Как мне, рабу божиему, вечному иноку всё это в ум взять? Беру перо в руку, а мыслями совсем не там, где надобно бы. Далече блукает разум мой, разбредаясь смиренными поломниками на четыре стороны света. И блазница мне - поломники те и у стен Иерусалима, и в далекой Индии, а то возмечтаю себя древним греком или славным римлянином.То возомню себя в граде, уставленном соборами с крышами как шила, коих не утаишь в голубом мешке неба, или у ступеней китайского храма с драконами вместо охлупней. Как в волшебном сне пребываю.
Струится песок в стеклянных колбах часов, перебирая песчинки, аки монах чётки. Бесовские мысли лезут в голову. Оплывает, слезясь, свеча. Время то ползет черепахой, то мчится оперённой стрелой, не ведая пределов. Собственную тень на стене принимаю за царя Ирода. Прикорну на топчанчик – и переношусь в страны невиданные, времена стародавние. Сны с явью путаются. А намедни у знахарки … зелья принял, так и вовсе отлетел в пределы неведомые. Глянул на неё, а то не она, а - царица Савская. Недаром,знать, баяла: примешь отвару, побывашь и во временах давно минувших, о коих знаем токмо по преданиям старины, и в странах нехоженых. И как в воду глядела, ведьма. Не даром бесноватый, как застоялый жеребец, канонник к ней присматривается, докладывает епископу, глаголя про её проделки. Но не католик я-православный. А ведьма эта мне про своих недругов литовских поведала. Объявили они охоту на болезную, слухи распускают, что она по деревням коров портила, посевы ржи изводила приговорами да бесплодила тамошних баб. Ну а уж бредни про полёты на метле при помощи обмазывания телес жиром младенцев-обычное дело. Начитались иезуиты Шпрингера с Интситорисом...
Да и я -грешен, не скрою. Даже стеклянные колбы, пережатые в осерёдыше осиной талией и те кажутся не подобающим немалым годам моим образом призрачной девы. Танцует дева, кружа юбками, похохатывает, звеня монистами.
Шибко много начитался я манускриптов да кож исписанных уставным письмом.
Сбивают с толку все эти «аше» «оше», юсы с ерами глаза застят, голос архиерейя ерихонской трубой возглашает «Отче наш!» - и рушатся стены Илионские моих грез, а хотелось бы мне писать обычливым языком, каким изъяняется люд на ярмарках.
Рука ведет «глаголоаше же», а в ушах звучит «бають», «гуторят», «балабонять». Мамин разливистый голос зовет, напевая о подвигах богатырей, красной деве в когтях огнедышащего змея, набаюкивает о говорящих зверях и исполняющих желания рыбах. Татарин, не спеша выпустить из толстых пальцев серебряную монету, торгуется за отрез льняного полотна, перемежая исковерканные русские слова с неведомыми. Чухонец, оглаживая бобровый мех, напевно толдычит на своем. Каркают промеж собой вороньим граем, два надутых купца из Гамбурга. Как выразить все это?