Душа Капитана, стоящего на носу своего фрегата (ощутимого всеми девятнадцатью чувствами), невыносимо и трепетно счастлива: из-за полученного только что штормового предупреждения; это значит – буйство циклона, громоздкие грозовые тучи, воздух, перенасыщенный озоном, четырнадцатибалльные волны, молнии, сверкающие, как по нотам; встревоженные русалки, их зеленые волосы добавляют к цвету воды особую предгрозовую насыщенность, их ноздри трепетно раздуваются: о да, они чутко улавливают запахи грядущих событий, всего того, что еще не произошло (предстоящие мутации характеров матросов – одни начинают возиться с наручными часами и пересчитывать шурупы и сферы, другие спешно способствуют необходимым мутациям парусников, третьи нежданно достают из-под полы свои бесхитростные арфы и в упоении сочиняют прелюдию за прелюдией, на шатком пути к целостной музыкальности).
Проблески электричества веселят наметанный глаз; свист ветра переливается всеми сортами звуков: громыхание массивных волн, гогот небесных сковородок, перекрикивания возбужденных опасностью матросов, скрип потревоженных мачт; и еле слышный шепот русалок, испуганно беседующих друг с другом, и удаленные песни сирен, ютящихся среди скал, песни веселые и печальные: и если они не умаляют значения шторма, то хотя бы смятенье простой человечьей души становится ненадежным рисунком, любой желторотый юнец, услышав такую песню, становится неустрашим и горяч, и все, до чего дотягивается рука – закипает; любой старик, услышав такую песню, забывшись, бегает по бугоркам волн как по кочкам, подбирая вещи, упавшие с палубы, любой пассажир-дилетант порывисто хватается за молнии, как за канат, и удивленно вздрагивает, когда молния исчезает; любые паруса, даже порванные в клочья – срастаются обратно, послушно сворачиваясь на перекладинах, словно бы заснувшие лепестки; о, что говорить о Капитане! – он находится на самом носу, он сохраняет твердость духа и ясность ума, несмотря на то, что любая опора норовит уйти из-под ног, его пальцы сжимаются в кулаки и разжимаются обратно, сквозь его грудную клетку проносится зубастый, забористый воздух (зеленого цвета, острый на вкус); огонь, полыхающий в его глазах, разгорается все жарче и жарче – из-за шторма, через ноздри проникающего внутрь.
Спина Капитана несгибаема, Капитан любуется будоражащей кровь неповторимой картиной: крылатые ученые скапливаются под нависшей чернотой, со дна моря к поверхности поднимаются составители карт и неуемные исследователи глубин, любопытствующие дельфины и особые сорта медуз и удильщиков; то здесь то там проглядывают то спины, то хвосты подводных драконов, прекрасных и капризных жителей подводных долин, из их чешуйчатых тел вырываются искры и пар, они рады буре, которая, как всегда, позволяет сбываться несбыточному, расставляя все, что бывает, по новым, не существенным прежде местам; от высокочастотных вспышек голубоватого света примерещиться могут даже единороги – но это изгибы русалочьих тел, но это – знаменательные философы, но это – их хрустальные глобусы и заточенные под любую погоду электроприборы; завитушки морских коньков и безвестных ракушек – о, это буря, это миг, когда все меняется, между лопаток Капитана пробегает сладчайшая дрожь, его сердце плавится, как от любовной истомы – как рассказывает Сирена, такие моменты и есть то, ради чего стоит пускаться в кругосветный заплыв, трансформация духа, одушевление плоти, молниеносные взлеты ума: «мое сердце поет, голос моей души затерялся среди рифов и волн, мое сердце ей вторит, ее голос льется в ответ, другие путеводные нити мне неизвестны, воздух становится лавой, попадая в меня, я изнутри становлюсь одной сплошной драгоценной специей, и внутренности моего парусника трепещут и сжимаются – от наших общих предчувствий».