Беспалов.
      Люда  Бедрова  была  высокой  худой  девушкой  в  аккуратных  узких  черных  джинсах  и  красной  футболке, с  пышными  распущенными  волосами  и  глазами, черными, продолговатыми, доставшимися  ей  от  одесской  бабушки-еврейки. Училась  Люда  на  дневном, приехала  из  Николаева, а  сдружились  они  со  Свистуновой, как  бывшие  одесситки.
     Позади  двух  стройных  девушек  плелся  низенький   добродушный  толстяк, известный  бард  Коля  Шипилов.
      –Вот  видите, – улыбнулась  Аня. – Я  же  знала,  куда  вас  вести. В  этой  комнате  пьют  всегда. И  мы  к  ним  присоединимся.
     –Анюта, можно  тебя  на  минуточку, – Беспалов  подошел  к  Свистуновой  и  легонько  обнял  ее. – Давай  покурим  в  коридоре, угощайся, – Володька  небрежно  вытащил  “Винстон”.
      Когда  Аня  сделала  первую  глубокую  затяжку, Володька  спросил:
     –Ты  что  с  Удовенко  опять  поругалась?
     –А  разве  ты  к  этому  не  привык? – ответила  Аня  вопросом  на  вопрос. – Костик  пропил  все  деньги  и  теперь  лежит  целыми  днями, пускает  дым  в  потолок, хорошо, Юра  Купрюхин  подарил  ему  пачку  “Беломора”. У  него  апатия. Ему  никого  не  хочется  видеть, даже  меня. Может, ты  ему  поставишь  бутылку  водки  и  тем  самым   реанимируешь. Не  знаю.
      –А  я  все  думал, куда  он  подевался, – ответил  Беспалов. – Он  ведь  не  только  на  лекции, даже  на  семинары  не  ходит.
     –А  тебе  тоскливо  без  него, – ехидничала  Аня. – Не  с  кем  выпить, да? Вовка, послушай, но  ведь  пить можно  и  в  твоем  занюханном  Уренгое. Необязательно  для  этого  приезжать  в  Москву.
      –Нет, – рассмеялся  удалой  уренгоец. – Здесь  интересней… Между  прочим, мой  дедушка  живет  в  Китае. Я  вот  собираюсь  его  навестить. Может, там  пить  еще  интересней.
     –Возьми  меня  с  собой, – попросилась   Аня.
     –Получим  диплом  и  поедем, – пообещал  Володя. – Это  будет  наше  последипломное  путешествие.
     –Ловлю  тебя  на  слове, – рассмеялась  Аня. – Ладно, пошли  к  ребятам.
     Они  потушили  окурки  и  снова  зашли  в  комнату.
     Шипилов, пока  их   не  было, достал  из  неприметной  сумки  трехлитровый  бутыль  пива  и, поставив  его  на  стол, сел  на   краешек  незастеленной  кровати  настраивать  гитару.
     –“Первомай”, – хрипло  объявил  он. И  запел:
“Огни  барачные, да  морды  мрачные,
Да  морды  мрачные, куда  ни  кинешь  взор.
На  эти  праздники, все  безобразники…
     Шипилов  пел, Беспалов  пил, а  полуузбек  Алексей  целовался  с  полуеврейкой  Людой.
     Окна были  распахнуты. Апрель. Сладковато-прохладный  запах  набухающих  почек  будоражил, кружил  голову. Отопление  уже  отключили, и  в  просторных  общежитских  комнатах  было  холоднее, чем  во  дворе. Пока  ребята  пили, Люда  сбегала  в  свою  комнату  за  шерстяной  кофтой.
     Гриша  и  Надя, взяв  пример  с Люды  и  Алексея, тоже  повалились  на  кровать, остальные  тихонько  вышли.
     Люда  легла  на   живот  и  глухо  застонала, уткнувшись  в  подушку. На  не  резво  ездил  Риферов.
     Алеша  убыстрял  темп, и  ответные  волны  обволакивали  его.
     Соприкасаясь  с  женщиной, мы  соприкасаемся  с  космосом.
     Георгий  Иванов  “Распад  атома”.
     Люда  плыла  в  теплом  летнем  Черном  море. Она  потеряла  ориентацию.
     –Ай-ай-ай, – орала  она  все  громче, позабыв, что  в  комнате  еще  люди.
      Влага  ее  вагины  вытекала  волшебным  горшочком  каши  бессмертных  братьев  Гримм, она  топила-заливала все-все, даже  извилины. Люда  вздрагивала, всхлипывала, взвизгивала  все  громче, совсем  не  думая  о  Наде  и  Грише, а  когда  внезапно  вспомнила, то, больно  прикусив  ребро  Алешкиной  ладони, засопела…
      С  соседней  же  кровати  доносилось  лишь  равномерное  деловитое  поскрипывание, и  никаких 
тебе  охов-ахов…
     …Проснулась  Люда  поздно. Разбудил  горячий  солнечный  луч, бесцеремонно  гуляющий  по  ее  крепко  зажмуренным  глазам. Бедрова  была  одна. Ее  Риферов  давно  ушел. Надя  тоже  лежала  одна, укрывшись  с  головой  и  отвернувшись  к  стене.
      –Надя, – тихо  позвала  ее  Люда.
      –А, – откликнулась  та.
      –Хочешь, кофе  сварю?
      –Еще  бы!
      –И  печенье  где-то  у  меня  завалялось, – добавила  Люда. – Позавтракаем.
     Вскоре  Люда  с  Надей  были  одеты, умыты, причесаны  и  допивали  уже  по  третьей  чашке  кофе  в  мужской  комнате. Люда, покопавшись  в шкафу, обнаружила  среди  тряпья  заначку – полбутылки  сухого  вина.
      Разлили.
     –Понимаешь, – вдруг  сказала  Надя, – извини   за  излишнюю  откровенность, но  для  меня  идеал  мужчины – –й  муж. Я  и  стихи  сочинять  стала, потому  что  он  это  делал. И… – она  на  секунду  запнулась, – и… изменяю  ему, потому  как  и  у  него  случаются  женщины.
     –Часто? – спросила  ее  Люда.
     Надя  кивнула.
     –Мужчин  было  много, – просто  разъяснила  она, – но  ни  один  из  них  не  идет  ни  в  какое  сравнение  с  моим  мужем  даже  в  постели, не  говоря  об  остальном. Лучше  мужа, – Надя  развела  руками  и  виновато  улыбнулась, – так  и  не  довелось  никого  встретить.
     –Людка, голова  два  уха, – влетела  Свистунова. – Кофей  она  распивает… И  бутылка  на  столе  пустая  с  утра  пораньше… А  зачет?
     Ане  Свистуновой  не  нравилась  Надя  Геннадьева. Правда, ни  она, ни  Бедрова  никогда  не  могли  назвать  своих  мужей  идеалом  мужчины.
      Кратковременный  муж  Бедровой  был  абхазцем  из  Сухуми – тянуло  девочку  на  восток. Люда  не  ужилась  со  свекровью  и  вернулась  к  своим, а  вскоре  поступила  в  литинститут, оставив  маленькую  дочку  на  прабабушку.
      –Слушай, Анька, совсем  забыла, –присвистнула Бедрова. – Вылетел  из  головы  зачет. Хорошо,    
что  напомнила. Все, счас  едем  в  институт… Надюша, извини…
      В  следующий  раз  Свистунова  увидела  Надю  у  Хизри. Аня  по  старой  привычке  забегала  к  Ильясову, так  вовремя  ее  отправившему  в  Дагестан. Хизри  уже  окончил  институт, но  остался  в  Москве. Работал  в  какой-то  редакции, а  жил  по-прежнему  в  общежитии, договорившись  с  комендантом. Тот  тоже  был  из  Дагестана.
     Надя  спала  с  Хизри, жарила  ему  котлеты, переводила  его  стихи  на  русский, но  не  припод-нимала  его  выше  череды  обычных  своих  любовников. Муж, как  и  раньше, был  вне  конкурен-ции.
     Как-то  вечером  Аня, в  очередной  раз  поругавшись  с  Костей  Удовенко, поднялась  с  горя  на  седьмой  этаж  поздравить  Колю  Шипилова  с  выходом  его  второй  книги  прозы. У  него  сидели  Надя  с  Хизри – пили  пиво. Коля  налил  и  Ане  стакан.
     Надя  тонкими  длинными  пальцами  осторожно  гладила  пышные  усы  Хизри.
     –Целоваться  с  тобой  приятно, – медленно  тянула  Надя  слова. – Но  муж  мой  все  равно  луч-ше.
      Хизри  спокойно  улыбался, а  Надя  нервно  теребила  его  крупные  смоляные  кудри.
     –Надюша, – вмешался  Шипилов, – вот  тебе  деньги, держи, держи, я  гонорар  получил, езжай  к  детям. Езжай  прямо  сейчас, сколько  времени  ты  уже  здесь  околачиваешься. Собирай  чемо-дан, и  попутного  ветра. Хватит  в  Москве  тусоваться. Это  вертеп, понимаешь,  ты  здесь  не  напи-шешь  ничего, точно  тебе  говорю, по  себе  знаю. Сейчас  меня  здесь  издательские  дела  задержи-вают, а  пишу  я  всегда  дома, в  Новосибирске. Так  что  давай, послушай  меня, старика.
     –Положим, не  такой  уж  ты  и  старик, – раскрыла  было  рот  Надя, но  не  успела  Шипилову  ответить – стукнули  ногой  в  дверь  так, что  штукатурка  посыпалась… Это  ввалился  пьяный  Ту-рапин…
     –Колька, дай  гитару – не  могу…
     Турапин  уселся  на  стул, подтянул  немного  струны  и  запел:
–Ка-ак  бабочки  летим  на  огонь,
Не  думая, что  крылья  сгорят…
     –Во-во, – перебил  его  Шипилов. – Слышишь, Надюша, мы  все, как  мотыльки, летим  в  сто-лицу  и  тут  сгораем…
     Но  Надя   не  обратила  внимание  на  слова  Шипилова.
     –Тебе  ощущение  полета  хорошо  знакомо, – дразнила  она  Турапина. – Ведь  летал  же  ты  уж  не  знаю  кем – ласточкой  или  стрекозой – с  седьмого  этажа!
     –Зачем  ты, Надя, так, – упрекнул  Надю  Турапин, но  продолжал  петь.
     Надя  собрала  в  пучок  и  заколола  ярко-зеленой  мигающей  ящеркой-заколкой  свои  темные  прямые  волосы, спокойно  и  смело, как  должное, взяла  у  Шипилова  деньги.
      –Пока, ребята, – тихо, чтобы  не  перебить  Турапина, сказала  Надя. – Пошла  я  собираться. Спасибо, как  говориться, этому  дому, пойдем  к  другому.
      –Счастливо, Надюха, – Хизри  и  Шипилов  киношно  чмокнули  ее  в  щеку  с  обеих  сторон. Аня  сухо  пожала  руку.
      Надя  неслышно  прикрыла  за  собой  дверь. Пиво, как  будто  не  убавлялось. Мелькали  какие-то  люди: отчаявшиеся  поэты, разочарованные  прозаики; приходили, выпивали, кто  стихи  читал, кто  надрывно  и  зло  хлопал  дверью  после  поднесенного  ему  бокала  пива.
     Свистунова  курила  одну  за  одной  и  все  порывалась  уйти, но, словно, приклеилась  к  стулу. Наконец, в  начале  двенадцатого она  встала.
     –Спокойной  ночи, Коля, – тихо  сказала  Аня, но  внезапно  отворилась  дверь  и  вошла  Надя.
     –Готово, Коленька. Уезжаю.
     –Я  думал, ты  уж  уехала  давно.
     Надя  задумчиво  помотала  головой, и  глаза  ее  повлажнели.
     –Налей  на  дорожку.
     Шипилов  щедро  налил  поллитровый  бокал.
     Надя  пила  медленно, снова  разговорились  о  стихах – время  шло.
     –Если  честно, – вдруг  сказала  она, – я  собиралась  стопом, но  выходить  на  трассу  нужно  абсолютно  трезвой, а  я  сейчас  какая? Знаешь, как  я  всегда  делаю? – Надя  повернулась  к  Свис-туновой. – Подхожу  возле  поста  к  гаишнику, показываю  ему  паспорт  и пустой  кошелек, тот  ос-танавливает  иномарку  поприличней, сажает  меня  в  машину, проверяет  у  водителя  документы  и  берет  с  него  слово  не  приставать. Какой  идиот  после  этого  осмелится?..
      …Но  для  того, чтобы  подойти  к  гаишнику, нужно  быть – как  стеклышко, а  от  меня  сейчас  пивом  и  воблой  разит  на  километр, сама  чувствую. Да  и  поздно  уже. Может, еще  ночку  в  Мо-скве  переночую, а  завтра  на  рассвете  и  отправлюсь.
     –Оставайся, Надюша, –только  и  сказал  Коля, снисходительно  погладив  ее  по  плечу.
      Так  Надя  прожила  в  общаге  еще  две  недели, удивляя  и  поражая  всех  своими  молниенос-но-многочисленными, безлюбовными, надорванными, нерадостными  романами. О  ней  сплетнича-ли  во  всех  комнатах: мужских  и  женских, куда  ни  зайдешь, но  Аня  больше  ее  не  видела.
      Она  успешно  сдала  сессию, перешла  на  третий  курс, и  на  майские  праздники  решила  оста-ться  в  Москве. А  и  впрямь, что  делать  в  Харькове?
     Коля  Шипилов  познакомил  ее  с  литовским  прозаиком  из  Вильнюса  Леонидасом  Яциняви-чюсом.
     Свистунова  с  Шипиловым  вошли  в  комнату  к  Леонидасу  как  раз  в  ту  минуту, когда  они  вместе  с  Анджеем  Новаком, известным  литературным  критиком  из  Польши  и  возлюбленным  Светки  Морховой, про  которую  Аня  так  подробно  рассказывала  в  Махачкале  под  конным  па-мятником  Дахадаеву  своей  поездной  попутчице  Ирине, пили  шампанское, говорили  о  литерату-ре  и  олицетворяли  собой  радующее  душу  Воссоединение  Великой  Земли  Литовской  с  Речью  Посполитой.
     Пьяненький  Леонидас  щедро  налил  шампанского   Коле  и  Ане, при  этом  примерно  полбока-ла  вылил  на  пол.
      –Мы  пьем  за  женщин! – провозгласил  он.
     Трое  мужчин  уважительно  приблизили  свои  бокалы  к  бокалу  Свистуновой.
      Леонидас  продолжал  прерванное:
     –Входит  Смирнов: “Всю  ночь  курить
                И  о  любимой  говорить…”
Вы  думаете, о  ****и  какой-нибудь  говорить? Дурачье… О  Родине… Владимир  Набоков.
     Шипилов  с  Анджеем  расхохотались.
     Захмелевшая  Аня  молча  курила  в  углу. Мыслями  она  была  уже  в  Харькове. Как  там  ее  Ру-слан?
      Наконец, она  поднялась.
      –Ребята, извините, с  вами  хорошо, но  мне  пора  собираться…
      –Ради  такого  случая  можно  помыть   пол  шампанским, – сказал  Леонидас, открывая  вторую  бутылку.
     Когда  Леонидас  открывал  коньяк, Аня  пошла  укладываться.
     Через  некоторое  время  вышли  совсем  хмельные  Шипилов, Анджей  и  Леонидас  проводить  Аню. В  последний  момент  Леонидас  сунул  ей  десятку  на   такси. Аня  не  отказывалась – все  равно  они  сегодня  пропьют  больше.
     Анина  мама  решила  остаться  в  Харькове  до  конца  учебного  года, чтобы  забрать  с  собой  Руслана  в  Одессу.
     В Харькове  Аня  долго  не  могла  прийти  в  колею, не  могла  очнуться  от  столичной  жизни: то  ей  хотелось, чтобы  позвонил  Сережка, с  которым  была  в  Питере, то  не  хотелось… Но  он  почему-то  не  звонил, и  это  было  странным.
     …Аня  увидела  его  в  кофейне. Он  сидел  на  двух  кирпичах  рядом  со  ступеньками  и  задум-чиво  курил.
      –Чего  грустим, Серж?
      –Плохи  дела, герла…
      –Что  случилось, Сережка, – бросив  шутовство, обеспокоенно  спросила  Аня.
      –Я  болен, Анька. Анализ  даже  точно  не  показал, что  именно:  трихомонадный  кальпит  или  гонорея. Но  хрен  редьки  не  слаще. И  то, и  другое  херня – в  туалет  сходить  не  могу – рези… Прописали  бицелин, десять  уколов, таких  болючих, не  представляешь, вчера  последний  впандо-рили, я  уже  не  говорю  о  деньгах… Так  на  ***  мне  все   это  надо?
     Сергей  немного  помолчал. Зажег  следующую  сигарету.
     –Ладно, что  прошлое  ворошить? Я  тебя  не  упрекаю. Ты  хоть  сама  проверься.
     –У  меня  все  в  порядке, – твердо  ответила  Аня. – Может,  ты  в  Питере  с  Машкой  или  Кать-кой   трахался, пока  я  по  Александро-Невской  Лавре  разгуливала. Может, это  они – вспомни!
     –Нет. Ты  что, меня  за  идиота  держишь? Кроме  тебя, у  меня  никого  не  было. Это  я  точно  знаю.
     Аню  действительно  ничего  не  беспокоило. Но  если  бы  что-то  и  протекало  латентно, то  она  обязательно  бы  заразила  своего  Костю  в  Москве, а  он  ни  на  что  не  жаловался.
     Подцепить  какую-либо  гадость  она  могла  только  от  Вольдемара  из  университета, но  это  вообще  ни  в  какие  рамки  не  влазит. Он  такой  выутюженно-порядочный! Тогда  кто  же?!
     Аня  заплатила  три  рубля  и  сдала  мазки  в  платной  гинекологии. Анализ  был  хорошим. “У  всех  бы  такие”, – рассмеялась  врач, и  Аня  успокоилась   окончательно.
     Откуда  взялась  у  Сережки  Венера, Аня  не  знала. Терялась  в  догадках. А  потом  решила  не  ломать  голову. Плюнуть  и  растереть. А  заодно  и  не  ходить  в  кофейню.
     В  конце  мая  мама  с  Русланом  уехали. Аня  осталась  в  Харькове  одна: ходила  на  работу, пи-сала  статьи, рассказы, делала  контрольные, чтобы  поскорее  от  них  отвязаться  и  отослать  в  Мо-скву. Она  скучала  по  столице.
     В  июле  было  жарко. Студенты  Аниного  политеха  разъехались  на  каникулы. Сотрудники  би-блиотеки  списывали  старую  литературу. Аня  работала  в  подвале – вырывала  титульные  листы. Столетняя  пыль  забивала  горло. Аня  кашляла. Кашляла, кашляла, а  потом  написала  заявление  об  отпуске  за  свой  счет  и  укатила  в  Москву.
     С  Курского  позвонила  Телегину.
     –Ой, –опешил  Боря, – а  я  сейчас  уезжаю  в  Завидово.
     –Как?! – остолбенела  Аня. – А  мне  что  делать? Мне  же  в  Москве  приткнуться  негде.
     –Так  езжай  на  “Красногвардейскую”, – сказал  Боря. – Я  думал – ты  из  Харькова  звонишь. Я  могу  и  поменять  планы.
     Вскоре  Аня  пила  чай  и  ела  бутерброд  с  сыром  в  уютной  Телегинской  кухне.
     –Я  тебя  долго  не  задержу, – сказала  она  Боре. –Меня  хиппи  приглашали  на  Гаую  под  Ригу.
     –Хиппи? – удивился  Боря. – У  тебя  и  такие  знакомые  есть.
     –Да, – неопределенно  ответила  Аня. – Познакомилась  я  в  Питере  с  одной  молодой  семьей. Весной  ездила, в  марте. К  Купрюхину  нашему, между  прочим,  заходила. Он  мне  город  показал.
     –А  как  же  твои  волосатые  в  Прибалтику  добираются? – спросил  Боря. – Они  же  все  безра-ботные  и  безденежные.
     –Как? Как? – улыбнулась  Аня. – Просто. Автостопом. Бесплатно. Водила  еще  и  угощает…
     –Анька! Поехали, – заметушился  Боря. – Где  наша  не  пропадала?! Рискнем?!
     –Ура! – завизжала  Аня. – Вдвоем  лучше…
     –Денег  из  дома  не  будем  брать  принципиально, – сказал  Боря. – Посмотрим, что  из  этого  получится.
     Боря  вытащил  из  кладовки  и  сложил  палатку, взял  несколько  банок  консервов, флягу  воды  и  пять  рублей  на  всякий  случай.
     Его  жена  Сима  была  в  это  время  с  детьми  на  даче  в  Завидово. К  ним  Боря  и  собирался, когда  позвонила  Аня. Собирался  к  жене, а  поехал  со  Свистуновой. Всякое  бывает.
     У  Ани  тоже  была  пятерка, несколько  пар  трусиков, ночнушка  и  документы. Будильник  заве-ли  на  семь  утра. Сначала – электричкой  до  Волоколамска. В  Волоколамске  искателей  приклю-чений  мирно  поджидал  красный  допотопный  дизелек  до  Ржева. Боря  с  Аней  вскочили  в  него, запыхавшись, и  он  тут  же  тронулся, словно  действительно  ждал.
     Во  Ржеве  от  древности  ничего  не  осталось: всюду  серые  безликие  дома, да  пьянь  сплош-ная. Аня  и  Боря  прогулялись  по  главной  улице  и  вышли  на  шоссе  голосовать. Минут  двадцать  машины  презрительно  проносились  мимо. Аня  с  Борей  уже  отчаялись. А  может, езда  стопом – блеф, хипповское  вранье, а  они  купились, идиоты!
     Но  вот  притормозил  старый  разваливающийся  грузовичок  с  львино  рычащим  мотором. Ехал  он  недалеко, Ане  с  Борей  по  пути – километров  тридцать, можно  было  и  не  садиться. Причем  рядом  с  шофером  одно  место, Боря  полез  в  кузов.
     Аня, умостившись  на  теплом  сидении, небрежно  бросила  свою  ношу  и, облегченно  вздохнув, затянулась  сигаретой. Она  автоматически  выбросила  заженную  спичку  в  окно, и  сильный  ветер  уткнул  ее  Боре  в  грудь. А  Боря, любуясь  прекрасными, но  непроходимо-заболоченными  лесами, березово-сосновыми, по  обе  стороны  дороги, смыкающимися  на  горизонте, не  заметил, что  горит. Очнулся, когда  пламя  опалило  бороду. Боря  попытался  руками  потушить  огонь, но  пламя, раздуваемое  сильным  ветром, только  усиливалось. Тогда  Боря  кулаками  забарабанил  по  верху  кабины.
      –Смотри, что  ты  наделала, – спокойно  сказал  шофер, поворачивая  голову  к  Боре. – Друга  своего  подпалила. Говорил – не  бросай  спички  в  окно. Вот  же  пепельница  перед  тобой. Теперь  тормозить  придется, он  сам  не  справиться.
     Борю  потушили. Он  отделался  легким  испугом  и  двумя  дырками  на  куртке. Аня  после  под-латала.
     Весь   этот  первый  бесконечный  день  Свистуновой  с  Телегиным  не  везло. Они  ловили  машины   на  короткие  дистанции, на  20-30  километров, а  потом  снова  голосовали  на  трассе. К  вечеру  еле-еле  добрались  до  Великих  Лук. Аня  с  Борей  решили  посмотреть  этот  старинный  город, хоть  он  и  лежал  в  стороне. Пришлось  делать  четырехкилометровый  круг, а  потом  раз-очарованно  топать  вдоль  хмурых  пятиэтажек. Только  на  кладбище  сохранилась  пряничная  цер-ковь  XVII  века, и  из  нее  им  навстречу, улыбаясь, вышел  поп…
      Только  кладбище  в  Великих  Луках  и  оказалось  интересным. Получается, перли  из-за  него  лишние  километры. Но  между  Великими  Луками  и  трассой  была  бензозаправка, и  Ане  с  Бо-рей  удалось  уговорить  голубоглазого  латыша  отвезти  их  прямо  в  Ригу. Улыбчивый  прибалт  попался, всю  дорогу  Аню  с  Борей  пивом  и  таранкой  угощал. Только  на  границе  остановился  и  сигналил  долго – наверное, на  радостях. В  Ригу  приезжали  ночью. Гостеприимный  шофер  вы-звался  подвезти  к  лучшей  гостинице.
      –Не  надо, – запротестовала  Аня.
      –Тогда  давайте  у  меня  дома  переночуете!
      –Нет, нет, у  нас  палатка, – замахал  руками  Боря. – Вы  нас  под  Ригой  сбросьте!
     Переночевали  на   подступах  к  Риге  в  Борькиной  теплой  прорезиненной  палатке. Спали  на  надувных  матрасах, но  под  одним  одеялом, отвернувшись  друг  к  другу  спинами.
      «Люблю  жену – два  слова, делающие  мужчину  импотентом, – думала  Аня. – С  ним  все  ясно. И  пытаться  не  буду – стыда  не  оберешься».
      Так  Аня  с  Борей  и  спали  всю  свою  первую  поездку  в  Прибалтику  и  последующие. Ночи  были  прохладные. Боря  просыпался  от  холода  и  говорил:
      –Аня, мне  нужна  твоя  спина!
     Выходит, теплая  спина  иногда  важней  передка.
     …Утром  Аня  с  Борей  проснулись  поздно  и  не  сразу  сообразили, где  находятся. Сквозь  ши-рокие, наспех  зашнурованные  щели  палатки  слепило  уже  высокое  нахальное  солнце. Аня  заж-мурилась  и  сладко  потянулась.
     –Я  сгущенку  открою, – сказал  Боря.
     –Давай, – зевая, согласилась  Аня.
     Потом  они  сложили  палатку  в  рюкзак, собрались  и  пошли  гулять  по  Риге. Напротив  Домского Собора – кафе  «Пилс», где  хиппи  со  всего  Союза  собираются.
     На  пороге  Аню  обнял  и  чмокнул  в  щеку  неизвестный  поэт  из  МОСКВЫ  Тема  Волошин. С  этим  длинноволосым  сутулым  юношей  наркоманского  вида  Аня  познакомилась  в  кофейне  на  Чистых  Прудах. Артем  напоминал  Ане  Андрея  Волобуева – фигурой, походкой, разбросанностью  жестов…
     Раньше  на  Чистых  прудах  были  две  копеечные  кофейни – «Джалтарант»  напротив  театра  «Современник»  и  без  названия  возле  почтамта. Сейчас  они  отремонтированные  и  дорогие, про-сто  так  не  заскочишь. Юрий  Нагибин  вырос  в  этом  районе. Аня  читала  воспоминания. Писа-тель  возмущен  захламлением  Чистопрудного  уродливыми  строениями, учащаяся  на  писателя  Аня – перестроечной  дороговизной. Видимо, так  и  полагается – каждые  десять  лет  менять  деко-рации, а  человек  всегда  чем-то  недоволен.
     Наивно-романтическое  поколение  Нагибина, Трифонова  и  Аниного  Колунцева, усердно  зали-вающее   катки своих  тихих  московских  двориков  и  после  резво  разрезающее  лед  сверкающи-ми   остриями  коньков  под  плавные  звуки  незатейливых  вальсов  и  танго, не  понимало  и  брезг-ливо  отворачивалось  от  нигилистов-хиппи  60-х. Хотя  волосатые  бунтари  вовсе  не  были  опас-ны. Они  отказывались  служить  где-либо, ходить  к  определенному  часу  в  присутствие, и  ребята  избегали  армии  и  короткой  стрижки.
     Если  в  кофейне  наряд  милиции  замечал  у  кого-нибудь  значок  “ПАСИФИК”, отводили  в  от-деление. Зачем? Хиппи  отладили  систему,  по  которой  спокойно  можно   было  кататься  по  чет-вертой  части  суши  и  “вписываться”  в  любом  городе.
     Предки  презирали  безалаберных  хиппи, их  жизнь  без  прошлого  и  будущего, их  лозунг  “Hear  and  now”, здесь  и  сейчас, их  свободную  любовь. Теперешние  бритые  баксовые  мальчики  крутят  пальцем  у  виска, пренебрегая  неприхотливостью  волосатых. Ведь  нынешним  суперменам  даже  “любовь  делать”  лень, если  это  не  приносит  никакой  выгоды.
     Времена  меняются.
     “Что  было, то  было”, Экклезиаст.
      “А  будет  то, что  и  было”, Экклезиаст.
     Аня  познакомилась  с  Темой  Волошиным  в  “Джалтаранте”, и  он  ей  читал  стихи, небрежно  бросая  крошки  овсяного  печенья  белым  лебедям. Потом  они  прошлись  бульварами  до  театра  на  Малой  Бронной, и  Аня, быстро  попрощавшись, убежала  на  спектакль, не  оставив  коорди-нат… 
    Теперь, в  Риге  Артем  расцеловывал  Свистунову, как  самого  родного  и  близкого  человека. Намного  позже  Волошин  заметил  Борю  Телегина, с  которым  был  знаком  по  давнему  лит-объединению.
     –Сколько  лет, сколько  зим! – воскликнул  Артем. – Какими  судьбами  на  славных  берегах  Да-угавы?    
     Волошин  протянул  Телегину  руку, и  Боря  поразился  плотному  кольцу  бисерных  фенечек  от  запястья  до  локтя  на  загорелой  Теминой  руке.
     Артем, заметив  Борино  недоумение  по  поводу   бисера:
     –Жена  плела… Сейчас  на  Гауе  с  другим  забавляется, – опустив  голову  и   немного  помол-чав… – Ну, а я  в  Питер  собрался… – Артем  вскинулся. – У  нас  же  свободная  любовь… Ей  пу-хлых  губ  захотелось, пшеничных  усиков, широких  плеч… Ну, я  думаю, это  ненадолго… Дочка  на  меня  похожа… Серые  глаза… А  она  ее  любит…
     –Дочка  с  ней? – спросил  Боря.
     –Нет. В  Москве  осталась. С  бабушкой. С  моей  мамой. Ей  там  хорошо. Зачем  ее  таскать  в  рюкзаке, как  палатку…
     –Жаль, –сказал  Боря. – Жаль,  Артем, что  ты  с  женой  поссорился. Мы  с  Аней  как  раз  на  Гаую  собрались. Я  думал, ты  проводишь. А  то  мы  заблудимся… Точно.
    Артем  пристально  посмотрел  на  Борю. Потом  перевел  взгляд  на  Аню.
    –Поехали, – наконец, сказал  он. – Я  с  вами  переночую  в  одной  палатке. Можно?
     –Конечно, – сказал  Боря.
    Внезапно  потемнело. Сверкнула  молния.
–Замерли  в  истоме   травы
Птичий  гомон  срезан  тенью.
Миг – и  яркий  день  весенний
                Перечеркнут  тучей… – декламировал  Артем. – Это  не  я – Володя  Дризо…
     Грянул  ливень. Хиппи  с  чашками  и  сигаретами  сначала  забежали  в  тесное  помещение  на-куренной  кофейни   “ПИЛС”, а  потом, любуясь  лучами  легкого  рассеяного  света  из-под  набряк-ших  туч, стали  потихоньку  выходить  на  воздух – “под  козырек”.
     –…Раной
                солнце  обернулось
                рыжей
                желтой
                красной
                грязной
тиной-пленкой  затянулось,
                заплыло  свинцовой  ряской…, – читал  Артем.
      “Комбинация”  бросила  зонтик  на  асфальт, села  на  нижнюю ступеньку, тихо  взяла  три  акко-рда  и  низко  запела:
“Старый  дон  Франциско  Гойя
Водит  кистью  неустанно,
Что  же  черт  возьми  такое
Эта  ведьма  Каэтана”…
     Мелочь  в  зонтик  посыпалась  дождем  от  случайных  прохожих
–Герцогиня  или  маха,
Праведница  или  шлюха,
Та, что  поведет  на  плаху,
Прошептав: “Люблю”  на  ухо…
      “Комбинация”  пела, деньги  стали  сыпаться  чаще, порой – бумажные… Окончив  петь, длинно-волосая  растрепанная  девчонка  щелкнула  зонтиком, оттряхнула  капли  и  зашла  в  кофейню. Там  она  выгребла  мятые  бумажки  и  мелочь, горку  отодвинула  себе, остальное – поровну, но  “на  глазок”, раздала  окружению. Ане  с  Борей  тоже  кое-что  перепало. “Вот  так, так! – думала  Аня. – Из  Москвы  уехали  без  копья, в  Таллин  двинем   со  звоном!”
     Аня, Боря  и  Артем  еще  потусовались  по  Риге  после  ливня  и  прибыли  на  Гаую  в  перепол-ненной  электричке, когда  стемнело. В  хипповский  палаточный  лагерь  вела  узкая, усыпанная  прошлогодней  хвоей  тропинка, то  и  дело  ныряющая  в  овраги. Корабельные  сосны  с  ее  обоих  сторон  были  обвязаны  красными  ленточками, как  путеводный  знак. В  темноте, однако, они  не  были  видны. Артем  то  и  дело  ощупывал  стволы – “правильно  ли  идем”? “Лучше  б  уж  невиди-мые  проводники  обмазали  бы  деревья  светящейся  краской”, – подумала  Аня.
     Дойдя  до  места, Артем  с  Борей  сразу  принялись  устанавливать  палатку. Аня  подсела  к  пер-вому  попавшемуся  костру, за  которым  оказался  Биби, Сережка  Бондаренко, ее  попутчик  по  Питеру.
     –Картошечка  вот-вот  дойдет, сщас  хавать  будем, – спокойно  сказал  Сергей  Ане, казалось  бы  ничуть  не  удивившись  ее  внезапному  появлению  в  Прибалтике.
     –Ты  давно  здесь? – спросила  Аня  Сергея.
     –Недели  две, наверное, – ответил  Сергей. – Надоело  уже. Холодно. Скучно. Дожди  все  время. Хиппари  вшей  друг  у  друга  давят, и  телеги  какие-то  дебильные. Счас  в  ванну  горячую  впрыг-нуть  часика  на  два, на  три, а  потом  коньячку  цапнуть  грамм  пятьдесят, кофейка…Благодать!.. …А  здесь  фигня…Я  сматываться   скоро  буду…
      –А  где  Ловчановский?
      –Здесь  Ловчановский, – недовольно  ответил  Сергей. – Ты  им  еще  интересуешься? Это  он  подсадил  твоего  Андрюшку  Волобуева… Андрей – в  могиле, а  этот – как  двигался, так  и  двига-ется…
      –Ладно, – перебила  Аня, зашморгав  носом. – О  мертвых – либо  не  говорят, либо – хорошее…
–Я  всех  харьковских  знаю, – вдруг  вмешалась  маленькая  верткая  Чебурашка  с остреньким  носиком, быстрыми  серыми  глазками  и  рыжей  копной  волос. – Ловчановский  с  Буратино  жи-вут  на  дне  оврага  в  одной  палатке, во-он, видите, их  костер  горит, баб  к  себе  не  подпускают, ширяются  каждый  вечер, где  только  берут, непонятно, никуда  вроде  из  лагеря  не  выходят, мо-жет  с  собой  привезли? Всю  ночь  после  втерки  колобродят – днем  отсыпаются…
      Маленькая  круглая  Чебурашка  сидела  с  беловолосым  двухметрового   роста  викингом. Его  густые, хорошо  вымытые  волосы  почти  по  пояс  аккуратно  перевязаны  красной  лентой, голу-бые  глаза  сияют, ну  только  копья  ему  не  хватает  и  шлема. Средний  век  вышел  из  склепа  на  прогулку.
      Ане  викинг  понравился. Видимо, слишком  явно  она  стрельнула  своими  золотисто-карими  в  бликах  огня  глазами, слишком  явно  они  загорелись, и  Аня  как-то  неестественно  оживилась, Че-бурашка  заметила. Когда  Боря  с  Артемом  окончили   возню  с  палаткой  и  подошли  к  костру, рыженькая  кнопочка  игриво  протянула  Телегину  самую  большую  дымящуюся  картошку, не  совсем  сообразив  свистуново-телегинский  расклад.
     Викинг  молча  подбрасывал  сухие  сучья. Пустой  костер  разгорался  все  ярче. Аня  огляделась. Лагерь  был  разбит  в  довольно  густых  сосновых  зарослях  по  обе  стороны  песчаного  оврага. От  палатки  к  палатке  были  протянуты  бельевые  веревки, на  которых  сушилось  нехитрое  иму-щество  хиппарей: джинсы, ленточки, футболки, кроссовки… “Они  еще  и  стирают”, – удивилась  Аня.
     –Давайте  сейчас  все  дружно  встанем, – предложил  Биби, – зальем  костер  и  пойдем  к  Лов-чанскому. Он  чэфир  отличный  варит…
     –Годится! – захлопала  в  ладоши  Чебурашка.
     Боря, Артем, викинг, Чебурашка, Аня  и  Биби  осторожно, цепочкой  спускались  вниз.
      –Рисует  Марья  Ивановна  на  доске  корову, – начинает  анекдот  викинг, – смотрите, дети, это  у  коровы – рога, а  это  у  нее – копыта, а  это  у  нее – крылья, и  вот она  полетела, полетела…
     –Марья  Ивановна, – поднимает  руку  Вовочка. – У  коровы  нет  крыльев, и  она  не  летает…
     –Вон  из  класса, кайфоломщик!
     –Выходит  мент   на  коммунальную  кухню, – продолжает  тему  Артем, – и  говорит  старухе-соседке: “Вот   ты  скажи, мать, где  справедливость?! Почему  над  нами   все  смеются? Обзывают  ментами, фараонами, рассказывают  анекдоты… Почему? Вот  вчера, например, хоронили  нашего  начальника, заиграл   духовой  оркестр, я  даму  пригласил, а  никто  не  догадался…”
     –Ползает   нарик  вокруг  бочки, – кокетничает  Чебурашка  с  Телегиным. – Боже, когда  уже  кончится  этот  забор!
      Чебурашка  не  усекла  расклад  Телегина  и  Свистуновой. Пытается  вызвать  ревность. Не  понимает, что  однокурсник… Да  и  не  получится  у  нее  ничего… Не  такой  он…
     “Ну  не  буду  я  трогать  твоего  викинга, – решает  Аня. – Забирай  своего  красавца! Кушай  с  маслом!”
      –А  инъекцию  ты  знаешь? – спросил  викинг  у  Артема. – Кажется, в  свой  прошлый  приезд  в  Белокаменную  она  у  тебя  останавливалась…
      –Точно, – кивнул  Артем. – Читал  я  о  ней  в  “Комсомолке”.
      –Так  что  там  вышло  в  действительности? – спросил  викинг.
      –Было  почти  все  как  там  написано, – ответил  Артем. – Неожиданная  майская  жара… Инъе-кция  встретила  своих   давних  друзей  с  коньяком, сели  прямо  на  тротуаре  у  кофейни, выпили  за  встречу. Инъекция  долго  из  своего  Питера  не  показывалась, начались  воспоминания, пьяный  базар, поминутные  чоканья, чашки  с  кофе  на  асфальт  выставили, ложки  разбросали… Идут  ме-нты, рядом  же  отделение, знаешь? Ну  и  погребли  всех…
      “Инъекция”  вцепилась  сначала  приземистому  менту  в  руку, искусала  его, потом влепила  по-щечину, ну, а  он  ей  нос  сломал… Две   недели  она  пролежала  в  больнице, зашили – срослось. Уметнулась  она  в  свой  Питер…
      Аня  тоже  знала  “инъекцию”. Познакомилась  она  с  ней  еще  в  Питерском  “Сайгоне”, потом  встретила  в  Москве  на  Чистых   прудах  с  уже  зашитым  носом. Настоящее  имя  “инъекции”  бы-ло  Юля  Романова. Симпатичная  черненькая  на  вид  неглупая  девочка   выглядела  тогда  ужасно. Одета  она  была  не  в  эпатажные, а  настоящие  лохмотья – латка  на  латке, пятна  краски, вытер-тость, расползающиеся  нитки. На  носу – уродливая  повязка-загогулина, а  может  быть  гипс.
      “Инъекция”  умоляла  Аню  поехать  с  ней  в  Питер   или  хотя  бы  проводить  до  вокзала, но  Аня  быстро  распрощалась.
      Свистунова  спешила  в  Дом  художника, на  выставку  Судейкина, но, если  честно, ей  было стыдно  идти   рядом  с  оборванной  “инъекцией”.
      Вскоре  появилась  подвальная  шумная  статья  в  “Комсомолке”.
      Викинг  с  Биби, словно  соревнуясь, бросали  сучья  в  огонь: кто  больше, кто  быстрее.
      Наступила  минутная  заминка, внезапное   неловкое  молчание  после  столь  оживленных  ре-чей.   
     –Дурак  родился, – глубокомысленно  изрек  Биби.—Всегда, когда  наступает  в  компании  мол-чание, дурак  рождается, так  что  рассказывайте  что-нибудь, чтоб  не  родился  следующий. Чья  те-лега  на  очереди? – Сергей  придирчиво  оглядел  присутствующих. – Ну  давайте, гоните  что-ни-будь, не  стесняйтесь…
       “Подумаешь, командир  выискался… разруководился… – Аня  испытывала  к  своему  бывшему  любовнику  глухое  раздражение. – Ладно, я  сейчас  ему  пульну”, – решила  она.
       Весь  сегодняшний  вечер  Свистунова  наблюдала  за  Чебурашкой  и  вспоминала  себя  в  ее  возрасте. Конечно, она  была  взрослее, ответственнее. Работала, у  нее  уже  был  Руслан… Тогда  ведь  могли  посадить  за  тунеядство. Не  так  давно  это  было, а  как  все  переменилось…
     –Риск – благородное  дело, – начала  Аня  медленно  и  туманно. – Я  была  такая, как  ты, – Аня  кивнула  на  Чебурашку, – и  поругалась  в  библиотеке  со  своей  заведующей  в  день  зарплаты.
     Шваркнула  дверью, и  в  аэропорт, никого  не  предупредив…
     У   костра – тишина.
     –Подхожу  к  кассе, – продолжает  Аня. – Дайте  мне, пожалуйста,  билет  на  ближайший  рейс…
     –Какой?
     –Любой…
     Кассирша  удивленно  вскинула  брови.
     –Как  это? Вам  все  равно  куда  лететь?
     –Абсолютно. На  ближай-йший. Чем  быстрее, тем  лучше.
     В  16:40  отлетал  вместительный  уютный  ИЛ-62, рейсом  ОДЕССА-ГРОЗНЫЙ-ТАШКЕНТ.
      Вот  и  получилось, что  в  три  часа  я  еще  ругалась  с  заведующей, а  в  пять  уже  летела  к  уз-бекам. Я  привыкла  к  самолетным  карамелькам  и  лимонаду, но  в  этом  самолете  еще  кормили и  ужином: бутерброды  с  маслом, с  сыром, шоколадка, яблоко, что-то  еще… Я  поела  и  повеселела. Ни  одна  душа  сейчас  не  знает, где  я. Клево.
     В  Грозный  прибыли  в  десять  вечера  по  местному  времени. Маленький  старый  заплеванный  окурочный  аэропорт  встретил  рявкающим  плакатом: “За  ношение  кинжалов – штраф  100  руб-лей”. Темные  угадывающиеся  горы  вдали, бурлит  невидимая  речка. Из  самолета  всех  выгнали, я  покурила, потом  прошлась  по  грязному  аэровокзалу, ничего  особенного.
     В  Ташкенте  приземлились  в  три  ночи. Тут  вокзал  красивей, с  двумя  выходами: вверху  и  внизу. Я  таких  строений  раньше  не  видела. Бесшумно  скользят  такси, левее – старое  здание  и  гостиница. Мест  в  ней, конечно, нет, разве  что  на  скамейке  у  входа. Что  удивительного? Чем  гостиницы   Ташкента  отличаются  от  гостиниц  всех  союзных  городов? Зато  отчаянно-одуряюще  пахнут  какие-то  незнакомые  мне  растения. Тихо  и  тепло  в  самом  начале  апреля. Это  когда  на  Красной  Площади  лежит  крупный  мокрый  снег. Город  крадется  ко  мне  ангорской  кошкой. С  ласковым  мурлыканьем  окутывает  одновременно  чернотой  и  ясностью  очертаний.
     –Девушка, Вам  ночевать  негде? – молодой  плосколицый  узбек  тут  как  тут. Гостеприимство – высший  класс!
      –Вам – тоже  негде? – зло  отвечаю  я.
      –Нет. Да. То  есть  как: вообще-то  я  живу  на  квартире – учусь. Сейчас  собрался  лететь  в  Ду-шанбе  к  брату  на  один  день. Но  нет  билетов. Может, когда  начнется  посадка, что-нибудь  поя-вится. Вот, жду.
     –А  зачем  Вам  так  срочно  среди  ночи  в  Душанбе  нужно?
     –Я  подрался  с  преподавателем. Грозит  исключение. Только  брат  может  это  уладить.
     Мой  новый  знакомый – слишком  нервен  для  зубодрала. Будущий  стоматолог. Как  же  он  лю-дей  лечить  будет, если  дерется  с  преподавателями?
     –Подхожу  к  кассе, – рассказывает  эскулап, – написано  “обед”, а  какой  обед  в  три  часа  но-чи?
     Смеемся. Курим. Я  как  раз  тогда  вовсю  ругалась  со  своим  первым  мужем  Мишей.
     –А  с  кем  ты  не  ругаешься? – процедил  сквозь  зубы  Биби, но  на  него  шикнули.
     –Руслану  было  тогда  год  с  небольшим,– будто  не  услышав  реплики, продолжала  Аня. – Я  только  вышла  из  декрета.
     –Хочешь, я  отведу  тебя  к  своей  сестре? – спросил  меня  узбек. – Она  в  медучилище  занима-ется.
      –Лучше  посидим  на  воздухе.
      –До  утра  далеко.
      –Это  точно, – сокрушенно   согласилась  я.
     “Утром  первым  делом  позвоню  домой, – решила  я. – Как  только  откроется  телефонка. Где  здесь  она, кстати?”
     –Где  переговорный  пункт? – спросила  я  узкоглазую  липучку. – И  как  мне  тебя  называть?
     –Шевхат. По-русски – Саша.
     –Не  надо  по-русски. Я  запомню  и  так: “Шевхат”.
     –А  тебя  как  зовут?
     –Аня. Усвоил?
     –Усвоил. Ловлю  машину.
     –Зачем  тебе  это  нужно?
     –Не  понял…
     –Я  имею  в  виду, мне  помогать…
     –Узбеки  гостей  любят.
     –Мы  тоже  любим. Ну  и  что?
     –Ладно, поехали.
     И  вот  мы  поднимаемся по  лестнице  только  что  выстроенного  шестнадцатиэтажного  дома. Лифт  еще  не  работает. Нам  открывает  парень  с  индийским  лицом, пятнышка  на  лбу  не  хвата-ет. И  я  понимаю: никакой  сестры – ловушка. Мужики  разговаривают  по-узбекски, зная, что  я  не  пойму, сволочи! Больше  всего  меня  бесит  то, что  я  перестала  быть  хозяйкой  положения  и  не  могу  контролировать  ситуацию.В  квартире  три  или  четыре  небольших  комнатенки, и  везде  вместо  кроватей – циновки. Оказывается, узбеки  спят  на  полу, я  этого  раньше  не  знала. Правда, в  самой  дальней  комнате  стояла  одна-единственная, но  широченная  никелированная  кровать  с  шариками.
     На  низкое  деревянное  возвышение  вместо  стола  индеец  поставил  бутылку  марочного  вина  и  вазочку  с  шоколадными  конфетами  “Спутник”. Шевхат  шелестит  фантиками, разворачивает  конфеты  и  полуобернутые, как  мороженое, подает  мне. Мы  выпиваем  по  бокалу  за  знакомство, потом  по  второму – за  успех. Жуем  конфеты. Шевхат  несмело  пытается  обнять  меня, но  я  уво-рачиваюсь.
     –Ты  замужем? – неожиданно  спрашивает  Шевхат.
     –Давай  оставим  эти  темы…
     –Так  чего  ты  боишься? Я  один  буду. Тот  спит.
     –Шевхат, понимаешь, я  не  такая.
     –Я  тоже  не  такой…
     Шевхат  стал  передо  мной  на  колени…
     –Только  не  на  полу, Шевхат, – согласилась  я. – На  кровать  ляжем…
     В  постели  узбек  меня  совсем  разочаровал, да  и  не  собиралась  я  с  ним  спать, а  действовала  по  принципу: если  изнасилование  неизбежно, расслабься  и  получи  максимум  удовольствия.
     Поспали  мы  совсем  не  долго. Только  стало  светать, я  растормошила  Шевхата:
     –В  Душанбе  опаздаешь!
     –Точно, – его  будто  током  ударило. – Поехали!
     Договорились, что  он  мне  позвонит  в  Одессу. Зачем? Но  он  не  позвонит. И  не  позвонил. За-чем  соблюдать  правила  приличия?
     Я  пошла  в  музей  искусств. Там  как  раз  экспонировалась  коллекция  Леже. Полюбовалась  французкими  импрессионистами, дальше  что? Так  тебе  и  надо, дура, в  следующий  раз  не  бу-дешь  ни  с  того, ни  с  сего  срываться  с  кем-то  там  поругавшись.
     В  аэропорту  я  без  проблем  купила  билет, но  до  отправления  самолета  оставалось  три  часа, на  экскурсию  по  городу  я  уже  съездила, возвращаться  в  центр  не  хотелось – устала. Читать  то-же  не  хотелось, плов  я  в  кафе  поела, что  делать? Как  убить  время?
     …Наверное, я  задремала  в  мягком  кресле  зала  ожидания.
     –Вам  куда, девушка? – разбудил  меня  громкий  голос  прямо  над  ухом.
     Я  открыла  глаза  и  встрепенулась. Передо  мной – старый  жирный  узбек.
      –Вы  у  всех  это  спрашиваете?
      –Чего  Вы  злитесь? Я, например, в  Фергану  лечу.
      –Очень  приятно. И не  все  ли  равно  Вам,  куда  я  лечу. Какая  разница?
      –Вместе  полетим.
      –Почему   Вы  так  решили? Вам  же  по-моему  в  Фергану?
      –Неважно. Полечу  в  Фергану  через  “какую  разницу”… Я  с  тобой  быть  хочу, понимаешь… Мне  все  равно, куда  лететь.
      Ох, ничего  себе. Так  сразу. И  не  стесняется. Если  б  молодой  еще, а  то  пузатый, лысый, про-тивный, наверное, дедушка  уже, и  туда  же…
      –А  может, ну  их  эти  самолеты, – продолжал, как  ни  в  чем  не  бывало, старик, – они  так  ча-сто  бьются… Я  билет  мигом  сдам… У  меня  в  кассе  знакомые… В  Ташкенте  останемся… Хо-рошо  время  проведем… Не  пожалеешь… Как  тебя  зовут?
     –Аня.
     –А  меня  Азим… Я  тебя  не  обижу, не  бойся: буду  нежным, и  денег  дам…
     –Не  поняла.
     –Вобщем, будешь  довольна. Накормлю  и  обласкаю – закачаешься. Я  умею… У  меня  есть  “Камасутра”.
     От  смеха  я  едва  сдерживалась.
     –Давай, Анюта, решайся, – убалтывает  узбек. – Будешь  сама  потом  в  гости  проситься. Я  тебя  в  “Ташкент”  поведу…
     “Для  него  там  места  есть”, – подумала  я.
      –Боишься? Ну, тогда  в  ресторан – для  начала…
      –Спасибо, я  только  поела.
      –Посидим, поговорим, выпьем.
      –Нет.
      –Понимаешь, среди  ночи  просыпаюсь – стоит. Железный. Я  туда-сюда, ворочаюсь  с  боку  на  бок. Стоит – не  уснуть. Ну  что  мне  делать? Отрубить?! Отрублю. Как  скажешь…
     Я  не  знала, что  ответить.
     –Аня, ты  пожалеешь, – уговаривал  Азим. – Ты  себя  обкрадываешь. Зачем  домой  торопиться? Кто  тебя  ждет? Муж? Мама? Подождут. Для  себя  жить  надо.
     –Понимаю, – ответила  я. – Только  я  сама  мама.
     –Тогда  другое  дело, – сразу  переменил  тон  Азим. – Конечно, езжай. Детей  любить  надо. Де-нег  на  билет  хватит? – Азим  незаметно  сует  в  задний  карман  моих   джинсов  фиолетовую  бу-мажку.
     –Что  Вы  делаете, Азим? Не  надо, – возмущаюсь  я, однако  двадцатипятирублевку   отдавать  медлю.
     –Ты  мне  понравилась. Узбеки – народ  гостеприимный, – повторяет  он  слова  Шевхата. – При-езжай, когда  сын  вырастет. Пусть  растет  аксакалом! Счастливо  тебе!
     Азим   грузно  поднимается  и   уходит, и  тут  же, как  по  заказу, объявляют  посадку  на  мой  рейс. В  темном  салоне  я  плюхнулась  на  первое  попавшееся  сидение, хотя  люблю  у  окна.
     –Девушка, Вы  из  Ташкента  или  из  Дели  летите?
     Начинается?! Щуплый  плосколицый  сосед. Их  участливое  гостеприимство  не  отличается  от  нахальства.
      –Любопытство – не  порок, а  большое  свинство, – злюсь  я.
      –Да  не  кипятись  ты! Чего  отворачиваешься? – смеется  парень, лица  которого  я  толком  не  разглядела. – С  Урала  я, с  Урала. Русский, не  узбек, просто  глаза  черные, а  так – кацап  натура-льный. Напугали  тебя  узбеки. Они  гостей  любят, – в  третий  раз  я  услышала  эту  дефективную  фразу. – Надо  вести  себя  уверенней, понимаешь! – продолжал  поучать  воздушный  попутчик. – Ты  же  не  наблюдаешь  за  собой… А  когда  приезжаешь  в  незнакомое  место, невольно  рассмат-риваешь  все, оглядываешься, идешь  медленней… Со  стороны  заметно… Я  же, как  приехал  в  Среднюю  Азию, сразу  решил  перемешаться  с  толпой…
     “Как  Кастанеда”, – подумала  я.
      –…Тюбетейку  купил, подстригся, загорел  немного… Вообще, я  только-только  из  тюрьмы… Еще  не  обустроился… Но  деньги  пока  есть… Давай  с  тобой  работать  вместе…
     –В  чем  это  заключается?
     –Элементарно. Ты  заходишь  в  кафе, снимаешь  богатенького, ведешь  якобы  к  себе, я  из  под-воротни  его  чем-нибудь  оглушаю, и  деньги  поровну. Идет?
      Я  поежилась. Кого  только  не  встретишь  в  самолете?
      –Я  спешу  к  сыну…
      –Понятно, – разочарованно  протянул  Юра. – Ладно, попробую  один…
      –Не  боишься  опять  в  тюрьму?
      –Ха-ха-ха… Я  только  об  этом  и  мечтаю. Тюрьма – мой  дом  родной… И  я  всегда  знаю, что  рано  или  поздно  туда  вернусь. А  если  честно, то  мне  страшно  жить  на  воле. Я… – Юра  на  секунду  задумался…– Я  здесь, как  иностранец… Ничего  не  понимаю, не  знаю, как  жить… Я – с  четырнадцати  лет  по  тюрьмам. В  детстве  в  колонию  попал, угнали  с  ребятами  мотоцикл… С  тех  пор  почти  не  выхожу  из   них. Я  на  свободе, как  в  отпуске, – месяц, два, не  больше, только  и  жду, чтоб  меня  опять  поймали, домой  вернули.
     Юра  достал  дорожные  карты. Так  мы  и  долетели, играя  в  дурака.
     Юра  опасался  опаздать  на  электричку. Почему-то  он   местом  своих  грабежей  выбрал  Киши-нев.
     –До  свидания, Анюта, – попрощался  со  мной  Юра  у  траппа. – Может, еще  увидимся…
     –Счастливо  тебе, Юра! – ответила  я  ему. А  что  я  еще  могла  сказать?! – Будь  осторожен! Не  поминай  лихом! Спасибо  за  компанию… И  за  то, что  ты  не  оказался  узбеком… – улыбнув-шись, добавила  я. – А  черную  икру  в  самолете  я  ела  впервые, между  прочим.
      –Так  он  же  международный, – буркнул  Юра.
      –Может, когда-нибудь  полетим  в  Среднюю Азию  вместе, но  только  когда-нибудь, не  сейчас, – забросила  я  удочку.
     –Все  может  быть! Удачи  тебе, Анюта, – мой  зек  быстро  ушел, размахивая  крошечным  чемо-данчиком, – гладко  выбритый, в  новом  выутюженном  костюмчике, в  экзотичной  тюбетейке, ну, кто  скажет, что  это  грабитель?
     На  этом  и  окончилось  мое  первое  путешествие  в  Среднюю  Азию…
     –А  было  второе? – спросил  БИБИ.
     –И  второе, и  третье… – ответила  Аня. – Но  о  них  в  следующий  раз…
     Немного  помолчав, Аня  спросила  с  вызовом:
     –Как  Вам  моя  “телега”, – ожидая  похвалы.
     –Классная  телега, – тихо  отозвался  викинг.
     –Это  еще  что?! – пренебрежительно  скривилась  Чебурашка, наверное, потому, что  ее  прекра-сный  викинг  похвалил  Аню. – А  вот, к  примеру, вы  знаете, когда  я  впервые  перешла  границу?
     –Нет, не  знаем, – сказал  Артем.
     –А  какую  границу: русско-украинскую  или  армяно-грузинскую? – подколол  Сережка  Бонда-ренко.
     –Натуральную, – вызверилась  на  него  Чебурашка. – Русско-румынскую, которая  по  Дунаю  проходит  и  охраняется…
     –Ну, сказани, сказани, чего  ты  там  натворила, и  сколько  тебе  тогда  было  лет? – поддразнил  ее  викинг.
     –Я – интернатская. Убоище   наше  находилось  в  Измаиле, на  самом  берегу  реки. За  нами  ни-кто  не  смотрел, гуляй – не  хочу. Мамаша  моя  алкоголичка  все  равно  в  Одессе, так  что  далеко  не  убегу. Мы  с  девочками  в  лесу  в  прятки  играли. Девять  лет  мне  было. Там  мост  через  Ду-най  металлический, незаметный  такой, покрашен  в  защитный  цвет. И  я  на  нем  решила  спрята-ться. Мне  повезло: никто  не  задержал  и  проволока  была  обесточена. Я  оказалась  в  Румынии, в  румынском  лесу, точно  таком  же, как  наш. Взрослый  мог  таким  макаром  попросить  политичес-кого  убежища, а  я  что? Уснула  под  дубом… нашли  пограничники. Ничего  им  не  было, на гауп-вахту  не  попали. Влетело  воспитателям. Я  часто  убегала  из  интерната, у  меня  даже  нет  свиде-тельства  об  окончании  восьмилетки. Помню, лет  четырнадцать  мне  было. В  интернате  я  еще  числилась, но  была  дома  на  летних  каникулах, викинг, ты  можешь  не  слушать, мать  пила  силь-но, жила  тогда  с  четвертым  мужем, а  я  встречалась  с  шестнадцатилетним  парнишкой, евреем  из  приличной  семьи, он  в  музучилище  занимался, на  скрипке  играл, ну  и  любовь  у  нас  с  ним, блин, Ромео  и  Джульетта  с  понтом  под  зонтом. Короче, застукала  нас  моя  мамаша, пьяная  в  драбадан, и  Марика  за  шкирку:
      –Гад! Мою  дочь  позорить! Мою  родную  дочь! Да  я  тебя, щенка, придушу  сейчас  собствен-ными  руками!
     –Тамара  Илинична! Я  люблю  Вашу  дочь, – заикается  бедный  Марик. – Я  женюсь  на  ней!.. Как  только  исполнится  восемнадцать. Вот, увезу  Вашего  котенка  в  Америку, и  больше  Вы  ее  не  увидите…
     –На  залупу  ты  ее  увезешь…
     –Будет  и  то, и  другое, – смеется  воодушевившийся  Марик.
     Я  плакала, я  стыдилась  своей  матери, иногда  она  валялась  на  “Привозе”  пьяной, и  это;все
Видели… Я  ушла  из  дому, плюнув  на  Марика. Он  слишком  зависел  от  родителей, чтобы  как-то  облегчить  мое  положение… И  вот  тусуюсь… – Чебурашка  аппетитно  надкусила  большую  дымящуюся  картошку.
     Артем  достал  американские  сигареты  и  протянул  пачку:
ро     –Кто  хочет?
     Аня  вытащила  одну  и  прикурила  у  костра.
     –Курить  вредно, – изрек  викинг. – Я, например, пью, колюсь, но  не  курю.
     –Но  это  как  сказать, – вмешался  Боря  Телегин. – Аня, помнишь  Андрюшу  Темникова?
     –Конечно. Он  же  со  мной  в  одном  семинаре. Пишет  сказки.
     –Правильно, – подтвердил  Боря. – Философские  сказки  на  восточный  лад. И  ложится  спать  в  пять  утра.
    –Попив  чаю! – смеется  Аня.
    –Ты  чего?
     –А  я  вспомнила  роман  века  Леонидаса  Яцинявичюса: “Чай  в  пять  утра!” Насчет  Темникова  ты  прав, Боря, он  всю  ночь  бродит  по  общежитскому  коридору  с  длиннющей  трубкой: табачок  потягивает  и  размышляет  о  смысле  жизни.
     –Так  ты  знаешь, – перебивает  Телегин  Свистунову, – что  его  первая  профессия – врач. Сначала  врач, а  потом  писатель, как  Булгаков. Так  вот, Андрюшка  Темников  как-то  всем  в  ку-хне  говорил:
     –Курите, пока  курится. Если  курить  хочется, значит  организму  табак  требуется, и  не  надо  себя  сдерживать. Я  знал  одного  моряка, старого   уже, всю  жизнь – полторы  пачки  в  день, и  вдруг  в  восемьдесят  лет  решил  бросить. Бросил, и  стал  болеть: голова  кружится, общая  сла-бость, давление  снизилось… Повезло  ему, что  опытный  участковый  попался – осмотрел  его  и  вдруг  спрашивает:
     –Вы  случайно  не  бросили  курить  недавно?
     –Да, бросил.
     –Значит, курите, как  и  раньше, старому  организму  сложно  перестраиваться.
     Мужик  шмалит  по-прежнему, до  сих  пор  жив, за  90  ему.
     –В  роддоме  мне  рассказывали  подобную  историю, –откликнулась  Свистунова. – Баба  одна  хотела  ребенка, а  выносить  не  могла – все  время  выкидыши. Гинекологи  не  знали, что  с  ней  делать, говорили  девять  месяцев  не  вставать  из  постели, она  лежала, но  все  равно… Только  одна  догадалась  спросить:
     –Вы  вообще  курите?
     –Да. Но  когда  узнаю, что  беременна, бросаю.
     Разговор  происходил  после  очередного  выкидыша.
     –Знаете, советую  Вам  в  следующий  раз  не  бросать. Курите, как  и  раньше, как  будто  ничего  не  произошло.
      И  баба  эта  четырехкилограммогого  пацана  выносила, курила  до  самых  родов…
      Было  уже  очень  поздно, хиплагерь  весь  заснул, кроме  этой  бравой  шестерки: Биби, Артема, Телегина  со  Свистуновой  и  Чебурашки  с  викингом.
     –Мы  же  завтра  в  Таллин  собирались, – сказал  Артем. – Проспим, как  пить  дать.
     –Да, – зевая,  подтвердил  Боря  Телегин. – Надо  уже  ложиться. Давайте  договоримся  так: кто  первый  встанет, тот  всех  разбудит.
     –Годится, – сказал  Артем. – Спокойной  ночи.
     –Как?! – удивился  Боря  Телегин. – Ты  разве  не  с  нами  ночуешь?
     –Нет, – твердо  ответил  Артем. – Я  без  “вписки”  не  останусь, найду  себе  убежище, не  беспо-койся, Боря. Я  тут  знаю  почти  всех. – И  тише  добавил, – мне  с  одним  пацанчиком  поговорить  надо… по  поводу  этих  дел, – Артем  выразительно  указал  на  вену… – Ладно, до  встречи  завтра  ранним  утром, – попрощался  еще  раз  Артем.
     Аня  с  Борей  легли, но  от  выпитого  крепкого  чая, почти  чефира, и  долгих  разговоров  Аня  уснуть  не  могла. В  голове  у  нее  прокручивались  многочисленные  встречи  этого  бесконечного  дня, мелькала  разноцветная  сталь  машин, кружились  рижские  готические  башни  разных  форм  и размеров, они  сталкивались  и  рассыпались, и  вновь  возникали, как  в  мультфильме. У  Ани  не-приятно  потели  ладони, дрожали  пальцы  и, конечно  же, замучила  проклятая  межножная  чесот-ка, от  которой  вообще  все  беды  в  жизни. Ане  понравился  викинг, она  встретила  своего  быв-шего  любовника  Сережку  Бондаренко, Артем   разбросанностью  жестов  напоминал  ей  Андрея  Волобуева, да  и  рядом  храпит  мужик… Прямо  анекдот, сколько  дядек  вокруг, а  трахнуться  не  с кем, хоть  ононизмом  занимайся  под  боком  у  сильной  половины, или  вибратор  с  собой  вози.
      “Биби, наверное, меня  сейчас  даже  обнять  боится, – со  смешком  думала  Аня. – У  него – хронический  вениспуг. Да  и  перед  Колей  Ловчановским, и  перед  Борей  Телегиным  неудоб-но  по  разным  причинам: перед  Колей – из-за  Андрея, перед  Борей – из-за  института. По  Бори-ным   правилам, можно  только  с  мужем, остальное – разврат, а  я  не  хочу  выглядеть   в  его  гла-зах  шлюхой… Викинга  Чебурашка  не  отдаст, а  сам  Боря  ни  за  что  жене  не  изменит. Ну, что  мне  делать, как  уснуть?… Проклятые  бедра, внутри  все  набухает, влажнеет, ширится, набрякшие  губы, соприкасаясь  с  клитором, потихонечку  начинают  двигаться, подмахивая  неизвестно кому…            
Но  не  онанировать  же  на  мужике?! А  межножный  зуд  не  даст  уснуть  до  утра… А  завтра  дол-гая  трудная  дорога  предстоит, надо  как-нибудь  ухитриться  кончить: палец,  что  ли, туда  засу-нуть  и  потереть  ногу  об  ногу  неслышно, незаметно, чтоб  Боря  не  проснулся”…      
      Совсем  невыспавшуюся  Свистунову  и  сладко  потягивающегося   Телегина  разбудил  Артем.               
     –С   нами  поедет  Иштван  из  Ужгорода, – сообщил  он  им.
     У  Ани  слипались  глаза. Артем  отвел  ее  к  узенькой, но  глубокой  и  чистой, довольно  быстрой  хо-лодной  речке, притоке  Даугавы. Умывшись, Аня  почти  проснулась, и  ночные  кошмары  ей  не  вспо-минались.
      В  раннем  лесу  было  хорошо. Восходящее  солнце  освещало  старые  стволы  сосен, и  их  шелуша-щаяся  кора  оранжевела  в  бликах  лучей, как  апельсины. Где-то  высоко  прыгала  белка, мимоходом  сбрасывая  сухую  хвою. Монотонно  стучал  дятел. Птицы  пели  громко  и  вразнобой. Иштван, Артем, Боря  и  Аня  шли  широкой  просекой, оживленно  болтая, им  оставалось  только  затянуть:
                “Ничего  на  свете  лучше  нету,
                Чем  бродить  друзьям  по  белу  свету,
                Тем, кто  дружен, не  страшны  тревоги,
                Нам  любые  дороги  дороги!”
      Вскоре  вышли  на  трассу. В  это  теплое  солнечное  воскресенье  Татры  и  Камазы  не  ездили. Блестящая, как  стальной  прут, трасса  была  пуста. Притаилась  серым  зайцем: “Никуда  Вы  сегод-ня  не  уедете, милые!”
      Аня  в  отчаянии  тормозила  редкие  легковушки, парни  спрятались  в  лесу.
      Наконец-то, остановилась  белая  “Волга”. Дверь   открыла  женщина:
      –Вам  куда?
      –По  дороге…
      Аня  села  на  переднее  сиденье, а  ее  друзья  выскочили  из  лесу.
      Симпатичная    шоферша  испугалась.
     –Успокойтесь, – Аня  чуть  коснулась  ее  плеча. – Мы  не  разбойники, и  даже  не  бременские  музыканты, мы – мирные  хиппи, в  Таллин  едем  попутками…
      –Я  сейчас  в  санаторий  сворачиваю, тут  пятьдесят  километров  всего…
      –Да  хоть  сколько! – пробасил  Артем.
      –Не  бойтесь  Вы, – успокаивала  ее  Аня. – Не  убьем  мы  Вас, не  ограбим – пальцем  не  тро-нем, – в  доказательство  Аня  вытянула  из  своей  сумочки  солидный  бордовый  студенческий  би-лет  литинститута  с  внушительным  штампом  Союза  писателей  СССР. – У  нас нет  денег, и  поэ-тому   мы  путешествуем  автостопом. С  Вами  проедем  50  километров, еще  с  кем-нибудь, так  и  доберемся…
     Наконец, уговорили  шофершу. Она  тихо  тронула. Мужики  развалились  на  заднем  сидении. Артем  достал  толстый  потрепанный  подробный  атлас  автомобильных   дорог  и  углубился  изу-чать  карту: смотрел, как  скорее  добраться  до  Таллина, через  Пярну  или  какой-нибудь  другой  город.
      –О-о, – удивилась  шоферша. – У  Вас  и  атлас  имеется…
      –А  как  же, – улыбнулась  Аня. – Чтобы  не  заблудиться.
      Дорога  была  пуста. За  окном  однообразно  мелькали  сосны. Аня  вспоминала  вчерашний  ве-чер. Чебурашка, оказывается, тоже  из  Одессы. Почему  же  она  не  сказала  ей, что  они  земляки? Почему  с  ней  не  хотелось  откровеничать?
     …Напуганная   шоферша  высадила  бравую  хипчетверку  возле  пивбара. Естественно, каждый  заказал  себе  по  бокалу  пива – в  карманах  бренчала  вчерашняя  подзаборная  мелочь. После, зах-мелевшие, побежали  на  пляж. Вода  была  темной  и  холодной. В  хмурое  белое  море  полезли  только  Боря  с  Аней. Артем  был  простужен, а  Иштван  стеснялся  своих  семейных  трусов. У  Ани  свела  ногу  судорога. “Такая  вода  у  нас  в  Одессе  в  начале  марта”, –  подумала  она. Здесь  же, на  Севере  дно  было  мелким, но  песчанным, пенящиеся  гребешки  небольших  желтоватых  волн  обжигали  холодом. Аня  перепрыгивала  их, как  маленькая, а  иногда  ныряла  в  наступаю-щую  волну. Ледяная  вода  приятно  морозила  после  выпитого  и  почти  бессонной  ночи. Аня  ог-лянулась: они  с  Борей  были  единственными, кто  рискнул  войти  в  море, хотя  на  пляже  было  много  отдыхающих. Дамы  в  длинных  вязанных  кофтах, мужчины – в  плотных  свитерах: все  усиленно  искали  янтарь.
      Боря  заботливо  растер  Аню. Боялся, чтоб  не  простудилась, потом  возиться  с  ней  в  пути. Они  быстро  оделись  и  стали  выходить  опять  к  трассе. Боря  с  Иштваном  заспорили: предатель  Богдан  Хмельницкий  или  освободитель? А  Аня  сейчас  зло  завидовала  мужскому  полу, могуще-му  преспокойненько  отлить  под  любой  толстой  сосной. А  ей  что  делать? Прибрежный  сосно-вый  лес  редкий, далеко  просматривающийся, людей  здесь  сейчас  много, воскресенье, неудобно.
     –Давайте  станем  в  кружок, закроем  Аню, – предложил  Иштван. – А  ты  посередине  быстре-нько  так  присядешь, стянешь  трусики… и  никто  ничего  не  заметит.
     Так  в  конце  концов  и  сделали.
     Чтобы  на  трассе  долго  не  торчать, разбились  по  парам: Аня  с  Борей  и  Артем  с  Иштваном. На  всякий  случай  забили  стрелку  на  завтрашний  полдень  в  Таллине, в  одной  из  центральных  кофеен, кажется, она  так  “Таллин”  и  называлась. Аня  с  Борей  остановились, а  Иштван  с  Арте-мом  ушли  вперед. И  сразу  же  первую  парочку  подобрал  грузовик… Потом  обгоняли  друг  дру-га  на  разных  машинах, просили  шоферов  победно  сигналить, когда  Боря  с  Аней  обходили  Ар-тема  с  Иштваном  или  наоборот.
     Неожиданно  встретились  в  Пярну. В  этом  тихом  курортном  местечке, на  широком  пустын-ном  пляже  так  одухотворенно  играл  духовой  оркестр, что  Аня  с  Борей  невольно  сбросили  су-мки-рюкзаки  и  остановились  послушать. Казалось, они  попали  в  дореволюционные  времена, во  времена  маленького  Мандельштама. Аня  вспомнила  его  коротенькие  рассказики  “Финляндия”, “Хаос  иудейский”  и  другие, где  он  описывает  Рижское  взморье.
      Танго  сменялись  вальсами, Аня  с  Борей  думали  каждый  о  своем, они  подошли  к  оркестру  первыми  и  не  заметили, как  подходили  люди  еще… Сзади  пересмеивались  Артем  с  Иштваном, но  Аня  с  Борей  их  не  замечали. Наконец, Артем  поставил  Боре  козьи  рожки, пальцами, Боря  не   замечал, потом  оленьи, ладонями, Боря  не  замечал, потом  Иштван  спросил  Аню:
     –Тут  олень  не  пробегал?
     И  все  рассмеялись.
     –Давайте  зайдем  к  Давиду  Самойлову, – предложил  Артем. – Почитаем  ему  стихи, может, он  нас  покормит.
       –Годится, – обрадовался  Боря. – Мне  море  аппетит  нагоняет. Артем – ты  гений.
       Адреса  они, конечно, не  знали  и  пошли  наугад. Шли  долго, по  дороге, как  назло, попада-лись  только  прибалты, которые  никогда  не  слышали  о  таком  руском  поэте, а  может  просто  не  хотели  разговаривать  с  русскими.
     Думали  уже  выходить  на  трассу, но  Артем  увидел  за  забором  большие  светло-зеленые  яб-локи, зеленые, но  мягкие, видно  такой  сорт, стал  рвать  и  складывать  за  пазуху.
     Вышла  сердитая  некрасивая  женщина  неопределенного  возраста, наорала  на  всех, прогнала, и  именно  этот  участок  оказался  дачей  Давида  Самойлова. Поэты  начинающие  обворовали  поэ-та   прославленного, оборвали  у  него  пол-яблони. Заходить  теперь  уже  было  неудобно, и  воло-сатые, хрустя  яблоками, поехали  дальше.
     Был  конец  июня, белые  ночи  прошли, но  часов  до  двух-трех  сохранялись  ясные  светло-се-рые  сумерки.
      Артем  с  Иштваном  уехали  раньше, а  Аня  с  Борей  вернулись  к  оркестру, как  к  очковой  змее. Музыканты  играли  по-прежнему, будто  им  не  было  холодно. Только  сейчас  Аня  разгля-дела  странное  разделение, которого  никогда  не  было  на  Юге, удивительные  таблички  со  стрел-ками: “женский  пляж” – влево, “мужской  пляж” – вправо, хотя  ни  на  том, ни  на  другом  не  было  ни  единого  человека.
     Аня  боялась  идти  на  женский  пляж  одна, а  Боря  за  эту  не  совсем  понятную  перегородку  ступать  не  решался. После  долгих  споров  и  пререканий  Аня  сбегала  с  флягой  к  фонтанчику  с  пресной  водой, и  они  уселись  ужинать  консервами  и  хлебом  на  нейтральной  территории. Кон-сервы  Боря  взял  из  Москвы, а  белый  батон  они  купили  на  все  ту   же  мелочь, собранную  у  Собора. Ну  и  сделали  себе  бутерброды, и  запивали  водой  из  фляги.
     Ане  казалось, что  она  путешествует  уже  вечность, что  она  никогда  больше  не  попадет  в  Москву, а  тем  более  домой, никогда  не  увидит  Руслана. В  самом  же  деле  прошло  всего  три  или  четыре  дня. И  Аню  в  этой  поездке  добивал  не  голод  и  недосыпание, а  отсутствие  ванной. Дома  она  купалась  два  раза  в  день: утром  и  вечером.
     Слава  Богу, что  была  задержка  с  месячными. Аня  не  волновалась, повода  не  было, но  если  бы  потекло, тогда  вообще  крышка!
     В  следующий  раз  так  и  случилось. “Гоп-стоп”  был  по  Белоруссии. Аня  с  Борей  ходили-бродили  по  городам  и  весям, по  Пинскам, Минскам, монастырям, по  Блоковским  местам, по  де-ревянным  крохотным  церквям, в  одну  из  которых, по  преданию, приплыли  по  речке  два  каме-нных  креста, нигде  необтесанных. Аня  видела  эти  кресты, к  ним  действительно  не  прикасалась  человеческая  рука!
     Да, так  тогда  у  нее  начались  месячные  на  второй  день  вояжа. Боря  выгонял  Аню  из  церк-ви, но  ей  тоже  хотелось  хотя  бы  в  дверях  постоять, если  уж  в  храм  нельзя  заходить  нечистой  женщине.
     Позже  Аня  узнала – Боря  перегибал  палку. Священник, отец  Георгий, что  служит  на  Сретен-ке  объяснил   ей: присутствие  в  храме  в  эти  дни  не  запрещено, причащаться  нельзя, к  алтарю  подходить, а  на  проповеди  присутствовать  можно.
     Но  это  было  потом, а  сейчас  Аня  с  Борей  были  в  Пярну, а  не  в  Белоруссии, и  собирались  ехать  в  Таллин, а  на  часах  была  половина  двенадцатого.
     Они  решили  немного  отъехать  от  Пярну  и  возле  какой-нибудь  речки  или  озера  поставить  палатку  на  ночь. Дошли  до  последнего  дома, еще  немного, и  до  перекрестка – тут  начиналась  трасса. Было  светло, безветренно, пустынно, и  ни  одной  машины.
     –Минут  десять-пятнадцать  поголосуем, – сказал  Боря, – если  ничего  не  появится, будем  здесь  спать.
     Прошло  минут двадцать. Дорога  была  пуста  по-прежнему. Аня  с  Борей  медленно  шли  по  обочине. Боря  присматривал  место… Невесть  откуда  выскочившая  ярко-синяя  “Лада”  притор-мозила  сама. Аня  с  Борей, увлеченные  поисками  ночлега, ее  не  заметили.
     –В  сторону  Таллина? – спросил  Боря.
     –Я  в  Таллин  еду. Садитесь, – ответил  шофер.
     –Не  придется  ли  Вам  останавливаться  на  ночь? – поинтересовалась  Аня.
     –Что  Вы? Засветло  доберемся. Я  всегда  так  выезжаю. Люблю  пустоту… Безлюдную и  безма-шинную    трассу. Да… Вот  только  уснуть  страшно… Поэтому  я  вас  и  взял… Начну  клевать  носом, стукнешь  по  плечу, – попросил  он  Аню. Она  сидела  ближе.
     Они  летели  почти  на  120  км/час  в  светлых  сумерках, в  незнакомом  месте, а  вокруг  никого:          
ни  машин, ни  людей, ни  пасущихся  коров… Если  полчаса  назад  у  Ани  слипались  глаза, и  она  мечтала  поскорее  забраться  в  палатку  и  бухнуться  на  резиновый  матрас, то теперь  сон  как  ру-кой  сняло. Ей  казалось, будто  она  и  не  на  Земле  вовсе, а  на  Марсе  или  на  другой  дальней  планете, где  они – единственные  дышащие  существа. Примерно  такое  же  чувство  она  ис-пытывала, когда  с  махачкалинским  Джабраилом  забралась  на  Тарки, но  там  это  недолго  дли-лось – перебили  его, вернув  в  реальность, сопливые  замурзанные   мальчишки, стреляющие  сорок  и  знающие  законы  Шариата.
     Сейчас  Боря  дремал, шофер-эстонец  доброжелательно  молчал, а  Ане  грезилось, что  его  но-вая  чистенькая  “Лада”  вдруг, как  в  “Фантомасе”, выпустит  крылья  и  воспарит! И  Аня  устреми-тся  ввысь, навстречу  отлетевшей  душе  Андрея, Колунцева, Высоцкого…
     Боря  встрепенулся  уже  под  Таллином. В  черте  города  нельзя  палатку  раскладывать. Аня  с  Борей  вышли  из  теплой  машины  в  предутренний  холод. Спали  недолго. Первым  рейсовым  ав-тобусом  добрались  до  центра. Побродили  по  рассветному  городу,глядя  на  шпили, теряющиеся  в   тумане.               
     В  условленное  время  встретились  в  кофейне  с  Артемом  и  Иштваном. Боря  на  последние  деньги  угостил  всех  бутербродами  и  кофе, а  потом  Артем, на  секунду  выскочив  из  кофейни, стрельнул  у  прохожего  рубль  и  пригласил  всех  на  обед.               
     Долго  шли  узенькими  закоулочками  с  пестрым  полоскающимся  бельем  над  головами, ныряли  в  проходные  дворы – Артем  вел  к  дешевой  столовке.
     Сейчас  это  вспоминается, как  “Алиса  в  стране  чудес”: вчетвером  на  рубль  с  мелочью  пообедать! Мелочь  Аня  добавила – выгребла  из  заднего  кармана  джинсов. Она  еще  купила  всем  на  десерт  го-рячие  пончики  с  заварным  кремом  и  сахарной  пудрой. Поели, погуляли, пора  было  выбираться  из  города. Но  Таллин  всех  заворожил. Поднялись  к  Собору, покурили  на  солнышке. Артем  кашлял. Иш-тван, пожалев  его, вмиг  нааскал  пару  рублей  и  повел  всех  в  “Каролину”. Лучшее  лекарство  от  каш-ля – горячее  вино. Винарка-подвал  “Каролина”  была  отделана  под  пещеру  с  медвежьими  шкурами, свечами, дубовыми  столами, скамьями, полумраком. Здесь  подавали  обжигающее  вино  с  миндалем  и  еще  какими-то  приправами – Аня  не  разобрала. От  стакана  такого  горячительного  сразу  кружилась  голова, светлела  душа  и  повышалось   настроение. Друзья  пили  за  расставание. Иштван  настойчиво  приглашал  Аню  в  Ужгород.
      –Некогда, Иштван, – говорила  Аня. – За  сыном  соскучилась. Он  у  меня  в  третий  класс  пе-решел. Сейчас  в  Одессе  у  мамы. Из  Москвы  поеду  прямо  к  ним.
     –Приезжай  с  сыном, –  быстро  перебил  Иштван. – Отдохнешь. У  нас  под  Ужгородом  на  ос-трове  свой  хиплагерь. Как  Гауя. Здорово  там. Рыбы  навалом. В  лесу – кедровые  орешки.Герлы – почти  все  с  детьми. Приезжай,  не  пожалеешь…
      Но  Аня, конечно, не  поехала. Иштвана   она  встретила  через  год  на  Арбате  за  чашкой  кофе. Он  ничуть  не  изменился, тусовался  по-прежнему.
      Заслуга  социализма: без  средств  к  существованию  быть  всегда  одетым, обутым, сытым  и  пьяным. На  то  он  и  социализмом!
      В  постперестройку  Аня  читала  о  перипетиях  театра  на  Таганке  и, не  соглашаясь  с  автором  думала: в  том, что  театр  пуст, виноват  не  режиссер  и  не  его  угасший  талант, и  не  внутриакте-рские  распри, а  повальная  борьба  за  выживание. Сейчас  все  театры  и  кинозалы  пустуют. При  стоимости  хлеба  16  копеек  можно  было  за  лишний  билетик переплатить  втрое-вчетверо. Те-перь  же  многим  и  навязываемый  входной   дорог, и  потом: запретный  плод  сладок.
      Тогда  давно, когда  еда  еще  была  копеечной, Иштван  с  Артемом  решили  немного  пожить  в  Таллине: у  них  здесь  друзья, “вписка”, ширялово – “что  угодно  для  души”… Потом  они  намере-вались  рвануть  в  Питер. Аня   с  Борей  хотели  покататься  по  Эстонии, заехать  в  Тарту – родину  структурализма.
       До  Тарту  они  добрались  быстро  и  без  проблем. Здесь, в  центре  Аню  поразила  архитектур-ная  чистота  и  строгость  старинных  двухэтажных  особнячков. Когда  Боря  только-только  позна-комился  с  Симой, своей  будущей  женой, после  первых  двух-трех  свиданий  она  укатила  на  преддипломную  практику  в  Германию  и  писала  оттуда, что  все  провинциальные  немецкие  го-родишки  похожи  на  прибалтийские  своей  ухоженностью  и аккуратностью, или  наоборот…
     Тартусский  университет  своими  средневековыми  башенками  напоминал  Вильнюсский, Мюн-хенский, Кельнский…
     Аня  с  Борей  погуляли  по  вечернему  лубочному  Тарту  с  петушками, гномиками, с  бравыми  солдатами  и  святыми  на  остроконечных  крышах. Переночевали  в  дальнем  уголке  заросшего  парка. Было  холодно. Боря  прижался  к  Ане.
      –Как  ты  думаешь, почему  Харитонова  не  печатают? – вдруг  спросила  Свистунова  Телегина, вспомнив  московские  дела.
      –Какого  Харитонова  ты  имеешь  в  виду: Марка  или  Евгения?
      –Гомосексуалиста. Евгения.
      –Если  бы  он  этим  занимался, а  писал  о  другом, я  думаю, его  бы  печатали, – размышлял  Боря  вслух.
      –Он  поет  мужскую  любовь, а  эти  тексты  не  проходят, да? – переспросила  Аня.
      –Да.
      –А  как  же  верлибристка  Андрианенко  с  ним  дружила?
      –Он  был  ее  литературным  учителем. Он  Маринку  намного  старше…
      –И  все  же  я  не  могу  представить, как  она  могла  отдать  ребенка  в  Дом  малютки, пусть  и  черного…
      –Они  с  мамой  не  ладят, в  квартире  тесно, денег  нет…
      –Все  равно…
      –Так  его  ж  ее  негр  забрал  и  увез  в Африку. К  своим  родным.
      –Находятся  же  порядочные  папаши. Среди  белых  таких  нет.
      –Анька, давай  спать, завтра  рано  вставать.
      –Спокойной  ночи!
      –Спокойной  ночи!
      Аня  и  Боря  развернулись  друг  к  другу  задницами.
      На  рассвете  они  уехали  в  Выру.
      На  пустой  трассе  им  попалась вертлявая  легковушка, и  в  восемь  утра  они  уже  были  в  ма-леньком  эстонском  местечке, где  на  тысячу   жителей – два  старинных  лютеранских  Собора, ут-ренняя  служба  в  которых  уже  началась. Выру  стоит  на  красивом  чистом  озере. Над  ним  еще  клубился  редкий  утренний  дым, а  вода  была  ледяной.
      Аня  спросила  у  молодой  модной  женщины  с  выпуклым  бюстом  и  ярко  накрашенными  губами, где  здесь  можно  позавтракать.
      –Не  по-нима-ю, – отрицательно  мотнула  головой  та.
      Аня  спросила  подряд  старика, двух  куда-то  бегущих  мужчин  и  подростка, пасущего  козу. От  всех  она  слышала  один  ответ: “Не  понимаю!”
      Тогда  Боря, улыбаясь, подошел  к  восемнадцатилетней  девушке с  распущенными  волосами. Но  и  она  с  милой  ответной  улыбкой  качала  головой.
      –Приплыли, – обреченно  сказал  Боря. – Мы  заехали  в  ту  часть   Эстонии, где  никто  не  зна-ет  русского  языка.
      –Успокойся, Боря, – сказала  Аня. – Все  они  прекрасно  понимают. Просто, видя, что  мы  русские, они  не  желают  с  нами  разговаривать.
      Но  и  Аня  оказалась  неправа. Прав  был  Боря.
      После  некоторых  препирательств   Аня, наконец, подошла  к  пожилой  женщине  в  аккуратно  повязанном  темно-синем  платочке, располневшей, с  обвислым  лицом, но  живыми  глазами. Аня  спросила  у  нее то, что  у  всех  спрашивала. Сначала  она  покачала  головой  и  собиралась  идти. Тогда  Аня  пальцами  в  воздухе  обрисовала  чашку  и  блюдце, показала  бутерброд, запихиваемый  в  рот.
      –А-а-а, – тут  же  приветливо  улыбнулась  тетка  и  указала  на  маленький  одноэтажный  до-мик, где  на  цепи  болтался  квадратик  с  нарисованными  ножом  и  вилкой, Аня  и  Боря  могли  и  сами  заметить. Дверь  кафе  была  открыта  настежь. Большие, почти  на  всю  стену  окна  плотно  завешены  тяжелыми  темно-красными  шторами, низкие  столики  с  белыми  отглаженными  скате-ртями  и  букетами  полевых  цветов  в  сверкающих  вазочках  под  хрусталь, мягкие  красные  крес-ла, тихая  музыка, а  на  стойке  какой  еды  только  нет! У  Ани  с  Борей  глаза  разбежались… И  все  так  дешево! Путешественники  долго  спорили, не  зная  что  заказать. Потом  облегченно  плю-хнулись  в  кресла. Наевшись  горячих  бутербродов  и  выпив  кофе, Аня  и  Боря  повеселели. Свис-тунова   вытащила  сигарету. На  их  столике  стояла  перламутровая  пепельница  в  виде  обезьяны. Умостившись  поудобнее, она  почти  утонула  в  мягком  кресле  и  зажгла  вторую  сигарету. Боря  заказал  еще  кофе. Так  они  сидели  довольно  долго. Не  хотелось  отсюда  уходить. Вообще  нику-да  не  хотелось  идти, а  тем  более  ехать.
     –Все, Боря, – сказала   Аня. – Надоело  мне  ездить. Я  здесь  остаюсь  навсегда.
     Не  поняв  шутки, Боря  встревожился.
     –У  тебя  сын, Аня. Думай  о  нем.
     –Это  юмор  такой, успокойся, – рассмеявшись, ответила  Аня  и  похлопала  Борю  по  плечу. – Но  уходить  и   впрямь  не  хочется, – тихо  добавила  она.   
     Из  Выру  они  повернули  на  Псков  посмотреть  реку  Великую  и  древний  кремль.
     В  пограничной  деревушке  между  Эстонией  и  Россией  стояла  крохотная  лавчонка, ломящая-ся  от  всевозможных  товаров. Аня  с  Борей  догадались – здесь  обычно  скупались  русские  шофе-ры. Их  тоже  притормозил. По  традиции. Возле  ларька  уже  стояло  машин  двадцать, как  на  ав-тостоянке. Свистуновой  с  Телегиным  магазин  был  ни  к  чему – у  них  не  было  денег. Наверное, они  пожалели  об  этом  единственный  раз   за  всю  поездку. Каких  изысков  здесь  только  не  бы-ло?! А  буквально  через  десять  километров  на  территории  России  все  магазины  были  пусты. Почему  это  так?
      Аня  залезла  на  обвалившуюся, доходящую  ей  по  пояс  стену, древнюю, старинной  кладки, окружающую  когда-то  псковский  кремль, и  маневрировала  по  ней, как  канатоходец. Зацепилась  за  выступавший  кирпич,  порвала  один  босоножек, так  что  по  центру  Пскова  пришлось  топать  босиком.
      Аня  с  Борей  удивлялись  и  возмущались  идиотизмом  планировки  современного  Пскова. Вот  чудом  сохранившаяся  крохотная  церковка  XII  столетия, а  напротив – хрущевка. Дальше – на  за-хламленном  хоздворе  какого-нибудь  захудалого  заводишки  белокаменное  диво  древней  архите-ктуры, а  вокруг – мусорная  свалка. Посмотрели  на  все  это  Телегин  со  Свистуновой  и  расстрои-лись.
     –Айда  на  трассу, – сказал  Боря.
     Все  это  время  Аня  ходила  босиком, и  на  выходе  из  города  вслед  ей  донеслось:
     –Сколько  ты  вколола, подруга?!
     Аня  обернулась.
     Хохотали  местные  алкаши.
     –Не  обращай  внимания, – тихо  сказал  Боря.
      Они, однако, ускорили  шаг  и  вскоре  выбрались  на  шоссе  «Москва-Рига». Застопили  хилый  грузовичок, едущий, как  оказалось, из  Риги  в  Казань  через  Москву. Сев  в  него, они, можно  ска-зать, очутились  дома. Переночевали  вместе  с  водителем  на  берегу  Даугавы, которая  в  России  превращается  в  Двину. Аня  зверски  устала. На  рассвете  нового  дня, разбуженная  пронзитель-ным  гудением  шофера, она  не  могла  подняться. Болели  разбитые, потрескавшиеся  ступни. На  огрубевшем  без  крема  лице, в  уголках  губ  и  под  носом  жгли   язвочки-лихорадки.
      «В  Москве – первым  делом – в  ванну», – мечтала  Аня.
      Боря  тоже  рвался  домой, но  по  другой  причине – пожрать!
      Но  на  подступах  к  долгожданной  златоглавой  неожиданно  для  Ани  скис.
     –Что  случилось? – обеспокоенно  спросила  она  его.
     –Возвращаться  в  такое  пекло  в  бетон, париться  там  целый  день! Давай  выйдем  в  Волокола-мске, я  тебе  монастырь  покажу!
     –Хорошо, – быстро  согласилась  Аня.
     –Тормозните  здесь, пожалуйста, – улыбнувшись, попросила  Аня  шофера. – У  нас  изменился  маршрут.
     –Как  прикажете, – иронично-галантно  расшаркался   шофер. Он  не  понимал  стопщиков, по  его  мнению, бесшабашных  людей  без  царя  в  голове, и  брал  их  только  потому, что  боялся  ус-нуть  в  дороге.
      Старый  грузовик  резко   съехал  на  обочину, и  Свистунова  с  Телегиным  выскочили. Бросив  рюкзак  на  мелкий  нетоптанный  белый  песок  и  быстро  раздевшись, Боря  бросился  в  озеро. Аня  побежала  за  ним. Некоторое  время  после  купания  они  лежали, растянувшись  на  солнце. Потом  Боря  размашистым  уверенным  жестом  вскрыл  банку  тушенки – НЗ;   еще  из  Москвы, благополучно  пролежавший  на  дне  все  путешествие. Наевшись, Боря  задремал, а  Аня  его  стала  засыпать  песком. Уже  торчала  одна  голова – Боря  вскинулся: “Что  ты  делаешь?”
     –А  чем  мне  заняться? – заныла  Аня. – Ты  спишь, читать  нечего…
     –Пошли  в  монастырь.
      Они  долго  забирались  на  гору, солнце  клонилось  к  закату, монастырские  ворота  были  за-перты. Так  и  спустились  ни  с  чем  прямо  на  трассу. Быстро  поймали  легковушку.
     –Ой, что  это, – вскрикнула  Аня.
     В  высокой  траве  валялись  люди: на  спине, на  животе, разбросав  руки-ноги, полусогнувшись, скорчившись. На  неподвижных  лицах – застывшая  боль. Они  лежали, измученные, в  разных  по-зах, на  голой  земле, в  открытом  поле  и, только  приглядевшись  повнимательней, можно  было  понять  что   они – каменные, что  это  так  оригинально  придуман  памятник  Двадцати  восьми  Героям-панфиловцам, стоявшим  насмерть  на  волоколамском  шоссе  и  нашедшим  здесь  свое  преждевременное  последнее  пристанище.
     Новый  водитель, в  отличие  от  предыдущего, не  ехал  в  Москву  и  высадил  стопщиков  возле  Ново-Иерусалимского  монастыря. Свистунова  с  Телегиным  бывали  в  Новом  Иерусалиме  не  раз, поэтому  не  стали  сворачивать   в  Святую  Обитель, а  прямиком  поплелись  на   электричку, хорошо, что  они  в  то  время  здесь  ходили  часто – каждые  пятнадцать  минут.
      В  Москве  Аня  первым  делом  полезла  в  ванну, Боря  сосредоточенно  сооружал  тосты. По-ужинав, попив крепкого  чаю, они  разошлись  по  комнатам – спать. Проснулись  поздно, Аня  еще  позже  Бори. Телегин  опять  возился  с  тостами  на  кухне.
     –Я, наверное, поеду  прямо  в  Одессу, – сказала  ему  Аня.
     –Слушай, а  ты  была  в  Калуге?
     –Н-нет…Не  доводилось…
     –На  Смоленской  дороге  звезды  особенные,– вдруг  сказал  Боря. – Глядя  на  них, Циолковс-кий  сочинял  маршруты  “Земля-Луна”, “Калуга-Марс”, Окуджава – песни… Вот  бы  посмотреть…
     –Опять  стоп! – Аня  расхохоталась. – Так  ты  же  всю  дорогу  ныл, что  никогда, никуда, ни  за  какие  коврижки  таким  макаром  не  поедешь.
     –Мало  ли… А  теперь  отоспался, и  опять  дорожный  зуд…
     –Нет  уж, хватит, – сказала  Аня. – На  следующий  год  планируй  маршрут. Я  за  Русланом  сос-кучилась.
     Через  два  дня, солнечным  утром  Аня  подходила  к  своей  даче, по  дороге  щипая  чужие  фру-кты.
      Не  дойдя  до  дачи, Свистунова  увидела  своего  Руслана, гоняющего  на  большом  велосипеде  “Украина”, ноги – под  рамой  и  вперед! Аня  удивилась: ведь  она  передавала  нормальный  детс-кий  “Школьник”. Дома  выяснилось – на  ставке  украли, долго  купался, нырял. Ладно, пусть  ката-ется  на  “Украине”. Аня  с  трудом  влазила  в  дачные  проблемы. Как  она  была  далека  от  всего  этого?! Она  еще  не  отошла  от  хипповских  тусовок, хаеров, феничек. От  сверкающих  синих  трасс, неуклюжих  теплых  татр  и  рассветной  дымки  над   Даугавой. Ее  раздражало  Русланово:
     –Мама, у  машины  колесо  отлетело, почини! Мама, достань  абрикосу!
     Она  старалась  после  завтрака  забирать  его  на  море – десять  минут  электричкой  в  Лузанов-ку. Там  они  купались  до  обеда, который  варила  Анина  мама. Оттрапезничав, Аня  с  сыном  от-ходили  к  послеобеденному   сну. Просыпались  часов  в  пять  или  шесть, Руслан  тянул  Аню  тру-сить  сливу. Рядом  сам  обрывал  желтую  алычу. Потом  проверяли  малинник – малина  уже  отхо-дила. Во  всяком  случае  Руслан  больше  не  гонял  целыми  днями  на  велосипеде  замурзанный, не  рвал  чужие  груши, не  пропадал  на  ставке.
     Ане  на  даче  было  хорошо, спокойно, но  чесалось. Да  и  сколько  можно  терпеть, в  конце  ко-нцов?! Она  все  чаще  отпрашивалась  у  мамы  в  город, бесконечно  бродила   по  побережью  от  Ланжерона  до  Дачи  Ковалевского, проклиная  неуемный   низ. Шла  босая  по  вылизанному  мо-рем  песку, подбивая  ногами  пену  волн  и  наткнулась  случайно  на  Оксану  Трофимову, давнюю  знакомую  по  литстудии.
     –Слушай, идем  сейчас  к  одному  пацанчику  в  гости, – предложила  та. – Я  с  ним  на  курсах  английского  занималась.
     –Пошли.
     Аня  ожидала  увидеть  Ален  Делона, но  Саша  Серебров  оказался  низеньким, лысым,  с  пузом, выпирающим  из-под  широкого  кожаного  ремня, с  волосатой  грудью. Маленький, плотный, как  боровичок, Ане  он  доходил  до  уха, а  Оксане  был  и  вовсе  по  плечо.
     Июль  месяц, в  городской  квартире  духота  жуткая, в  открытые   форточки  врывается  бензин-ная  вонь. Саша, предупрежденный  звонком, сначала  был  в  белой, глубоко  вырезанной  майке – густая  пышная  поросль  торчала  в  разные  стороны; и  джинсах, а, лихо  открыв  бутылку  шампа-нского  и  наполнив  три  хрустальных  бокала, ненароком  одежду  сбросил, оставшись  в  одних  импортных  шортах, с  разными  там  тесемочками, веревочками, завязочками, кармашками, заклеп-ками…
     Чокнувшись, выпили. Саша  пригласил  Оксану  танцевать. Оксана  была  в  открытой  кофте, и  Саша  стал  целовать  ее  голые  плечи, грудь, до  щек  и  губ  он  не  дотягивался… В  музыкальной  паузе  Саша  открыл  коньяк, и, когда  ополовинили  бутылку, пригласил  танцевать  Аню. Они  кру-жились  в  неуклюжем  дефективном   танце, Аня  не  попадала  в  такт, потом  снова  танцевала  Ок-сана.
     Опьяневшая  Аня  затянулась  длинной  темной  сигаретой. Она  тупо  наблюдала  диковинное  зрелище: губы  Саши  были  точь-в-точь  на  уровне  Оксаниного  соска, он  и  пытался  укусить  ее  за  грудь  через  кофту, шерстяные  руки  кавалера  упорно  сползали  с  талии  на  попу. Наконец, на  попе  и   замерли, резко  ухватив  половинки. Саша  опрокинул  Оксану  на  диван, с  треском  сорвал  юбку, кружевные  белые  трусики, взметнувшись, победно  приземлились  на  дорогом  ковре.
     “Так  нечестно! – психовала  Аня. – А  как  же  я! Я  тоже  ****ься  хочу! Хочу-у  ебать-ся! Я  уже  забыла, что  это  такое… В  последний  раз – в  Москве, на  весенней  сессии… С  Костей… А  вок-руг – постоянно  мужчины. Но  тот  жене  верен, тот  боится  заразиться… То  еще  что-нибудь. Да  что  же  это  такое, в  конце  концов?”
     Саша, разогнавшись, въехал  в  Оксану  и  не  заметил, как  Аня  осторожно  легла  ему  на  спину,
теребя  сзади  его  яйца, елозя  бедрами  по  энергично  двигающейся  заднице, чтобы  он  поскорее  кончил. Но  Саша  специально  сдерживался, опираясь  на  локти  и  уставившись  в  громко  говоря-щий  телек. Вдруг  он  резко  поднялся  и, сбросив  Аню, навалился  на  нее.
     –О-о-о! – застонала  Аня. – Наконец-то! Давай, давай  сильнее. Да  посильнее  же  ты… Режь  ме-ня… Режь. Рви  на  куски… – обезумев, орала  Аня.
     –Я  тоже  хочу-у, – шептала  Оксана. – Я  еще  не  кончила…
     –Будет  и  тебе! – Саша  прыгнул  на  Оксану. – У  нее  бедра  шире.
     Потом  на  Аню. Та  вертче.
     Раз – Оксана, раз – Аня! Вот  кайф! Широко  гуляем!
     Картина, достойная  Микельанджело: лежат  две  голые  бабы, одна  покрупнее, друга  потоньше  и  чуть  ли  не  поперек  них  маленький, крепко  сбитый  мужичок  суетится: то  одной  всовывает, то  другой, раз  одной, раз – второй, медленно  так, методично, в  строгом  порядке.
      Взвизгнув  в  последний  раз, Аня  задрожала  и, кончив, откатилась  к  стенке. “Я  с  вами  боль-ше  не  играю!” Да  и  сколько  ей, изголодавшейся, было  нужно?!
     Оксана  усердней  стала  водить  бедрами, приближаясь  к  заветной  точке. Она  тихонько  поста-нывала, кряхтела  и  вдруг  своими  широкими  обволакивающими  ладонями  стала  гладить  Анины  ноги. Ане  стало  хорошо, и  она  пододвинулась  к  подруге  поближе.
      Оксана, разойдясь, нагнулась  к  Ане  и  стала  быстро  и  сухо  целовать  ее  небольшую  грудь, гладкий  живот, спускаясь  все  ниже  и  ниже…
      Оксана  кончиком  языка  коснулась  Аниной  щели, и  та  улетела. Насколько  нежно  это  дела-ют  женщины!
      Но  все  же  лесбианки  из  Свистуновой  не  получилось  бы.Как  ни  приятно  ей  было  Оксан-кино  тело, она  бы  с ней  никогда  бы  не  смогла  кончить. После  такой  прелюдии  нужен  дубо-вый  член, тогда  все  в  ажуре.
     Саша  смотрел, как  Оксана  гладит, целует  Аню, и  глаза  его  наливались, руки  стали  мелко  трястись, он  чуть  не  разодрал  баб. Бросился  сначала  на  Аню, ****, опершись  на  ладони, как  отжимался, а  Оксана, в  такт  Аниным  ахам, нажимала  на  клитор… И  это  все  длилось  невероят-но  долго… Аня  так  забалдела, что  дальнейшее  ей  вспоминается  смутно: вроде  бы  Саша  резко  от  нее  оторвался  и  врезал  Оксанке  сзади… Та  взвилась: стонала, всхлипывала, ойкала, Аня  на-чала  целовать  ей  плечи, шею, груди.
     Саша  трахал  Оксану  старательно, но  сунул  палец  в  Анькину  скважину  и  щекотал  ее, чтоб  не  скучала. Аня  инерционно  двигалась, обхватив  Сашу  за  задницу, а  Оксана  теперь  целовала  ее… Вдруг  все  трое  одновременно  взвыли  и  отключились.
     Оксана  и  Аня  лежали  в  отрубе  долго, взмокшие, с  широко  раскинутыми  ногами.
      –Промочим  горло? – наконец  прервал  потную  тишину  Саша. И, не  дожидаясь  ответа, вско-чил, натянул  трусы, приготовил  коктейли: теперь  в  них  плавала  большая  слива  и  мелкие  кусоч-ки  лимона. Коктейли  то, что  надо: пьешь, как  оранж, вставляют, как  водка.
     Полуголые  Оксана, Аня  и  Саша  пили  за  знакомство, за  дружбу  и  еще  хрен  знает  за  что. Аня  совсем  захмелела. Саша  включил  телевизор, снова. Передавали  обыкновенные  девятичасо-вые  новости. Как  будто  бы  ничего  не  произошло. Диктор  тихим  монотонным  домашним  голо-сом  говорил, где  что  взорвалось, кто  кого  убил, кто  что  поджег, кто  кого  ограбил  и  изнасило-вал, так  буднично, что  казалось, будто  катастрофы, убийства, насилие – в  порядке  вещей. Так  и  должно  быть.
      –Последняя  новость  на  этот  час, – доносилось  до  Ани  звоном, эхом, издалека. – Разбился  самолет. Погибло  сорок  человек. Подробности  неизвестны. Мы  вам  расскажем  об  этом  в  де-сять  часов. До  свидания.
      “Как  в  детективе, – вяло  подумала  Аня. – Интригуют. Из  всего  выстраивают  сюжет”.
      “Я  каждый  день  перед  сном  смотрю  новости, – думала  Аня. – И  этот  день  для  меня  не  ис-ключение. Но  ведь  этого  не может  быть. Так  мерзко. Зачем  я  сюда  пришла? Зачем  поплелась  за  дурехой  Оксаной? Как  в  помойной  яме. Зачем  я  это  сделала? Так  все  неожиданно… Но  по-сле  этой  гнусности  мир  не  может  остаться  неизменным”.
      Аня  поймала  себя  на  мысли, что, если бы  сейчас  случилось  землетрясение, и  повылетали  бы  стекла, она  бы  не  удивилась. А  классно  было  бы, если  бы  сейчас  грохнулся  весь  Сашкин  хрусталь, множество  изящных  сервизов: кофейных, чайных, китайских, японских, с  замысловатым  орнаментом, из  тонкого  фарфора.
     “Я  в  говне, – изводила  себя  Аня. – Скорее  бы  в  ванну, скорее  бы  смыть  все  это… Как  я  вернусь  к  Руслану? Как  дотронусь  до  него? Нет, на  дачу  я  сегодня   не  поеду. Переночую  в  го-роде. Хорошо, ключ  захватила…”
     В  действительности, Аню  вымазали  не  в  говне, а  в  сперме, и  искупаться  ей  было  необходи-мо, на  даче  это  сделать  сложно, придется  ночевать  в  городе.
     Саша  вывел, чуть  ли  не  вытолкал  шатающихся  девок  из  квартиры, остановил  такси  и  запла-тил  шоферу. Сначала  отвезли  Оксану, ей  ближе, потом  Аню.
      Утром  Саша  позвонил  почему-то  Ане, хотя  вообщем-то  был  Оксанин  знакомый, а  не  ее.
      –Я  хочу  с  тобой  встретиться…
      –С  какой  стати. Мне  некогда. Сын  ждет.
      –Заезжай  вечером. Буду  ждать, – гнул  свое  Саша.
     –Посмотрим, – неопределенно  ответила  Аня  и  положила  трубку.
      …Она  долго  не могла  оттереть  от  себя  этой  дефективной  групповухи, все  участники  были  ей  омерзительны. Разумеется, она  и  не  думала  заезжать  к  Саше.
      … Август  был  на  исходе.
      …Ночи  августа
          Звездой  набиты  нагусто.
      Маяковский   прав. Вечерами  Аня, уложив  Руслана, выходила  покурить. “Небо, как  в  планета-рии, – дивилась  она. – Почему  в  деревнях  и  на  дачах  звезды  ярче  и  гуще?”. Аня, выпуская  струйку  дыма  из  носа, следила  за  падающими  звездами  и  загадывала  желания. Но  ее  желания  не  исполнялись.
      Скоро  опять  Харьков. Круговорот  воды  в  природе. Руслан  за  лето  сильно  вытянулся, заго-рел  до  черноты, мягкие, рассыпающиеся  волосы  у  него – чуть  ли  не  до  плеч. Да, растут  дети, летит  время, давно  ли  в  коляске  лежал, а  Аня  бегала  с  репортажами  к  Александру  Михайло-вичу  Кустовскому, и  все  казалось  таким  неизменным! Это  только  каждый  день  длинный, а  жизнь  коротка! Коротка  и  пролетает  незаметно. Минута  тянется  изжеванной  жвачкой, а  жизнь  пролетает. Что-то тут  не  состыковывается, но  ощущение  такое. Поневоле  задумаешься  о  четвер-том   измерении. Пудовкин  говорил, что  Хлебников  прорвался  в  четвертое  измерение – частью, головой, туловищем – и  уже  увидел, уже  заглянул, пробил  свод  этого  нового  неба. И  на  языке  человеческом  не  мог  рассказать  того, что  увидел. Пробормотал. Стихи  Хлебникова – бормота-ние. Читая  это, Аня  думала, прорвался  ли  их  преподаватель  фольклора  Константин  Кедров  в  четвертое  измерение, утверждая, что  существует  единый  язык – звездный?!         
     Аня  с  Русланом  уехали  тридцать  первого  августа. В  этот  день  в  разные  годы  повесилась  Марина  Цветаева  и  погибла  принцесса  Диана. И, наверное, многие  другие. День  такой.
      Чуть  позже, буквально  через  неделю, приехала  Анина  мама  в  Харьков, и  Аня, сплавив  ей  Руслана, отчалила  в  Москву, на  очередную  сессию. В  этот  раз  Аню  поселили  со  Светкой  Мор-ховой  из  семинара  публицистики, разведенной  бабой  из  Сибири, с  двумя  детьми. О  ней  Аня  когда-то  рассказывала  своей  случайной  попутчице  Ирине, сидя  на  деревянной  некрашенной  скамейке  в  Махачкале  под  устрашающим  копытом  пламенного  революционера   Махача  Даха-даева. У  Светки  был  вяло  текущий  роман  с  поляком  Анджеем  Новаком. Впрочем, роман  Свис-туновой  с  Костей  Удовенко  стал  в  последнее  время  таким  же.
     Пьяный  Костя  налетел  на  Аню  в  коридоре, взял  на  руки, отнес  в  комнату, и, привычно  пор-вав  халат, трахнул. Все  это  напоминало  анекдот: “Маньяк  в  лесу  поймал  женщину, изнасиловал, и  бежать, а  она  его  не  отпускает: “Ты  куда?”
      –Искать  следующую  жертву…
      –Да, может  на  мне  отыграешься…”
      Голый  Костя  по  традиции  взял  гитару  и  негромко, чтобы  не  разбудить  Светку  Морхову, стал  петь  Ане  свои  новые  песни.
     Светка  вроде  бы  спала. Во  всяком  случае, она  долгое  время  лежала  неподвижно. Вдруг  рез-ко  встала, включила  настольную  лампу, накинула  банный  халат  цыплячьего  цвета  и  вышла, де-монстративно  хлопнув  дверью. Она  не  появлялась  до  утра. “Наверное, пошла  к  Анджею”, – ре-шила  Аня.
      Анджей  приносил  из  посольства  пшеничную  водку, и  девчонки  стелились. Не  без  курьезов: Светка – в  туалет, у  Анджея – Милка… Но, несмотря  на  это, поляк  Анджей  Новак  чувствовал  себя  в  центре  России  этаким  суперменом, завоевавшим  многоликую  Москву. Воспоминания  о  ВЛК – наверное, у  Анджея  самые  приятные.
       Вовка  Беспалов  когда-то  под  шафе  в  приливе  русско-польских  братских  чувств:
     –Давай, Андрюшка, я  тебя  вокруг  Москвы  на  велосипеде  покатаю..
     “Умом  Россию  не  понять”…
      Анджей  и  к  Ане  Свистуновой  заезжал, но  общность  натур  мешала  им  стать  любовниками.
      Вскоре  это  понял  и  Анджей, и, когда  Аня  шутливо  грозила  ему, видя  с  очередной: “Все  Светке  доложу”, просил: “Зачем? Не  надо!”
     –Не  буду, не  буду, – снисходила  Аня. – Сама  такая.
     Анджей, встречая  Свистунову  с  часто  меняющимися  партнерами, только  улыбался  и  никогда  не  закладывал  ее.
      Однажды  киряли  вчетвером: Костя  Удовенко, Вовка  Беспалов, Анджей  и  Аня.
     После  пятой  рюмки  Костя  стал  утверждать, что  березки  не  могут  отражаться  в  грязной  лу-же. Набычившийся  багровый  Беспалов  молча  встал, шатаясь  подошел  к  Косте  и  толкнул  его.
      Завязалась  драка. У  обоих – пустые  бутылки  в  руках  с  отбитыми  горлышками.
      Аня  вскрикнула  и  закрыла  лицо  ладонями.
     Анджей  храбро  встал  между  ними.
     –Ребьята, ребьята – вы  оба  правы. И  могут, и  не  могут, это я  вам  честно, как  критик, говорю. Поверьте. Ведь  вы  знаете, бывает  такое, больной  раком  знает, что  у  него  рак, но  не  верит, или  еще  как-то  там. Я  был  знаком  с  мужиком, образованейший  технарь, нестарый  еще, лет  пятьде-сят, может  чуть  больше. У  него  обнаружили  рак  желудка, сделали  операцию, но  метастазы  уже  успели  пойти  по  телу. Он  знал, что  дни  его  сочтены, но  как  бы  забывал  об  этом. Жил  актив-ной  прежней  жизнью: работал, содержал  семью, кормил  детей  и  внуков, сажал  огород, собирал  яблоки, плавал  на  байдарке, катался  на  лыжах, играл  в  шахматы. И  выигрывал – самое  интерес-ное. Причем  этим  неплохо  зарабатывал. И  отшел  легко, что  для  такой  страшной  болезни  стра-нно.
      Анджей  Аниным  однокурсникам  басни  рассказывал  негромко, монотонно, как  проповедь  чи-тал, и  они  вскоре  утихомирились, пришли  в  себя, умылись, причесались  и  мирно  зачадили  “Бе-ломором”. Вваливается  пьяный  Леонидас. Шварк  бутылку  на  стол:
     –Леонидас  Яцинявичюс – второй  писатель  Литвы. Мог  бы  быть  первым, если  б  не  пил!
     Леонидас  сегодня  целый  день  пьет  без  закуси, заглушая  обиду  и  выплевывая  ее  на  всех. Утром  на  конференции  в  ЦДЛ  престарелая  писательница  публично  его  так  назвала. И  он  не  может  успокоиться.
      Ане  Леонидас  напоминает  Раймонда  Паулса. Ростом, акцентом, благородной  сединой, при-стальной  голубизной  глаз.
     –Знаете, зачем  я  приехал  в  Москву?! – витийствует  Леонидас, а  все  примолкли. – Жениться!!! 
Надоело  одному. Первая  жена  с  сыном  укатила  в  Канаду, вторая  забрала  квартиру, я – в  малосемей-ке, третья – ****ь-художница, четвертая – журналистка-проститутка. Хочу  русскую-ю!!!
      Немного  помолчав:
      –Например, тебя  Аня?!
      –Леонидас, у  меня  сын-школьник. Где  он  там  будет  учиться?
      –В  Вильнюсе  никто  не  страдает  из-за  недостатка  русского, – взвился  Леонидас, стукнув  кулаком  по  столу. – Скорее, наоборот!
     На  этой  сессии  Аня, напившись, присоединила  к  своей  коллекции  и  Леонидаса. Теперь  Леонида-су  костюм  с  иголочки  пришлось  поменять  на  потертые  джинсы, чтоб  быть  в  тон  Ане. В  пивную  он  ходил  в  кроссовках  и  футболке, но  в  ЦДЛ  все  равно  выряжается. В  светлый  костюм, хрустящую  белую  сорочку, яркий  широкий  галстук, янтарные  запонки. Только  слоновой  трости  недостает. Пригласил  Аню  на  закрытый  кинопросмотр, она  оделась, как  обычно – в  видавшие  виды  джин-сы  и  темный  незаметно  заштопанный  свитер. Леонидас  весь  звенел, хрустел, щелкал  запонками, сверкал  позолоченной  заколкой  на  темно-бордовом  галстуке. Кажется, и  японский  зонтик  неб-режно  болтался  у  него  на  левой  руке – вместо  трости. Ане  к  нему  страшно  было  прикоснуть-ся.
      Лев  по  зодиаку, Аня  привыкла  царить, но  тут  потерялась. Как  же  навластвуешься  помятой  и  заштопанной  рядом  с  блестящей  шелухой  тонкой  ткани! Она  отставала, смотрела  в  сторону, поминутно  опускала  глаза, словно  искала  что-то, наконец, Леонидас  не  выдержал:
     –Возьми  меня  под  руку!
     Аня  остановилась.
     Леонидас  внимательно  посмотрел  на  нее.
      –Тебе  со  мной  стыдно ходить? Стесняешься  моего  возраста, седины? Да?! Так  ты  так  и  ска-жи!
     Аня  расхохоталась:
     –А  тебе  со  мной  ходить  не  стыдно? Ты  весь  сияешь, а  я – как  из  подвала, где  бухают  из  горлышка…
     –Брось! – теперь  рассмеялся  и  Леонидас. – Мне  это  и  в  голову  не  пришло. Я  думал, ты  моих  лет  стесняешься.
     –Нет, что  ты, – мотнула  головой  Аня  и  осторожно  просунула  свою  тонкую   руку  в  накрах-маленного  Леонидаса.
     Да, веселенькая  была  сессия: переспав  с  Костей, Аня  после  лекций, накачанная  пивом, стуча-лась  к  Риферову, которого  увела  у  Люды. Впрочем, может, и  не  увела – он  совмещал. Аня  обе-дала  с  гостеприимным  Алешкой, поэтом  и  поваром  по  совместительству. Потом  они  отходили  к  послеобеденному  сну. Риферов  тогда  поэму  писал  и  сутками  не  выходил  из  комнаты, не  от-крывал  никому, у  них  с  Аней – условный  стук. Часов  в  пять  Аня  покидала  Риферова, умыва-лась, одевалась  и  выходила  выпить  кофе  в  кофейне  через  дорогу. Потом  читала  в  своей  ком-нате  или  шла  в  театр, а  в  полночь  ехала  в  лифте  к  Леонидасу  на  седьмой  этаж. С  ним  она  расставалась  примерно  в  три  ночи, спускалась  на  свой  третий  этаж, и  у  дверей  ее  332  комна-ты  ее  терпеливо  поджидал  Костя  Удовенко. Круг  замыкался. И  не  восемнадцать  Свистуновой  было – тридцать.
     Ленка  Ляпунова  смеялась:
     –Допрыгаешься, Анюта, до  инфаркта! Вот  так  прямо  в  душе  и  схватит! Зря  жар  свой  на  де-фективных  мужиков  тратишь! Лучше  б  писала!
     Аня   же  отмахивалась  и  ходила  с  Леонидасом, держась  за  пальчики, как  пятнадцатилетние. Почти  каждый  день  они  бывали  в  театрах, выбрались  специально  на  Новодевичье  полюбовать-ся  гениальным  яйцом  Эрнста  Неизвестного.
     Однажды  Аня  забыла  после  двух  бутылок  сухого, что  у  нее  месячные  и  легла  с  Леонида-сом. На  белой  хрустящей  простыне – пятно.
      Леонидас  принес  тазик  с   холодной  водой.
      –Лучше  б  теплой  и  с  порошком, Леонидас, – покачивая  голой  ногой, лениво  протянула  Аня.
     –Называй  меня  Левас, ладно? Так  звала  меня  мама  в  детстве…
     –А  где  она  сейчас? – равнодушно  спросила  Аня.
     –У  меня  умерли  родители. Остался  брат-близнец. Работает  оператором  на  Останкино. Нашу  старую  огромную  родительскую  квартиру  в  центре  Вильнюса  растащили  мои  жены. Теперь  живу  в  однокомнатной  у  черта  на  рогах, хорошо  еще, что  с  телефоном… – Леонидас  улыбну-лся, вспомнив  что-то…
      –Однажды, – медленно  начал  он, – возвращался  откуда-то  пьяный, под  деревом  решил  от-лить, а  тут  менты… Ну, они  так  вежливо  подождали, пока  я  застегну  ширинку, и  под   белы  ручки  меня  в  свой  вездеход… Я  им  удостоверение.
     –Извините, Леонидас, – сразу  откозырнул  один, – садитесь  в  кабину, мы  Вас  домой  отвезем.
     Я  обрадовался. Едем  молча.
     –А  куда  Вас  везти, – спрашивает  второй.
     Я  называю  адрес.
     –Нет, –качает  головой  первый. – Начальник  прибьет. За  то, что  надолго  уехали  со  своего  участка. Мы  бы  рады… Так  что  извините  нас  еще  раз… Мы, правда, не  можем. Выходите, Лео-нидас.
     И  бросили  на  полпути. И  пришлось  мне, в  стельку- в  драбадан, темной  ночью  без  единого  фонаря  топать  пешком  хрен  знает  куда… Кажется, я  под  утро  добрался.
      Аня  улыбнулась.
      “Наверное, сильно  был  пьян  Леонидас, – подумала  она. – Вильнюс – крохотный  городок, центр  за  час  обойдешь, а  до  новостроек, ну, немного  больше. Это – не  Харьков, и  не  Москва, тем  более.Чего  его  менты  не  отвезли, непонятно. Видно, причина  была  в  другом. Но  об  этом  никто  никогда  не  узнает”, – мелькнуло  у  Ани. Но  она  промолчала.
      –Фараоны – фараоны  и  есть, – сказала  Аня. – Идиоты, что  о  них  говорить, правда, Левас? – голая  Аня  поднялась  с  дивана, подошла  к  Леонидасу  и  погладила  его  по  голове. Тыкнула  в  миску  с  замоченной  простыней: “Говорю  тебе, в  теплой  отстирается  быстрее”.
     –Что  ты  понимаешь? – писатель  в  приливе  нежности  чмокнул  Аню  в  щеку  и  глаз. – Я  тебя  старше, я  прожил  больше, слушай  меня! В  холодной  свежая  кровь  быстрее  сворачивается!
      –Мне  и  так  холодно, – поджав  губы, сказала  Аня. – Посмотри, я  дрожу… Вобщем, в  холод-ной  будешь   стирать  сам…
      –Хорошо, – легко  согласился  Леонидас  и  начал  тереть  простынь.
      Аня  завороженно  смотрела, как  милионно  растиражированные  тонкие  ухоженные  пальцы  трут  упорно  неподдающееся  полотно, и  чувствовала  себя  Наполеоном  на  Ватерлоо…
      Леонидас  тер, Аня  смотрела. Некоторое  время  они  молчали.
      –Вату  возьми  в  тумбочке, – наконец, сказал  Леонидас.
      –Ты  и  это  предусмотрел, – съехидничала  Аня.
      –Что  ты! Вата  и  мне  нужна. Просто…
      Аня  оторвала  кусок  ваты, обернула  ее  бинтиком, подложила  и  натянула  новые  французские  трусики, подаренные  ей  Леонидасом. Больше  она  ничего  не надевала. Налила  кофе, взяла  сига-рету  и  вернулась на  диван, умостившись  на  нем  по-турецки.
     Комната  Леонидаса – крахмально-хрустящий  островок, и  Аня  отдыхала  на  нем  от  помойного  быта  общаги  с  обгоревшими  чайниками  без  крышек, щербатыми  чашками, замызганными  алю-миниевыми   ложками, украденными  в  институтской  тошниловке, отклеивающимися  оборванны-ми  обоями. Леонидас, кажется  единственный, как  только  поселился, выписал  у  коменданта  но-вые  обои  и  сам  переклеил.
     Леонидас, наконец, кончил  оттирать  простынь, тщательно  выкрутил  и  развесил  на  батарее. Потом  неспешно  вытер  руки  полотенцем, обнял  Аню  и  поцеловал  в  грудь, в  самый  сосок. Он  начал  пощипывать  кожу, спускаясь  к  животу, но  Аня  оттолкнула  его.
     –Давай  вина  выпьем, я  знаю, у  тебя  есть…
     Леонидас  покорно  полез  в  тумбочку  за  новой  бутылкой.
     Раздался  громкий  стук  в  дверь, как  будто  ногой.
     –Накинь  халат, – бросил  Леонидас. – Я  открою.
     –Ребята, – ворвался  Шипилов. – Ребята, Надька  Геннадьева  под  поезд  бросилась. Поэтесса  с  тремя  детьми, помните? В  куски, разнесло, в  куски, – сокрушался  Шипилов. – Ой, не  могу-у! Да-вайте  я  вам  сыграю  чего-нибудь, – Коля  стал  настраивать  гитару…
   А  у  меня  без  шуму-грому,
   Любимая  ушла  к  другому,
      Я  не  скажу, чтоб  был  я  рад
          И  видимо   пущусь  в  разврат…

 Да, я  ее  любил, наверное,
      Красавицу  свою  неверную…
      Аня  вспомнила, как  когда-то  в  Волоколамске  нашла  на  рельсах  десять  копеек, и  озиралась  вок-руг, может  еще  куда  монетка  закатилась, а  тут  электричка – шаг, крохотный  шажок, и  она  на  другой  стороне. Леты? Стикса? Никто  не  знает… А  Надя  этот  шажок  сделала. Не  побоялась. Зачем? Поняла, что  не  угнаться  за  мужем, что  во  всем, во  всем, в  творчестве, успехе, деньгах, бабах  он  всегда  будет  чуть  впереди. “Меня, конечно, любить  не  за  что, – наверное, так  казалось  Наде  в  ту  от-чаянную  минуту. – Я – дура, бездарь, психопатка, я – плохая  мать, я – не  выношу  одиночества  и  одинока  всегда – даже, когда  на  мне  мужик  лежит  и  шепчет  что-то  ласковое!” Да  и какой  во  всем  этом  смысл? Отто  Вейнингер  написал, что  женщина – раба  либо  ребенка, либо  мужчины  и  застрелился. А  я? У  меня  пистолета  нет.
      –В  чем  смысл  любви, – спрашивал  Владимир  Соловьев  и  отвечал: “Самая  сильная  любовь  ведет  не  к  продолжению  рода, как  следовало  бы, а  к  гибели. Примеры: Ромео  и  Джульетта, Тристан  и  Изольда”…   
        –Бог, – поднимала  глаза  к  небу  Надя. – Скажи, в  чем  смысл  конкретно  моей  жизни? Бог, ты  есть? Скажи… Ты  молчишь. Ты  не  хочешь  со  мной  разговаривать. Тогда  зачем  мне  мучиться. Я  грешила  много  и  согрешу  еще  раз – последний… Любовь  и  голод  правят  миром, жратва  и  ебля  не  оправдывают  существования… Душа, заключенная  в  телесную  оболочку, спит… Я  раз-бужу  свою  душу, я  выдерну  ее  из  жалкого  капризного  тела, требующего  пирожных, спермы  и  испражнений. Я  выпущу, выпущу  свою  душу  на  волю!
     Скорый  поезд  “Москва-Челябинск”  разорвал  Надю  на  куски. Хоронили  в  закрытом  гробу.
     Побледневшая  Аня  Свистунова  представляла  последние  мысли  Нади  и  все  же  не  могла  ус-покоиться. “Красивая, дети, как  же  решилась?” – Аня  хлобыснула  полбутылки  сухого  прямо  из  горлышка.
     –Я, пожалуй, пойду, – сказала  она  Леонидасу. – До  завтра.
     Уже  здорово  пьяная  Аня  бухнулась  в  своей  комнате  на  кровать, но  уснуть  не  могла. Взбу-доражила  ее  Надина  смерть. Поворочалась, поворочалась  и  встала. Включила  свет, подошла  к  письменному  столу, надо  же  что-то  делать? Ей  сегодня  вернули  контрольную  по  зарубежной  литературе – о  Роберте  Бернсе  она  списала  у  Райт-Ковалевой, а  преподавателю  это  не  понра-вилось. Теперь  Аня  собиралась  разобрать  “Особняк” Фолкнера, но  полоумный  Бенджи  с  его  пятнистым  видением  мира  сейчас  ее  мало  трогал, да  и  что  говорить: американская  жизнь  с  ее  драмами  была  далекой  и  морозно-чужой. Аня, сидя  за  письменным  столом  и  куря  сигарету  за  сигаретой, неохотно  пододвинула  к  себе  потрепанный  томик  заокеанского  классика, долго  вер-тела  в  руках  разлинеенную  в  клетку  школьную  общую  тетрадку  в  бордовой  обложке – пыта-лась  писать  о  Бенджи, потом  перечеркнула  все – начала  рассказ  о  Наде  Геннадьевой  без  наз-вания, но  потели  ладони  и  пастик  выскальзывал  из  тонких  пальцев. “Все  равно  я  когда-нибудь  о  ней  напишу, – решила  Аня. – Напишу  большую  толстую  книгу, примерно  такую, как  “ДИН-КА”   Осеевой. Я  свою  книгу  так  и  назову   “НАДЕЖДА”, хотя  никакой  надежды  нам  Надя  не  оставила”. Это  была  последняя  сегодняшняя  мысль  пьяной   Ани  Свистуновой. Совсем  сонная, она  сползла  со  стула  в  постель  и  уснула  одетой.