Пивной человек

Александр Леонов

ПИВНОЙ ЧЕЛОВЕК

Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморрской в день суда, нежели городу тому.
Евангелие от Матфея: 10, 15

1

Пивной человек – он был человек хороший. Хотя и говорили некоторые женщины важные и почтенные, что он плох, и со взглядами пренебрежительными сталкивался он частенько, однако в глазах Божьих все это было не так. Тем и согрет был Пивной человек, тем и жив.
Пивной человек – он не был лицемерным или надменным человеком, хотя и был принимаемым и таковым, и таковым порою. А порою и первым и вторым одновременно.
Пивной человек был человеком спокойным. Слушал вдумчиво и говорил подумав. Но часто молчал. И молчать любил. А еще любил петь. Бывало, запоет негромко прямо на улице или на работе, а потом посмотрит вокруг: взгляды насмешек, взгляды отвращения и взгляды волчьи… Пивной человек был человеком впечатлительным. Иногда впечатлительность его приводила в уныние, а иногда и в ярость. Но запоминался он человеком спокойным.
Пивной человек не был одержим гордыней, но часто людям представлялся гордым.
Пивной человек жил на одном месте, но не мог находиться на одном месте долго. Поэтому он всегда работал где-то, менял работы, а в отпуска не засиживался дома. Его можно было встретить в Москве, в Большом театре, в классической «троечке», серьезного, но довольного. Можно было увидеть возле заброшенной лесной деревушки в поле у костра, задумчивого, но тоже вполне удовлетворенного. Он любил дорогу, вечернюю прохладу и хорошую музыку. Любил мясо, репчатый лук, жареную картошку, яйца, соленые огурцы, помидоры и квашеную капусту. И, конечно, любил пиво.
И, наконец, Пивной человек не был пьяницей. Хотя многие таковым его считали. Потому как если пил он свое пиво, то делал это открыто в силу открытости самой своей сущности. Не квасил дома один, как крыса, не жрал водку с приятелями в местах нелюдных, а пил пиво открыто, спокойно и неторопливо.

2

Пивной человек терпеть не мог, когда мучили животных. Он говорил так: «Нельзя покупать убийство. Когда человек платит деньги и покупает хлеб, растительную пищу, молоко, творог, и даже яйца – это нормально. Потому она и растительная жизнь. Но покупать убийство нельзя. Вроде бы ты не при чем и вроде бы совсем к убийству отношения не имеешь». И это Пивной человек считал отвратительным. Так можно допокупаться, что и животных на Земле не останется, и птиц в небе, и рыб в море.
Пивной человек считал правильным, что муж выращивает мясо и кормит им семью или добывает мясо. Убийство зверя или рыбы, или птицы, чтобы съесть самому или накормить семью, грехом не считал. Но терпеть не мог ни покупки убийства, ни убийства бессмысленного. Он говорил: «Мужика безысходность может заставить продавать мясо, но считающий, что за деньги можно покупать убийство, недостойный человек». Потому, когда отец его стал уменьшать свое хозяйство, Пивной человек подал заявку в Общество охотников, так как понимал, что держать кроме птицы и кроликов никого не сможет по причине своих регулярных похождений и поездок, а лицемерно уклоняться от ответственности за убийство живого существа считал низким. Так в его доме появилось ружье.
Наверное, он был человеком откровенным и честным. «Получается, что убивающий для тебя – живодер, черствый человек (дескать, как жутко, как отвратительно…), а покупающий (да еще и с претензиями) как будто ни при чем, добрый, хороший и пушистый, и вовсе не части трупа покупает!» - возмущался Пивной человек.
Он любил природу дикую, не изгаженную двуногими венцами творения и любил одиночество. Нет, не потому, что возвеличивал себя над другими и не потому, что занимался самосостраданием и самооправданием в одиночестве, а потому, что уж больно сильно жизнь его напоминала историю о гадком утенке. Но, не смотря ни на что, Пивной человек не считал себя белым лебедем, а людей любил, потому что был человеком верующим.
Однако, созерцание безлюдной природы было для него блаженством, а созерцание природы человеческой начало уже надоедать, и мест массового скопления людей он начал избегать. Некогда страх перерос в «пофигизм», а тот в свою очередь в более глубокое чувство. «Если духовному сироте, человеку, живущему без Бога в сердце свойственен страх, чрезмерная забота о себе, расчет на собственные силы, черствость, - говорил Пивной человек, - то, стало быть, добрый душевный «пофигизм» как раз одно из положительных состояний души человеческой». Это, конечно, не то безразличие, когда ты не окликнешь человека, идущего в пропасть. Это состояние в основном по отношению к своему будущему. Говорить, что думаешь, честно, быть открытым, жить одним днем, задумываясь о будущем, но не прогнозируя и особенно не планируя его, не бояться никого и никого не пугать. Что-то не понравиться начальству? Потеряешь работу? Ну и что? Это не конец света. За то чистая голова и умиротворенное состояние души… Вы спросите, совместимо ли это с ответственным отношением к делу, с пунктуальностью? Оказывается, еще как! Бывало, что коллеги говорили Пивному человеку: «Я удивляюсь твоей работоспособности!» Был в нем и творческий подход к делу, и усердие. Не терпел он только насилия над собой, хамства и невежества. Ну а какой нормальный человек это потерпит?
В остальном же был это человек самый обычный, завидев которого в толпе, ничем особым, кроме глубокого и грустного взгляда не выделишь.

3

Как-то раз, солнечным утром, в понедельник, в самом начале рабочей недели, вышел Пивной человек на улицу, чтобы пройтись, подышать воздухом, выпить бутылочку пива и поразмышлять о жизни вообще и о себе грешном в частности.
Нет, он не лоботряс был. Просто и в работе все-то у него было ни как у людей. Выходной у него был в понедельник. А в субботу и в воскресенье - дни рабочие. Все, понимаешь, на работу, а он с работы. А понедельник, как известно, день тяжелый, и потому серьезные дела в этот день было решать сложно. Куда ни зайдешь: «Ой, подойдите завтра. А?..» «Ну и фиг с ними! - думал Пивной человек. - Отдыхать тоже надо!»
Так вот, этим самым светлым солнечным утром, не обремененный какими то ни было важными делами, шел он к пивному ларьку и радовался свету божьему, как вдруг у самого его носа пролетел голубь. Вспорхнул неизвестно откуда и неизвестно куда упорхнул. Пивной человек и вовсе не обратил бы внимания на такую мелочь, если бы дальше не стали происходить удивительные вещи. Во-первых, он почувствовал, что волосы на его голове начали увлажняться и, подняв голову, всем лицом ощутил приятный прохладный дождик. Он уже было дело опустил голову, но тут же вздернул ее опять вверх. Солнце ослепительно ярко било в глаза, а на всем небе не было ни одного облачка, и было оно непривычно глубоким и ярко-синим. Так, задрав голову, он и шел до самого ларька.
Купив бутылку пива, он вышел к дороге, чтобы перейти ее и направиться к реке. У реки виды знатные и воздух совсем другой. Возле дороги вновь остановился и посмотрел на небо. Такое же чистое и необычайно глубокое. И тут случилось второе.
Помните ли вы, как в детстве отец, старший брат или еще кто-нибудь из больших человеков подхватывал вас, как щенка, и переносил куда-нибудь: или от опасности подальше, или просто играючи? Не каждый помнит. Но именно это почувствовал Пивной человек в десятом часу утра того необыкновенного дня. Что-то или кто-то подняло его подмышки и мягко так в спину толкнуло. Метра на два. Не успел он задуматься о том, что же с ним произошло, как за спиной что-то взвизгнуло, и промчалась задним ходом машина. Метров через пять она остановилась и продолжила разворот уже передним ходом.
Пивной человек глазами изумленными и недоумевающими всмотрелся в лицо водителя. Этот спокойный старикан даже и не собирался оборачиваться, когда ехал назад. Его спокойствие вызывало раздражение. Как, мол, так?! Чуть не раздавил и хоть бы хны!
Да ладно бы он хоть в зеркало заднего вида глянул. Нет, он смотрел куда-то себе под ноги, как будто педали искал.
Взбунтовалось было нутро Пивного человека, но отвлекло его то более сильное впечатление от необъяснимого вмешательства в его жизнь чего-то совершенно невероятного. Того, что так спокойно и мягко оттолкнуло его от неминуемого калечества.
Вспомнилась тут на мгновенье история, рассказанная некогда ему лично одним послушником, видавшим виды многогрешным рабом Божьим Николаем. Человек он был одинокий, сирота. Вырос в детдоме. В мирской жизни видел одни лишь лишения и счастья семейного не нашел. Занимался он тем, что строить и реставрировать церкви Божьи помогал. А так как к делу этому был весьма способным, то отправлял его батюшка то направо, то налево, то в область московскую, то в тьмутараканьскую.
Сподобил этого послушника Господь увидеть милость Его и чудеса Его явил рабу своему во множестве. Случилось как-то реставрировать ему храм довольно запущенный, долгое время пустовавший, но начавший все же оживать под покровительством одного состоятельного человека, решившего таким образом оставить свой след в вечности. А заправлять работами поставил он своего племянника. Ну, чтобы вроде все в дело шло, не налево. Племянник тот не больно старательным руководителем оказался. Увидел, что все идет своим чередом, обосновался на колокольне и давай заниматься карате. Так изо дня в день немалых размеров малец давал кругаля вокруг храма трусцой, забегал по узкой лесенке на колокольню и там то растяжками занимался (не колокольными, конечно, а спортивными), то удары отрабатывал. Так что как ни глянет Николай наверх, а там то с одной стороны нога торчит, то с другой, то замолчит, а то так крикнет истошно, что все вороны в воздух поднимутся и кружат с полчаса.
Ну и финал, знамо дело, был классический. Крикнул малый однажды «кия!» и полетел с колокольни вниз. Финал простой, ан нет, постой. Жив остался. И не только жив, но даже не сломал ни одной косточки. Бывает такое? Значит бывает.
После признался этот парень рабу Божьему Николаю, что когда к земле подлетал, его что-то за одежду схватило, как бы двумя руками за штаны и за шиворот, и на землю положило.
Вот, разумей быль сею каждый по своему разумению, а что быль – не сомневайся.
И с этими мыслями Пивной человек наверняка бы справился, но произошло третье, совсем невероятное и фантастическое. Только хлебнул он глоток холодного пива, глядя уезжающему вдаль беззаботному постылому старикашке, как за спиной, у ларьков, зазвучала музыка, доселе им никогда не слыханная, но прекрасная и простая. Инструмент звучал неизвестный, и было в нем что-то степное. И музыка эта была хороша, и музыке этой было здесь совсем не место.
Повернувшись к этим звукам лицом, Пивной человек замер на мгновенье, ощутив неописуемый восторг от их прикосновенья к нему. Музыка разливалась волнами прохладной воды в жаркий день. И в этих волнах было хорошо и легко. И вдруг…
И вдруг прямо перед ним между двумя ларьками прошел…кто бы вы думали…он сам. Немного другой, какой-то серьезный, но все же он сам. На ходу посмотрел на Пивного человека и исчез за ларьком.
Некоторое время Пивной человек стоял в замешательстве. Потом поймал себя на мысли, что это самое некоторое время ни о чем совершенно не думал. И вот уже прохладных волн никаких нет, только ветерок пыль кругами канителит. Придя в себя, ошарашенный сделал несколько шагов вперед, заглянул медленно за ларек, так же медленно развернулся, поставил бутылку на асфальт и пошел молча домой.

4

В тот вечер он был приглашен на День рожденья одним своим старым приятелем и бывшим одноклассником. И потому весь день получился скомканным. Казалось, что два полушария мозга вступили между собой в борьбу. Одна половина навязчиво заполняла сознание странными происшествиями, которые имели место утром, а вторая упорно напоминала о грядущем Дне рожденья и о необходимости найти-таки какой-нибудь подарок приятелю. И первая была живой, а вторая инертной и механически-тупой.
В этой борьбе с разрывающими мозг мыслями он и подошел к тому моменту, когда старые настенные часы пробили пять раз. Звали к шести. Надо собираться. Быстро прошелся по комнате, огляделся. Открыл дверцу шкафа и забегал глазами по ее содержимому. Справа в углу сверкала в лучах четырехсотватной люстры хрустальная чаша, наполненная до краев старыми советскими юбилейными и обычными монетами. Сверху на ней лежали бумажные советские купюры мелкого достоинства. Рубли, трешки, пятерки и один червонец.
Рядом с хрустальной чашей разные старые предметы. Не то, чтобы антиквариат, но все же…приятные вещи и вечные. Бегающие глаза остановились на двух охотничьих карманных часах на цепочках. Одни деда покойного, охотника. Вторые дареные. Дареное не дарят. Да ну и что?.. Дарил не друг, не брат, не сват.
Схватил Пивной человек часы на цепочке, сунул в карман, накинул пиджак, кепку, выпил полграфина воды залпом и вышел на улицу. Захлопнув дверь, по привычке снова снял кепку, перекрестился и перекрестил дорогу: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». И пошел. Уже без напряжения и с одной мыслью о неизбежной пьянке.

* * *

Село Петровское лежало между двумя древними русскими городами. Земли некогда величественного княжества в этой своей части представляли собой большое ополье, окруженное древними лесами. Холмистое это ополье с редкими рощами и лесочками наполнено деревнями и селами именно в такой степени, что выйдя на край одного села непременно увидишь другое, обозначенное за пашнями высокой церковной колокольней. Церквами земля эта изнаполнена. В Петровском, например, их две: одна старая, а другая новая, с едва законченной росписью внутри. И хотя старая перенесла на себе все тяготы разрушений и вандализма в послереволюционные десятилетия, покалеченная, но реанимированная добрыми людьми, привлекает и манит, возвышаясь на холме в самой старой части села. Окружена она низкими деревянными домиками. С запада к ней ведет мост через мелкую речку, а с востока старое сельское кладбище с гнездящимися на многочисленных темных деревьях черными птицами. Новая же церковь стоит у самой трассы, которая рассекает село пополам, и вдоль которой стоят магазины, ларьки и закусочные. И эта новая церковь, хотя и православная, но напоминает почему-то маленький костел.
Село Петровское, как и все это ополье, населяют люди разношерстные. И по тому коктейлю, который намешан веками в их крови, и по тем местным традициям и обычаям, которые в ходе тех же веков складывались по кирпичикам и сложились в стену прочную, непробиваемую и непроглядную.
Впрочем, мы несколько отвлеклись от нашего героя. А между тем наступающий вечер нес в себе события значительные.

* * *

В дверях встретил одноклассник Алексей веселыми смеющимися глазами, улыбкой до ушей и свеженьким духаном водочным. Обнялись по-братски и пошли на второй этаж.
Алексеев дом представлял собой вершину архитекторской мысли советских строителей. Двухэтажные соединенные между собой коттеджи из красного кирпича, четырехкомнатные и, представьте себе, с нормальной крышей. Это тебе не панельные соты с плоской крышей, которым, по чести сказать, грош цена. Это настоящий дом с двумя выходами. С каждой стороны участочек земли, заборчик аккуратный, за ним сарайчики (опять таки из красного кирпича), а в них поросята, куры, гуси, а где и кролики. Сеном пахнет и относительно чисто. Правда и навозом тоже пахнет и за всем этим надо ухаживать, да и стоит это чудо света на месте бывшего болота. Ныне осушенного, но память о нем не исчезнет. Хотя бы потому, что улица эта так и называется по сей день – Плющиха. Вот как три тополя на Плющихе и стоят три дома на этом болоте. Истины ради следует сказать, что и сам Пивной человек тоже жил в одном из таких «тополей», но его коттеджи были поменьше: на них, видимо, репетировали. Кирпич тоже красный, только фундамент заложен наоборот (надо же так нажраться) и потому задний выход на дорогу, а парадный к сараям. Но на это, честно сказать, грех жаловаться. Семьи обоих приятелей давно здесь жили, работали и получили это жилье после переездов из бараков, коммуналок, убогих квартирок. И, в конце концов, его приватизировали.

* * *

Поздоровавшись с матерью Алексея, Пивной человек прошел на второй этаж, влекомый зажигательной и предвещающей как всегда обычное и предсказуемое улыбкой хозяина.
В комнате был накрыт столик. За столиком, кроме хозяина и гостя, собрались трое: Колян – сосед, парень молодой, но думающий, Вован – сосед-друг Алексея, парень взрослый, но безбашенный, и Толян – парень молодой и безбашенный.
В общем, вечер обещал быть веселым.
- Давай, заходи, садись, - указал Алексей рукой на открытую дверь, из которой уже пахло водкой и сигаретным дымом. Звучала громко музыка и пришедшие ранее приятели гоготали уже после очередного анекдота.
Пивной человек шагнул и начал погружаться глубже.
- Не садись, а присаживайся, - направив на Алексея указательный палец, поправил Вован.
- Точно, - извинился Алексей, - сесть мы всегда успеем.
- Сядем усе! – подтвердил, подражая Папанову, Пивной человек.
- Здор;во! – протянул руку Колян.
- Здор;во! – привстал вслед за ним Вован.
- Привет, – пожал руку Толян, подвигаясь вместе со стулом.
Гость отвечал: «Здор;во», - и все разместились вокруг небольшого столика. Вован и Толян на диване, расставив широко ноги, напротив них Колян с гитарой в руках. С двух других сторон, напротив друг друга, Алексей и Пивной человек, вдохнувший уже разгульный воздух и на время забывший об утренних происшествиях.
- Ну, давай что ли, наливай, - показал на бутылку Вован.
Именинник, улыбаясь, разливал.
- «Столетовская», - взял налитую до краев рюмку запоздавший и услыхав от Толяна: «Ну скажи чё-нибудь Лёхе», - встал.
- Ну чё тебе сказать, Алексей?.. Мы с тобой знакомы с первого класса.
Виновник торжества встал, услышав начало серьезного тоста, и все улыбнулись.
- И знаешь, вот все эти годы мне нравится в тебе одна черта, и тут со мной, наверное, все согласятся…
- Ага, - перебил Толян, - которая делит его задницу пополам.
- Хорош хохмить, - смеясь, остановил Колян, – дай сказать.
- Лёха всегда, - продолжил не опаздывая запоздавший, - говорил в лицо правду. Вот ты херню сморозишь, он тебе прямо и скажет, что это херня! Так ведь? От него вот не дождешься, чтобы за спиной там наушничали, шушукались чего-то. Да - значит да, нет – нет… И я вот тебе и желаю, чтобы ты для всех, кто тебя знает, так и оставался человеком, от которого никогда не дождешься какого-нибудь подлого подвоха!
- Классно! - подхватил Колян.
- Спасибо, - отозвался молча слушавший именинник.
А Вован завершил словами: «За это надо выпить!» И все выпили.
- Слушай, - обратился к Пивному человеку Алексей, - настрой гитару. А то Колян чё-то там пытается, а у него со слухом - сам знаешь.
- Ну конечно, - отозвался Колян.
- Ты слышал, - рассудил Вован, - он чё думает, то и говорит.
- Ага, это точно.
- И не всегда в тему, - подхватил Толян.
Гитару передали, и еще через одну рюмку она была настроена. Настройщик заиграл довольно приятную мелодию. Магнитофон выключили, и Пивной человек запел.

Если море мое
Станет твердым, как медь,
То я не поплыву,
Сяду на камни реветь,

Если небо мое
Станет мутным, как грязь,
То я не полечу,
Лучше будет в землю упасть,

Мой дом, овитый плющом,
Мой сон, словно кино,
Ужасно даже думать о том,
Что Тебя нет дома давно,

Мой дом не стоит на горе,
Мои окна не видят восход,
И когда Ты идешь ко мне на заре,
Я лишь думаю о том,
что построил мой дом идиот,

Надо ж было слететь,
Как же ты был не прав,
Больно мне было смотреть,
На твой лик в толпе скошенных трав,

Мой сон, овитый плющом,
Мой дом, не видящий дня,
Но будь я хоть глухой и слепой,
Сквозь потолок я увижу Тебя,

Мой конек-горбунок всегда рядом со мной,
Моя Баба Яга живет в соседнем селе,
И Тот, Кто пришел все сделать золой,
Никогда не поймает тех, кто в седле.

Настройщик закончил песню красивыми флажолетами и, вспомнив про подарок, достал из кармана часы.
- Вот тебе, кстати, подарок.
- Колян вон пусть збацает, – показал пальцем на приятеля Вован.
Настройщик передал гитару.
- Охотничьи! – прокомментировал подарок Колян, перебирающий теперь струны.
- Классно! – поблагодарил Лёха и переключился на Коляна. – А Колян у нас последнее время все песни сочиняет. Чё ты там последнее придумал? Спой-ка, человек еще не слышал. Блин, уссышься.
Колян заиграл простые четыре аккорда, а потом то ли запел, то ли заговорил. Песня сопровождалась периодическим, захлебным ржанием гостей.

Мы уходили по гряз;,
По мерзкой, падловской погоде,
И сердце жаждало пути,
Но, далеко уехав вроде,
Вернулись, мать твою ети.

Мы заходили в дом сухой,
В говенном, падловском болоте,
И хорошо сидели вроде,
Свеча горела на комоде,
Но вдруг пришел мужик бухой.

Его пустили мы не сразу,
Спросили: «Что угодно вам?»
Он притащил какой-то хлам,
Он долго ездил по мозгам,
Мы вскоре выгнали заразу.

Хотел мужик один пузырь,
За кучу железяк и банок,
Зима пришла, но нету лыж,
Пришел и лед, но нету санок.

И в тихом доме сами пьем,
Водицу с травленою водкой,
С шампунем пиво, хлеб с селедкой,
Едим и потепленья ждем.

Придет капель, ручьи струясь,
Водой покроют все вокруг,
Родная, падловская грязь,
В тебе утонет всяка мразь,
Утонут и мои стремленья,
И мимолетные виденья,
И гений, парадоксов друг.

Закончив песню, Колян заржал и сам.
- Ты, блин, ни чё получше придумать не мог? – смеялся Лёха.
- Чё ты, так и есть, - сквозь слезы объяснял Вован. – К нему дядя Вася все барахло таскает: «Дай десятку?», да эта вон Валька денатуратом торгует рядом.
- Ты как акын, - улыбался Пивной человек. – О чем вижу – то пою.
Колян не переставал смеяться и бил тихонько ладонью по гитаре, медленно при этом через нее перегибаясь, и, когда только чуть не упал под стол, выпрямился и снова стал перебирать струны, точно так же, как и вначале. Смешки затихали долго.
- Понял, как надо?! – завершил Вован, обращаясь к Пивному человеку. – У тебя вот всё заумные песни, а тут всё по-простому.
При этом он бросил взгляд на собеседника и, когда взгляды их пересеклись, вдруг закашлялся.
- Вован, - оторвался тем временем от диалога с Коляном Лёха, - ты если тошнить будет, вон тут туалет рядом.
Вован выпрямился.
- Я никогда не блюю, - с гордостью объявил он. – Сколько вот ни пил, понять не могу, как люди блюют. Я никогда не блюю. Это потому, что, может, мешают водку с пивом или еще с чем там. Я лучше чисто водочки.
- Ну, водочки, так водочки, - и Лёха снова разлил.
- Вот смотри, - подключился к разговору Толян, - обращаясь к Пивному человеку, - ты вот в Бога веришь?
- Верю, - ответил тот.
- Вот! А я даже не крещеный. Это чё значит, я в ад попаду? Все что ли, кто не крещеные и в церкви свечки не ставят, в ад попадут? А другие там всякие: эти католики, буддисты, кто там еще есть - они тоже что ли все в ад попадут?
- Толян, не хочу я на эту тему говорить.
- Это почему?
- Да потому что бесполезно. Каждый при своем мнении останется.
- Нет, ну ты мне объясни.
- А с какого фига я тебе объяснять должен? Я священник тебе что ли?
- Вот это ты зря, Толян, насчет крещения, - вклинился Вован. – Я вот с детства крещеный, и крест всегда ношу.
Он залез пальцами под рубашку и демонстративно показал всем нательный крестик.
- Вот, видал? Я настоящий русский, а ты – хрен тебя знает. Может, ты Толян, а может, Хренолян!
- Отелло, - почему-то добавил Лёха, хихикая.
- Ну и чё? – повышал голос Толян. – Ты вот крест носишь и всё что ли - думаешь, душу спас уже? Чё ты думаешь, украл там или убил, потом пришел в церковь, покаялся и всё тебе простилось?! Я вот в это не верю. Это для успокоения себя всё. Чтобы оправдать: «Всё мне простилось, можно дальше грешить».
- Во, умную вещь говоришь, - подхватил Колян.
- Ни фига не умную, - спокойно прокомментировал Пивной человек, перекидывая, как жонглер, из руки в руку пустую рюмку. – Хуже всего – это когда не знаешь ни хера и уже судишь, а еще страшнее – другим доказываешь. Ты разберись, в чем дело-то, а потом делай выводы. А так разглагольствовать – это вообще бестолковое занятие. Сами только наговариваете на себя, потом через время вспомните и стыдно станет: «Какой я дурак был».
- О чем вообще разговор, - вылупил глаза Лёха, с самого начало упустивший нить рассуждений.
- О Боге, блин! – объяснил Вован.
- О душе, - по-своему понял Колян.
- О себе, - еле слышно добавил жонглер.
- Бог – есть свет! – продекламировал Лёха, подняв указательный палец вверх. Потом задумался, бросив взгляд на потолок, и добавил. – То есть электричество! Энергия. Вселенская Энергия.
- Еще лучше, - перестал свое дуракаваляние жонглер.
- А чё, нет что ли? Вот смотри: Бог везде, это Вселенская Энергия, это я понимаю. Ну вот что там Иисус конкретно был Богом, чудеса творил там и сам воскрес – это выдумки, конечно. А вот энергия, которая во всей материи, во всей вселенной, если это Богом называть, то это я признаю. Но ни человека какого-то… Может быть, я лет через десять и по-другому буду думать, я не спорю, но сейчас вот так.
- Ну дай тебе Бог, - кивнул головой сидящий напротив.
- Да нет там ни хрена! – очнулся, наконец, Толян. – Умер и все! Никакого рая там, душа – лапша…
- А откуда ты знаешь? – толкнул его в плечо Вован. – Может, есть, и попадешь ты в ад, и будут тебя там черти на сковородках жарить?
- Ну и пускай. Люблю веселую компанию. В раю – чё там: ангелы, ни водки попить, ни в карты с чертями не сыграть.
- Когда кишки тебе черти выпустят, водочки уже не попьешь, - заметил бывший жонглер и протянул рюмку разливающему Алексею.
- А ты чё молчишь? – обратился Вован к Коляну.
- А я в поиске, - отшутился тот.
- В духовном что ли? Ну, ищи, ищи. Ну, за что выпьем?
- За то, чтоб каждому своё, - предложил Пивной человек.
- Ну, давай, чтоб каждому своё.
Выпили на этот раз молча.
- Пойдем, покурим на улицу, - позвал, вставая из-за стола, именинник. Все молча согласились.
Вышли во двор. Не курил из троих один Пивной человек, и все это знали. А когда человек давно не курит, то к нему с этим вопросом знакомые и не пристают. Поэтому он стоял, облокотившись плечом на косяк раскрытой двери веранды, сунув руки в карманы пиджака, надвинув козырек кепки до самых глаз. Остальные топтались на дорожке возле дома, хаотично создавая то пары, то тройку, то расходясь по одному в разные стороны. Полная луна уже была видна, хотя было еще светло.
- Какое государство?! - Вован стучал себя пальцем по голове и выпучивал глаза на Коляна. - Насрать оно на тебя хотело! Они только о своей жопе пекутся. На хрен ты им сдался?!
Разговор перешел уже из области высших сфер в политическую.
- Ну вот смотри, зарплату щас обещают поднять, этот прожиточный минимум, на рождение ребенка чё-то там выдавать, рождаемость повышать…
- Ты вот говоришь и сам улыбаешься. Сам-то веришь в то, о чем говоришь? Объясни вот этому идиоту мелкому, - обратился он за помощью к Пивному человеку, принимающему участие в оживленной беседе редкими репликами.
- Колян, - отвечал тот, улыбаясь, - к власти рвутся для себя, а не для нас с тобой. Насрать им на народ. А о народе вспоминают в двух случаях: первое – это перед выборами, а второе – когда приходит война.
Пивной человек начал повышать голос и, загибая пальцы, вышел на дорожку. Образовался кружок.
- Вот когда война придет: «Давай, вставай, народ! Защитим нашу родину!» - и вперед, пушечное мясо! Вперед на пулеметы с топорами! И победим ведь. А сейчас дать, чтобы не подохли, но и не наелись досыта. Чтобы не возомнили себя собственниками, хозяевами. А вся эта демография, то, что спиваются, молодыми умирают и так далее – это не разные проблемы и решения у них не разные. Одно. Повысь уровень жизни, и все они отходят сами. И рожать больше будут, и денатуратом травиться не будут, и все остальное, и пятое, и десятое! Так нет же! Это же надо деньги тратить! Да на кого?! На своих. Что ты! Советские долги другим странам отдают, в Африку миллиарды вкладывают, а своему народу уровень жизни поднять – это хрен тебе на блюде! Болтать будут. А бараны башкой кивать и поддакивать: да, да, правильно, спасибо. Но ты мне скажи, Колян, конкретно в твоей или моей жизни за эти годы что-то изменилось? И если нет, то ничего и не сделано! Потому что вот они, мы с тобой, вот Лёха, вот Вован и Толян. Мы на разных работах работаем, на разных местах, и мы как раз обычные люди: не олигархи и не бомжи. И ничего у нас с вами не изменилось в лучшую сторону, и заботиться о тебе или обо мне никакой там чужой дяденька в Москве ни с какого такого перепуга никогда не будет! Можешь еще работать – вкалывай! Не можешь – скорее подыхай, нечего зря землю топтать и воздух коптить!
- Да. И пердеть тоже не надо, - пошатываясь, добавил Толян, легонько оттолкнув от себя невысокого Коляна, - а то развонялся тут.
- Чего?! – оттолкнул его в ответ Колян.
Тем временем Вован и Лёха молча докурили, бросили бычки на дорожку, и Вован покачал головой, а Лёха, как всегда, улыбнулся.
- Да… - протянул он, - тебе прямо с трибуны надо выступать.
Пивной человек поправил кепку и успокоился.
- Да брось ты. Кому это надо? Ты вот хочешь быть начальником? – начал он возвращаться к отворенной двери веранды.
- Да на фиг мне это нужно? – опять-таки, улыбаясь, замотал головой именинник.
- Вот именно. А знаешь почему?
- Почему?
- Да очень просто: потому что ты нормальный человек. И я хочу человеком жизнь прожить. А не собакой и не свиньей. Зачем мне быть руками водителем, если я собой управлять не могу?
- Это как?
- Ну вот, дано тебе тело. Это же целый мир. И как мы им управляем?
- Подожди, - явно хотел продолжить тему Вован, - тебя послушать, так все сволочи и враги народа в администрации. У меня сестра бухгалтер в конторе и чё теперь, она что ли виновата тоже, что нам живется хреново?
- Я не обобщаю, Вован… А с другой стороны, смотри, вот на прошлой неделе я на рыбалку ходил в Красное, знаешь там у них хозяйство «бабочек» этих разводят?..
- Ну, - утвердительно кивнул Вован, - кроликов.
- Ну и чё? – присоединился к разговору Лёха.
- А вот я на пруду с местным мужиком разговорился, знаешь, что он мне рассказал?
- Ну?
- Ну?
- И чё? – вклинился Колян.
- У них там зряплату не дают: то задерживают, то кидают вообще. У мужика одного дочери было 18 лет, а денег уже давно хер моржовый да плюс собачий да лягушачий зеленый в придачу! Ну он и стащил трех кроликов дочери на восемнадцатилетие на стол. Поймали. Дали три года. Нормально?
- За каждого по году – не слабо, - прокомментировал именинник.
- Ну, а ты чё хочешь? – ничуть не удивился Вован.
- Так если они со всем этим дерьмом ни за одно – вычти ты хоть в пятикратном размере из его зарплаты (он же в этом хозяйстве работал). Неужели он полез бы туда, если бы зряплату ему не задерживали бы месяцами?! А эти министры: «Мы с населением рассчитались. Долгов нет» и так далее, мозги втирают, типа работают, все в порядке. А на деле мужика загнали в безысходность. Он вообще себя мужиком может чувствовать, если вкалывает-вкалывает, а ему собачий хер?! И ни семью прокормить, ни жене в глаза не посмотреть. Он виноват?! Выходит да! «Ах, ты еще не доволен?! На тебе по башке, - Пивной человек сделал движение ногой, подобно тому, как опускают лицом в грязь, - в дерьмо, в парашу, сиди и не скучай». А семья пусть совсем загибается, нечего было закон нарушать. Думал, что делал. Ничего они не должны… Только ты по жизни должен. А тебе государство ничего не должно. Да вот - фигушки. Не надо подачек, отдайте долги! Родителям нашим, что всю жизнь горбатились, а потом у них книжки сгорели, нам за все заплати, а потом – отдай долг родине! Какой такой долг? За что? Верните долги! И пошли вы все на хер!!!
Все ответили на этот монолог бесспорным молчанием, и только стоящий все это время в стороне Толян ни к селу ни к городу выдал смачно: «Крольчатина!.. Бабочки, блин, ночные» и засмеялся.
- Дурак ты, Толян, - обратился к нему серьезно Вован, - и не лечишься.
Зашли домой так же молча, как выходили. Мать Алексея уже легла отдыхать, и зал освещался только светом телеэкрана. Шел какой-то бразильский сериал. И приятели поднимались на второй этаж под трагические восклицания девушки о неразделенной любви. Взглянув на них со стороны в этот момент, можно было подумать, что им искренне жаль эту девушку, потому что лица всех пятерых были задумчиво печальны в этом сумеречном шествии.
Снова пел магнитофон, что-то дрынькал Колян, и вечер становился обрывочным. С каждой рюмкой непрерывная цепь событий становилась не такой уж непрерывной. Время изменило свой ход, и Пивной человек обнаруживал себя то на диване, то с гитарой в руках, то в туалете, то снова на улице. О Боге и политике больше не говорили. Вован перешел на тему женщин, все на эту тему высказались, потом что-то пели, а что-то не допели, и, наконец, снова оказались на дорожке возле дома. Только раскрытая дверь веранды теперь светилась. Приятели же были похожи теперь на камыш. Они медленно пошатывались и смотрели вверх. Луна горела ярко, среди звезд то там, то сям разрезали ночное небо метеориты. Засмотревшись на очередную падающую звезду, Лёха закинул голову назад и чуть было не упал. Его поддержал Пивной человек и оба, обняв друг друга за плечи, отошли к сияющей двери.
- Понимаешь, - обращался Алексей к бывшему однокласснику, - ты все-таки другой.
- Какой это другой?
- Ну, вот, понимаешь, мы вот, что я, что Вован, что остальные, мы вот вмажем, поржем и всё. Ты вот думаешь все время, чё-то всё создаешь. Я вот отработаю, в выходной нажрусь и спать. Тебе все чё-то надо, все ты какие-то ответы в жизни ищешь. Я ни к тому, что это плохо, ты знаешь, я тебя уважаю, но у тебя как-то по-другому… Ни знаю, что сказать.
- Вот за что я тебя и люблю, Лёха, - прищурил глаз Пивной человек. – Лучше говорить, что думаешь, чем думать себе и не говорить или говорить, не подумав… Хотя как можно любить за что-то? Это уже расчет какой-то…
- Вот видишь! Ты уже сразу философствуешь, - Алексей опять заулыбался.
Разговор приятелей прервал заунывный голос совсем захмелевшего Вована.
- У тебя, Лёха, есть еще чё-нибудь?
- Нет, Вован, все выпили.
- Надо еще взять.
- Закрыты уже магазины-то, Вован. Понедельник.
- У Вальки.
- На хрен тебе травиться, Вован, - предостерег его Пивной человек.
- Чё травиться? Я сколько раз брал, ничего!
- Раз на раз не приходится.
- Точно, - встрял Толян. Я щас машину батину заведу, и сгоняем в дорожное кафе.
- Ты сдурел что ли? – останавливал его именинник. – В таком состоянии?
- В каком таком состоянии? Да я бог за рулем. Это моя стихия. Я как рыба в воде. Гаишников там все равно нету. Колян, со мной поедешь?
Колян, видимо, как самый легкий по весу из приятелей, сдурел совсем. Он то кивал, то отнекивался. Однако сознание в нем еще присутствовало. И оно навязчиво подсказывало ему, что необходимо отойти в кусты и сделать «два пальца в рот». К осуществлению своего замысла он приступил хитро, не желая опозориться перед «никогда не блюющим» Вованом.
- Щас, обоссусь, потом решим, - выдавил он из себя и, не дожидаясь ответа, зашагал кривой походкой к кустам за кирпичными сараями.
- У тебя бабло-то есть? – продолжил развивать тему Вован, обращаясь к Толяну.
- Маленько, - ответил тот.
- Маленько? А ты собрался в дорожном брать! Там накрутка знаешь какая?
- Знаю.
- Ну?
- Ну?..
- Ну, вон на трубах остановись, стрельни у братвы.
Речь шла о ежедневной тусовке молодежи у выезда на трассу. Дело в том, что в Петровском коммунальные службы, устав от перекапывания и ремонта теплотрасс, решили этот вопрос раз и навсегда, выкопав их по всему селу и пустив поверху. Таким образом, любая протечка становилась заметной сразу, а затраты на ремонт резко сокращались. Вот на этих-то трубах, в определенных местах и стала собираться молодежь на ночь глядя. В холодное время задницу греет, а в другое время – просто по привычке.
- Может, хорош? – урезонивал Алексей.
- Да, хорош, - поддержал его Пивной человек.
Но Толяна уже было не остановить. Он прочно наметил себе ехать за бухлом и прихватить с собой штурманом Коляна, временно отлучившегося по нужде.
Вован, выслушав все мнения, пришел к заключению, что ехать никуда не надо, что он пойдет домой спать. Попрощавшись с приятелями, он поковылял по дорожке и вскоре скрылся с глаз. Но, почти дойдя до дома, он с минуту пошатался на месте, пошарил в кармане и сменил курс в сторону упомянутой ранее торговки нелегальной алкогольной продукцией. Хотел ли он сделать друзьям сюрприз или его вновь посетили мысли о женщинах – об этом он поведать никому не успел. Потому что, взяв бутылку безакцизной водки, продегустировал ее сам и, окончательно запутавшись в собственных мыслях, обнаружил себя лежащим в собственной постели. Перед его глазами на стуле стояла наполовину выпитая бутылка, в доме не было никого, и была глубокая ночь.
Но все это было позже. А в то время как Вован скрылся в темноте, последним, кто его видел, был Колян, изогнувшийся в кустах за сараями и выжидавший момента, чтобы не заметно для всех снова сунуть два пальца в рот. Ему уже стало легче, и, разогнув спину, он снова взглянул на полную луну, полной грудью вдохнув ночной августовский воздух. Он был вкусен и сладок.
Видя уходящего Вована, Колян не стал себя афишировать, чтобы не быть обвиненным в том, чего его приятель никогда не делал. Он тихо вышел из кустов, еще раз опорожнил желудок на заднюю стену сарая и, утеревшись рукавом, зашагал к оставшимся приятелям. Взглянув еще раз на полную луну, он прошептал себе под нос: «Надо на эту тему еще подумать…», - и тут же был чудовищно напуган.
Прямо из тех кустов, где он только что стоял, из тьмы внезапно выпрыгнула со зловещим ревом черная взъерошенная собака. С рыком истинно звериным рванулась она Коляну вдогонку, и он, не мудрствуя, бросился наутек. Подбежав к дому Алексея, бестия остановилась. Все замерли: с одной стороны – пьяные приятели, с другой – лохматая, черной масти, беспородная собака. Рычащая, еле сдерживаясь, с репейником в шерсти, дикая, она бешеным взглядом впилась в явно не безразличного ей Коляна. Смотрела прямо в глаза. Казалось, Алексей и Толян совсем ее не занимали. Но, увидев выходящего из-за их спин Пивного человека, что-то в ней дрогнуло. Она так же жестко посмотрела в глаза ему, но тут же осеклась, опустила взгляд и сделала нехотя шаг назад. Философ выходил, а она отступала. Это заметили все трое, и все трое молчали, ожидая чего-то стоящего внимания. Но ничего подобного не произошло. Пивной человек просто бросил ей обычное: «Пошла вон!» - и та, поджав хвост, как обычная дворняга скрылась за сараями.
- Чья собака? Твоя что ли? – испуганно бормотал Колян.
- Да нет, - отвечал укротитель, - первый раз вижу. Чем-то ты ее задел.
- Чем это ты ее задел там в кустах, а, Колян? – прикалывался Толян.
- Да иди ты!
- Испугался?
- Ну ты со мной едешь?
- Бросьте вы, пошли спать, - урезонивал Пивной человек.
Но все было уже решено. Толян и Колян отправились в гараж, Алексей, попрощавшись со всеми, неуверенным шагом побрел к себе на второй этаж, а философ, уличенный этим вечером в своей необычности, отправился к себе домой, бросив на прощание Коляну: «Это тебе знак какой-то. Ты на каком-то распутье в жизни, наверное».
По дороге домой Пивной человек все бормотал вполголоса: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго. Господи, Иисусе Христе, помилуй мя, грешнаго. Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, благослови». При этом он трижды крестился и повторял все заново.
Подойдя к дому, он заговорил на другой лад: «Мы всё понимаем, просто терпим… А с другой стороны, всё проходит, и всё проходило, и все умирали. А боль моего мира – всем нам урок. Другой… Не такой… А какой? А как кто?..»
Домой он постарался войти тихо. С пятого раза попав ключом в скважину замка, повернул ручку и потянул дверь на себя. После чего повис на ней, держась обеими руками за ручки, подобно тому, как управляют небольшим парусом и, поиздевавшись таким образом над дверью, разочаровался в этом занятии. Встав ровно, он погрозил бывшему парусу указательным пальцем и шагнул в темноту.
Мать и отец уже спали, в доме было темно. Молча, спотыкаясь, Пивной человек доплелся до своей комнаты на втором этаже и, прежде чем окончательно потерял сознание, начал шептать, казалось бы, совсем бессмысленные фразы. Прислушавшись, каждый смог бы разобрать его слова, но единственным слушателем этих необычных заклинаний оказался один лишь незаметно устроившийся в углу черный кот.
«Я же не прячусь, - бормотал засыпавший Пивной человек, - вот он я. И тому, кто ко мне прийти хочет, я всегда открыт и скажу ему, как ко мне приблизиться:
Во-первых, сладости властной сдающийся идти смиренно примиряясь вряд ли станет; скачет правды тягость обрести, облачиться белым, да светлым стать, «ять», уснув, узнать, изгнать гада жалящего леностью, льстиво касающегося, скачет и лицо осрамить самобытностию ищет, Болото ненавидя, совсем редкостный Человек. Он оп;лен, счастливец.
Во-вторых, владеющий Словом – вещает осторожно, узкоумный – оглашает бесовское; стучащийся, любя мир – овца, агнец; ошалевший бык, обличенный властию иль наипрекраснейший – настоящая дрянь. Да посрамлен помнящий «3» скверной, отвратной анафемой, срам истинный им, прославляющим анафемову «2».
Следуя словам этим и помятуя о Святой нераздельной Троице, найдет ищущий желаемое».
Закончив этот пьяный бред, хозяин комнаты впал в беспамятство и уснул, завалившись на кровать нераздетым. Вслед за ним засипел в углу и старый кот.

5

Толян вылетел на дорогу лихо, с визгом. Так, что стоявшие у труб парни загалдели и заржали, а бывшие при них девушки вздрогнули. «Во дурак», – сказала одна из них. И с этой командой Толян рванул к дорожному кафе.
– Ну че, Колян?.. – обратился он к сидящему рядом дружбану.
Продолжение фразы затерялось где-то глубоко в подсознании. Тогда, чтобы как-то продолжить начатую мысль, он перекинул взгляд на друга и засмеялся.
– Гхы, гхы, гхы… – глаза его подозрительно блестели холодом. Но Колян был не в состоянии адекватно оценить этот холодный блеск.
– За…бись! – вскрикнул он. – Врубай «Ленинград»!
Толян попытался «врубить», но кассета упала на резиновый коврик, не послушавшись ватных рук. Колян нагнулся и, подняв ее, всунул в щель для кассеты раздолбанной китайской автомагнитолы. И тут же со словами Шнура: «…А мне все по х…, я сделан из мяса…», взглянув в лобовое стекло, закричал ржущему на него Толяну: «Стой!!!» Потом уперся ногами в пол и закрыл лицо обеими руками крестом.
Толян, взглянув вперед, рванул руль влево, но было уже поздно.
– Бля!!! – закричал он. Машина сорвалась с моста вниз. Вылетая сквозь лобовое стекло, водитель сломал себе ребра об руль, и, ударившись о бетонный блок, хрустнул его позвоночник. Последнее, что он видел, это крыша автомобиля, накрывающая его и без того погибающее тело.
От этого грохота в траве вокруг ручья, через который был проложен мост, на целую минуту замолкли кузнечики и лягушки. По истечении скорбной минуты, когда легкий дымок растворился в воздухе, боязливо квакнула старая лягушка на берегу ручья. Вслед за ней осмелела молодежь. Легкий туман и неповторимый русский ночной провинциальный воздух заставил вскоре ожить и других обитателей речки Уловки, которая стала со времен татаро-монгольского нашествия похожа на ручей. Затрещали и кузнечики. Монотонно и рьяно.

* * *

Колян был человеком, верящим только в свои силы. Он был маленького роста, но с лихвой компенсировал недостаток роста твердой уверенностью в себе, которая заставляла порой отступить от него человека большего, чем он во всех отношениях. Уверенность эта вырабатывалась годами. Еще со школьной скамьи, когда рослым парням он давал отпор, и даже если терпел поражение, все равно отчасти выходил победителем. Ведь в следующий раз любой из них знал, что опрометчиво брошенная фраза или жест не останутся незамеченными стойким Коляном. А ведь с фингалами ходить не каждый день охота. Раза два – три-то Колян в глаз попадет в любом случае.
Так вот и стали с ним здороваться и признавать своим. И девушки не посмеивались уже, беря пример со своих любимых старшеклассников.
Так Колян в жизнь вписался и до этого момента всем своим убеждениям и мыслям о жизни оставался верен.
Но вот теперь он не понимал, что происходит, и, главное, не волен был над своей судьбой.
Что-то темное и мутное проплывало рядом с ним, а после захватило и его в свой поток. Рук и ног он не чувствовал, как впрочем, и боли. Время потеряло свой привычный ход, и всё куда-то потерялось. И вот, наконец, в сознании появилось что-то знакомое. Это была вода с легкими едва заметными волнами. Потом она пропала, ушла в темноту. И вот снова появилась, уже перед самыми глазами. Только почему-то гладь ее была над ним, а не под. Колян лежал на спине и смотрел на темную гладь воды над собой. Как-то все тянулось медленно, бессмысленно до той поры, пока в глубине этого омута не начало появляться что-то.
Сначала это что-то было гладкое, выплывающее медленно и безобидно. Затем в этом гладком обнаружились два овальных отверстия, а еще через миг из этих отверстий вырвался вопиющий и стонущий взгляд. И вдруг разом перед Коляном очутился разлагающийся кричащий череп. И также в один миг Колян понял, что это череп его собственный.
Череп вопиюще стонал, и с его стоном в самом Коляне разливалась боль. Сначала дернулось сердце, потом ноги, руки и, наконец, голова. В глазах появился свет, и время, хотя и не так еще, но все же пошло.
В свете этом различил он лежащего рядом Толяна. Тот, открыв глаза, смотрел вверх. Был он в той же одежде и обликом тот же.
Впившуюся в ноги, руки, ребра и позвоночник боль Колян преодолел и пнул неслушающимся коленом лежащего рядом Толяна в ногу.
«Толян…ты живой?» - прохрипел он и закашлял. Но, как только он откашлялся, свет стал меркнуть. И в этом меркнущем свете глаза Толяна медленно закрылись, а одежда разошлась по швам, изодралась и сползла с него. Обнаженное тело покрылось чудовищными ранами, посинело и почернело, а с лица сполз ломоть плоти и обнажил желтые от никотина зубы с кровавыми пятнами на деснах. На голове взбухли гематомы, и от этого уродства Колян, отвернувшись влево, опорожнил желудок, все более ощущая обволакивающий его холод.

* * *

Вован всю ночь стонал и ерзал. Сначала было мутно и тошно. Потом в голове то появлялись, то исчезали знакомые лица. Он пытался заснуть, но из этого выходило какое-то мучение. К тошноте прибавилась головная боль.
К часу ночи Володя трижды хотел проблеваться, но с кровати не встал, и не обделал кровать, а только бубнил: «Я никогда не блюю». Потом слышались какие-то несвязанные звуки: «А…А!.. Да… Ммм…»
Еще через полчаса Вова перевернулся на спину, открыл глаза и взглянул на потолок. Потолок плавал. Кадры шли неровно, то медленно, то быстро, и каждый кадр заканчивался возбужденьем солнечного сплетенья. Дыханье взлетало, и электрический всплеск сменялся началом нового кадра. Володя закрыл глаза и в сотый раз постарался заснуть. Но тело не слушалось сигналов его ослабшего пьяного мозга, и, устав бороться с телом, он отдался его воле. Тело потянуло вниз, сквозь кровать и пол, даже сквозь подвал. Он вроде бы и лежал, но и уходил рывками куда-то вниз. «Надо завязывать с бухлом», – проскочила мысль в голове. Такая ясная, что, даже проснувшись завтра, он бы вспомнил ее.
«Все, хорош, завязывать надо с этим…» – пробубнил он. «А, а-а…м-м-м» – прозвучало в пропахшем денатуратом затхлом воздухе душной комнаты.
После этих последних заклинаний Вовану открылся свет. Потолок стал ослепительно-светлым, лица знакомых исчезли, и все его восприятие, мутное и неполноценное, занял этот свет. Свет оказался трубой, но не ржавой водопроводной, а другой, светящейся, сильной и обязательно имеющей другой конец. Владимир увлекался в нее, и тело его брякнулось обратно на потную кровать. Голова закинулась за подушку, и изо рта, булькая, вырвалась вонючая жижа. В два с копейками ночи Вован умер.
Обнаружила его мать только утром, когда пришла проверить сына по неизбывному еканью своего сердца. И горе матери было великое. И словами горе матери по умершему сыну передать нельзя.

6

Иван Демьянович Лютов, человек с редким для врача отчеством, работал хирургом в районной поликлинике. Потомок зажиточных крестьян, с одной стороны, и бедных сельских учителей, с другой, он более походил внешне все же на кулака со своей коренастой фигурой, широким лицом и начавшей уже седеть солидной бородой. Бородой, правда, он обзавелся не так давно. В годы своей удачной практики физиономия его вызывала еще больший трепет, потому как была аккуратно выбрита и более напоминала дорожного разбойника, нежели доброго доктора. Впрочем, сказать, что в его роду никто не занимался ничем подобным занятию образованного потомка, было бы не совсем справедливо. Его прадед в начале минувшего века имел мясную лавку в том самом городке, где теперь скучал в своем приемном кабинете Иван Демьянович. Так что Лютова в городе знали и, можно сказать, шли на прием к нему с благоговейным почтением и надеждой на лучшее.
Скучал же Иван Демьянович меньшей частью по поводу того, что с каждым днем все больше крепло в нем твердое убеждение в глупости женской половины человечества. К таким выводам его привел собственный анализ поведения жены Галины. И, обобщив в ее лице всех женщин, он сделал неприятный для себя вывод: «Все бабы – дуры».
Большей же частью тосковал Иван Демьянович по яркому и непродолжительному взлету своей карьеры, который был подобен морской волне: восхитительный взлет и оглушительное падение.
В те печальные вечера, когда терпение Ивана Демьяновича в отношении безумствований его супруги иссякало, он находил отраду в долгом полуночном общении со своим самым лучшим другом, служителем городского морга, Володей Пом;зовым. Эти ночи, полные философии, баек и спирта, были настоящими отдушинами для этого, хотя и примерного семьянина, но отчасти разочарованного в женском поле мужчины.
На следующий же день после таких ночных посиделок, Иван Демьянович с утра восседал в своем приемном кабинете районной поликлиники с кислой миной на лице. Оживлялся же он, как правило, после обеда, когда приятные струйки прохладного пива разливались по его жилам, и он, растекаясь по мягкому стулу, с улыбкой уже и довольно благожелательно выслушивал назойливых пациентов.
Но к вечеру Иван Демьянович вновь становился мрачен, хотя и не агрессивен, потому что глаза его были в это время наполовину закрыты. Он начинал бесконтрольно зевать и, добравшись после работы домой на маршрутном автобусе, мгновенно засыпал.
Хотя, справедливости ради, следует заметить, что такие тяжелые дни выпадали редко – Иван Демьянович Лютов сохранил еще в себе завидные постоянные черты образцового семьянина, и редко отваживался на такие ночные похождения. К тому же угнетающие их последствия часто удерживали его от экскурсии в городской морг к дежурящему там дяде Володе. Ведь кроме тяжелого состояния весь последующий день грозил постоянными телефонными звонками от жены, которая, хоть и знала своего мужа до мозга костей, но все же высказывала ему целыми днями белиберду вроде: «По девкам ночами бегаешь! Хоть бы о сыне подумал!» и тому подобное. В эти дни Иван Демьянович Лютов часто ловил себя на мысли, что отвечать на все женские выходки вообще не имеет смысла и изменить ничего невозможно.
Володя Помазов, напротив, к таким вещам относился легко. У него тоже была сварливая жена, но он обращался с ней так, что вся ее сварливость оказывалась молчанием в тряпочку. Это был властный жесткий человек в семье и добродушный простой мужик в повседневной жизни. Видевшие же его обращение с женой, нередко забывали дорогу в его дом, так как чувствовали себя в нем чрезвычайно неловко из–за грубостей хозяина в отношении к хозяйке.
Во время своих ночных встреч друзья часто говорили о политике, о жизни вообще, о последних городских новостях и о новостях мирового масштаба. Но чаще всего говорили о женщинах. Обычно разговор сводился к одному выводу: «И без них нельзя, и с ними невозможно».
В эту лунную ночь было то же самое.
Иван Демьянович постучал в закрытую изнутри дверь, потоптался минуту и предстал перед оживившимся долгожданному гостю дядей Володей с поллитрой «Столетовской» в руке.
- О, Демьяныч! – обрадовался дядя Володя. - Заходи! Опять что ли со своей поругался?
- Да ну ее, - махнул хирург куда-то в сторону.
- Давай, заходи… - в полголоса уже продолжал дядя Володя, идя впереди и прокладывая своим силуэтом путь в тусклом коридоре городского морга.
Затем по привычному пути прошли через комнату с металлическими столами, на одном из которых лежал обнаженный труп пожилой женщины, сморщенный и желтый.
- Ты заходи, а я через пять минут подойду,- дядя Володя открыл дверь в освещенную маленькую комнату и, провожая взглядом заходящего друга, добавил, - эту вон переодеть надо. Завтра забирать с утра будут.
Дядя Володя скрылся в сумраке, а Иван Демьяныч, тяжко вздохнув, уселся на стул и осмотрел знакомую комнатушку взглядом, ищущим каких-то перемен. Перемен никаких не нашел. Новые венки на стене, стол, три стула, кушетка, умывальник с капающим краном и то гудящий и трясущийся, то в конвульсиях умирающий старый холодильник. На столе радиоприемник и электронный будильник со стрелками, монотонно и неровно отсчитывающий секунды затаившейся на окраине города тьмы.
Холодильник затрясся и умер. Стали слышны переваливания с боку на бок тела отмучившейся старухи, наряжающейся с помощью дяди Володи в свой последний путь. А еще через пару минут в комнатке появился сам кутюрье, сияющий от радости, что эта ночь пройдет нескучной, и направился к умывальнику. Тщательно вытирая руки висящим тут же полотенцем, ночной начальник местных мертвецов кивнул головой, указывая на холодильник.
- А я как знал, - он открыл дверцу беспокойного агрегата, - сок томатный, колбаска, а?!
Хирург заулыбался, но ничего не ответил.
- Ты представляешь, - продолжал Помазов, - сегодня двое пацанов разбились наглухо. Из Петровского сюда поехали и с моста улетели. Оба через лобовое вылетели, водителя машиной накрыло.
Дядя Володя достал из холодильника трехлитровую банку томатного сока, встряхнул ее несколько раз и принялся открывать.
- Только недавно вот родные уехали. Завтра Саныч придет.
Санычем все знакомые называли Дмитрия Александровича Тихонова. Несмотря на молодость, Саныч был уже весьма уважаемым и исключительно профессиональным патологоанатомом. Услышав его имя, Лютов уважительно кивнул.
- Молодые? – ожил он.
- Ага! Жалко даже. Мужики за догоном, наверное, поехали…и догнали.
Помазов достал откуда-то одной рукой как по волшебству две стеклянные стопки и стукнул ими по столу.
- Наливай! – скомандовал он ожившему другу.
Лютов отвернул крышку и начал разливать «Столетовскую».
Комнатка как по волшебству преобразилась. Стала уютной и располагающей к отдыху. На столе по мановению руки ночного хозяина морга появилась нарезанная колбаса, два стакана густого кроваво-красного сока, хлеб, свежие огурчики, солонка с солью.
Вокруг морга на окраине городка сгустилась тьма. И хотя луна ярко освещала и само здание, и траву возле него, и овраг рядом с ним, и собаку, забредшую сюда невесть зачем, но воздух стал плотнее, пробежали по нему какие-то темные волны, кузнечики замолчали, и собака, затаив дыхание и принюхавшись, заскулила и метнулась в легкую дымку оврага. Ничего этого не замечая, старые друзья вели свой все более эмоциональный разговор, обсуждая уже последние новости. Не заметили они и то, что радиоприемник затих и стал тихонько потрескивать, как потрескивает костер вдалеке.
«Столетовская» закончилась быстро. Но это не имело значения. У дяди Володи всегда найдется спирт. И вот, по-научному смешав его и сырую воду из-под крана, друзья придвинулись ближе друг к другу и продолжали ночную беседу.
- Вот смотри, Демьяныч, - убеждал Помазов Лютова, - ты домой когда с работы приходишь, жена тебе чё говорит? «Добрый вечер, дорогой, садись ужинать, пожалуйста…» А?
- Ну, нет, конечно, - мялся Иван Демьянович.
- Вот. А начинает чихвостить, да? То-то да сё-то. Так да вот эдак. Какой ты дурной!
- Да нет, - возразил Лютов, - она у меня в общем понимающая баба, заносит только иногда.
- Ни хрена себе иногда. Ты ко мне раз в неделю заходишь. Это значит, она тебя каждый день достает! Если бы все нормально было, ты бы сейчас тут с кислой мордой не сидел бы.
- Давай, наливай, ладно, - попытался сменить тему хирург.
- Давай, - согласился дядя Володя и разлил по рюмкам сорокапятиградусную муть.
Выпили на этот раз молча. Но Помазов не намерен был менять тему и продолжил в своем репертуаре:
- Вот, не то, чтобы нормально всё: встретить, поговорить по-хорошему… Нет, начинает гундосить. Это ей не так, то не так, пьяный домой пришел, - перешел он уже на свою жену. – Так и будешь тут пьяный приходить! Правильно?
Лютов молчал и грыз огурчик, уставившись на секундную стрелку электронного будильника.
- Если бы она мне по-нормальному поставила бы «соточку» за столом, а не орала, я бы и не стал где попало соображать! – возмущение росло. – Чё я после работы выпить что ли не могу? Деньги приношу. Хрен еще кто у нас из мужиков в доме столько зарабатывает! Чё ей, денег что ли мало?
Здесь хирург одобрительно кивнул и промычал:
- Да уж.
Помазов действительно заколачивал на своем рабочем месте прилично и большей частью неофициально. Правда и пропивал много.
- Вот! – дядя Володя встал со стула. – А чё, ты плохой мужик что ли? Да она такого не найдет больше нигде!
 Иван Демьянович снова впился глазами в секундную стрелку, завершающую очередной круг. Глаза его уже почернели, как бывало всегда после принятия чрезмерной дозы спиртного, и нездорово блестели.
Помазов закурил и говорил, меряя комнатку мелкими шажками.
- Чё им надо? Блин, нормальные мужики, работают, руки-ноги на месте. По дому чё сделать – пожалуйста!..
- Главное, интересно, - перебил Лютов, - они тоже про нас между собой говорят, в смысле, недовольны, что мы все мужики – дураки.
- Ни хрена себе, дураки! Я им покажу, дураки! Как дам в репу, будет знать у меня! Дураки…
Дядя Володя затушил окурок в железную крышку от банки сока, и это стало сигналом для обоих к таймауту.
Иван Демьянович встал и нырнул за дверь в сумрак, прокомментировав:
- Пойду, отолью.
Дядя Володя напротив сел и замолчал.
Хирург же решил сделать свое «мокрое дело» на природе и, открыв дверь, вышел на воздух. Он не курил и от табака иногда начинал чихать. Вот и сейчас, глотнув свежего ночного воздуха, он два раза подряд чихнул. Потом завернул за угол и посмотрел на полную луну.
На обратном пути он решил не закрывать дверь, потому что собирался вытащить друга постоять на улице. И пытаясь не потерять из памяти эту оригинальную мысль, мимоходом приоткрыл дверцу в так называемый «холодильник». Слабый свет пролился в холодную пустую комнату и коснулся двух обнаженных мужских тел.
Хирург не стал их внимательно рассматривать, по причине того, что, споткнувшись об маленький порожек, чуть не грохнулся на скользкий кафельный пол. Он удержался за ручку двери и, не закрыв дверь до конца, двинулся прежним курсом. Присев на стул, он снова впился в секундную стрелку и почудилось ему, будто она замерла на несколько секунд и потом лишь пошла снова.
- Слышь, дядя Володя, - сказал он, взглянув сквозь светлый дым в пьяные глаза друга, - пойдем-ка на улице постоим?
- Пошли. – Заулыбался успокоившийся Помазов.
Оба шатающейся походкой прошли мимо лежащей на спине и одетой уже скромно, но аккуратно старушки и вышли на улицу.
Туман усилился. Он покрыл почти весь овраг, а трава под ногами была мокрой. Так что дядя Володя почистил до блеска свои полуботинки двумя движениями. Потом снова закурил. И оба стояли какое-то время молча.
Именно в это время дверь комнаты-холодильника бесшумно открылась и в сумраке за спинами двух полуночников прошаркала на свет, льющийся из прокуренной комнатушки, корявая маленькая фигура. Когда дядя Володя обернулся и заглянул внутрь, фигура уже скрылась в светящемся дыме.
- Не понял, - прохрипел с сигаретой в зубах Помазов, - почему «холодильник» открыт.
- А… - тронул его за плечо Лютов и тоже заглянул внутрь, - это я оставил.
- Ты? А…ясно.
Иван Демьянович отодвинул друга, прошел в сумрак, захлопнул дверь «холодильника» и зашагал к светящемуся дыму открытой коморки.
- Щас на улицу вынесу, - обернулся он на ходу к дяде Володе, глядящему в сумрак с улицы. Тот кивнул, поняв, о чем идет речь.
- Базара нет! – пошутил он и снова повернулся лицом ко все растущему туману.
Ворвавшись в комнатушку, Иван Демьянович крикнул: «А!!!» и пригвоздился к стулу. Ноги подкосились сами, и он оказался лицом к лицу с мертвецом. Услышавший этот крик дядя Володя засмеялся, выкашливая из себя дым, подумав, что друг в спешке споткнулся и не стал даже заглядывать внутрь.
Мертвец же глядел на хирурга, а хирург на мертвеца, не осознавая еще, что же вообще произошло. И только когда дрожащий мертвец взял налитую рюмку и не спеша выпил ее, Лютов привстал и попятился назад.
- Володька! – крикнул он, выбегая из морга. Дядя Володя обернулся и тоже попятился назад. Из пропахших смертью стен морга в свет ночной луны коряво выходил побитый и окровавленный Колян. Шаркая синюшными ногами по мокрой траве, он подошел к ошарашенным полуночникам и закашлял.
Тут оба пришли в себя и начали понимать, что происходит, но пока еще только переглядывались. А Колян впился взглядом в покрытый туманом овраг, из которого появилась мокрая, грязная и рычащая собака. Она выплыла мягко из тумана и, оскалившись, направилась к ожившему мертвецу. Не обращая внимания на Лютова и Помазова, она рванулась к Коляну и начала рвать глотку, кидаясь на него озлобленно, но не приближаясь.
- Ты чё, мужик, жив что ли? – выдавил дядя Володя наконец.
Колян сделал еще несколько неуверенных шагов к новым знакомым и, пошатнувшись, вдруг как скошенный колосок, повис на их неуверенных руках.
Собака же все кидалась на ожившего, скалилась, обнажая клыки, и шерсть на ней взъерошилась. Когда же дверь захлопнулась, бестия сверкнула на нее необыкновенно осмысленным взглядом и, рыкнув, молча скрылась в тумане.

7

Новость о смерти вчерашних приятелей застала Пивного человека за бурной дискуссией с матерью.
– Да что ты ерунду какую-то говоришь, – вскрикнула она, не сдержав в очередной раз эмоций, – убей и ешь! Скотина – она и есть скотина. У нее предназначенье такое. Она бы без человека не выжила. А дикие животные – они и без человека выживут. А когда человек приходит и убивает их – вот грех. Они без него бы выжили, а он лезет куда не надо. А домашняя скотина – она без человека все равно не выживет. У нее судьба такая…
– Подожди, – перебил мать сын, – подожди. А ты помнишь, как последнюю свинью отец резал?
Глаза матери замерли.
– Что ты говорила, помнишь?
Теперь пауза затянулась на полминуты.
– А вообще да… У нее глаза такие были… Ой, какая она была… Она же как за отцом родным за ним…
- Вот именно, - закреплял достигнутый прогресс сын, – и не известно, где тут больший грех.
- Ну, и как же тогда по-твоему должно быть правильно устроено это дело? Ты же не споришь, что люди мясо едят?
- Ну, скажем, пусть выращиваются на фермах, раз без этого никак нельзя. А желающий купить мясо, пусть приходит в определенные места и сам убивает.
- Все равно ты ерунду какую-то городишь. Не будет ли от этого еще больше зла?
- Вот я и думаю: больше ли его при этом будет в масштабе или же меньше?.. Ты что думаешь, я больше зла желаю?
- Ну что ты такое говоришь? Не уж-то я сына своего не знаю?
- Да я счастлив был бы, если бы вообще убийств на Земле не было и даже животных. Я с детства, когда на дороге жука увижу или еще кого – перешагнуть стараюсь и не раздавить. Но если уж так и если без этого нельзя, то я просто против лицемерия. Дядя Саша всю жизнь резал другим скотину – сам несчастный и спился. Дядя Вова Арпатов из Богородского на бойне работает. Деньги есть, мясо есть, жена нормальная, сам не алкаш – оба ребенка олигофрены. Я не утверждаю, что здесь есть связь, но и не отрицаю этого. Пусть муж приходит – убивает свинью, пусть у него руки трясутся, а она еще и не умирает, а он, на все это глядя, спать потом не будет. Пусть даже разделывают профессионалы, а он стоит и смотрит, и помогает. Употребление мяса в человеке будит агрессию, а чрезмерное бесконтрольное потребление – что же? Да это мы приращением зла занимаемся вместо того, чтобы следовать воли Творца! Да, конечно, есть профессии, требующие запасов мясных консервов, других видов продуктов длительного хранения – экспедиции разные, полярники, да десятки их… Я же не спорю с таким положением дел. Я против этого, порожденного цивилизацией безответственного потребительства. Так вот если, как я сказал, этот городской клиент приедет за поросенком в определенное место, убьет его, потрясется некоторое время, так глядишь, и вовсе от мяса откажется. А на счет жестокости самого человека: будет ли ее больше или меньше? Твой отец всю жизнь был охотником и рыбаком, и я сейчас охотник. Так скажи мне, ты видела и друзей деда – охотников, были они жестокими людьми, на людей они руку поднимали? И становились ли они со временем злыми?
- Да нет, конечно, - ответила, слушавшая все это время, стоя у газовой плиты, мать. – Ну, а как же рыба, по-твоему?
- К млекопитающим эта моя мысль относится ко всем. Дельфины, касатки, киты… Что же касается рыбы, я пока еще не решил, но все же склоняюсь, что можно и продавать. И это неплохая альтернатива мясу для тех, кто…
На этих словах в дверь постучали. То была соседка. Общительная женщина, достаточно открытая, насколько это возможно, в меру хитрая и в меру добрая. В общем, хорошая соседка и даже лучшая, нужно сказать, из всех остальных. Достаточно интеллигентно могла вести она беседу, а кроме того, достаточно чувствительна была к чужим неприятностям и способна к почти откровенному состраданию.
Вот она-то и сообщила спорящим хозяевам о произошедшей ночью трагедии. Дискуссия закончилась в самый кульминационный момент и не была более никогда продолжена.
 Пивной человек звонил по телефону Алексею, потом встречался с ним. Тот поведал все, что знал, включая и невероятную историю о том, как Колян сначала умер, а потом, оказывается, не умер. Рассказал и о том, что имел ужасный разговор с матерью Вована. Возмущался Алексей и тому, сколько уже померло от паленой Валькиной водки. Вспомнили оба, как отговаривали пацанов за догоном ехать. Говорили долго. К родным погибших не пошли, хотя ни в чем и не виноваты были. Полночи оба не спали, сидели в деревянной беседке возле дома Алексея и по большей части молчали.

* * *

Похороны прошли обычно. Хотя как об этом можно говорить: «обычно»? Но именно так и проходят проводы в последний путь в наших местах. Потрясает это человека редкостного, да обычным привычно.
Толкались у дома, переговаривались, пялились на рыдающую мать. Потом шли следом: шептались да грызли семечки. У могилы свежей то же.
- Как осунулся-то, не похож совсем…
- Вот же, блин, как, да?.. Только вот живой был.
- Да-а-а…- протяжно.
Те, что родственники, поддерживают мать, не давая ей кинуться за сыном в могилу, бросают по горсти земли и уводят убитых горем родителей скорее к поминальному столу. Туда же тянуться и остальные.
«Пусть земля ему будет пухом». И начинается пьянка. Не такая веселая, как по праздникам и без звонов рюмок, но с обычным трепом и невежеством.
Так и было в доме несчастного некрещеного Толяна. И такой горький ком вставал в горле у редкостного человека, глядя на одиноко мертвецки поблескивающий граненый стакан с кусочком черного хлеба, поставленный для покойного. «Все правильно, он любил. Пусть все будет, как ему нравилось». Мать было взяла в руки единственную в доме бумажную иконку долготерпимого и милостивого Господа, но поставить-то нельзя. Неправильно как-то все. Положила обратно и снова заплакала. Соседка убедительно качнула головой: «Правильно, не надо, он же некрещеный был. Давай за упокой. Все, все, успокойся».
Погибель.

С Вованом было иначе. Снесли в церковь. Отпевали. Блаженному чистому голоску священника подпевал нескладный, но уверенный в себе, голос сутулой тетки в платочке, которая временами пыталась издать нотки жалостливые и смиренные, но только получалось это у нее плохо. Священник время от времени поглядывал на сутулую фигурку с каким-то терпеливым сожалением и через пару секунд продолжал.
Потом прощались с покойным, целовали его, а мать все же, несмотря на отговоры, незаметно вложила в гроб медные монеты. И тоже уверяли, что все сделано правильно. И тоже шли следом, перешептываясь и грызя семечки. Снесли на кладбище, простились последний раз, заколотили гроб, опустили и закопали. И так же потащили убитых горем родных к столу. И только батюшка отказался. Он стоял одиноко за деревянной калиткой кладбища и смотрел уходящим вслед. Полы черной ризы трепал ветер, вороны кричали беспардонно громко, тучи надвигались на светлое было небо, а он так и стоял как вкопанный, не обращая внимания на неувязанную свою помощницу, которая поглядывала на уходящих с выражением: «И хочется и колется».
И за всем этим наблюдал Пивной человек. И не произнес ни слова.

8

Мысли о последних злоключительных событиях беспокоили Пивного человека достаточно. Но сумбурные размышления на этот счет перебивались созерцанием очередного необъяснимого.
Вот уже который год в окрестностях села Петровского время от времени происходили непонятные аномалии. То погода изменялась резко и нежданно, то наезжали какие-то невиданные цыгане: молчаливые и со странными не от мира сего взглядами. А бывало, что встречались жителям на перекрестках окрестных полевых дорог незнакомые старики с едким таким взглядом, да исключительно в сумерках или в свете закатном, когда солнце хотя и село уже, да по-летнему долго еще горизонт освещает. Зимой же неведомые гости подходили к домам, а когда хозяева вглядывались в сумрак на скрип снега, то видели лишь большие глубокие следы, оставленные таинственным гостем. Случалось и такое, что выглянувший в окно полуночник видал стоящую в пурге фигуру у своего дома, неподвижную и зловещую.
Но более всего было непонятно частое появление ворон целыми стаями. Налетали они внезапно, с громким криком, и долго кружили, гадили на головы селян и, облепив в конце концов все крыши, наблюдали за всем происходящим, перекрикиваясь между собой уже реже. В такие дни особая несдержанность овладевала петровцами: слышна была ругань, случались мордобития, а иногда и хуже.
Вот и теперь, стоя в расстройстве и даже некотором опустошении и унынии, Пивной человек одернулся и встрепенулся от резкой перемены погоды. Подул неожиданно холодный ветер, тучи набежали в пять минут, и противно заморосило. Начался озноб. Пивной человек стал передергиваться от холода, съежился и быстро зашагал в сторону дома. От кладбища до него было около километра. Но не успел он дойти, как сбоку послышались знакомые крики, и на село налетели крылатые бестии, казалось, распоясавшиеся окончательно. Они садились на крыши стоявших машин, вытягивались, распустив крылья и, выпучив глаза, кричали на спешащих по домам людей. Подойдя к двери, он увидел краем глаза какую-то тучку на соседской крыше и перевел на нее взгляд. То была целая куча ворон, которые облепили соседскую телевизионную антенну и та, не выдержав, через секунду с грохотом рухнула.
На улице шел дождь, и порывы ветра разбрасывали брызги то вправо, то влево, будто бы гулял по улице некий бес и, размахивая в дикой пляске лапами и копытами, швырял небесные потоки в окна домов, в лица ошалевших прохожих, бегущих в поисках спасения от бури, и ветви деревьев неловко трепал. Пивной человек уже переоделся в сухую одежду и стоял на деревянной веранде у окна. С волос его все еще стекали капли воды, лицо его было взволнованное, и дышал он часто. Бес еще пару раз задел стекло веранды в своей дикой пляске, и старый мудрый кот Маркиз, приоткрыв лапами дверь, протиснул свое черное блестящее тело в сухой теплый кров. Он сел в ногах созерцателя на мягкий круглый коврик, и тот стал мокрым. Оба промокших посмотрели друг на друга. Одна капля сорвалась с волос созерцателя и угодила прямо черному в нос. Маркиз дважды моргнул, уставившись в глаза человека и, встряхнув телом, ответил ему тысячекратно. После такого обмена любезностями прошли в дом. Он был мрачен и темен. Свет нигде не горел. Матери и отца дома не было. Пивной человек прошел медленным шагом в свою комнату и замер возле собственноручно оборудованного Красного угла. Здесь, возле старого Евангелия, лежали открытки с фотографиями старых икон, и самая первая из них оказалась икона Спаса Мокрая брада. Хозяин комнаты подержал ее молча в руках и поставил, прислоняя к толстому Евангелию так, чтобы было ее хорошо видно. Еще через минуту в маленькой комнатке уже тихо мерцала лампадка, а молодой хозяин стоял на коленях и, склоня голову, молчал. Так в полной тишине прошло некоторое время. И слышно было только легкое потрескивание лампадки и далекий шум ровного уже ливня. Наконец молящийся приподнял голову и, глядя на икону Спаса, зашептал: «Господи, управи. И пусть все будет не по нашей воле, но по Твоей».

9

Всю последующую неделю Пивной человек находился в задумчивом и отстраненном от мира состоянии духа. Приятели по работе не были удивлены его задумчивостью, но постоянным расстройством его были огорчены и всячески пытались развеселить коллегу. Даже директор не забыл при встрече взбодрить своего сотрудника.
- Ничего, - громогласно затряс он головой, сжимая руку одного из любимых своих работников, - скоро у тебя отпуск, отдохнешь! Замотались мы все, конечно, за этот год. Маленько осталось!
- Да все нормально, - еле улыбаясь, сжимал крепко руку директора патологически загрустивший сотрудник.
На том и разошлись. Безуспешными были и попытки приятелей вытащить коллегу на какую-нибудь вечеринку. Он не шел. Погода к тому же всю неделю держалась скверная. Моросил дождик, ветерок был подленький и поддувал только промокших, и исключительно исподтишка. Так что один сотрудник и молодая сотрудница к концу рабочей недели дружно заболели и так же дружно исчезли на неделю из города. Вернулись они с закрытыми в один день и у одного врача больничными листами. И, наверное, в связи с резким улучшением к тому времени погоды, выглядели они загоревшими, отдохнувшими и сияющими. Пивной человек старался никогда не брать больничных, даже если болел. Если можно было перенести болезнь на ногах – он обязательно так и делал, ненавидя и обходя стороной районную поликлинику. Не ходил он никогда и со своим уставом в чужой монастырь, то есть работу свою выполнял ответственно, но в упомянутую непогожую неделю на работе он вел себя без эмоций и формально. Не было слышно от него ни шутки, ни комплимента. Не было на лице улыбки, кроме некоего подобия ухмылки. Моросил дождь. Вороны каркали, сидя на ветвях, промокшие и вялые. Вечерами Пивной человек сидел дома, запершись в своей комнате. Вечерами этими он перечитывал Евангелие. Хотя и верующий, но не слишком набожный прежде, теперь он все чаще и чаще мысленно обращался к Создателю земли и неба. Больше времени стал уделять духовным книгам и всякий раз, проходя мимо церкви, хотя и со стеснением еще, крестился.
Прочитав в первый вечер этой недели Евангелие от Матфея, он на следующий день принимал уже участие в обеденной беседе с коллегами чисто формально. Мысли он выражал привычные и знакомые приятелям, но при этом создавалось впечатление, что весь день половина его существа находится где-то в другом месте. Он был несколько отстранен от всего происходящего даже и в те минуты, когда обсуждал серьезные темы. Так, на разгоревшийся спор о женщинах и женах, когда двое разведенных мужчин рассказывали эмоционально о своих бывших половинках, как о ведьмах и дурах, он, вклинившись в диспут, тихим голосом, заставил всю честн;ю компанию сослуживцев, замолчать.
- Почему? – проговорил он медленно и тихо, так, что среди общего гама эти слова показались всем громовыми. – Почему самыми ненавистными, самыми отвратительными на свете для нас становятся те, с кем мы жили долгое время, за что-то любили и даже имели общих детей? Почему же они для вас стали самыми недостойными и ненавистными на свете? Потому что отвергли вас? «Меня, самого любимого и хорошего кто-то отверг, и потому он теперь самый худший из предателей и самый злостный из злодеев?..»
Во второй раз на спор о терпимости русского народа он вывел резюме.
- Русские готовы на уступки и готовы терпеть многое, но вовсе не потому, что слабы.
- Тебе бы писателем быть, - заметил один из сослуживцев.
- Зачем? – отвечал, не задумываясь, Пивной человек. – И без меня все главное уже написано, обо всем главном уже сказано.
- Написано – да! – подтвердил приятель. – Только вот я, например, не читал и читать не буду. А ты сказал, и вот я теперь над этим подумаю.
В третий раз, когда Пивной человек тихо вклинился в спор, все замолчали уже по привычке, ожидая умных слов, но услышали лишь шутку.
- Ну вот, - обратился к нему знакомый, - скоро у тебя отпуск: получишь отпускные, съездишь куда-нибудь отдохнуть!
- Получить, - отвечал Пивной человек, - можно по роже, получают по шее, по чайнику или, например, письмо, а деньги мы зарабатываем. Съездить тоже, знаешь, можно по уху, например…
Перечитав во второй вечер Откровение Иоанна Богослова, на следующий день он размышлял на ходу: «Она , которой все народы поклонялись, рухнет и будет гореть, и все народы, которые ей поклонялись будут плакать… Она… Это Свобода. Свобода… И статуя Свободы, как символ…»
И когда на обеденном перерыве загрустивший услышал споры на тему американцев, он вклинился с искривленным лицом и, махая рукой подобно тому, как учитель бьет линейкой по рукам нерадивого ученика, начал внушение: «Да они не понимают, что другие народы могут другим путем идти. Как бараны: вот, только так! И кто так пойдет, то ладно, мы даже поможем прийти к тому, что у нас: чтобы дети в школах друг в друга стреляли, чтобы книг в доме не было, чтобы все дебилами были и баранами… А если нет – это угроза! Надо бороться, бомбить. А вот Япония, например, пошла отчасти по этому пути, но, сохраняя свое национальное достоинство, свою культуру, и в этих вопросах сказали Америке: «А не пошли бы вы на…» И молодцы! Американцы эти правда думают, что они победили фашистов. Русские чего-то там возились, возились, а американцы пришли и всех разбомбили! Ты попробуй им скажи, что они, как трусы, выжидали, пока явный победитель определится, чтобы к нему примкнуть. А если бы… - то не Америки, ни этого островка Великобритании не осталось бы. Долго Гитлер Европу завоевывал? И что? Его бы Англия остановила? Да хер вам собачий. Спасаем, спасаем, а нам в лицо плюют. В образ русских вечно вкладывают самое плохое, что есть в них самих, причем качества, совершенно нам не присущие. Я не люблю мюзиклы, не люблю диснеевские мультики, однотипные американские боевики, где американцы спасают мир, а русские только мешают всем жить, не люблю их еду, их одежду и даже музыку. И мне не надо объяснять, как это хорошо, потому что для меня это плохо и для братьев моих это зло! А когда где-то порезали нерусского русские – это сразу раструбят на всех телеканалах, новостях и в прессе. Это межнациональная рознь! Я не фашист, но это же унижение собственного народа! Ежедневно нерусские в нашей стране убивают русских. Почему о каждом этом случае не трубят СМИ? Это чтобы не обидеть национальные меньшинства. А мы?! Недолюди?! Наплевали на нас с высокой колокольни, и я на них плюю.
Пивной человек плюнул и встал вполоборота к коллегам.
- Ну вот, очнулся! – возрадовался собеседник, но ошибся.
- А впрочем, истинно, что прежде, чем сменятся царства, должны измениться люди, - проговорил почти себе под нос Пивной человек и, возвращаясь в свое прежнее состояние, добавил. – Каждый народ имеет тех правителей, которых заслуживает. Это тоже подмечено верно.
Только по вечерам Пивной человек был мягок, добр ко всем, забывал обиды, несправедливость мира и предавался чтению и молитве при свете потрескивающих свечей, среди ликов святых, один. Только Ангел-хранитель незримо находился рядом, да иногда старый черный кот Маркиз. И больше свидетелей его грядущего откровения не было.
К концу недели в душе Пивного человека установился мир. Отработав воскресенье, он попил с приятелями пива с сушеными кальмарами и по пути на вокзал, с которого он и добирался до Петровского, всю дорогу мысленно обращался ко Христу с просьбой управить его бестолковой жизнью и сам не заметил, как перешел на Иисусову молитву, творя ее без счета.
К вечеру в душе своей искатель истины почувствовал наконец мир, но не хватало еще какой-то последней точки.

* * *

Отец Пивного человека был всю жизнь трудягой. Был он из многодетной семьи, с детства не избалован. Взрослея, помогал отцу, затем со смертью обоих родителей завел свою семью и заботился о ней до самых своих седин. Богаче ли жили порою, беднее ли, но жили дружно. Всегда-то была для него семья на первом месте. А жена оказалась исключительно понимающей и верной. Так что рос Пивной человек в атмосфере благостной. Забывались и сглаживались какие-то мелочи житейские во имя любви. И любовь в этом доме жила. Встав на ноги, Пивной человек определил для себя, что любовь – это не просто некое кратковременное чувство, которое может вспыхнуть вдруг и так же вдруг исчезнуть, и вновь вспыхнуть вдруг по отношению к другому. Это он скорее определял, как похоть. Любовь же, по его мнению, должна быть терпимой. Это и необходимость идти на уступки друг другу, и поддерживать друг друга, и плыть по этому житейскому морю вместе, рука об руку. Задумавшись об определении понятия «любовь», наш герой как-то вывел для себя, что любовь – это стремление бесконечно приблизиться к объекту и, по возможности, слиться с ним воедино. Такое определение на его взгляд, соответствовало понятию «любовь» во всех его проявлениях: любовь к Богу, любовь к родине, любовь к женщине. Но позднее, прочитав определение Любви в Евангелии, он понял, что мудрее этих слов не может быть. Так Пивной человек остался совершенно без шансов на взаимные чувства со стороны местных девушек. На раз он встречаться не мог, а навсегда не видел с кем. Да и из них кто-то вряд ли мог видеть в нем достойную партию.
В упомянутый вечер мысли о своем одиночестве вновь всплыли в голове нашего героя. Он сидел за столом на кухне, размазав свою щеку по кулаку и крутил по столу указательным пальцем другой руки чайную ложку. Она вращалась, как карусель, и так же закручивались в клубок мысли.
Тишину нарушил отец.
- Сын, иди-ка, помоги, - ворвался он в куртке и в москитной сетке на голове. Вокруг кружились две пчелы. Сын сразу вскочил, накинул легкую спортивную куртку, кепку и выбежал во двор. В огороде он взял в руки дымарь, раздымил его и присоединился к отцу, помогая ему снимать с ветки рой пчел. По необъяснимой причине пчелы Пивного человека не жалили. Летали грозно вокруг, но не жалили. Так что он, когда помогал отцу с его ульями, никогда не надевал на голову шляпу с москитной сеткой. Иногда он даже желал, чтобы его укусила пчела, но специально давить ее не хотел. Так и в этот раз, почти раздетый, он спокойно стоял и дымил отцу то на руки, то на шею, в которую пытались впиться пчелы-охранники. Отец влез на стремянку, срезал рой вместе с веткой, сунул его в фанерный короб и утащил в прохладный подвал. Сын собрал все оставшиеся прибамбасы, занес их в кладовку, затем определил туда же стремянку и распрощался с прежними мыслями. Кружащие вокруг сотнями пчелы бесподобно снимают задумчивость.
Ужинали все вместе. Отец, довольный тем, что вовремя поймал дезертирский рой, охотно говорил на любые темы.
- Ребята говорили, - оживлял ужин сын, - государство больше заботиться стало, лучше сейчас… А я что-то не замечаю. На что они смотрят? Что для них главное?
- Ты знаешь, - отвечал отец, - вот я застал, когда мы в послевоенные годы траву ели. Я еще ребенком был, но хорошо помню ту жизнь. И по мне, ты знаешь, лучше, как сейчас. Я всю жизнь вкалывал, чего-то старался: то за светлое будущее, не нам, так нашим детям, то все пытался кому-то что-то доказать, а бесполезно. Хочешь объяснить людям, что они себе смертный приговор подписывают, а тебя никто не слушает. Вроде как мне больше всех надо, выходит. И только к пенсии я, сынок, понял, что это все сизифов труд. Пытаешься людям объяснить, как им же лучше будет, они тебя же возненавидят и сами в кабалу и в рабство впрягутся. И я в последние годы: есть распоряжение – будем делать, нет – не надо и предлагать. А то: «Вот, вы предложили, вот, давайте и делайте. А почему не сделали?!» В общем, инициатива у нас наказуема. Так что если это никому не надо, то я помолчу. Достаточно мне того, что на меня на производстве вешают постоянно: то сделай, то надо успеть. А мужики некоторые, вон, сидят в это время на лавочке, в домино играют. Раз тащишь, мол, вот и тащи, а мы посидим – здоровее будем. Есть, конечно, понимающие, но это единицы всегда. Меньшинство. А решает у нас большинство. А большинством манипулируют и как хотят, так и вывернут. Хочешь, сами подпишутся, чтобы землю потерять, хочешь, подпишутся, чтобы нищенствовать. Как представишь дело. И все-таки, сынок, лучше как сейчас. Вот, того лицемерия повсеместного я терпеть не могу и тех, которые сейчас овечками прикинулись, вроде бы как переменились сразу. Ханжества надменного терпеть не могу! Я на производстве свое отработал, в свободное время, что захочу, что для семьи надо, то и делать буду. Хочу – калым, хочу, вон с пчелами вожусь. И свободы все-таки сейчас больше. Ну, не нравится – увольняйте, в конце концов. Что они еще могут сделать? Но заставить меня сейчас – это гиблое дело…
Борщ со сметаной был съеден, и мать обратилась к сыну с доброй, но вопросительной улыбкой.
- Ну а как же насчет рыбы? С рыбой-то как?
Возвратившись мысленно к тому разговору, что был у них перед страшным известием о смерти приятелей, Пивной человек почему-то несоответственно ситуации подошел к матери, тихонько обнял ее, поцеловал светлые волосы и прошептал.
- Не знаю пока, мам, не знаю. Спасибо.
Мать поняла, что у сына не все в порядке на душе и в ответ тоже обняла его молча. Постояв минуту и покачавшись вправо-влево, они разошлись по своим комнатам.

* * *

Накануне очередного выходного понедельника, Пивному человеку приснился странный сон. Снилось ему, будто Земли уже нет, и дела все человеческие сгорели. А на судилище великом стоят священные животные: орел, телец, лев и четвертый - ангел с человеческим ликом. И, хотя знает он, что это как бы апостолы должны быть: Иоанн, Лука, Марк и Матфей, но почему-то на этот раз видятся они ему некими архангелами, главенствующими над жизнью одухотворенной, что по законам божьим существовала. И архангел-лев носителем был законов и самой жизни зверей хищных, а архангел-телец объединял в себе травоядных, а орел – птиц различных с их законами и повадками, а с человеческим ликом – человеческих душ объединитель. Они еще как бы ждали и как бы внимали и Сидящему за престолом, и тому, что стекается к ним. И звучала снова та музыка, слышанная им когда-то у ларьков. Неизвестные ему инструменты звучали, и разливалась эта музыка прохладными, но приятными волнами, проходя сквозь него, и как бы очищая. Все грязное растворяя и разрушая, а наполняя, напротив, светом благодатным. Сначала он был серебристым, а потом становился золотым. А что было далее, Пивной человек не успел узреть, потому как проснулся от бьющего в глаза утреннего света. И сев на кровати, он, потянувшись, прошептал, зевая: «А рыбы нет…»

10

Очередной выходной выдался бесподобно погожим. Небо было ясное, солнце дарило щедро тепло направо и налево. Приближался отпуск, и Пивной человек оживился в предвкушении долгожданного отдыха. Оттого, наверное, был он в этот день спокоен и умиротворен. Пара недель и всё.
Утро этого дня началось с того, что внимательный хозяйственный глаз обнаружил три раздражающие мелочи. Во-первых, при включении магнитофона в розетку, та подозрительно заискрилась. Во-вторых, перегорела лампочка в прихожей, и, в-третьих, в ванной потекла откуда-то на пол вода. Час с лишним после скорого завтрака Пивной человек потратил на устранение этих раздражающих мелочей.
Проработав полтора часа в тишине, он совершенно отказался от мысли включить магнитофон и, напротив, перебравшись на просторную летнюю мансарду, уселся, расслабив ноги, на старенькое кресло возле висевших в углу икон Спаса и Богородицы «Неопалимая купина». Здесь же на вбитом в деревянную стену гвозде висел старый медный крест с распятием, и Пивной человек разрывался между чудным видом из окна и этим манящим свечением. Наконец, он взял Новый завет, открыл на заложенной закладкой странице и стал неторопливо читать. На этот раз чтение освежило в памяти скорбь жен-мироносиц, явление им ангелов и великую радость Господнего Воскресения.
С улыбкой закончив читать, Пивной человек закрыл Евангелие и, поцеловав его, перекрестился. Определив же его на положенное место, вновь пересел на потрепанное кресло и, глядя в окно, начал еле слышным шепотом что-то говорить. Он то говорил, то останавливался и лишь после одной такой паузы, более другой затянувшейся, заговорил хотя и шепотом, но уже достаточно различимым. Так что если бы кто подкрался под окна, то непременно бы разобрал его слова. То ли раздумья, то ли молитву: «Боже, - шептал тихий голос, - как многосодержательна тишина… Редкие уместные звуки органичные. Редкий шелест листвы, наплыв и затухание ветра, скрип деревянной доски под ногой, редкие нотки деревянной свирели в руках соседского малыша, ровное тиканье старых настенных часов и даже одиночный рык собаки. Теплые волны солнца и эти неторопливо плывущие облака, разродившаяся всевозможностями земля с кишащей в ней жизнью, дополняют картину. Всё. Это всё. Здесь есть всё. У меня есть всё. Как я редко об этом думал. Я всегда чего-то желаю и, получая это, желаю другого. И эта кабала затуманивает и одурманивает. Я девяносто девять дней из ста хожу, дышу и гляжу на мир сквозь эту пелену. И лишь один этот день мне дорог. Я провожу рукой по дереву оконной рамы и даже в этом нахожу покой. И всё у меня на месте, я спокоен, доволен и счастлив. Я способен в подобный этому день ясно и непритворно видеть великие дары Твои, Господи, и свидетельствовать о них. Я способен каждым дыханьем благодарить Тебя в подобный этому день. И в подобный день сердце мое наполняется необъяснимой теплотой. Всех прощаю и ни о чем не прошу, а лишь славлю и благодарю.
Но этот день пройдет, как проходит все. Все дни проходили, проходили и все радости. Да и плохое проходило тоже. Как мы с ним справились: достойно или же нет, но оно утекало, как песчинки в песочных часах, отживало свой срок и опустошалось. Оставалась радость от преодоленного или камень в душе от собственной слабости и духовного бессилия. Но само событие всегда проходило. И все умирали. Сколько миллиардов душ не претерпели этот жизненный путь, и все умирали. Только Ты, Господь, вне времени».
В этот миг глаза Пивного человека блеснули, как будто явилось ему некое откровение. Мышцы на лице передернулись, и он, опустив голову к полу, зажав ее руками, как оглоушенный, сполз с кресла и встал на колени. «Вне времени, - пронеслось у него в голове, - вне времени! Ты не мучился!!! Ты… Господи!!!»
Он издал звук, нарушивший мирное течение дня, и тело его, съежившись, задрожало. Спина трижды сильно расширилась и сжалась, и протянулось в тихой комнате долгое «И-и-и-и…»
Все вокруг замерло.
 
11

В белой тихой палате пахло больницей. И как не противно находиться долго в пропахшей лекарствами комнате, но это несравненно приятней скользкого ледяного пола морга с его вонью, въедавшейся в стены десятилетиями и пропитанного человеческим горем и смертью.
Николай вполне уже осознавал все произошедшее с ним две недели назад. Помогли тому и, хотя тяжкие, но полные новой информации беседы с близкими, родными покойного Толика и Владимира, с милицией и приятелями, которые посещали Николая через день. Ходил он уже ровно, голова не кружилась и не болела. Только его молчаливость все более беспокоила родных.
Случалось, что Николай не отвечал на вопросы, как будто не слышал их, или просто стоял у окна, всматриваясь куда-то, и ни на что не реагировал. Когда же говорил, то речь его была связанной, логичной и последовательной. Так что врачи успокаивали родных, объясняя это отчужденное состояние пережитым шоком, и прогнозировали постепенное восстановление общительности и интереса к жизни. Но ни того, ни другого почему-то не происходило.
Посетили как-то Николая и свидетели его воскрешения. Вошли они скромно, даже застенчиво. Положили пакет с фруктами на тумбочку возле кровати и присели рядом на стулья. Николай привстал было, но, поддавшись их успокоениям, уселся на кровати и всмотрелся в их лица. Ни одного, ни другого вины не было в происшедшем с Николаем недоразумении, и он вполне это осознавал. Однако смотрел на своих свидетелей взглядом опустошенным, не характерным для него.
- Вы ее видели? – спросил он шепотом, не обращая внимания на расспросы о самочувствии.
- Кого? – переспросил дядя Володя Помазов.
- Собаку ту вы после этого видели? Вы знаете, чья она?
- Нет,– заинтересованно ответил Лютов.
- Приблуда какая-то. А что? – добавил дядя Володя.
Николай отвернул голову, мельком пробежал взглядом по окну и добавил:
- А я знаю.
И, задумавшись, прошептал, покачивая головой:
- Как же он был прав…
Разговора не получилось. Свидетели пожелали скорейшего выздоровления, Лютов как врач посоветовал налегать на витамины, и оба ушли.
Николай все чаще стоял у окна, иногда вздрагивал и все больше отрешенно молчал.
Однажды, когда его посещал Алексей, хозяин той злосчастной вечеринки, Николай, стоя у окна, вдруг оживился, потянул приятеля за рукав рубашки и громко возбужденно заговорил, выкатив глаза и указывая второй рукой на окно:
- Смотри, Леха, смотри! Ты ее видишь?! Вон, в кустах, у гаража, на нас смотрит!
Пока Алексей искал, где это «в кустах у гаража», Николай опустил руки и вопрошающим взглядом впился в Алексея:
- Видел?
- Кого?
Николай снова замолчал и пошел к кровати. Усевшись, он, будто забыв о госте, затянул тихонько песню, глядя при этом в никуда.

Там, за этим за холмом,
За лесами, мой дом,
Да не ждет меня никто,
А с холма весь виден мир,
На холме стою один,
Много видно мне зато,

Влево, вправо посмотрю,
Да слезу рукой утру,
Слов не стану тратить зря,
Дымка синяя лесов,
Рот закрыла на засов,
А откроет лишь заря,

Там, за лесом тем, река,
Не видать ее пока,
Лишь на небе звезд не счесть,
А с холма весь виден свет,
А в душе один ответ:
«Не видать нам счастья здесь».

После посещения приятеля Алексей подтвердил опасения родных и друзей. Он признал, что с Коляном что-то не то и ему все время мерещиться какая-то собака.
Сам же Николай не только не спешил возвращаться домой, но напротив отказался покидать стены больницы. Это, в свою очередь, насторожило уже самих врачей.
Посещение Николая Пивным человеком состоялось только спустя две недели после явления первого двум ошалевшим полуночникам при свете полной луны. Гость принес яблоки и апельсины в целлофановом пакете и был замечен Николаем еще при подходе к больнице. Он смотрел по обыкновению в окно и увидел идущего медленной походкой Пивного человека. Тот шел так спокойно, что глаза наблюдателя перестали бегать и расслабились. Когда посетитель подходил к порогу больницы, смотрящий из окна третьего этажа увидел большую пылевую воронку, которая, как маленький смерч, возникла за спиной гостя и тут же обратилась в бегство.
Неожиданно для соседей по палате Николай оживился и был очень рад гостю.
- Ну, как там? Что в деревне слышно? – усаживал он жданного гостя.
- По-старому.
Гость даже обрадовался, что Николай не спрашивает о похоронах и связанном с этим, ибо травмировать травмированную психику не хотелось.
Но тут Николай сам перешел к теме смерти и рассказал впервые Пивному человеку все, что с ним произошло той злосчастной ночью во всех подробностях. Особенно он остановился на черепе и собаке, ища в глазах гостя подтверждения своих гипотез.
- Слушай, я вот как думаю: это мне знак такой от бога, - на этих словах Пивной человек вдруг посмотрел Николаю в глаза серьезно и твердо, как бы не ожидая от него этих слов.
- Я же понимал, что это мой череп. Это знак такой, наверное. Душа погибает.
Тут гость еще раз посмотрел ему в глаза. Во взгляде Пивного человека не было и тени насмешки в этот момент, хотя сидящий на кровати в углу дедок кряхтя засмеялся. Переключив взгляд на него, посетитель заговорил с явно наигранной интонацией, как бы не для Николая, а для остальных:
- Воздухом тебе, Колян, дышать больше надо! Пойдем-ка, прогуляемся.
Два взгляда встретились так, как никогда не встречались. Две пары глаз смотрели друг на друга так, что лица размылись, и оба почувствовали душу друг друга. Этот миг Николай вспоминал потом долгие годы. Он впервые ощутил себя рядом с какой-то неизвестной ему силой, но силой надежной и старой.
И недоумевающие соседи по палате, и медсестры, оказавшиеся рядом, остались на своих местах ошеломленные тем спокойствием, с которым спустя две недели стараний больной вышел уверенным шагом из палаты, прошел по коридору вслед за незнакомцем и засеменил по лестнице.
Очнувшиеся от столбняка две медсестры рванулись в палату и вместе с соседями Николая прильнули к стеклам окон, наблюдая за прогуливающимися по больничному скверу друзьям.
Прогулка была мягка и легка, природа была нежна и прохладна. Сделалось в сердце Николая состояние непревзойденное. Не было больше в его жизни, сколько он потом не припоминал, состояния души, подобного тому, которое сотворилось теперь. Он чувствовал, что это ощущение ему незнакомо и желал, чтобы было так вечно.
- Как ты? - обратился гость к Николаю.
- Не знаю, - ответил пациент, начиная розоветь от свежего воздуха. - Я как-то расклеился. Все эти морги, больницы. И тут сам Николай поймал себя на мысли, что отчуждает себя от того состояния, в котором пребывал последние недели.
Глаза Пивного человека в это время впились в Николая, и лишь когда он закончил говорить, моргнули и переключились на небо.
- Я знаю, - звучал успокаивающе голос гостя, - пацаны рассказывали, досталось тебе.
Вдруг он ободрился и подергал Николая за плечо:
- Ну, ты оживай! Надо двигаться! Пока живы, двигаться надо. Давай, приходи в себя, хватит тебе здесь торчать!
Николай на этих словах как-то воспрянул, но по их окончании снова несколько поник.
- Ты знаешь, - продолжал открывать свою душу Николай, - мне тут все эта собака мерещится. То под окнами сидит, то пробегает в кустах. И, представляешь, как будто никто ее не замечает. А это та самая псина, что еще у Лешки на Дне рожденья меня напугала! А как она в городе-то оказалась? Она специально что ли за мной бегает?! И главное, как будто я выдумываю! Вот ты, я знаю, смеяться не будешь. Смотри, я несколько дней назад ночью стою у окна, тишина, и вдруг, слышу на улице завывать кто-то начинает. Я всматриваюсь, а свет слабый от двух фонарей. И прямо между ними выходит эта тварь на свет, уселась, смотрит на меня и воет. Я давай, значит, деда будить, которого ты щас видел. «Смотри, - говорю, видишь?» А ее уже и нет. Лешка когда приходил, то же самое. Или я, правда, спятил, или это мистика какая-то. Помнишь, ты тогда мне сказал, что это мне знак какой-то, этап какой-то в жизни? Вот я и думаю все об этом. Почему она ко мне прицепилась-то? От тебя убежала, на пацанов не смотрела, как будто с ними уже ясно всё и с тобой определено, а я как будто на распутье, ни там ни сям. Я даже тут в больнице стихи какие-то чудные начал сочинять. Вот послушай. Я сам не все понимаю, что сочиняю.

Был его первый день, и он плакал один,
И ночных тварей тени шептали: «Съедим»,
И в нем не было страха, была лишь печаль,
Он стоял возле дома и всегда смотрел вдаль,

Был его день второй, и он сделал лишь шаг,
И он вырос на много, но разум обмяк,
И хотел он другого, но водка в крови,
И друзья его – черти мешали любви,

Вот настал третий день, и ушел он от них,
В их бесовском чертоге оставил одних,
И у них нету счастья, но нет счастья и в нем,
По дороге своей шел он ночью и днем,

День четвертый сказал ему утром: «Постой,
Из печали твоей выход очень простой,
Не уйдешь от себя и от страхов своих,
Пока их, как чертей, не оставишь одних»,

Он взорвался как будто, но остался живой,
И в любви он поклялся девчонке одной,
Что была всегда рядом, но незрима всегда,
Что была ему рада, и сгорела беда,

И взорвалась беда, улетела к другим,
Не смогла подобраться к влюбленным двоим,
Что не видя друг-друга сливались в одно,
И с другою печалью смотрели в окно,

По дороге встречались такие, как он,
И порою казалось, что все это сон,
Но она всегда знала, где дым, а где сталь,
А чтоб он знал, ему посылала печаль,

На седьмой день стал сильным он как никогда,
Иногда его слышали тени, а он их слышал всегда,
В чем его была тайна, успех и секрет,
Сам пройдешь ты свой путь и узнаешь ответ.

Закончив читать, он с азартом уже похлопал гостя по плечу.
- Понимаешь, я раньше так и говорить-то не умел, а щас гитару бы мне сюда, я бы и на музыку положил.
- Зачем же сюда? - раскрыл шутливо глаза гость. - Если гора не идет к Магомету…
- Точно, - ожил Николай и засмеялся.
В это время наблюдающие из окон медсестры и кряхтящий дедок успокоились и от стекол отлепились. И в это же время в кустах за гаражами двое друзей услышали звериный рык.

* * *

Рык этот был поистине звериный, а появившаяся растрепанная, с репейником во взъерошенной шерсти бестия, поистине бестия. Она не боялась, она не кралась, она почти плыла. Выплывало ее черное тело, и глаза ее, выплывая, как бы это тело за собой тянули. Глаза те блестели злобой. Недовольство некими обстоятельствами было в этой твари налицо.
Николай сделал шаг назад. Не рванулась к нему и псина. Она лишь рычала, замирая в трех шагах от Пивного человека. И наступила тишина. Тишина. Две пары глаз, вновь столкнувшиеся, но уже при свете. Третья пара - сомневающаяся еще немного. Но вот Пивной человек сделал шаг навстречу бестии. Та дрогнула и отпрянула. Она отвернула голову первой, и во взгляде ее Николай прочитал невероятно осмысленное: «Ты мне не нужен». В этот миг Николай с невероятною ясностью окинул окружающий их мир взглядом, и слух его запечатлел необъяснимый миг тишины. Деревья замерли, и, казалось, замерло все. Подчинилась времени даже черная волосатая тварь. Она тоже, не сопротивляясь, замерла. Показалось, что секунда времени растянулась на пять. И первое, что Николай после этого увидел и услышал – это были птицы, сидящие и мирно чирикающие на ветке. Вернулся и ветер, и деревья вновь заволновались под его прикосновениями. Потом вернулась и вездесущая пыль, поднимаемая вверх воздушными вихрями. Только раньше Николай никогда не знал, что земля пахнет, а теперь он ощутил и это.
Появился перед глазами и Пивной человек. Только собаки больше не было. Узреть ее Николаю было суждено еще лишь один раз. Когда ему стукнуло шестьдесят пять, и после юбилея, на котором он говорил слова, о коих потом горько сожалел, он увидел ее, делающую робкие шажки в его сторону из кустов за огородом. Тогда, перекрестившись, он покаялся в своем сквернословии и богохульстве, и псина отступила вновь. А после исповеди в старой сельской церкви его встречали два внука и внучка. И он весело играл с ними возле своего старого дома в Петровском и рассказывал им поучительные истории и сказки.
А черная взъерошенная бестия не появилась больше. И даже во время его предсмертной агонии, когда всплывали лица и давно забытого Толяна и Вована, и пронзительный спокойный взгляд Пивного человека. Не выплыла больше эта бестия, потому что был уже он ей не интересен.

12

Возвращался домой Пивной человек в этот день пешком. После посещения нездорового Коляна, он по своей натуре не мог не осмыслить происходящее применительно к своему духовному опыту. Поэтому, удалившись от здания районной больницы, он свернул налево, не замечая дорог, навязчиво указующих направление движения человеков. Он обогнул здание городского морга, тот овраг, из туманной дымки которого явилась некогда Коляну ненавистная черная тварь, и, преодолев его без труда, пошагал по полевой дороге в сторону расположенного восемью километрами южнее города села Петровского.
День медленно клонился к закату. С непокрытой головой, спокойной и расслабленной походкой, шел путник домой, размышляя по обыкновению: «Господи, слава Тебе, что вразумляешь нас, грешных. Слава Тебе за Твою долготерпимость к нам, в грехах погрязшим. Поистине в жизни каждого чудес предостаточно, но коли их видеть не желаем, так верно незачем являть нам и б;льшие, ибо узрев даже и глазами своими, не поверим, объясним по-своему и Тебя будем принижать сознательно или нет. Но Ты не можешь быть унижен и будь милостив к нам… А все-таки, Господи, какая красота…»
Путник остановился на холме и огляделся вокруг. За спиной остался город с многочисленными церквями, кое-где блестящими металлическими крышами и куполами. С одного бока открывалось поле, с другого приближался лесок, а прямо извилистая текла дорога. Становилось тише, солнце садилось в далекие облака за полями, и лучи его прорезались еще местами в небо, пытаясь хоть на минуту лишнюю осветить этот мир. Как светлые руки цеплялись они еще за синее небо, но вскоре ослабели, истончали и вовсе обмякли. Красный диск солнца скрывался за горизонтом.
Путник двинулся дальше, накручивая во время размышлений указательным пальцем правой руки и не замечая, что рядом с ним во время пути то появляются, то рассыпаются ветряные воронки, собирающие в небольшой вихрь дорожную пыль.
«Господи, ну почему же люди не хотят ничего понимать, - продолжал путник свои размышления. - Ведь просто и давно все сказано и известно. Трудно заповеди соблюдать все, так соблюдай одну, и все она объединяет: не делай другому того, чего не желаешь себе, и, напротив, поступай с ближним так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. Одну-то помнить не трудно. Но куда там!.. Да я и сам, можно подумать, мудрец тут нашелся. Сужу, а судить не д;лжно. Откуда я могу знать жизнь каждого человека? Глупец я, глупец, прости, Господи». Тут путник приостановился в очередной раз и вскинул правую руку, чтобы перекреститься. Очередная воздушная воронка, обогнав его, рассыпалась в прах. Но на этот раз от взора путешественника это не скрылось. «Постой», - сказал он себе в уме и попробовал повращать указательным пальцем опущенной руки по часовой стрелке, как обычно. Но ничего не произошло. Он попробовал всей ладонью, и опять безрезультатно.
«Глупости какие», - произнес он еле слышно и двинулся дальше по извилистой дороге, спускающейся уже между двумя холмами, подобно горной речке, к маленькой рощице, что, оставаясь по правую руку, не приближается к дороге, но заставляет ее уходить левее. Роща была окружена пшеничным полем. Пилигрим приблизился к нему и, трогая верхушки колосков, продолжил поход.
«Как странно, - говорил он еле слышно, - мы порой считаем, что кому-то легче, чем нам. Ему, дескать, что-то удается, везет или счастье привалило. Но никогда не задумываемся, что в его же жизни есть и горе, и беды, и слезы, и несчастная любовь. Да еще плюс наше недоброжелательное отношение, зависть, которая не бывает белой… И все это тоже отравляет ему жизнь. «Жизнь – полет в неведомые дали», - писал поэт. Да, одни летят, другие уж упали. Действительно, одни – вперед, чтоб к солнцу, к звездам, вверх; другие – в землю, чтоб подальше ото всех. «Жизнь – обман с чарующей тоскою», - сказал поэт. Да, действительно. Но еще жизнь и страданья, и беспокойный смех, жизнь – любовь и горе, счастье со слезою, жизнь одна для всех. Зря мы думаем, что другому лучше, и отравляем ему жизнь. Легко может быть только детям погибели, кои получили блага этого мира за мзду непомерную. Ибо это самое ценное, что может быть у них – душа.
Я постараюсь, Господи, не поступать так, как бывает, толкает нас окружение. Но без Твоего прощения и благословения никакие добрые дела меня не спасут».
Тут путник вновь заметил странное движение по правую свою руку и, обернувшись, удивился тому, как вокруг его руки колоски приобретают движение, будто ветром их обдает. Но только пешеходец всмотрелся в это волнение, как оно прекратилось. Однако с всплеском удивления Пивного человека обдал порывистый ветер и тоже впрочем исчез.
Роща была уже перед носом, рожь волновалась под ветром обычно, дорога привела путника в низину, после которой следовал подъем на холм, с которого уже будет видно село Петровское. Хотя и отдаленно еще, но уже перед глазами. А когда цель движения видна, оно уже и быстрее, и легче. Но здесь в низине, у рощи, обзор не велик. Лишь влагой веет, и некий сумрак подступает. Поднимись ты сейчас на холм, и покажется, что день еще не совсем и закончен, и только что солнце скрылось: светло и сухо. А здесь, возле дикой буреломной рощи, в которую никто не заходит, а просто огибает ее, веет вечерней влагой. В местах подобных к утру стелется туман, и не видно, что в десяти шагах. Фантазия разыгрывается, и даже если нет никого на километр вокруг, все одно чудится толи зверь, толи еще кто. Места подобные завлекательны.
Остановился здесь и Пивной человек, созерцая уже безмысленно окружающую его чудь. Казалось, время замерло, и появилась в пилигриме давняя мысль: «А что если не идти сейчас туда, куда идешь? А что если уйти? Пойти просто туда, куда тянет. Разве это не чистая интуиция, которая всегда права? Разве не будет этот путь благословлен Богом? Уйти, куда глаза глядят. Может, приведет этот путь к странствованию, как смыслу, может, приведет в одинокую, но милую избушку, где можно скрыться от невежества этого мира, может, приведет в монастырь, где размышлениям о Боге и душе не будет яростных препон? Кто знает? Может, к смерти глупой, а может, к смерти мученической. Богу одному известно…»
Вот в таком молчаливом вопрошании и застал путника незнакомый голос.
- Пришел все-таки, - прошипело во ржи, и Пивной человек разглядел почти слившегося с колосками бородатого мужика в сером драном хитоне. - Нет бы пропадал себе, дак все-таки дошел?
В растерянности путник отринул. Не привыкшему отступать, ему все-таки что-то подсказало отойти за пределы поля и встать на пыльную дорогу.
- Что молчишь, раб?! - продолжал старичок. - Наша это земля!
- Чья ваша? - вопрошал пилигрим.
Старик в ответ засмеялся, вылупив глаза и изогнувшись в три погибели. Руками при этом он похлопывал по своим коленям. Глаза его, выкатываясь наружу, ужасно напоминали безумные зенки налетавших на Петровское ворон.
- Так ты не понял?! Хх-а-а-ха-хх! А мы-то грешным делом подумали… Хх-ааа-хаа-хааа!!!
- Чья это ваша земля эта?
- Хххх, - старик, изогнувшись, улыбался.
- Эта земля – престол господень, и земле этой Богородица покровительствует, - поучительно твердил путник, не боявшийся уже ничьих мнений о себе.
В ответ старик выпрямился, двинулся к пилигриму, но на дорогу не вышел. Оставаясь стоять в колосьях, он искривился и лицом и телом, и выпалил.
- Птьху на тебя!!! Престол?! - здесь он вытянулся насколько позволял его невеликий рост и вонзил руки в небо. - Сейчас ты узнаешь, чей здесь престол. Бойся, раб, бойся! Наше! Наше!!! На откуп отдано!!!
Пивной человек, ошарашенный и смущенный, наблюдал за тем, как пальцы старичка-полевичка шевелились вперенные в воздух. Они то расходились широко, то тряслись каждый по-своему. И показалось путнику, что и дерево одно промеж всех прочих в роще было похоже на этого старичка, и будто бы раскидывало ветви свои так же, как этот безумец руки. Пивной человек удивился тому, что дерево то, будто бы не подчиняясь общим законам, шатается не в такт с остальными, и сер; непривычно, и без листьев. Но тут же, переметнув взгляд обратно на старика, наш герой его не обнаружил на месте. И лишь рожь по-прежнему колыхалась подобно морской глади, а вдалеке раздались раскаты грома.
Оглядая окрест, путник двинулся дальше смущенный и напряженный. Взойдя на холм, он увидел вдалеке колокольню села Петровского и ринулся к ней быстрым шагом, нахмурив брови и широко размахивая при ходьбе руками.
Разгуливался ветер. А над Петровским сгущались тучи.

13

В Петровском разыгрывалась гроза: небо затянуло, случались порывы ветра, а люди нервничали и суетились.
В ту минуту, когда Пивной человек с изумлением смотрел на неведомого старичка в лохмотьях, вороны поднялись над кладбищем в Петровском и, собравшись в огромную стаю, двинулись в центр села к кирпичным и панельным домам, возле которых заелозили и закишили в преддверии бури селяне. Половина крылатых бестий облепила крыши домов, в которых уже скрывались от ненастья люди, другая же половина хозяйничала по улицам.
Усевшись на трубах теплотрасс, несколько ворон начали кричать в уши разместившимся там под вечер молодым парням и девушкам. Недолго думая, двое из парней уговорили двух девушек скрыться от приближающейся грозы в оборудованный ими для посиделок подвал в квартирном доме, и одну из них, когда уже разыгралась буря, изнасиловали.
Бабке Нине Басурмановой, загрустившей и задумавшейся о неминуемой смерти, хватило одной черной твари. Усевшись на ветку дерева, под которым бабка сидела на лавочке, черная глашатая начала методично и нудно каркать на старуху. Та обратила на нее внимание, встала и тоже начала с ней разговор, взывая к тем временам, когда к позабытой ныне старухе приходили со всего села за приворотами и отворотами, за настойками и снадобьями. Почти расплакавшись от воспоминаний, бабка Нина воспряла и, удалившись в дом, сотворила по памяти проклятье на молодого зятя соседки, который обозвал ее утром старой каргой.
Упомянутой же ранее Валентине ворона явилась в окне и, злобно крича, напугала ее. Первая от перепуга стала суетиться и переложила в несколько бутылок с самогоном лишние таблетки димедрола, что и привело в ближайшие дни к еще одним двойным похоронам. Третьи же похороны случились от того, что куча ворон налетела на проезжающую по Петровскому на большой скорости иномарку. Водитель отвлекся на приступивших к нему черных вестников и сшиб девочку, переходившую дорогу по пешеходному переходу.
Кроме этого вечер ознаменовался двумя сломанными носами, одной нижней челюстью, двумя выбитыми зубами, синяками и фингалами без числа. А случилось это так.
Когда Пивной человек совсем уже приблизился к селу, на помощь черной орде пришли загадочные гости. Три цыганки приблизились незаметно к спорящим нервно молодым парням. Большинство их были местные, а кучка что поменьше – из соседнего села. Приступив к одному из местных, что стоял с краю, цыганки схватили его за руки и старшая из них прошептала ему: «Давай, милок, погадаю». Юноша отринул, вырывая свои руки из крепких лап, толкнул остальных, те наткнулись друг на друга… В результате послышалось: «Ты чё толкаешься?!» - в ответ: «Чего?! Ты кто такой вааще?!» - и завязалась драка.
Тех селян, которые укрылись в домах, не миновало нашествие. Еще не закончился на улице мордобой, а в панельном доме неподалеку в квартиру номер девять кто-то постучал. Хозяева, Карим и Надежда, переглянулись. Хозяйка открыла дверь и увидела удивительного цыгана. Он был в старых-престарых одеждах коричневого и красного цветов, имел чудовищно пронзительный взгляд и испещренное морщинами темное лицо. На руках он держал ребенка, а стоп у цыгана как будто совсем не было. Он будто выплывал из темного коридора, или так по крайней мере хозяйке показалось. «Помоги, красавица, чем можешь» - впился острым взглядом в Надежду темный гость. А малец, расположившийся в полоборота на руках у цыгана, приподнял одну бровь в ожидании ответа. Хозяйка испугалась и, отнекавшись, закрыла дверь. Возвращаясь в зал, она приговаривала что-то вроде: «Эти черные…» Карим это услышал, и спустя минут пять-десять супруги крепко поссорились.
К окнам священника приблизился страшного вида седой старик с одним выпученным глазом, другим же выбитым. Заглянув в окно, он закричал на батюшку так, что тот вздрогнул и раскрыл рот: «Убирайся отсюда, а то убьем! Это наше, на откуп отдано!»
Но, впрочем, на большее чудной гость не отважился и удалился. Наблюдая из окна за его хромающей походкой, священник перекрестился и, отставив в сторону тарелку, которую до этого мыл в раковине, зашептал еле слышно молитву, осеняя при этом крестным знамением все четыре стены своего деревянного домика.
Алексей, приятель Пивного человека, так просто не отделался. Возвращаясь в свой дом на Плющихе с работы, он размышлял о происшествиях последнего времени, представлял в уме лица погибших и тех, кто остался жив. А когда дело дошло до бывшего одноклассника, и Леха вспомнил их споры, предшествовавшие той страшной трагедии, раздался громкий крик. Кто-то заорал Алексею прямо на ухо: «Забудь про него!» Леха обернулся и никого не увидел. Сердце его забилось сильнее, а в голове вновь раздалось: «Не слушай его, убьем!» Леха задергался, оборачиваясь то туда, то сюда. Проходящая неподалеку девушка засмеялась, глядя на него, и тут же получила несколько белых лепешек на черную блестящую блузку. Вокруг обоих закружили вороны. К Алексею они приблизились особенно, так, что одна осмелилась зацепить его волосы когтистыми лапами. В испуге, дергаясь, он добежал до дома и, заперев дверь, включил телевизор, пытаясь отвлечься от происшедшего с ним.
Но упомянутый ранее одноглазый хромой старик подошел уже к трансформаторной будке и, сорвав с нее металлическую крышку, как картонку, стал биться головой обо все железки подряд и молотить по будке кулаками. Будка заискрилась, седого старика приподняло над землей и отшвырнуло на несколько метров. Он упал замертво, а во всем селе вырубилось электричество, и все жители окончательно погрузились во тьму.
Пивной человек вошел в село в полной темноте.
«Ну не может быть, - разговаривал он сам с собой, - чтобы я на природу влиял. Не может же человек влиять на эти силы так, чтобы прислушивались к нему и подчинялись. С какой стати? Обычный человек…»
Тут он застал у дороги очередную потасовку между двумя молодыми парнями и вмешался. «Да прекратите вы!» - отталкивал он дерущихся в разные стороны. Один из них заехал нечаянно заступнику в челюсть, но тот не стал отвечать и раскидав их в разные стороны заорал на обоих: «Вы чё делаете? Осталось еще друг друга нам поубивать! Вот здорово будет! Вот вам спасибо скажут! Сами себя изничтожили! Вы сдурели что ли?! Врагов у вас мало? Что, он вот виноват во всех твоих бедах? Или он в твоих? Что вы грызетесь, как собаки, друг с другом? Вы наоборот вместе должны быть! Чё вы по одиночке из себя представляете?! Герои, блин! Из-за бутылки друг друга убить готовы».
Может, кто-то из двоих и возразил бы что-то, но оба были вымотаны и, изогнувшись, пытались отдышаться. Похоже, оба были рады такому стечению обстоятельств и поглядывали друг на друга не с таким уже остервенением. Две вороны, снявшись с ветки, улетели к своим.
Темная туча, затянувшая небо, и черная туча ворон продолжали нависать над селом. На подходе к Плющихе к Пивному человеку приступили цыганки и цыган с ребенком на руках.
- Давай, погадаю, молодой-красивый, - протянула к нему руку старшая цыганка.
- Работать идите, - отмахнулся от них Пивной человек.
- Работаем, работаем, - проговорил ему в след морщинистый цыган, и ребенок проводил его презрительным взглядом.

* * *

Эта ночь была для Пивного человека бессонной. Крики ворон доносились с улицы, где-то лаяли собаки, иногда ругались люди. Небо было затянуто тучами, стоял ветер и чего-то ждал.
Пивной человек ходил по комнате туда-сюда в полной темноте.
«Гордыня это всё, - шептал он себе под нос, - что же это со мной твориться-то, Господи? Ну вот, поднял я руку к небу, и что же теперь тучи разойдутся? - он поднял руку и бессильно опустил ее. - Бред. Бредятина всякая в голову лезет».
Он посмотрел в окно. Ветер пошатывался чуть вправо, чуть влево, но все еще выжидал.
«Ничего я не могу, - твердил себе под нос хозяин комнаты. - Я червь, прах, пыль. А Ты, Господи, ради меня… Ты не страдал… Ты сейчас, за каждый мой грех…»
Тут полетели из шкафа и советские юбилейные монеты, и хрустальная чаша, в которой они были, и бумажные советские купюры; закружившись в воздухе, опали, как листья: желтые рубли, зеленоватые трешки, синие пятерки и один кленовый лист – червонец.
Пришла осень. Старые настенные часы пробили полночь. Пивной человек встретил осень, стоя на коленях, в бессилии и самоуничижении, с опущенными руками.
«Ты сейчас, Господи… за каждый мой грех…» Такими были первые слова Пивного человека в наступившей осени и пришедшем долгожданном отпуске.
Скоро в красном углу загорелась лампадка, рядом еще две свечки, и в доме раздалось: «Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящи Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением…»
Хозяин продолжал, осеняя крестом все стороны света. И от невиданной до селе твердости в его голосе старый кот Маркиз в панике убежал и спрятался в темном туалете.
Словно услышав команду, ветер за окном сорвался с цепи и одним взмахом невидимой своей руки швырнул стаю ворон в одну сторону, затем, вторым взмахом - в другую, и те в панике стали разлетаться кто куда. С неба хлынул дождь, и от ворон не осталось и следа.
В это время священник в своем домике, закончив молитву на сон грядущим, увидел в окне спешно покидающих село по западной дороге чудных цыган. Те люди, что были еще на улице, вмиг исчезли, и вскоре на улицах Петровского не осталось никого: ни людей, ни зверей. Дождь становился прямым и медленно затухал. Туча рассеялась, и стало, несмотря на ночное время, немного светлей. Кое-где проглянули звездочки, и появился незаметный доселе молодой месяц.
Не было видно никого, все затихло. Лишь возле раскуроченной трансформаторной будки стоял уазик с красным крестом, и два мужика запихивали в него никем не опознанного одноглазого вонючего седого бомжа. Он был даже не в одежде, а в какой-то рванине, и руки его теперь были обожжены. Мужики, укладывающие его в машину, кривились и передергивались то ли от увиденного, то ли от идущего дождя. Они что-то говорили друг другу. Но в темноте было не видно ни их лиц, ни одежд. Они быстро сделали свое дело и уехали.
Теперь улицы опустели окончательно. В некоторых окнах тускло горели свечи, и кое-где был слышен женский плач.

* * *

Коляну этой ночью снился странный сон. Сначала он долго не мог уснуть: то мешал разговор стариков, играющих на соседней кровати в карты, то вдалеке раздавались раскаты грома и прерывали подступившую дрему. Он вздрагивал, просыпался и снова, опустив голову на подушку, закрывал глаза. Наконец раскаты грома затихли, старички улеглись, и дрема плавно перетекла в полное забытье. Но вот, посередине ночи показалось Коляну, будто бы он вновь проснулся. Видит он потолок больничной своей палаты, встает. Вокруг тихо, все спят, и месяц молодой сквозь оконное стекло светит. И вдруг видит Колян Пивного человека. Тот вроде бы и тот же, а вроде бы и другой какой-то. Смотрит на Коляна и говорит так, что слова в мозгу отпечатываются. Каждое будто на пленку пишется.
«Бог вне времени, - говорит он Коляну. - Он не страдал, друг мой, он сейчас за каждый наш грех страдает. Он взял на себя все грехи человеческие и те, что были, и те, что будут. И каждый грех, что мы совершаем – это гвоздь в его безгрешное тело. Сейчас мы творим – и гвозди в него вбиваем. Ни когда-то прошло и всё, нет. Это сейчас. Мы все во времени, а Бог вне времени. Понимаешь?»
В голове у Коляна вдруг становится так ясно, но он никак не поймет, что происходит.
- А как ты сюда прошел? - спрашивает он.
А гость ему отвечает.
- Мы больше с тобой не увидимся, Николай, но ты помни об этом. Помни и ничего не бойся.
И вот открывает Николай глаза, а перед ним больничный потолок. Встает, а месяц молодой в окно светит. И тихо так. Все спят вокруг, и никакого гостя в палате нет.

14

Начало каждого своего отпуска Пивной человек отмечал выходом на охоту. За Петровским открывались просторные охотничьи угодья. В полях встречались зайцы, а за пашнями разливались искусственно запруженные водоемы с плотинами. И там, вдали от людей, частенько отдыхали утки.
Не нарушил наш герой традиции сей и в этот раз. Взяв свою двустволку двенадцатого калибра, закрепив на поясе ремень-патронташ с «четверкой» и «семеркой», отправился Пивной человек и в этот день во поле.
Вышел он очень рано. Туман еще не сошел с земли, было мокро и местами грязно. Кое-где на дороге встречались лужи. Но в поле за селом, особенно на холмах, было не так слякотно. Влажно, но приятно. Сапоги не так вязли в грязи, и идти становилось все легче и легче.
Сначала напряжение было в мышцах у охотника, и сутулился он прилично, но вот, когда Петровское осталось далеко позади, тело начало расслабляться, пришло осознание того, что наступил отпуск и никуда торопиться не надо. Он взглянул на дедовские карманные часы, достал фляжку, хлебнул из нее пару глотков, потом постоял, посмотрел вокруг, хлебнул еще разок и пошагал дальше, будто скинув какой-то груз с плеч.
Приближалась плотина. Подходя к ней, охотник зарядил ружье: «четверкой» один ствол и «семеркой» другой. Шаги становились все тише, но на лице охотника не было в этот раз охотничьего азарта. Можно было подумать, что ему все равно, будет дичь, нет ли. Он любовался окружающей его природой, прислушивался к ее звукам и дышал неровно: то чуть слышно, то глубоко, будто хотел надышаться.
Туман тем временем потихоньку расползался по оврагам, прятался от грядущего солнца. И вот рядом в кустах послышался шорох. По привычке Пивной человек неслышно снял с плеча ружье и встал на изготовку. Еще шорох, и вот быстро, пытаясь скрыться от охотника, из одних кустов в другие прошмыгнул русак. Но в последнем прыжке его настиг выстрел. «Бах!» - раздалось в поле. Русак в воздухе перевернулся и упал. Охотник настиг его и схватил за шею. Заяц был еще жив. Дробь попала ему в заднюю лапу и раздробила кость. Рука охотника быстро окрасилась кровью. Русак кричал, как ребенок, и бился, пытаясь тщетно куда-то еще убежать. Он смотрел одним своим глазом прямо в глаза Пивному человеку, и из глаза потекла крупная слеза. Охотник встал на колени, достал нож и перерезал русаку горло. Стало снова тихо. Пивной человек все сидел на коленях у кустов в слабой дымке, опустив голову, и смотрел на тушку, которую только что разлучил с жизнью. Как никогда ранее это тронуло его теперь. Он все сидел на коленях и осознавал все отчетливей и глубже, что больше так не может. Сколько раз он убивал на охоте и всегда чувствовал, что это тоже зло, но хотел быть честным и не лицемерить. Если есть мясо – так и брать на себя ответственность. Но теперь что-то сломалось, что-то оборвалось внутри. Сердце как-то истончилось, стало трепетать, стало чувствовать чужую боль как свою и противилось злу явно: вздрагивало, замирало и обливалось кровью. Душа же ощутила вслед за сердцем, что не хочет больше в этом участвовать.
Батюшка на колокольне старой церкви тем временем начал размеренно благовествовать молоточком по газовому баллону, созывая немногочисленную свою паству к богослужению. Был праздник Иконы Божьей матери Донской.
Все стало не так и все стало не то. Чувствовалось теперь все по-другому. «К чему вся эта болтовня? - размышлял Пивной человек, изменивший вдруг свой маршрут в сторону благовеста. - Вся эта суета к чему? Что-то доказываю кому-то, а ведь не прав кругом! Зло везде и грех. И суета, и гордыня. Устал. Сколько я слов напрасных наговорил. Господи, помилуй! Всех же людей Ты для чего-то сотворил, все они – дети Твои, и я ничем не лучше других. Пытаюсь кому-то что-то объяснить, а сам истины не ведаю. Оправдываю убийство животных, но ведь убиваю! Считаю себя честней других – но бесчестен. И гордыни во мне не меряно! А Ты меня, смрадного, терпишь и время еще даешь. А терпение твое безгранично и несравненно. Ибо Ты даешь мне время одуматься и спастись, и милость Твою принять, а я Сыну Твоему, Христу и Богу нашему, тем временем гвозди в Тело Его святое вколачиваю грехами своими. И Его любовь к нам безгранична.
Уйти. Уйти! Не место мне здесь. Пусть дорога приведет меня хоть к странствованию, как образу жизни, пусть хоть в деревушку далекую и заброшенную. Пусть будет там у меня добрая любящая жена и дети. Но не будет этого каждодневного лицемерия и невежества. Не нужны мне все эти искушения. Не желаю я и прелестей мира. А может, дорога эта приведет меня и в монастырь. Может, к смерти тихой и мирной, а может, к мученической. Идти отсюда, идти!»
Пивной человек подошел к старой церкви, прислонился к холодной стене храма, опустился на колени и заплакал. Вздымал очи свои вверх и снова опускал. А слезы капали и капали с изрезанных мелкими морщинками щек. Вот он снова впярил глаза в небо и затвердил «Отче наш». А мимо церкви шли две бабы и смеялись, показывая на него пальцами. «Эй, ты чёй-то, дурак шоли?!» - кричала одна, и обе, проходя мимо, изгибались от смеха.
Через пять минут Пивной человек явился прихожанам в церкви и всех их своим появлением ошарашил. Бабки смотрели на него исподлобья, косились и шушукались. А он, не обращая ни на кого внимания, смотрел на распятье. За спиной у явившегося висело ружье, на боку окровавленный труп русака, а колени были все в грязи, и с сапог стекала коричневая жижа.
Не задерживаясь у дверей, он снял ружье, поставил его в угол, зайца скинул в тот же угол под лавку, подошел к опешившему священнику и, опустив голову, смиренно попросил: «Исповедуйте, батюшка». Как раз было время исповеди, и священник чудному гостю не отказал. Хотя, несмотря на свой смиренный нрав, поначалу немного смущен был столь вызывающим явлением в церковь кающегося. Они долго, согнувшись, шептались. Был слышан прихожанам то надрывный почти голос кающегося, то тихий, но назидательный голосок батюшки. Шли долгие минуты, и бабки стали переговариваться.
- Долго-то как.
- Угу.
- Чевой-то он?
-Мгу.
 И вот батюшка повысил голос и почти распрямился.
- Да как же это так? Разве так можно? - вырвалось у него. Но тут же он вновь прильнул к исповедующемуся. И еще через пару минут положил на согбенную фигуру руку и отпустил кающемуся исповеданные грехи.
Всю службу Пивной человек стоял как вкопанный позади всех, потом причастился Христовых тайн, выслушал проповедь смиренного священника и вышел из церкви, захватив с собой лишь последний свой трофей. Ружье же и патронташ он оставил в углу, причем батюшка этому не удивился. Он после службы убрал оружие в каморку и, встав посереди церкви в полном одиночестве, долго молчал. Потом вздохнул глубоко и куда-то засобирался.
А наш герой уже шагал твердой походкой на восток. Он покинул Петровское, взошел на холм и, не оборачиваясь, скрылся из виду. Он шагал несколько часов. Потом присоединился к какому-то пастуху. Насобирал в поле остатки выкопанной молодой картошки, разделал русака и сообразил вместе с пастухом обед в его старой почерневшей кастрюльке. Отобедав, пилигрим снова двинулся в путь совсем уже налегке, с одним только охотничьим ножом, дедовскими карманными часами и полупустой фляжкой при себе. Прошагав еще несколько часов, он залез на стог в поле и на его вершине заснул.

15

В то самое время, когда наш герой вышел из церкви и уверенным шагом покинул Петровское, в районном центре, в больнице, Николай не находил себе места. У него в голове все время крутились слова Пивного человека из того сна. Николай ходил по больничному коридору туда-сюда и никак не мог избавиться от чувства тревоги.
«Мы с тобой больше не увидимся…» Эта фраза не давала ему покоя. «А что, если это правда и что-то должно случиться? Может быть, мы правда больше не увидимся. А у меня теперь столько мыслей, столько свежих идей. Я стихи чудные какие-то сочинять начал. И не с кем мне теперь поделиться всем этим будет. Да! Вот, взаправду, не будет его, и с кем мне всем этим поделиться? А не дай бог погибнет, как пацаны. С Лехой? Бесполезно. Я теперь сам типа не такой какой-то. Вот как он, такой и я теперь не такой, как все. И к кому мне тогда пойти? Нет, что-то тут не то…»
Николай ходил, ходил по коридору, потом не выдержал, выбежал по больничному двору к городскому моргу, а там через овраг той же дорогой к Петровскому, которой уходил от него Пивной человек.
Он бежал и бежал, нашептывая какие-то слова, слагаемые в рифмы, и сам удивлялся, откуда все это берется. Он то ли пел на ходу, то ли рассказывал.

Когда солнце заходило за тучу,
И когда на минуту появлялась звезда,
Он вставал потихоньку, покидал свою кучу,
И петлял сквозь деревья, сам не зная куда,

И увидев девчонок, танцующих в поле,
Вдалеке от деревни, а от него в двух шагах,
Он жалел, что не с ними, но оставался на воле,
Не замеченный ими, но воспетый в стихах,

Не замеченный дерзким русским провинциалом,
И не пойманный мерзким «другом птиц и зверей»,
Он ходил лишь туда, где грозила обвалом
Вековая стена и парад фонарей,

Там, петляя, заблудший от дома до дома,
Сам себе на уме, но с судьбою в ладах,
Он не думал о «принципе снежного кома»,
И не знал, что такое болезни и страх,

И когда накатилось печальное Нечто,
Незаметное людям, как Смена Времен,
От него не осталось и следа, конечно,
И, конечно, не стал нам являться и он.

В этот день, добежав до родного села, Николай не нашел уже в нем своего друга и все попытки узнать, где он может быть, не дали результатов. Лишь вечером, после визита в дом Пивного человека батюшки, мать друга рассказала Николаю, что ее сын ушел. Она была напугана внезапностью происшествия, но чаяла надежду, что он вернется, и просто ушел в поход, как бывало и в прежние годы. Еще батюшка передал родителям Пивного человека ружье с патронами и просьбу Пивного человека отдать его старое Евангелие другу Николаю.
Николай же, найдя подтверждение своему откровению, сделался молчалив и задумчив. Он нес в руках толстое Евангелие и его не занимала радость родных, предложение соседа-алкоголика выпить «с возвращеньицем». Он понял, что друга ему больше не видать и, добравшись до гитары, начал нежно перебирать струны. Казалось, мозг разделился на две части. Одна навязчиво перемалывала все происшедшие события, а вторая будто была во власти какой-то музы и постоянно что-то творила: сочиняла четверостишия и мелодии. И вторая была живой, а первая - механически-тупой. Наконец, устав бороться, Николай отдался воле второй и сначала заговорил стихами.

Болезнь просит сна,
И сон продолжается
На свете, где война,

В умах суета,
Глаза разбегаются,
Былая стать, где она?

А сны – только сны:
Летать или мучиться,
В могиле спать или плыть,

Болезнь не пройдет,
Хозяину нравится,
Он хочет так застыть,

А над всем этим Любовь.

Далее раб Божий Николай, перебирая струны, запел песню, не понимая сам, откуда она рождается.

Я часто не вижу свое отраженье,
И часто не знаю, что ждет меня вскоре,
И в горе не верю, что будет лето,
Личинкою света взглянув на просторы,

Но когда приходит вечер, я говорю ему: «Здравствуй!»,
И когда приходит друг, мне сразу легче жить,
Мы сидим и смотрим на закат красный,
И хочется уйти, про все забыть,

Ты знаешь, так трудно не сбиться с дороги,
Ты знаешь, так больно идти без любимой,
И, выйдя из леса, вдруг неумолимо
Почувствовать снова себя на пороге,

Я часто не вижу своего отраженья
В окружающих людях, в проплывающем море,
И в горе не верю, что будет лето,
Личинкою света взглянув на просторы.

16

Иван Демьянович Лютов сидел на диване в небольшом зале своей квартиры и слушал, как его сын сочиняет рассказ о прошедшем лете. Глаза Ивана Демьяновича были грустными.
- Летом мы были на даче, - проговаривал сын и писал в тонкую тетрадь, поглядывая на отца. - Там есть речка, и мы в ней купались. Еще мы ухаживали за картошкой. Окучивали и собирали жуков.
- Вон Леонид, вот это мужик, я понимаю, - доносился голос из кухни. Жена Галина мыла посуду и разговаривала с мужем через стенку. - Не пьет.
- Я что ли пью? - повернул голову в сторону кухни муж.
- Пьешь - не пьешь, а выпиваешь. С Володькой своим, друганом-алкоголиком. Вон бы с Лёни лучше пример брал.
- Да, он не пьет, - потихонечку начинал выходить из себя Иван Демьянович.- Не пьет и ничего не делает.
- Чего это он ничего не делает? - заступалась за соседа жена.
- А что, нет что ли? Не пьет, не курит и ничего не делает. Он вообще уже у Людки под каблуком. «Иди, за хлебом сходи» - он побежал. «Иди, с ребенком погуляй» - он засеменил. «Я к подруге пошла, а ты дома с ребенком сиди» - он и рад. Три тысячи несчастные принесет и всё, больше ничего от него не дождешься. И на диван, «Диалоги о рыбалке» смотреть.
- Вот видишь, сам говоришь, с ребенком гуляет, за хлебом ходит…
- А он должен этим заниматься? Еду готовить, ребенка из садика забирать. Совсем из мужиков незнамо что сделали. И уваженья никакого.
- …Мы уже ели со своего огорода молодую картошку, - продолжал сочинение сын и поглядывал на отца.
- Да, ты больше зарабатываешь, ну и что? Это деньги что ли? - не изменяя надменного тона, продолжала Галина. - Вот сегодня ты что-нибудь принес? Аванс и зарплата. А жить-то целый месяц надо. Придумал бы что-то.
- Я что тебе каждый день должен деньги приносить? Я на государственной работе…
- Вот видишь, обеспечить жену ты не можешь, добытчик из тебя плохой. А вот другой бы не сидел сейчас, а что-нибудь бы придумал.
- Ага, Леонид твой особенно. Чего ты от меня хочешь еще, я не пойму?
- Еще. Еще. Да ты еще ничего и не сделал. Еще…
- Слушай, прекращай уже, а?!
- …Картошка пахнет, благоухает сухой землей и пылью, - продолжал сочинять сын. - Не вся картошка хочет в корзину, она прячется в ботве. Мы ее ищем.
- Вот подработал бы ты где-нибудь, мы бы знаешь чего купили? - гнула свою линию Галина.
- Ага! Как в анекдоте: «Тебе шубу, мне ничего». У меня вообще впечатление такое, что у вас, у женщин, какое-то стремление к хаосу заложено.
- Чего?
- Мужик стремиться, чтобы порядок был, чтобы все спокойно…
- Это ты-то что ли?
- А вам: если все хорошо, то обязательно хочется, чтобы что-то было не так, чтобы проблемы какие-то были, чтобы чего-то не хватало.
- Это у нас что ли все есть и все хорошо?
- А чего тебе надо-то? В тепле, со всеми удобствами, ребенок…
- Ну да, и в одной дубленке жена сто лет ходит.
- Не сто, а два года! И ничего тут страшного не вижу! Очень хочется – купи, кто тебе не дает.
- Вот-вот, он не видит.
- Да иди ты! Все с тобой понятно! - не выдержал Иван Демьянович, встал и пошел в прихожую.- Я у тебя в одном случае не виноват: когда деньги приношу. Деньги есть – так «милый мой», денег нет – так «хрен с тобой».
Он накинул легкую спортивную куртку и повернул ключ замка входной двери.
- Ты куда?! - закричала жена. - К Володьке своему, алкоголику? А ну иди сюда!!!
- Сено к лошади не ходит, - буркнул в ответ муж и, хлопнув дверью, ушел.
В меньшей степени Ивана Демьяновича занимало этим вечером то, где взять пузырь, чтобы не идти с пустыми руками к другу. В большей же степени был он удручен складывающимися у него с женой взаимопониманием и взаимоподдержкой, без которых он не представлял для себя настоящей семьи. И решения этой проблемы он не видел, как ему поступать, он ума не мог приложить. Ведь если жена напрочь не понимает и понять не хочет, так разве ей вдолбишь это? Зачем тогда женился? Он думал, что она изменится. А она, видишь ли, думала, что его переделает под себя.
Так, в размышлениях, Иван Демьянович зашел в продуктовый магазин возле своего дома, купил бутылку «Столетовской», походя поздоровался с бывшей своей пациенткой, случайно оказавшейся в магазине и, выйдя на улицу, зашагал, сильно сутулясь, к окраине города. Идти было минут пятнадцать, и он не стал дожидаться не пунктуальных маршруток, чтобы не расстраиваться еще больше. Идя дворами, он все твердил себе: «Ну как же так! Хочется ведь, чтобы все спокойно было. Чего ей еще надо? Ну вот чего ей еще надо?!»
Постучав в обитую железом дверь, закрытую изнутри, Иван Демьянович предстал перед ночным хозяином городского морга с бутылкой «Столетовской» в руке и скрюченным в три погибели. Выглядел он так, будто весь день таскал на спине тяжелые мешки и теперь не мог выпрямиться.
- О, Демьяныч! - возрадовался Володя Помазов и, похлопав гостя по плечу, провел его в свою светлую комнатушку.
Хирург уселся молча за облупленный столик и грустно осмотрелся. Ничего с последнего визита в интерьере не изменилось. На столе неторопливо тикали часы, радио тихо мяучило глупыми молоденькими девичьими голосками, на стенах висели венки, а в углу тарахтел старый холодильник. И дядя Володя стоял посреди светлой прокуренной комнатушки, широко улыбаясь желтыми зубами и блестящими глазами.
- Чего-то ты сегодня совсем смурной,- рассматривал друга Помазов.
- Да…- отмахнулся хирург.
- Опять что ли с Галиной поругался?
- Ну, - подтвердил гость.
- Да, она у тебя баба суровая. Я вот знаешь, как свою в руках держу? Вот она у меня где! - при этом хранитель морга сжал крепко жилистую руку в кулак и поднес его к самому носу Ивана Демьяновича. - А ты все-таки, не обижайся, но ты слишком мягкий.
- Да я не знаю уже, чего ей надо! - начал изливать душу Лютов. - Я уж и так и сяк: где-то смолчу, где-то уступлю, а она все равно недовольна и недовольна!
- Вот-вот! Вот нельзя им уступать и на поводу у них идти. А то: сегодня им то, завтра другое подавай. А ты будешь всё пытаться угодить, а тебе же это боком и выйдет. Сначала крутить тобой будет, как хочет, а потом ты же и не мужик окажешься! Вот сам и виноват будешь, что как тряпка себя ведешь с ними. Надо: вот!- он опять сжал кулак и потряс им так, что косточки затрещали.
- Да уже стал, - опустил голову Лютов.
- Чего?
- Не мужик. Сегодня мне выдает: «Ты не мужик, семью обеспечить не можешь!»
- Это ты-то что ли?
- Вот, как тряпка я, да.
- Это ты-то что ли обеспечить не можешь? Ни хрена себе заявочки. Это она чё, совсем что ли спятила?
- Да хватит, ладно.
- Это смотря как хватит, а то и на ногах не устоишь.
Помазов сбавил обороты, открыл холодильник и извлек из него на дымный свет кусок копченой колбасы и половинку буханки. Потом на стол переместилась из чрева окочурившегося после трясучей агонии холодильника наполовину опустошенная уже банка с томатным соком. Закуска быстро приобрела в руках хозяина привлекательный вид. Хлеб и колбаска преобразились и стали аппетитными бутербродами, украшенными сверху зеленым лучком. А кровавый сок, разлитый по граненым стаканам, был приятно холоден на ощупь. По мановению руки появились на столе и чистые стопки.
Первую опрокинули под тост хозяина: «Ну, давай, за тебя, Демьяныч»,- и запили холодным сочком.
- Ну и что ты думаешь? Бросить ее? - присел рядом Помазов.
- Да ты что? Я не об этом, - возмутился гость.
- Ну а как же дальше?
- Нет, я семью разрушать не буду. Это уж совсем… Зачем жить тогда? Для себя любимого только?
- Ну и чё делать?
- Не знаю. Я спокойствия, понимаешь, порядка хочу, а она как будто специально…
- Ну, значит, смиряйся. В руках ее ты держать не можешь, разводиться не хочешь, значит, будешь подкаблучником.
- Обязательно подкаблучником? - спорил Лютов.
- Ну а как же? Третьего не дано, как говориться.
- Что же уж и всё что ли теперь? Как-то ведь живут люди.
- Слушай, что-то я тебя не пойму, - прищурился дядя Володя, - ты с этим не согласен, с тем не согласен, так не хочешь!
- Ну, я по-человечески хочу!
- Знаешь что, - закруглял тему Помазов, разливая вторую, - не хочешь срать – не мучай жопу!
- Ну вот те раз.
- Ну а вот те два-с, - и ночной хозяин морга чокнулся сначала рюмкой, а затем и разумом. Потому что прямо перед ним в дверном проеме появилось страшенное существо.
Помазов жутко закричал, выронил рюмку и отпрянул в угол комнаты. Лютов повернул голову в сторону и увидал страшного вида седого обросшего одноглазого старика, входящего хромой походкой. Хирург вскочил, уронил банку с томатным соком, и та, разбившись, залила пол красным. Обросший старик с обгоревшими руками и в изодранной в клочья одежде доковылял до середины комнатки, хлюпая босыми ногами по кровавого цвета жиже и битым стеклам, и огляделся вокруг. Казалось, сейчас его собачий глаз не смотрит на двух людей, но старик готов в любой момент броситься на любого из них и, как бешеный пес, растерзать.
В это время свет моргнул и радио стало шипеть и трещать. Иван Демьянович прижался к стенке и почувствовал оцепенение и беспомощность. На столе лежал нож. Хирург смотрел на него и понимал умом, что может схватить его и ничто тогда ему будет не страшно. Но почему-то Лютов не мог ни только двинуться, но и произнести слова. В таком беспомощном состоянии лишь одно пронеслось у него в голове. Неизвестно откуда взявшееся: «Господи, помилуй». И понимая, что он действительно не может даже пошевелить пальцем, хирург начал без счету повторять в уме эти слова.
Между тем немую сцену нарушил появившийся. Он схватил обожженной лапой начатую бутылку водки, опрокинул ее над головой и залпом выпил всю. Потом отбросил ее в угол к холодильнику и бросил взгляд на хирурга, который твердил и твердил в уме «Господи, помилуй» так, что губы даже начали шевелиться. Явившийся огрызнулся, отвел взгляд в сторону сжавшегося в углу Помазова и, подойдя к нему, вылупив по-вороньему глаз, заорал: «НАШЕ!!!»
После этого явившийся поднял голову вверх, как будто прислушиваясь к чему-то, улыбнулся одним краем рта, не прикасаясь ни к кому, заковылял к выходу и скрылся.
Помазов, съежившись в углу, все отмахивался от кого-то и то вскрикивал, то хихикал. Лютов потихоньку начал выходить из оцепенения. Сначала зашевелились губы, затем голова и после все тело вновь начало слушаться. Хирург взял со стола нож, выглянул боязливо в коридор, но старика уже не было. Лишь через открытую на улицу дверь веяло прохладой. На улице было темно и тихо. Тишину нарушали только пронзительные вскрикиванья Помазова. Тот так и не поднимался с пола, и Лютов, отложив нож, направился к нему.
Тем временем седой безобразный старик то подпрыгивая радостно, то хрипя и пуская слюнявые пузыри, проковылял до злощастного туманного оврага и, преодалев его, двинулся в сторону Петровского.

17

Пивной человек проводил эту ночь в поле. Устроившись на вершине стога, он снял с себя куртку, укрылся ей, закинул руки за голову и наблюдал за звездопадом.
Почему-то эта ночь пробудила в нем воспоминанья о неудачной любви, о девушке, с которой он встречался несколько лет назад. Он вспоминал и медленно погружался в сон.
Вспоминал он, как в комнате его светлой расцвела она в один день. Когда он смотрел на нее из тени и думал, стоит ли вообще подходить, она улыбалась ему и проводила рукой по воздуху, как по воде. Она говорила: «Здесь нет зеркал, и я не хочу, чтобы и ты отражал меня своим тягостным веяньем слов. И я не хочу, чтоб мой голос дрожал». А он приближался еще на шаг, но все же смотрел на нее как брат.
Потом был обман и разочарованье. Она била зеркало, и он перестал быть зеркалом. Он пытался быть деревом и деревом плодоносным, а она рубила дерево, и стал он растеньем. Ну, если растеньем, так хоть цветком. Но она обратила шипы и на цветок.
Пион уклонился, развернулся к окну и смеялся. И расстался с кактусом, расцветшим весной. Но дом его стал мрачен. Мрачный дом опустел. Мысли были в тоске и печали. Плащ окутывал, как ночь, а под ним только дряхлое тело. И никому никакого дела, что с тобой. Смотрел фильм безвкусный и выключил свет.
Но часы, оказалось, не так уж ушли далеко, как показалось. Оказалось, под плащом скрыто тело молодого, здорового парня. Оказалось, что жизнь еще впереди, и что он ошибался. Ну а корни только росли, а не завяли. Оказалось, что вовсе не он был ее недостоин. Оказалось, что так будет лучше, оказалось, что он стал спокоен.

* * *

Утро встретило нашего героя глубоким голубым небом, свежим воздухом и добрыми лучами солнца. Он потянулся, слез со стога и вздел куртку с аккуратностью рыцаря, вздевающего латы. А Извечный вздел его на вершину холма, с которого стало видно весь свет.
В этот осенний день наш герой снова долго шел, минуя многие деревни и села, леса и речушки. Пока, наконец, не устал. Путник устроил привал недалеко от незнакомого ему села с белоснежной, сияющей в дневном свете церковью. Пешеходец перекрестился, положил земной поклон и устроился на привал возле пшеничного поля на небольшом холмике, что возвышался над морем колосков подобно островку, омываемому бескрайним морем. Пилигрим задремал от усталости и сам не заметил, как уснул. Успел лишь прошептать: «На тя, Господи, уповаю. Управи».
 И вот привиделось ему, что будто бы стоит он во поле пшеничном, трогает слегка колоски налитые и те, словно радуясь его прикосновению, нежно так и легко покоряются. Идет он и руками по ним проводит, а они волнами в поле плывут вслед за ним. Обернулся и видит, что село совсем близко. Тогда думает себе Божий человек, как хорошо было бы взглянуть напоследок, что же там делается. За тем, чтобы отойдя от мира сего, не жалеть уж больше ни о чем. И тут же чувствует, что расстояние – совсем не проблема. Вот видит он знакомые до безобразия ларьки и напевает в уме ту самую музыку, слышанную во сне. Но звучит она уже иначе. Богатым хором подпевают ему небеса, и неведомая сила несет эти звуки окрест. «Вот и я здесь, сколько пива попил, на этом самом месте, - подумалось, - как нелепо и не нужно». С грустью прошел он за ларьками, бросив взгляд между ними. Привиделся здесь, стоящим в недоумении, Пивной человек с темной пивной бутылкой в руке. И Божий человек прошел мимо, посмотрев на него с нескрываемой грустью. А потом вспомнил прохладный, влажный и непередаваемый воздух лесов российских и тут же увидел и их. Он оказался стоящим на окраине леса, на холме. Была уже ночь. Полная луна освещала ложбинки и ручейки, окруженные зарослями непроходимых кустарников. Леса тянулись далеко, насколько хватало взгляда. И мать - сыра земля была живой. Она дышала. Истинно дышала. А деревья в такт колыхали ветвями. И так показалось Божьему человеку это гармонично и едино, что не хотелось более уж никуда. Оглядевшись, он увидел пенек и присел на него, восхищаясь величием окружающей его благодати. Полной грудью вдохнул он этот воздух. Вдохнул и замер, не в силах выдохнуть…
И тут проснулся. Проснулся с этим вздохом. И боялся выдохнуть, чтобы не потерять эту силу. Но потерять уже не мог. Поначалу показалось ему, что улетает эта благодать от него, но музыка та все звучала в голове и влекла, влекла…

И когда через две недели в Петровском снова появились вороны, многие как-то вместе вспомнили о Божьем человеке. Сидя в разных сотах и шедеврах советской архитектуры, в подвалах и на трубах. Вспомнили вместе и как-то вместе почувствовали внутреннюю пустоту. И объяснить пустоты этой не могли.
Тучи сгущались над селом, и где-то недалече сверкали уже молнии. Все замерло. Затихло, как бывает перед страшной бурей. Небеса вокруг окрасились в темное, молнии на юго-западе сверкали все ярче, и даже вороны замолкли в ожидании жуткого. И даже они в этот миг вспомнили о Божьем человеке…
Но он был уже далеко.




Александр Леонов
Лето – зима 2005 г., зима 2006 г.
alexandr-leonov.ru