Глава 8. Особняк
Очертания двухэтажного, посвечивающего окнами во втором этаже, особняка выдвинулись из-за сосен. Мы ехали. Мы мчали по шоссе, упихавшись в савченковский «Ниссан-Патрол», оставив Лысого, Кешу и Баскетболиста нырять в фонтане в поисках драгоценного револьвера. Сашок из РУОПа, понятно, не стал садиться на хвост, чтобы не сорвать операцию. Теперь мы были вдвоем с Алёной в обществе молчаливого Савченко и двух его телоблюстителей. Кон с Аятоллой опростоволосились. Пока они пришли в себя, я уже уработал юных разбойников, великолепно сыграв сцену спасения состоятельного гражданина и его ресторанной пассии. Вызвавшись проводить их до машины, я, вроде, и не напрашивался на продолжение этого приключения. Но Савченко, на которого, видимо, произвели впечатление мои «колотушки», сказал: «Вы не составите мне компанию, молодой человек?» — и гостеприимно пригласил меня в своё авто.
Выскочив из притормозившей возле ворот машины, Кон стал возиться с замком. Залаяла собака.
— Ну, вот мы и приехали, — сказал Савченко.
Мы вышли. Моросил занудливый осенний дождичек, и Алёна, подняв воротник плаща, втягивала в плечи голову, как намокшая птичка на веточке: вся в слезах и губной помаде...
— Проходите, — пропустил даму вперёд в отворившиеся ворота Савченко.
...Перепачканное лицо. Вся в слезах... Тьфу ты, привяжется же такая ерунда. Это всё из репертуара звезды варьете Машеньки. Стоило мне сделать шаг следом за Савченко, как ко мне кинулся громадный дог, похожий на собаку Баскервилей из советского фильма про Шерлока Холмса — Василия Ливанова и доктора Ватсона — Соломина.
— Фу! Крез, фу! — крикнул Аятолла.
Собака Баскервилей, что неслась на меня, рыча и скалясь, вдруг дружелюбно завиляла хвостом и обнюхала штаны томского «челнока», то есть мои...
После дождя и промозглой сырости, в зале, где расторопный Кон быстро раскочегарил камин, было более чем неплохо. Я засел в глубокое кресло в углу. Савченко обхаживал даму. Я изучал апартаменты. На камине стояли старой бронзы подсвечники, очень, кстати, удобные для проламывания голов. На стенах висели картины в хороших багетовых рамах. Здесь я увидел весь цвет сибирского авангарда. Картины были подобраны со вкусом — только то, что идёт на валюту: Рыбаков, Мосиенко, Меньшиков. Картинная галерея как-никак в двух шагах от «комитета», и на вернисажах я бываю. Тем более что живопись — это тоже товар, который косяком уходит за кордон — за кордон, далеко за кордон... Так поется в эмигрантской песенке с джазовым колоритом. Шеф наш, юморя, любил вспоминать молодость: «Сегодня он играет джаз, а завтра родину продаст». По старой гэбэшной привычке генерал недолюбливал джазмэнов и неформалов, которых за приверженность к длинным патлам называл «гривотрясами». Но вдруг наступило время, когда во исполнение юношеских бригадмильских грёз шефа неформал попёр бритоголовый, предпочитающий стрижку «под Котовского» всем остальным. Братки неформалили с таким куражом, что читатели Пастернака, распространители «Пресс-сообщений», бренчальщики бардовских песенок и переписывальщики из тетрадки в тетрадку фельетонных баллад Галича вспоминались шефом с умилительной нежностью. А то после разноса от вышестоящего начальства достанет из сейфа подаренного мною «Доктора Живаго» и цитирует: «Я один — всё тонет в фарисействе. Жизнь прожить — не сцену перейти!» И как заладит насчёт «перегибов», что послушаешь — ну диссидент-шестидесятник, оттаявший и оживший, да и только!
Уставившись в малёванного маслом языческого истукана с налитыми светофорно-красными, огненными глазами, я размышлял, что, быть может, за какой-нибудь из этих картинок, в стеночке, замурован маленький сейфик, в котором... Ведь про какой-то же сейф спрашивал Кеша! У фонтана... Да, да, сейф и вот эти самые блестящие камешки, символ абсолютного богатства, власти, могущества над людьми. Как без них! Горничная, словно сошедшая с картины Данилы Меньшикова ведьмочка, великолепная в своём коротеньком фартучке и сетчатых чулочках, выкатила столик на колёсиках. О, эти скромные постсоветские мафиози!
— За знакомство! — протянул бокал с искристым красным вином, налитым из чёрт-те какой бутылки, Савченко. — Вы просто спасли мне жизнь, Владимир!
— Ну что вы! Пустяки...
— Нет. Я перед вами в долгу. Мои телохранители на этот раз... Ну, вы сами видели. Разве это работа?
— Да там и работы-то было... Для профессионала...
— Был у меня профессионал, но, знаете, характер неуправляемый. Наркотики. В общем, погиб недавно в автокатастрофе...
«Это Ширяев-то в автокатастрофе?! — возмутился наглому вранью засевший во мне, который всегда то иронизировал, то комментировал происходящее, то обличал совершенно в неподходящий момент. — След от киянки на башке, весь в синяках, ссадинах... Ну да у меня своя легенда, у тебя — своя».
— Хороший был парень, — продолжил хозяин. — Спортсмен. Но теперь его похоронили... Кстати, это бывший Алёнин муж, так что и помянуть не грех...
Помянули. Помолчали многозначительно. Даже засевший во мне согласился тяпнуть рюмашку из замысловатой бутылки, впрочем, продолжая дедуктивно мыслить. Бриллиантики-то, поди, вот за этой картинкой с идолом, у которого красные налитые глаза, и таятся. Лежат себе в темноте несгораемого чёрного ящика, куда не проницает ни один солнечный лучик, и всё одно — блестят. Это такой мираж. Грёза. Вот если бы Лысый, Баскетболист и Кеша знали!
— Ну как? Нравится вам у меня? — поймал мой блуждающий по картинам взгляд Савченко.
— У вас очень уютно. И текила растекается по жилам огненным током…
— Текила — это языческий напиток Мезоамерики. Люблю все латиноамериканское. Их темперамент. Их зловещую историю. Кортес. Писарро. Жертвоприношения. Но… Настоящий уют вы почувствуете, когда вернутся из поездки по Штатам жена и дочь. Нина и Галина теперь где-то, наверное, в Нью-Йорке, вместе с Хиллом. Со дня на день должны прилететь... Знаете, моей дочери совершенно неожиданно сделал предложение молодой американский бизнесмен... Они там, кажется, помешались на рашен гёрлз... Теперь Хилл настаивает на том, чтобы Галина перевелась из НГУ в Гарвард. А пока они путешествуют. Бразилия, Мексика, Штаты…
Савченко многозначительно посмотрел на Алёну. Мне показалось странным, что этот старый ловелас столь нежно вспоминает о жене и дочери, когда перед ним «снятая» в ресторане девушка. Или он совершенно в соответствии с представлениями девушек о состоятельных поклонниках, которые должны оказывать им знаки внимания в духе старинных рыцарей, приехал в «Центряк» и чуть не получил заряд из «дробовика» меж лопатками только ради того, чтобы поухаживать?
— Я вот что хотел у вас спросить, — протянул Савченко к каминному огню озябшие руки. — Вы где-то тренировались, что вот так можете?
— Я в Афгане служил, в десанте...
— Кандагар? — будто бы каркнув, отозвался из противоположного угла Аятолла.
— Ага. Кандагар. Душманы. Шурави. Жарища и песок на зубах...
— Толик, я бы на вашем месте пока помолчал, — обернулся Савченко к побитому ухарями из «Кофейни» охраннику. То же самое посоветовал засевший во мне — мне, чуть было не проболтавшемуся насчёт моего участия в штурме дворца Амина. Проговориться на этот счёт — прямой путь к засыпке, ведь дураку известно, что среди штурмовавших дворец через одного были гэбисты. И среди них — мы с Андрюхой.
— Понял, — отрубил Толик-Аятолла, стоя у входных дверей со скрещенными на груди руками, как евнух у входа в сераль.
— Ну а чем занимаетесь? На что живете? Теперь времена сложные, а я мог бы вам предложить неплохую работу и денежную...
— Чем занимаюсь? Да так... Челночу. Денег немного есть...
— Немного — это сколько?
— Ну, лимон-полтора в месяц выходит... Если крутиться...
— Ну а я вам положу три... Соглашайтесь...
Судя по тому, как грозно молчали Толик-Аятолла и Кон, надо было соглашаться.