Это было в 19.. году.
Мы всей семьёй поехали в село,где родился и вырос Григорий Савельевич.Поездка была не из лёгких.Вроде и недалеко:из Кишинёва-на юг Украины!Но прямой дороги не было. Добирались на перекладных
Харьков,его вокзал,оставил на меня неизгладимое впечатление на всю жизнь.
До сих пор помню,как одиннадцатилетней девочкой стою я под его огромными сводами
В Харькове мы должны были пересесть на местный поезд до Ахтырки,а там таленький автобус доставил нас на место назначения.Добрались мы уже затемно,но нас ждали.
И вот я вижу своего деда по отцовской линии.
Дед Савелий сразу понравился мне:высокого роста,с сединой в волосах.У него было удивительно просветлённое лицо.А говорил он как-то очень проникновенно.Он говорил по русски,но произношение было мягким.
Вот он сидит на широкой-родительской-кровати,рядом со своей маленькой,незаметной женой.
Над столом висят фотографии.Он подробно рассказывает о своих детях.
О сыне Василие.О сыне Иване:он в гимнастёрке и пилотке.В летней военной форме.
О том,как Иван служил.И как погиб.Он был танкист.
Уже поздно.Нас,детей отправляют на сеновал.Сеновал огромный.Мы с братом даже не видим друг друга,зарываясь в душистое сено.
2 день.Утром, спозаранку ,смотрим как его жена доит коровуСами рвёмся подоить...
А потом пьём парное молоко.
Дед Савелий уходит на работу:он работает пасечником в колхозном саду.Родители уходят навещать многочисленных родственников.
Мы остаёмся под присмотром мачехи Григория Савельевича,третьей жены деда Савелия.С нами ещё мальчик, чуть постарше нас. Его зовут Валет. "Но это название карты"- заметила я." Меня зовут Балентин",-уточнил он.
Вторая жена деда,из-за которой молодой Григорий Савельевич когда-то покинул родительский дом,уже умерла.
Он нравился мне, говорил по-русски, вплетая малороссийские слова. И произношение было таким мягким ,нежным.
Он носился по двору, заглядывая в свои, ему одному известные, тайники. Может, он не часто бывал у бабушки и теперь радовался предоставленной свободой
Может ,он пришёл с тайным поручением присматривать за нами и он был счастлив и горд.Но время шло. На маленьком дворике было тесно. Солнце высоко.
Тени нет. Спрятаться негде.
Хотелось пить.Перевалило далеко за полдень,хотелось есть.Меня удивляло,что нас не зовут обедать.Решила сама войти в дом и налить себе и брату стакан молока,оно ,стояло в сенях.
На пороге возникла сухонькая старушка в тёмном жупане,в тёмном платке с возгласом:гуляйте,гуляйте.И мы "гуляли"...
От голода у нас засосало под ложечкой.Я взмолилась:"Валет!Есть хочется!"
"Сейчас!" Он перемахнул через маленький забор,отделяюший дворик от фруктового сада,и стал трясти грушу.
Появилась сухонькая фигурка в дверях:нельзя.Валет послушно перепрыгнул назад во дворик. Старая,видимо, сидит у окошка и зорко следит,чтобы не дать нам есть.
Валет предложил пойти на ставок.Мы не знали,что такое ставок,что это заменит нам обед. И вот мы бредём по бездорожью,по выжженной солнцем стерне,под паляшими лучами солнца. С сердцебиением от голода и перенапряжения.
Валет бодро прыгая по высохшей траве,подбадривал нас:скоро дойдём,вот уже что-то виднеется на горизонте. Теперь,по прошествии многих лет,я вдруг вспомнила,что Валет частенько забегал в хату,не приглашая нас,и так же быстро выскакивал,чтобы мы не вздумали
последовать за ним. Он успевал выпить стакан молока.
Тёмное пятнышко оказалось развесистым дубом,мы замертво свалились под его спасительную тень,чтобы унять сердцебиение.Cтавок оказался небольшим водоёмом чуть больше обыкновенного колодца с родниковой водой, в нём уже плескалось много мальчишек,наслаждаясь
Подойти к нему было немыслимо: там не было места.
Накупавшись, все в один миг разбежались.Не помню, как мы добрались до дому, был ли стакан молока, или нас так и отправили голодными на сеновал: есть уже не хотелось. Мы с братом воспряли духом, услышав, что завтра идём на пасеку к деду.
Третий день. Рано утро радостно идём вслед за дедом и родителями по селу вдоль и поперёк многочисленных высоковольтных линий.На пасеке дед открывает один из ульев, мы видим соты, мёд источающее. Потом начинается "дегустация".Мы с братом сидим на лавке за огромным столом под навесом пасечного дома.Родители почтительно стоят в сторонке.Дед наливает на блюдечко несколько капель мёда, даёт нам ложки. У меня сразу запершило в горле липовый, сладкий,есть его было невозможно. Правда, дед тут же дал мне воды из под крана, но это мало помогало.
Мёд и виноград, надо, как я потом узнала, с чёрным хлебом,с чесноком или селёдкой. Фокус состоял в том, чтобы и угощая, не дать есть: мёд- то был колхозный, а дед- сторож при нём. Дед угощает :"Кушайте, кушайте, детки."Лицо его светится добротой. Мама тоже, стоя вдалеке, повторяет: "Кушайте, кушайте". Григорий Савельевич нервно двигает усами. Он один понимает, что происходит. Наверное, в детстве он частенько подвергался такой экзекуции:побывали журавли в гостях у лисицы.Снова нам с братом предстоит голодный день.Но воспряла духом,когда услышала, что вечером будет угощение у сестры Григория перед от"езда.
"Вот там и поедим,"-подумала я. Напрасные надежды. На столе была резиновая картошка и хлеб из жмыха: есть это было нельзя, но взрослые почему-то ели, закусывая водку солёными не с"едобными огурцами.
А утром тот же маленький, дребезжащий автобус довёз нас до Ахтырки, на местном поезде добрались до Харькова.
Я вздохнула с облегчением, оказавшись под его величественными сводами:Мало-Павловка осталась позади. Шёл пятидесятый год, но на селе ничего не изменилось: как в двадцатых годах Григорий Савельевич ушёл из дома, спасаясь от голода, так и мы бежали оттуда.
Мы не жаловались,никого не осуждали.Принимали, как должное. Люди там неплохие, у них такое житьё. Дед говорил о постройке новой пекарни, но что изменится, если на Украине нет белой муки.