глава восемнадцатая
БЕЗ РОЗОВЫХ ОЧКОВ.
-Я бы вам советовал, – сказал Холмс, - оставить всяческие попечения об этом деле. А Диомеда забыть, как будто бы его и не было. Я бы вам настоятельно советовал, - повторил он.
- Я – в ваших руках, - тихо сказал Бейкер. – Захоти вы погубить меня, это не составит вам труда.
- Вы ошиблись адресом, - нетерпеливо отмахнулся Холмс. – Мы – не губители, мы – спасатели.
- Но что мне делать? Мне кажется, я теперь должен опасаться за свою жизнь...
- Увы. И приставить к вам телохранителя я не могу.
- Но вы же спасатели? – Бейкер неуверенно улыбнулся.
Пойманный на слове Холмс несколько мгновений хмурился в задумчивости.
- Ладно, - сказал он, наконец. - Попробуйте обратиться вот по этому адресу,– он написал несколько слов на клочке бумаги, среди которых я успел разглядеть имя Джереми Мэртона, и передал Бейкеру. – Это госпиталь, где есть квартиры для работающих в нём. Там вас спрячут.
- До госпиталя ещё добраться надо,- заметил я.- Может быть, мне проводить?
- Сейчас белый день. И госпиталь в двух шагах, - отмахнулся Холмс.- Идите, Бейкер, не сомневайтесь. Можете доверять мне.
Полагаю, что сомнения у нашего невольного гостя остались, но он не счёл возможным больше навязываться и, взяв записку, ушёл.
- Боюсь, вы в большей опасности, чем он, – улыбнулся мне Холмс, когда входная дверь захлопнулась. – Человек, о котором он говорил, походит по описанию на Рюсто, и если Диомед успел рассказать ему о том, что брат Дэвида Уотсона и молодой врач, присматривающий за безумцем у барона Лейденберга – одно лицо, ваша жизнь...
- Не стоит и ломаного гроша? – бледно улыбнулся я.
- Напротив, может стоить достаточно дорого для того, чтобы Рюсто заинтересовался. А человеку, которым заинтересовался Рюсто, завидовать не приходится.
- Но откуда Диомеду знать, что я – брат Дэвида?
- Не будьте наивным, Уотсон. Диомед крутился в самой гуще событий – это его и погубило. Он был знаком с Дэвидом, был знаком с Лейденбергом, разговаривал с Червиковером. Конечно, он узнал о вас всё – если не сразу, то очень скоро. Думаете, кто предупредил Рюсто о вашем возможном появлении? А Рюсто, вероятно, работает на Уоррона. Нет, Уотсон, ваше дело плохо. Хуже некуда. Если Рюсто убил Диомеда по приказу Уоррона, это скверно. Если по собственному почину, ещё хуже, потому что в последнем случае ему нечего терять. То, что Диомед нуждался в деньгах, говорит, по крайней мере, о том, что он всё время вынужден был давать кому-то деньги. Это верная примета шантажа. Шантажируемый убивает шантажиста – это обыкновенно, логично и правильно. Но самого шантажируемого убивают только в одном случае. Когда появилось какое-то новое обстоятельство, делающее его бесполезным или даже вредным. Боюсь, что это обстоятельство – вы, Уотсон.
- Но почему бы не допустить, что шантажировал Диомеда кто-то один, а убил кто-то другой?
- Потому что это – совпадение. А я не верю в совпадения. Преступление наслаивается на преступление – так бывает всегда. Это снежный ком, а не россыпь снежков.
- Так вы – догматик? Не верите – и всё? А совпадения всё-таки бывают. Наше знакомство – чистое совпадение, например.
- Не такое уж чистое. Вас порекомендовал Стэмфорд, а Стэмфорд знал и Диомеда, и вашего брата... Послушайте, Уотсон, а вам знакомо имя доктора Галла?
- Королевского врача?
- А, ну понятно, с вопросом вы знакомы. Он, кстати, большой любитель всевозможных уродств и отклонений. Он собирает своеобразную коллекцию.
- Почему вы о нём заговорили.
- Однажды по просьбе барона Лейденберга он консультировал его покойную жену Веру.
- Ну и что?
- Лейденберг – это даже не Уоррон. А Галл - очень щепетильный и самолюбивый тип.
- Никак не пойму, к чему вы клоните?
- Я задавал себе вопрос: почему? Почему доктор Галл согласился пользовать никому особенно не известную баронессу Лейденберг?
- Из-за какого-то уродства?
- Вера не была уродкой. Я думаю, два человека из доступных мне в общении знают... во всяком случае, могут знать ответ на этот вопрос.
- Кто именно?
- Джон Уоррон.
- И?
- И Шероле.
- И вы? – помолчав, спросил я и, наверное, догадался, потому что Холмс наклонил голову и стал кусать губы. Наконец, ответил:
- Подозревать и знать наверняка – процессуально разные вещи.
- Процессуально?
- На случай суда.
Я почувствовал, что у меня пересохло в горле. Я вспомнил ту хулиганскую песенку, которую недавно пропел Холмс, насчёт «красотки Тедди», намекающую на имя Эдуард, вспомнил кое-какие слухи, неопределённые угрозы Уоррона, чреду восклицательных знаков, которые яростно чертил и чертил ослепший и обездвиженный Лебран, странное поведение Лестрейда во время его визита...
- Холмс, - тихо, почти шёпотом проговорил я. – Не жевы сонебиератесь стувыпать тивпро цаприн в десу?
Холмс поднял на меня какой-то пустой взгляд и вдруг безудержно расхохотался – так сильно, что я побоялся, что ему или станет плохо, или что ему уже плохо, и этот смех – проявление болезни.
- Что с вами? Перестаньте! – закричал я.
- Он тоже содомит, - сказал Холмс, резко оборвав смех. – Слишком много содомитов на одной доске, чтобы это было совпадением. Умирают содомиты, их жёны, умирают врачи и санитары... Как там сказал этот тип? «Гомо гомини люэс эст»?
- Ради бога, не продолжайте! – я чувствовал, что дрожу.
- Что касается вас, - спокойно сказал Холмс. – У вас уже нет возможности не вмешиваться, оставаясь на виду, но у вас ещё есть возможность исчезнуть из Лондона. Я могу помочь вам в этом. Вы ведь жили в Эдинбурге? Там не будет для вас слишком непривычно.
- А вы-то на что надеетесь? – без голоса спросил я.
- На то, что вы перевяжете мне ногу прежде, чем пойдёте складывать чемодан, - сказал он.
Ох, каким спокойным он выглядел!
Я закрыл лицо руками. Мне просто необходима была передышка. Я пытался понять, чувствую ли что-нибудь кроме захватывающего дух страха. Неужели я – трус? Или это Холмс - безумец? Или... он просто надел сейчас маску? Осторожно я чуть раздвинул пальцы и сквозь щель украдкой посмотрел на него. Сейчас лицо у него было усталым, губы кривились от боли. Но глубокое спокойствие не исчезло с него – это было лицо человека, знающего своё дело и привыкшего хорошо делать его, не смотря ни на что.
- Перевяжу, - сказал я. – И вы пойдёте и ляжете, наконец, в постель. Снимайте вашу одежду – в ближайшие сутки ничего, кроме ночной сорочки вам не понадобится.
Он послушно предоставил себя в моё распоряжение, и я занялся перевязкой – в то время, как в мыслях моих варилась порядочная каша, и царила сумятица. Разумеется, я понимал, что дело серьёзно, и раньше, но только теперь почувствовал себя по-настоящему между молотом и наковальней. Я сообразил вдруг, что если уеду сейчас в Эдинбург, то вряд ли когда-нибудь вернусь и, уж точно, не встречусь больше с Шерлоком Холмсом. Очень скоро с ним что-нибудь случится – нападение хулиганов, потерявший управление кеб, скользкая железнодорожная насыпь или просто буйное сумасшествие и суицид, как... как с Верой Лейденберг? Я вдруг поймал себя на том, что уже сейчас смотрю на него так, словно хочу навсегда запомнить. Но, что странно, мне и тогда даже в голову не пришло сказать «бросьте это дело, Холмс». Я понимал, что такая фраза будет у нас под запретом во веки веков, аминь.
Какое-то моё неосторожное движение – и Холмс тихо коротко застонал. Это не просто вывело меня из ступора, это словно ударило меня, и я закричал – громко и нервно:
- Вы даже такую пустяковую боль не можете терпеть молча! А вас насадят на такой же раскалённый прут, и вы почувствуете, как горят ваши кишки! Вас надо было оставить у Лейденберга! Вы всё выдумали! Вы опасный безумец! Вы... В самом деле, на кого вы лаете?! Вы – никто! Никому не известный молодой человек, без имени, без титула, почти без денег, зато с наркотической зависимостью! Да они не заметят вас, когда придавят! Я никуда не уеду! Я вас не оставлю! - я выкрикивал это с яростным нажимом прямо ему в лицо, придвигаясь всё ближе, нависая над ним, и опомнился только тогда, когда почувствовал, что его ладони крепко, но ласково сжимают мои плечи, когда услышал его негромкий проникновенный голос:
- Да-да, я всё понял. Уже всё понял. Вы напуганы, но вы смелый человек, отважный человек, хороший, надёжный товарищ. Вы остаётесь со мной. Я понял, понял... Доктор, дорогой мой, успокойтесь...
Я окончательно пришёл в себя от этого ровного голоса, отступил и вымученно улыбнулся:
- Ну вот... Сперва вы сами меня напугали, а теперь... Подождите, я закончу с вашей ногой.
Мои руки дрожали, когда я накладывал и закреплял повязку, как после хорошей драки.
- Человеку на этом свете не так уж многое может угрожать, - проговорил вдруг Холмс задумчиво, глядя перед собой, но при этом как будто бы не видя.- Скажем, смерть... Это даже нельзя назвать угрозой – это неизбежность, вопрос только в сроке. Что ещё? Боль? Боль можно перетерпеть. А если она нестерпима, на выручку приходит всё та же смерть. Потеря лица? Потеря любимых? Любимых можно не иметь, отказаться от них сразу...
Чёрт побери! Он говорил об этом совершенно серьёзно.
- Лица тоже можно не иметь, - сказал я.
Он вздрогнул и посмотрел на меня так, словно, успев забыть о моём существовании, вот только что внезапно вспомнил. Помолчав, спросил:
- И как жить без лица? Вы можете?
- Так же, как без любви. Есть, пить, спать, совершать моцион, заботиться о себе одном, - я пожал плечами. – Вы можете?
Он рассмеялся. Но это был очень невесёлый смех.
- Мне удавалось пока обходиться без привязанностей, - сказал он. – Без глубоких привязанностей, я имею в виду, просто приятели и просто женщины у меня были.
- Гм... А родные? Братья, сёстры, родители?
Холмс поморщился:
- Если я есть в природе, значит меня родили. Люди учатся не любить своих родителей в процессе своего духовного развития.
Мне показалось, что он многого не договаривает. Но я не счёл возможным допытываться. И вернулся к началу:
- Значит, по-вашему, кроме потери лица человеку бояться нечего?
- Потери лица бояться тоже не стоит. Сам страх его потерять – уже его потеря.
- Значит, бояться вообще не стоит?
- Да, - сказал Шерлок Холмс.