Военный роман

               
                … Это были первые месяцы моей жизни в Израиле. В Иерусалиме, я снимал комнату в квартире с такими же, как и я «алимами»: бабушка маленького сорванца, ее дочь Софа и сын Софы, тот самый сорванец. Бабушка Сима была похожа на тех бабушек, которые к шестидесяти годам до смерти, зашпынявшие своего бедного еврейского мужа, устроили ко всему невыносимую жизнь зятю. По дороге в Израиль, они оба, куда-то затерялся и свободные дамы полностью отдали себя воспитанию дочери и внука. Вы, что, не встречали в своей жизни такой тети Симы? Они небольшого роста, зато талия и зад одного необъятного размера. От того, что щеки и второй подбородок плавно переходят друг в друга, лицо у них круглое, а глазки маленькие, с прищуром, как две черные точечки, в заплывшем разрезе.
Подбородок у бабы Симы покрыт редкими, но длинными и жесткими, черными волосками. Зато голова совершенно седая, со скрученным узлам волос на затылке. Скажите, что вы не встречали бабу Симу, и я точно опишу ваш портрэт, и буду прав! - Значит, вы приехали в Израиль не с Украины, а о Жмеринке вы даже не слыхали! - Ну что, я прав?
                Семья бабы Симы, которую я называл тетя Сима, приехала в Израиль несколько раньше меня и снимала эту двухкомнатную квартиру из первых рук.
В тот самый момент я активно искал место, где смогу независимо и гордо, за свои кровные, полученные от «сохнута» деньги, бросить на кровать уставшее тело, а заодно переложить часть вещей, которые не оставались храниться в прицепе моей «девятки».
                Повезло и тете Симе. В это же самое время она подумала, что было бы очень удобно, часть расходов по квартире, перенести на чьи-нибудь плечи, уступив одну из комнат. Наши мысли совпали, и так получилось, что я подселился к ним, после ночевок у различных приятелей или совсем случайных людей.
                Прошло не больше недели, но жизнь с ними мне уже казалась не слаще, чем на доисторической Родине, где-нибудь в общаге металлургического завода, горда героя Магнитогорска.
                Я умирал от тоски, а иногда просто бешенства, испытывая на себе простоту общения тети Симы. Если я находился в своей комнате, целый день меня доставал гвалт, который устраивала тетя Сима, занимаясь воспитанием своего семейства. Но стоило мне выйти на общую территорию, как все стихало, и начинались разведывательные действия. Прослеживался каждый мой шаг по коридору, кухни или ванной комнате. Вы думаете, это смешно, когда каждый раз, когда вы выходите из туалета, в него сразу же вплывает тетя Сима? Она кричит мне в след, что я не должен тратить так много воды на смывание своего дерьма, а руки я должен мыть над ванной, которую она использовала как накопитель воды для мытья полов и других нужд. А купаться в душе зимой каждый день я не имею «никакого полного права». - Она же не может платить за меня бешеные еврейские деньги.
                Так проходил каждый божий день, потому что как нарочно, в то самое время, все арабы решили объявить Израилю войну! И куда мне было деваться? Ирак почти каждую ночь запускал шальные ракеты, которые носились над Израилем, рыхля  и без того сыпучий Израильский песок в пустыне (хотя конечно были случаи и гораздо серьезнее). Мало этого, так само наше любимое Правительство устраивало себе всякие штучки, с дикими воздушными учебными тревогами, заклеиванием окон и дверей на время воздушных тревог и надеванием противогазов, специально сконструированных под форму типичного носа. И масса других удовольствий.
                Но это было еще не самое «веселое» на тот момент моей еврейской биографии. Смешное начиналось, когда раздавался первый звук настоящей воздушной тревоги. В тот же самый момент раздавался дикий, заглушающий сирену вопль тети Симы. Вслед за этим воплем, вернее вместе с ним, в мою комнату влетала тетя Сима и все ее семейство. Горе и радость мне, если я не успевал вскочить на кровати и забиться в угол. Тетя Сима бросала на мою койку, то есть на меня, своего внука, запрыгивала сама, а следом за ней на меня вскакивала и ее дочь Софа.
                У меня была маленькая комната и маленькая односпальная кровать, на которую они заскакивали с ногами и с огромными телами. Тогда, в первые дни войны, я еще не успел привыкнуть к атакам арабов и тети Симы. И не научился вовремя вскакивать на своей кровати, чтобы уступить место семейству тети Симы.
                Я не успевал опомниться, как еврейский мальчик, будто арабская ракета из рук тети Симы, своей толстой попой, падал мне на то самое драгоценное место, которое я очень берег, не будучи женатым, в свои не очень юные годы. Если вы подумали, что я мечтал всю жизнь проходить холостяком, то вы совсем ничего про меня не понимаете. От этого приземления я сам взвывал почти как тетя Сима. А тетя Сима вслед за ним прыгала на мою кровать, впивалась в меня руками и ревела, понося Израиль, всех святых и свою судьбу. Нет, чтобы описать все, что она несла, и что происходило там в те моменты, нужно иметь талант, как у известного еврейского писателя Чехова. И оно того стоит, скажу я вам (жаль, что я только тренеруюсь).
                Если я научусь так писать, я обязательно обо всем этом расскажу вам подробно.
                Съехать от них я не мог по разным причинам. Во-первых, деньги, которые тетя Сима забрала у меня на месяц вперед. Во-вторых, военное время, которое тоже не самое удачное для переездов. Но была и еще одна причина.
                Хочу вам сказать, что на тот момент мне было уже полных 40 лет. До Израиля, в Куйбышеве и не только, у меня была большая и взаимная любовь к женщинам. В Израиле же женщины мне только снились.
                Время было, суматошное и унылое. Все первые дни и недели, я был озабочен решением множества бюрократических проблем, поисками очередной ночевки и стоянки для своего автомобиля с прицепом. С началом войны ульпаны и др. госучреждения не работали, и большую часть времени мне приходилось, находился в квартире или слонялся без дел рядом с домом.
                …Но вернемся к нашей истории. Немного освоившись в военной обстановке я научился вскакивать на кровати, поджав под себя ноги, с первым звуком сирены. Тогда-то я и обнаружил маленькую радость в том, что во время ракетных обстрелов, тетя Сима со своим семейством, устраивалась у меня на кровати.
                Когда тетя Сима ревела и выла, Софа тряслась от страха рядом, прижавшись ко мне, своим большим и горячим телом. В это время я изо всех сил защищал тело Софы, несчастной жертвы арабского произвола…, я не буду вам рассказывать, как это происходит в подобных случаях, просто представьте себе здорового сорокалетнего мужика, оторванного на полгода от женщин, в кровать которого залетела эдакая восьмидесяти килограммовая птичка.
                Но так как у нас откровенный разговор, чтобы вам было понятнее, я расскажу один случай из своей юности, который помню и сегодня.
                …Это было очень давно, в Куйбышеве. Стою я на остановке, тороплюсь на свидание. Настроение у меня приподнятое, намерения я возлагал на это свидание серьезные, возможно даже эротические. Был летний, очень жаркий день и самый час пик. Одет я был в легкую синюю майку-безрукавку и белые тонкие брючки без стрелок.
                Подходит трамвай – битком. Я, конечно, протискиваюсь внутрь, толпа меня проталкивает еще дальше, в середину вагона. Хочу вам сказать, что в то время я был юн, высок, атлетически сложен и как говорил Миронов - чертовски красив. Так вот, толпа меня совершенно бездумно и бессовестно прижимает к чьей-то спине. И, когда я наконец-то сумел вдохнуть глоток воздуха и начал потихоньку соображать, что к чему, я увидел или скорее почувствовал, что передо мной находится и совершенно вдавлено в меня, удивительное существо! Нет, видел я только светло-золотистые вьющиеся волосы и чувствовал их запах. Это был сказочный аромат от волос и кожи на прелестной головке, которая была под самым моим носом. Само же существо прилепилось ко мне так, что я ощущал каждую выпуклость и впадину ее тела. Я попытался пошевелить прижатыми к телу руками, но ничего не сумел сделать, а только почувствовал теплоту и шелковую нежность оголенных рук прижатого ко мне существа. Ее бедра были намертво прижаты к моим ногам, а мой, как вы понимаете, орган, находился как раз между ними.
                Поверьте, я извивался и первые мгновения делал неимоверные усилия, чтобы изменить ситуацию или хотя бы положение в пространстве. Но, чем больше я пытался шевелиться, тем плотнее толпа прижимала меня к этому горячему и необыкновенно нежному телу. На нем было тонкое, воздушное платье, которое в моем воображении каждую минуту исчезало, пока не исчезло совсем. Я стоял с закрытыми глазами, и мне казалось, мы кружимся в странном вальсе, обнявшись и касаясь губами, друг друга.
                Перед глазами все плыло, я обливался потом, и был красным, как вареный рак. Не знаю, сколько времени так продолжалось, я уже не владел не своим разумом, не своим телом. Там внизу, повыше колен, со мной происходило, что- то невероятное, но я уже не управлял ситуацией. Меня била дрожь. Я больше ничего не мог сделать и сдался. Тело, прижатое ко мне, из последних сил сделало попытку освободиться, дернулось и обмякло… Мне показалось, что по нему, как легкая судорога пробежала дрожь. Обмяк и я. Так и стояли мы, прижавшись, друг к другу то ли по воле толпы, то ли уже, по своей собственной. Совершенно мокрые и огненные. Не знаю, что в те минуты происходило с ней, она даже не делала попытки повернуть голову и увидеть мое лицо. Возможно, ей было стыдно, а может она, как и я, испытывала в этот момент, удивительное чувство взлета и падения. Не знаю. Я тогда мало что понимал в этих делах. Ее лица, я так и не увидел.
                Не помню, как меня вынесло из трамвая, но на свидание я не пошел. И даже не вспоминал ту толстую и прыщавую петеушницу, с которой возможно у меня могли быть серьезные эротические отношения. А этот случай и то волшебное состояние, испытанное в трамвае, остался в моей памяти на всю жизнь.
                Там в Израиле, на кровати под завывание сирены и тети Симы, все происходило гораздо прозаичнее. Не знаю, обратила на эти мои манипуляции внимание тетя Сима или нет. Но после нескольких таких «ракетных обстрелов», днем, ко мне в комнату зашла тетя Сима. И так ласково, ох уж эти любящие своих детей еврейские мамы, говорит: «Я подумала, вы такие с Софочкой молодые, красивые, ну что вам мучиться… Ты приглашай Софочку к себе, когда мы с внучиком гуляем».
                Под теплым и ласковым взглядом тети Симы, я как-то оробел и покраснел, кончики ушей у меня пылали, и мне очень хотелось их потереть. Но когда тетя Сима с внуком ушли гулять, я вышел на кухню. И там случайно и как-то бочком, на табуретке сидела Софочка. Она не смотрела на меня, но сразу же встала с табуретки. Софочка смотрела в пол и как-то странно улыбалась. Я что-то промычал, и она пошла за мной в мою комнату.
                В комнате было сумрачно из-за зашторенных окон. Софочка быстро сняла кофту и длинную юбку и залезла под одеяло, которым была застелена кровать. Я сделал то же самое. На кровати было тесно и душно. Мое голое тело было прижато к голому телу Софочки. Я всей своей кожей ощущал толстое, упругое тело, и шершавое как у лягушки или скорее как у хорошо ощипанной курицы кожу, от чего и моя покрылась мурашками. Мне стало очень скучно. Я лежал на Софочке, отвернувшись, уткнувшись лицом в подушку, и вспоминал ту давнюю историю в трамвае. Только я не мог восстановить в памяти те ощущения и те запахи. Почему-то очень четко представил себе петеушницу, к которой у меня были серьезные, эротические намерения, но к которой я так и не попал, петеушница меня тоже не вдохновляла...
                Я лежал на большом и горячем теле Софочки и думал, что мне уже 40лет, но все равно очень обидно в этом возрасте становиться импотентом. А еще я думал, что мне будет очень неудобно перед тетей Симой, когда Софочка ей все расскажет... Вылезать из-под одеяла было стыдно, но к счастью послышался звук открывающейся входной двери и вопли Софочкиного сына. За минуту одевшись, я облегченно вздохнул: кажется, пронесло, все можно свалить на ранний приход любопытной мамаши. Даже мысль о возможности второй попытки меня повергала в шок. Но все образовалось само собой.
                В те дни я ждал приезда из России своего близкого приятеля Марка Галесника и его семьи. И он приехал. Я был просто счастлив, Марк не просто земляк, но и по-настоящему близкий мне человек. Наша дружба началась еще с прохождения мной трудовых будней на моторостроительном заводе и продолжалась, когда мы были по разные стороны баррикад. Марк тогда учился в Ленинградском литературном институте и через одного известного писателя хлопотал об изменении мне срока или режима в местах отдаленных. Квартиру ему сняли заранее, на выезде из Иерусалима, на последнем этаже 5-ти этажного дома.
                Именно тогда, и там, на балконе, в квартире у Марка, я познакомился с Игорем Губерманом.
                Это была наша первая встреча. Мы сидели на балконе, я попивал чай и слушал, как Марк с Игорем обсуждали создание нового проекта - журнала «Бесэдер».         
                Взвыла сирена воздушной тревоги, а мы так и оставались сидеть и разговаривать на балконе, совершенно не обращая внимания на это событие. В ту ночь мы почти до утра разговаривали и смотрели на звездное Израильское небо, такое темно-синее, почти черное и которое казалось, начинается сразу над крышей дома и его можно достать рукой.
                Я стал ежедневно бывать и допоздна задерживаться у Марка. Ночевать у них я не оставался, и там иногда ночевал Гарик. Мне нравилось ночью брести через огромное пустынное поле, которое разделяло наши жилые районы и по пустынным темным улицам возвращаться в свою комнату. Как правило, это происходило, после или во время воздушной тревоги.
                На Софочку при встречах я не смотрел. С тетей Симой начались очень серьезные разногласия, которые я выдержать уже просто не мог. Я не стал дожидаться конца месяца и пошел в военкомат, проситься на войну.
                В военкомате меня приняли и даже внимательно выслушали. На войну меня не отправили, но помогли устроиться в кибуц на севере, в 14км от Хайфы. Там в молодежной компании я пережил конец войны, шестимесячную учебу в ульпане, и много всего другого. Тетю Симу и ее семейство я больше никогда не встречал.