Машина любви
Сначала ничего не было. Совсем ничего.
Раз – и я очутился в большом-большом помещении. Это я потом узнал, что оно называется помещение, а тогда – просто вдруг нашел себя. Как будто вы в темноте сидите-сидите, глаза открыли –хоп! А тут пальмы, море и солнце. Или хоп! – елки, снег и березы. Не важно, я для примера говорю. Только вы-то открывая глаза, уже знаете, что вы – это вы, что вас зовут Вася или там Аграфена, что вы пять секунд назад закрыли глаза именно в елках – и теперь эти елки вас ничуть не удивляют. А я до того, как открыть свои глаза, не знал ничего. То есть вообще ничего. Меня просто не было до тех пор, как я открыл глаза.
По большому счету, у меня и глаз нет. У меня фары. Я машина.
Но тогда я и этого не знал. Я оглядывал то, что было вокруг меня, и ничего не понимал.
- Недоумеваешь? – послышался слегка подскрипывающий голос.
- Ага. А вы кто?
- Главный кондуктор, можешь меня Билетёр называть, - ответил кто-то.
- А вы где?
- Вокруг тебя. Я тебе сейчас боковину привариваю. Разве не чувствуешь?
- Чувствую, - сбоку что-то чесалось, - а я кто?
- А ты – машина. Сейчас вот я тебя доварю, потом по конвейеру отправишься в окрасочное производство, там тебе марафет наведут. Потом – сборочное. Двери тебе навесят, колеса, сиденья, руль. Движок опять же поставят – без движка ты и не машина, а сплошной металлолом. Ну, а после этого на продажу и к покупателю. К хозяину, значицца.
- А вы откуда все знаете? – я, честно говоря, так ошалел, что про себя даже и не спрашивал. Ей-Богу, ерундовские какие-то вопросы задавал. У нас с кондуктором и времени пообщаться было всего 5 минут, а я так бездарно его профукал. Хотя… я ж тогда вообще ничего не знал. Ни-че-го-шень-ки.
- Да уж поверь мне, - усмехнулся Кондуктор, – я тут пятнадцатый год, мне уж капремонт скоро делать. Ты, пацан, на меня не злись, я тебе душу приварил.
- Душу?
- Ну да. Видишь, тут сварочных роботов до бениной мамы, погрузчиков всяких, транспортировщиков. Они все – железки железками, ничего в них толкового нет. А у меня вот, - он вздохнул, – душа. Сначала я сам понять не мог, что я да кто я, а потом уж разобрался. И научился эту душу и другим приваривать. Тут погрузчик такой шустренький катается - я и ему изловчился, манипулятором дотянулся и, когда тот мимо проезжал, душу-то и приварил. Ну, понятное дело, люди набежали – что такое, Билетёр (они меня Билетёром называют) сам по себе включился, ах, сбой программы. Ничего, поковырялись в мозгах да отстали. А с транспортировщиком тем мы быстро задружились. Он мне рассказывает, что на свете делается, я ему – какие детали идут. Но его сейчас на техосмотр отправили, да что-то все никак не вернут. Тоскую я. Вот и тебе, - кондуктор нежно погладил меня по крыше манипулятором, - душу приварил. Живи теперь. Ты – машина, ты многое увидишь.
- А люди – они кто? У них тоже есть душа?
- Люди! Хозяин у тебя будет – человек. Ты люби его. Ты-то его поймешь, а вот он тебя – нет. Я уж сколько пытался втолковать наладчикам, что у меня передний манипулятор заедает – не слышат.
- А душа – это что?
- Душа – это тебе не кот начхал. Душа – она…
А дальше я не услышал. Конвейерная лента вынесла меня из цеха, роботы-манипуляторы осторожно приподняли за крышу и понесли в окрасочную камеру. Я лишь успел на прощанье увидеть, как кондуктор взял на сварку новый автомобиль. Он его варил, а смотрел на меня. Смотрел и смотрел… Билетёр не соврал. Сначала меня покрасили, потом оснастили двигателем, коробкой передач, подушками безопасности, рулем, тормозами… Молодая веселая сборщица прикрепила мне на багажник значок Daewoo Мatiz и сказала:
- Эх, симпатичный малыш получился!
Потом произошло еще много событий, только они все оказались не важными. Важное – это когда у тебя появляется хозяин. А все остальное – не жизнь, а так, манная каша.
В автосалоне все было блестяще – и окна, и пол, и стойка, за которой работали менеджеры. И мы, машины, тоже были блестящими. Нас так тщательно мыли, как будто хотели стереть красивую краску до самого железа. Я все осматривался зеркалами заднего вида – на месте ли мой ярко-красный колер? Вообще, «Матизов» в какие только цвета не красили – и серебристый, и желтый, и зеленый, и вишневый. Так что мне повезло, что я красный. А то был бы каким-нибудь лимонным. Фу.
- Посмотрите вот эту модель, - услышал я голос менеджера Сережи. Оказывается, пока я размышлял о собственной красочной удаче, Сережа подвел ко мне двух девушек. Одна, с длинными светлыми волосами и в сапогах на высоких каблуках, то и дело улыбалась и толкала другую девушку локтем в бок. А другая – темненькая, с острым носиком и интересным взглядом – как будто она была недовольна, но не на самом деле, а понарошку – слушала менеджера Сережу и крепко сжимала в руках сумку.
Сережа мне не очень нравился – какой-то он вертлявый. Но с девушками менеджер вел себя хорошо. Рассказывал им о моих достоинствах и говорил, что я – это лучшая машина для современной горожанки. Значит, девушки решили меня купить? Значит, кто-то из них станет моей хозяйкой? Вот бы черненькая! Я против беленькой тоже ничего не имею, но черненькая мне понравилась с первого взгляда.
- Ну, здравствуй, Феррари недоношенный, - усмехнулась черненькая девушка и открыла мою дверь. От ее прикосновения я аж вздрогнул. – Посидеть-то за рулем вашего болида можно? – спросила она Сережу и тот закивал:
- Конечно-конечно. Обзор через лобовое стекло чудесный, есть электростеклоподъемники на передних дверях, магнитола. Вы можете завести машину, попробовать, как работает сцепление, переключатся передачи. Коробка, правда, механическая…
- Терпеть не могу автомат, - прервала его девушка и Сережа расплылся в улыбке:
- Конечно! Механика – это лучший контакт человека и машины.
Светленькая девушка прыснула, а темненькая легко опустилась на водительское сиденье, придвинула кресло… и я понял, что, если она меня не купит, я стану несчастным на всю жизнь. Потому что никого, абсолютно никого я не полюблю так же сильно, как ее. Я был создан для нее. Мое кресло – для ее спинки, мои педали – для ее ножек, мой руль – для ее ручек. Она должна, должна меня купить.
«Девочка, пожалуйста, выбери меня! – кричал я, но она меня не слышала. – Пожалуйста, девочка, ведь мы же с тобой две половинки. Неужели ты не видишь, что мы должны быть вместе, что сейчас – вот сейчас, когда ты сидишь во мне, мы оба счастливы? Неужели ты не чувствуешь этого?»
Но девочка лишь задумчиво держалась руками за руль и смотрела вдаль – на дверь, ведущую из салона.
- Олесь, бери, чего тут думать? – беленькая без раздумий села на пассажирское сиденье.
- Кать, у тебя все так просто – бери и все, - ответила моя девочка с раздражением.
- А чё ты злишься? – надулась Катя. – Сама тыщу раз говорила: «Не фиг связываться с ипотекой, пока вы с Димой не поженились». Вот и бери машину. Над тобой уже все смеются. Начальник отдела, а ездит на троллейбусе.
- На маршрутке, - поправила ее моя девочка, – а вдруг он предложит пожениться, а у меня ни на свадьбу толком денег нет, ни на первоначальный взнос?
- Блин, Олесь, во-первых, это у мужика должна болеть голова о том, как заработать деньги, а у девушки – как их потратить. А во-вторых… Вы уж два года встречаетесь. Не предложит.
- Почему? – голос у моей девочки дрогнул.
- Потому что вы даже не ночуете вместе. Какая свадьба, если он до сих пор с родителями живет?
- Хрен с тобой, Поседова, уговорила, - моя девочка неожиданно рассмеялась и, встав с сиденья, царственным жестом прикрыла дверь.
- Беру, - сказала она менеджеру Сереже, - заверните.
От восторга я чуть было не загудел клаксоном.
Моя девочка Олеся забрала меня из салона на следующий день. Мне к тому времени поставили сигнализацию, противотуманные фары, защиту двигателя и брызговики. Мне было приятно, что Олеся так мной дорожит и старается сделать мою работу на дорогах более удобной. С защитой двигателя я потом мысленно согласился – на наших ухабах она вещь несомненно полезная, но вот на сигнализацию Олеся выкинула деньги абсолютно зря. Я и так ни за что не завелся бы, окажись внутри меня какой-нибудь плохой человек. Я умею не заводиться, уже пробовал. В автосалоне после закрытия менеджеры праздновали какой-то свой юбилей и вертлявый Сережа вдруг подошел ко мне, рывком распахнул дверцу и сказал:
- А теперь – кутить к цыганам!
Не знаю, кто такие цыгане, но Сережа выглядел настолько мерзко и вонял такой дрянью, что я понял: дольше пяти минут в своем салоне я его не выдержу. А уж когда он начал вставлять ключ зажигания, я просто-напросто перетрусил. Сережина рука тряслась, как глушитель у старой «Нексии», которую за день до этого хозяин привез в ремонт со словами: «Посмотрите, из этого рыдвана еще можно сделать машину или лучше отправить на помойку, пока сам едет?» Я понял, что Сережа сейчас – как тот самый рыдван, и если он меня вдруг повезет к неведомым цыганам, непременно врежется в ворота. Мне стало так жутко, что я напрягся – и не дал ключу повернуться. Сережа сказал «Шлёп твою мать!» (может быть, не «шлёп», я первое слово не расслышал) и пошел к другим менеджерам.
В общем, сигнализация была лишней. Но я все равно радовался, когда мне ее ставили – ведь моя девочка меня так ценит!
Олеся приехала с подругой Катей. Она обошла меня вокруг, похлопала рукой по крыше и вздохнула:
- Блин, надо двигать.
- Ага, – Катя к тому времени уже плюхнулась на пассажирское сиденье, - давай, заводи, чего резину тянешь?
Моя девочка села в свое кресло (ох, какие же у нее были приятные спинка и попка!), поправила зеркала, нахмурилась.
- Выходи, - скомандовала она Кате, – будешь мне подавать сигналы, как выезжать задом.
Катя усмехнулась, цокнула по асфальту каблучками, а Олеся обреченно положила руки на руль. Ее пальчики мелко-мелко дрожали… Моя девочка боялась на мне ездить! Господи, если бы мог, я б расплакался от умиления! Неужели меня можно опасаться? Девочка, я вывезу тебя из самой сложной передряги живой и невредимой! И даже если столкновения будет не избежать, я в лепешку разобьюсь, но ты не получишь ни царапины. Но столкновения не будет, поверь. Я приноровлюсь к твоей манере выжимать сцепление и давать газ, я подстрою свои обороты под твой стиль езды, я даже научусь подруливать, если ты вдруг заложишь слишком крутой вираж. Ты же моя хозяйка, девочка! Для меня главная радость – чтобы ты была спокойна и счастлива!
Но моя девочка меня не слышала. Закусив губу, она осторожно-осторожно выруливала со стоянки автосалона, потом медленно, словно из всех моих передач работали только первые две, вывернула на дорогу… Она ехала в крайнем правом ряду (вертлявый Сережа презрительно называл его пенсионерским) и поминутно бросала взгляд в зеркало заднего вида.
- Ты чего, Олесь, первый раз, что-ли, за рулем? – недоумевала Катя.
- Нет, блин, второй, - огрызнулась моя девочка, – где мне на машине-то особо кататься? Так, даст наш водила порулить – порулю.
- Это какой – Витек на «ГАЗели» или Егор на «Сонате»?
- Егор, конечно. Смеешься, что ли? Я на «ГАЗели»!
- А чего, я рулила. Прикольно. Руль бы полегче, а так – легковушка легковушкой.
- Да ты, Поседова, разве что «Боингом» не рулила, - усмехнулась моя девочка.
- Эх, зато теперь у тебя своя машина есть, - примирительно рассмеялась Катя, - Олесь, ты вот чувствуешь, что ведешь свою, только свою машину?
- Не-а. Я чувствую, что мне в туалет охота, - ответила моя девочка.
Как же так? Неужели она меня совсем не любит? Неужели я для нее - всего лишь одна из сотен миллионов машин?
- А еще знаешь, такое чувство… - продолжила между тем Олеся, - когда мне было 13 лет, мама купила мне собаку. Я о щенке мечтала, наверное, с первого класса. И вот, наконец-то мне принесли. Маленького такого, смешного.
- Ты про Рейну, что ли, говоришь?
- Про нее, ага. Так вот, она еле-еле шлепала по ковру, а я на нее смотрела и думала: ну, все, свершилось. Назад уже никак не отыграешь. Теперь хочешь-не хочешь, в нашем доме будет жить собака. И так мне жутко стало от того, что уже ничего не изменить… Вот и сейчас такое.
У меня аж двигатель замер. Боже, моя девочка жалеет о том, что она меня купила! А вдруг она вернет меня обратно в салон? А вдруг так и не полюбит? Что же делать? Я же не могу так, без любви! Мне нужна ее любовь, нужна, как бензин, тосол и масло вместе взятые! От волнения я чуть не заглох и едва успел подтормозить, когда мы с девочкой оказались в опасной близости от вальяжного «Мерседеса».
- Ну, машина – не собака, ее всегда продать можно, - усмехнулась Катя.
- Поседова, ты знаешь, что я ее не продам, - Олеся досадливо поморщилась, а я мысленно подпрыгнул от счастья, - сейчас мне страшно и я бы предпочла ехать не за рулем, а на троллейбусе, но раз уж я приняла решение, буду нести за это ответственность.
- Олесь, какая ты нудная, - Катя отвернулась к окошку, - как машину-то назовешь? Она у тебя вообще кто – мальчик или девочка?
- Мальчик, - бросила Олеся, – как назову, не знаю. Имя должно родиться само, а не придумываться искусственно.
Двор оказался тихим, маленьким, но пустым. Олеся поставила меня возле потрепанной «Субару», пискнула сигнализацией и с облегчением произнесла:
- Ну все, приехали. Теперь буду пить пиво.
Она ушла, а я стоял, осматривал окрестности. Вот здесь живет моя девочка. Значит, здесь буду жить и я. Каждый вечер она будет ставить меня на стоянку рядом с другими машинами, а утром, еще сонная и пахнущая ароматным кофе, садиться на мое кресло, прогревать мой двигатель и мчаться вперед, в городскую суету, на дороги. Мы будем с ней вдвоем – я и девочка – навсегда, на всю жизнь.
Утром девочка осторожно подошла ко мне. Осмотрела, постучала дворником по стеклу, сбрасывая нападавшие за ночь листья. Задумалась на секунду, а потом, вздохнув: «Я не смогу. Лучше на маршрутке», - ушла из двора. Она цокала каблуками, а я чувствовал, как жидкость из бачка стеклоомывателя поднимается по шлангу и сама выливается на лобовое стекло. Я ей не нужен. Она не хочет меня.
Целый день я простоял во дворе. Вечером девочка прошла мимо, как будто никакой машины тут и не было.
- Да, кис. Встретить тебя? Сегодня? – девочка вышла из дома, прижимая к уху маленькую прямоугольную штучку. Это мобильный телефон, я знаю. Люди с его помощью общаются на расстоянии. – Кис, я даже не знаю, сумею ли… Такие пробки. Ладно, ладно не сердись. Я обязательно к тебе подъеду. Во сколько поезд? Целую!
Девочка хлопнула мобильником и решительно достала из сумки ключи. Через секунду она уже опустила свою восхитительную попку в мое кресло.
Только бы завестись! Только бы хватило зарядки аккумулятора! Я простоял без движения три с половиной дня, сигнализация бессовестно жрала энергию… Только бы завестись!
Девочка повернула ключ зажигания в замке, я напрягся, пытаясь выжать микроны энергии из всех своих механизмов. Я заведусь. Я докажу девочке, что я – лучший. Господи, как тяжело. Не получается. Еще, еще поднапрячься. Не думать, только делать. Не тратить энергию ни на что другое. Мне не больно. Я заведусь. Я должен, должен это сделать, я… Ур-ур-ур. Какое это счастье – чувствовать, что твой двигатель работает мерно и спокойно.
Девочка вывернула из двора, повернула на дорогу. Она заметно нервничала, несколько раз включала и выключала магнитолу, а затем вдруг произнесла:
- Интересно, почему я так тебя боюсь? А, машинка?
Потому что ты не чувствуешь уверенности в своих силах, - хотел я ей ответить, но… «Ты-то хозяина поймешь, а вот он тебя – нет» - вспомнились мне слова Билетёра.
- Я же умная девушка. Я понимаю, что, чем больше буду на тебе ездить, тем быстрее научусь получать от езды удовольствие, а не понос, - продолжала девочка, - как же заставить себя садиться за руль каждый день?
А если бы я смог тебе сказать, что люблю тебя, ты бы захотела быть со мной чаще? Наверное, да, ведь это приятно - знать, что тебя любят. Я бы тоже хотел знать, что ты любишь меня. Но, может, ты полюбишь потом?
Странный у нас получался разговор. Девочка говорила сама с собой, а я – с ней. Получается, что я невольно подслушивал ее мысли, а она не слышала того, что я мечтал сообщить ей.
Видимо, разговор помогал Олесе не волноваться – по крайней мере, вела она меня все увереннее. Мы миновали несколько полупустых улочек, выехали на большую, но гораздо более загруженную, и оказались… Ох, наверное, это та самая пробка, о которой упоминала моя девочка. Наша улица соединялась еще с четырьмя. Движение на этом слиянии было организовано по кругу, но это только пишется так – «движение», «организовано». Машины протискивались вперед кто как мог. Ни о каких правилах движения и речи не шло.
- О, эта Пролетарка… - протянула девочка и голос ее дрогнул.
В нашем автосалоне утро начиналось с того, что менеджеры обсуждали, кто как добрался до места работы по городским пробкам. И слово «Пролетарка» в их рассказах звучало исключительно вместе со словами «адская», «в гробу ее видел» и «опять там четыре тачки поцеловались». Девочка этот автомобильный Армагеддон не преодолеет. Понятно, почему она так боялась садиться за руль. Здесь даже мне стало страшно, хотя… если бы Олеся отпустила руль и убрала ноги с педалей, я вывез бы ее из пробки. И из другой пробки, еще более страшной. Да из всех пробок я бы ее вывез – из жутких, страшных, многокилометровых – только бы она доверилась. Но Олеся вцепилась пальчиками в руль и до отказа выжала сцепление. Она стояла на крайней правой полосе, явно не зная, что делать дальше. Вот если бы нам сейчас переместиться в средний ряд – тогда нас слева страховала бы вон та синяя «ГАЗель» - ей, кажется, тоже нужно ехать прямо, а мы не мешали бы машинам, которые поворачивают направо. Нам всего лишь нужно свернуть в средний ряд. Девочка, включи левый поворотник, не бойся. Я поверну быстро и аккуратно. Как же тебе подсказать-то, девочка?
А, впрочем, почему бы не воспользоваться самим поворотником? Шалея от собственной лихости, я включил левую «моргалку». Сам. Девочка вздрогнула, посмотрела на панель приборов. На панели мигала зелененькая левая стрелочка.
- Етишкин звездолет, это что за фигня? – прошептала она, чуть отпустив ногой сцепление.
Не знаю, кто из нас рулил, кто давал газ и нажимал на тормоза. Наверное, мы действовали вместе. Мы вдвоем вырулили в середину. Вдвоем миновали самый опасный участок, вдвоем увернулись от безумного водилы на «Тойоте», который мчал сквозь пробку как падающая сосна сквозь соседние деревья – расступись, или задавлю. Мы проехали пробку вместе. И девочка это почувствовала.
- У меня глюки или что? Эй, машина, у тебя что, встроенная система автопилота? Или я прирожденный водитель и руки действуют сами, без включения головы? – она смеялась, явно довольна тем, что страшная Пролетарка осталась позади,
- Нет, такая машина точно нуждается в имени собственном, - произнесла вдруг она, - как же тебя назвать-то?
Я весь собрался. Вот сейчас. Сейчас моя девочка Олеся даст мне имя. Но Олеся поставила меня на парковку и пискнула сигнализацией. Она приехала на работу.
- Олеська, ну ты молодец! Все-таки решилась как белый человек на машине приехать, - моей девочке махала рукой Катя, ее блондинистая подружка.
- Да я бы сама так и не рискнула. Дима помог, - Олеся легко перекинула через плечо сумку.
- Так он же у тебя в отпуске у тётки. Где она живет-то? Какое-то смешное название города.
- Город нормальный, Киров. А деревня – да, прикольная. Зюзино. Просто мне Дима сегодня утром позвонил и попросил, чтоб я его встретила на вокзале. Ну, он же с сумками, в маршрутку лезть мало радости.
- И ты, конечно, сразу подорвалась – ах, Димочка приезжает, ах, вся работа побоку, – Катя с досадой пнула камешек на дороге.
- Кать. Мы с тобой уже говорили на эту тему, - Олесины зрачки сузились, кулачки сжались, - то, что тебе не нравится мой Дима – твои проблемы. Я его люблю, он любит меня. Мне не нужны твои оценки наших отношений. Иначе мы с тобой поссоримся. Ясно?
- Ясно, - бросила Катя, - когда надумаешь с ним расстаться – обращайся. Помогу носовыми платками.
Вокзал я видел впервые в жизни. Мы с Олесей долго искали место, где можно припарковаться – машин собралось столько, что, казалось, половина города разом решила куда-то уехать или откуда-то приехать, и вторая половина примчалась ее встречать-провожать. Свободный клочок асфальта нашелся только метрах в пятистах от входа в вокзал. В принципе, я бы смог припарковаться и ближе, заметил одно местечко прямо напротив входа, но моя девочка решила не рисковать – расстояние между машинами и вправду было минимальным. Пока мы ехали на вокзал, она нет-нет, да и бросала взгляд на поворотники. Думала, наверное, что я опять отмочу такую штуку. А я и сам не знал, стоит проявлять инициативу или нет. С одной стороны, девочка уже убедилась в том, что машина ей попалась необычная. С другой – я не понял, как она к этому отнеслась. Понравилось ей, что я могу рулить сам или испугало? Может, она решит, что во мне завелись привидения и продаст меня? Или отправит в сервис, а там станут меня ремонтировать и ненароком отрежут приваренную Билетёром душу? В общем, я решил подождать до того момента, когда девочка даст мне имя. Именуя кого-то, ты тем самым выделяешь его из толпы таких же, как он. И он становится для тебя своим, особенным: вот он, а вот – все остальные. Пока же я для девочки был просто машиной «Дэу Матиз». А должен был стать своим. Иначе я просто не выдержу.
Так вот, вокзал. Он был большим и бестолковым. Мне там не понравилось. А еще больше мне не понравилось то, как девочка смотрела на Диму.
Они подошли ко мне, весело смеясь. Дима оказался высоким мужчиной лет 26-27. Он был таким же темноволосым, как моя девочка, только с другим выражением лица. Моя девочка – она даже когда злится или боится, всегда готова чуть-чуть пошутить. У нее в глазах, где-то в глубине, спрятаны такие красивые лукавые искорки. А у Димы глаза слишком серьезные. Он смеялся, а на лице было написано: «Я сейчас смеюсь, потому что мне смешно. Я поступаю вполне логично и обоснованно».
Но девочка этого не видела. Она смотрела на своего Диму так, словно в ее глазах долго-долго копилась нежность, а потом вдруг кто-то открыл заслонку – и эта нежность хлынула потоком. И только на серьезного Диму. Я обиделся.
Дима нес в правой руке сумку, смешно отставляя левую далеко в сторону.
- Фу, до твоей машины расстояние – как до остановки. Я б мог с тем же успехом и на маршрутке проехать, - усмехнулся он.
- Ничего, зато сейчас довезу с комфортом. Как тебе мой «Матиз»? Зацени! – Олеся мной гордится, это ясно!
- Маленький. Он тебе в плечах не жмет? – Дима облокотился на мою крышу, - и вообще, чего заценивать-то? Думаешь, мне приятно осознавать, что твоя зарплата выше, чем моя? И, заметь, это не я плохо работаю – это у нас так наука оплачивается.
- Конечно, не ты, Дим! – Олеся обняла его. – Я ж ничего про зарплаты и не говорю.
- Прямым текстом – нет, - Дима аккуратно снял олесину руку с плеча, - но косвенно – да. Иначе ты не стала бы покупать машину, тем более – без меня.
- Дим, ну ты что! Я ж, наоборот, хотела сделать тебе сюрприз, - Олеся повернула ключ зажигания, Дима пристегнул ремень…
Не понравился он мне, ох, не понравился. Я никак не мог понять. почему он притворяется, что любит Олесю. Ведь когда любишь – хочешь сделать человеку что-то хорошее, хочешь восхищаться им, дарить ему радость и оберегать от бед. А Дима? Он с первых минут встречи начал ее обижать. Или он не понимает, что его слова ранят мою девочку?
- Представляешь, тетка молоко покупает у какой-то Марь Петровны, так та уверяет, что ее молоко только что из-под коровы. Я попробовал – да какое только что! Оно дня два уж в холодильнике простояло! Что я, на вкус парное молоко не отличу? – рассказывал Дима о своем деревенском отдыхе.
Моя девочка его слушала, кивала, но иногда хмурилась. Осторожно так, чтоб не показать этого Диме, но… ей явно что-то в его словах не нравилось.
- Ты посмотри, какая машина, - присвистнул Дима, когда мимо нас промчался «Порш-Кайенн», - сколько же наворовать нужно, чтоб такую тачку себе купить?
- Дим, да почему наворовать? – вспыхнула моя девочка.
- А что, в лотерею выиграть? – Дима презрительно скривил губы.
- Откуда ты знаешь, что хозяин этой машины – вор? Может, он просто умный человек, который умеет зарабатывать хорошие деньги.
- Олесь, ты что все время этих сволочей богатых защищаешь? – Дима, кажется, начал злиться. – Скажешь, и вон та курица на «Ауди» свою машину умом заработала? Да ей лет 18 всего – или папочка богатый подарил, или жопой хорошо умеет вертеть.
- Как тебе не стыдно! – Олеся крикнула так, что я чуть бензином не поперхнулся. – Ты же захлебываешься собственной завистью. Дим, мы много раз об этом говорили: если тебе не нравится твоя зарплата – меняй работу. Если хочешь заниматься любимой наукой – не завидуй тем, кто получает больше тебя.
- Я не собираюсь прогибаться под твоих нуворишей! – Дима стукнул кулаком по бардачку. - А если государство не хочет инвестировать в науку средства – грош цена этому государству!
- Только государство-то без тебя выживет, а вот ты без него – нет, - пробормотала Олеся.
- Ты что-то сказала?
- Да так, размышляю, кто кому должен ставить условия.
Олеся замолчала, Дима тоже надул губы. Минут пять мы ехали молча. Олеся кусала губы, Дима осматривал мой салон, панель приборов. Пощупал рукой обивку кресел, пощелкал электростеклоподъемником, покрутил колесико магнитолы.
- Дим, выключи музыку, мне с ней рулить труднее, - попросила Олеся.
- А мне без музыки скучно. Привыкай ездить как все, - отрезал Дима.
Он плохой. Он очень плохой. Сначала я подумал, что Дима мне не нравится потому что он не любит Олесю, но теперь я понял: дело в другом. Дима сам по себе плохой. Вот моя девочка - она тоже меня не любит. Но ведь она не обижает меня. Я же чувствую, как аккуратно она нажимает на педаль газа, как бережно переключает передачи. Она меня ценит. А Дима ее – нет. Ему безразлично, что Олеся чувствует. По-моему, он умеет заботиться только о себе.
Девочка, любимая моя девочка, почему же ты полюбила именно Диму? Зачем ты себя мучаешь?
Мне требовался собеседник. Сколько раз я вспоминал Билетёра, сколько раз досадовал на то, что он приварил мне душу! Был бы я жестянкой с колесами, как все машины! Ни мыслей, ни чувств, ни переживаний. Или – еще лучше – были бы все машины такими же, как я – с душой. Мы могли бы общаться, делиться впечатлениями, советоваться. Но я один. Я совсем один. Я все понимаю, но ничего не могу сказать. Я все вижу, но ни о чем не могу предупредить. Я чувствую, но никак не могу проявить свою нежность. Моя душа – заложница моего металлического тела.
Этим утром девочка вышла из дома одна. Обычно она ночевала вместе с Димой, а потом, проснувшись на час раньше обычного, сначала отвозила его в какой-то институт, где он работал, а потом ехала на другой конец города, в свой офис. По утрам Дима был хмур и немногословен – большею частью он вообще откидывал сиденье в максимально лежачее положение и дремал, пока мы с девочкой продирались сквозь все городские пробки. Если честно, мне нравилось, когда Дима молчал. Тогда я мог представить себе, что никакого Димы нет, а есть только мы – я и девочка. Но она привозила Диму в его институт, нежно проводила рукой по щеке: «Просыпайся, кис!» Дима открывал глаза, потягивался, чмокал девочку в щечку и, бросив: «Заберешь меня в 8 вечера от родителей!» - отправлялся на работу.
А сегодня вот девочка вышла из дома одна. Устроилась на сиденье, захлопнула за собой дверь, положила руки на руль и… расплакалась.
- Кать, я тебя не разбудила? – девочка, всхлипывая звонила своей подружке, - Кать, я, наверное, сегодня на работу не приеду… Нет, мы с Димой поссорились. Боюсь, что совсем… Ну понимаешь, его очень сильно задевает то, что я смогла купить себе машину. Он как увидел меня за рулем, так сам не свой стал… Нет, я понимаю, что выглядеть нищей глупо, но Кать… А если я машину продам? Он сегодня даже ехать со мной на работу не захотел, выскочил из дома и на маршрутку.
У меня в моторе похолодело. Моя девочка бросит меня ради этого эгоистичного завистника? Девочка, как же так? Ты же все равно не будешь с ним счастлива! Девочка, не делай этого, не делай! Господи, как мне это сказать тебе? Ну как, как?! Мысли носились как дворники, включенные на «mах». Не заводиться, когда ты поедешь меня продавать? Но тогда ты продашь меня на запчасти. Самому завестись и умчаться к тебе от покупателя? Ты вернешь меня ему, решив, что машину кто-то угнал, а потом по счастливой случайности бросил у тебя во дворе. Загудеть громко-громко, в принципе отпугивая всех покупателей?
А это идея. Только не загудеть, а… Та-ак, какие там песни сейчас передают радиостанции? Я быстро просканировал магнитолой эфир и, едва Олеся в очередной раз всхлипнула в трубку: «Как тебе кажется, мы с Димой подходим друг другу?» врубил на полную мощность:
«Как ты не крути, но мы не пара, не пара, вот такая вот у нас запара, запара. Как ты не крути, нам не по пути, мы с тобой не пара, прости».
Олеся медленно опустила руку с трубкой и перевела взгляд на магнитолу.
- Что там у тебя? Олеська, что за фигня? – слышался в мобильнике голос Кати.
- Поседова, ты не поверишь. Магнитола сама включилась. И знаешь, на какой песне?
- Олесь, ты ее так врубила громко, что у меня уши заложило, - донеслось из трубки.
- Я не врубала! Она сама!... Ладно, давай, пока. На работе поговорим.
Моя девочка медленно закрыла крышку телефона. Вздохнула. Провела пальцем по магнитоле. Погладила руль.
- Это подсказка? – прошептала она. – Песня включилась случайно или со смыслом?
Мой час настал. Или я сейчас объясняю девочке, что я живой или… или такого случая больше не представится никогда.
«Все будет хорошо, будет хорошо, ты увидишь свет в конце тоннеля», - не скажу, что эта песня подходила идеально, но я был очень ограничен в выборе. Двадцать работающих радиостанций давали слишком мало вариантов ответа.
- Приехали. У меня глюки, – девочка взъерошила волосы и замотала головой, словно пыталась прогнать наваждение.
Ой, нет, нет! Девочка, ты зря сомневаешься в себе. Это не глюки, это я, я! Господи, ну как же тебе сказать-то, что это я, твоя машина, твой влюбленный Матиз! Девочка все трясла головой, словно пытаясь вытряхнуть воспоминания и о ссоре с Димой, и о самопроизвольно включающейся магнитоле… Мне же отступать было некуда. Теперь я просто обязан убедить девочку в моей разумности. Иначе она решит, что сама сошла с ума.
«Нынче я счастливая буду вспоминать сказку некрасивую – нечего сказать» - пропел я голосом певицы Юты.
Девочка повернула голову набок, точь-в-точь как это делают маленькие щенки, когда встречаются с чем-то интересным, но непонятным.
- Кто здесь? Кто включает магнитолу? – прошептала она.
«Я маленькая лошадка, но стою очень много денег. Я везу свою большую повозку с того на этот берег», - как назло, никаких песен про машины в ротации не было, и мне голосом Найка Борзова пришлось назвать себя лошадкой. Надеюсь, она поймет – ведь мы с девочкой каждый день преодолеваем мост через реку – с того на этот берег.
- Это сама машина? Мой Матиз? – недоверчиво переспросила она.
Представляю, что творилось в голове у моей девочки. Для нее разговорчивая магнитола стала таким же шоком, как, к примеру, разумные мусорный бак или думающая скамейка. Она могла завизжать и выскочить из меня, решив никогда больше не прикасаться к адской машине. Могла вызвать «скорую помощь» - и ее бы долго и безрезультатно лечили от несуществующей болезни. Она могла бы вытащить магнитолу и никогда больше ее не вставлять, сделав меня немым. Могла бы… Но она - она не зря была моей любимой девочкой. Я знал, что она поймет меня.
«Все дороги-пути склею, и афиш пелену скину, и дышать, и дышать ею, буду век. Ей любовь имя», - какое счастье, что на одной из радиостанций шел концерт Юты. В отличие от множества «уси-пусей», словами ее песен я мог выразить свои мысли и чувства.
- Ею – это мной? – в глазах моей девочки заискрилось так любимое мною лукавство. – Нет, не ищи песню. Если да – пискни магнитолой один раз, нет – два раза.
«Да!» - Боже мой, да, да, да, тысячу, миллион раз да!
- Значит, все-таки это ты ведешь меня в пробках, - девочка щелкнула меня по рулю, - я давно чувствовала, что здесь что-то не то.
Она замолчала, задумалась. Я тихонечко, в качестве фона, включил «Эсмеральду» из «Нотр-Дам де Пари».
- Как же так вышло-то, что ты попал ко мне? Что за стечение обстоятельств?
«Да дело даже не в годах, не в деньгах, не в музейной пыли…» - пропел я опять же с помощью Юты.
- Ну, понятно, случай. Знаешь, Матиз, я с детства подозревала, что вы – живые, - девочка потерла переносицу, - а ты один такой или это все машины умеют думать?
Я включил поиск, но подходящей песни как назло никак не находилось. Тогда пришлось включить голос диджея:
«Случай уникальный» - сказал он. То есть я его голосом.
- Стой на месте, никуда не уезжай – девочка хлопнула ладонью по рулю и рванула домой. Через минуту она вернулась с диском.
- Это самоучитель по английскому. Здесь разных фраз – как собак нерезаных, - говорила она, запуская диск в CD-rom, - так нам будет проще общаться.
Нет, до чего же моя девочка умница!
- Как тебя зовут?
Как меня зовут? Я не знаю, как меня зовут. Меня должна назвать моя девочка. Как же объясниться-то? А, вот. Нашел.
«Не знаю. Это ваше право, мисс».
- Ах, я теперь мисс! – рассмеялась девочка. Ну, тогда… тогда… Нет, я не могу так сразу дать тебе имя. Давай поболтаем по дороге на работу, а я пока подумаю.
«Я к вашим услугам, мисс!»
Она назвала меня Тай. Сказала, что я – ее тайна, но, поскольку я все-таки мальчик, а не девочка, буду Таем. Моя девочка сразу поняла, что рассказывать обо мне никому не стоит.
- Тебе повезло – я всегда была слегка чокнутая, - говорила она, - поэтому и поверила в тебя так легко. Но народ меня примет за городскую сумасшедшую. Поэтому, Тай, запомни – мы с тобой общаемся только когда я одна за рулем. Если рядом сидит Катька или… - Олеся всхлипнула, но сильно куснув нижнюю губу, продолжила, - или Дима – молчи, - она прищурила глаза, сконцентрировавшись на дороге, – ну что ты молчишь-то?! – девочка досадливо ударила рукой по рулю, - ну скажи, что я дура, раз люблю Диму, что он мне не пара, что надо его бросать пока не поздно…
«Я поля влюбленным расстелю, пусть поют во все и наяву», - если бы я мог вздыхать, я бы вздохнул. Разве можно ругать человека за то, что он влюблен? Это ведь счастье – любить. И даже то, что моя девочка любит откровенного подонка, не мешает мне любить ее. И если они с Димой помирятся, я даже порадуюсь. Брызну пару капель воды на лобовое стекло, но порадуюсь. Лишь бы ей было хорошо.
- То есть… ты одобряешь мой выбор?
«Нет», - к счастью, диск с уроками английского снабдил меня простыми фразами.
- Но ты принимаешь его, - устало усмехнулась Олеся. – Ты молодец, Тай. Правда, если бы ты был мужчиной… нет, не хочу говорить. Спасибо, что ты есть, – она припарковала меня на стоянке возле своего офиса, закрыла окна. – До вечера, Тай, - Олеся сжала в кулачке рычаг переключения передач, - крепко жму твою руку.
Она легко выскочила на улицу, пискнула сигнализацией. Руку пожала… А Диму бы на прощание поцеловала.
Какое это было славное время! Как же я раньше не догадался заговорить с моей девочкой! Три месяца возил ее молча, а ведь все оказалось так просто. Мы болтали с Олесей обо всем. В основном, конечно, говорила она, но я старался отвечать максимально впопад. Иногда, правда, получалось не очень. Например, когда она стала рассказывать про своего начальника, который требовал, что бы все приходили на работу ровно к 9 утра и ни секундой позже, я хотел вставить, что он – тупой педант и что эффективность работы нужно измерять не временем прихода в офис, а результатами, но такой песни, к сожалению, еще не придумали. Пришлось включить «английский» диск с фразой: «Это очень скучный фильм». Девочка тогда фыркнула, мол, кому скучно, а кому и премию урезают. В общем, недопоняли. Но в основном Олеся говорила о Диме. Ей ведь больше не с кем было поговорить, кроме меня. Блондинистая подружка Катя давно поставила ультиматум: об Олесином парне она готова слушать только в контексте: «С какого бы мыса Доброй Надежды сбросить Диму в пучину морскую?»
- Тай, ну что мне делать? Как его вернуть? Я знаю, что поступаю неправильно – смс-ками кидаюсь как пятнадцатилетняя дурочка, звоню. Он трубку не берет, на смс-ки не отвечает. Ну не могу я без него, понимаешь? Не могу, – моя девочка вытирала слезы, я подруливал, чтобы мы ненароком не въехали в открытый люк.
Дима не появлялся в ее квартире уже неделю, и моя девочка просто места себе не находила. Вечером мы ехали не домой, а во двор к Диме. Олеся прятала меня за старой ТНС и мы с ней, как шпионы, высматривали Димин подъезд.
- Тайчик, смотри, это его папа, - Олеся махала рукой, показывая на сутулого мужчину предпенсионного возраста. Мужчина шел домой, прижимая к себе потрепанную папку. Он и сам выглядел потрепанным – как будто кто-то усердно подметал тротуар, а Димин папа стоял как раз под метлой. Ну, то есть пыль со всего тротуара попадала точно на его пиджак, а он стеснялся отряхнуться.
- Он работает инженером на каком-то умирающем заводишке, - поясняла Олеся, - получает гроши. И мама у них библиотекарша в школе. Ну что ты хочешь от Димы? Он просто не мог вырасти другим!
«Расскажите о своей семье», - включал я «английский» диск.
- Ладно, ты прав, ты прав. Мои родители тоже далеко не преуспевающие бизнесмены. Он мог вырасти другим. Но… может, я бы и не полюбила бы его, другого-то? За что-то же я его люблю, так ведь?
«Мама миа!» - восклицал я.
- И нечего мне втирать про материнский инстинкт! Ой, идет! Дима идет! Тайчик, может, мне выйти? Может, он удивится такому сюрпризу и захочет… захочет…
«Нет, спасибо», - от этого ответа девочка сникала, заводила двигатель и мы медленно брели домой. Потом приезжали в наш двор, моя любимая глушила мотор…
- Тай, я не могу. Не могу остаться одна, - в тот раз Олеся выглядела печальнее обыкновенного.
«Ну что, красивая, поехали кататься!»
- Поехали, - криво усмехнулась она.
Пробки уже рассосались и мы легко выбрались на центральный проспект. Сначала моя девочка пыталась соблюдать правила и придерживаться положенных 60 километров в час, но я чувствовал: ей нужна скорость. Олеся так привыкла сдерживать эмоции, что даже сейчас, наедине со мной, страдала вполсилы. А так нельзя. Совсем нельзя. Это все равно, что пытаться затолкать в мой бак 30 литров бензина, когда он пуст лишь на 15 литров. Нет, не все равно. Лишний бензин в меня просто не вольется – а лишние эмоции девочку могут разорвать. В ее-то переживательном «баке» сейчас не 30, и даже не 45 литров боли, горя, тоски и любви, а все 50 или 100. При норме в 30.
«Нас не догонят!» - пропел я голосом хулиганки из группы «Тату».
- Думаешь, можно прибавить? – девочка мягко нажала туфелькой на педаль газа, стрелка спидометра прижалась к цифре «80». Нет, я хотел не этого. Как же ей объяснить-то? Как назло, в плей-листах радиостанций сплошные сопли в сахаре и муси-пуси. Английский диск… А что, если так?
Магнитола зашуршала диском, я выискивал на его блестящем лазерном покрытии нужные слова.
«Доверять» «мне» «я справлюсь сам» «веду» «отпусти» «управление» - как бы мне не затереть диск до невозможности!
Девочка наклонила голову, погладила меня по рулю.
- Ты хочешь, чтобы я доверила управление тебе? – переспросила она.
«Да!»
- То есть я должна отпустить руль, убрать ноги с педалей и даже, возможно, закрыть глаза?
«Да!» - какая же она у меня умница!
- Ну ты даешь… - выдохнула Олеся, - а тебе не трудно будет самому-то?
Умница, но такая милая! Разве ей трудно дышать? Ходить? Смотреть? Слушать?
«Это восхитительно!» - я вновь включил диск.
- Тогда… - девочка прищурилась, - я отпускаю руль. Раз, два, три! – она осторожно оторвала руки от руля, готовая вот-вот вновь схватить баранку.
Но я плавно вывернул на правую полосу, поддал газу, по идеально ровной дуге обогнул меланхоличный «Фольксваген», вернулся на левую… и мы с девочкой растворились в сумерках.
- Тайчик, ни за что не поверишь – мы познакомились на игре «Что? Где? Когда?» - девочка сидела в кресле абсолютно неподвижно. Не знаю, видела ли она, где мы едем, понимала ли, что стрелка спидометра давно уже приняла горизонтальное положение. Наверное, она видела это так – она сидит неподвижно, а на нее сквозь лобовое стекло летят огни, темнота, шелест шин, гудки автомобилей, звездное небо. Летят – и проходят сквозь нее, оставляя о себе лишь микроны, отзвуки воспоминаний. Мы были одни – только я, девочка, и ее боль.
- Это не телевизионная игра, конечно – директор нашей фирмы решил устроить эдакий тим-билдинг и велел организовать команду молодых интеллектуалов. Администрация нашего района проводила игру – ну, вот и фирма «Догма» поучаствовала. А в команде аспирантов политеха играл мой Дима. Мы тогда заняли второе место, а они первое. Порвали нас как тузики грелку. После игры была дискотека, выпивон. Ну, мы остались, конечно. И вот я танцую, вся из себя такая красивая-умная, гляжу – а на меня из угла смотрит мальчик из команды-победительницы. Тот самый мальчик, что один ответил на три вопроса в «суперблице». И смотрит так… не отрываясь, пристально. Что меня дернуло к нему подойти – не знаю. Я никогда первой с парнями не знакомлюсь. Ни-ког-да. А тут подошла, говорю: «Привет! Меня Олеся зовут. Пойдем танцевать». Он так покраснел, так стушевался, - личико моей девочки расплылось улыбкой умиления. Так, наверное, вспоминают о взрослых детях - когда они еще рисовали на обоях лошадок.
- Но я его вытащила на танцпол. Он танцевать не умел совершенно. Подергался-подергался, я вижу – мучается мальчик – и предложила посидеть в баре, поболтать. Так он знаешь, что заказал себе? Яблочный сок! Не пиво, не вискарь – сок! Да еще яблочный! Сказал, не любит пить и не понимает, в чем состоит удовольствие от алкоголя. Тайчик, я думала, таких мужчин не существует! Ему ж тогда 24 года было, представляешь? Тургеневский мальчик!
Эх, попался бы мне этот мальчик на дороге… Нет, нет! Даже думать о таком нельзя!
- Он проводил меня до дома, поцеловал ручку и ушел. Ему даже в голову не пришло напроситься на кофе… да даже в подъезде по-пионерски потискать не додумался! В общем, он меня сразил. Цветы, мороженое, кино – ухаживал как в старых советских фильмах, я млела! Я не сразу заметила, что он – другой. Нет-нет, я не про его старомодные привычки. Он по-другому другой. Он… вот мы с тобой, Тай, если встретим на улице какой-нибудь «Лексус», что подумаем?
«Ничего».
- Вот именно, ничего. А для него каждый «Лексус» - оскорбление, каждая новостройка – плевок в душу, каждый богатый, успешный человек – вор и сволочь. Это невозможно переделать, его так воспитали. Я была у него дома. Знаешь, о чем говорят его родители? Все (все!!!!) начальники – подонки, олигархи разворовали страну, колбаса раньше была из мяса, а теперь – из бумаги, а завтра будет еще хуже. У них в подъезде ремонт сделали, так мама, рассказывая мне об этом, фыркала: «Я уверена – через полгода вся краска облупится и штукатурка облетит!» И пока Дима, такой умный, красивый и перспективный, работал в своем институте, писал там диссертацию и получал три копейки в год, им троим жилось очень неплохо. Нет, то есть, плохо, конечно, но они же жили в рамках своего сценария. А потом он со мной познакомился. Ну он же умный, Тай. Он же все видит. Видит, что я не ворую, что никакой мохнатой лапы у меня нет, что ноги я перед начальством не раздвигаю. Но я снимаю хорошую квартиру, езжу отдыхать на Мальту и в Италию, машину вот купила. А он третий год носит джинсы с вещевого рынка. Ну какой вывод тут можно сделать? Понимаешь, Тай, я одним своим существованием превратила его в неудачника.
«Он» «должен» «быть» «стремиться к лучшему».
- Да не может он этого, Тай! Это я бы на его месте рванула искать новую работу и восхитилась открывающимся перспективам. А он – нет. Ему просто было плохо от того, что на его глазах ломалась картина мира. И он изо всех сил старался не замечать, что я живу по-другому. А мне так хотелось его вытащить из этого совкового болота! Так хочется… Дима ведь не от меня прячется – от перемен. Я могу его спасти! Я люблю его, Тай. Он мне нужен… - моя девочка сжала веки и на ресницах выступили черные от туши слезинки.
«Я» «люблю» «тебя».
Не знаю, не знаю, как это вырвалось! Клянусь, я не хотел! Я совсем не хотел признаваться моей девочке в любви. Я не имел права грузить ее еще и своими проблемами, я должен был мечтать, чтобы она помирилась с Димой, Дима бы изменился к лучшему и они зажили вместе, долго и счастливо.
«Я» «люблю» «тебя».
Девочка медленно провела ладонью по рулю, прикоснулась пальчиками к панели приборов, процарапала ноготками полоски на велюре сиденья.
- Останови где-нибудь на обочине, Тайечка, - выдохнула она.
Она сняла с себя блузку, расстегнула молнию на джинсах.
- Я не знаю, как это нужно делать, - медленно произнесла моя девочка, - я хочу любить тебя. Пусть пока так…
Это мое. Это только мои воспоминания. Никогда, ни одной живой душе я не расскажу, что я чувствовал, когда моя девочка, обнаженная и прекрасная, ложилась на мои сиденья. Мое сокровище. Моя любимая. Моя.
Мы вернулись к ее дому глубокой ночью. На лавочке возле подъезда сидел Дима.
- Я соскучился, - сказал он и обнял Олесю за плечи.
Моя девочка взвизгнула и бросилась ему на шею.
- Олеська, какая ты прелесть, - Дима провел рукой по ее волосам, - чудачка, но такая прелесть! Я так хотел тебя забыть, но не смог.
Моя девочка ткнулась носом в его плечо и только дышала. Часто-часто, словно хотела втянуть в себя как можно больше воздуха их примирения. Они стояли совсем рядом со мной, я слышал каждое слово, каждый вздох, каждый всхлип. Моя девочка… какая она была восхитительная! Я всегда думал, что она – красавица, но в тот момент увидел, что раньше ее красота была лишь тенью, отсветом, бликом красоты настоящей. Она стала богиней, богиней любви. Мягкие, нежные движения, наивно-удивленная улыбка, девичий румянец на щеках и глаза. Глаза, в которых можно было прочитать все истории любви разом – счастливые и несчастные, те, что были, есть и будут.
Дима целовал ее ресницы, терся небритой щекой о ее румянец, кольцевал руками ее талию.
- Олеська, я был такой дурак, - говорил он, - злился на тебя из-за сущей ерунды. Мы ведь созданы друг для друга, верно?
- Да, да, да…
- Олесь. – Дима кашлянул и чуть отстранился от моей девочки. – Выходи за меня замуж.
-Диииииима! – теперь я знаю, как звучит счастье. У него – голос моей девочки.
- Я все продумал, Олеська! Мы будем жить у моих родителей, тебе не придется платить за квартиру, ты продашь свою машину, мы еще чуть-чуть подкопим денег и сможем взять ипотечный кредит. Я тоже постараюсь найти какую-нибудь другую работу и мы сможем…
- Продать машину? – остановила его моя девочка.
- Пойми, это оскорбительно для мужчины: знать, что у его жены машина, а у него даже нет прав. Я закончу автошколу, и мы сможем купить мне какую-нибудь «десятку». Олесь, ну, не дуйся. Ну что для тебя, машина важнее собственного счастья, что ли?
***
Олеся вдруг напряглась и отстранилась от Димы. Он почувствовал – за его спиной что-то происходит. Повернулся – Олесина машина тихо завелась. Дима даже не понял поначалу, что едва различимое урчание – это и есть двигатель малолитражки. А Олеся, словно в нее вселился бес, с яростью выдернула руки из его объятий и рванула к автомобилю.
- Тай, не-е-ет! – кричала она.
«Береги себя, прощается с тобой навек твой добрый ангел, твой ангел»… Каким-то непостижимым образом на полную громкость включилась магнитола и автомобиль сам, без малейшего воздействия со стороны, тронулся с места. Дима помотал головой, чтобы убедиться – ему это не грезится. Малолитражка изящно развернулась на узеньком пятачке а затем, взвизгнув колесами, помчала вперед. Какие там заявленные в техпаспорте 60 лошадей! Болид «Формулы-1» проиграл бы малолитражке на старте. Машина вылетела на дорогу и разом, словно такова и была ее цель, врезалась в бетонный столб. Как кирпич, брошенный рукой хулигана-младшеклассника: не затормозив, не сделав и тени попытки объехать препятствие. Хотя… как это, интересно, бездушный механизм мог пытаться избежать столкновения? Бред, сущий бред. Видимо, в электронике что-то замкнуло. Дима всегда считал, что простые автомобили, чья конструкция разрабатывались еще в 70-е годы, куда надежнее. И вот, пожалуйста, очередное подтверждение его словам. Какая-нибудь «копейка» ни за что не выкинула бы подобный фокус.
Олеся же словно обезумела. Она бежала вслед за своей малолитражкой, кричала:
- Нет, Тайечка, нет!
Не догнала, конечно. Подбежала, когда машина уже меньше всего напоминала автомобиль.
***
Она гладила ладонью его раны, целовала в разбитый носик и даже не пыталась вытирать набегавшие слезы.
- Тайечка, зачем? Ну зачем ты это сделал? – шептала она, - я никому тебя не отдам, никогда. Господи, верни все назад! Ну верни все на пять минут назад, Господи!!!
Она села в грязь рядом с разбитым Таем, обняла его помятое колесо и завыла. Подошел Дима, сделал попытку поднять ее с земли, начал что-то говорить про электронику. Все это было так нелепо, так ненужно и мерзко. Олеся посмотрела на него. А ведь она всерьез задумалась над тем, чтобы продать Тая. Она, выходит, такая же эгоистичная сволочь, как и Дима. И пусть в следующую же секунду Олеся мысленно выбрала Тая, но она колебалась. Ровно секунду. И Тай это почувствовал. Он-то не колебался. Он жил ради нее. И, как только понял, что может помешать ее счастью, ушел. Только счастье это было ненастоящим.
Олеся встала, развернулась к Диме и ровным, ничего не выражающим голосом произнесла:
- Дима, ты сволочь. Пошел вон.
Он побледнел, сжал кулаки, а она отвернулась, тут же забыв о его существовании. Безразличен. Теперь он был ей абсолютно безразличен.
На восстановление Тая ушло два месяца, вся страховка, отпуск календарный и административный.
- Хозяйка, мы капот заменим, - говорили мастера в автосалоне.
- Нет, - твердо отвечала она, - отрихтуйте этот!
- Да он восстановлению не подлежит!
- Я вам плачу деньги за восстановление ЭТОЙ машины, а не за создание на ее базе другой, - категорично заявляла Олеся.
Она лично контролировала ход работ, приезжала в мастерскую утром и уезжала лишь после того, как убеждалась, что ушел последний механик. Сначала над ней смеялись, потом пожимали плечами. Олеся для работников автосалона стала чем-то вроде местной юродивой. Ее жалели и старались не перечить.
Ею даже заинтересовался директор автосалона, спросил, что, мол, за девушка такая вечно тусуется там, где посторонним вход воспрещен. Ему сказали: восстанавливает машину, как попала в аварию, никому не рассказывает, но требует, чтобы все детали оставались родными.
- Я ей говорю: барышня, да ваша машина с родными деталями, может, вообще не поедет, - усмехался лучший механик автосервиса Анатоль Кириллыч, седой, рассудительный дядька, - а она мне: «И пусть не едет, лишь бы был», - Анатоль Кириллыч хохотнул, как бы приглашая директора разделить с ним недоумение, но директор, мужчина хоть и молодой, но уж слишком серьезный, лишь слегка повернул голову – точь-в-точь как маленькие щенки, когда встречаются с чем-то интересным, но непонятным. Ну, у директора автосалона были свои заскоки – все работники видели, как он, усевшись в свою «Нексию» (и не стыдно при таких деньгах ездить на такой машине!) начинал разговаривать сам с собой. Нет, работа без выходных – она до добра не доводит.
А Олеся жила только одним – восстановлением Тая. Она разговаривала с ним, пока никто не слышал, пела ему песни, рассказывала, какой красивый купила для него гараж… Правда, теперь ей год придется жить с родителями, на съемную квартиру денег уже не хватит, но, право, это такие мелочи! Лишь бы Тай пришел в себя.
- Хозяйка, забирай! – в день, когда Анатоль Кириллыч вывез ей Тая – потрепанного, подскрипывающего, но не потерявшего ни одной родной детали, она волновалась как невеста перед свадьбой.
Села на свое кресло, провела рукой по панели приборов. Не с первого раза, но все же завела двигатель. Включила магнитолу.
- Тайечка, я тебя люблю, - прошептала она и обессилено опустила голову на руль.
Сил сдерживаться больше не было. Сейчас или никогда. Если он не ответит – значит, всё. Душу, пострадавшую при аварии, не восстановишь, будь детали хоть трижды родными.
«Все дороги-пути склею, и афиш пелену скину, и дышать, и дышать ею буду век. Ей любовь имя» - донесся из магнитолы голос певицы Юты.
- Тайчик! Тайчик мой! – Олеся целовала руль, панель приборов, поворотники, магнитолу…
Она даже не смутилась, когда в ее окно аккуратно постучал серьезный мужчина в строгом костюме – она периодически встречала его в автосалоне.
- Извините, - пробормотал он, - не примите меня за сумасшедшего, но… вы тоже общаетесь со своей машиной?
- Да! – счастливо улыбнулась Олеся.