Полутёмное, промозгло-унылое купе поезда «Севастополь – Москва», куда мы с коллегой – пожилым профессором погрузили свои тела в шестом часу пополудни конца октября.
Устраиваемся, думаем, стоит ли снимать куртки? Организм в некотором стрессе – только что нежился под солнышком, пусть и далеко не летним, и вдруг – бац, и во тьму, почти кромешную, хранящую несвежие следы пребывания тысяч и тысяч бродяг-непосед, бороздящих постсоветское пространство. Пытаюсь подбадривать сама себя маршем славянки, но… Всё равно грустно. И ещё от того, что в этой поездке не встретилось ни одной вдохновляющей сущности. Что-то озабоченность сплошная, зацикленность на житейских проблемах, стеклянные очи, пробки… нет, не на улицах (не Москва), а, похоже, в ушах. Слышимость друг друга близка к нулю. Как и видимость. «Я знаю, что такое ад» – вдруг приходит первая строка будущего стиха. Но я от неё отмахиваюсь как от осы, и упрощая себе задачу, формулирую прозой: ад – это когда тебя никто не слышит. Никто-никто. Абсолютно. И уже никогда А ты обязательно должен сказать, предупредить, излить свою секрецию, иначе разорвёт... Представили? М-м-м-м...
Сели, подперли щеку. Чаю, что ли спросить? В окне какая-то башня кирпично-водонапорная и возле неё кошка пестрая умывается - на тёплом асфальте под золотистым светом. Ей хорошо…
А без таких вот встреч-обменов, инициирующих (или индуцирующих?) поток радостной энергии-синергии, тяжеловато приходится.
Я ими балована, надо сказать. Редкая дорога лежит в обход таких странных, не совсем от мира сего соотечественников. То студенты, космически заряженные телепаты, то поэтессы-феи бродячие, то моряки-подводники сумасшедшие... Живы еще на Руси (включая Севастополь, город русских моряков) чудики непуганые. Не обычные функционеры или одомашненные животные, а на самом деле ЖИВЫЕ люди, с горячими сердцами и не убитыми чувствами, способные подмечать важные мелочи, видеть тонкие связи, проникать в то, что не есть они сами… Хватает. Или, как говорит мой муж, они ко мне сами притягиваются по принципу "подобное к подобному"? Да, это они - свободные радикалы, катализаторы – как угодно, но без них мы давно превратились бы в скрипучие, быстро ржавеющие, счетные механизмы. Определяются такие "блуждающие кометы" мгновенно – по особому свету глаз, по искорке Знания в них, по высоким вибрациям, исходящим от рук и прочих частей тела, по восхитительной адекватности отражений и реакции на колебания эфира. Они как чудесные фонарики, освещающие наш сумеречный путь, разноцветные, озарённые живым внутренним огнём, безрассудные (могут до утра не спать и петь, например, или говорить «о таинственном») и мудрые, потому что им ничего не надо объяснять – долго и нудно… А еще они - вечные, и знают об этом точно.
Так вот, в этой поездке их не было.
Ну, что ж, бывает и на старуху…
И всё же так хотелось бы! Что ж ты, Ангел-попечитель мой, не послал на сей раз ничего? Может, плохо просила? Сама "осуетилась"?... Конечно, отвлекалась от "горнего", да и как не отвлечься, ежели наша директриса со всей годовой выручкой-кассой исчезла в неизвестном направлении. Всемерно мной чтимые Гоголь и Салтыков-Щедрин, а также Ильф и Петров с Михаилом Афанасьевичем могут слегка отдохнуть. Приличная во всех отношениях (вроде бы) женщина, и такое учинить. И всего-то за три лимона... На глазах у почтеннейшей публики, как говорится. И никто искать её, скорей всего, не будет. Так что уезжали с чувством очередного тягостного разочарования, безысходности - от системы нашей (украинской - всё одно), от философии убогой "украл - выпил - в тюрьму" и т.д. и т.п.
Через час поезд затормозил – Симферополь.
И почти тотчас же дверь в нашу берложку распахивается. В неё вкатывается-врывается нечто ослепительно-золотистое, круглое и крупное, заполняя весь купейный объем, словно шаровая молния. И сразу же к нам, как к родным:
- Ой, здравствуйте, давненько не виделись! А я вот тут к вам, слава Богу и попал...
"Шар" немного закашлялся.
- Да на Ай-Петри подымался, легко одетый. Сначала-то жарко было. А потом ветерок откуда ни возьмись… Октябрь всё же.
Не знаю от чего, но обрадовалась я этому «шару» аки дитя.
А он не умолкал, и видно было, что эта речь-песня давалась ему не только без труда, а как дождику весёлые струйки, как снегу – танцующие снежинки, как весне – бодрые ручейки. Сыграть такое нельзя. Нас-психологов-педагогов не проведёшь на мякине...
Ловко и скоро разместился, снял белую курточку, тапочки надел, достал пакетик с едой, а также пластиковый литр прозрачного вина (крымское!), и всё по-домашнему, непринуждённо обнимая нас, заскучавших, своей так называемой харизмой. Теплом своим – проще говоря. И неподдельным оптимизмом. Пожалуй, один такой "ист" на весь вагон, если не на состав.
- В отпуске был, в санатории. За всё время службы подарили мне ребята путевку в Ялту. Так рад был… А оно прохладно вообще-то. Матушку позвал, не приехала... Но купался, как же, купался. Море же как никак. А в море и около него прелюбопытные встречи бывают, доложу я вам. Исповедательные...
Голос у "золотого шара" был певучий, ближе к дисканту и с небольшой приятной хрипотцой.
Поезд тронулся.
- Так что, дорогуши, предлагаю полечиться натуральным вином, согреться этим солнечным нектаром. А ещё вот - виноград ялтинский – предложил Шар, буквально сияя всем своим полным телом, круглым лицом, родственным прищуром странно молодых внимательных глаз.
Но это угощение было лишним. Я уже купалась в этих волнах, шедших от Шара, зная седьмым чувством, что моё желание ангелы выполнили. И как быстро! Троица какая хорошая у нас получается…
- Отец Иоанн – представился Шар. Шестым священником служу, в храме Святой Троицы, что на выезде из Москвы к северу, по Ярославской дороге.
Господи, ну какое же большое спасибо Тебе! Ничего лучшего придумать было невозможно...
И полилась беседа-откровение. С отцом Иоанном можно было не напрягаться и не искать тем – он их угадывал, вопросы наши предвидел, будто мысли читал. Будто и впрямь брат – ну, может, троюродный… Любящий тебя с самого детства. Рассказал немного о себе, по просьбе моего коллеги: трое деток, чин и заработок невеликий, образование - биофак МГУ, потом попалось Евангелие, и всё... Но счастлив тем, что имеет. Что служит ...
Осенний длинный вечер стал наполненным, тусклый вагон осиянным – живой мыслью, непосредственным ощущением друг друга, вниманием ко ВСЕМУ, что помещено Творцом на наши театрально-подлунные подмостки, напоминающие пьесу "Чайка" или "Три сестры", но одновременно уходит чем-то главным в настоящее, отнюдь не игровое пространство - выше, выше, выше... Или, наоборот, глубже уходит – туда, где корни наши, и где подземные воды текут, их питающие. И даже если не поливаются деревья по какой-то причине шлангом или дождём, такие воды не дадут погибнуть стволу, напитают его животворными соками – так мудро устроено всё на этом свете... Не хлебом единым.
Ни есть, ни пить не хотелось. Говорили обо всём, как давно и ни с кем. Но, однако, без пафоса, чаще – с легким беззлобным юмором. И без ложного стыда, и без надрывного трагизма. О смерти, о любви, о Руси, о воле Божьей. О поэзии (угадал сразу, что пишу), в которой отец Иоанн был дока - сердцем, нутром, сродством с ней небесным. Строчки прочёл, свои: "и куда б ни выпало причалить, об одном бы мне не позабыть: только б никого не опечалить, только б никого не оскорбить..."
- Как мальчиков своих воспитываете?
- Трудом. А изредка бывает, что и "кожаной энциклопедией". Они уже знают, где на какой полке она (то есть ремешок) лежит... Не обижаются, коли за дело.
- А вот если я не понимаю, что читают скороговоркой в молитвах при богослужении? - спросил мой коллега.
- Бормотание молитв и вообще формальная обрядовость - это бег во сне. Много от него проку? - ответствовал батюшка.
И даже политику (фу!) затронул – но совсем по-другому, чем это делают подвыпившие интеллигенты, участники «корпоратива», развязные телекомментаторы или же лихие шофёры-дальнобойщики.
Главное, что еще запомнилось, выражение отца Иоанна о том, что "догмат не борется с любовью". И правда - в этом суть Христовой церкви как системы отношений между людьми, как "святого целования друг друга".
И слушала (нет, внимала) я, и улыбалась тихо-блаженно – дивным совпадениям со своими потаёнными мыслями, мини-озарениями, слово-открытиями. И благодарила иерея Иоанна, матушку его и Создателя – сразу за всё.
- Отец Иоанн, да вот сына не могу к Богу привести...
- Ой, мать моя, да он еще вперед тебя придет-прибежит - уверенно изрекает батюшка. Прозорливец?
Заснули поздно – часа в три ночи. Да и то, потому что батюшку стало жаль – ведь видно, что простужен. Первый раз за сорок своих лет на юге и подвела погодка… Помолились на сон грядущий молча, главное, батюшка, умничка - ненавязчиво и не показно. Про себя. И спала я в эту некомфортно-вагонную ночь необычайно безмятежно – как спят только в детстве, точно зная, что тебя берегут и любят по-настоящему. И будут любить ВСЕГДА…