Глава 1. Заглавие в литературоведческом аспекте
1. Взаимодействие текста и заглавия на сюжетном уровне
Заглавие подготавливает читателя к тому, о чем будет идти речь в тексте. В заголовке содержится указание на сюжетные линии произведения. Название романа "The Heart of the Matter" («Суть дела», 1948) предполагает два сюжетных плана: внешняя канва событий и причины, ими управляющие.
В центре повествования находится майор Скоби. Внешним планом будут его действия и то, как они оцениваются окружающими. Внутренним — мотивы совершаемых поступков, их оценка самим главным героем. Как далее будет рассмотрено, эти два плана входят друг с другом в противоречия.
Для творчества Грэма Грина характерна тема несоответствия внешнего и внутреннего, кардинальное расхождение между истинным положением вещей и тем, как о том же самом судят окружающие. Например, знаменитый роман "England Made Me" («Меня создала Англия», 1935) начинается словами «Видимо, она ждала любовника» и дальше приводятся внешние подтверждения этой точки зрения, которую разделяют и официантки в баре, и скучающий мужчина в котелке. Чужие люди, ничего не знающие о героине, от скуки строят о ней догадки: «Их мысли барабанили ей в спину». «Ее опять обступает любопытство, холодное и враждебное». И несмотря на убежденность людей в точности их суждений, человек, которого ждет девушка, приходится ей не любовником, а братом.
Героиня романа "Brighton Rock" («Брайтонский леденец», 1938), Айда Арнольд преследует юного преступника Пинки, пытаясь спасти любящую его девушку. Она занимается этим ради развлечения и ради приятного сознания, что она борется со злом. Спасаемую девушку, Роз, она считает обманутой романтичной дурочкой: «Я ведь понимаю ваши чувства. Даю вам слово, я тоже в свое время не раз влюблялась в мальчишек. Конечно, это естественно. Это все равно что дышать. Но все-таки вы не должны терять голову. Этого никто не стоит, а уж о нем и говорить нечего. Он нехороший человек. Я не пуританка, не думайте. Я тоже не один раз в жизни увлекалась. Это же естественно. <...> Вы еще такая молодая. У вас еще будет куча мальчиков, пока доживете до старости. Вы еще повеселитесь... Если только не позволите им помыкать собой». Роз же совершенно по-другому воспринимает свою любовь — она понимает, что полюбила убийцу, но, исповедуя, как и он, католическую веру, сознательно хочет проклятия и гибели для своей души, чтобы разделить с ним не только земную, но и загробную жизнь.
Также Айда считает ее неопытной:
«— Вы еще молоды. В этом все и дело. Вы романтичны. Я тоже была такая. Когда вы вырастете, это с вас соскочит. Вам не хватает только немного жизненного опыта.
Глаза девочки с Нелсон-Плейс уставились на нее, не понимая; загнанный в свою норку зверек выглядывал в яркий веселый мир; в норе были убийство, совокупление, нужда, верность, любовь и страх Божий; зверек не обладал знанием, которое позволило бы ему отрицать, что только в сверкающем широком мире, там, за пределами его норы, существует нечто такое, что люди называют жизненным опытом».
Последний аргумент Айды, когда она пытается уговорить Роз бросить мужа-убийцу: «— Зато я знаю то, в чем ты ничего не смыслишь. Я знаю разницу между Добром и Злом. Этому тебя в школе не учили. — Роз не нашлась что ответить. Женщина была права. Оба эти слова ничего для нее не значили. Их вкус был уничтожен более солидной пищей: добродетелью и грехом». Иными словами, непонимание Роз «разницы между Добром и Злом» оказывается, напротив, гораздо более глубоким ее проникновением в суть этих понятий.
В романе "A Burnt-out Case" («Ценой потери», 1961) главный герой сначала оказывается жертвой чрезмерного восхваления его поступков. Его объявляют святым за то, что он «отправился в джунгли на поиски прокаженного, который сбежал из лепрозория. Провел всю ночь, молился с ним, уговаривал его и в конце концов уговорил вернуться в лепрозорий и продолжать лечение. Ночью шел дождь, прокаженного трясла лихорадка, и Куэрри согревал его своим телом». При этом Куэрри, безмерно уставший от людей и от жизни, сам не знает, что заставило его пойти в джунгли искать прокаженного: «Остатки былой любознательности?» И тот риск, та жертва, на которую он, по мнению общества, пошел, тоже имели иной смысл: «А вдруг с ним что-то случится? Но разве несчастный случай это не то самое, на что он напрашивается?». А затем герой подвергается столь же безоговорочному осуждению за любовную связь с замужней молодой женщиной, которая придумала историю об измене, чтобы иметь повод уйти от постылого мужа. И теперь люди впали в другую крайность: «Она посмотрела на Куэрри через плечо отца Тома, точно перед ней предстал сам дьявол — столько в ее взгляде было ужаса, отвращения и любопытства». В течение всего романа герою досаждает его репутация, его возражения не принимаются всерьез, а то, что на самом деле творится в его душе, фактически никого не интересует.
Первое же появление главного героя романа «Суть дела» сопровождается предположениями постороннего человека о том, что майор Скоби берет взятки и изменяет жене с чернокожими девушками: «Он их так любит, — сказал Гаррис, — что даже с ними спит» (С. 216), «Если как следует покопаться, наверно, и взятки берет у сирийцев» (С. 216). Начальник полиции так объясняет Скоби эти сплетни: «— А вы знаете последнюю сплетню, которую распускают в Администрации?
— Наверно, что я беру взятки у сирийцев?
— До этого они еще не додумались. Это — следующий этап. Нет, пока вы спите с чернокожими девушками. Вы, конечно, понимаете, откуда это идет, — вам бы надо было пофлиртовать с кем-нибудь из их жен. А то им обидно.
— Может, мне и в самом деле завести себе чернокожую девушку? Тогда им не придется ничего выдумывать.
— У вашего предшественника их было много, но никого это не трогало. О нем выдумывали что-то другое. Говорили, будто он втихомолку пьянствует. Тогда было принято пьянствовать открыто, у всех на глазах. Какие же они скоты, Скоби!» (С. 220). Скучающее, злоязычное общество вокруг только и ищет повода обсудить чужие грехи и не терпит чуждого им Скоби, которого совершенно не в чем упрекнуть.
Сплетни о майоре Скоби сопровождаются презрительным отзывом о его жене: «Да, пожалуй, будь у меня такая жена, я бы тоже спал с черномазыми. Скоро сами с ней познакомитесь. Она — наша городская интеллигенция. Любит искусство, поэзию. Устраивала художественную выставку в пользу потерпевших крушения моряков. <...> Бедный Скоби!» (С. 216). И хотя такое отношение к Луизе оправдано, но, по мнению Скоби, никто не имеет права осуждать ее, потому что никто не знает обстоятельств ее жизни (ненависти к Западному побережью Африки, где она вынуждена жить из-за мужа, смерти единственной дочери, многих разочарований и одиночества): «Скоби чувствовал, что злоязычье и чванство шныряют вокруг нее, как волки. Они не дадут ей порадоваться даже книгам, подумал он, и руки у него снова затряслись. <...> Скоби в это время думал: "Ах вы, ничтожества, как вы смеете издеваться над человеком?" Он сам знал ее недостатки. Его самого часто передергивало от ее покровительственного тона, особенно с незнакомыми. Он знал каждую фразу, каждую интонацию, которые восстанавливали против нее людей. Иногда ему хотелось предостеречь ее, как мать предостерегает дочь: не надевай этого платья, не повторяй этих слов, — но он должен был молчать, заранее терзаясь оттого, что она потеряет друзей. Хуже всего было, когда он замечал у своих сослуживцев какое-то сочувствие к себе, словно они его жалели. Он едва сдерживался, чтобы не крикнуть: какое вы имеете право ее осуждать? Это я во всем виноват. Я ее такой сделал» (С. 234). Скоби чувствует себя ответственным за всю судьбу Луизы и даже за ее характер, который испортился, по его мнению, из-за того что она разделила жизнь с ним — такую жизнь, которая не только не могла принести ей счастья, но была для нее мучительной.
Но как ни жалеет жену майор Скоби, она не всегда представляет, что твориться в его душе. Скоби, как и Луиза, — католик, и для него именно вера является источником внутренних конфликтов, она увеличивает меру его ответственности за каждый поступок и заставляет глубоко мучиться своей виной. Луиза же думает, что для него вера не имеет особого значения. Вернувшись после долгого отсутствия, она говорит: «Знаешь, что меня беспокоило? Я ужасно боялась, не забудешь ли ты тут без меня, что ты верующий. Тебя ведь, бедняжку, всегда приходится подгонять!» (С. 393), более того, она считает возможным вообще сомневаться в наличии у него веры: «Я иногда думаю, что ты стал католиком, только чтобы на мне жениться. Настоящей веры, по-моему, у тебя нет» (С. 226).
Луиза Скоби часто проявляет черствость и эгоизм. Когда ее муж был вынужден уехать из-за несчастья с молодым окружным комиссаром в Бамбе, у Луизы это не вызвало сочувствия к Пембертону, а только раздражение и злость, что из-за этого «болвана» (С. 275), «щенка» и «прыщавого хвастунишки» (277) Скоби должен оставить ее одну на два дня: «Никогда не прощу этого Пембертону...» (С. 276). Характерна реакция Скоби на эти слова: «Не говори глупостей, дорогая, — оборвал жену Скоби. — Мы бы очень многое прощали, если бы знали все обстоятельства дела. — Он нехотя улыбнулся Уилсону. — Полицейский, который всегда знает обстоятельства дела, обязан быть самым снисходительным человеком на свете» (С. 276). (Словосочетание «обстоятельства дела», в русском переводе перекликающееся с заглавием, в оригинале звучит как "the facts", так что связь здесь не на текстовом уровне, а на сюжетном).
А обстоятельства дела состоят в том, что Пембертон покончил жизнь самоубийством. Но даже местного священника волнуют не причины, по которым молодой человек это сделал, не его душевное состояние перед смертью, а тот факт, что он совершил смертный грех: «Нет никакой надежды, что это убийство? <...> Самоубийство... — вымолвил отец Клэй. — Это такой ужас! Человек теряет право на милосердие Божие. Я всю ночь только об этом и думал» (С. 281). Майор Скоби, в отличие от него, пытается разобраться в причинах, например, предполагает, что Пембертон запутался в долгах, но отец Клэй не поддерживает этот разговор: «Я не был с ним близок. Мы друг с другом не ладили. <...> Не знаю. Какой ужас, какой ужас!» (С. 282). Скоби становится особенно грустно от этих слов, потому что Пэмбертон и отец Клэй были здесь единственными англичанами, а значит, не поддерживая друг с другом дружеских отношений, были особенно одиноки.
По мнению Скоби, люди в большинстве своем не хотят и не способны понимать друг друга: «В хаосе этой ночи он вдруг позабыл о том, чему научил его опыт: ни один человек не может до конца понять другого, и никто не может устроить чужое счастье» (С. 280), «Когда Скоби был моложе, он думал, что любовь помогает людям понимать друг друга, но с годами убедился, что ни один человек не понимает другого. Любовь — это только желание понять, но, беспрестанно терпя неудачу, желание пропадает, а может, с ним пропадает и любовь» (С. 437). В связи со смертью Пембертона Скоби высказывает сомнения и в том, что Церковь понимает человеческую душу и ее взаимоотношения с Богом: «Его раздражали благочестивые сетования отца Клэя. Он был уверен, что такое юное, незрелое существо имеет право на милосердие» (С. 283), и Скоби говорит об этом священнику:
«— Вы не сможете убедить меня, отец, что он совершил непростительный грех. Другое дело, если бы так поступили вы или я, — это был бы акт отчаяния. Разумеется, мы были бы осуждены на вечные муки, ведь мы ведаем, что творим, а он-то ведь ничего не понимал!
— Церковь учит...
— Даже церковь не может меня научить, что Господь лишен жалости к детям» (С. 284). Здесь впервые звучит тема милосердия Божьего, в котором потом Скоби будет все более и более сомневаться.
История с Пембертоном не тронула никого, кроме отца Клэя и майора Скоби, который еще несколько дней переживал об этом. Общество же при обсуждении этой истории все упростило: «Итак, не прошло и несколько месяцев, как это уже стало "делом". А когда что-нибудь становилось "делом", кажется, что речь идет уже не о человеке; в "деле" не остается ни стыда, ни страдания; мальчик на кровати обмыт и обряжен, — пример из учебника психологии» (С. 380). Единственное чувство, которое может вызвать самоубийство Пембертона у этих людей — любопытство: за ужином они обсуждают, почему он решил повеситься, а не избрал другого способа покончить с собой. Такие разговоры вызывают у главного героя тоску: «Скоби вспомнил письмо за подписью "Дикки", детский почерк, прожженные сигаретами ручки кресел, детективные романы, муки одиночества. Целых два тысячелетия, подумал он, мы так же равнодушно обсуждаем страдания Христа» (С. 381). Параллель Пембертона с Христом, Пембертона со Скоби и в итоге, Скоби со Христом, позволяют предположить, что равнодушие и непонимание разделяют абсолютно всех, замыкая каждого наедине со своим страданием. Именно эти преграды больше всего мучают Скоби — он всегда стремится сопереживать страданию другого, в том числе и Бога, как своему, и таким образом достигать понимания. Однако достигает ли он его в полной мере — этот вопрос остается открытым, поскольку всеведенье — прерогатива Бога, а человеку, с христианской точки зрения, необходимо принимать мироздание в его принципиальной непознаваемости.
Жизненные трагедии всегда гораздо сложнее, чем представляют себе посторонние люди. Скоби вспоминает историю с Пембертоном, уже когда сам запутался в отношениях с женой и любовницей, ни одну из которых он не в состоянии оставить из-за сострадания и чувства ответственности: «В душе у него было отчаяние: вот если бы можно было превратить всю их историю в нравоучительный пример из учебника — как это сделали с Пембертоном, — к ним бы снова вернулся покой или по крайней мере равнодушие» (С. 395). Но человеческие проблемы не укладывается ни в какие рамки и решить их, как школьную задачку, невозможно.
Сплетни, сопровождавшие Скоби с самого начала, оказались впоследствии пророческими: Скоби изменил жене и вынужден был пойти на сделку с сирийцем Юсефом (сначала чтобы дать возможность Луизе уехать из ненавистного города, потом — чтобы уберечь ее от той раны, которую бы нанесла ей весть о его измене). Точно так же сбываются и слова, вырвавшиеся у обиженного на Скоби (и влюбленного в Луизу) Уилсона:
«— Не думайте, что вы от меня спрячетесь; я за вами слежу, — сказал он. Скоби даже онемел от такой бессмыслицы. — Берегитесь, — продолжал Уилсон, — что касается миссис Ролт...
— При чем тут еще миссис Ролт?
— Не воображайте, пожалуйста, будто я не знаю, почему вы здесь задержались, почему вы торчите в больнице... Пока мы были на похоронах, вы воспользовались случаем и пробрались сюда...» (С. 324).
На самом деле только позже у Скоби из сострадания выросла любовь к миссис Ролт. Тогда же он задержался в больнице, потому что среди потерпевших кораблекрушение была умирающая девочка, которая напомнила Скоби смерть его собственной дочери, и он не мог ее оставить, а потом он предоставил свое место в машине учительнице, с трудом переносившей бездействие. Похороны же он пропустил из-за того, что мучения девочки поколебали его веру: «то, что ребенку позволено было промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, — вот загадка, которую трудно совместить с милосердием Божиим. А он не мог верить в Бога, который так бесчеловечен, что не любит своих созданий» (С. 311). «Раз он поймал себя на том, что говорит кому-то вслух: — Почему ты не дал ей утонуть?» (С. 317).
Даже Элен Ролт, возлюбленная Скоби, не знает и не понимает его страданий, связанных с верой. Точнее, она в них не верит. У Скоби мучительная, не поддающаяся решению проблема: «— Луиза хочет, чтобы я пошел с ней к причастию. <...> Если я не пойду к причастию, она поймет: тут что-то не так: что-то совсем не так...
— Но почему же тебе тогда не пойти?
— Для меня это... ну, как тебе объяснить... означает вечные муки. Нельзя причащаться святых тайн, не раскаявшись в смертном грехе.
— Неужели ты веришь в ад? <...> Но я тебя просто не понимаю. Если ты веришь в ад, почему ты сейчас со мной? <...> Чего ты боишься? Семь бед... По-твоему, ты уже совершил смертный грех. Какая разница, если на твоей совести будет еще один?
— Нет, разница тут есть, и разница большая, — сказал он. — Это трудно объяснить. Пока что я просто предпочел нашу любовь... ну, хотя бы спасению души. Но тот грех... тот грех — в самом деле страшный. Это все равно, что черная обедня — украсть святые дары и осквернить их.
Она устало отвернулась.
— Я ничего в этом не понимаю. По-моему, все это чушь.
— Увы! Для меня нет. Я в это верю.
— По-видимому, веришь, — резко сказала она. — А может, все это фокусы? Вначале ты что-то меньше поминал Бога, а? Уж не суешь ли ты мне в нос свою набожность, чтобы иметь повод...» (С. 396-7).
На все слова Скоби о том, что он обрекает свою душу на вечные муки, Элен отвечает раздражением и презрением: «Не разыгрывай, пожалуйста, мелодраму! Я не понимаю, о чем ты говоришь. <...> Вот что я в тебе ненавижу — это твою религию! Ты, наверно, заразился у набожной жены. Все это такая комедия! Если бы ты в самом деле верил, тебя бы здесь не было. <...> Брось кокетничать! Ты веришь в ад не больше, чем я!» (С. 418).
Своими переживаниями Скоби ни с кем не может поделиться, потому что никто не в состоянии его понять: «Если бы посторонние все о нем знали, подумал он, пожалуй, ему бы даже позавидовали: Багстер позавидовал бы, что у него есть Элен, Уилсон — что у него Луиза. "В тихом омуте..." — воскликнул бы Фрезер, плотоядно облизываясь» (С. 421). Даже священнику Скоби не может довериться по-настоящему, он заранее знает, что, исповедовавшись, услышит в ответ «просто формулу, тысячу раз слышанную тысячами людей» (С. 407). И эта формула оскорбляет его своим несоответствием истине: «Какие чудовищно абсурдные понятия: Элен — "эта женщина", "встреча"... Она больше не растерянный ребенок, судорожно сжимающий альбом для марок, больше не та, что, притаившись, слушала нытье Багстера за дверью; а тот миг покоя, темноты, сострадания и нежности — "прелюбодеяние"» (С. 405).
Единственный человек, с которым Скоби может разговаривать полностью откровенно, от которого нечего скрывать — сириец Юсеф: «Казалось, там — единственная близкая ему душа, единственный человек, которому он мог доверять. По крайней мере, этот шантажист знал его, как никто; он мог посидеть с этим толстым нелепым человеком и рассказать ему всю правду, без утайки» (С. 424). Но Юсеф — человек других взглядов на жизнь и отношения, и даже он не может по-настоящему посочувствовать страданиям Скоби: «У меня было в жизни немало неприятностей из-за женщин. Теперь мне легче, я многому научился. Я научился плевать на все, майор Скоби. Я говорю обеим: "Мне плевать на все. Я сплю, с кем хочу. Не нравится — не живи со мной. А мне плевать". И они с этим мирятся, майор Скоби» (С. 427).
Сам Скоби тоже порой проявляет нечуткость, но, обнаруживая это, всегда чувствует себя виноватым. Так, например, он заметил, что управляющий банком, Робинсон, прекратил постоянно говорить о своем слабом здоровье и зачитываться медицинскими справочниками, да и вообще, кажется, прекрасно себя чувствует. Однако в тот же день Скоби узнал, что Робинсону осталось жить не более двух лет. «Скоби думал: эх, а я не понял тогда того, что вижу. Робинсон показывал мне самое заветное свое достояние: легкую смерть» (С. 415). В нечуткости по отношению к Луизе обвиняет майора и Уилсон: «Ей опротивела ваша тупость, необразованность... вы даже понятия не имеете, что на душе у такой женщины, как Луиза. <...> Вы ее не стоите» (С. 324). Хотя Скоби и отвечает ему: «Людям и не нужно, чтобы другие знали, что у них на душе», но он тяжело страдает от непонимания, отделяющего его от жены: «Она сидела рядом, читала стихи, но тысячи миль отделяли ее от его терзаний, а у него дрожали руки и сохло во рту. Она бы поняла, если бы прочла обо мне в книжке, но я едва ли понял бы ее, будь она литературным персонажем. Я ведь таких книг не читаю» (С. 437).
Даже смерть Скоби не помогает Луизе понять его страдания и посочувствовать им:
«— С некоторыми католиками это бывает. Исповедуются, а потом начинают сначала. Я, правда, думала, что он честнее других. Когда человек умрет, все тайное постепенно становится явным.
— Он брал деньги у Юсефа.
— Теперь я и в это поверю» (С. 451).
Уилсон догадался, что Скоби сам себя убил, создав видимость сердечного приступа. Но, как и отца Клэя в случае с Пембертоном, Луизу беспокоят не причины, заставившие самоубийцу пойти на это, а тот факт, что это смертный грех. Она говорит священнику, отцу Ранку: «Он был плохим католиком. <...> И под конец это... этот ужас. Он ведь не мог не знать, что обрекает себя на вечное проклятие» (С. 455). Но отец Ранк, вслед за Скоби, выражает сомнение в том, что учение церкви может иметь ответы на все вопросы:
«— Господи спаси, миссис Скоби, не воображайте, будто вы... или я... хоть что-нибудь знаем о божественном милосердии!
— Но церковь утверждает...
— Я знаю, что она утверждает. Церковь знает все законы. Но она и понятия не имеет о том, что творится в человеческом сердце» (С. 455).
Элен Ролт после смерти Скоби тоже остается никем не понятой. Как и Скоби, она — жертва равнодушного любопытства:
«— Как она приняла его смерть?
— Я видел ее сегодня после обеда с Багстером на пляже. И говорят, что вчера вечером в клубе она была явно под хмельком.
— Ну, это уже неприлично!
— Никогда не мог понять, что он в ней нашел» (С. 451).
Элен действительно была с Багстером, глупым и наглым молодым человеком, на пляже, пила с ним джин и даже не возражала, чтобы он воспользовался ее телом — но все это от тоски, одиночества и равнодушия ко всему, которые не отпускали ее с момента смерти любимого человека: «А почему бы и нет? — подумала она. Почему нет... если он этого хочет. Чем этот Багстер хуже любого другого? Я никого на свете не люблю, а на том свете — не считается, почему же отказывать им в "кувырках" (как выражается Багстер), если им так уж этого хочется? <...> Я одна, думала она без всякой жалости к себе, спокойно констатируя факт, словно путешественник, у которого погибли все спутники» (С. 453).
Больше всего майор Скоби не любил фальши и лицемерия — всего, что скрывает от глаз истинное положение вещей. И для Луизы, и для начальника полиции было загадкой, за что он любит эти места и почему не хочет их покидать. Скоби не мог им ответить на этот вопрос откровенно, потому что вряд ли был бы ими понят: «И за что только, думал он, круто сворачивая, чтобы объехать дохлую собаку, я так люблю эти места? Неужели потому, что человеческая натура еще не успела здесь прикрыться личиной? Никто тут не станет болтать насчет земного рая. Рай находился на своем положенном месте — по ту сторону могилы, а по эту сторону царят несправедливость, жестокость и подлость, которые в других местах люди так ловко умеют скрывать» (С. 237). Лучше неприкрытая человеческая мерзость, чем фальшивый фасад, потому что для такого чуткого человека, как Скоби, никакой фасад не скроет истинного положения вещей. «Тут можно любить человека почти так, как его любит Бог, зная о нем самое худшее» (С. 237) — думает он, что говорит о его стремлении любить ближнего с открытыми глазами.
Тяготение к сокровенной истине связано у Скоби с чувством сострадания и жалости — ведущим мотивом всех его действий. И именно жалость ко всем окружающим лишала его возможности быть счастливым: «Как глупо ждать счастья в мире, где так много горя. <...> Покажите мне счастливого человека, и я покажу вам либо самовлюбленность, эгоизм и злобу, либо полнейшую духовную слепоту. <...> Если бы мы все знали досконально, подумал он, мы бы, верно, испытывали жалость даже к планетам. Если дойти до того, что зовут самою сутью дела...» (С. 314-315).
2. Заглавие как структурный компонет произведения
Как в заглавии романа «Суть дела» представлено в сжатом виде содержание произведения, было рассмотрено в предыдущем параграфе. Следует рассмотреть его связи с текстом. Словосочетание «суть дела» («the heart of the matter») встречается в романе один раз — в печальных мыслях главного героя, который глубоко переживает страдания людей, потерпевших кораблекрушение: «Как глупо ждать счастья в мире, где так много горя. <...> Покажите мне счастливого человека, и я покажу вам либо самовлюбленность, эгоизм и злобу, либо полнейшую духовную слепоту. <...> Если бы мы все знали досконально, подумал он, мы бы, верно, испытывали жалость даже к планетам. Если дойти до того, что зовут самою сутью дела...» (С. 314-315) ("What an absurd thing it was to expect happiness in a world so full of misery. <...> Point me out the happy man and I will point you out either egotism, selfishness, evil or else an absolute ignorance. <...> If one knew, he wondered, the facts, would one have to feel pity even for the planets? if one reached what they called the heart of the matter?"). Таким образом, знание «сути дела» в художественном пространстве романа неразрывно связано с понятием жалости и сострадания.
Слово "pity" (жалость), встречающееся в романе тридцать четыре раза, становится одним из ключевых знаков текста. По В.А. Лукину, ключевые слова «обозначают такие части текста, которые в первую очередь служат для его понимания». Связь понятия сути дела с чувством жалости подтверждается в размышлениях Скоби над природой своих чувств к жене и к возлюбленной: «Неужели я люблю ее больше, чем Луизу? А если заглянуть себе в самую глубину души, люблю ли я хоть одну из них — может, это всего лишь острая жалость, которая откликается на всякую человеческую беду... и только усугубляет ее?» (С. 392, курсив мой — В.Г.). В оригинальном тексте слова «в самую глубину души» звучат близко и по смыслу и по структуре к "heart of the matter": "Do I, in my heart of hearts, love either of them, or is it only that this automatic terrible pity goes out to any human need and makes it worse?".
Суть Скоби, самое главное в его характере — способность сострадать. Не зря первая брешь в его неподкупности пробивается, когда капитан нейтрального судна, у которого майор Скоби находит спрятанное письмо к дочери в Германию, просит не губить его и закрыть глаза на это нарушение. Согласно законам военного времени конверт следовало отослать в лондонскую цензуру, но Скоби, веря, что капитан не является немецким шпионом и не желая лишать его работы, никому ни о чем не сообщает и сжигает письмо, хотя при этом и чувствует свою вину: «Только биение собственного сердца подсказывало Скоби, что он виноват, — он вступил в ряды продажных полицейских чиновников... <...> Их покупали за деньги, а его — взывая к состраданию. Сострадание опаснее, потому что его не измеришь» (С. 256). Правда, здесь используется слово «sentiment» (чувство), но по контексту понятно, что чувство, из-за которого Скоби спасает капитана — жалость.
Жалость всегда лежит в основе его чувств, как к Луизе: «Вот в такие минуты, когда она была совсем некрасивой, он ее любил, а чувство жалости и ответственности достигало накала страсти» (С. 224), так и к Элен: «Слово "сострадание" опошлено не менее, чем слово "любовь"; это страшная, необузданная страсть, которую испытывают немногие» (С. 350), «Жалость грызла его сердце, как червь. И никогда ему от этого чувства не избавиться. Он знал по опыту, как умирает страсть и уходит любовь, но жалость остается навсегда. Ее никто не в силах утолить. Ее питает сама наша жизнь» (365-366). Жалость — основной двигатель сюжета, она и лейтмотив размышлений Скоби, она же управляет его поступками, не позволяя оставить ни одну из женщин, толкая его на путь обмана и в результате приводит к самоубийству.
Заглавие как сильная позиция текста входит в отношения не только с ключевыми словами, но и с другими сильными позициями: началом произведения, его завершением и эпиграфом. Эпиграф, поскольку не входит в непосредственную композицию текста, имеет почти такое же обобщающее значение для понимания смысла художественного целого, как и заглавие.
Цитата на французском языке из эссе Шарля Пеги "Un nouveau thеologien" («Новый богослов»), приведенная в качестве эпиграфа романа, напрямую перекликается с заглавием: "Le pеcheur est an coeur meme de chretiente... Nul n'est aussi competent que le pecheur en matiere de chretiente. Nul, si ce n'est le saint" (С. 213, курсив мой — В.Г.). Дословно эти слова можно перевести так: «Грешник постигает самую суть христианства... Никто так не сведущ в деле христианства, как грешник. Никто, разве что святой». Французское "le cоеur", как и английское "the heart", имеет значение не только сердца, но и сути, сущности вопроса. Очевидно, что слово "la matiere", вслед за «le coeur» входящее в словосочетание с повторяющимся "chretiente" (христианство), это то же, что английское «the matter» — материя, дело, вопрос. В английском переводе эта цитата Пеги выглядит соответственно: "The sinner is at the very heart of Christianity. Nobody is so competent as the sinner in matters of Christianity. Nobody, except the saint".
Таким образом, перекликаясь с эпиграфом, слова заглавия прочно связываются с темой христианства, веры и греха. В начале романа Скоби не чувствует своих отношений с Богом, он признается отцу Ранку: «Не знаю, как это выразить, отец мой, но у меня такое чувство, словно я... устал от моей веры. Она для меня как будто уже ничего не значит. Я старался возлюбить Бога всем сердцем моим, но... Я даже вообще не убежден, что я верую» (С. 344). Не будучи ни горячим праведником, ни грешником, он чувствует себя еще не вступившим на путь веры: «Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда не считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто не представлялось случая серьезно нарушить воинский устав» (С. 307). Путь веры, который, как это ни парадоксально, начинается с греха. И дальше в романе чем серьезнее будут грехи Скоби, тем сильнее (и больнее) он будет ощущать свою веру, тем явственнее будет присутствие Бога в его жизни. И, что самое важное — тем более животрепещущим будет для него вопрос о том, какая судьба ждет его душу в загробной жизни.
Таким образом, словосочетание «суть дела» первоначально задает в качестве темы произведения оппозицию внешнего и внутреннего (поверхностного и сокровенного). По мере развертывания текста оно связывается с темой жалости: жалея, главный герой стремится к пониманию истины; зная истинное положение вещей, он не может не испытывать мучительной жалости к окружающим. Через эпиграф заглавные слова приобретают связь с вопросом о сущности веры и о посмертном воздаянии.
Конец, последние слова произведения, как и начало, относится к сильным позициям. Он важен прежде всего тем, что это единственный компонент текста, обеспечивающий завершенность художественной системы. Иногда конец художественного текста является его рамочным знаком. Слова, открывающие произведение и завершающие его, становятся рамой, внутри которой и происходят все события. И если заглавие можно рассматривать как постановку некоего вопроса, то последние слова будут восприниматься как ответ на него.
К финалу романа вопрос можно сформулировать так: в чем суть веры? И от ответа на этот вопрос зависит, что будет с душой Скоби после самоубийства. В финале романа Луиза Скоби в разговоре с отцом Ранком озвучивает точку зрения официальной церкви: «И под конец это... этот ужас. Он ведь не мог не знать, что обрекает себя на вечное проклятие», «Но ведь тут даже молитвы не помогут...», «Но церковь утверждает...» (С. 455), почти повторяя при этом реплики отца Клэя по поводу самоубийства Пембертона: «Самоубийство... Это такой ужас! Человек теряет право на милосердие Божие» (С. 281), «Церковь учит...» (С. 284). Отец Ранк возражает ей, потому что он, хотя и священник, склонен сомневаться в религиозных догмах, которые выдуманы людьми: «Господи спаси, миссис Скоби, не воображайте, будто вы... или я... хоть что-нибудь знаем о божественном милосердии!» (С. 455). И финальные слова отданы именно отцу Ранку, который в ответ на горькие слова Луизы о том, что Скоби никого не любил, говорит: "And you may be in the right of it there too" («Может быть, вы и правы»). Он не считает себя вправе высказывать какое-то определенное мнение, т.к. вообще отказывает человеку в возможности судить другого по его делам. Отец Ранк не знает, любил ли Скоби кого-нибудь, что творилось в его душе, достаточно ли будет его любви к Богу, чтобы перевесить его грехи на чаше весов и в чем вообще заключается милосердие Божие. Вопрос, заданный заглавием, так и остается без определенного ответа. Однако, открытый финал здесь обозначает принципиальную невозможность для человека в этой жизни узнать ответ. В русском переводе эта идея непознаваемости еще более усилена, и фраза отца Ранка переведена в форме риторического вопроса: «Кто знает?» (С. 456).
Еще одна сильная позиция, которую можно выделить в данном тексте — последние слова Скоби перед смертью. Он уже теряет сознание, ему кажется, что кто-то зовет его, «кто-то, кому он был нужен» (С. 450), и на этот крик он из последних силы пытается ответить: «Господи, я люблю...» (С. 450) ("Dear God, I love..."). Фраза обрывается, и это символично: Скоби так и не произносит, кого именно он любит — Луизу, Элен, людей, Бога? Это оказывается неважно, главное в характере Скоби — его умение любить и всегда идти на помощь тем, кто в нем нуждается.
Отец Ранк не хочет судить о дальнейшей судьбе Скоби, не зная, что происходило в его душе, но Грэм Грин, как творец находящийся над художественным пространством и обладающий авторским всевидением, позволяет читателю не только узнать о предсмертных словах главного героя, но и наблюдать весь процесс мучительной борьбы в его душе, разрывающейся между любовью-жалостью к двум страдающим женщинам, за которых он чувствует себя ответственным, и горячей любовью и чувством вины по отношению к Богу. Благодаря этому у читателя есть возможность интерпретировать последние слова Скоби как оправдание его грехов и надежду на спасение его души.
3. Взаимодействие романа Г. Грина «Суть дела» с романом Дж. Конрада «Сердце тьмы»
Заглавие произведения является его представителем в мире литературы, и взимодействует с заглавиями других произведений. Так, заглавие "The Heart of the Matter" очевидно является отсылкой к роману Джозефа Конрада «Сердце тьмы» ("The Heart of Darkness", 1902), тем более что сам Г. Грин неоднократно отмечал влияние Дж. Конрада на свое творчество.
В роман «Сердце тьмы» повествование ведется от лица главного героя, моряка Марлоу, который вспоминает своё путешествие в Центральную Африку. По заданию «Компании» (в тексте не названа, но подразумевается, видимо, Бельгийская компания «Независимого Конго»), он должен прибыть на удаленную станцию, и забрать одного из агентов компании по фамилии Куртц, занимающегося сбором слоновой кости. Основную часть книги занимает рассказ Марлоу от первого лица о его путешествии по тропической реке «в самое сердце тьмы». Его история полна достаточно отстраненных, но жутких подробностей как жизни аборигенов, так и насаждаемых в далекой колонии порядков. Марлоу кажется, что ничего не может быть ужаснее мучений африканцев, оказавшихся под властью колониальных чиновников, которые привнесли в их жизнь «организацию». Однако в финале своего путешествия он встречает живущего в верховьях реки Конго Куртца, который пришел к убеждению, что имеет полное право распоряжаться жизнью и смертью местных жителей. Он держит их в повиновении риторикой и ритуалами, а дом его окружен черными головами, насаженными на колья.
И при всем том это чудовище — образованный человек. По мнению Карен Хьюитт, оксфордского профессора, исследовательницы творчества Дж. Конрада, в этом и состоит парадоксальность ситуации, какой ее видит писатель и его герой-протагонист Марлоу: «Все мы, цивилизованные европейцы, способны на то же, что и Куртц. Это живет в наших сердцах, и в наших поступках, и в нашем молчаливом согласии с политическими действиями наших правительств. Страдания туземцев под игом чиновничьей бюрократии достаточно тяжелы, но Марлоу удается убедить себя, что он (как и его читатель) не такой, как эти чиновники. Но убедить себя в том, что он не такой, как образованный, обезумевший и беспощадный Куртц, он не может».
«Сердце тьмы» — психологический роман, и по словам Карен Хьюитт, Дж. Конрад «исследует тьму человеческого сердца». Как и в романе «Суть дела», фоном путешествия в человеческую душу является колониальная Африка: отдаление от цивилизации позволяет взглянуть на не прикрытую ложью и лицемерием низость и дикость человеческой натуры. Однако отношение писателей к этой оппозиции цивилизация/дикость различается.
Чем дальше от привычного мира уплывает Марлоу у Конрада, тем кошмарнее и мрачнее становится повествование. Открывающаяся ему истина о человеческом сердце вызывает у него страх и отвращение. И квинтессенцией этого мрака является сцена смерти Куртца, момент истины, который наблюдает главный герой: «Я не представлял себе, чтобы могло так сильно измениться лицо человека, и — надеюсь — никогда больше этого не увижу. О, жалости я не чувствовал! Я был зачарован, словно передо мной разорвали пелену. Лицо, цвета слоновой кости, дышало мрачной гордостью; безграничная властность, безумный ужас, напряженное и безнадежное отчаяние — этим было отмечено его лицо. Вспоминал ли он в эту последнюю минуту просветления всю свою жизнь, свои желания, искушения и поражение? Он прошептал, словно обращаясь к какому-то видению… он попытался крикнуть, но этот крик прозвучал как вздох:
— Ужас! Ужас!»
Добравшись до самой сути, герой обнаруживает только безнадежное отчаяние и всепоглощающий ужас, так что в его чувствах даже не остается места для жалости. Показательно, что возвратившись к цивилизации, главный герой произносит ложь в ответ на вопрос возлюбленной Куртца о последних минутах его жизни: «Последнее слово, какое он произнес, было ваше имя». Марлоу не в силах рассказать правду об ее возлюбленном и разрушить выдуманный ею идеал: «Но я не мог. Не мог ей сказать. Тогда стало бы слишком темно… слишком темно…». Истина настолько ужасна, что для сохранения мира необходима скрывающая ее ложь.
В романе «Суть дела» положение обратное. Для главного героя фальшь цивилизованного мира не является спасительной, она не способна заменить собой тьму человеческого сердца, разве что скрыть — но только для тех, кто духовно слеп. Истина, как бы ужасна она не была, всегда ценнее обмана. И для Скоби, в отличие от Марлоу, познание чужой души всегда связано с жалостью, а жалость является безусловным ключом к любви: узнать — понять — пожалеть — полюбить.
В людях, не испорченных цивилизацией, Скоби ищет некую правду о человеческой натуре. Здесь они не безвольные жертвы «организации», как в «Сердце тьмы» Конрада — в них столько живучести, что организованная упрощенность законов и полицейского следствия оказывается бессильна против запутанности их лжи: «Скоби знавал полицейских чиновников, чьи нервы не выдерживали, когда они пытались обнаружить хоть крупицу истины: они набрасывались с кулаками на свидетеля; их клеймили местные газеты, а потом отсылали под предлогом, что они больны, в Англию или переводили в другую колонию. Были и такие, у кого просыпалась лютая ненависть к людям с черной кожей, но за пятнадцать лет Скоби уже давно преодолел в себе это опасное состояние. Теперь, увязая в сетях лжи, он чувствовал горячую любовь к этим людям, которые побеждали чуждый им закон таким незамысловатым способом» (С. 331). Скоби, который всегда ставит человечность выше государственных законов, сорадуется этой победе, несмотря на то что сам является представителем государства. Это положение обязывает его постоянно искать компромиссы между человеческой реальностью колониальной Африки и насаждаемыми там законами.
Поиски истины о человеке для Скоби являются одновременно поисками Бога, поисками подлинной божественной любви, а не той формальной и фальшивой, которую предлагает «цивилизованная» церковь. «Тут можно любить человека почти так, как его любит Бог, зная о нем самое худшее; тут вы любите не позу, не красивое платье, не надуманные чувства...» (С. 237) — размышляет Скоби. Если развить дальше эту логику, получается парадоксальный вывод: чем ниже и темнее человеческая натура, тем более велика должна быть божественная любовь, и тем больше, следовательно, для верующего человека радость и надежда на спасение.
Именно наличие веры у главного героя делает мир не столь мрачным и безнадежным. Герой Дж. Конрада Куртц, никого не любивший и ни во что, кроме себя, не веривший, умирает со словом «ужас!» на устах, и чтобы сохранить в мире остатки света, Марлоу должен солгать и представить нареченной Куртца доказательства его любви к ней. Герой Г. Грина Скоби, как это уже отмечалось, умирает, не закончив фразу: «Господи, я люблю...» — слова о вере и о любви, может быть, любви к этому миру и к человеку вообще, такому, какой он есть на самом деле и каким любит его Бог. Здесь тоже в финале звучит ложь — горькая реплика жены Скоби: «Да, уж во всяком случае никого другого он не любил» (С. 456), но она свидетельствует о катастрофическом непонимании и нежелании понять человеческую душу. Цивилизованный мир, таким образом, в своем стремлении закрыть глаза на все низкие проявления человеческой натуры оказывается неспособен увидеть и понять также и самые высокие ее порывы.
При сопоставлении романа «Суть дела» и «Сердца тьмы» Джозефа Конрада выявляется сходство в наличии оппозиции цивилизация/дикость и внешнее/сущностное. Однако у Конрада, заглавие несет отрицательные коннотации, и «сердце», суть человеческой души, открывшаяся герою, вызывает у него отвращение и ужас, так что ложь цивилизованного европейского общества воспринимается им как единственный способ спасти мир от тотального разрушения. У Грина же, напротив, герой делает выбор в пользу простодушия и откровенности, присущей дикарям, и старается познать человеческую душу, какой бы темной она не была, потому что он, в отличие от героя Конрада, всегда готов к состраданию.
Глава 2. Заглавие в религиоведческом аспекте
1. Сущность веры как доминантный аспект творчества Г. Грина
Грэм Грин перешел в католическую веру в 22 года, что означает достаточную степень сознательности его духовного выбора. Как пишет исследователь творчества писателя Е.А. Кытманова: «Грин никогда не был ортодоксальным католиком, однако преуменьшать значение веры в его творчестве было бы большой ошибкой. Без сакрального фона, без этого выхода в трансцендентность романы Грина, в особенности произведения 1930-х — 40-х годов, воспринимается узко, как назидательные притчи или мертвые аллегории». Притом что, по словам Е.А. Кытмановой, романы Грина не только не являются аллегориями, но в предельно реалистической манере изображают незримую, духовную сторону жизни.
Католическая вера, по мнению Грина, заставляет человека совершенно по особому относится к миру и к жизни. «Беда в том, что мы все знаем наперед, мы, католики, наказаны тем, что все знаем заранее» (С. 405) — думает Скоби перед тем, как пойти на исповедь. Он как католик слишком хорошо знает, как надо себя вести, как поступать, но это знание, почерпнутое из догматов веры, не может учесть всех жизненных сложностей и частных обстоятельств. В том положении, в котором оказался Скоби, это знание не помогает жить, а мешает, погружая душу в состояние жестокого конфликта.
Вопросы веры подробно рассматриваются во многих произведениях писателя. Например, в упомянутом ранее романе «Брайтонский леденец» главный герой — жестокий убийца Пинки — мучительно переживает гибель собственной души, ощущая, что для него адские муки уже начались. И здесь открывается еще особенность католического сознания — оно гораздо ближе к раю и аду, чем неверие и вера по привычке. Айда Арнольд со своими примитивными представлениями о Добре и Зле бесконечно далека как от грешника Пинки, так и от праведницы Роз, которые говорят на одном языке и прекрасно друг друга понимают. Священник, аналог отца Ранка в романе «Брайтонский леденец», даже говорит Роз: «Католик согрешит скорее, чем кто-либо иной. Думаю, что, может быть... потому что мы верим в дьявола... мы больше сталкиваемся с ним, чем другие люди...» (С. 487). Католический праведник, таким образом, оказывается ближе к греху, чем любой некатолик, потому что вопрос греха для него актуален.
Героиня романа «Конец одной любовной связи» ("The End of the Affair", 1951), Сара, оказывается в ситуации выбора между любовью и верой. Причем, отказавшись от возлюбленного, к концу жизни она обретает святость и способность творить чудеса. Роман «Монсеньор Кихот» ("Monsignor Quixote", 1928) изображает путешествие двух друзей: лишенного должности священника отца Кихота и мэра-коммуниста Санкаса, считающих себя потомками Дон Кихота и Санчо Пансы. Их постоянные беседы — это споры на мировоззренческие темы и поиски точек соприкосновения их столь различных позиций: ими оказываются любовь и человечность.
Роман «Сила и Слава» ("The Power and the Glory", 1940), запрещенный римским папой Пием XII, а затем высоко отмеченный папой Павлом VI, повествует о священнике-грешнике, подвергшемся гонениям после революции в Мексике. «Пьющий падре» путешествует по стране, пытаясь выполнять свой долг и размышляя о сущности христианства. Он осознает, что, пока у него были финансовое благополучие, положение в обществе, уважение паствы и внешне добродетельный образ жизни, его душу разрушала гордыня, а вера была слаба. А сейчас, когда он всюду встречает презрение, осознает свою греховность (он ведь не только пьяница, но еще и отец незаконнорожденной девочки), когда он уже почти забыл все, чему его учили в семинарии — сейчас он намного ближе к Богу, чем раньше. И в любом случае — гораздо более искренен перед самим собой. «Пьющему падре» так и не удается сбежать из страны — долг священника заставляет его раз за разом возвращаться, чтобы в последний раз совершить причастие или исповедь. Главного героя ловят и расстреливают, а из окна за сценой его смерти наблюдает четырнадцатилетний мальчик. При этом смирение и человеческая слабость священника производят на подростка глубокое впечатление, особенно по контрасту со слащавой и насквозь фальшивой историей о святом мальчике, которую в это же время читает его сестрам благочестивая мама. В эпилоге показывается, как сильно изменилось душевное состояние разных людей после встречи с «пьющим падре»: кто-то смягчился, кто-то задумался, а подросток, жаждущий героизма, понимает, что напрасно искал его в идеях революции, и делает своими героями людей веры.
Связь между словами заглавия романа «Суть дела» и вопросами веры уже была отмечена. Во-первых, на это указывают другие сильные позиции текста, во-вторых, на протяжении всего романа герой размышляет о сущности веры, страдает от внутреннего конфликта между стремлением соблюдать установленные церковью правила и желанием руководствоваться в своих поступках человеческими чувствами: любовью, жалостью и ответственностью. На том, как разворачивается этот конфликт на страницах романа, следует остановиться более подробно.
Для христианина суть любого дела заключается в вопросах о вере, об отношениях с Богом и о спасения души. Не является исключением и герой Г. Грина, писателя-католика, майор Скоби. Как для Пинки и Роз, персонажей романа «Брайтонский леденец», для него нет абстрактных слов «добро» и «зло», а есть куда более конкретные и осязаемые понятия греха и добродетели. В любых его размышлениях: о работе, об окружающих его людях, о любви и, конечно, о смерти — присутствует мысль о Боге, некое соотнесение того, что происходит в жизни, с планом вечности. Более того, весь путь Скоби на протяжении романа — это движение его души от почти полной потери веры через неизбежное грехопадение к обретению истины и Бога.
Чтобы во всех подробностях проследить этот путь, нужно последовательно проанализировать все этапы грехопадения Скоби и становления его веры, попутно сопоставляя оценку, которую дает тем или иным его поступкам и их мотивам Грэм Грин, с Катехизисом католической церкви.
2. Ответственность и сострадательность как причины грехопадения
В начале романа майор Скоби является образцовым христианином. «Вы просто невыносимы. Как только земля носит такого праведника?» — в бешенстве кричит ненавидящий его Уилсон (С. 323). Но при этом мысли о Боге не занимает много места в душе Скоби, и вера является для него чем-то формальным: «Ему не приходило в голову, что он и его жизнь имеют хоть какое-то значение. Он не пил, не прелюбодействовал, он даже не лгал, но никогда не считал, что отсутствие этих грехов делает его праведником. Когда он вообще о себе думал, он казался себе вечным новобранцем, рядовым, которому просто не представлялось случая, серьезно нарушить воинский устав» (С. 307). Он даже исповедается в этом отцу Ранку: «Не знаю, как это выразить, отец мой, но у меня такое чувство, словно я... устал от моей веры. Она для меня как будто уже ничего не значит. Я старался возлюбить Бога всем сердцем моим, но... — он сделал жест, которого священник не видел, потому что сидел боком к решетке. — Я даже вообще не убежден, что я верую» (С. 344). Скоби ищет в церкви поддержку своей вере, но не находит: отец Ранк видит причину его состояния в хронической усталости и шутит в ответ, что на многих следует наложить епитимью в виде шестимесячного отпуска.
Церковь не может дать рецептов, как обрести внутреннее чувство веры. Более того, весь церковный институт предстает перед ним как что-то слишком внешнее и формальное, не затрагивающее душу: «Скоби вышел из исповедальни и снова опустился на колени — это тоже был пустой ритуал. Ему вдруг показалось, что Бог слишком доступен, к нему слишком легко прибегнуть. Любой его последователь мог обратиться к нему в любую минуту, как к уличному проповеднику» (С. 344). И здесь впервые возникает намек на то, что для истинной веры необходим грех: «Отец Ранк стал произносить слова отпущения грехов. Беда в том, подумал Скоби, что нечего отпускать. Слова священника не приносили облегчения — какую тяжесть они могли с него снять? Они были пустой формулой: набор латинских слов, волшебное заклинание» (С. 344). Без греха не может быть и раскаяния, а значит — и радости воссоединения с Богом.
От сомнений в своей вере Скоби переходит к бунту — сомнению в милосердии Божием. Его сердце разрывается от жалости к маленькой умирающей девочке, и он позволяет себе обвинить Бога в жестокости: «Дело не в том, что ребенок умрет, — тут объяснять нечего. Даже язычники понимают, что ранняя смерть знаменует порою милость Божию, хотя и видят в ней совсем другой смысл; но то, что ребенку позволено было промучиться сорок дней и сорок ночей в открытом море, — вот загадка, которую трудно совместить с милосердием Божиим. А он не мог верить в Бога, который так бесчеловечен, что не любит своих созданий» (С. 311). За эти слова другой английский писатель-католик, Ивлин Во, назвал роман «Суть дела» «сумасшедшим богохульством». Но герой Грина не может примириться с жестокой судьбой девочки из-за своей слишком большой человечности и сострадательности. Наблюдая, как она умирает, он обращается к Богу: «Отче, ниспошли ей покой, — молил он. — Лиши меня покоя навеки, но ей даруй покой» (С. 316). Девочка умирает — и значит, обретает покой, а Скоби остается, и так и не достигает того покоя, который надеялся обрести с отъездом Луизы и о котором, как о величайшем счастье, он почти болезненно мечтает в течение всего романа: «Скоби день и ночь мечтал о покое. <...> "Покой", "мир" — эти слова казались ему самыми прекрасными на свете. <...> Во время обедни он зажимал пальцами веки, чтобы сдержать слезы, так тосковал он о покое» (C. 261). Но ни покой, ни счастье несовместимы с его сострадательностью.
Скоби живет с чувством ответственности за счастье не только окружающих людей, но всего мира: «Бремя всего этого горя тяжко давило ему на плечи. У него было такое чувство, будто он избавился от одной ответственности только для того, чтобы взять на себя другую. Правда, это была ответственность, которую он разделял со всеми людьми на свете, но такая мысль не давала утешения, ибо иногда ему казалось, что свою ответственность сознает только он один» (С. 313). В этом тоже проявляется бунт Скоби — он берет на себя ту ответственность, которую может взять на себя только Бог — ответственность за счастье и справедливость всего человечества.
Слово «ответственность» ("responsibility") наравне с жалостью ("pity") является ключевым и встречается в романе 25 раз. Оно определяет отношения майора Скоби с людьми: «Он всегда нес ответственность за счастье тех, кого любил». Чувство к Луизе превратилось для него из любви в ответственность: «Чем меньше он нуждался в Луизе, тем больше сознавал свою ответственность за ее счастье» (С. 223), он даже удивляется, вспомнив, что она «самостоятельное человеческое существо со своим чувством ответственности, не просто объект его заботы и внимания» (С. 291). Но и в отношениях с Элен, которую он полюбил, ответственность занимает основное место, любовь с нее начинается: «Он с грустью ощущал, как чувство ответственности, подобно вечернему приливу, выносит его на незнакомый берег» (С. 347); «— У меня такое чувство, будто я всегда смогу на вас положиться. — Эти слова прозвучали для него как приказ, который придется выполнять, чего бы это ни стоило» (С. 350). И разумеется, ответственностью же любовь сопровождается: «В будущем... вот где ждет беда. Кажется, это бабочка умирает при совокуплении? Но люди обречены отвечать за его последствия. Ответственность, равно как и вина, лежала на нем — он ведь не Багстер, он знает, что делает. Он поклялся заботиться о счастье Луизы, а теперь принял на себя другое обязательство, противоречащее первому. Он заранее испытывал усталость при мысли о той лжи, которую ему придется произносить; он уже видел, как кровоточат еще не нанесенные раны» (С. 352); «он вспомнил свои слова, сказанные каких-нибудь десять минут назад: "Как же мне не прийти, если я тебе нужен... пока я жив"; эта клятва была такой же нерушимой, как клятва у алтаря в Илинге» (С. 375-6). И даже когда любовный порыв угасает, ответственность остается: «Пламя обожгло их и перекинулось через просеку на другую часть леса; оно оставило за собой лишь чувство ответственности и одиночества» (С. 416). Ответственность всегда лежит в основе его чувств.
Суть характера Скоби — в его ответственности и сострадательности. Его стремление познать сущность человеческой души всегда приводит к тому, что он испытывает жалость к тем, кто его окружает, а жалея, не может не брать на себя ответственность за их счастье. Видя вокруг себя постоянное страдание и будучи при этом одновременно праведным и почти потерявшим веру, Скоби не может принять Бога, сотворившего мир таким несправедливым, и сомневается в Его милосердии.
3. Грехи Скоби: оценка Катехизиса и оценка Г. Грина
Именно сострадание и ответственность раз за разом пробивают брешь в праведности главного героя. Сначала Скоби нарушает должностную инструкцию из жалости к капитану, везущему в Германию письмо для своей дочери. Затем, на этот раз из жалости к жене, он берет денег в долг у сирийца Юсефа, чтобы Луиза, тоскующая от одиночества и недружелюбия, смогла уехать.
Из сострадания Скоби лжет. Ложь безоговорочно осуждается церковью: «Проступки против истины — словом или делом — означают отказ от нравственной прямоты; они — сущностная измена Богу, и в этом смысле они подрывают основы союза с Ним»; «Ложь заслуживает осуждения по самой своей природе. Это профанация слова, призванного передавать другим знание истины». Однако для Скоби такой взгляд слишком упрощен, он жалеет Уилсона, влюбленного в его жену и «невинно» лжет ему о том, что Луиза перед отъездом хотела попрощаться, но не нашла его. Любая однозначность не учитывает сложность человеческих отношений: «Истина никогда, по существу, не приносит добра человеку — это идеал, к которому стремятся математики и философы. В человеческих отношениях доброта и ложь дороже тысячи истин» (С. 259). В разговорах близких людей всегда есть нечто, «о чем лучше солгать» (С. 260), и только в состоянии ссоры с женой, теряя самообладание, он «бросает ей, как врагу, правду в лицо» (С. 260). Здесь манера поведения Скоби сближается с поступком Марлоу, героя романа Дж. Конрада «Сердце тьмы», который соврал возлюбленной Куртца о его предсмертных словах, чтобы уберечь ее (и весь мир) от того мрака, который он обнаружил в глубине человеческой души.
Тем не менее спасительная ложь не оправдывает себя, одна неправда цепляет за собой другую, и от добрых побуждений грех не перестает быть грехом — Скоби запутывается в паутине лжи, увязает в ней все глубже и глубже. В результате страдает его нравственность: «Одно из свойств обмана, думал Скоби, — это потеря доверия к другим. Если я могу лгать и предавать, значит, на это способны и другие» (С. 415). Так главный герой теряет доверие к своему слуге Али, который ему служит вот уже пятнадцать лет.
Отдельного рассмотрения заслуживает грех, куда более тяжелый чем ложь, в котором Скоби тоже считает себя повинным — убийство верного Али. Юридически Скоби не совершает убийства. Он идет к Юсефу со смутным желанием поделиться невыносимым грузом своих проблем, переложить ношу на чужие плечи. Скоби не отдает себе отчета в том, к чему приведет его жалоба на слугу. Однако при виде мертвого тела Али он с ужасом признается себе, что иной «помощи» получить от сирийца Юсефа было невозможно и что, видимо, подсознательно он желал этого исхода, а значит, вина за смерть Али целиком и полностью лежит на нем: «Но под этим незнакомым взглядом [взглядом мертвого] нельзя было лицемерить. Он подумал: "Это сделал я". Разве я не знал все время, пока сидел у Юсефа, что он что-то затевает? Разве я не мог заставить его мне ответить?» (С. 432). Совесть Скоби не дает ему возможности оправдать себя в собственных глазах. Обвиняя себя в этой смерти, он наказывает себя за минутную слабость, за желание ненадолго забыть о своем кресте и позволить другому себе помочь. Убийство Али окончательно убеждает Скоби, что свой груз он должен нести в одиночестве.
При этом как христианин Скоби воспринимает «свое убийство» не только как вред, причиненный другому человеку, но как рану, нанесенную самому Богу: «О Господи, подумал он, ведь это я Тебя убил; Ты служил мне столько лет, а я Тебя убил. Бог лежал под бензиновыми бочками, и Скоби почувствовал вкус слез во рту, соленая влага разъедала трещины губ. Ты служил мне, а я вот что с Тобой сделал. Ты был мне предан, а я отказал тебе в доверии» (С. 433). Эта параллель для него так жива и ощутима, что в его глазах тело убитого слуги отождествляется с телом преданного им Бога.
Другой смертный грех, в котором повинен Скоби — прелюбодеяние. Здесь уже нельзя утверждать, что мотивом его совершения было сострадание, но сострадание является причиной того, что Скоби не хочет в нем раскаяться. Для спасения необходимы «душевная боль и отвращение к совершенному греху, с решением не грешить больше в будущем». «Грех — это прежде всего оскорбление Бога, разрыв общения с Ним», а «возвращение к Богу, называемое обращением или раскаянием, предполагает сожаление и необходимость отвернуться от содеянных грехов, а также твердое решение не грешить более в будущем». Но у Скоби «нет ни любви к греху, ни ненависти к Богу» (С. 409). Совершить смертный грех — это значит «избрать свободно — то есть зная и желая этого — то, что серьезно противоречит божественному закону и конечному предназначению человека <...> Он разрушает в нас любовь, без которой невозможно вечное блаженство. Оставленный без сокрушения, он влечет за собой вечную смерть». И тем не менее, зная все это, Скоби «упорствует в своем грехе». Отец Ранк предлагает ему компромисс: «Лучше семьдесят раз согрешить и каждый раз покаяться, нежели согрешить раз и не раскаяться в своем грехе» (С. 407), но для Скоби это невозможно. Если в отношениях с людьми он может солгать (и даже на какой-то момент поверить в собственную ложь), чтобы утешить, успокоить хотя бы на время, то здесь это будет не милосердием, а самообманом: «Люди, видимо, обещают, уходят, а потом возвращаются и каются снова. Неужели они верят, что больше не будут грешить? Он думал: я обманываю людей каждый день, но не стану обманывать ни себя, ни Бога» (С. 407). Перед собой и перед Богом Скоби не хочет кривить душой и вновь проявляет свою жажду истины, пусть даже она будет беспощадной.
Элен, которая не верит в Бога, не может понять любимого человека, ей кажется, что он живет по каким-то двойным стандартам. Скоби мысленно соглашается с ее упреками: «Как часто, подумал он, неверие помогает видеть яснее, чем вера» (С. 396), однако он пытается объяснить ей свое отношение к тому, что он — с ней, хотя и считает это грехом: «Вопреки учению церкви, человек убежден, что любовь — всякая любовь — заслуживает прощения. Конечно, придется платить, платить страшной ценой, но я не думаю, что кара будет вечной» (С. 396). В любви Скоби видит оправдание своему греху. По Катехизису грех — это «недостаток настоящей любви к Богу и ближнему из-за порочной привязанности к неким благам». Но в своих отношениях с Элен Скоби ощущает и любовь к ближнему, и любовь к Богу, а значит, не может посчитать это грехом, не заслуживающим прощения.
В католической церкви развод недопустим: «Супружеские узы установлены Самим Богом, так что одобренный и завершенный брак между крещенными супругами не может быть расторгнут», но не в этом весь трагизм положения главного героя. Он ни при каких обстоятельствах не может бросить ни Луизу, ни Элен, потому что в равной степени чувствует себя за них ответственным. Они обе некрасивы, слабы и несчастны, обе пропадут, если он их оставит: «Он никогда не чувствовал себя в ответе за людей красивых, изящных, умных. Они могли устроить свою жизнь и без него. В его преданности нуждались только те, чьи лица оставляли других равнодушными, на которые никто не заглядывался украдкой, те, кто скоро почувствуют щелчки и всеобщее пренебрежение» (С. 349-350). Показательны почти повторяющиеся слова о его восприятии некрасивости обеих женщин: «Непривлекательность Луизы сжимала ему сердце и связывала по рукам и ногам» (С. 229); «Ее [Элен] некрасивость сковывала его, как наручники» (С. 349). Таким образом, банальный, на первый взгляд, адюльтер (уход от старой нелюбимой жены к молодой) обращается в собирание майором Скоби всех, кто нуждается в его защите и поддержке.
Ради сохранения спокойствия Луизы Скоби готов на поступок, который, он убежден, достоин вечного проклятия — принять Причастие, не покаявшись в прелюбодеянии. По Катехизису «тот, кто хочет принять Христа в евхаристическом Причастии, должен пребывать в состоянии благодати. Если человек сознает, что совершил смертный грех, он не должен приступать к Евхаристии, не получив предварительно отпущение грехов в таинстве Покаяния». Для Скоби это — реальность: «Я верю, говорю тебе! Верю, что если не случится чуда, я проклят на веки вечные» (С. 418). Обедня звучит для него как смертный приговор (С. 410), ему кажется, что он несет с собой вечное проклятие: «Я несу смертельную заразу повсюду. Я никогда не смогу от нее избавиться» (С. 418). Скоби снится, что он везет в лодке мертвеца, но «смердит не труп, а его собственное живое тело» (С. 408). Умирание души он ощущает физиологически, как умирание собственного тела.
Сострадание и ответственность — прекрасные качества составляющие самую суть Скоби — ведут его путем путем грехопадения. Ложь, прелюбодеяние, принятие Причастия без покаяния — все это безоговорочно осуждается церковью, однако для Грина важнее всего мотивы, побуждающие человека совершать тот или иной поступок. То, что происходит в человеческом сердце — истинная суть дела.
4. Ощущение своей греховности и отчаяние как путь к спасению
Отъединенность от Бога представляется Скоби как пустыня одиночества, потому что единственный собеседник, от которого нечего скрывать — Бог — воспринимается им как враг: «Даже смертный грех и тот может войти в привычку. <...> Берегись, ты наносишь слишком много ударов своей вере, еще один — и все тебе станет безразлично. Ему казалось, что его душа прогнила насквозь и теперь уже всякая попытка спасти ее безнадежна» (С. 429). Скоби считает, что его падение совершилось окончательно, и надежды на спасение нет: «Он думал с отчаянием: все равно я уже проклят, что мне терять?» (С. 409); «Чего мне теперь церемониться? Если уж губить душу, так губить до конца» (С. 423). Потеря надежды на спасение и прощение — отчаяние — это тоже один из смертных грехов, потому что это сомнение в безграничности возможностей Бога.
Еще в самом начале романа Скоби, размышляя над обещаниями, которые он дает Луизе, чтобы успокоить ее, предчувствует, что его ждет отчаяние: «Он бы все равно дал обещание, даже если бы мог предвидеть все, что из этого выйдет. Он всегда был готов отвечать за свои поступки и с тех пор, как дал себе ужасную клятву, что она будет счастлива, в глубине души догадывался, куда заведет его этот поступок. Когда ставишь себе недосягаемую цель — плата одна: отчаяние. Говорят, это непростительный грех. Но злым и растленным людям этот грех недоступен. У них всегда есть надежда. Они никогда не достигают последнего предела, никогда не ощущают, что их постигло поражение. Только человек доброй воли несет в своем сердце вечное проклятие» (С. 261). Недосягаемая цель Скоби — сделать счастливыми тех, кого он любит. Или вернее — всех, к кому он испытывает сострадание. Такая цель выше человеческих возможностей, и таким образом Скоби берет на себя полномочия Бога. Но при этом его нельзя обвинить ни в легкомыслии, ни в ослеплении или гордыне. По Скоби получается, что понадеяться на милосердие Бога — это значит переложить на чужие плечи свою ответственность.
Вот почему единственным достойным выходом Скоби видит самоубийство. При этом себе он не может оставить хоть малейшую надежду на спасение своей души. «Вы не сможете убедить меня, отец, что он совершил непростительный грех. Другое дело, если бы так поступили вы или я, — это был бы акт отчаяния. Разумеется, мы были бы осуждены на вечные муки, ведь мы ведаем, что творим, а он-то ведь ничего не понимал!» — говорит он отцу Клэю после самоубийства Пембертона (С. 284). И тогда же в лихорадочном бреду ему представляется, что он решил покончить с собой ради Луизы. Сон, выражающий его усталость от стремления к недостижимой цели и взволнованность смертью молодого человека, оказывается пророческим. Во сне Скоби так и не решается убить себя: «Самоубийство — выше его сил, он ведь должен обречь себя на вечные муки; в целом мире нет для этого достаточно веской причины» (С. 289). К финалу оказалось, что достаточно веская причина все же существует — это стремление уберечь любимых людей.
Свое счастье и спасение Скоби ценит меньше, чем благополучие других людей: «Если доволен буду я, а страдать будет она... этого нельзя вынести» (С. 368); «Надо спасать свою душу, не заботясь о других, а на это я не способен и никогда не буду способен» (С. 371-2); «Я на последнем месте. <...> Мое дело заботиться о других. Я создан для того, чтобы служить» (C. 410); «Господи, убеди меня. Дай мне почувствовать, что я стою больше, чем эта девочка. <...> Дай мне возлюбить себя превыше всего. Дай мне веру в твое милосердие к той, которую я покидаю» (С. 406); «Я не могу переложить свою ответственность на Тебя. А если бы мог, я не был бы тем, что я есть. Для того чтобы спасти себя, я не могу заставить одну из них страдать» (С. 444). Более того, счастье других людей Скоби ставит выше, чем Бога: «Господь может и потерпеть, подумал он; как можно любить Господа в ущерб одному из его созданий?» (С. 374); «Господи, я не могу ее бросить. И Луизу тоже. Ты во мне не так нуждаешься, как они» (С. 419); «Вот что наделала любовь к людям — она отняла у него любовь к вечности. <...> Я не могу покинуть ни одну из них, пока я жив, но я могу умереть и убрать себя из их жизни» (С. 442). Единственный способ покинуть обеих женщин и причинить при этом минимум страданий — покончить с собой, представив это как смерть от болезни, тогда они не будут чувствовать себя брошенными и скорей его забудут.
Но не только любимых людей Скоби хочет уберечь от себя: «Я — их недуг, и я же могу их исцелить. Но я и Твой недуг, Господи. Сколько же можно Тебя оскорблять? <...> Тебе будет лучше, если Ты потеряешь меня раз и навсегда. <...> Я мечтал о покое, и я теперь никогда больше не буду знать покоя. Но хотя бы у Тебя будет покой, когда я стану для Тебя недостижим. <...> Ты сможешь забыть меня, Господи, на веки вечные» (С. 442-3); «Все вы будете от меня в безопасности — Элен, Луиза и Ты» (С. 446). По парадоксальной логике Грина, самоубийство — это еще и возможность прекратить наносить раны Богу.
Как уже упоминалось, грех — это действие, противоречащее любви к Богу или к ближним. Кроме того в Катехизисе специально оговорено, что никакие побуждения не оправдывают греховного поступка: «Доброе намерение (например, помощь ближнему) не делает добрым и праведным поведение, которое само по себе беззаконно (такое, как ложь или злословие). Цель не оправдывает средств. <...> Обстоятельства не могут сами собой изменить моральное качество самих поступков; они не могут сделать ни добрым, ни справедливым поступок, который сам по себе дурной. <...> Ошибочно — судить о нравственности человеческих поступков, исходя только из намерений, которые толкнули на них, или из обстоятельств, в рамках которых они совершены». Грин категорически спорит с этим утверждением, ставя своего героя в положение, когда выбор в пользу греха продиктован ничем иным как любовью к Богу и к ближнему. Представления о грехе и праведности оказываются перевернуты: «Добродетель, праведная жизнь искушали его в темноте, как смертный грех» (С. 374). Поступить так, как того требует церковь — значит проявить слабость, погубить ближнего ради собственного успокоения.
Также упоминалось, что грех разрывает связь между человеком и Богом. Но у Скоби, как и у некоторых других героев Г. Грина, например, Сары и «пьющего падре» из романов «Конец одной любовной связи» и «Сила и Слава», этой связи не было, пока жизнь была праведной, и наоборот — совершение греха и его осознание эту связь создают. У Скоби настолько близкое и полное доверия отношение к Богу, что он может сказать: «Боже, я покинул Тебя. Не покинь же меня Ты» (С. 369). А небо в ответ «безутешно плачет». В момент, когда Скоби совершает непростительный грех — принимает Причастие без исповеди, он обращается непосредственно к Богу с просьбой: «О Господи, в жертву Тебе приношу мои муки. Возьми их. Обрати их во благо им обеим» (С. 411), предлагая Богу использовать свои страдания и создавая, таким образом, что-то вроде сотрудничества. Такое в каком-то смысле равенство в отношениях позволяет Скоби бросить упрек Богу: «Ты меня сделал таким, какой я есть. Получай свой удар копьем!» (С. 411); «Если Ты меня создал, Ты создал и это чувство ответственности, которое я таскаю на себе, как мешок с камнями» (С. 443). Скоби понимает, что весь его греховный путь продиктован его натурой, но не дурными ее сторонами, а хорошими, и значит, вина в происходящем лежит на Боге, сделавшим его именно таким.
Когда Элен сама предлагает Скоби расстаться навсегда, его сердце разрывается от жалости к ней и ее любви. Именно в этот момент он принимает окончательное решение покончить с собой, удалить себя, как источник страдания, из ее жизни. Раз ей все равно суждено его потерять, то пусть лучше он умрет, чем бросит ее. И задумав «самое большое преступление, которое знает католическая вера» (С. 442), он по-прежнему не теряет связь с Богом, он все еще имеет возможность обратиться с просьбой и даже требованием: «О Господи, молил он, вцепившись потными руками в руль, убей меня сейчас! Разве кого-нибудь так мучит совесть, как меня! Что я наделал! Я несу с собой страдания, словно запах собственного тела. Убей меня! Сейчас! Прежде, чем я нанесу Тебе новую рану» (С. 436). В намеченный для самоубийства день Скоби приходит в церковь и произносит целые монологи, обращенные к Богу, «говорит по душам», и поскольку «нельзя без конца произносить монолог: рано или поздно услышишь другой голос — всякий монолог превращается в спор», он получает ответ на свои слова: «Вот и теперь Скоби не мог заглушить другой голос: он звучал из самой глубины его существа» (С. 443). И голос этот старается уговорить Скоби не совершать непоправимого, доверить Богу свою судьбу и позволить Ему разрешить эту ситуацию. Но Скоби остается верен своей бескомпромиссной натуре, он верит, что ценой гибели своей души он самым лучшим образом позаботиться о тех, за счастье которых он взял на себя ответственность. Он только просит у Бога сил и мужества для того, чтобы довести свое решение до конца: «О Боже, это все же лучше, чем такое непосильное бремя... Я не могу причинять страдания ни ей, ни той, другой, и я больше не могу причинять страдания Тебе. О Боже, если ты и вправду любишь меня, помоги мне оставить Тебя. Господи, забудь обо мне» (С. 448). Очередной парадокс Грэма Грина — герой просит помощи у Бога в совершении непростительного греха. И чем более серьезные грехи совершает Скоби, тем теснее и доверительнее его общение с Богом. Последние его слова перед смертью: «Господи, я люблю...» (С. 450) и вердикт отца Ранка: «Может, вам покажется странным то, что я говорю, — ведь этот человек столько грешил, — но я все же думаю, судя по тому, что я о нем знал: он воистину любил Бога» (С. 456) — окончательное тому подтверждение.
Главный вопрос романа, к которому в результате сводится вопрос о «сути дела» — может ли душа Скоби вопреки всему получить спасение после смерти — остается без ответа. Это напрямую связано с вопросом о безграничности божественного милосердия, в котором Скоби сомневается и которому не может доверить своих близких. Отец Ранк говорит про это в конце романа: «Он никогда не верил в милосердие... кроме милосердия к другим людям» (С. 455), однако в какой-то момент главный герой все же допускает мысль о возможности спасения: «Конечно, с учением церкви не спорят, но те же священники учат, что Бог иногда нарушает свои законы; а разве Ему труднее протянуть руку всепрощения во тьму и хаос души человека, готового наложить на себя руки, чем восстать из гроба, отвалив камень?» (С. 377). Такая точка зрения отражена в последней редакции Катехизиса (после II Ватиканского собора 1962-1965 гг.): «Не надо терять надежду на вечное спасение людей, покончивших жизнь самоубийством. Бог, одному Ему ведомыми путями, может дать им возможность спасительного раскаяния. Церковь молится о тех, кто наложил на себя руки». Однако во время написания романа (1948 г.) позиция церкви была более категоричной.
О божественном милосердии говорят и стихи, которые вслух читает Луиза перед тем как уйти спать и оставить Скоби наедине со смертью:
Падаем все мы. И эта рука упадет.
Все мы падучей больны, нету конца этой муке,
Но Вседержитель протянет нам добрые руки —
Падший и падающий в них поддержку найдет (С. 448).
Но Скоби воспринимает это как очередное искушение: «Слова эти поразили его, но он их отверг. Слишком легко может прийти утешение. Он подумал: те руки ни за что не удержат меня от падения, я проскользну между пальцами, сальный от лжи и предательства. Доверие было для него мертвым словом, смысл которого он забыл» (С. 448). Признать и простить себе свою слабость и грешность, довериться, понадеяться, что с Божьей помощью все как-то само устроится — этого он не может себе позволить.
Последний намек на неразрывную связь главного героя с Богом и на соответствие решений Скоби Божьей воле — то что у неверующей Элен, которая чувствует себя бесконечно одинокой после смерти возлюбленного, появляется желание разделить его веру: «Как бы я хотела верить, — сказала она. — Как бы я хотела верить» (С. 454). Это дало бы ей надежду на то, что мертвые не умирают, и ее одиночество временно, а значит, не так беспросветно. Элен даже пытается прочесть молитву — ей кажется, что это может преодолеть пустоту вокруг нее. Несмотря на мучительное страдание, ее состояние благотворно — ведь она приближается к вере, к спасению души, а значит Скоби послужил людям не только своими делами при жизни, но и своей смертью. Как и «пьющий падре» из романа «Сила и слава», Скоби приводит кого-то к Богу.
Священник в романе «Брайтонский леденец» так утешает Роз, скорбящую о душе покончившего с собой Пинки: «Вы не можете постичь, дитя мое, как не могу я или кто-нибудь иной... поразительного... непостижимого... милосердия Божьего. <...> Нет у человека большей добродетели, чем отдать душу за ближнего своего». Он ошибается насчет Пинки, потому что ни он, ни Роз, в отличие от читателя, не знают, какой ад творился в лишенном любви сердце юного преступника. Но эти слова идеально подходят Скоби.
Таким образом, самоубийство Скоби, если рассматривать его не с формально догматической точки зрения, а так, как предлагает Г. Грин — уделяя внимание мотивам его совершения, исходящим из характера героя, т.е. обращаясь к сути дела — из непростительного греха превращается в жертву на благо ближнему. Путь Скоби ведет через грехопадение от неверия к вере, от внешней праведности — к истинному Богу. Более того, если вспомнить эпиграф, в котором грешник и святой ставятся в один ряд, то своей готовностью пожертвовать спасением души ради других Скоби приближается к святости.