Dancing Faun! - перевод А. Ренье

Татьяна Федоровна Григорьева
                Не знаете, что на карту поставили игроки?

Горе – для тебя построен здешний дом.
Сырой   и   неприкаянный   в  ночи.
Дворец для дворовых – косым углом
И в адский день заброшены его ключи.

Здесь души пели миртами в чудном саду,
И тисов траурных тогда почти не слышно.
И окна – витражи, как отблески в пруду
Вечерних звёзд  и  роз цветущих пышно.

Там  одинокой  нимфой  гуляло  время Эхо,
И  в  черные  пруды  гляделся  небосвод,
Но стало в этом месте отныне не до смеха
Изваяниям  из  мрамора  у  затхлых  вод.

И на  траве чуть влажной от росы - следы,
Оставленные   рано  вставшим   богом,
Но  рядом  с  ними  отпечатки  у  воды
Невидимого  зверя  у  туманного чертога.
 
Там  чудища  Страстей  копытом  бьют
По гальке у прибоя. И плачут на песке
Уставшие  от  неравной схватки. Ждут
Горькой участи своей немые Плоти. Где

Горе для тебя построен этот дом просторный.
Не  видно  лебедей  –  лишь  тени на пруду.
И радость в вялом дне с несказанным укором,
Сложившая  свои  израненные  крылья.  Упаду

В  твои  холодные  объятья  чужестранец.
И  в   бессмысленных   глазах   прочту:
«Ты умерла! Поверь. А это смертный танец,
Мы   бросим  этот  дом.»   По  мосту

Проходят   призрачно  сатиры  и  сильваны.
И  с  моря  ждут  вестей.  Мой ключ лучом
Горит на скрюченной ладони в сиянии луны
Сквозь тростники. И чей-то с бледным лбом

Бессильный  лик  в  небесной  темной
Бездне. Брожу по комнатам, и  страха
Нет бездомней, больной растерзанной
Мишенью  память.  Жизнь  как  плаха.

Мрак непостижим. Чужие голоса и звуки.
Спиной внимаю шагам потусторонним!    
                Жутки сны.
И лишь хрустальный звон Богемы да руки
Дрожат на выжженном муаре. Сажею черны

Гробниц коварных силуэты. И лиха вторят
Этим  странным  образам.  В  двуличной
Люстре  тихий  плеск  возмездий. В ряд
Подлые  знаменья   и  их проклятья  зычны.

Обманчив   блеск  цветов  над  заводью
От тростников  зелёной. У этих берегов
Припал Нарцисс к губам своим с жадной
                страстью
К собственному телу. Ему легко – он сам себе

Возлюбленный, жених  и слава, и судьба.
Там  ненавидимы   мои  глаза,  и  дни,
И речи, и следы, там проклинаемы уста,
Которые   тебе  клялись  в  любви. Они

Уставшие,  пресыщенные  ядом,  забрали
Легкие  исконные  тела.  Лишь холод рук
И теплый взор. Касание твоих уже  едва ли
Живых губ в плену у рока. Фальшивый звук

В  безжалостной   немолчной   болтовне.
Безнадёжность вязи на выступах дворца.
С лесами, с ветерком, с листвой наедине
Брожу  по   комнатам  жестокого  отца.

В сомнениях теряюсь, там кто-то говорит
Безумным  притворяясь.  И  в  зеркалах
Глаза не выжившей моей сестры. Перекрыт
Прозрачными экранами подлунный воздух.

И  в  темном  дальнем  и пустом углу,
Остры лесного чудища хохочущие зубы.
Каких-то знаков-признаков  на грушевом
                полу
Отметины  и  запах  шерсти.  Грубы

Твои шаги кентавр у входа в лес. С колен.
В траве, в земле, в грязи – следы копыт
Тяжелых. Ночь пророчит замогильный тлен
И  скорый  страшный  день.  Почти забыт

Веселый миг задорный. В лицо глумятся
Кочевые тени.  Смешные издали,
Но страшные вблизи. Душе уж не подняться

И  с   ужасом  в  огромных  зеркалах
Я различаю на гладкой сетчатой эмали
Вчера минорного, а ныне  –  взмах! -

         Танцующего Фавна!