Как бесславен этот промежуток -
Первая ступень небытия,
Когда жизни стало не до шуток,
Когда шкура ближе всех - своя.
(Из Колымских тетрадей Варлама Шаламова)
Заставил задуматься один вопрос в Живом Журнале - "Боролись ли вы когда-нибудь за свою жизнь?"
и вызвал вдруг лавину следующих:
Бороться в смысле - драться? На войне, в рукопашной, в тылу - с подонками?
Бороться лично за свою жизнь или - защищая страну и себя?
Бороться за жизнь с болезнью или в чрезвычайных обстоятельствах?
Уверена, что вопрос обращен к тем, кто сегодня смог победить! Не говорю - "выжить", ибо думаю, что автор вопроса имел ввиду борьбу за жизнь без потери чести и достоинства. Ведь именно так должно быть всегда - побеждает тот, для кого Честь выше Жизни! (Когда выбирают между кошельком и жизнью, деньгами жертвуют практически все! А если выбор круче - между Честью и Жизнью, лишь немногие выбирают первую...)
Долго не могла понять, почему тема истории христианства, Голгофы занимает в "Факультете ненужных вещей" Юрия Домбровского центральное место. Не отождествляю только героя романа с Иисусом Христом, как многие критики, но - все поколение наших отцов и дедов!
Одна их часть стояла насмерть на фронтах Великой войны, другая - распинывалась ГУЛАГом: они спасали нас, принимая огонь на себя...
И - победили в борьбе за жизнь! Свою и нашу.
А что мы? Боремся ли, защищая что-то, кроме своей собственной жизни? Да и боремся ли вообще, отдаваясь безвольно нытью и порокам и расширяя с невероятной скоростью периметры кладбищенских оград!
Не очень хорошо нам живется, но ведь - не под бомбами, не за колючей проволокой?! Ведь появились возможности...
Но, как и до 1953 года, каждый из нас сегодня самостоятельно делает выбор...
И звучать набатом должен главный для россиян вопрос: Что помогало Им, попавшим под сталинский террор, оставаться людьми даже в положении рабов и рабочей скотины?
Отвечает Варлам Шаламов:
...И каждый вечер, в удивленье, ...Твое спасительное слово,
Что до сих пор еще живой, Простор душевной чистоты,
Я повторял стихотворенья Где строчка каждая - основа,
И снова слышал голос твой. Опора жизни и мечты.
И я шептал их, как молитвы, Вот потому-то средь притворства
Их почитал живой водой, И растлевающего зла
И образком, хранящим в битве, И сердце все еще не черство,
И путеводною звездой. И кровь моя еще тепла.
(В. Шаламов. Поэту. Колымские тетради. )
И еще - Варлам Шаламов: "...Я знаю, что у каждого человека здесь было свое самое последнее, самое важное - то, что помогало жить, цепляться за жизнь, которую так настойчиво и упорно у него отнимали. ...Моим спасительным последним были стихи, чужие любимые стихи, которые удивительным образом помнились там, где все остальное было давно забыто, выброшено, изгнано из памяти."
(В. Шаламов. Рассказ "Выходной день")
Оставаться людьми помогало, конечно, и собственное творчество. Огромное количество стихов В. Шаламова из "Колымских тетрадей" помечены записями: "Стихотворение написано на Колыме...", "Стихотворение написано на ключе Дусканья, на Дальнем Севере...", "Написано в поселке Барагон, близ Оймякона... в шестидесятиградусный мороз..."
Отвечает Нина Гаген-Торн, узница Севвостлага:
"Мы в лагерях были как доски после кораблекрушения. Единственным сигналом, который мы могли оставлять, были стихи".
Отвечает Эмиль Золя:
"Вне поэзии нет спасения".
Отвечает Виктор Франкл, австрийский психолог, узник Освенцима и Дахау:
"...В концлагере же люди жили в царстве смерти, духовная жизнь заключенного укрепляла его, помогала ему адаптироваться и тем самым в существенной степени повышала его шансы выжить".
Отвечает Федор Михайлович Достоевский:
"Мир красотой спасется"...
Наша Колыма долгие годы считалась символом ГУЛАГа. - в смысле холодов, изоляции и смертности. Александр Солженицын назвал ее "полюсои лютости".
Но кроме как в поэтических строчках лагерных сидельцев, не встречала нигде мысли о том, что и природа Севера с ее невероятной красотой открыто поддерживала узников, была (по В. Шаламову) "леченьем от одиночества ночей":
Тому, кто выпросил, кто видел
Ее пророческие сны,
Людские боли и обиды
Бывают вовсе не страшны.
(В. Шаламов. Возвращение. Колымские тетради.)
И кроме активной духовной жизни очень важным был еще, конечно, и настрой людей выстоять, чтобы рассказать нам, Как Это Было.
Юрий Домбровский в приложении к своему роману "Факультет ненужных вещей" : "Почему я одиннадцать лет сидел за этой толстой рукописью. Тут все очень просто - не написать ее я никак не мог... Идет суд.
Я обязан выступить на нем".
Но задолго до этого, еще до своих многочисленных лагерных отсидок он определился в главном: не признаваться в том, чего не совершал,
- чтобы на свободе (если выйдет) быть спокойным, что в руках у палачей не осталось ничего, что может его "прихлопнуть железкой, как крысу" - лишить чести и достоинства;
- чтобы после смерти (если не выйдет) не бояться суда потомков: "Потомство - строгий судья! И вот этого-то судью я боюсь по-настоящему!"...