Воитель, о котором принято говорить как о таковом наиболее часто – это, конечно же Артур, достославнейший из королей, блистательный храбрец, справедливый законотворец, окруженный верноподданными слева, справа и сзади, со всех трех сторон, гордо глядящий только вперед, то есть в четвертую сторону – сторону, не занятую никем, вернее, занятую будущим – в поисках новых, еще не завоеванных им просторов, или замков, или рек, или мостов, или лесостепей.
Фея – это, разумеется, Моргана, прекрасная дама, искушенная в колдовском искусстве настолько же подробно, насколько любая другая дама искушена в каталогах придворной одежды, в распродажах белил и румян, в пробах на золотых браслетах, в драгоценных камнях и декоративных заколках.
Как всем известно, любая (даже самая смелая и красивая) дама является в том числе и сосудом, кубком, блестящим на солнце, словно бы золото, чашей, переполненной чем-то особенным, каким-то вином – вином, утоляющим тело, размягчающим ум, освобождающим душу, вселяющим надежду на избавление – на избавление от чего? от лишних иллюзий? от неприятной тяжести в желудке? – точно о воздействии содержимого ничего не известно, и, в общем-то, принято разбираться в этом самостоятельно, не делясь впечатлениями с товарищами по оружию. Ясно одно – если какой-то кубок блестит на солнце особенно ярко, то лучше бы он блестел где-нибудь под рукой, на поясе или на полке – возможно, в таком положении кубок (или чаша, или просто сосуд) перестанет слепить глаза; возможно, при таком положении дел в воздействии содержимого будет сподручнее разобраться; возможно, форма перестанет пугать своим (издалека таким очевидным) совершенством; возможно, что, находясь на более близком расстоянии, форма будет нуждаться в более четком и блистательном оформлении – все эти кольца, цепочки, перекованные кучки золота, изящные браслетики, сверкающие бриллианты, тончайшая инкрустация, ошейники из хрусталя, наручники из слоновой кости; «Любовь моя, сколько во мне появляется сил, когда я просто смотрю на тебя, стоящую настолько вблизи, когда я могу протянуть руку и нащупать тебя, ощутить плотность твоих изгибов, водянистость твоей плотности, когда ты настолько моя, когда я знаю, что ты только моя – о, я чувствую, я даже знаю, что я - победитель»: тайная молитва, известная каждому из воителей, простая, понятная словесная вязь, тайное чудо, окрыляющее в холодное время суток, вдохновляющее на то, чтобы мчаться сквозь дождь, снег и прочую мглу, во весь опор, совершенно без оглядки, не оглядываясь ни на что... потому что любая дама, украшающая себя кольцами и браслетами, блестящая на солнце, словно кучка золота, любая дама, как известно, мечтает о том, чтобы достаться достойнейшему из победителей, достославнейшему из смельчаков, сильнейшему из храбрецов, и так далее, и всем это ясно как солнечный летний день.
Также ясно и немного другое: королева Фея Моргана (прекрасная дама, отменный сосуд, чистопробный золотой слиток) не могла не заметить того, что достойнейший из победителей, достославнейший из королей, то есть Артур, является ее братом, а значит – достойнейший из постаментов достанется какой-то другой (возможно, тоже прекрасной) даме, и где же здесь истина, где же здесь справедливость? Если нормальные закономерности рушатся, как недостроенная баррикада: красивейшая из королев, лучезарная чаша, прекрасный сосуд – будет стоять не на главной, не на самой достойной полке всего королевства, как пережить такую нелепость? Королева скрежетала зубами, продолжая искушаться в полюбившемся и замысловатом искусстве, чтобы снова и снова доказывать неопровержимое (пускай, пускай пока что только себе): никто из них, из этих мягкотелых бездумных искателей в латах, никто из них не силен достаточно хотя бы для того, чтобы попросту удержать ее в руках – ее, такую блестящую, такую терпкую, такую обжигающую, такую ядовитую, такую наивную.
Что же сказать об Артуре? Замечал ли он ту же самую несправедливость, что и Моргана? Казалось ли ему нелепостью то, что казалось нелепостью ей? Возможно, окружая себя стеной из верноподданных рыцарей и придворных со всех трех сторон, Артур отгораживал себя от соблазна залюбоваться Морганой (таким красивым, загадочным кубком!) чересчур, то есть естественным образом впасть в тоску, депрессию, апатию – а зачем это нужно? тем более, если ты – воинственный, вдохновенный, неустрашаемый предводитель? Возможно, продолжая глядеть только вперед – в неуемных поисках незавоеванного – Воитель поступал единственно верным способом – верным, если он не хотел сорваться, потерять связь с реальностью, укорениться в каком-нибудь зачарованном лесу или в какой-нибудь башне, периодически впадая в неустраняемый мистицизм, а если предводитель впадает куда-нибудь не туда, то что происходит с его сознанием, с его королевством? правильно, феодальная раздробленность страстей – зачем это нужно? возможно, именно поэтому Артур упорно не замечал знаменитых козней Морганы – кознях, о которых принято рассказывать слишком часто, направо и налево, и так многословно, что уже не так ясно, настолько ли устрашающими они были в реальности; возможно, при помощи такого поведения – в некотором смысле весьма разнузданного – Моргана желала привлечь внимание Артура, чтобы (возможно) в очередной раз указать ему на несправедливость (нелепость, глупость) жизнеустройства. И, если король так упорно закрывал на что-то глаза, то, может быть, только потому, что несправедливость (глупость, нелепость) жизнеустройства была очевидна ему нисколько не менее.
Известно, что несправедливость и месть часто показываются рука об руку, но мстительность – свойство слабых, или свойство женщин, даже самых смелых или красивых дам, и потом – кому, ну кому же тут отомстишь? Получается, что тому, кого любишь – говорят, женщины делают так, даже так, только так, не иначе, мстя тому, кого любят и заодно – всему остальному, что находят на свете – о, пугающая беспросветность! о, беспросветная мстительность! – да, ее можно простить другому, но только оставаясь чуть в стороне, только с рефлекторно сжатыми челюстями, только не вовлекаясь в эту женскую игру – такую же глупую, такую же простую, такую же понятную, как магазин ювелирной бижутерии. И что оставалось делать достославному королю – конечно же, мчаться вперед, во весь опор, устремляясь к переустройству этой нелепой вселенной, спеша изменить этот мир, ускользающий и нелепый, посредством простых и понятных завоеваний, стараясь изменить это всё в какую-нибудь более справедливую сторону, или просто в сторону, в какую-нибудь сторону, или просто вперед. Удалось ли ему изменить этот мир? – безусловно, и это заметит любой, но (что, возможно, гораздо важнее) зависел ли от всего завоеванного тот простой факт, что Моргана, прекрасная Фея, являлась королю всякий раз, когда он терял сознание от количества ран (превышающего какие-то нормы)? Фея являлась Воителю, сидя в хрустальной ладье, плывущей по воздушным слоям, и в таких случаях ее колдовское искусство играло какую-то иную (не такую зловещую) роль, потому что Воитель в себя все-таки приходил и (возможно) от каких-либо ран исцелялся. Такой вывод можно сделать исходя из того, что, едва придя в сознание, он вскакивал на ноги снова (и вдохновенно, и окрыленно).
Впрочем, однажды (в очередной, надцатый раз) встретив Моргану в хрустальной ладье, Артур уже никогда не очнулся в этой вселенной. Возможно, он решился на что-то новое – например, на то, чтобы стать пассажиром летающего, хрустального аппарата; возможно, она решила не исцелять его для кого-то другого, а – на этот раз – только для себя; куда они уплыли, в какую вселенную, на какой загадочный остров? Счёл ли он этот мир завоеванным в подходящей степени? измененным достаточно – для того, чтобы с чистой совестью оставить его кому-то другому? каким-то другим попечителям, каким-то другим рыцарям, королям, воителям, предводителям, или попросту – дереву государства; и о чем он подумал тогда? оставляя свое тело доспехам, свой меч – верным приверженцам, свое сердце – Гвинерве, усаживая свою душу в летающий и магический аппарат? – о том, что долг исполнен и ему наконец-то можно перевести дух – перевести дух из одного положения в другое? О том, что всё было ясно, в общем-то, с самого начала? о том, что мечта и реальность – субстанции взаимопроникающие? о том, что волшебство и воинственность – две стороны одной и той же медали?.. Так или иначе, но, скорее всего, вид с высоты летящей хрустальной ладьи открывался вполне потрясающий.