Алексей Бабич.
ДОМ.
Звягин снова поднял тяжелый деревянный молоток и дважды с силой ударил им в закрытые наглухо ворота. Ответом ему снова была мертвая тишина, но, в этот раз к ней примешивались некие звуки, что не дало ему окончательно развернуться и убраться восвояси. Слабый, приглушенный шелест травы, выдававший осторожное движение с той стороны, укрепил Олега в мысли, что странное ощущение внимательного прислушивания через дерево ворот, почудившееся ему сразу, и на самом деле имело место. В конце концов, за кого его здесь принимают? Он, в свою очередь, прислушался, но, не услышал ничего нового.
Что ж, ему оставалось лишь, пожав плечами, развернуться прочь. И, надо признаться, что досада от неудачи в тот момент как-то странно смешалась в нем с облегчением. Тут заскрипели давно не смазывавшиеся петли массивных ворот.
Маленькое сморщенное лицо, обрамленное седыми лохмами, высунулось наружу. На лице этом, казалось, не было и малюсенького гладкого участка, только пергаментные морщины, да черные круги, посреди которых спрятались влажные глаза. Звягин открыл, было, рот для гневной речи, но, так и не произнес ни слова.
Ветер стих. Установилась тишина, только доносились из недалекого подлеска птичьи голоса, да гудела в воздухе привязавшаяся не по делу оса. Некто, открывший дверь, молча стоял в проёме, не предпринимая ничего. Развлекаясь, Звягин так же молча помахал в воздухе вырезанным из газеты объявлением. Прошло еще некоторое время, пока до морщинистого личика дошел смысл происходящего. Олег показательно зевнул.
Наконец, с той стороны к лицу добавилась такая же сморщенная рука – словно птичья лапка – и махнула, приглашая. Мягко говоря, прием довольно странный. Особенно, если учесть объявление. В другое время Звягин ушел бы, не задерживаясь более ни минуты – разве только для того, чтобы высказаться – но, сегодня почему-то все было не так, как обычно. Да и слишком неблизкий путь проделал он из Петербурга, чтобы вот так вернуться не солоно хлебавши. Да и… Шут его, вообще, поймет, что тут у них творится. Как бы то ни было, удивляясь сам себе, Звягин молча проследовал внутрь ограды за обладателем птичьих лапок. А был это маленький высохший старичок, хранивший гробовое молчание и не проявлявший ни малейшего гостеприимства.
Они оказались на заброшенной аллее, ведшей от ворот к дому в глубине сада, и было видно, что всевозможная растительная живность, чуявшая разгар лета, не ощущала никаких преград в своем росте здесь, внутри усадьбы. Немудрено, что Звягин, пройдя изрядное расстояние вдоль ограды, так и не смог заглянуть внутрь – это было невозможно из-за буйства зелени. Здесь стояла осязаемая душная тишина, наполненная ароматом трав и цветов. Ворота с глухим стуком затворились.
Олег быстро обернулся, но странный старик нимало не обратил внимания на его резвость, глядя куда-то вдаль и шествуя по поросшей сорняками аллее к дому. Звягин последовал следом, утешая себя мыслью, что экзотика требует жертв – а именно она привела его сюда, в глухомань…
Этот особняк, казалось, не подчинялся законам перспективы – он вырос перед Олегом вдруг, сразу, неожиданно и неотвратимо, целиком. Постройка была явно нерусская, готическими своими формами навевая торжественный и упорядоченный ход мысли. «Мой дом - моя крепость» – слабо усмехнулся Звягин и тут же вздрогнул от внезапного дикого скрипа дверей, открытых стариком. Взгляду открылась изумительной красоты черная деревянная лестница, несколько испорченная, впрочем, выделявшимися светлыми пятнами замененных ступеней.
Но, лестница была немного в стороне, оглядывался же Олег в просторном, украшенном той же деревянной резьбой, что и лестница, холле. И никак не мог он отделаться от мысли, что стены эти молча взирают на него, мрачно и торжественно.
Прямо перед Звягиным был вход в обширную гостиную, лестница же вела на второй этаж, где угадывались двери в комнаты – по всей вероятности, спальни. Туда, вверх по лестнице, должны подниматься гости сего молчаливого дома, проведя вечер в хорошей компании у камина – ныне холодного и темного, занимавшего главенствующее положение в гостиной. В общем, все это было именно так, как и представлял себе Звягин – пустынно, мрачно и пыльно. Впрочем, не наше ли собственное настроение создает обстановку?
- Было объявление, не так давно…
- Знаю.
Голос старика ни в коей мере не контрастировал с домом; Олегу даже почудился где-то в углах гостиной слабый отзвук этого, произнесенного с достоинством, не торопясь, «знаю». Затем последовал столь же достойный поклон, немедленно вогнавший Звягина в растерянность. Вот что тут прикажете делать, как вести себя? Мало того, что продержали за воротами невесть сколько, так еще теперь по всему выходит, что он тут в роли какого-то просителя оказался…
-Моя фамилия Звягин. Олег Николаевич Звягин, доцент кафедры античной философии. Я прочитал в газете объявление и телефонировал, буквально вчера, по указанному номеру абонента. Там мне сказали…
-Знаю. – вновь ответствовал этот непонятный обитатель непонятного дома, не изменяя позы и выражения надменного внимания.
«Это что ж такое, в самом деле? Издевательство? Розыгрыш? Глупость какая…» Олег начинал уже основательно выходить из себя. В Петербурге и номеров-то абонентских по пальцам пересчитать, да и пользовался он аппаратом университета, не каждому дана такая возможность…
-Имею ли я честь разговаривать с господином Шварцдорфом?
Простой этот вопрос, заданный, правда, тоном весьма раздражительным, возымел неожиданное действие. Старик весь как-то съежился, поник, быстро-быстро забегал зрачками по сторонам и, словно в росте уменьшился наполовину. Маленькие иссохшие руки его, так навязчиво казавшиеся Олегу птичьими лапками, засуетились – то потирая друг дружку, то залезая в карманы, то вытягиваясь по швам… Сам же обитатель странного дома был теперь мал, суетлив и неприятно подозрителен.
«Странно все это…» Звягин чувствовал, что раздражение его сменяется постепенно удивлением и даже любопытством, словно читает он статью в научном издании, показавшуюся сначала глупой и никчемной, но, выявившую по мере чтения некие интересные детали.
-Господин Шварцдорф… Ах, господин Шварцдорф! Что это я…
Невнятное бормотание старика с птичьими лапками вкупе с его судорожными движениями-скольжениями без видимой причины и цели наполнили вдруг гостиную шарканьем, хриплым покашливанием и шорохом одежд. Неприятный запах гнилых зубов достиг Олега и он невольно отступил на шаг, поморщившись.
-Нет, Олег Николаевич, мы это… Никишины мы, смотритель… Господин Шварцдорф редко здесь наезжает, все больше по столицам, по столицам… Потому и сдать решили, усадьбу-то, дачникам, кхе-кхе…
Звягин уже отвернулся, рассматривая стены и потолок, украшенные резьбой и когда-то, очевидно, выглядевшие весьма недурно, но, явно запущенные. Впрочем, закрытые ставни не позволяли дневному свету достаточно хорошо осветить помещение.
Олегу было неприятно общаться со смотрителем, менявшим свои личины, похоже, так же часто, как иной граф – перчатки. Да и вообще, было ему как-то не по себе, нелепо как-то он ощущал себя и глупо. Если бы не настойчивые просьбы Машеньки… (Знает, что имеет власть над братом, стоит только надуть губки да посмотреть так, как умеет!) Эх, развернулся бы он сейчас, да зашагал прочь, сожалея о потеряном времени. «Ты же знаешь, как мне все это интересно, ну Олежек, ну пожалуйста…» Нет, надо будет как-то ограничить ее общение с этими сплетницами Антониди. Понахватаются ерунды всякой незнамо где, да забивают голову девочке. А девочка впечатлительная, семнадцать лет только исполнилось, глазки свои огромные распахнет и слушает. И верит ведь!
-Дачники, я смотрю, вас не балуют вниманием, а?
Никишин вдруг замер, подбородок его поднялся, глаза остановились на Олеге, замерцав каким-то странным блеском. «Ну вот, - с неприязнью подумал Звягин, - опять в раковину свою заполз, как моллюск какой…»
-Изволите ли осмотреть усадьбу, милостивый государь?
Сам Шварцдорф вряд ли произнес бы это тверже и отчетливей. «Фрукт, однако» – решил Олег, вслух же ответил:
-Да, пожалуй. И откройте ставни, любезный – что у вас тут, как в подвале замка германского!
Что у вас тут…
Замка германского…
Да, пожалуй…
У вас тут как в подвале…
Ставни, любезный…
Тщетно оглядывался Звягин по сторонам, соображая, послышалось ли ему что, привиделись ли ему блики непонятные на стенах, было ли сказано что-то лишнее в этой зале… Нервы ли пошаливают, или верно – словно током пронзило затылок…
Медленно-медленно повернул Олег голову к смотрителю, не шевеля ни туловищем, ни конечностями – просто оборачивая заторможено голову через левое плечо…
Глаза их встретились – ненадолго, на два-три мгновения, но и их достаточно было Олегу, чтобы ощутить холодок, пробежавший по позвоночнику – от него, от взгляда никишинского, ибо было в нем нечто такое, чего и словами-то не очень растолкуешь…
Но, вот уже шаркает прочь смотритель ногами своими негнущимися, сгорблены его плечи, весь вид вызывает только жалость и сожаление. «Тьфу, черт… На воды бы съездить, нервы подлечить… Далась Маше эта дача с привидениями…»
-М-м, послушайте…(вот незадача – забыл как зовут смотрителя) А вы-то сами что думаете о той истории, ну…
Похоже, старик был слишком занят ставнями в этот момент. Впрочем, нет, он все прекрасно слышал.
-А не было никакой истории. Вовсе. Выдумки это все, Олег Николаевич. Усадьба пустует, до ближайшей деревни далековато, сами знаете. Того и гляди, лихие люди нагрянут, повынесут все… Одной мебели старинной тут на многие тыщи… Ну, и пустили слух, мол, место тут гиблое, нечистое. Вот так.
Это был уже четвертый Никишин, непохожий на трех предыдущих – самый что ни на есть нормальный, обыкновенный человек, ни кичливости бестолковой, ни заискивания холуйского. Олегу оставалось лишь гадать, сколько еще в запасе личин у этого в высшей степени непонятного человека. Впрочем, у такого места и смотритель должен быть соответствующий – а как же иначе? Что же до его ответа на вопрос… Был он вполне логичным, и разум Звягина принимал его в полной мере, только ведь сам он читал в газетах отчеты, и в уважающих себя газетах! К тому же, был еще старый университетский приятель, Коля Святых, который сам принимал участие в следствии по делу об исчезновении подданной Великобритании Оливии Рестайм…
-… Так что все очень просто, Олег Николаевич. Только вы уж эту тайну не раскрывайте. Пусть уж все остается, как есть. И мне спокойнее, и господину Шварцдорфу. Так что вы уж поддержите реноме…
Французское слово, столь неуместное в устах этого странного старика, резануло слух Звягина. «Что я здесь делаю? Боже мой…»
Никишин больше не менялся, он говорил теперь не переставая, а Олег механически двигался вслед за ним, обойдя весь сад, весь двор и весь дом, сверху донизу, кивая головой и лишь изредка открывая рот, дабы произнести: «конечно, конечно…»
Усадьба была осмотрена, дата приезда определена, причем Никишин обещал, что все будет чисто прибрано «в лучшем виде», кладовые будут заполнены на всю неделю, ради чего он, Никишин, завтра же посетит господина Шварцдорфа, так что «вы уж с авансом не задерживайте…»
Олег пообещал не задерживать – чисто автоматически – и не понял, зачем это сделал. Его занимал только один вопрос: не должен ли он, взяв грех на душу, соврать что-нибудь Машеньке (мол, сдана уже дача), и бежать отсюда без оглядки, пока не очутится в своей славной квартире, столь непохожей на этот мрачный, чужеземной постройки, дом. И не должен ли он немедленно объявить об этом своем решении старику-смотрителю?
-… Разбираетесь в живописи, господин Звягин?
Вопрос Никишина застал Олега врасплох. И заметил он, что стоит, поглощенный раздумьями, посреди гостиной, взгляд устремив на довольно большое полотно, украшавшее стену над камином. Изображено было на том полотне деревянное, богато украшенное кресло с высокой спинкой; а в кресле изящно-непринужденно отдыхал мужчина в средневековых одеждах, слегка склонив голову и как бы размышляя о чем-то своем.
-Я? Да, немного… - отвечал Звягин, все не отрывая глаз от изображения. Мастерство художника было несомненным, стиль – безупречен. Неизвестный мастер так сумел изобразить мужчину в кресле, что Звягину чудилось: вот сейчас он пошевелится, повернет голову… Живого человека от трупа отличает вечное присутствие неких элементов движения – и они были пойманы художником: шевеление тонких аристократических пальцев, вздымание грудной клетки под одеждами, даже легкое подрагивание век опущенных долу глаз… Конечно, все это казалось только Олегу – да ведь в этом и заключается мастерство живописца! Сейчас незнакомец в кресле поднимет худощавое бледное лицо, да взглянет пронзительными глазами прямо в душу…
-Очень старое полотно. – Никишин произнес эту фразу совсем рядом с плечом Олега и тот снова поморщился, ощутив гнилостное дыхание. (Зато ушло дурацкое оцепенение.) – Десятый век. Или даже девятый.
-Бред. – Олег брезгливо отстранился и снова повторил: - Бред. Эта картина написана никак не раньше шестнадцатого века. Скорее, позже.
Смотритель не стал возражать. Наоборот, он очень легко согласился:
-Вам виднее, сударь.
Что же это за взгляд у него…
И Олег снова поймал себя на мысли о бегстве отсюда навсегда. Этот дом завораживал, устанавливал свою власть над волей, словно был живой. Вот уже немцы эти, понастроят тут непонятно чего, весь раздор на Руси вечно из-за них… Уже выходя из гостиной вслед за не очень-то вежливым смотрителем, Звягин с трудом подавил желание обернуться и глянуть на картину. Зачем? Не потому ли, что слишком богатое воображение внушило его спине ощущение чужого взгляда? «Да, на воды надо съездить. Обязательно» – подумал Олег, так и не обернувшись.
2.
Мария тихонечко притворила за собой дверь. А здесь она еще не была. В путешествие по дому она отправилась одна, ей было интересно побродить тут именно так, в одиночестве, чтобы пугаться и замирать, и мечтать, не выслушивая при том ехидных замечаний и нравоучений брата Олега. Нет, он, конечно, замечательный, и она очень его любит, но…
Кто собрал эту библиотеку? Кому она нужна здесь, в этом заброшенном, таинственном доме? Кто читает ее? И читал ли кто-нибудь вообще эти книги, стоящие нестройными рядами - тысячи и тысячи пыльных корешков, мерцающие тут и там тисненными надписями на чужих языках…
Ах, как все-таки хорошо, что ей удалось уговорить брата снять именно эту дачу! И не в том даже дело, что лето нынешнее выдалось в Петербурге каким-то особенно жарким и душным – как справедливо рассуждал Олег, для спасения от жара достаточно было лишь поехать в имение полковника Смирнитского, всегда с радостью принимавшего детей своего фронтового товарища. Оно и ближе и не накладно… Дело-то именно в том, чтобы пожить здесь, в этом самом доме.
Она хлопала в ладоши и подпрыгивала на месте от восторга, как ребенок, когда Олег принес известие о том, что все улажено. А сестры-хохотушки Антониди непритворно ахали, закрывали пальцами губы да качали головами в разные стороны, будто китайские болванчики. «Ах, Мари, какая ты смелая, право слово! Я бы ни за что, ни за что на свете не согласилась бы там очутиться…» «А мне – так и думать даже страшно о том!» И так далее, в два голоса, в унисон – две сестрички-близняшки, Ксения и Кристина. «Что вы, право… Во-первых, я буду там не одна, а с братом и дядюшкой, а во-вторых…- и, после паузы, смущаясь - …Да и Николай Александрович обещали навестить…» И Кристина вновь качала головой, но, уже по-другому. «Que le bon dieu vous soutienne…»*
Тогда Мария воскликнула – излишне оживленно, чтобы скрыть искрящееся в глазах счастье: «И вы обязательно должны приехать, обязательно! Будет так весело!..» И снова – неприкрытый страх на лицах сестричек…
Ну, и не надо. Сами все уши прожужжали о тайне, связанной с этим местом, а как возможность представилась прикоснуться к ней, тайне этой, ощутить сопричастность – сразу в кусты. Мария уже представляла себе, как насядут на нее с расспросами по возвращении подружки и то, как сама она, внешне неохотно, в скупых выражениях будет описывать здешнюю мрачность и таинственность… А может быть, даже что-нибудь, связанное с исчезнувшей Оливией? Вот бы найти что-нибудь от нее!
Но, вот уже едва ли не полдня бродит она по огромной усадьбе – и хоть бы что. Только тишина, покой и пустота… И, все же, здорово! А уж что рассказать, она как-нибудь найдется…
Они приехали с Олегом вчера, после полудня. Смотритель Никишин сдержал свое слово – все было чисто, аккуратно, и даже ухожено. Все, за исключением, понятное дело, сада. Чтобы привести в порядок этот сад, нужно подрядить целую армию садовников, да и той пришлось бы трудиться, не покладая рук, недели две – сад был насколько запущен, настолько же и велик по площади. Да и не сад это вовсе, очевидно, а парк… Вот внутри дома все было великолепно. Что же до буйства зелени за окном, то оно придавало особый, истинно дачный привкус времяпровождению здесь.
Конечно, если бы кто-нибудь попросил Машу ответить предельно честно на вопрос, хорошо ли спалось ей в первую ночь, ей пришлось бы признаться, что уснула она лишь около полуночи. Лишь только погасла свеча, полезли немедленно в голову всяческие страхи, представления, навеянные рассказами Ксении Антониди – о колдунах, демонах, ведьмах и прочих врагах непорочных душ… Страшно было лежать с открытыми глазами, но, еще страшней было их закрыть. Тут же набегали на лицо неведомые тени, и тихие поскрипывающие шаги раздавались из угла огромной непривычной спальни…
Сон пришел незаметно, став освободителем от страхов темноты – а, уж утром, Мария дала себе волю, нежась в постели до самого последнего момента, после которого уж и неприлично дольше не появляться из спальни. И дядюшка, Федор Сергеевич, и Олег (в особенности, конечно, Олег), отметили ее появление в гостиной ироническими улыбками, на что она, естественно, ответила полным независимости видом. Куда только девалась эта независимость после того, как Олег, успевший с утра сходить в деревню - не меньше семи километров туда обратно – с самым серьезным и непроницаемым выражением лица сообщил о том, что Николай Александрович Святых «обещали закончить все свои дела до полудня и прибыть не позднее ужина». Федор Сергеевич деликатно отвернулся, пряча в усах улыбку, а брат только головой покачал, когда она, звонко чмокнув его в щеку, выскочила прочь…
Мария кокетливо и затаенно улыбнулась, ведя пальчиком по разноцветным корешкам книг и поворачиваясь на каблучках – влево-вправо, влево-вправо. Сколько же здесь может быть книг? Тысяча? Две? А то и более…
Библиотека представляла из себя большую прямоугольную комнату, не менее шести метров в длину и пяти в ширину. Потолок терялся где-то на четырехметровой высоте и прямо под его своды уходили добротные, непростой работы деревянные стеллажи, заставленные бесчисленными рядами книг. Было здесь огромное окно, во всю меньшую стену. Бархатные, теплого бардового оттенка и, видимо невероятно тяжелые плотные занавеси были раздвинуты, вследствие чего солнечный свет беспрепятственно заливал библиотеку, позволяя прочитать название любой, самой удаленной от глаз книги. Здесь, у окна, стояло удобное кресло; справа от него, как раз на расстоянии вытянутой руки, висели бархатные шнурки с кисточками для управления занавесями. Имелся и стол перед креслом, и даже скамеечка для возложения ног.
Посреди библиотеки стоял на искусно вырезанной подставке огромный, совершенно великолепный глобус; в диаметре он имел метр и способен был вращаться на оси, повинуясь любопытствующему. Ось эта (земная ось) на целый дециметр торчала из северного полюса – Мария, не удержавшись, зачем-то проверила указательным пальчиком ее остроту…
Все это было необычайно гармонично, в тон; все стояло на своих местах – так, что и помыслить не получалось другую обстановку. Высились стройными рядами книжные стеллажи, и подумалось ей, что должна где-то быть стремянка – мысль эта мелькнула и исчезла, а взамен пришло ощущение, что полилась откуда-то медленно-торжественная органная музыка, столь подходящая всей этой готике…
Мария замерла, словно боясь вспугнуть великолепие этого момента – неведомый орган звучал, мелодия его, мрачно-прекрасная, струилась по бесконечным книжным рядам, текла в воздухе, поднималась неторопливыми волнами вверх, вверх…
И припомнилось ей, как пару лет назад, в Париже, они гуляли с братом теплым осенним вечером, и она – совсем девочка тогда – зашла в широко раскрытые высокие двери католического храма, привлеченная звуками органа, доносившимися изнутри. Олег курил на скамеечке, а Мария, войдя неизвестно зачем, и стояла просто так, не думая ни о чем, слушая божественную мелодию, столь же торжественную и завораживающую, как и весь этот остроугольный, серый, взметнувшийся в небо костел. Она стояла тихо, не шевелясь, и казалось ей, что гармонией этой музыки проникнуто все вокруг: скамьи для молящихся, алтарь на возвышении, своды, теряющиеся где-то вверху, она сама, нелепая здесь в своем легкомысленном подростковом платьице, даже пылинки, неторопливо кружащиеся в лучах света от высоченных окон…
Вот и теперь было то же самое с ней, хоть и понимала она, что сейчас орган слышен только ей одной, только ее состояние души позволяет ей вслушаться в себя и насладиться моментом. И она даже придумала название для этого состояния – нет, не название, определение – «мрачная торжественность».
На плечо ее неслышно опустилась рука.
Издалека, словно во сне, донесся вдруг еле слышный бой часов, а время было – девять вечера.
Она повернулась к брату.
-Пора к столу. – Олег чуть улыбнулся. – Да уж полчаса как приехал…
3.
Неспешно, но неотвратимо уже темнело, и очень кстати пришелся массивный бронзовый семисвечный канделябр, водруженный в центре стола и снаряженный абсолютно новыми свечами. Было тепло, стоял обычный летний вечер, наступали сумерки, и мелькнула сожалением мысль о камине, который в другое время года неплохо было затопить для большего уюта. Неторопливо протекал ужин, приправленный неторопливой же беседой, лишь проскакивали время от времени над столом взгляды-молнии, якобы не замечаемые теми, кому они не предназначались. Ясно было и Олегу, и дядюшке Федору Сергеевичу, что дело идет к свадьбе – вполне естественный ход событий, да и можно ли желать Машеньке лучшей партии?..
-…Конечно, нет смысла говорить, что большинство людей знакомы с проявлениями потусторонних сил только понаслышке, - вещал Федор Сергеевич, орудуя в то же самое время весьма профессионально ножом и вилкой. – Однако, никто же не будет отрицать, что каждый из нас сталкивался в жизни с явлениями и необъяснимыми с рациональной точки зрения.
-Дядюшка оседлал любимого конька, - прокомментировал Звягин, наливая в бокал вино. – Предупреждаю, Коля, Федор Сергеевич может рассуждать на эти темы бесконечно. Вовсе неудивительно, что у Маши такая тяга к сверхъестественному.
-Почему же, мне тоже интересно. – Святых только сегодня познакомился с родным дядей брата и сестры Звягиных. – Ничто так не расслабляет в конце недели, как отвлеченный разговор.
Олег подмигнул другу и рассмеялся.
-Совершенно напрасный скепсис, - ничуть не обиделся пожилой собиратель сенсаций.
-Конечно, напрасный, - вступилась за дядю племянница. – Если бы вы сами узнали об этом столько, сколько знает дядя…
Звягин в притворном ужасе замахал руками.
-…Боже упаси! Я и так порой бессонницей мучаюсь, а тут, пожалуй, пришлось бы и вовсе со сном проститься!
Молодые люди засмеялись, Машенька надула губки, а Федор Сергеевич, как ничуть ни бывало, принял внутрь рюмочку коньяка. Казалось, он и вовсе не заметил перерыва в своих рассуждениях.
-…Так вот, если каждый из нас спокойно поразмыслит несколько минут, то обязательно припомнит хотя бы один случай, не укладывающийся в рациональную логику. Вот ты, Олег, - вместо указующего перста Федор Сергеевич использовал вилку; Звягин же почему-то ощутил себя кем-то вроде подсудимого – разве не задумывался о своем счастливом спасении три года назад?
Олег испытующе оглядел всех сотрапезников и обезоружено развел руки в стороны. Он не хотел спорить. Да и случай такой, действительно, имел место. Дело было, в общем-то, житейское: уже подходя к вагону поезда, должного увезти его на юг, в Ялту, Звягин вдруг почувствовал, что прямо сейчас передумал ехать. То есть, не то, чтобы передумал, а – расхотел. Он остановился в нерешительности, потоптался на перроне, удивляясь возникшему вдруг жгучему желанию вернуться в свою квартиру и… растерянно улыбаясь, пошел сдавать билет. Ну, с кем не бывает? И надо же было случиться такому, чтобы именно этот поезд потерпел крушение! Тогда обрушился ненадежно построенный мост и часть состава (а именно тот вагон, где надлежало ехать Олегу) упала в реку и затонула… Дядя всегда настаивал на том, что тогда явно имело место вмешательство неких благосклонных к Олегу потусторонних сил. Звягин никогда с ним не соглашался – ощущая, впрочем, некий дискомфорт в процессе спора – теперь же ему и вовсе не хотелось открывать диспут. Поэтому он миролюбиво улыбнулся и сдался:
-Дядюшка, вы меня убедили.
Святых чуть усмехнулся и вновь подмигнул Олегу – одобрительно. А Звягин продолжил:
-К тому же, я думаю, вам не очень и интересно толковать обо всех этих премудростях с такими невеждами-скептиками, как мы. Мало того, что в чудеса не верим, так и не интересуемся ни фактами, ни именами… Слышали, конечно, где-то какой-то звон, а вот что и где – вопрос. Вам бы сюда вашу компанию, там бы нашлось кому разговор поддержать – и о силах потусторонних, и о мудрецах древних, скажем, о Клемане, да и вообще… - он нарисовал вилкой в воздухе замысловатую фигуру, объединяющую, по-видимому, все то богатство тем, которое раскрылось бы в таком разговоре.
Федор Сергеевич вскинул брови, с интересом глянув на племянника.
-Вот уж не думал, не гадал, что имя сего достойного мужа известно тебе, Олег. Удивил ты меня изрядно, да-с…
И он углубился в содержимое своей тарелки.
-А о ком это вы? – невзначай обронил Святых.
-О Жане Клемане. – Дядюшка-оккультист откинулся на спинку стула и сложил руки на объемистом животе. – О, это в высшей степени таинственная и легендарная личность. Он был придворным астрологом, сподвижником и близким другом императора франков Карла Великого. На Руси еще идолищам поклонялись, а он уже вывел целую науку – науку общения с мирами иными, основанную на магических свойствах произносимых вслух слов. Да, друзья мои, в словах заключена великая мощь, надо лишь научиться ею пользоваться… Одни считали его слугой Сатаны, другие – посланником Небес, третьи – шарлатаном, четвертые – заштатным алхимиком… Говорят, ему удалось-таки получить золото из свинца, чему очень доволен и благодарен был друг его, император… Сам Клеман ставил себе задачу подняться над законами материального мира, открыть, так сказать, дверь в мир призраков…- Федор Сергеевич помолчал, задумчиво поджимая губы и глядя в никуда, после чего совершенно неожиданно закончил: - Смерть его была ужасной.
Всех невольно передернуло. Насладившись произведенным эффектом, дядюшка спокойно вернулся к трапезе.
-Впрочем, по другим источникам, - продолжил он спустя некоторое время, - Клеман, вроде бы, и вовсе не умер. Просто, когда пришло время, он открыл найденную им дверь в какой-то иной мир и ушел туда. Да, это был великий маг.
Олег ободряюще кивнул Марии, буквально замершей на месте. Его все это забавляло. И он сказал:
-Что ж, и наши предки-язычники немало умели. Тысяча лет – большой срок, многое и подзабылось, наверное.
-Ты так думаешь? – загадочно отозвался Федор Сергеевич, рассматривая при том с удовлетворением коньячную этикетку. – Что для них пространство, что для них время… (Относилось ли это к производителям ароматного напитка? Возможно…)
Поистине, само это место не располагало более к иным темам. Машеньке только того и надо было; Олег от души забавлялся, Федор Сергеевич правил любимым коньком, а Святых начинал понемногу скучать. И он принялся переводить разговор в другое русло, попытавшись сделать это плавно, без резкого перехода – наверное, в том и заключалась ошибка.
-И ведь я совсем иначе представлял себе это место. – Николай поджал тонкие губы и, не удержавшись, посмотрел на Марию. – После всех тех событий, породивших столько слухов…
-Разве ты не бывал здесь тогда?
-Представь себе, Олег, нет. Я ведь не вел это дело, я только стажировался тогда. Ну, там, бумажки подколоть туда-сюда, перенести с места на место… К тому же, кто-то наверху сразу же ограничил круг посвященных, придал делу ореол тайны. К сожалению, по неопытности и по молодости я в этот круг не попал. И не скажу, что уж очень жалею о том. Дело не раскрыто…
-Вот как? – Федор Сергеевич с интересом поднял голову от тарелки. – Неужели вас ни капельки не заинтересовало, не заинтриговало это событие, всколыхнувшее всю округу?
-Заинтересовало. Но, видите ли, я по натуре человек склада сугубо практического и рационального. Мне чуждо упражнение в слухах, домыслах и суевериях. Единственное, на что должен опираться следователь, это факты. В данном же случае…
Николай почему-то не закончил фразу, вернувшись к трапезе. Некоторое время все следовали его примеру. Молчание нарушила Маша, которая уже давно насытилась своей птичьей порцией.
-И все же, Николай Александрович! Не могли бы вы что-нибудь рассказать нам об этом происшествии?
-Машенька, ну что же ты, ей-Богу…
-Нет-нет, Олежек, перестань! Я вас очень прошу, Николай Александрович… (Только раскрыть свои глазки и посмотреть так, как она умеет.)
Святых пожал плечами, посмотрел поочередно на сотрапезников и положил приборы на скатерть.
-Что ж, извольте. Не так уж и много я вам расскажу. Дело не раскрыто. Около пяти лет назад некая путешественница с туманного Альбиона остановилась в здешних местах и бесследно исчезла. Как это ни удивительно, но, молодая женщина путешествовала одна, без спутников. Это подтверждается множеством свидетелей, видевших ее и общавшихся с ней. Все они в один голос твердят, что она была одна, стремилась сюда и была… как бы это сказать поточней… Не безумной, но, словно одержимой какой-то идеей, терзаема навязчивой мыслью… Понимаете, было что-то такое в ее глазах. Она мало говорила, еще меньше слушала, она стремилась только к одному – оказаться здесь, в этом доме. Ранним утром одного из дней почтовая карета доставила ее сюда и два человека видели, как она вошла в ворота этой усадьбы. Больше ее не видел никто.
Вновь воцарилась тишина. Мария восторженно смотрела на Святых; Олег с дядюшкой переглянулись и, придя к одному и тому же выводу, потянулись к бокалам. Николай снова пожал плечами.
-Вот, собственно, и все. Не осталось никаких следов, ничего. Никаких останков, никаких вещей, никаких записок. Она словно бы и не существовала вовсе. Она просто исчезла.
Маше было и весело и страшно. Ей чудились тайны, она хотела быть причастной к ним, это была какая-то новая, необычайно интересная и жутковатая игра. Здесь, в этом доме, одна… Исчезла…
-Однако, Николай Александрович, вы не упомянули о некоторых нюансах…
Святых быстро взглянул на Федора Сергеевича. Тот был приветлив и улыбался.
-Меня не интересуют слухи, домыслы и суеверия.
Может быть, это было сказано излишне сухо и отрывисто.
-Господа, господа! Что вы, в самом деле… Вот тоже тема для разговора за ужином! Тем более, в таких тонах…
-Какие… Нюансы?..
Тонкий голосок Марии прозвучал слабым колокольчиком в сгустившейся атмосфере гостиной. Святых лишь крякнул. Ему, выказавшему свое отношение ко всякой чертовщине, очень не хотелось озвучивать эти самые «нюансы». Например, тот «нюанс», что и до, и после происшествия все попытки проникнуть сюда натыкались на самое неприступное противодействие частных владельцев – Оливию же Рестайм, видимо, прямо-таки ждали и впустили… Например, тот факт, что ворота, по показаниям свидетелей, прямо-таки распахнулись перед ней, хотя ни хозяина, ни смотрителя в усадьбе в тот момент не было – доказано массой свидетельств… Николай крякнул и смолчал, умоляюще глянув на девушку.
Мария разочаровано принялась ковырять вилкой. Между тем сумерки наползали на окрестности, и Олег одну за другой зажег все приготовленные свечи. Стало светлее, уютнее и… таинственнее от заигравших на стенах бликов.
-Ну вот. – Звягин посмотрел на собравшихся, все еще держа непотушенную спичку в вытянутой руке над столом. А потом он совсем уже было собрался помахать кистью руки в воздухе, но, зачем-то оглянулся и вскрикнул.
Спичка в его руках догорела, и он как-то отрешенно подул на обожженные пальцы. Ничего страшного не произошло – с кем не бывает – и на лицах мало по малу заиграли улыбки. Улыбнулся и Олег, но, от Святых не укрылось то, что его друг не сразу отвел глаза от большой картины на стене.
Марию не интересовала ни политика, ни вопросы философии, между которыми протекло русло дальнейшей беседы за столом; она откинулась на высокую спинку кресла, в котором располагалась и тихо сидела, сжимая в тонких пальцах изящный бокал. Вино приятно туманило голову, веки сами собой приняли некое среднее полуприкрытое положение и уплывал куда-то в дрожащих звуках разговор трех мужчин… И неужели можно находить что-то интересное для себя в этих странно звучащих и неведомо когда живших Аристотелях, Платонах и прочих Анакси… Анакса… И не выговоришь! Олегу только дай волю, он круглые сутки будет разговаривать о своих любимых греках, катая на языке непонятные и смешные слова, вроде «фюсис», «нус» и тому подобные. Хоть бы Николай (Коленька) что-нибудь рассказал о своих расследованиях, что-нибудь жуткое, леденящее кровь… А ведь Федор Сергеевич – большой специалист в области оккультизма, у него даже курс есть в Университете – не то Каббала, не то Магическая астрология… Впрочем, нет, читает он что-то другое, а самым интересным занимается в свободное время – и почему он никогда ничего не расскажет? Сколько ни приставала она к нему, ответом вечно было что-нибудь ласковое и незначительное. Это все Олег. По какому праву запрещает он ей разговаривать на эти темы? Она уже давно взрослый человек, и вообще… (Зарумянились щеки, пробежала по устам улыбка легкая, неуловимая.) «Дядя, перестаньте забивать Машеньке голову всякой чепухой и бессмыслицей!» Хм! Чепуха и бессмыслица, видите ли. А его эта философия, она что? Самая бессмыслица и есть, ей-Богу. Развлечение для сытых самодовольных мужчин с трубкой в зубах и фужером коньяку в руке долгим зимним вечером. Она даже улыбнулась, представив себе Олега в белоснежной тунике, возлегающего на зеленом лужке в окружении подростков-учеников. Улыбка эта отогнала подкравшуюся, было дремоту и неясное до того жужжание голосов за столом распалось на отдельные, вполне понимаемые фразы и слова. И показалось почему-то, что душно и жарко как-то стало в гостиной.
-…Удивительные вещи могут происходить с людьми от этой жары, господа, ей-Богу. Говорят, уже лет пятьдесят такого не бывало.
-Да, - согласился с дядей Звягин, - северному белому человеку никакого спасения нет от размягчения мозгов в такую погоду.
-Потому-то в Петербурге нынче и не осталось никого, - подхватил Святых, - все на природу ринулись. Впрочем, и на природе теперь не всегда одно лишь приятное времяпровождение. Не угодно ли, господа: отправилась по Неве некая компания отдыхающих от жары городской избавиться, да вышло все боком. Дело только вчера приключилось, подробностей пока нет, но, могу сказать по секрету, - Николай понизил голос, - два трупа и помешательство, господа, таков итог увеселения.
Присутствующие покачали головами.
-Что же там приключились? – Федор Сергеевич выпустил солидный клуб дыма.
-Пока не ясно… А ведь ты, Олег, должен знать Петра Волохова?
-Волохов, Волохов… Что-то знакомое…
-Вы вместе ходили по Балтике в университетские годы!
-Ах да, ну, конечно! А почему ты вспомнил?
-Он был там, в той компании. Но, слава Богу, жив.
Олег подался назад, расширив глаза, потом снова покачал головой и закурил. За окном почти совсем стемнело, и вот-вот должно было пробить десять.
-Не странно ли, господа, вот так знаешь человека много лет, - заговорил Федор Сергеевич, - как вдруг случается с ним нечто непонятное, необъяснимое…
-Ах, дядюшка, вы опять за свое!
Олег потянулся сбивать пепел и вдруг остановился, повинуясь некоему странному ощущению. Всколыхнулись и задрожали внезапно чем-то напуганные огоньки свечей, побежали тени по стенам и словно холодные пальцы коснулись спин всех сидящих за столом. Громко, слишком громко зазвенел, разбиваясь об пол выроненный Марией бокал, но, заглушая этот звон, прорезал тишину вскрик девушки, сжавшейся в своем кресле.
-Господи, он смотрит на меня!
Святых перевел дух, собираясь с мыслями, пробормотал даже нечто вроде: «кто? Кто смотрит, что случилось?..» и осекся, глядя на Олега. Тот смотрел расширенными немигающими глазами куда-то за спину Николая, и папироса подрагивала в его пальцах. Не веря сам себе, Святых обернулся, скользнул взглядом по фигуре незнакомца на картине и обратил все свое внимание на Марию.
-Машенька… Господи, не пугайте нас, что с вами?
Она лишь указывала белой рукой туда же, на картину.
Это длилось недолго. Все прошло, сгинуло странное оцепенение, пробежали и исчезли мурашки вдоль позвоночника. Звягин нервно курил ( он только и произнес «нет, не может быть» – если то не показалось Николаю); позвякивала о край бутылки рюмка в руках дяди («Машенька, я думаю, тебе стоит принять глоточек коньяка» ); гладил и целовал руки Марии Святых, присев рядом с ее креслом. «Что бы это могло быть? – неслось у него в голове. – Олега к этой картине как магнитом тянет, Мария (Машенька) тоже…»
Федор Сергеевич выбил трубку и тут же снова раскрыл табакерку.
И тут, наконец, ударили часы. Излишне и говорить о том, что вздрогнули все с первым боем. «Чертовщина какая-то…»
-Чертовщина какая-то, - сказал Олег охрипшим голосом. – Нет, вы как хотите, дорогие мои, а я вот сейчас еще рюмочку приму, пойду воздухом подышу – и спать.
Мария, приходя в себя, жаловалась меж тем Николаю: «Мне вдруг почудилось… Будто он как глянул на меня… Так страшно стало…»
-Совершенно правильное предложение, - произнес Федор Сергеевич, весь укутанный табачным дымом. – Я и сам, признаться…
Однако, почему-то, так и не продолжил своего признания. Вместо этого вдруг встал, взял в руку один из тяжелых подсвечников и подошел к картине. «Странно, - пробормотал он. – Почему я днем на нее внимания не обратил…» Он прошелся со светом в руке вдоль рамы и, чуть приблизя глаза к деревянной поверхности, хмыкнул.
-Tout vient a point a celui qui sait attendre… Прелюбопытно. «Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать». Да-с…
Потом он обернулся, переглянулся со всеми и пожал плечами. Все задвигались, поднимаясь, зашуршали, заскрипели кресла. Наступила разрядка.
-И все же, Машенька, посмотреть на тебя он не мог. Он нарисован. Хотя, очень, очень прилично написано, да-с…
С этими словами дядюшка ободряюще кивнул племяннице, пожелал всем спокойного сна и вышел. Николай, естественно, отправился проводить Марию, Звягин же, выходя последним, обернулся зачем-то на пороге и пристально посмотрел последний на сегодня раз все туда же. Потом поджал губы.
-Что ж, утро вечера мудренее. Верно?
Джентльмен ничего не отвечал, а Олег по непонятной причине пятясь подался прочь.
Повернись он спиной, он слишком явственно ощутил бы насмешливый прищуренный взгляд.
4.
Пришло утро, влекомое приветливым солнышком – и просветлело все вокруг, словно больше стало воздуха, в котором незаметно растворились и разговоры вчерашние, и страхи беспричинные, и чертовщина всякая, не дающая уснуть…
О том, как спалось, не разговаривали по молчаливому всеобщему согласию. (Хотя и странно – утро на даче, самое время поговорить о том, как сладко спится, как легко дышится на природе, вдали от каменного городского мешка, как легко и славно все…)
Впрочем, тягостный груз прошедшего вечера постепенно становился зыбким, расплывался и исчезал в окружающей прелести. К тому же выяснилось – и как Олег упустил это при первом осмотре? – что второй этаж, помимо спален, располагал так же и славной открытой террасой, выход на которую соседствовал с дверью последней опочивальни. Терраса эта имела крышу, но не имела стен, кои заменялись изящными каменными перилами в виде бутылкообразных мини-колонн, накрытых широким (в локоть) парапетом. К тому же, находилось здесь весьма располагающее к полудреме низкое кресло с высокой, далеко откинутой назад спинкой. В таких креслах сиживали в хорошую погоду на воздухе тургеневские помещики, покуривая трубки в три четверти метра длиной…
Место это очень понравилось Олегу – и не только потому, что чувствовал он себя невыспавшимся. (О том говорили красноречиво и без признаний усталые глаза.) А потому, что была в характере нашего философа не бросающаяся в глаза грань – а именно, любовь к такому вот приспособленному к размышлениям сидению на досуге, с папиросой в одной руке и фужером коньку под другой. И чтобы шелестела листва, и овевал легкий ветерок, и не громыхали поблизости гадящие автомобили, и не резал слух противный извозчичий голос: «А вот кому… Подкатим с ветерком…»
Могут же быть у человека маленькие слабости?
К тому же, необходимо здесь указать, что случались в жизни Звягина подобные благостные моменты довольно редко, а посему ни в коем случае не являлись привычкой, а были исключительно отдушиной в насыщенных лекциями и научными изысканиями буднях.
Итак, Олег томно покуривал уже на террасе, полулежа в удобном кресле и не забывая время от времени пригубить согретый ладонью коньяк из пузатого фужера-тюльпана. Им овладело, наконец умиротворение, и бывшее единственной целью этого выезда за город, вкупе с расслаблением, столь проблематично выглядевшим накануне. Дремота незаметно утяжеляла его веки, истома овладевала членами и, с легкой улыбкой на усах он проводил взглядом две знакомые фигуры, неспешно удалявшиеся за пределы его видения в саду. Он был очень рад за них – рад за сестру и старого университетского друга, нашедших, похоже, свою судьбу. Он думал об отце, сложившем голову на Шипке, о матери, буквально истаявшей в несколько лет после этого, оставив его столь рано – слишком рано! – единственным опекуном милой, бесконечно замечательной Машеньки. Вот бы порадовались они сейчас за свою дочь! Николай Святых, несмотря на молодость – все в мире относительно – человек серьезный, с положением и, без сомнения, превосходная партия для Марии. А некоторая левизна взглядов друга ничуть не смущала Олега – пусть его, это сейчас даже модно…
Пусть все у них получится, подумал Олег, пусть все у них будет хорошо. Он заздравно приподнял бокал и даже вполголоса проговорил: «Пусть все у нас получится!» После этого он вновь прикрыл глаза, ощущая себя замечательно в этот момент. Только сейчас он поверил в то, что поездка удалась. Определенно удалась. «Может, и хорошо, что приехали именно сюда, в этот дом…»
Вот только дядюшка… Далась ему вся эта чертовщина! Ерунда, ей-Богу… Надо ж было создать такое настроение за столом?! Впрочем, и сам он тоже хорош. Кто разговор поддержал? «Жан Клеман…» Блеснул эрудицией! Надо было обрезать эту тему сразу, да и все. И началось – то тени по углам бродят, то картина оживает… С коньяком-то – чего ж не ожить! Однако, он вспомнил насмешливый прищур глаз средневекового господина на картине и дремоту его как рукой сняло. Даже сердце забилось как-то гулко и быстро… Он затянулся и с силой выдохнул дым. Ерунда, ей-Богу. Вот осенний семестр закончится, собраться с Марией – и за границу, на воды…
А дядюшка – дядюшка теперь в библиотеке. Зарылся, небось, по локоть в старину, которой заставлены все книжные полки – все ищет чего-то…
Он улыбнулся и расслабился. Пусть его ищет…
Федор Сергеевич заворожено перевел взгляд с одной книжной полки на другую и, достав платок, промокнул им обширный лоб. Наконец-то! Наконец-то он здесь, и может спокойно, без суеты, оглядеться в этом обширном собрании раритетов. В том, что это именно такое собрание, ТО САМОЕ собрание, он не сомневался ни единой минуты. В противном случае, был бы он тут сейчас? И Олег, и Маша, безусловно, совершенно замечательные молодые люди, ему, старому грибу (излишне самокритично, пожалуй) всегда приятно с ними общаться, природа опять-таки, но… Положа руку на сердце, есть у Федора Сергеевича и более интересные собеседники – в смысле общности интересов и отсутствия скептицизма того рода, что так явно был продемонстрирован вчера за ужином. Ну, да Бог с ним, все это так привычно, все это такая мелочь, на какую и внимание обращать отвык Федор Сергеевич. Тем более, что наградой за смирение станет столь долго лелеемое проникновение в эту библиотеку…
Ну, а уж если и утаил дядя от племянника с племянницей истинные причины своего приезда сюда – он ведь и не помешает никому своими изысканиями, верно?
Странное дело – думалось Федору Сергеевичу теперь здесь, на пороге библиотеки. Сколько лет слухи о скрытых здесь поистине сенсационных манускриптах гнали сюда исследователей запредельного со всей России – все они, неизменно, из года в год, получали от ворот поворот. И еще как получали, бывало… Швардорф, владелец дома, сказывают, аж до великого князя дошел с просьбой отвадить от его дома одержимых мистиков. Мистики же оные успокаиваться никак не желали, и прав частной собственности на библиотеку признавать не хотели – не говоря уж о праве всякого человека на охрану собственного уклада жизни...
Неизвестно, вмешательство ли брата императора помогло, или еще что (впрочем, у знающих людей никаких сомнений на этот счет нет), только все попытки достучаться, допроситься, умолить, подкупить, проникнуть – а то и попросту вломиться – закончились несколько лет назад. И при весьма многозначительных обстоятельствах…
Федор Сергеевич снова промокнул лоб и зачем-то оглянулся. Да… Как-то совсем необязательно ушли из жизни трое самых рьяных искателей наследия старинных магов в чужой библиотеке – совсем необязательно… Это ведь только пропечатать ловко было в газете: трагически погиб, мол, при проведении опытов в своей лаборатории. А куда подевались некоторые внутренние органы, позвольте спросить, а?
И никакие это не слухи.
Федор Сергеевич остановился у самого дальнего стеллажа и принялся внимательно изучать корешки книг.
Последней каплей стало, конечно, исчезновение этой Оливии. Каким-то образом ей удалось сюда попасть, более того, ее даже, будто бы, ждали… Попасть-то попала, а вот где она теперь – кто скажет? После того случая даже отчаянные перестали Шварцдорфа донимать…
И тут – будьте любезны. Сдается дача! И никаких проблем. Чего-то Федор Сергеевич во всем этом недопонимал. Как-то нелогично все это было. И думалось даже – вывез немчура, небось, библиотеку-то, голые стены оставил, дачу… А библиотека – вот она. Вся ли? Вся - не вся, но, порыться тут явно есть в чем.
А она-то, Оливия… Она ведь по Клеману специалистка, именно. Мыслимое и немыслимое о нем собрала, даже, поговаривают, в образ его вживалась – насколько это, конечно, возможно для женщины войти в образ мужчины. Когда Олег за ужином упомянул великого магистра Жана, Федор Сергеевич чуть не поперхнулся. Впрочем, племянник, судя по всему, ни на что не намекал. Просто решил показать, что тоже не лыком шит, знаем, мол, читали – ничего толкового в том не нашли. Бить врага на его территории, так сказать… Ну, что тут скажешь, ей-Богу? Только улыбаться остается, больше ничего. Вот если раскопает он тут что-нибудь особенное, отыщет, предположим, след того же Клемана, вот тогда…
Он вытащил несколько пыльных фолиантов и положил их аккуратной стопкой на стол. Зачем он это делает, он не знал – может быть, просто проверял, есть ли второй ряд книг за первым. Второй ряд был, и один из корешков сразу же чем-то приковал его внимание – он потянулся к нему рукой… И замер, завороженный, не понимая, то ли почудилось ему, то ли правда, что толстенный том, по полному впечатлению, сам очутился в руках Федора Сергеевича. Очевидно, сам же он и раскрылся на титульном листе, имевшем одну лишь знакомую надпись.
«Tout vient a point a celui qui sait attendre.»
Парк был прекрасен. Нет, не ухоженностью какой бы то ни было, не строгой продуманностью, не редкими растениями – за ним, безусловно никто не следил долгие годы. Он был абсолютно заброшен. Остатки былой планировки придавали этому буйству некую стройность – и все же, теперь это был словно кусочек настоящего леса. Леса, в котором виднелись невесть когда мощеные, а теперь заросшие травами дорожки, зеленые потрескавшиеся остатки фонтанов, замшелые пруды и даже скамейки. Неведомые стелящиеся растения зеленым ковром обтянули ограды; одичавшие клумбы пестрели совершенно невероятным сочетанием цветов; фантастической раскраски репейники в рост человека угрожающе раскачивались тут и там, и привлекая, и отпугивая; зеленые лопухи величиной с порядочный поднос облюбовали все закутки и толпились там, величаво реагируя на дуновения ветерка.
Мария украдкой обернулась и, заметив помахавшего ей рукой с террасы дома брата, тут же наклонила голову, пряча румянец на щеках. И чего он шпионит? Ишь, куда забрался… Идем себе спокойно, гуляем, разговариваем – ах, как это чудесно, что Николай (Коля) нашел время приехать! Ей казалось почему-то, что никто-никто никогда не понимал ее так хорошо, как он, и ни с кем ни с кем ей не было так легко и удобно гулять, разговаривать… Даже молчать.
-Да, - проговорил, меж тем, Святых, - парк этот был хорош лет тридцать назад.
От Николая не укрылись оглядывания Марии и он потихонечку улыбнулся. Какая славная, милая девушка! Машенька…
-Ах, что вы, Николай Александрович! Мне как раз кажется, что теперь он особенно прекрасен! Когда человек не режет его ветви, не разметает его листья, не рвет его травы… Теперь в нем столько гармонии, природной естественности, настоящей красоты! Вам не кажется?
Святых ласково посмотрел на свою спутницу. В этот момент они, будто невзначай, скрылись из поля зрения Олега за буйным кустарником.
-Да, теперь мне пришло это в голову… И чего мы, люди, воображаем себе, что способны изобрести нечто более правильное и прекрасное, чем это уже сделано до нас природой?
Маша счастливо кивнула, потом, не удержавшись, засмеялась и шаловливо махнула рукой по веткам. (Олег все равно не видит.) «Господи, как хорошо…»
-Да-да! – продолжал Святых, любуясь откровенно счастливой Марией. – И даже эти, столь очевидные, следы пребывания здесь человека кажутся весьма уместными – потому, что они уже покрылись налетом времени. Мне кажется, тут можно сколько угодно бродить, открывая все новые и новые человеческой деятельности… Вот посмотрите, до чего живописно! Право, вчера мы все слишком поддались мрачности гостиной.
С этими словами он увлек ее дальше в «чащу» кустарника, где представилась вдруг их взглядам потрескавшаяся, наполовину ушедшая в землю, каменная скамья с большой трещиной на сидении. В трещине этой, давно наполнившейся землей, зеленели травинки и, словно чудо, благоухал неведомый розовый полевой цветочек. Со всех сторон скамья окружалась буйнотравием, склонялись на нее листья, и какой-то лопух очень удобно пристроил свой мясистый лист на досягаемую для него спинку.
-Ах, как же я с вами согласна! Даже спалось неспокойно… А утром открываю глаза – рядом со мной, на подушке, солнечный зайчик! И все как рукой сняло!
Мария и сама засветилась вся, как солнечный зайчик. Святых согласно покивал, улыбаясь.
-Люди считают ночь и темноту спутниками нечистой силы. Мы боимся тьмы так же, как и наши далекие предки, разводившие огонь перед входом в пещеру. А солнечный свет действует на нас благотворно. Мы как бабочки, что кружат и порхают над цветами при летнем солнышке, но исчезают с осенней тьмой.
-Все Божьи твари тянутся к свету. – Мария тихонько погладила нежные лепестки цветка на кусте. – И звери, и птицы, и люди, и даже гады, что выползают погреться под лучами солнца.
Вместо цветка ей вдруг привиделась оскаленная змеиная пасть и она вздрогнула, на секунду прижавшись к Николаю.
-Что с вами, Маша?
Она улыбнулась.
-Да нет, просто представила себе… Да Бог с ним!
Вот тут она определенно припомнила со всей отчетливостью, как проснулась ночью от холодного прикосновения, мимолетного и мрачного, словно дыхание могилы. И как долго она лежала, вслушиваясь в тишину, и слышала лишь поскрипывание деревьев в саду да биение сердца. А потом внизу, в гостиной, пробили часы…
-Интересно, - задумчиво произнес Николай, - может, вот так же когда-то исследователи иных планет будут идти по какому-нибудь марсианскому парку и открывать свидетельства прошлой разумной жизни…
-Прошлой? Почему?
-Так загадочней, - усмехнулся Святых. – Да и интересней, по-моему. А то повстречаешь там живущих марсиан – и объясняйся с ними, кто, да почему…
-Какой вы интересный!…
Она порхнула белой бабочкой, подпевая себе «пам-па-пам» – и, конечно же, запачкалась зеленью, не заметив того (не желая замечать).
-Как это все странно…
Николай вынул папиросу и осведомился:
-Что именно?
Мария склонила голову к плечу и зачем-то потрогала листок низкого дерева.
-Ну, все это… Сейчас так все хорошо, что даже не верится – вчера мне было так страшно…
-Ах, вы об этом…
-Вы знаете, Николай… Александрович, мне всю ночь снился этот страшный человек.
-Страшный? Да полноте, Машенька! Чего же в нем страшного?
-Как он посмотрел на меня… Мне показалось, я окаменею. Нет-нет, не смейтесь, и не шутите надо мной, я… Я поняла вдруг, как все мы можем быть беззащитны! – Она расширенными глазами посмотрела вокруг. – Перед лицом сил, в действия которых не вольны вмешиваться…
Святых глубоко затянулся и повел головой, подыскивая ответ. Становилось все жарче – даже нет, душнее.
-Гроза, очевидно, будет… Мне трудно вам это все объяснить, я сам ничего такого не видел, но… Понимаете, тихая обстановка, уют, полумрак, вино гуляет по мыслям, полное расслабление… Тут достаточно шевельнуться одному огоньку свечи, и все словно… Шевельнется тоже, понимаете? Тем более, картина расположена не очень удачно, она как бы остается все время в тени, по ней лишь бегают отблески, блики… Я думаю, вы подметили как раз такой момент.
Мария благосклонно слушала, все так же теребя листок, потом вдруг взяла Святых под руку.
-Пойдемте дальше.
Некоторое время, в течение которого Николай пытался определить, убедил ли он Машу, они потихоньку шли по еле угадывавшейся аллее.
-Как же так, Николай, - вдруг совершенно серьезно сказала Мария (Святых с удовлетворением отметил пропажу отчества, за что безуспешно боролся вот уже пару лет), - ведь когда мы приехали, он смотрел в пол.
Ветер совершенно стих. Духота наваливалась липкой ватной плитой.
-В пол?.. Гм, это… Это довольно странно. Вы уверены?
Она только улыбнулась. Какое приключение! Ксения и Кристина лопнут от зависти…
Святых в растерянности передвигал ноги. Ну, вот что тут скажешь? Спорить? Глупо. Доказывать очевидные всякому разумному человеку вещи? Еще глупее. Ох, Федор Сергеевич, Федор Сергеевич… Надо ж было этому юному, чистому созданию так мозги запутать! Живые картины мерещатся… И вдруг его отчего-то кинуло в холодный пот. Он вдруг отчетливо вспомнил выражение лица Олега, не сводившего безумного взгляда с картины… Нет, так недолго и самому заразиться этой ерундой…
-Вы знаете, Машенька… - он повернулся к своей спутнице и замер.
Она остановилась, глядя куда-то перед собой, бледная как мел, будто прислушиваясь. Николай, не замечая сам, что делает, напрочь сорвал рукой давно душивший его воротничок.
-Коля! – она схватила его за руку, все так же глядя в никуда. – Вы ничего не чувствуете?
Все остановилось. Стихли звуки, не проникая сквозь вату, заткнувшую уши; назойливые насекомые, еще только что донимавшие кожу, исчезли все до единого; само движение воздуха прекратилось, и легким стало трудно наполняться. Только нарастал где-то внутри головы тонкий звенящий звук.
Федор Сергеевич, не мигая, уставился на книгу. Пот градом катился по его щекам, рубашка на спине промокла насквозь и сковала движения, руки дрожали мелкой дрожью – да все тело его тряслось, не переставая. Да, в этом не может быть никакого сомнения – эта гравюра была точной копией картины в гостиной. То же кресло, тот же интерьер, тот же изящный господин… Вот только смотрит он здесь – глаза в глаза – и ни тени расслабленности в нем, ни тени задумчивости…
-Это что же… Что это?…
Но, ясно уже было давно ему, «что это». Он уже прочел подпись под гравюрой, затейливую, в духе древних времен, но, прекрасно читаемую и понятную. «Gean Clement, l’homme de beacoup de merite, chevalier sans peur et sans reproche, bonne amie des grand roi Charle.»**
-О, господи… - пробормотал незадачливый дядюшка и отшатнулся.
Как долго он мечтал об этом, как стремился к тому! Почему же теперь не переполняет его счастье? Почему неведомые ледяные клещи сдавливают затылок? А редкие волосы шевелятся на голове…
«Книга, безусловно, подлинная… - зачем-то подумалось ему в этот момент. – Кожа, переплет, рукописная каллиграфия… И как сохранилась!…»
Толстые страницы переворачивались, словно сами по себе. Таблицы, графики, чертежи, пояснения к ним… Как во сне, не отдавая себе отчета, Федор Сергеевич пожирал глазами написанное, проговаривая все вслух. Неужели это подлинные изыски великого мага? Боже, неужели это тот самый, главный его труд? Неужели это оно?
Он дошел уже до страницы, где изображен был схематически человек, все его главные органы вынесены, увеличены и подписаны, соединяясь стрелками, венчал же все это краткий тезис: «Notre corps est une machine a vivre.»***
И тут ему стало страшно. Молнией сверкнуло в голове все, что он знал об этом человеке, все, что говорилось о нем, что домысливалось, что передавалось шепотом… И жуткие догадки забрезжили в воспаленном мозгу. «Бежать. Бежать отсюда, бросить все, молодежь в охапку – и вон, без остановки…»
Впрочем, мысли эти сверкнули мимолетными искорками на ветру, не оставившими и следа, в то время как мозг его все более заполнялся изображением с очередной гравюры. И ясно стало, что это все тот же джентльмен с картины, только обстановка более не нужна ему, здесь было только лицо и пристально глядящие прямо в душу дьявольские глаза. И черты этого лица словно стали проступать отчетливей, существенней, словно и не изображение это было, а настоящий, живой человек за некой стеклянной ширмой… Подпись имелась и под этой гравюрой, и Федор Сергеевич изо всех сил старался не читать её, вот только губы его непрерывно шевелились. «Песчинки в вечном движении, ночь, день… Времени бег не дерзай замедлить… Нет, не так, скорее кто дерзнет… Только здесь, только теперь… Господи!.. Чернеет камень и тают воды, сторож уснул и замер огонь, время стой… Только здесь, только теперь пространство и время сольются, пройдена грань… Боже ж ты мой!.. Сила дана тебе, встань и иди!..»
Наконец, ему удалось оторваться от проклятой книги, и он попятился к двери на непослушных ногах, но, не добрался до спасительного выхода. Неведомая сила сплотилась за его спиной, неумолимо токая обратно. Он стал упираться, пытаться развернуться, замахал руками в поисках удобного рычага – хоть бы за что ухватиться! – тщетно. Слишком велика была библиотека, слишком далеко было ему до стеллажей, до дверной ручки…
-Нне-не-не… Не хочу, я не хочу…
Его натурально тащило по полу к раскрытым формулам.
-Помогите! – закричал он, но выдавил из себя лишь жалкий писк. – На помощь!.. Олег…
Его швырнуло грудью о край стола, а глаза, помимо воли, воткнулись взглядом в раскрытые листы.
-Нет! Нет! – беззвучно вопил Федор Сергеевич, пытаясь закрыть изменившие ему очи. – Не хочу, я не буду…
Все было бесполезно. Он не властен был уже ни над собой, ни над происходящим ужасом. Наконец, чувствуя, как вздулись до крайней степени вены на лбу, он прохрипел в отчаянии:
-Ты просто хочешь жрать… Кто-нибудь… - и, рыдая, принялся читать вслух. Разум его не понимал и не принимал уже ничего. Четкие и звонкие слова, перемежаясь с глухими, но, такими же красивыми, образовывали стройные фразы – совершенно непонятные, однако завораживающие своей абсолютной красотой и гармоничностью. Фразы эти составляли предложения, предложения – абзацы, все в такт неведомому ритмичному мотиву, ни разу не сбившись, двигаясь по нарастающей. Это был настоящий танец звуков, без лишних движений, все подчинено единой гармонии. Это был мозаичный прямоугольник одного цвета, собираемый последовательно, слово за словом – сначала стороны, затем, в шахматном порядке по кругу, клетка за клеткой, клетка за клеткой, потом клетки между клетками… А когда ложилась на место последняя, центральная клетка, Федор Сергеевич был уже просто механически читающим роботом.
Буквы и звуки
Цифры и числа
Сладкие муки
Поиска смысла
Каждому слову
Четкое место
Вот и готова
Музыка жеста
Слабому – мука
Глупому – страсть
Прочим – наука
МУДРОМУ – ВЛАСТЬ.
Словно какой-то пузырь лопнул в голове у Федора Сергеевича и воцарилась глухая, ватная тишина. В этой тишине он медленно повернулся к двери, глаза его вылезли из орбит, а руки попытались заслонить лицо…
5,
Олег вздрогнул и пробудился от сна, в который как-то незаметно ушел, сидючи на своей террасе. «Гром, что ли был, или показалось мне…» Духота и тишина властвовали миром. Одежда набухла от пота, все тело было липким от испарины, а во рту поселилась горькая сухость. Звягин поспешил смыть ее остатками коньяка из бокала под левой рукой и поморщился от неприятности соприкосновений мокрой одежды с распаренным, влажным телом. «Вот разоспался-то! А дело-то, похоже, к грозе идет… Оно и хорошо, может, посвежеет…» Он встал, потянулся всем естеством и вгляделся в сад. Там никого не было заметно. Лишь явственно погустели, потемнели все краски, и ни единый листок, ни единая травинка не шевелились. «Ох, и духота… Пойти, дядюшку проведать, что ли? А голубки, небось, спрятались себе где-нибудь, и воркуют… Вот и славно».
Он, не торопясь, прошел мимо дверей спален, спустился по лестнице и вразвалочку пошел в сторону библиотеки. При этом он несколько раз повертел головой из стороны в сторону, и даже помотал ею, не понимая, от чего вдруг так сильно заложило уши. «Перепад давления, - наконец, решил он. – Точно, быть грозе». Однако же, чувство непонятной тревоги вползло к нему в душу и, не зная от чего, Олег прибавил шагу.
Он завернул по коридору туда, где располагалась библиотека и тут же замер, оцепенев. Темная, страшная лужа виднелась неподалеку от двери, в воздухе ощутимо повис тошнотворно-металлический запах, а на языке сразу же обозначился привкус крови.
-Это что же такое? – в голос хрипло обратился Звягин сам к себе и шагнул к двери. – Дядя, ты здесь?
Он взялся за дверную ручку и, прежде, чем проем раскрылся, ощутил под рукой все ту же липкую влажность крови.
-О, Боже! - он отшатнулся, но, тут же ринулся внутрь, в библиотеку. Сначала он ничего не понял, ибо теперь не только плохо слышал, но и плохо видел – словно в зыбкой серой пелене, обволакивающей и скрадывающей все. Олег сделал несколько неуверенных шагов к окну… И закричал. Крик его, едва слышный, услышан был им самим словно издалека, словно отзвук какого-то далекого события.
Там, на окне, в самом верху, у потолка, висел на бархатном шнуре, замотанном вокруг шеи, Федор Сергеевич, склонив голову к самому плечу и вытащив из страдальческого рта мертвый язык. Нереальность, невозможность этого зрелища пригвоздила Олега к месту, руки и ноги его отказывались служить, тело сотрясла крупная дрожь. «Боже правый…» Наконец, он смог пошевелиться и отступил назад. Шаг, другой… Спина его уперлась во что-то и он, сам не свой, неловко обернулся.
То был глобус. Огромный, изумительный глобус – видимо, от толчка земной шар медленно вращался, весь в бурых потеках запекшейся крови. И повернулся, а вместе с ним и то, что насажено было на выступающую из Северного полюса земную ось – головой Николая Святых. Мертвое несчастное лицо последнего, несущее след невыразимой муки, стало прямо перед Олегом. Глаза мертвеца были закрыты.
Земля стала уходить из-под ног Звягина. Волосы поднялись у него на затылке, он попытался бросить свое тело прочь, в сторону – бежать отсюда – но, непослушное это тело споткнулось обо что-то ватными ногами и, буквально, рухнуло оземь. Тогда он пополз, извиваясь всем телом, слыша, как рушится где-то за ним земной шар. Какой-то круглый предмет с глухим рокотом прокатился сбоку, обогнав Олега, и остановился прямо перед его лицом, словно заглянув в него, явив все ту же отрезанную голову с открытым теперь от сотрясения остекленевшим взглядом. Голова на несколько секунд встретилась взглядом с расширенными зрачками Олега, после чего, словно устав, она опустила веки.
-Ааахр-р…
Рыча и воя от ужаса, Звягин совладал-таки с собой и на четвереньках бросился вон, блестя белками остановившихся глаз. «Господи, помоги… Помоги мне, Господи…» Вот она, наконец, и дверь, прочь отсюда… И тут неудержимая рвота исторглась из его нутра, он отплевался и на миг остановился, уткнувшись лбом в косяк. Крупная дрожь подламывала колени, ему пришлось всем весом навалиться на ручку двери, и только тогда он смог вырваться из этого кошмара. Маша, Маша – стучало в голове. Он с силой оттолкнулся от стены и побежал. Ноги его тут же поехали вперед в полузастывшей луже крови, оставляя позади тело, равновесие нарушилось и, в полном соответствии с законами тяготения, его затылок через секунду встретился с полом.
Звягин со стоном разлепил глаза и, морщась, со стоном же, приподнялся на локте. Ему показалось, что он поднялся тотчас же. Огромная, острая боль угнездилась в его голове, та словно старалась расколоться, разорваться изнутри. Что-то стрельнуло в его позвоночнике, когда он умудрился-таки подняться на ноги. «Что это было…» И вдруг он выпрямился. Жуткие мертвецы снова встали перед ним, и его затрясло крупной дрожью. Всего этого просто не может быть, никак и никогда! Дядя, Николай… И, что-то еще – то, что грызет и мучает изнутри. «Господи, Маша!..» С протяжным звоном голова его прояснилась, он вдруг увидел предметы вокруг себя, словно плывущие в душной, липкой тишине.
-Сестра? Ах, да, конечно, сестра… Мария! А она осталась где-то там одна… Где же, интересно? Впрочем, что за вздор… Конечно же, она тоже уже мертва, как и все… Как и все мы! Ха… - он, вроде бы, рассмеялся, но тут же поперхнулся кашлем. – Да… И Коля мертв, и дядя… И я…
Он глянул на перепачканные кровью руки, медленно и бездумно стал вытирать их об себя, и взгляд его, мутный и бессмысленный, несколько очистился. Олега качнуло в сторону, он уперся вытянутой рукой в стену, от нее же оттолкнулся и побежал по коридору. Вернее, это ему казалось, что он бежит… А еще неожиданно всплыли в его мозгу и закрепились два слова: Jean Clement.
-Маша! – не своим голосом хрипел Звягин по дороге и странные отзвуки возвращались к нему в ватном воздухе. Теперь он почти полностью осознавал мир, и проклинал себя за то, что смог позабыть о сестре, оставленной в одиночестве где-то посреди этого кошмара. Он метался по коридору, вламываясь в комнаты и громко взывая к Марии, но непонятным образом беспрерывно оставался словно на одном месте, как белка в колесе, в замкнутом круге. Внутри же, в глубине его души, зародилось и стало расти, подобно пузырю, странное и неизведанное чувство, распознать которое Звягин даже и не пытался. Лишь тогда, когда оно достигло положенного ему предела и оформилось – и, стало быть, пришло время разорвать замкнутый круг, - он понял, что это. ПРИЗЫВ.
Не в силах сопротивляться, обернутый мутным колдовским туманом, Олег послушно протянул руки и широко распахнул двери гостиной.
Стояла призрачная, глухая тишина. Как зачарованный, Звягин стоял на пороге зала. Пять чувств покинули его, он был и здесь, и нет, словно растворившись в пространстве. Легонько струился солнечный свет сквозь дырочки в занавесях, ни единый звук не нарушал покоя. Прямо перед ним, в кресле, недвижимо выпрямившись, сидела Мария, чопорно и строго глядя перед собой. Мария? Олег несмело двинулся к ней на негнущихся, и, в то же время, ватных ногах. Она безмолвствовала. Все в том же тумане он приблизился, уже не задумываясь ни о чем. Непослушной рукой он чуть тронул её за плечо. Не издав ни звука, ни единой черточкой не пошевелившись, Мария, надменная и застывшая, мягко повалилась набок, словно восковая кукла.
Несчастный Звягин завыл, обратя голову к потолку. Серая пелена в его глазах сменилась на кровавую, слаженный ход мыслей в голове сломался и спасительное безумие приняло его в свои объятия. Судорожно и бессвязно вскрикивая, он проковылял по гостиной, не задержавшись у большого зеркала, отразившего седого, всклокоченного старика с мутным взглядом и прекратил свое движение лишь у картины.
Картина была пуста.
Нет, там по-прежнему сохранялся все тот же интерьер, все так же стояло прекрасное кресло – вот только в кресле этом не сидел теперь никто.
Взгляд безумца на время прояснился.
-Ага! – прокаркал бывший Олег Звягин, ухмыляясь и беспрерывно вытирая ладонью рот. – Мы, значит, погулять пошли, да? Проветриться?
Шатаясь, он огляделся и, с безразличным видом принял в руку подсвечник.
-А ежели мы теперь вернемся – а тут бац! – и некуда, а? Тогда что будет?
И он занес подсвечник над головой, метя в центр живописного полотна.
Что-то случилось в этот момент в гостиной. Что-то взорвалось с резким хлопком и яркой вспышкой, очистившей все – и воздух вдыхаемый, и воздух видимый. Вмиг просветлело и похолодало. Ледяной ветер прошелся по помещению и с треском выдавил наружу оконные стекла. Темная фигура встала позади седого шутника и распростерла над его головой руки. Но, подсвечник даже не дрогнул в руке.
-Не сметь! Повернись ко мне, ничтожный червь!
А несчастный безумец хихикнул, нимало не заботясь бесконечной силой магии слов, которая, похоже, никак на него не действовала.
-А тут и некуда!.. ха-ха…
-НЕ СМЕЕЕ-Е-ЕТЬ!!!
С каким-то жутким звуком туго натянутое полотно лопнуло, яркие молнии брызнули из черного провала холста во все стороны, следом за ними повалил черный дым, выносящий с собою будто бы раскаты некоего глубинного, неземного хохота.
-Ну что, явился? И как тебе это? – Звягин выронил подсвечник и обеими руками обрушил на пол раму, которая с артиллерийским грохотом раскололась. – Возьмёшь меня? Ха-ха-ха! И останемся! Вместе! Здесь!
Страшный вой вознесся к небесам. То был нечеловеческий, жуткий звук: и вопль отчаяния, и крик бессильной злобы, и дикий рев ненависти, и плач, и скрежет зубовный.
Земля содрогнулась. Черная туча сгустилась над проклятой усадьбой. Она клубилась, набухая, вбирая в себя все новые и новые порции невесть откуда возникающих серых облаков, пока не приняла вид совершеннейшей горы. Тогда из нее вырвалась молния и ударила прямо в крышу дома. Затем вторая, третья… Чудовищный взрыв потряс округу, но, ничего не разлетелось по сторонам. Дом просто рухнул под себя, измельченный, измолотый молниями в мелкую крошку, а все, что могло гореть, пылало быстрым жарким пламенем всех цветов радуги.
Наконец, все кончилось. И, когда ливень все-таки случился, ему нечего было тушить. Он лишь смыл и разгладил все то, что осталось на том месте, где только что высился, не радуя глаз чужеземными мрачными и торжественными формами, ДОМ.
«Que le bon dieu vous soutienne…» - Да поддержит вас бог.
«Gean Clement, l’homme de beacoup de merite, chevalier sans peur et sans reproche, bonne amie des grand roi Charle.»** - Жан Клеман, человек больших достоинств, благородный рыцарь, большой друг великого короля Крла.
«Notre corps est une machine a vivre.» - Тело человека есть всего лишь механизм.