Начало см.
http://www.proza.ru/2008/07/09/166
http://www.proza.ru/2010/11/13/383
В школе-интернате посёлка Антипаюта в те времена было несколько десятков учеников. В длинном бараке располагались школа, интернат, кухня, столовая, классы и учительская. Много разных событий происходило в те годы в интернате. Нашим воспитанием почти никто не занимался. Все премудрости жизни познавали самостоятельно.
Мы с Машей часто после уроков стояли в коридоре и дули на окно, растапливая своим дыханием толстый слой снега, и смотрели, не едут ли наши родители. Я часто говорила своей подружке: «Давай, Маша, со следующего дня будем плохо учиться. Ты слышала, что тех, кто учится плохо, не отправляют дальше на учебу, а возвращают в тундру к родителям! Мы с тобой – лучшие ученицы в классе, а надо, чтобы мы стали самыми плохими, будем получать одни двойки, чтобы не увезли нас далеко от родителей. Маша, ты поняла меня?»
Маша молча слушала, кивала головой, а потом толковала мне: «Сколько раз ты говоришь это, а сама завтра же забываешь и первая поднимаешь руку, чтобы получить пятёрку! Смотри, я-то слово сдержу, потому что сильно хочу остаться с родителями в тундре, а вот ты должна крепко подумать, как быть дальше...»
Однажды Машиного отца вызвали к директору и сказали, что его дочка очень способная девочка, но почему-то стала плохо учиться. Старик Салиндер недоумевал.
Потом мы с Машей забывали о своём сговоре и снова были лучшими ученицами в своём классе.
В интернате все мальчики и девочки были острижены наголо. Все носили одинаковую форму: сатиновые штаны, кирзовые сапоги, серые платки, шапки-ушанки, стёганые телогрейки, которые мы называли фуфайками.
Как-то наши отцы привезли нам с Машей тобаки из мягких шкурок (меховые чулки), сшитые нашими мамами, так как ноги у нас постоянно мёрзли. Однажды утром воспитательница увидела наши меховые чулки и крикнула:
«Сейчас же выкиньте эти шкуры, с ними могут появиться вши, чтобы я больше не видела их! Здесь положено ходить в русской обуви, а если мёрзнете, то просите у кастелянши портянки». Тут подошла взрослая девочка и унесла наши тёплые тобаки.
Это сейчас дети в интернате одеты хорошо. Многие носят шубы, шапки, тёплые сапоги, даже бурки из оленьего меха, а тогда выдавали фланелевые рукавички, которые мы часто теряли. Моя старшая сестра пришивала нам рукавички на резинки, но и это не помогало, кто-то их отрывал. Позже стали давать валенки, а если они изнашивались, то так и ходили в дырявых.
Самое главное – нам не разрешали носить свои вещи, тёплые малицы и кисы, хотя у многих они были добротными, новыми. Мы мёрзли в этой казённой одежде, когда таскали с улицы дрова и воду на кухню, когда строем ходили на прогулку или в кино в развалившийся холодный клуб.
Многие кашляли, простывали, болели. Закончив начальную школу, я три года провела в туберкулезном диспансере и санаторно-лесной школе города Салехарда. Зато в красочных букварях, по которым мы учились читать и писать, почти на каждой странице были изображены улыбающиеся дети в национальной одежде.
Многие дети робели перед взрослыми и беспрекословно выполняли команды учителей и воспитателей. Природа наделила меня независимым характером, и я часто задавала неудобные вопросы. В третьем классе на мой вопрос, почему дети на картинках в малицах, а нам не разрешается их носить, учительница ничего не смогла ответить.
Спальные комнаты и столовая находились там же, где были классы, – в старом деревянном и длинном здании с большими кривыми окнами. Покрашенное в жёлтый цвет, оно и сейчас стоит поперёк дороги в посёлке Аптипаюта.
Здание и тогда казалось старым, и дети из поколения в поколение передавали разные легенды о нём, например, будто оно стоит на месте старого кладбища, где ночью покойники и привидения ходят по крыше, по длинному тёмному коридору и комнатам.
Некоторые с ужасом рассказывали нам, малышам, будто они сами видели призраков, злых духов, тени покойников. Мы все свои нужды старались справить до отбоя – до 21 часа.
Только «кировцы» иногда бродили по комнатам в поисках приключений.
После девяти часов вечера, когда воспитатели сдавали нас ночным няням, мы плотно сдвигали свои железные кровати и ложились спать рядышком, чтобы никакой чёрт не достал нас. Все мы боялись темноты. Малейший шорох в комнате или на крыше вызывал у нас страх, и каждый мысленно просил помощи у бога. А тут ещё кто-нибудь из девочек рассказывал страшные истории.
Иногда по выходным, после завтрака, взрослые про нас забывали. Тогда мы совершали обряды, чтобы не приставали болезни и нечисть. Для того чтобы голова не болела, перевязывали лоб верёвочкой, кусочком уголька делали пометку, и с той стороны головы, где кончик верёвочки оказывался длиннее, кто-нибудь бил кулаком несколько раз, и больному казалось, что полегчало, так как «мозгам дали равновесие».
Среди девочек обязательно находилась такая, которая объявляла себя знахарем и пыталась лечить нас. Вокруг такой девочки создавался своеобразный ореол таинственности, каждый старался угодить ей или задобрить угощениями. Часто за завтраком кто-нибудь из нас почему-то обязан был такой девочке отдавать свою порцию сливочного масла.
А одна взрослая девочка, обещая защищать нас от других, постоянно следила за тем, что нам с Маней привезли родители из тундры, и тут же всё отбирала: варёное оленье мясо и языки. Там, в интернате, были свои законы и порядки.
Почти всегда, когда свистел ветер за стенами интерната, когда выли собаки на улице, мы думали о родителях, считали месяцы, когда они нас заберут в родной чум, потом просили бога защитить нас от злых напастей, от нечистой силы и привидений.
Когда ночные няни тушили керосиновые лампы, то я старалась сразу же закрыть глаза, если даже не спала, я боялась открыть их, потому что в темноте могло что-нибудь появиться и утащить меня.
Кто-то из девочек тихо плакал под байковым одеялом. Потом все постепенно засыпали. Тогда в посёлке Антипаюта не было электричества, и в школе на всех партах, на столе учителя и в коридоре стояли керосиновые лампы. При коротком световом дне их быстро тушили. Темнота добавляла нам страху.
Позже, когда я была в четвёртом классе, появилась лампочка Ильича, но мы не имели права зажигать свет после отбоя, даже если надо было сделать что-то очень важное. Ночные няни разрешали идти в холодный, страшный туалет по неосвещённому коридору, поэтому ходили по два-три человека.
Продолжение см. http://www.proza.ru/2010/12/01/630