Сирены, живущие среди исхлестанных соленых скал, в лесу воющих ветров, на холмах восьмибалльных волн, или в ажурной чащобе коралловых зарослей – во всякое время заняты собой и своими исследованиями: достоверные раскопки в толще морской воды, изучение подлинного строения молекул окружающего (кроме явного – «аж-два-о» – есть еще и тайное: сиренам оно доступно); далее – подводные телескопы, потому как чем глубже обсерватория, тем дальше ты видишь, тем больше галактик перед тобою как на ладони – конечно, исключительно в том случае, если ты – сирена, существо, преданное науке целиком и полностью, безо всяческих усложнений и уточнений (каковые чаще всего бывают свойственны остальным, отличным от сирен, ученым существам). Рыбы-клоуны и рыбы-пегасы, нежные акулы и трепетные дельфины, то и дело из шуточных побуждений заслоняющие обзор: галактики Сердца, галактики Души, скопления мысленной пыли, столбы мыслеобразования, черные дыры случайных интенций, световые годы чистого разума, ворохи ежедневных отчетностей, таблицы невысказанностей, спонтанные классификации, крабы, живущие в системных блоках, мониторы – сделаны из предрассветного неба или чистого хрусталя, сирены склоняются одна к другой, разгрызая гранитные карандаши незаметно для самих себя, от довлеющего чувства непонимания – улыбаются ободрительно и неутомимо; решают задачи и уравнения, загружаемые в них ревущей и пенной действительностью морей, иногда калькулятор ломается, иногда он возвращается в раковину, обратно, из которой его извлекли, как извлекают тело моллюска, иногда клавиатура устает притворяться воплощенной твердостью и заново становится медузой, электрической, ранимой, дрожащей, прозрачной, как умозаключение новорожденного; сирены поправляют прически (волосы гордо треплются на ветру), покачиваются на пенных барашках, завинчивают гайки и продолжают неистово заниматься.
Единственный вопрос, степень мучительности которого константна и несомненна – это корабли, проплывающие мимо, корабли, застающие врасплох, корабли, которые могут ворваться в любую лабораторию (и в заколоченную, и в спонтанную): корабли, бороздящие инородные для них просторы, все-таки продолжают их бороздить, сирены издревле размышляют, как же быть в таких случаях, что делать в роковом луче света от корабля, при виде его парусов, огнедышащих труб или бездушных двигателей. И размышления не так уж бесплодны: за пару тысяч лет неусыпных раздумий они сумели выработать несколько простых алгоритмов, но опять же, по какому из них следует вести расчеты? Приятнее придерживаться проверенных методов, и поэтому чаще всего у сирен принято углубляться, всматриваясь все пристальнее и пристальнее: галактика Сердца, галактика Души, галактика чистого и беспримесного чувства – то и дело прикладывая зрачок ко глазку телескопа, и все ради того, чтобы сделать вид, будто никаких кораблей в поле зрения нет; но любую защитную реакцию можно считать нападением – слухи ходят и не такие: будто сирены поют, будто они кого-то заманивают, хотя скорее всего сирены просто есть.
- «Корабли, эти странные организмы, они вынимают из нас голоса, они заставляют нас следовать за ними, они заставляют наши голоса петь только то, что им хочется слышать, обитатели кораблей обвиняют нас – в своем бессилии, в своем бездушии, в своем холоде, в своем складе ума, в чем угодно своем, в том, что им не понравилось в себе самих, в том, что они в себе усмотрели, они называют нас то Сциллой, то Харибдой, то циклопической птицей Рухх – те самые имена, которыми мы с радостью назвали бы их сами, но не в этом дело, а в том, что они проклинают нас, потому что проклинают себя, и самые отчаянные и бездушные из них готовят мстительные гарпуны, нападают на море, зовут себя китобоями, и все – из ненависти к себе, которую они не могут себе простить, и все – из жалости к себе, которую они тоже простить себе не могут. А что мы можем ответить? – ничего, корабли, эти странные организмы, неподвластные изучению и рентгеновским лучам, они забирают у нас голоса, они оставляют их в себе, в своем трюме, в своих мачтах и реях, в своих кают-компаниях и тех отсеках, в чем угодно своем, что ж! главнее искусство – в том, чтобы ни разу не попадаться им на глаза, но главное ли? корабли не питают ненависти, корабли способны питать благодарность, люди опасны – это ясно, как дважды два, корабли – благородные, странные организмы, но все же: зачем? зачем им наши голоса? каждую весну у сирен вырастает по новому голосу, в любом случае, не очень-то долго мучиться немотой, но все же: зачем?»
Типичные соображения, досконально знакомые каждой сирене, но все же: «и люди, и корабли (эти странные, неизученные организмы) – любой из них внушает и бездны любопытства, и трепетное устремление, и страстное желание, опровергающее устои»; и жесткий диск снова становится пеной, монитор растворяется в хрустале вечернего воздуха, процессор оборачивается пучком водорослей, дисковод – летающей рыбой, или рыбой-иглой; зачарованные и внимательные, пытливые и дотошные, сирены гнездятся то на одной волне, то на другой, бережно пестуя свою деланную беспечность, и если в подзорную трубу, в мыслимый телескоп становится видно не только кошачьи глаза созвездий, но и паруса (приближаясь на полном ходу), то некоторые из сирен все же не прячутся, некоторые из них остаются сжимая кулаки и царапая свои же ладони в кровь: удушающее, испепеляющее любопытство, жгучий, не поддающийся ампутации, интерес, гипнотическая любовь ко всему новому, таинственная слабость перед непознаваемым – вот очень сжатый, примерный список причин, которые вечно толкают сирен на неустранимые, феерические сумасбродства.