С тех пор стало тянуть Ваньшу в те камыши. И ходил он туды уже, понятно, не за козленочком, привязавши его на опушке бора к сосенке на лужайке, где буйноцветно рос дельфиниум. Он и коз там оставлял –и они объедали траву да ветки березок, обходя стороной тот дельфиниум, сорвав цвет коего можно было любоваться причудливой его формой—сущий туфелек, аль сапожок для гномика, и заострен тот сапожок наподобь дельфиней мордочки из книжки про заморски странствия с картинками, где морское чудовище обвивает хвостом и перекусыват надвое корабь.
И странно было Ваньше, как рассказывал он, повзрослев, обженившись, и наделав кучу деток, што всякий раз перед тем , как явиться купальщицам-- две кряковые утицы вылетали из камышей и уходили над водой на рассветно аль закатно солнышко. А опосля, присмотревши к ним посередь бела дня возле церквы, обнаружил Ваньша, што их сереньки сарафаны повторяют узором окрас оперения пугливых птиц.
Время к Ивана Купале шло. И как-то раз, засев в камышах, и дождавшись взлета двух утиц, Ваньша услышал за спиною шорох и дыхание. Обернувши, увидел Ваньша наших изографов-иконописцев.
- Тс—с!-приложил Фряжин палец к пухлявым губам. Так они и стали ходить в тот скрадок втроем, и всякий раз, когда девушки , накупавши, исчезали за лодкой с пробитым дном, да ивой-плакальщицей, мочившей свои зелены косы в воде Звениозера, выходили монахи на проселок , ведущий к монастырю , и зачинали спорить о боттичеллевой Венере, рафаелевой Мадонне, еллинских образцах и других пустяковинах, коими забиты были головы не токмо уездных да губернских живописцев, но и тогдашних богомазов.