Огонь Прометея

               
                Альвиан Афанасьев


                «Огонь Прометея»

                Об  авторе:  Альвиан Иванович Афанасьев               


  Известный в городе рас-пространитель печатной продукции. Мечтатель и  фантазёр, Дон  Кихот и Рыцарь Печального Образа, чудак,  не-удачник и в то же время суровый и непреклонный пожизненный фанатик гражданского долга.


                ЧИТАТЕЛЮ

                Я мечтаю,
                Хоть мне изменила мечта,
                Я борюсь, хоть уже побежден.
                Я решенья ищу непосильных задач
 Ради всех  и для лучших времен.
Я иду, даже если не вижу пути
И не знаю, куда я приду.
Я иду, так как должен же кто-то идти
Ради всех,
                Но себе на беду.
Я обязан прожить свою жизнь
с высочайшим из мыслимых смыслом,
с запредельно возможным итогом
реальных и сделанных дел.
Чтобы пройденный путь
Был наполненным творческой мыслью,
Чтобы не было стыдно и больно
За то, что я мог бы,
Но сделать за жизнь не успел.

Мой дорогой читатель, таков был и, увы, пока есть автор этих строк. Неисто¬вый и непрактичный мечтатель. Дон Кихот и Рыцарь Печального образа. Чудак, который отчаянно и самоот-верженно брал на свои, отнюдь не богатырские, плечи  решение величественных, но абсолютно непосильных ему задач. И… терпел со¬крушительное и жестокое поражение в этой суровой и беспощадной к неудачни¬кам жизни.
Об этом пожизненном полуфантастическом подвижничест-ве во имя светлой мечты об общечеловеческом счастье и решил я на склоне лет своей неудавшейся жизни написать свою кни-гу-исповедь. Не получилось.…И осталась бы она лежать  в даль-нем ящике моего стола, если бы  не случай…
По-видимому, на своё великое счастье встретил я в тот день на своем обыч¬ном пути по Минусинскому базару тот самый, давно искомый мной, тип АЛЬ¬ТЕРНАТИВНОГО человека. Чело-века - борца. Деятеля. Человека мощной деловой хватки и при-рожденного организатора. Того самого,  у  которого, в отличие от меня, все, всегда и во всем получалось. Дельца, но Дельца с большой буквы. Оза¬ренного высокой и светлой идеей, реали-зующего эту идею в самых актуальных и самых нужных  для живых людей конкретных делах. И одновременно моего ста¬рого знакомого.… Впрочем, теперь и вы,  мои читатели, его доста-точно хорошо  знаете. Это  Соколов Владимир Алексеевич.
 Мы  встретились с  ним  на  рынке   совершенно   случайно   после   долгой  30-летней разлуки. И  буквально с самых первых радостных фраз меня как молния озарила спасительная мысль - а ведь это он, так недостающий в моей грустной книге, опти-мистический человеческий тип! Тип человека-вершителя. Сози-дателя и организатора действительно крупного масштаба… Ко-роче, тип Соколова!
Вот в сравнении с кем заиграет всеми ярчайшими краска-ми моя собственная заветная и пожизненная мечта! В парал-лельном и последовательном сравнении. Мечтателя и Деятеля. Неудачника и Вершителя. А самое главное, в этом захваты¬вающем сюжете абсолютно ничего не надо придумывать, надо только тщательно и подробно рассказать то, что было лично с нами. В той совершенно реальной жизни тридцать лет тому на-зад. И зафиксировать то, что стало с нами сейчас. По¬казать конкретные жизненные результаты в сравнении. То есть, пусть сама реаль¬ная и ни в чем не выдуманная жизнь говорит за нас в этом сюжете.
Я ринулся домой и засел за пишущую машинку. Собственно говоря, в сю¬жетную линию моей книги, моей заветной мечты о Человеке будущего так и про¬силась добавка: первая глава – о нашей  первой встрече с Соколовым  там, в дале¬кой и необжи-той Якутии 60-70 годов и  последняя – о встрече  в тихом, род-ном Минусинске  через 30 лет. И сравнить – какими мы были и какими мы стали. 30 лет - срок достаточный для полного дина-мического развития личности.
Эти вот добавочные главы - первую и последнюю – я и пуб-ликую в данной брошюре и  отдаю ее на Ваш суд, мой дорогой ЧИТАТЕЛЬ и от Вас будет зави¬сеть, увидит ли свет вся книга целиком.
               
                Альвиан Афанасьев.



                Путь    к    алмазам.

Летом 1961 года на одном из самых труднодоступных полю-сов холода Север¬ного полушария – на Восточном отроге плато Путорана, было открыто одно из крупнейших в мире месторож-дений алмазов - алмазные трубки Айхал и Удачная.
Для перенапряженной хрущевскими авантюрами, обессилен-ной экономики страны это открытие было, действительно, спа-сительной удачей. Ибо оно откры¬вало стране путь к воистину неисчерпаемому источнику обильных валютных по¬ступлений. Однако открытие этого источника сказочного богатства на по-люсе не¬доступности  было все равно, что открытие его на Луне. Сухопутной дороги туда просто не могло быть физически. Никто и  никогда за всю многовековую историю географических от-крытий еще не пересекал ВДОЛЬ – с юга на север – великое и не-объятное Средне-Сибирское плоскогорье. И даже вездесущие охотники-якуты никогда не решались проникнуть туда – на его северо-восточную окраину – Оле¬нёкское  плато - жутковатый и безжизненный, даже летом, хаос черных базальто¬вых утёсов. И потому, даже сама речка, пересекавшая плато,  носила соответ-ст¬вующее жутковатое название – «Сохсолоох» - « нет жизни». Ко-нечно же, в дале¬кие и героические времена первопроходства бывали  бесконечно отважные по¬пытки проникнуть туда, в досе-ле недоступное белое пятно. Но все попытки закан¬чивались тра-гически.
Но изнемогавшей экономике СССР 60-х годов, как спаси-тельный воздух, нужны были столь крупномасштабные валютные сокровища.  Проложить тысяче¬километровую зимнюю дорогу от ближайшего Ленского порта Мухтуя – ныне го¬род Ленск -  и до Полярного круга, было необходимо, как жизнь. Даже если это всеми географиями мира считалось физически невозможным.
В таких суперэкстремальных ситуациях в стране всегда на-ходится  фанатик гражданского долга, готовый совершить нечто доселе невозможное. И такой чело¬век нашелся. Звали его Алек-сей Корсюк. Он и возглавил отряд отчаянных перво¬проходцев. Мастером- взрывником в этом отряде был  я – автор этих строк.
18 ноября 1961 года наш отряд из 36 человек на 18 тракто-рах и одном везде¬ходе вышел из поселка Чернышевский на лед замёрзшего Вилюя.  Это  было по¬следнее человеческое жильё на нашем пути, пути туда – на Север, где до нас еще не ступала но-га человека.
Через  месяц отряд потерял радиосвязь. В поселке поняли, что случилась  беда. Поиски с вертолетов и самолетов ничего не дали. Жесточайшие  50-60 градусные морозы на¬крыли неохват-ное плоскогорье морозным густейшим туманом. Еще  через ме-сяц поиски прекратились, как совершенно безнадежные. По всем расчетам выходило, что  в отряде закончились запасы го-рючего и продовольствия, а без  этого выжить  там, в белом аду абсолютно невозможно…
А мы  были живы и шли. К концу этого второго месяца мы уже вышли к Оле¬нёкскому плато - двухсоткилометровому нагро-мождению сплошных базальтовых скал. Прямой штурм плоско-горья, по намеченному для нас по карте маршруту, не удался сразу. Потеряв два трактора и угробив рацию, мы отступили. Вернулись на¬зад. Прошли вдоль скалистой гряды километров тридцать на восток. И все-таки нашли место, где в сплошном каменном хаосе  просматривался какой-то относительно снос-ный проход. Искать лучшего не имело смысла. Лучшего могло и не быть. И мы пошли на второй штурм…
Этот кошмарный месяц вспоминается мне теперь, как сплошной, жуткий и не¬правдоподобный бред. Как в потусторон-нем мире мы тогда утратили всякое пред¬ставление о времени. День и ночь практически не различались. Туман  делал со¬вершенно незаметным появление короткого полярного дня. Мы жили в одном только  трепещущем призрачном освещении трак-торных фар.  И только это зыбкое освещение прыгало и металось в клубящихся фантомах  тумана. Небывалый, даже для этого по-люса холода, мороз начисто выжег все мысли и чувства. Кроме  чисто животного, подсознательного ощущения, что  эта космиче-ски непереносимая тем¬пература неотвратимо движется к тому температурному порогу, за которым вообще любая органическая жизнь невозможна. Было трудно дышать. При вдохе немед¬ленно смерзались ноздри. А ртом дышать при таком морозе нельзя ни при каких обстоятельствах. Если такой воздух вдохнуть полной грудью - легкие тут же за¬мерзнут в камень…
Да, мы знали, что при таком морозе нельзя жить. Но гораздо хуже для нас было сознание, что при таком морозе уже почти  нельзя и работать! Люди-то еще выдерживали. Они-то  были не железные. А вот техника отказывала.  Металл ста¬новился хруп-ким. Он ломался при непрерывно сыпавшихся на него ударах нарас¬тающей силы. Начала замерзать и солярка. Трактора глох-ли. Невероятными уси¬лиями их пока еще все-таки удавалось возвращать к жизни. А мороз нарастал,  и нам становилось страшно подумать, что станется с отрядом, если горючее смерз¬нется в одну густую, зеленовато-жёлтую массу…
Трудно себе было представить - какая же неведомая сила  двигала наши трак¬тора дальше.  Для меня лично, как для взрыв-ника, это продвижение с каждым днем становилось все более мучительным.  Потому что, пока трактора кое-как еще могли отыскивать хоть какой-то проход в этом нескончаемом лабирин-те скал, я обязан был сидеть с трактористом на самом первом бульдозере, дабы определять, какие валуны можно столкнуть в сторону, какие засыпать, а какие обойти.  К взрывным работам следовало прибегать в самом крайнем случае. Запас взрывчатки был да¬леко не бесконечен, а главное – взрывные работы сильно задерживали продвиже¬ние вперед. И потому мы старались, как  могли, обойтись без взрывов. Пёрли, что называется, напролом. По всем валунам. Пока это было физически возможно. Доводить трассу до ума, до готовности, должны были те трактора, что шли сзади.
Мой напарник на первом тракторе,  тракторист Валера, лов-кий, спортивный парень, еще как - то держался, с обезьяньей цепкостью держась за рычаги и изо всех сил упираясь ногами в педали, а я со своими длинными ногами болтался в ка¬бине как паяц на резиночке. Трактор швыряло во все стороны. Он, то, взвывая  от перегрузки, взлезал на очередной валун, то, кач-нувшись, как вдрызг пьяный, всей своей многотонной тяжестью падал. Чаще всего - вперед. Иногда правее или левее. Могучий удар сотрясал внутренности. Организм еще не успевал очухаться от по¬трясения, а трактор с натужным воем опять всползал на очередной пьедестал. И тут же опять начинал заваливаться. В предчувствии падения судорожно сводило мышцы живота. И снова всё потрясающий удар. Оглушительный грохот. И так до бесконечности. Но вот наступает предел, когда двигаться вперед нет никакой воз¬можности. Впереди  непроходимые скалы.  Трактор останавливается и Валера, по¬шатываясь, медленно  бредет, как пьяный, в самый хвост колонны. Туда, где замы¬кающим трактором везут спальный вагончик. Спать! А я, с трудом выкарабкавшись из кабины, минут десять  позволяю себе постоять неподвижно, несмотря на лютый мороз, чтобы оклематься  от грохота и потрясений. Внутри все еще вибрирует и со¬кращается. Сквозь гул в голове едва слышен гул остальных машин, которые где-то там, далеко позади, утюжат будущую трассу. Ощущение реальности происходящего путалось, как бред,  в зыбком тумане, в котором метались сполохи то багро-вых, то голубоватых  лучей… Но мороз тут же напоминал, что жизнь – это движение, не¬подвижность - смерть. Я медленно, скрипя закостенелыми суставами, разворачи¬вался и шел к са-ням, которые всегда волочились за вторым трактором. Там стоял компрессор с постоянно включенным подогревом, чтобы всегда быть готовым к работе. Я разматывал шланги, подключал мощный перфоратор и принимался за бу¬рение преграждающих путь скал. И снова для меня исчезало всё, кроме оглуши¬тельного грохота адской бурильной машины и удушающего густого облака базаль¬товой пыли, которое всё плотнее окружало меня в этом чёрном и тоже неправдопо¬добно густом и абсолютно неподвижном воздухе. Потом заряжал… Взрывал.
Только тогда наступал момент наивысочайшего блаженства. Теперь я тоже мог поспать. В теплом, уютном и бесконечно до-машнем вагончике. На своем собствен¬ном родном месте - в дальнем углу на верхних нарах. Поспать получалось, когда два, когда пять, когда шесть часов, в зависимости от того, как скоро сумеют буль¬дозеры разгрести взорванную мной  скалу.
А иногда скалы кончались. Мы находили километров пятьде-сят или шестьде¬сят пути по какому-нибудь распадку или льду замёрзшей речки.  Так и шли по нему, пока этот распадок или речка вели нас на север. В такие благодатные два - три дня мне выпадал самый настоящий отпуск. Впереди колонны становился Корсюк, а мы с проводником Афоней Верёвкиным по очереди отсыпались в замыкавшем колонну спальном вагончике. Во вре-мя остановок готовили сухие дрова для печки. И варили на этой печке прямо на ходу по  три раза в день неизменные супы и ка-ши из до¬вольно богатого набора концентратов.
А мороз всё крепчал. Трактора начали выходить из строя. Два трактора при¬шлось бросить совсем. А люди? А люди держа-лись. Они были не железные и по¬этому не имели права сломать-ся... Они не имели права даже заболеть, обморо¬зиться, и уж тем более – покалечиться. Потому что помочь пострадавшему здесь было нечем. Но труднее было сохранить непокалеченными  волю и сознание. Люди изнемогали от абсолютной и безпросветной  безжизненности окружающего мира. Теряли ощущение реально-сти. Почти у всех нарастало дикое абсурдное ощущение, что мы куда-то не туда попали. Провалились в какой-то другой, потус-торонний мир, как мир какой-то другой планеты.  Потому, что, на нашей милой, живой и теплой Земле просто не могло быть ничего вот такого … похожего на это невообразимое окружаю-щее. Там, на Земле, обязательно чередуются день и ночь. Там, на Земном небе, днем в высокой голубизне плывут прекрасные нежные облака, а ночью в бар¬хатной черноте сверкают загадоч-ные и таинственные звёзды... А здесь все абсо¬лютно вне времени и пространства. Здесь царит вечный и безысходный сумрак, не¬вообразимо клубящийся в судорожных конвульсиях пронзитель-ных лучей. На род¬ной Земле нет, и  физически не может быть  такого густого, леденящего и непри¬годного для дыхания воздуха. На живой и животворной Земле нет, и не может быть таких мёртвых и жутких пейзажей, состоящих из одного только дикого нагромож¬дения   скал и утёсов, окутанных смертным саваном странного, кристаллического, неощутимого и сыпучего снега. Бесконечно уставшее тело уже не могло контроли¬ровать изнемо-гающее сознание...
Наконец, сломался первый человек.
Сейчас я припоминаю, что взрыв накануне того случая был на редкость удач¬ным. Изъеденная временем скала  рассыпалась почти полностью, образовав огром¬ную гору вполне посильного бульдозерам камня. Теперь  им часов на восемь,  не меньше, ра-боты хватит. В блаженном предвкушении заслуженного отдыха, я по¬вернул к вагончикам, как вдруг… идущий нам на смену бульдозер, пытаясь обойти на узком карнизе стоящий компрес-сор, соскользнул  и ухнул в темноту какого-то провала. Содрога-ясь от ужаса, я успел увидеть, как он  с нарастающим ускоре-нием завалился на бок,  а затем, опрокидываясь, блеснул в чер-ноте зеркально отшлифо¬ванными  гусеницами.
Проваливаясь по пояс в сыпучем снегу, я ринулся к обрыву. Трактор лежал на самом дне провала, кабина раздавлена. Один из бульдозеристов был там. Одного взгляда на его изуродованное тело было достаточно, чтобы понять – наша помощь там уже не нужна. Второй бульдозерист успел выпрыгнуть из кабины во время  пе¬реворота. Он сидел на снегу с каким-то странным ви-дом, отрешенно наблюдая, как  я пытаюсь заглянуть под трак-тор. Шапка его лежала рядом, голова была в крови. Когда я под-бежал к нему, он даже поднялся на ноги сам…
Пока в спальном вагончике ему бинтовали голову, он про-должал сидеть  всё так отрешённо, глядя прямо перед собой ту-пым взглядом. Потом медленно, как во сне,  поднял руку и по-трогал голову.
- Что, Яша, болит? -  негромко спросил я.
Яша вздрогнул, как будто его внезапно разбудили.
- А кто меня бил? -  сипло спросил он. В тоне его вопроса бы-ло что-то нелад¬ное.
- Никто не бил. – Я старался отвечать  как можно спокойнее.- Ваш трактор пе¬ревернулся…
- А за что били? – перебил  он.
Вот теперь – то мне стало ясно, что Яков совершенно не вос-принимает окру¬жающей обстановки. Он даже не понимает, где находится. Я молча, не отвечая, уложил его на нижние нары. Ра-неный впервые хрипло и болезненно застонал. По-видимому, по-вреждена была не только голова.
-Вот звери какие…  Это ж  надо так избить… И ни за что, ни про что. Сидели, говорили. Все тихо-мирно. И вот на тебе…
Стало слышно, что к вагончику мчится вездеход. Резко тор-мознул. Корсюк рывком распахнул дверь, бросился к Якову.
- Яша,  ну как…?
- Пошел ты, бандюга!
-Он что? – Корсюк обернулся ко мне.
-А вот то, что видишь. Оцени и сделай выводы.
-Какие выводы? Ты о чем?
-А все о том же! Ты куда гонишь?  Ты что, не понимаешь, что еще одна не¬делька и все мы  так же вольтанемся?     Как  Яша. Мы уже больше не можем. Сил нет. Отдых нужен, хотя бы день-ка два.
Корсюк зло и замысловато выругался. Сел на нары напротив.
- Ах, всего денька два! Да ты соображаешь, салага, о чём говоришь? Ты зна¬ешь, сколько у нас осталось горючего? А жрат-вы? Знаешь, сколько осталось? Ты соображаешь, во сколько нам обойдется этот отдых? Тракторы-то нельзя глушить. Их потом на таком морозе не заведёшь. Продукты тоже на исходе. Жратву сожрём, солярку сожжём. А потом?  Харакири делать?
Я этого действительно не знал. Корсюк на такие темы нико-гда не откровенни¬чал.
-Подожди …  Не понял. Как за два дня – сожрём?!
- Ну, допустим, жратву можно растянуть и пожиже. А  соляр-ку?
Я с минуту сидел молча, переваривая эту страшную инфор-мацию.
- Так, а чего ж ты раньше мне этого не говорил? Чего мы то-гда дальше прём? Ведь все равно не хватит! Или что, помирать, так с музыкой?
- А что  я должен делать? Назад на Мирный повернуть? Так туда тем более не хватит. Туда теперь в шесть раз больше, чем до Айхала! У нас теперь один выход – вперед.
- Ну - ну. Оно и видно, что выход.
Корсюк, на удивление, ничего не возразил. Он сидел, ссуту-лившись всем своим огромным телом, наклонив голову и крепко охватив ее могучими лапами. У меня сжалось  сердце.
- Слышь, Леша, давай спросим Веревкина. Проводника. Он якут. Места эти куда лучше нас знает. Он  мне однажды говорил, что у него есть какое-то предло¬жение. Только он почему-то вы-жидает. Ждет, когда нас по настоящему прижмет…
- Зови  Веревкина,- невнятно буркнул Корсюк, не отрывая ладоней от лица. - Да быстро!! Какого дьявола ты еще копаешь-ся!- взревел он, хотя и видел, как я то¬ропливо застегиваю поляр-ку, одновременно натягивая капюшон. Однако Верёв¬кина звать не пришлось. Я еще не успел шагнуть, как дверь вагончика от-крылась,  в клубах морозного пара показался пожилой якут.
- А! Сам догадался! Молодец! Ну что будем делать, Афоня? – прямо с порога набросился на него Корсюк.
Верёвкин, как всегда неторопливо, неслышно ступая мягки-ми торбасами, про¬тиснулся в переднюю часть вагончика. Акку-ратно в переднем углу поставил лыжи. Сел. Медленно достал трубку. Раскурил. Выпустил струйку дыма.
- Дык подыхать будем, однако, если вот так гнать будешь и дальше, начальник, - совершенно невозмутимо изрек он без вся-кого выражения на темном узкоглазом лице.
- Умница. Спасибо за совет.- Алексей, как это ни странно, отреагировал до¬вольно спокойно.  И даже криво усмехнулся.- Ну, а если не буду гнать? Алька вон тоже мне остановиться на пару дней советует. Отдохнуть. Как ты на это смотришь?
- А если остановиться - еще скорей сдохнем. – Все так же аб-солютно бесстра¬стно прокомментировал Верёвкин. -Хоть так, хоть этак. Сюда совсем не надо было ходить. Я ж говорил, не по-слушали.
И тут Корсюк взорвался. Он грохнул кулачищем по узенькому столику и за¬гнул четырехэтажным матом. Якут не дрогнул ни одним мускулом на скуластом лице. Он вынул изо рта трубку. Аккуратно поковырял в ней спичкой. И снова су¬нул ее в рот. Корсюк мгновенно сбавил тон. Рывком встал. И тут же сел.
- Афоня,- медленно заговорил он, стараясь изо всех сил вы-держать  тон,  го¬ворить спокойно и рассудительно, как и подоба-ет настоящему мужчине. – Ты не морочь мне голову. Она у меня и без того кругом идёт.  Ты ответь мне  на мой во¬прос. По делу. Ну, помню, ты говорил, мол, надо идти другим путем. Но мне-то этот путь начальство продиктовало. На карте его обозначили. Ну, вижу, не получа¬ется. Так что же дальше-то делать? Куда дальше двигаться? Вот с этого самого места, где мы сейчас? Ты мне вот на что ответь! Я только об этом тебя спрашиваю. Понял?
- Афоня, ты ж мне обещал сказать, когда время придёт - ос-торожно поддержал я  командира.
- Отсюда на Маркоку свернуть надо и по Маркоке дальше, все так же невыно¬симо  буднично и безстрастно изрек Веревкин.
Мы с Корсюком недоуменно переглянулись. Действительно, река Маркока на¬ходилась отсюда недалеко, километрах в два-дцати. Но это ж совсем в другую сто¬рону, и не туда, куда надо. Маркока тянулась с запада на восток. А нам надо следо¬вать прямо на север. Что он буровит? На Корсюк продолжал оста-ваться паинькой. Он был спокоен и разсудителен до полной не-узнаваемости.
- Так, отлично, выйдем на Маркоку, а дальше по ней куда?
-  Маркока в Марху впадает, а по Мархе  до Сохсолооха,  а по Сохсолооху - прямо до Айхала. По рекам, как по шоссе. Там и один трактор пустить можно. А ос¬тальные трактора и люди пусть на Маркоке ждут. Там охота хорошая. Прокор¬миться за-просто можно. А когда машины пойдут по зимнику - заберут всех…
- Погоди, погоди! Ты что мне лапшу на уши вешаешь? Ты карту видел? Алька, дай карту! Да не там! В планшете! – рявкнул он во всю мощь своего оглушитель¬ного голоса, давая, наконец, выход сжигавшему его нетерпению. -Вот смотри, Афоня! Ви-дишь, вот тут какой колоссальный крюк твоя  Маркока  делает. А тут? Ка¬кой же это к черту зимник получается? Петля  на петле.
- А  это и хорошо, что крюк, - в раскосых щелочках впервые блеснули глаза - Афоня удивленно взглянул на непонятливого на-чальника.- Зачем по всей Маркоке идти? От этого крюка до Мархи-то как раз ближе всего. Тут можно и напрямую до Мархи срезать…
-Погоди, резака нашелся! Ты что, думаешь там, в Мирном дураки сидят? Ду¬маешь, они этого варианта не разглядели? Там же не пройти! Там, где ты показыва¬ешь, сплошные скалы. По-хлеще этих.
- Так в больших-то скалах проход куда легче найти. А в этих курумах ты и сам сдохнешь, и зимника не будет. Ни прямого, ни кривого.
Корсюк  замолк. Спорить не имело смысла. Иного варианта попросту не было. Только там, на последнем перегоне, для поис-ков прохода  нужен не один трактор, там нужен и вездеход, и сани с компрессором, чтобы взрывать скалы, если пройти будет совсем уж  невозможно. А для трех  машин  горючего наверняка хватит. Зна¬чит, решено! Он изо всех сил хлопнул себя по колену.
- Все! Кончай базар! Алька, бери карту, поворачивай на Мар-коку!
Пробиваясь к Маркоке,  мы потеряли еще один трактор. Но теперь это не имело значения. Мы обрели правильный путь!  Мо-роз сдал, засияло солнце, и пе¬ред нами постепенно открывалась живописная просторная долина полноводной та¬ёжной реки. Ве-чером мы поставили у берега этой реки все трактора и собрались на общий совет.  Впрочем, советоваться - то было особенно нече-го. Всё было решено  и другого варианта не было. Всем  остав-шимся надлежало сразу же приступить к строительству хорошей, просторной и теплой избы, чтобы уже в эту зиму шофера проло-женного нами зимника могли здесь останавливаться: поесть, от-дохнуть по-человечески, набраться сил для продолжения этого труднейшего пути.
Афоня Верёвкин тоже оставался здесь, потому что никто дру-гой, кроме этого великого охотника, не смог бы прокормить мя-сом такую ораву прожорливых рабо¬тяг. А три человека – Алексей Корсюк, Валера Руднев и я - Альвиан Афанасьев - должны на следующее утро двинуться дальше.
Чуть свет мы были уже на ногах, чтобы максимально ис-пользовать пока еще очень короткий полярный день. Все еще спали, провожать нас вышел только Ве¬рёвкин. Пока мы уклады-вались, он, наверное, уже в десятый раз, подробнейше рас¬сказывал нам, где и как нужно правильно свернуть к Мархе.  Чувствовалось, что за этим совершенно необычным для якута многословием, кроется очень и очень серь¬езная тревога за осу-ществимость им же самим предложенного варианта.
-… А когда свернёте, вездеходом постоянную разведку делай-те, а то попадете в тупик – плохо придется,- печально бубнил он, настойчиво стараясь заглянуть в глаза каждого. Корсюк, сердито нахмурившись и сжав в ниточку губы, молча швы¬рял в кузов вездехода инструмент, тросы, запасной брезент, продукты.
- Да ты слушай хорошо меня, командир,- настаивал Верёв-кин,- а то беда бу¬дет…
- Да пошел ты к черту!- взорвался, наконец, Корсюк.- Что ты  стоишь над ду¬шой? Какого хрена каркаешь? «Беда, беда»! Мне и без  твоего карканья тошно. Сказал один раз – и хватит. Иди, от-дыхай. Всё!
Афоня замолк. Горестно вздохнул и, неуклюже повернув-шись, зашагал к ва¬гончику, сутуля узкие плечи. Корсюк перестал  бросать вещи и долго смотрел вслед удалявшемуся проводнику. Мы с Валерой уже успели снарядить компрессор, погрузить в тракторные сани ящики с взрывчаткой и бочки собранного со всего от¬ряда горючего. Подошли к вездеходу. Корсюк тяжело вздохнул и повернулся к нам.
- Валера, Алик, - как-то необычайно заговорил он. – Я сейчас оторвусь от вас. Пойду вперед. Буду рыскать по трассе. Так что смотрите внимательнее. Оконча¬тельный вариант трассы я поме-чу…  Впрочем, там вы меня наверняка догоните. Чую, что там очень-то не разгонишься. Но в случае чего – действуйте по об-стоя¬тельствам. – Он неожиданно и порывисто охватил нас обоих за руки и крепко по¬жал. Затем, круто повернувшись, прыгнул в кабину вездехода. Оглушительно хлопнула дверка. И вездеход, взвыв, рванул с места …
Спустя неделю лесорубы, готовившие лес и дрова на южной окраине Айхала, услышали вдали никогда доселе здесь неслы-ханный звук идущего где-то по Сохсо¬лооху трактора. Лесорубы с радостными воплями, - «Корсюк нашелся!» - шумной гурьбой вы-сыпали на гладкий лед речки.
Из-за поворота медленно вполз измятый, как после лютой бомбёжки, потеряв¬ший всякий технический вид трактор. По-видимому, тракторист всё-таки увидел выскочивших на лёд людей, потому что трактор тут же остановился и заглох. Когда к нему подбежали, дверца медленно приоткрылась. И оттуда на мягкий снег вывалился чёрный человек с закрытыми глазами.
Собственно, человеческого в нём была только фигура. Со-вершенно чёрное, покрытое грязной, свалявшейся, пропитанной мазутом бородой лицо было худым и совершенно неузнаваемым. Человек спал. Было совершенно очевидно, что это кто-то единст-венно добравшийся  из отряда Корсюка. Но кто именно? И что сталось с остальными? Где они? Добиться этого было совершенно невозможно. В ответ на все тормошенья, толчки, расспросы, че-ловек вяло мотал головой, невнятно мычал, но не просыпался. Впрочем, теперь это не имело значения. Ясно было одно – трасса пробита.
Два вертолёта немедленно снялись с взлётной площадки и ринулись назад по далеко видному тракторному следу.
Долго рассказывать, как мы закончили эту доселе не бывалую эпопею прокладки зимней дороги к заветным богатствам алмаз-ных месторождений. Всё это подробно описано в моей книге.
А здесь достаточно только сказать, что, прибыв на Айхал, я там и остался на целых двенадцать лет.
Поначалу меня захватила величественная, ослепительная и всеобщая, мечта здешних землепроходцев сурового плато. Мечта построить прямо вот здесь, на этих самых чёрных базальтовых скалах, окружающих Айхал, некий полуфантасти¬ческий город под куполом. Город с искусственным микроклиматом и абсолют-но уникальным социальным устройством. Так сказать, по прин-ципу звездолётов будущих тысячелетий, на многие века уходя-щих в глубины Вселенной. То есть такое устройство, которое по-зволяли бы и нам, тоже совершенно оторванным от мира циви-лизации, полностью и совершенно автономно удовлетворять аб-солютно все свои информационные, духовные и морально-нравственные потребности. Реализуя для этого только  исключи-тельно свой собственный, доселе практически почти не задейст-вованный, но огромный интеллектуальный потенциал.
Мы, коллектив разработчиков этого проекта, во главе с та-лантливым архитектором Володей Корниловым, жили в одной палатке. И безконечно долгими полярными вечерами в мучи-тельном, но сладостно захватывающем и душу, и мозг поиске, в ожесточенных спорах и в предельном напряжении интеллекта отрабатывали все мельчайшие экономические, технические, со-циальные и прочие аспекты этого небывалого проекта.

 
А днём, по двенадцать часов в сутки, питаясь одними кон-сервами, мы выматывались на пределе физически возможного, на строительстве жилья. Мы строили убогие и серые, но зато необычайно объёмистые бараки и общежития, чтобы как можно скорее втиснуть хоть под какую-нибудь крышу сотни тех несча-стных работяг, что в эти страшные якутские зимы, ютясь в бре-зентовых палатках, добывали великой советской стране столь драгоценные для неё алмазы.
И за пару лет, работая почти без стройматериалов, изобретая на ходу технологии строительства из местного подручного и под-ножного сырья, мы всё-таки добились своего. Мы сделали почти невозможное. Работая буквально на одном энтузиазме, мы ЗА-СЕЛИЛИ всех людей под теплую крышу. Правда, заселили в пре-великой тесноте и неуюте, но отнюдь не в обиде.
И вот этим-то самым своим энтузиазмом, этим самым само-отверженным трудом мы самолично и подписали смертный при-говор своему заветному проекту блистательного города-мечты.
Ведь как раз затем-то и потому-то и поощрялся этот проект премудрым московским начальством, потому-то и отпускались на него немалые деньги, что эти сроду не бывавшие здесь чи-новные властители были совершенно убеждены, что невозможно не то чтобы жить, а даже и просто физически выжить здесь, в этих жутких местах, на полюсе холода и недоступности.
Ибо, как это хорошо и достоверно известно, здесь не выжи-вали даже самые, что ни на есть закалённые в мире якутские кочевые охотники. И только исключительно ради добычи этого драгоценного и столь своевременно обретённого колоссального алмазного богатства, эти надменные и прижимистые московские чины и пошли на проектирование этого чудо-города.
И вдруг, о радость! Оказалось, что жить-то там, на Оленёк-ском плато, вполне можно, причём даже в самых обычных бара-ках. Это доказано двухлетней практикой. Жить, и что самое главное, вполне по-ударному и доблестно работать! Так какого же дьявола тогда ещё и надо?! И на шута он тогда сдался - этот купол?!
И уже полностью готовый проект, получивший первую пре-мию на Всемирной выставке 1963 года «Город будущего» в Мон-реале был отвергнут.
И всё у нас пошло прахом. Был переведён на другую долж-ность директор рудника «Айхал», уже провернувший полную за-кладку нулевого цикла под здания и сооружения будущего горо-да. Утонул (а, скорее всего, утопился) автор проекта Володя Кор-нилов. А меня, во главе двадцати рабочих, перевели горным мас-тером на затерянный далеко в глухой тайге угольный участок.
Вот теперь у меня стало вдосталь совершенно свободного времени, глубокой таёжной тишины, для того чтобы капитально обдумать и осмыслить этот и все суровые жизненные предыду-щие уроки. И надо это было сделать на самом высочайшем  про-фессиональном уровне. И осенью 1970 года я второй раз посту-пил на заочное отделение истфака Иркутского госуниверситета.
И сквозной темой всех моих университетских исследований, конечно же, стало исследование наиболее общих закономерно-стей и механизмов, управляющих всеми процессами развития общества.
Общий вывод всех этих исследований был для меня, увы, весьма неутешительным. По всем моим расчетам и выкладкам, как я ни вертел, всё равно выходило, что наше-то родное рос-сийское общество неуклонно и неумолимо идёт к самому сокру-шительному в своей истории СИСТЕМНОМУ кризису. Ибо вели-кая авантюра построения коммунизма у нас, в одной отдельно взятой стране, хотя и несёт в себе замечательно конструктивную позитивную идею, но выполнение этой идеи проведено после смерти И.В.Сталина вопиюще и исключительно безграмотно, и потому неминуемо должно окончиться крахом.
Ничего хорошего такой, якобы чисто теоретической, вывод, мне, провинциальному студенту – заочнику, не сулил. И покруп-нее меня мыслители платили жизнью за куда меньшие прегре-шения против догматов всемогущей партии. А уж меня-то раз-давят как таракана, даже не задумавшись.
А отказаться от своих выводов я не могу. Вот и получалось, что там, впереди, куда ни кинь – всюду клин.
Вот с такими  тяжёлыми и безотрадными сомнениями соби-рался я на свою заключительную экзаменационную сессию ут-ром 20 марта 1975 года. Собирал свой рюкзак полностью, остав-ляя только библиотеку, которую договорился отправить багажом туда, где доведётся жить после окончания университета.
На Айхал я приехал ещё затемно с санно-тракторным поез-дом, перевозившим наш уголёк. И, не зайдя даже в столовую, сразу ринулся к поселковому гаражу, откуда утром отходил авто-бус в аэропорт. Автобуса на обычной стоянке почему-то не было. А, чёрт! Неужели опоздал? Я ринулся в диспетчерскую. И едва распахнул дверь, сразу же увидел в толпе шоферов знакомую мне богатырскую фигуру Снежного человека и услышал его ро-кочущий командирский бас. Корсюк!
- Алексей! Здорово! – я бросился к нему.
Корсюк обернулся и радостно взревел.
- Алька! Привет! Какими судьбами?
Я поморщился от боли в кисти, которую стиснула его могучая лапа.
- В Иркутск. Лечу на экзамен. И защиту диплома… Да не жми ты мне руку! Больно! Слушай, я здесь автобус в аэропорт ищу. Ты не знаешь, куда его задевали?
- Сняли пока автобус. Рейс на три часа откладывается из-за погоды. А там и вообще неизвестно, на сколько отложат. Погода-то видел какая. Сплошь заморочачило… Так что  спешить тебе некуда. А ты завтракал?
- Нет ещё.
- Ну, вот и пошли в столовую. Я тоже только что примотал. Не жрал ещё.
Мы вышли на крыльцо. Я тревожно глянул на хмурое весен-нее небо. М-да. Действительно заморочачило. И видать надолго. Вон даже ближних скал из-за пурги не видно. Такое не на три часа, а и на трое суток запросто протянуться может. Ну, дья-вольщина! Этого мне вдобавок ко всему прочему не хватало. На экзамен опоздать!
- Ну, пошли, пошли! Чего топчешься? – дружеский толчок массивной ладони почти сбросил меня с невысокого крылечка.
- Слушай, Снежный. Ты соизмеряй свою силу, когда с людь-ми общаешься, - совсем рассердился я. – Что ты со мной как с куклой?
Мы вошли в столовую. Корсюк без церемоний заказал тради-ционные здесь суп из консервов, три котлеты без гарнира и по два компота. Я угрюмо ожидал, сидя за столом.
- А что это ты такой кислый? – Хохотнул он, решительно под-вигая к себе алюминиевую тарелку. – Неладно что?
- У меня всё  неладно. – Я, брезгливо поморщившись, вытер полой телогрейки вдрызг засаленную ложку. – Чего тебе расска-зывать-то. В нашем бытии ведь всё обо всех известно. Город под куполом зарубили. Володя Корнилов утонул. Я тоже не знаю: пан или пропал…
- А кого винить-то в вашем голотяпстве? – весьма категорич-но перебил он, успевая энергично работать ложкой. – Сами всё и загубили! Эх! Бить вас некому. И мне некогда.
- Подожди. Почему это сами? – опешил я, прекращая, есть. – Ты что буровишь?
- А кто же больше? Вы, – невозмутимо подтвердил Корсюк, берясь уже за котлеты. – Вы куда пёрли со своими инициатива-ми? Вы на шута эти свои бараки да общежития-коммуналки из чего ни попадя стряпали? Вы ж тем самым как раз и доказали московскому начальству, что вы, оказывается, и без всякого ку-пола вот в этих вот ваших кургузых времянках прожить можете. Вам, оказывается, никакие морозы нипочём. Они ж там, в Мо-скве, и помыслить во сне не могли, что на полюсе холода вот так вот черт те в чём прожить можно. А вы им это доказали своим идиотским энтузиазмом. Так на кого вам теперь жаловаться?? – он отправил в рот сразу целую котлету, и, заглотив её, сокру-шённо покачал головой. – Продолжайте, как начали. Питайтесь вот этим дерьмом, – он потыкал толстым пальцем в опустевшую тарелку. – Одевайтесь в ваши брезентухи да ватники. И продол-жайте ишачить. В том же ударном духе. Вы получили по заслу-гам.
Он щелчком отбросил легонько тарелку. И в упор воззрился на меня. Я молча и сосредоточенно жевал безвкусную котлету, в которой, действительно, месива из хлебных отходов было боль-ше, чем мяса. Не дождавшись вразумительного ответа, он по-бедно хмыкнул и взялся за компот. Стакан полностью скрылся в могучей лапе. Помедлив, ожидая меня, он вздохнул и залпом оп-рокинул стакан кверху дном. Компот, булькнув, исчез в зубастой пасти. Я невольно улыбнулся. Вот с кого пример жизненной си-лы-то брать надо!
- Я уже думал об этом, Лёша, – примирительно заговорил я. – И в принципе-то с тобой согласен. Действительно, бараны мы ещё, а не хозяева жизни. Не дозрели мы ещё ни до коммунизма, ни до социализма. Нами ещё сто лет будут вот так вот как ста-дом безмозглым хозяева-пастухи помыкать. Я как раз об этом хочу в своей дипломной работе сказать…
- Что, что, что ты мелешь?! В дипломной работе? – Лёха замер со вторым  стаканам в руке. Затем медленно поставил его обрат-но на стол. И водрузил рядом монументальные локти. – Ты что – безсмертную славу великого камикадзе обрести хочешь? Или просто так – с ума сбесился?
- Почему это – сбесился?
- Да потому, что, если ты эту строжайше запретную мысль ляпнешь прямо на защите диплома, то тебя даже до Колымы не довезут. Тебя как Колчака, прямо там, на месте, под Иркутском разстреляют. Настолько это твоя известная всем, но абсолютно непроизносимая мысль опасна там, для самых-самых высоких партийных боссов.
- Мысль о том, что наш народ абсолютно не созрел для са-моуправления? Для управления через систему Советов Народных Депутатов. Так это же де-факто…
- Я тебе ещё раз повторяю – де-факто эта истина давным-давно уже стала повсеместной реальностью. Но именно в том-то и дело, что сейчас там среди самых-самых и идёт тотальная под-готовка, чтобы эта уже фактически достигнутая реальность ста-ла истиной и де-юре. Но ведётся эта судьбоносная подготовка в строжайшей тайне. И не завидую тому, кто в этот ответстве-нейший момент эту тайну ляпнет во всеуслышание. Того унич-тожат мгновенно. И следов от него в этой жизни не останется. Ты хочешь, чтобы от тебя не осталось следов? А?
Я молча допил свой компот. Поставил стакан. И замер. Со-гласиться с этим смертным приговором? Поставить крест на себе самом? Это было немыслимо ни при каких ситуациях. А возра-зить было нечего… Корсюк очень терпеливо ждал моей реакции. И я через силу выдавил из себя:
- Ну, а что мне теперь прикажешь делать? Сопеть в две нор-ки и не лезть туда, куда мне, барану, не положено? Нет, я не ба-ран и в роли барана  жить не согласен.
- Что, говоришь, делать? – Корсюк быстро взглянул на часы и что-то прикинул. – Слушай, ты же сейчас ведь в Мирный наво-стрился?
- Да, если погода позволит.
- А она в ближайшие три дня тебе этого не позволит. А может быть и больше. Поэтому я предлагаю вот что. Через полчаса бу-дет готова моя колымага. Садись-ка ты ко мне. И маханём в Мирный по зимнику. И по дороге я тебе как раз покажу, КАК вот такие вот социальные идеи, вроде твоей, по-настоящему прак-тичный человек реализует. Вот и увидишь, ЧТО надо делать и КАК.
- Хм! – я недоверчиво хмыкнул. Что я там могу увидеть на зимнике? Три-четыре ночлежки для шоферов? Ведь больше там, на протяжении всех восьмисот километров никакого другого жилья и нет. А вот воспользоваться «колымагой» Корсюка – это действительно хорошая идея. За пару дней мы на ней запросто до Мирного махануть можем. И на экзамен не опоздаю. А насчёт человека…
- А что это за человек? – почти из одной вежливости спросил я. – Где это он там у тебя в тайге социальные идеи реализует?
Корсюк уловил моё недоверие. Перестал хитро ухмыляться. И ответил довольно сухо, точно, по-деловому.
- Зовут его Соколов Владимир Алексеевич. А командует он людьми на Маркоке. Помнишь, где мы в шестьдесят первом трактора оставляли.
- Как «командует»? Директор что ли?
- Да он такой же директор, как ты на Чёрной. Как все мы тут на Севере. Все должности и звания в одном лице. И производст-венные, и партийные, и советские и прочие разные. Я потому и волоку тебя туда, что положение у вас фактически одинаковое, взгляды аналогичные. А вот конкретные практические результа-ты – как небо и земля. У тебя даже ниже, чем земля. Вот и погля-ди, как ТАКИЕ дела по-настоящему делать надо…
- Ну ладно. Уговорил. Поехали.
Крупный пушистый снег заметал все стёкла, кроме водитель-ского. Вездеход Корсюка – технический монстр какой-то незна-комый мне наиновейшей марки – мягко покачиваясь на аморти-заторах, стремительно летел сквозь снежную круговерть. Ощу-щение было такое, как будто мы едем по шоссе. Не зря, видать, Лёха Снежный Человек получает свой оклад начальника зимни-ка. Дорога – что надо.
Давненько я не был на этой трассе. Почти четырнадцать лет. Интересно, что здесь Корсюк за эти годы понастроил? Я попы-тался поковырять лёд, покрывавший боковое стекло. Безполезно. Снаружи всё тоже была залеплено густой снежной кашей. А впрочем, что я тут, кроме снега да скал, могу увидеть? Вот что получилось там, на Маркоке, это действительно интересно будет взглянуть. Вот ведь кто бы мог подумать, что это случайно най-денное нами живописное местечко станет чем-то интересным для меня. Ведь тогда, зимой шестьдесят первого, нам просто в силу жесточайшей необходимости пришлось оставить здесь и людей и технику. У нас даже и в мыслях не было, что здесь мо-жет получиться что-то значимое… А, может быть, оно только для Корсюка и есть значимое? Просто как обычная ремонтная база на трассе? А меня он просто так втянул? Чтоб по дороге не скуч-но было?? С него это запросто станется. Я искоса поглядел на Алексея. Корсюк, ещё более огромный в своей собачьей дохе и пушистой пыжиковой шапке, тяжёлым монументом высился на своём водительском месте. Заросшее косматой бородой, обвет-ренное лицо было каменно неподвижно.
- Алексей, – не выдержал я, наконец. – Ты мне всё-таки объ-ясни – куда и за каким чертом ты меня сюда попёр? Чтоб я хоть знал, что там я должен увидеть? Поучительного. Что там такого особенного-то на этой твоей Маркоке?
- Ну, она столь же моя, как и твоя. А базируется на ней одно из подразделений по строительству автодороги – уклончиво буркнул он, не отрывая глаз от дороги.
- А особенного?
- А это и есть один из самых особенных участков. При со-вершенно равных технических и прочих условиях работы он один, владея только одной пятой  моторесурсов, выдаёт для от-сыпки дороги больше половины всей горной массы! Больше по-ловины! Чуешь?
Ну, я так и думал! Конечно же, это только для Корсюка, как начальника всей этой уникальной дороги, эти тонны и кубомет-ры должны звучать как героическая симфония Бетховена. А мне-то эти объёмы до лампочки! Стараясь не задеть этой распи-рающей начальника гордости за свою дорогу и  замечательных людей, её строящих, я осторожно уточнил:
- Так это ты меня туда как горного мастера тащишь? Передо-вым опытом в организации буро-взрывных работ блеснуть?
- Я тебя как будущего обществоведа туда тащу. Как соавтора корниловского. И как мастера – вот такие вот замечательные проекты века своим головотяпством гробить! – уже сердито, явно досадуя на то, что до меня не дошли все его утренние намёки, прорычал он. – Сейчас вот приедем. Ты разуй глаза-то да по-смотри, как следует, точно такие же по сути задумки НАСТОЯ-ЩИЕ мастера реализуют. Может быть, дойдет, наконец.
- Да ты погоди рычать-то! – я тоже рассердился. – Коль ве-зёшь ты будущего обществоведа, так  хоть намекни мне в двух словах, что я там такого, социально значимого, могу увидеть? А то пудришь мне мозги своей горной массой.
Корсюк минут пять молча гнал машину, не сбавляя скорости даже на самых крутых поворотах. По сжатым губам и отрешен-ному взгляду чувствовалось, что он всерьёз пытается со своих прочно накатанных производственно-технических стереотипов закоренелого дорожника что-то разъяснить будущему общество-веду.
- Ну, тогда так, – заговорил он. – Значит, цифры производст-венных показателей тебе ничего не сказали. Ну, а вот то, что у Соколова такая производительность, дисциплина, порядок, под-разделение на Доске Почёта ВДНХ – это тебе говорит хоть о чём-нибудь? Сама вот эта вот его социальная технология, когда люди вот так работают - это тебя как людоведа интересует? Не хочешь вникнуть, какими такими кнопками-рычагами он такие могучие творческие силы включил? Какую методологию серийного сотво-рения вот таких вот ярких и талантливых личностей изобрёл? Вот это вот тебе разве не интересно будет узнать, увидеть, ус-лышать?
- Погоди, погоди. Какие методологии сотворения личностей? Чего буровишь?
- А вот сейчас приедем и увидишь. И услышишь. Затем я те-бя и везу сюда, чтобы ты это от самого автора узнал. Чтоб не го-ворил больше, что я буровлю или мозги пудрю, минут через со-рок увидишь… Спи пока. Ты сегодня ночь не спал. А мне тут ещё в одно место заглянуть надо. По делу…
А вообще-то, конечно, он прав. Лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Успею ещё… А поспать сорок минут – это ж самое то… Я не заметил как глаза у меня закрылись… Сами со-бой…
- Эй, соня! Подъём! Приехали! – мощный толчок могучей лапы разбудил окончательно. Я нехотя открыл один глаз. И тут же ши-роко раскрыл оба. Потому что то, что я увидел, могло быть только во сне. Но никак не здесь на суровом и безлюдном Оленёкском плато.
Мы мягко, без малейших толчков неслись по широкой  трас-се. Более того – это уже было совершенно неправдоподобным – мы неслись по самой современной настоящей улице, какие, как я читал, бывают пригородах современных мегаполисов. Респек-табельные двенадцатиквартирные дома красовались с обеих сторон, правда, украшали эту улицу отнюдь не кипарисы или пальмы. На ней были всё те же реденькие лиственницы и карли-ковые берёзки, но оставлены  они были очень продуманно. А в центре посёлка красовалась самая настоящая, хотя и миниатюр-ная по размерам, школа со всем ассортиментом спортивных со-оружений на обширном пришкольном участке. Слева от школы, как будто сошедшее со страниц книжек Уолта Диснея уютно рас-положилось затейливое зданьице детского садика. А справа из-ваянный в стиле позднего Ренессанса высился клуб. И всё это социальное изобилие казалось немыслимым для крохотного та-ёжного посёлка, состоящего всего из пяти двенадцатиквартир-ных домов, нескольких одноэтажных общежитий, ряда жилых вагончиков и мощной промбазы. Собственно, это даже и посёл-ком-то назвать нельзя, так, человеческий островок, затерявший-ся в безкрайних просторах Севера.. Действительно, Корсюк прав – это всего лишь рядовой участок огромной по протяжённости трассы.  И вдруг такая сказка. В полном блеске и в натуральную величину.
Я удивлённо посмотрел на Алексея. Тот сидел, довольно ух-мыляясь в дремучую бороду. Он явно рассчитывал именно на такой эффект внезапного пробуждения.
- Ну, как? Впечатляет? – благодушно пробасил он. – Вот так-то, товарищ людовед. Дальше еще похлеще будет. Так что готов блокнотики.
- А мы сейчас куда? Прямо к Соколову?
- Конечно. Пообедаем у него. Поговорим. И дальше.
К моему удивлению, вездеход свернул не к промплощадке, где на южной окраине поселка громоздились склады, гаражи, мехмастерские и всякая разная ремонтируемая дорожная тех-ника. А свернул прямо к высокому парадному крыльцу этого Дворца современной культуры. Как будто само собой разумелось, что командир этого человеческого островка в средине рабочего дня должен находиться именно в клубе и нигде больше.
Мы вошли в блистающий чистотой и отделкой вестибюль. Здесь никого не было. Корсюк, очевидно хорошо зная, что имен-но он ищет, уверенно свернул в правый боковой коридор. А я в своих меховых унтах и якутской шапке почувствовал себя почти неандертальцем, перенесшим в эпоху пугающе современной ци-вилизации. Минуты две я стоял на пороге, пряча за спиной эту неуместную шапку. И не решался ступить по блестящему полу. Потом любопытство все-таки взяло верх. Я нерешительно загля-нул в фойе. Справа тянулась сплошная  стена, вдоль которой бы-ли смонтированы блестящие поручни. А-а! Это ж тренажер! Это выходит – что? Здесь балет?! Или какие-нибудь бальные танцы? Здорово! Во, живут люди! Не только трудовые подвиги соверша-ют, вроде нас, серых. Они ЖИВУТ! Полноценно, красивой, раз-носторонней жизнью… А впрочем, это я, пожалуй, хвастанул… Я ж еще ничего здесь по сути не видел.
Я заглянул в раскрытую двустворчатую дверь. Там дальше был виден небольшой зрительный зал. А ну, что там? Ого! Вот это оборудование! Софиты как в Большом театре! Хотя я, вообще-то, ни в Большом, ни в Малом театре отродясь не бывал. Но читал об этом достаточно. Ну, скажем, вот этот вот ряд лампочек у края сцены – это называется рампа. Вот эта конура – это режиссер-ская будка с пультом. Ого, какой у них там арсенал всяких спра-вочников! Всерьез, видать, работают. Профессионально и твор-чески.
В зал заглянул Корсюк. И тут же из-под его локтя, бойко сту-ча каблучками, в зал зашла моложавая женщина-якутка, в бли-стающем простотой и изяществом строгом костюмчике.
- Ну, я ж говорила вам, Алексей Михайлович! Вот он, ваш коллега. В отличие от вас он проявляет самый живой интерес к миру искусства, – энергично и весело говорила она, сияя белозу-бой улыбкой на смуглом и по-восточному красивом лице.
- Где ты бродишь, черт возьми? – недовольно буркнул Кор-сюк. -  Едва тебя нашел. Сейчас Соколов освободится и поедем. Знакомьтесь – Людмила Афанасьевна Селезнева. Урожденная – Верёвкина. Зав клубом. И главный идеолог здешней духовной жизни.
- Альвиан… если угодно Иванович, – почему-то смущенно пробормотал я.
- Да не слушайте вы этого медведя, Альвиан Иванович! – по-трясая мою кисть маленькой ручкой затараторила Людмила Афанасьевна. – Какой я идеолог! Я только интерпретатор. Или, если угодно, переводчик на современные общемировые стандар-ты и формы. А первоисточник идей у меня – это воистину неис-черпаемое богатство нашей древней культуры…
«Переводчик? С якутского что ли? Но откуда здесь может появиться столь фундаментальный первоисточник? Да еще на якутском языке? – во мне мгновенно проснулся историк-исследователь.
- Простите, а что это за первоисточник? – осторожно уточнил я.
Глаза Людмилы Афанасьевны мгновенно загорелись фанати-ческим  блеском. Я затронул тему, о которой, как выяснилось, она могла говорить бесконечно.
- О-о! – она всплеснула руками. – Так вы, оказывается, не знаете?! Первоисточник? Так это же мой родной отец. Он же олонхосут. Он все олонхо, весь народный эпос «Нюргун Боотур» - все пятнадцать тысяч стихов -наизусть знает. Все наши преда-ния. Но самое-то главное и самое для нас ценное – что всю эту глубочайшую мудрость тысячелетий он может излагать в такой великолепной художественной форме, что…
- Я знаю вашего отца, Людмила Афанасьевна! – попытался остановить этот бурный поток слов. – Мы с ним вместе в шесть-десят первом от самого Чернышевска шли.
- Так вы – Афанасьев, да?! – бурно возрадовалась она. – Так чего же вы раньше не сказали? Свою фамилию. Отец мне рас-сказывал о вас. Ну, тогда.
- А вот и Соколов! – еще более бурно возрадовался Корсюк, уже явно заскучавший в предвкушении потоков народной муд-рости.
В зал быстро вошел очень молодой – лет 25 мужчина. Вели-колепно сложенный. Широкие плечи. Гибкая спортивная фигура. Зимняя танковая форма сидела как влитая. Быстрые, уверенные и очень энергичные движения, внимательные, чуть насторожен-ные глаза, с время от времени вспыхивающими холодными зелё-ными искорками, мягкая, какая-то кошачья походка - казалось, он не шёл, а скользил над полом, стремительно приближаясь к нам и это могло бы насторожить, если бы не широкая, открытая, располагающая улыбка.
 - Знакомьтесь! – радостно возгласил Корсюк, бесцеремонно отстраняя Людмилу Афанасьевну. Мужчина протянул сильную твердую руку.
- Соколов. Владимир.
- Афанасьев Альвиан.
- Как-как?
- Альвиан. – с легкой досадой повторил я. – Старое русское имя. По святцам. Родители из купеческого сословия были. Ста-рые русские традиции уважали.
Забавно, – и тут же повернулся к Корсюку. – Ну, так как же дела, Алексей Михайлович? Что там в центрах, новости какие? Кстати, ваша заправка нашу технику заправлять будет? Помоги. В долгу не останемся, да и бульдозер бы выделил месяца на два, новые карьеры поразведать. Сделай. Вы ж знаете – за нами не пропа-дет.  Повернувшись к Людмиле Афанасьевне, он довёл её до ка-бинета, что то ей сказав, и мы вышли из здания.
И, сев в вездеход, они мгновенно переключились на свои  во-просы. Я, надувшись, молча сидел на заднем сидении. Тоже мне, неформальным лидером считается. Имя ему забавным показа-лось! Сели на своего конька, технари упертые. Теперь их до са-мого вечера не переслушаешь. Они ж ни о чем другом, кроме производственных вопросов и слушать не захотят. Трепался Ле-ха, видать, насчет его интереса к социальным аспектам. А впро-чем, посмотрим. Сядем за обед – специально разговор на эту те-му заведу. Выведу на чистую воду. Вот тогда увидим, кто будет выглядеть забавно.
Но, едва мы вошли в дом, Соколов ринулся на кухню гото-вить обед. Корсюк, как привязанный, устремился за ним, упорно доказывая что-то своё. Я поневоле остался один в гостиной.
Квартира Соколова поразила меня своей подчеркнутой спар-танской простотой обстановки. Самодельная деревянная кро-вать, застеленная серым солдатским одеялом. Такой же само-дельный, хотя аккуратно сделанный стол. Табуретки. Шкаф для книг. Радиоприёмник последней модели. И ничего лишнего. Никаких украшений. Чувствовалось, что этот очень решитель-ный человек, обладающий здесь в глухомани практически ничем и никем не ограниченной властью и средствами, старается вся-чески подчеркнуть, что он абсолютно такой же обычный чело-век, как и все остальные люди поселка. А что? Наглядно и убеди-тельно. Очень последовательная реализация принципа полного социального равенства. Независимо от занимаемой должности и общественного положения.
Да, это вообще-то прекрасно его характеризует. Очень умно для действительно дальновидного руководителя. Люди обязаны быть социально равны. Только при этом обязательном условии возможно по-настоящему оптимальное социальное развитие и руководство всеми процессами в коллективе…
Хотя, может быть, это я по старой неискоренимой привычке всех на свой аршин меняю. Может быть, эта спартанская про-стота – это просто сама, что ни на есть обычная мужская быто-вая неустроенность. Мужское неумение красиво и уютно органи-зовывать свой быт… Ну и конечно, плюс, собственная непритя-зательность. Надо будет уточнить этот любопытный момент.
Типично палаточная сервировка стола, казалось бы, полно-стью подтверждала именно мой последний вариант суждения о хозяина. Обыкновеннее тарелки. Обыкновенные ложки, кружки и стаканы. Солонка и сахарница из пустых консервных банок, руками  мастера превращённых почти в произведение искусст-ва. Старинный медный самовар, начищенный до блеска, на тум-бочке.  Но традиционный суп из тушенки, разбавленной кипят-ком, подавался в этих тарелках с таким чарующе ярким челове-ческим обаянием, что вот этой  бытовой скромности совершенно не было заметно. А впрочем, я ж собирался уточнить эту соци-альную технологию.
- Владимир Алексеевич, – осторожно начал я, покончив со своей порцией. – Мне тут Алексей понаговорил гору чудес о по-вальном массовом героизме здесь, у вас, на Маркоке. Я ему, без-условно, верю, но хотелось бы, все-таки, лично от вас об этом ус-лышать. В чем секрет этой вашей сверх эффективной мотива-ции?
- Мотивации? – Соколов рассмеялся. – По-моему, это не я, а именно вы с Алексеем Михайловичем авторы этой мотивации. Вы ж сами с ним в шестьдесят первом году поставили перед на-ми эту цель – проложить дорогу к алмазным богатствам Родины. Вот эта самая цель и … есть самый…
- Нет, нет, – перебил я. – Я имею в виду не общую цель, а именно конкретные приёмы и методы организации, порождаю-щие этот творческий настрой…
- Э, нет! Вот уж тут я с вами никак не могу согласиться. Приемы, методы, организация – это всё совершенно вторично. Это уже производные от главного движущего мотива – общей и достаточно высокой целеустремленности. Без наличия этого главного элемента – очень крупномасштабной, захватывающей и общей для всех цели, которая придает особую силу и значимость всем личным мотивам трудовой активности, все приемы и мето-ды, какими бы они ни были, это будет все одна только види-мость, пустая внешняя форма без содержания. Но это слишком серьезная тема. Поэтому, если позволите, я сначала сменю деко-рации на столе, а уж потом…
Владимир Алексеевич со звонким стуком поставил три круж-ки с огромным старинным чайником, благоухающим роскошны-ми ароматами настоящего индийского чая с добавкой, очевидно, местных трав, парой сгущенки и традиционный миской, в кото-рой громоздились румяные свежие булочки.  Корсюк покосился на самовар, но промолчал. М-да! За таким угощением, конечно, любая, даже самая академичная беседа приобретет совершенно эмоциально-лирический аромат.
- Так вот, - Соколов самолично разлил каждому в стаканы очень крепкий, по северному обычаю, чай. – Так вот, если ли-шить человека его самого главного, стержневого качества – вы-сокой целеустремленности в его естественном стремлении к са-мореализации, если лишить его возможности постоянно, в самой будничной, ежедневной производственной практике реализовать свои базовые общечеловеческие ценности – человек-личность мгновенно превращается в обывателя, охламона – пассивного и бездумного человека толпы, короче - толпаря. А толпа – это все-гда человеческое болото. Всегда застой и разложение. Зависть, к тому же. Согласны?
Признаться вот только теперь, глядя в его сияющие вдохно-вением серые глаза, я почувствовал в нем не технаря – произ-водственника, а по-настоящему интересного мне мыслителя, личность. Вот с таким  действительно интересно сразиться в НАСТОЯЩЕМ, серьезном диспуте. Так чтоб наносить удары в полную силу. И достойно держать ответные, сокрушительные удары. Ибо так и только так можно всерьез проверить силу и крепость своих собственных убеждений. Принципов.  Истин-ность собственного понимания самых глубинных первооснов этого бушующего непостижимого человеческого мира. А ну лови первый удар, Владимир Алексеевич!
- Да, конечно. Вы совершенно правы, Владимир Алексеевич, – благодушно смакуя бесподобно ароматный чай, промурлыкал я. – Высокая общечеловеческая цель – это, безусловно, прекрасно. А, к слову, … - я очень внимательно помешал ложкой в стакане, с предельным тщанием вылавливая несуществующую чаинку. - … Вы наверняка, конечно же, самолично убедились в этом, в своей этой будничной и повседневной практике. И, следовательно, со-вершенно точно знаете, с какой конкретной, практической це-лью ехали сюда, к черту на кулички, ваши, подчиненные вам ра-бочие. Знаете, да?
Вопрос был, что называется, на засыпку. Ибо любой, абсо-лютно ЛЮБОЙ на всем необъятном многотысячекилометровом Севере совершенно точно и совершенно однозначно знает тот единственно возможный ответ на этот основной и главный во-прос всей здешней жизни. И всегда, без всяких исключений, этот  единственный ответ для всех звучит – человек едет на Се-вер ЗА ДЕНЬГАМИ.
Труднейшим, мучительным, а порой и самым драматическим путём дается каждому отдельному человеку эта суровая, точная и непререкаемая однозначность. Ибо деньги для советского че-ловека никогда не являются самым главным. Вот почему так трудно ради этих проклятых денег оставить милый, обжитый, безконечно дорогой и близкий мир родных мест. Вот почему снова и снова, сотый и тысячный раз спрашивает и переспра-шивает человек сам себя. Спрашивает друзей, родных и близких. И так мучается, прежде чем решиться на ТАКОЕ. На то чтобы изломать и бросить этот веками устоявшийся мир привычной жизни, стереотипов, привычных и простых человеческих отно-шений. На то, чтобы ДОБРОВОЛЬНО обречь себя на этот нево-образимый и тяжелейший труд и ещё более невыносимый быт. Опять и опять задает себе этот несчастный человек все тот же, один, главный, основной, мучительный и фундаментальнейший для него вопрос. ЗА ЧЕМ я еду на Север? На этот кошмарный, непредсказуемый Север, куда посылают на погибель только са-мых отъявленных, самых тяжелых преступников.
Вот потому-то ВСЕГДА так предельно точен и так закономер-но однозначен этот стереотипный на весь необъятный Север от-вет – я еду на Север за ДЕНЬГАМИ! И Соколов знает это не хуже меня.
Но если он осмелится признать деньги как базовую цель, от его великолепной декларации не останется и пыли!
Я торжествующе взглянул на Корсюка, почему-то упорно молчавшего во время всей нашей дискуссии. Тот, не замечая меня, сжав губы и расширив глаза,  смотрел на Соколова. Так смотрит высококлассный учитель, желающий всей силой своего духа удержать от падения своего талантливого ученика, полу-чившего сокрушительный нокаутирующий удар. Ну-ну. Под-держка Владимиру Алексеевичу сейчас действительно нужна. Я перевел взгляд на оппонента. Соколов хмурился.
- Ловлю вас на слове, Альвиан Иванович, – медленно и раз-дельно произнес он. Вы сказали: «Высшая цель – это прекрасно». Это именно так. Ценность личности для общества определяется именно социальной значимостью, поставленных этой личностью ЛИЧНЫХ целей из совокупности которых и складывается одна БАЗОВАЯ  для всего общества цель.  Перспективных личных це-лей…
Он сделал паузу, которой я мгновенно воспользовался.
- … и эти значимые цели для 99,99% приезжающих сюда – заработать большие деньги? Не так ли? – очень мягко и очень вкрадчиво уточнил я.
- Нет! Не так! (Я с уважением смотрел на него. После такого удара он все еще стоит на ногах?) не так! – еще более уверенно и жестко подтвердил Соколов. – Я сказал – ПЕРСПЕКТИВНЫМИ целями. А деньги – это не есть перспективная цель. Деньги – это не более чем стартовое средство достижения перспективных це-лей.
На мгновение мне показалось, что вот тут-то Соколов и при-открылся для самого настоящего нокаута. Ах, он хочет порассу-ждать о ПЕРСПЕКТИВНЫХ личностных целях?! Он утверждает, что социально значимые цели должны быть ЛИЧНЫМИ целями КАЖДОГО охламона? Он, очевидно, даже не догадывается, что это за проблема. Такая эволюция массового сознания пока что абсолютно неразрешима даже для самых наикрупнейших мыс-лителей мира? Ну, так он это сейчас узнает!
- А вы знаете, Владимир Алексеевич, такую методологию, чтобы сделать массовое сознание перспективно целеустремлен-ным? – ласково, почти кротко спросил я.
- Знаю, – совершенно спокойно подтвердил Соколов. – Это методология носит название – общечеловеческая нравствен-ность. И эта методология на целый качественный порядок выше любых других методов анализа, которые применяются ныне для анализа общих закономерностей общественного развития. Вот вы, например, как мне говорил Алексей Михайлович, исследуете наиболее общие закономерности производственных отношений эпохи, это не более чем короткие всплески в многотысячелетний истории. А нравственность – это универсальный фактор, опреде-ляющий человеческие отношения на протяжении ВСЕЙ мировой истории. И на данный момент нравственность есть как раз ко-нечный итог в развитии этих отношений. Если хотите – нравст-венность – это опыт отношений всех людей Земли за ВСЕ време-на и ВСЕ эпохи, она была всегда будет.  Ну и, конечно, личный пример. Улавливаете качественную разность наших методик?
Я оторопел. Прежде всего, меня поразила молнией промельк-нувшая мысль – а ведь это, действительно, шикарная методоло-гия! А что если действительно применить нравственность как первооснову для анализа всей эволюции политики, экономики, права, философии?! Это ж можно получить шикарнейший ре-зультат! Это ж можно заново перебрать и перепроверить бук-вально весь механизм воздействия моего Закона исторической спирали, пересмотрев его с точки критериев нравственности. Но каков оппонент и кто только его возпитал?! Вот уж чего-чего, но такого капитального ответа здесь, на трассе таежного зимника Мирный – Айхал, я уж никак не ожидал услышать. Корсюк, уви-дев мою реакцию, взревел от восторга и смачно захохотал.
- Ну что историк, мать твою по голове? Съел? Попало? Ты что думал на простачков здесь напал? Мол, одной левой положишь? Осознал, что тебя и здесь кое-чему научить могут? А? – успевал он выговаривать между взрывами своего заразительного хохота. Соколов тоже засмеялся своей открытой, располагающей улыб-кой, хотя ничего смешного в том, что он сказал, не было. Да и я вдруг неожиданно для самого себя рассмеялся, сам не зная чему.
- Ладно, сдаюсь, Владимир Алексеевич, – миролюбиво пред-ложил я. – Давайте лучше о конкретной практике поговорим. А то мы что-то в слишком уж высокую теорию полезли.
- Давай, – как всегда очень охотно согласился он. Я уже обра-тил внимание, что он вот так вот с этой открытой чарующей улыбкой вроде бы полностью и охотно соглашается со всеми до-водами собеседника. А потом вроде бы вносит только очень не-большие и вроде бы несущественные коррективы. И вдруг не-ожиданно оказывается, что ты полностью стоишь на Соколов-ской позиции и разделяешь все его мысли. Очень эффективный прием. Надо будет взять его себе на вооружение.
- Ты знаешь, зачем я его сюда к тебе затащил, Володя? – пе-ребил его могучий бас Корсюка. – Я ему рассказал, какие ты тут классные рабочие кадры наловчился у себя ковать. А он, видишь ли, в людоведы себя готовит. В социологи, по-научному говоря. Вот я и приволок его сюда, чтобы ты ему порассказывал каким таким манером ты здесь этих суперменов пачками штампуешь. Лидеров прогресса, значит.
Соколов удивленно и добродушно поднял брови.
- Лидеров? Штампую? Что ты несешь. Лидеров вообще не штампуют. Лидеров их собственное окружение формирует. По-тому что они наиболее полно и четко формулируют и отстаивают цели и устремления этого самого окружения. Я только создаю ус-ловия для формирования таких лидеров.
- Владимир Алексеевич! – с досадой перебил я. – Я, конечно, рад за тебя. За то, что ты так запросто можешь делать ТАКИЕ дела. Но только ты уж, пожалуйста, не скромничай. И не делай вид, что это уж так уж само по себе все образуется…
- А разве не так…?
- Не так! – уже сердито перебил я. – Это только у тебя здесь на Маркоке лидеры выражают цели устремления выдвинувшей их массы. А вот во всей остальной стране все почему-то проис-ходит совсем напротив. Там все политические и экономические лидеры общества почему-то, как правило, выражают, прежде всего, свои собственные, сугубо личные и, увы, эгоистические устремления и цели. И как раз в этом-то и состоит главная беда нашего общества. Так что, если ты знаешь, КАК устранить эту беду, то уж, ради бога, сделай милость: не молчи. Открой секрет, как и каким образом надо создавать эти условия для формиро-вания ТАКИХ и только таких лидеров.
Соколов тоже посерьезнел, а затем помрачнел.
- Альвиан Иванович. Я совершенно уверен, что вы не хуже меня знаете, это, как вы называете, «секрет». Который на самом деле есть вовсе никакой не секрет, а есть самое обыкновенное теоретическое определение из учебника социальной психологии.
- Обыкновенное?
- Конечно. Это определение двух типов лидерства (а их всего ДВА). И определение условий, формирующих эти типы – авто-кратический и демократический. Нужный нам демократический тип лидера – выразителя целей и интересов ведомых – формиру-ется только и исключительно в коллективе. Там, где нет коллек-тива, неважно: в бригаде, на предприятии, в регионе или в стране – там образуется толпа. Инертное, хаотическое, аморфное человеческое образование. Толпа порождает автократический тип лидера,  вождя,  авторитета, если хотите, который диктует толпе собственные цели, почти всегда своекорыстные. Уверен, все вы это знаете не хуже меня.
Я прикусил губу. Ну, дьявольщина! Или он упорно уходит от прямого и точно поставленного вопроса? Или это я такой тупой? С какого конца подойти-то к нему, чтобы получить этот позарез нужный мне ответ?
- Владимир Алексеевич, – глухо и, как мне казалось, весьма терпеливо снова заговорил я. – Я, очевидно, не совсем точно по-ставил вопрос. Давай я повторю его в  несколько ином ракурсе. Вот ты говоришь, что этих необходимых сейчас, как воздух, де-мократических лидеров формирует коллектив. А автократов ро-ждает толпа – застойное, инертное человеческое болото. Я это, конечно, знал. И это знают все. Любой школьник со времен Ма-каренко. Любой прохожий. Так почему же тогда, черт возьми, у тебя одного здесь на Богом забытой Маркоке формируется по-настоящему полноценный коллектив? А почему у меня на Чер-ной, у Кадзеева на Айхале, у Брежнева в Росси формируется только застойное болото? Почему во всей практической жизни всего общества, на всех его уровнях – от рядового мастера и до Генсека ЦК КПСС включительно господствует полностью безраз-дельно и исключительно только вот этот – автократический, са-мовластный порочный и смертельно губительный для нашего общества вариант лидерства? Почему не первый? Не народовла-стный? Не спасительный? Почему во всех прочих местах все эти потенциальные таланты и гении, честные, вдохновенные и вы-сокомерные, все эти самородки народной массы лезут куда угод-но – в физики или в лирики, в математику или поэзию, в Ан-тарктиду или в космос, но никак и ни в коем случае не в поли-тику? Ведь именно там и именно сейчас они там как раз нужнее важного. И почему в самую большую, самую ответственную и важную как сама жизнь, высшую политику подбираются в ре-зультате этого отбора самые, что ни на есть, ходячие трупы вро-де Брежнева и ему подобных? Почему? Почему? Вот я тебя о чем спрашиваю!!!
- Не ори! Успокойся! Сядь!!! – бас Корсюка разом заглушил мою уже почти истерически страстную речь. – Какого черта ты раздухарился-то? Говори по уму. Не балаболь.
Я замолк и сник, чувствуя, что кажется, действительно не-много загнул. Соколов молчал, глядя в столешницу. Обычная его задумчивая открытая улыбка угасла. Наверное, я невольно задел его самое больное место. Трудно быть таким вот волком-одиночкой, белой вороной, странным исключением в этом за-стойном болоте современной угасающей жизни. Но, когда я смолк, Соколов вполне благожелательно и задумчиво посмотрел на меня.
- Альвиан Иванович. Но ведь я ответил тебе на этот вопрос с самого начала, – негромко начал он. По-видимому, это прозвуча-ло не очень убедительно, не так ли?
- Как ответил?
- Ну да. Я сказал, что лидеров – хоть тех, хоть других – не синтезируют. И не назначают. Лидеры рождаются естественным путем. В процессе внутренней эволюции самого общества. Я мо-гу добавить только то, что этому надо АКТИВНО содействовать…
- Как? КАК?!!
- Но и это я тоже говорил. Постановкой перед коллективом общей обязательно высоконравственной цели. Которая становит-ся ЛИЧНОЙ жизненной целью каждого.
- Владимир Алексеевич. Высоких целей у нас больше чем предостаточно. Поверх головы. И от пуза. И конкретных и абст-рактных. У меня на Черной цель коллектива – дать вам всем уголь. У Кадзеева – дать стране алмазы. У Брежнего - построить коммунизм. Куда уж выше-то? А вот не ладится. Не клеится. Ни-где. И никак. А у тебя клеится. Почему?
- А на этот вопрос ты сам только что ответил. Потому что мы здесь создали людям материальные условия для нормальной, пол-ноценной человеческой жизни. И потому они могут позволить се-бе роскошь думать о высоком. А ты, Кадзов или Брежнев таких условий не создали, да и никогда не хотели создавать. Вот пото-му-то люди у вас думают только о том, чтобы обиходить самих себя. Денег на бытовое обеспечение заработать. Потому что ма-териальные потребности – первичны. Это база всего остального. Но материальное – это только фундамент. Разумеется, фунда-мент должен быть крепким. Но главное-то все-таки это то духов-ное, что возводится на этом крепком фундаменте и что в итоге нас объединяет. Тут нужно предельно гармоническое сочетание материального и духовно-нравственного. Объединять надо, объ-единять! А у нас наоборот, всё всеми силами разъединяют, рабо-тают на себя и своих близких и создать настоящий, человече-ский коллектив можно только в глуши, куда нынешние идеологи пока не дотянулись. Ты думаешь, я один такой? Нет, есть у меня товарищи, но сидят они по таким же медвежьим углам и сидеть нам в них не так долго осталось при нынешней политике. Всё равно доберутся.
Так мы просидели за этой темой почти всю ночь.
Рано утром позавтракали, попили чая. Корсюк быстро взглянул на часы.
- Всё, Володя, не забывай наших разговоров! Запрягать надо! Свою савраску, значит. И в путь. Альвиан! Подъем! Вы уже все выяснили. По второму заходу уже начали о том же самом база-рить. Все! Поехали!
А дальше все развивалось как в совершенно неправдоподоб-ном приключенческом романе.
Вроде бы совершенно случайно меня перед самой защитой диплома исключили из университета, якобы за неуспеваемость (в академической справке над этим итоговым приговором, явно опровергая его, стояли одни пятерки). Я был спасен от кары, бу-квально за полшага до рокового финиша.
Еще более неправдоподобным получилось нежданно при-шедшее после нескольких месяцев самого настоящего бродяж-ничества, назначение руководителем небольшой научно-исследовательской организации с совсем уж вроде бы непосиль-ным заданием – найти позитивное решение использования не-рентабельных шахт Южного Кузбасса. И там на этой ответст-венной работе я по своей бесконечной наивности отколол совсем уж неслыханный в здешних научных кругах номер. Я САМ СЕБЕ заменил предписанное мне из Москвы задание. Причем заменил на прямо противоположное. И на неизмеримо более сложное. То есть в своем проекте решения, поданном на защиту в высочай-шей московской инстанции я попытался доказать, что угольную отрасль Южного Кузбасса вообще не надо развивать. Совсем на-оборот, ее надо постепенно свертывать, предварительно заменяя на другие, куда более рентабельные и перспективные отрасли промышленного производства.
Естественно, меня опять с треском вышибли за такое неслы-ханное самовольство.
Уже почти перед самой пенсией я вернулся обратно в родной Минусинск.
То, что я здесь делал за последние двадцать лет, это все ока-залось мелочью по сравнению с тем, что мне почти удалось сде-лать во время моего прорыва к самому вице-президенту России, где я пытался самолично в принципе изменить перспективную государственную стратегию России на ближайшие десятилетия. Фантастика! Увы, нет. Хотя пояснить кое-что все же придется.
Это произошло после того памятного всем расстрела прези-дентом своего собственного парламента. Когда всем нам стало ясно, что отныне  и, по-видимому, очень надолго президентский аппарат обрел над несчастной страной почти неограниченную власть… Впрочем, все подробности того, каких я там наломал дров в тот сумасшедший день в президентском дворце – об этом лучше во всех подробностях прочитать в моей книге.

ПО ПРИНЦИПУ МАРКОКИ.
Все последующие 10 лет у меня прошли под общим настроем глубокого хронического недоверия к политикам и к политике во-обще. Вот теперь-то я окончательно убедился, что ни одна из ныне действующих политических сил, ни одна из нескольких де-сятков растущих как грибы партий не имеет и в принципе не может иметь действительного фундаментального, исчерпываю-щего и далеко перспективного решения проблемы России. Опре-деления ее действительной роли и значения в УЖЕ наступившей информационной эпохе. Ни одна. Реального пути в эту эпоху третьего тысячелетия фактически не видел никто. И причина этой роковой слепоты была проста как лапоть. Ни у кого из них не было соответствующих органов перспективного зрения – кон-цепции, идеологии, строгой научной методики расчета этих пер-спектив и путей к ним. А когда слепой ведет слепых, их падение неизбежно.
Нет, я не отошел от политики. Совсем напротив. Я по-прежнему активно участвовал во всех политических баталиях, приходил на все диспуты и встречи. Со всеми кандидатами и их пиарщиками. Но теперь я уже был не тот наивный прежний и восторженный мечтатель и романтик подвига. Теперь я был ста-рый, матерый седой волк, прошедший все политические огни и житейские воды. Не Фауст, ищущий истину, а Мефистофель бес-пощадный к человеческой глупости, по собственной слепоте топ-чущей эту святую истину. Мне доставляло острое наслаждение на этих предвыборных встречах садить, публично садить в глу-бокую лужу всех этих Остапов Бендеров от политики, ставить их перед толпой в дурацкое и смешное положение, уличать в во-пиющем научном невежестве, в полном незнании даже принци-пов устройства того сверхсложного общественного механизма, которым они в своей алчной самонадеянности якобы берутся ру-лить.
Однажды мне пришла счастливая мысль – использовать эти эффективные приемы в уличной торговле газетами. Я набивал рюкзак и сумку кипами газет и журналов и ходил по рынкам и магазинам в нарочито смешной, едко карикатурной форме, рек-ламируя политические склоки, скандалы и прочую ахинею, пе-реполнявшую мою печатную продукцию. Прием получил неожи-данный успех. Я стал неплохо зарабатывать в роли уличного га-зетчика.
И, кажется, помаленьку стал нужным и интересным как раз вот для этих  окружающих меня людей, простых, заурядных и обыкновенных, но составляющих ту самую основную массу че-ловечества, во имя которого я и работал. А нужен – для осозна-ния, осмысления и четкого понимания всей этой невообразимой путаницы современного жизнеустройства.
Первым, кто мне это сказал, была как раз одна моя постоян-ная покупательница газет – Татьяна Петровна Глузская. Правда, то, что она именно ПЕРВАЯ заметила эти мои потенциальные возможности, было как раз вполне закономерно, потому, что Татьяна Петровна была здесь в Минусинске председателем мест-ной организации Концептуальной партии. То есть единственный в России партии, предлагающей именно КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ, то есть системный, философски осмысленный подход к разреше-нию гордиева узла российской проблематики. Правда, я тогда на базаре видел в ней, прежде всего, милую, общительную, всегда сияющую приветливыми улыбками, но главное активную поку-пательницу газет. Но она-то как раз и очаровала меня тогда во время очередной встречи у газетного киоска на рынке.
- Альвиан Иванович. Я много наслышана о ваших политиче-ских баталиях. И, откровенно говоря, удивлюсь, почему вы до сих пор не с нами? Бороться вот так вот, как вы – в одиночку – это ж заведомое поражение!
Она говорила так искренне и убежденно, что на этот раз я просто не решился отвечать привычной резкостью перед такой симпатичной женщиной.
- Татьяна Петровна, а с кем «с вами»? Я ведь сейчас демонст-ративно ни с кем. И тем более я не имею ни малейшего пред-ставления о вашей концепции.
- Так познакомьтесь! За чем же дело встало!? – она решитель-ным жестом вытащила из сумки пачку газет «Мера за меру». – Читайте! И приходите к нам. Школа №11. Каждую среду. В шесть часов.
Я вздохнул, но взял эту кипу. Устоять против такого очарова-тельного напора было просто невозможно. А насчет придти – ну это мы еще посмотрим.
Дома чарующее личное обаяние Татьяны Петровны оконча-тельно исчезло. И я с прежним хроническим скепсисом, ставшим уже рефлексом, стал вчитываться в эти написанные удивительно простым и доходчивым, для столь фундаментальной концепции, языком строки. М-да. Общего, действительно, было очень много.
Точно так же, как и в моей теории исторической спирали ба-зисной теоретической точкой отсчета здесь были четко сформу-лированные наиболее общие закономерности исторического про-цесса. И, как того и следовало ожидать, главным методологиче-ским выводом был тот же самый, что и у меня, нравственно-этический подход. Собственно, это и был драгоценный опыт ис-тинно человеческих отношений. Опыт, сформированный и от-шлифованный шестью мучительными тысячелетиями цивилиза-ции. Общечеловеческая нравственность как основа формирова-ния всех ведущих принципов политики, экономики, философии и права; такой подход мне, конечно же, импонировал. Но, увы, как раз именно я, более чем кто-либо в нашем тихом городе Ми-нусинске, на собственной шкуре, на собственном пожизненном и тяжелейшем опыте совершенно твердо и однозначно знал, на-сколько нереалистичным был этот возвышенный и прекрасный подход к решению проблем нашей, духовно полуразвалившейся и продолжающей деградировать российской действительности.
 И поэтому, что бы они ни говорили, там, по средам в один-надцатой школе, это в любом случае могут быть только пустые, ничем не подкрепленные, хотя и духовно возвышенные СЛОВА. А от говорения пустопорожних слов я устал. Я больше не мог их слышать. Даже если они будут исходить из уст очаровательной Татьяны Петровны…
Собственно, на этом всё и закончилось бы, если бы не одна, совершенно неправдоподобная здесь в Минусинске, встреча. На этом же самом ранке – моем постоянном рабочем месте. На по-сту уличного торговца бульварными газетами.
Я шел, как обычно, перекинув через плечо ремень тяжелой газетной сумки, привычно выкрикивая всякую ахинею с един-ственной целью – привлечь внимание к своей макулатуре. И внимательным оценивающим взглядом скользил по лицам про-хожих, высматривая среди них потенциальных покупателей. И вдруг замер. Навстречу мне шел … Соколов! С той памятной встречи на таежной Маркоке прошло тридцать лет, а Владимир Алексеевич, вроде бы, и не изменился. Только поседел, но как это ни странно, совершенно не постарел. По-прежнему легкий, силь-ный, спортивный, он шел быстрым пружинистым шагом. И этот строевой шаг еще больше подчеркивала ловко обтягивающая его статную фигуру новенькая камуфляжная военная форма, пере-тянутая офицерским ремнем.
Вот уж кого-кого, а Соколова я здесь в Минусинске встретить никак не ожидал. Я отшвырнул сумку под козырек киоска и ра-достно протянул обе руки.
- Владимир Алексеевич! Какими судьбами здесь в Минусин-ске?
- Как «какими»? Минусинск – моя Родина. А я ж пенсионер. А куда ж бедному пенсионеру на старости-то податься?
- Ты?! Пенсионер?! – я невольно вытаращил глаза на его атле-тическую подтянутую фигуру. – Ну-ну, такие бы все пенсионеры в России – горы свернуть можно было бы.
- А чего ты дивишься? А сам-то, во сколько лет на пенсию ушел? Тоже, наверное, в пятьдесят? А у меня всяких пенсионных льгот побольше твоего наберется…
- Так ты сейчас в Минусинске живешь?
- Нет, в Восточном. У меня там хозяйство.
Я онемел. Соколов – сельчанин?  Он-то?  С его задатками?  С его блистательной карьерой? Да его должностной взлет там, в Якутии, наверное, в поговорку вошел. Самый молодой начальник в Якутии, всегда на переднем крае, всегда первый! Да я был со-вершенно уверен, что с такого старта он сейчас запросто обита-ется где-нибудь в рядах первых олигархов. Владеет каким-нибудь таким же по масштабу промышленным гигантом как Норникель или Русал. А он - фермер. Это с его-то данными?!
- Слушай, а почему это ты – сельчанин? Я считал, что ты сей-час где-нибудь среди олигархов… - начал, было, я и осекся. Сияющая улыбка сошла с его открытого подвижного лица. Он вдруг сердито нахмурился.
- Альвиан Иванович! Неужели ты меня таким подонком счи-таешь? Ты что забыл Север напрочь? Ты ж ведь, насколько мне помнится, и сам вроде бы таких же взглядов придерживался? Или уже нет?
Эх, черт возьми! Это ж надо же так вляпаться. Ведь я же не знал его тот запредельный морально-нравственный максима-лизм… И все-таки… ничего не понимаю. С его-то великолепными задатками – навоз в селе волохать?
- Владимир Алексеевич, – забормотал я. – Я, конечно, помню твои взгляды… И все-таки – сельчанин?! Это ж ни в какие воро-та! Твое же место на главном …
- Как раз сельское хозяйство, точнее массовый социальным подъем сельского хозяйства в ДАННЫЙ конкретный момент – это и есть главное решающее звено. И, говоря по-военному, на-правление главного стратегического удара (я невольно покосился на его офицерский ремень, поискал глазами погоны. Так вот что символизирует его подчеркнуто военная экипировка). Социаль-ное и экономическое возрождение села и его тружеников. Поли-тическая и правовая реабилитация непосредственных произво-дителей материальных ценностей, но уж никак не банкиров, биржевиков и прочих прохиндеев.
- Реабилитация ЧЕМ? Вилами и лопатой? – попытался я встрять в его страстный монолог.
- Собственным примером, черт возьми! В том числе и вила-ми, лопатой, топором, плугом. Чем угодно. Но только не писани-ной, – он неприязненно кивнул на мою переполненную дрянны-ми газетами сумку. (А чего он, собственно говоря, сердится? Он что, не видит, что я с ним не спорю… А впрочем, откуда он мо-жет видеть. Мы с ним стоим полторы минуты. А не виделись три-дцать лет. А за тридцать лет я кем угодно мог стать. В любую сторону эволюционировать).
- Показать надо людям. Показать собственным, конкретным, практическим примером. Продемонстрировать собственными руками КАК это реально делается. Становление фермерского ли хозяйства или любого другого производства, основанного на производительном труде. Только не писать. Потому что написано на эту тему уже столько, что не перечесть. А не сделано ничего. Вот с дела и надо начинать.
«Вот еще Рахметов-то двадцать первого века нашелся, – не-вольно подумалось мне.- Тот ведь тоже в дворянском звании бурлаком да грузчиком вкалывал. Но у Рахметова-то это было временным заскоком. А у этого? Спросить разве? Опять обидит-ся?»
- Ну, а дальше что, Владимир Алексеевич? Ну, покажешь личным примером. Ну, допустим, все у тебя получится. А потом? Все равно ж нужны и какие-то обобщения этого опыта. Иначе он так в единственном экземпляре и останется?
- Какие обобщения?
- Ну, какие, какие. Скажем, в думу баллотироваться. Чтобы этот опыт до всероссийского масштаба обобщить. Или хотя бы в минусинские мэры. У нас же на следующий год перевыборы мэ-ра будут…
- А это уж как мне Жизнь подскажет. Если надо, могу и в мэры баллотироваться, если партия поможет.
- Какая партия?
- Концептуальная партия «Единение». КПЕ.
- Так ты в ее рядах?
- Да.
В моей голове как будто свет во тьме включили. Все, что я делал, думал, до сих пор предстало в ином, ну прямо-таки в про-тивоположном свете. Ведь всего одну неделю тому назад, вот точно на этом же самом месте, я, по точно   тем же самым при-чинам (только что не вслух), отказался от предложения Татьяны Петровны присоединиться к КПЕ. Потому что считал все эти разговоры, встречи и заседания одной только пустой тратой слов. И вот теперь точно здесь же на этом самом рынке, у этого же самого киоска меня точно в том же уличает вот этот искрен-не уважаемый мной человек. Практик из практиков. Организа-тор дела с богатейшим опытом. И клеймит меня точно теми же самыми доводами. Что это как раз я занимаюсь распростране-нием самой наипустейшей и абсолютно безсодержательной сло-весной белиберды. Вместо того чтобы, скажем, вот как он сам, к примеру, заниматься полезным, значимым для общества делом. Кстати, делом ТОЖЕ соответствующим моему опыту и знаниям далеко не рядового социолога. Так сказать, моим же салом да мне по мусалам. Крепко!
Я прикусил губу. Нет. Не выйдет. Я не из тех… Хотя почему не из тех? Сумка-то с газетной белибердой – вот она. Рядом. Ули-ка. Ну и что? Как раз именно с этой самой сумкой я и могу быть полезен в большом практическом деле!
- Владимир Алексеевич. Конкретное предложение. Если мест-ная КПЕ даст тебе «добро», возьмешь меня агитатором за твою кандидатуру?
- И не только агитатором. Неплохо было бы и социологом. Мне твой опыт был бы тоже весьма кстати.
- Договорились. Сегодня же звоню Глусской. Предлагаю свои ноги и опыт.
Едва ворвавшись в свою квартиру, бросаюсь к телефону. К счастью, Глусская дома.
Татьяна Петровна! Я не могу быть вам полезен как бывший разработчик программ социально-экономического развития? Ну, скажем, если мне подключиться с этим делом к вашему будуще-му кандидату в мэры?
Кажется, я все-таки немного ошарашил ее своим неожи-данным предложением. Еще бы. Я ж все время держался от них в стороне. Вроде как, в оппозиции. И вдруг ни с того ни с сего… Она с минуту молчала. А потом неуверенно спросила:
- А кто он, этот наш будущий кандидат в мэры?
- Соколов.
- А вы с ним обсуждали этот вопрос?
- Мы с ним обсудим этот вопрос завтра же. Но прежде нужно ваше принципиальное согласие.
- Я… согласна.
- Добре. Завтра я еду в Восточное.
- Тогда лучше подождите дома. Где-то к обеду Соколов сам за вами заедет.

Вид Соколовского хозяйства поразил меня своей добротно-стью и размахом. Внушительных размеров дом на живописной окраине Восточного – близ опушки березовой рощи. Обширное подворье. Конюшня и лошади. Коровник и коровы. Курятник – куры, гуси. Корче, крепкое полномасштабное процветающее  хо-зяйство. И одновременно – отнюдь не типичные для современно-го селянина чистота, порядок, четкая организованность во всем расположении. Ну и организованность во времени я почувство-вал тут же. Как только мы вылезли из машины и вошли в про-сторную переднюю комнату:
- Альвиан Иванович. Увы, сейчас я должен вас покинуть. Я должен встретить коров, подоить их и кое-что приготовить на завтра.
Я усмехнулся. О! Ему было невдомек, как я стосковался по глубокой настоящей и нерушимой деревенской тишине. Где только и думается-то по-настоящему вольно, свободно, без по-мех, не отвлекаясь ни на какие посторонние шумы и раздражи-тели.
- Владимир Алексеевич! Ради бога! Для меня этот покой и тишина – высшая роскошь жизни. Потому чем больше – тем лучше. Валяй, трудись. Не спеши!
Хлопнула тяжелая дверь, навеки сработанная из толстенных досок.  И наступила, наконец, благодатная, драгоценная и дол-гожданная тишина. Я медленно, не спеша, прошелся по трем ог-ромным комнатам. В каждой из них стояло по одной воистину монументальной деревянной кровати. Постель на каждом засте-лена суровым простым серым одеялом. Рядом с каждой койкой – тумбочка и стул. Правда, в дальней комнате – очевидно кабинете хозяина – во всю стену раскинулся еще и стеллаж книг и стоял компьютер. И ничего больше. Ни малейшего украшения на сте-нах, кроме нескольких панно собственной работы в чёрно-белом цвете и никогда не виденных мной сюжетов.. Ничего. Скромные занавески, цветы на окнах. Эти одинокие койки в трех огром-ных комнатах казались просто одинокими и затерянными. Да еще в сочетании с широченными плахами пола. И идеальной, безукоризненной, почти стерильной чистотой. М-да. Точно – ти-пичная рахметовщина. Суровая и последовательная во всех ме-лочах спартанская простота. И тишина. Для глубоких размыш-лений, конечно. Ну и ну. Для таких вот суровых фанатиков долга это, конечно, вполне соответственная обстановка. Но так уж шибко хорошо это все-таки тоже нехорошо. Я слегка поежился.
Снова хлопнула могучая дверь. Я вышел в прихожую.
Соколов, тяжело дыша, стоял в дверях.
- Альвиан Иванович. У меня корова утерялась. Пастух, как обычно, в стельку пьян. Коровы разбрелись… Ты уж извини ме-ня…
И он опять скрылся.
Ну и ну. И вот так вот, в эдаком вот бешеном непрерывном темпе хлопот и забот наверняка весь день. Точнее – почти сутки. Без выходных, праздников и отпусков. Все отдано одним только заботам – о хлебе насущном. И это бывший руководитель и ко-мандир крупных производств! Оригинально? По-моему – даже слишком. Куда он теперь мотанул?
Я задумчиво подошел к окну. Оно выходило на пустынную улицу, густо заросшую никем и никогда нетоптаной травой. На той стороне улицы живописными руинами романтического за-пустения покоились остовы каких-то бывших домов. Это он вот им-то пример положительной жизни показывает? Или тут неко-му показывать? Жилым-то тут вроде и не пахнет?
Дробный перестук копыт резко прорезал глубокую тишину. По улице бешеным аллюром, низко пригнувшись к круто выгну-той шее лошади, пронесся всадник. Соколов смотрелся в седле как прирожденный джигит. Я с удовольствием проводил глазами быстро удаляющуюся фигуру. Ну и скакун у него. На таком толь-ко первые призы на императорских скачках отхватывать. Инте-ресно, зачем ему здесь в глуши такая крутая лошадь?...да и ко-гда верхом скакать научился?..
В развалинах напротив вдруг совершенно неожиданно про-мелькнула какая-то странная фигура в живописных лохмотьях. Мужик? Да нет, вроде женщина… Хотя нет. Этого не может быть, чтоб женщина. Тут же невозможно жить. Тем более сейчас, в конце октября. На зиму глядя. Показалось, наверное. Ведь тем-неет уже.
Я прилег на койку и незаметно для себя задремал, наслажда-ясь столь редкой в моей суматошной жизни тишиной и покоем…
Соколов ввалился, как всегда радостный, энергичный, сияя белозубой улыбкой. Уже с полным ведром молока. Это ж выхо-дит, пока я спал, он нашел, пригнал и подоил коров… В комнате было уже тепло. Оказывается, он еще и успел затопить широчен-ную, могучую русскую печку, стоящую в центре дома. Уютные блики огня играли на стенах. Пахло парным молоком. За темным окном топтались и всхрапывали лошади. Мир и благодать дому сему, как говориться!
- Парное молоко любишь, Альвиан Иванович?
- Очень люблю,- бодро отозвался я, торопливо вскакивая с постели (а, собственно, пил ли я хоть когда-нибудь в своей бро-дячей жизни это парное молоко? Кажется, нет. Ну, значит, хоть сейчас попью).
- Ну, тогда прошу к столу.
На небольшом кухонном столе уже стояла тарелка полная сы-рыми яйцами. Высилась гора красных помидор. А рядом крупно настланные ломти хлеба настоящей деревенской домашней вы-печки. Две большие глиняные кружки благоухали, доселе мне почти незнакомым, ароматом свежего парного молока.
- Владимир Алексеевич. А у тебя там, в доме напротив, разве живет кто-то, - спросил я, присаживаясь на табуретку к столу.
- Живет там одна… соседка, сложно живёт. В деревне то му-жиков почти не осталось,  вот и волохают бабы одни. Да и вооб-ще тяжело живёт сейчас деревня, тяжело.  Я вот помню по Яку-тии, как над селом шефствовал, совсем другая жизнь была, хотя и проблем было достаточно.
Мы молча налегли на молоко с хлебом и прочее.
«Вот тебе и наглядный конкретный результат борьбы за воз-рождение села! Ежели, значит, одним только собственным при-мером. По критериям наивысочайшей нравственности и высоко-го гражданского долга. Вот он результат. Прямо через дорогу! Да и какая тут, к черту, может быть нравственность, если сама та жизнь, серая и абсолютно безпросветная, потеряла вообще какое бы то ни было содержание, цель и смысл. Душу-то земледельче-скую из людей вынули. Руки отбили до полного паралича. А те-перь на трудовые подвиги вот эдаким оригинальным манером побудить хотят. А впрочем, он и сам, видать, все это не хуже ме-ня понимает. Эвон как переморщился, когда я его про соседей-то спросил.
- Ну, давай, что у тебя там за предложения к моей «мэрской» программе? - напомнил он мне, когда мы после такого плотного ужина удобно примостились около романтично пылающего бере-зовыми поленьями устья русской печи.
- Да, в общем-то, ты эту мою пожизненную идею наверняка уже слышал. Ну, в частности, она была реализована в проекте Электрограда – городе электротехнологий будущего на месте на-шего Минусинска. Я ж социальную часть этого проекта разраба-тывал. Слышал, наверное?
- Слышать-то, конечно, слышал. Но желательно бы послушать из уст автора его социальной части. У меня социальная сфера – как раз центр всей программы.
- Так у меня одна только эта часть занимала в проекте боль-ше сотни страниц.
- Ну хотя бы в самых общих чертах… Тогда, значит, так…
Стержнем всего замысла в целом у нас была идея, что основ-ной базисной ценностью этой самой эпохи будущего будут не ваши эти там газ, нефть, алмазы. И уж тем более никак не день-ги. Основной движущей силой всего развития, всей динамики его жизни и главной основополагающей ценностью будут ЧЕЛО-ВЕК. Точнее, человек некоего ВЫСШЕГО качества. Творчески мыслящий, высокоинтеллектуальный человек…
- Так, так, так, - нетерпеливо перебил Владимир Алексеевич. – О человеке-творце я действительно уже понаслышан. Более чем изрядно. Творят, вон, что хотят.  Ты мне давай-ка поконкретнее. Так сказать, саму техническую организацию социальной сферы. Ее материальную часть. Тепло-, водо-, электроснабжение. Тор-говля. Система экономических связей с внешним миром. Ну и тому подобное. Материальное.
- Так ты ж говоришь – «хотя бы самое главное»!
- А-а! понял. Ну, давай тогда, выкладывай свой вариант главного.
М-да. Я тоже кое-что понял. Соколов прежде всего делец. Прагматик, действующий только из соображений целесообразно-сти.. Хваткий, энергичный, умелый, но именно организатор су-губо конкретного дела. Значит, если я вот сейчас  начну разво-зить свою заветную гипотезу – разговора у нас не получится. Ну что ж, давай, материальное так материальное.
- Ну, хорошо. Тогда так. Материальным центром замысла и материальной базой всей композиции всех заводов Электроком-плекса как раз и был … точнее должен был стать центр по пол-ному переобучению всех минусинских Митрофанушек, сотнями выпускаемыми ежегодно из наших средних школ…
- Погоди. А причем тут переобучение и социальная сфера?
- А при том, что «социалис» в переводе с латинского – это со-общество ЛЮДЕЙ. И чем качественнее будут люди, тем качест-веннее будет работать вся социальная сфера, включая и быт, и производство, и духовную жизнь. А люди тогда, в конце семиде-сятых пошли  у нас совсем некачественные. Буквально все наши средние школы уже выпускали тогда практически стопроцент-ный педагогический брак. Выпускали молодых людей, совер-шенно не умеющих ни жить, ни работать. Так какое же, к черто-вой матери, может быть социальное или, скажем там, экономи-ческое развитие при таком вот совершенно непригодном для практического применения первоисходном человеческом мате-риале? С чего я, по-твоему, должен был начинать, если не с лю-дей? Если, конечно, хотел не туфту гнать, а планировать разви-тие по-настоящему фундаментально? На века и на тысячелетия? А? Не с ремонта же тепло-, водо-, электроснабжения!
Намек, кажется, дошел прямо по назначению.
- Забавно, - насмешливо процедил он.
Ну, а что было бы, если эта фантастика у вас и в самом деле получилась? Сделали  то, что задумали. Из тысяч Митрофанушек понаделали тысячи Ломоносовых и Эдиссонов? А потом что? Ку-да их применять, этих серийных гениев, у нас в Минусинске?
- А не «ПОТОМ». А сразу, а точнее даже заблаговременно, на-до было создавать и производственно-экономическую базу для максимально полной реализации всех этих гениев и талантов во всем их диапазоне. Вот именно для того и строились все эти хо-рошо тебе известные двенадцать заводов-гигантов. Флагманов мировой электротехнологии и прикладной науки двадцать пер-вого века.
- Слушай, да плевать мне на мировую электротехнологию и науку двадцать первого века. – Соколова видать уже допёрло всерьёз моё упрямство. Он уже явно начинал сердиться. – Я ещё раз повторяю – меня, прежде всего, интересует ГОРОД и район. Сегодняшний, нынешний, тутошний! Со всеми его НЫНЕШНИ-МИ, житейскими, будничными, но хватающими за горло, уду-шающими проблемами. Что ты мне голову-то  морочишь со все-ми своими глобальными проблемами!
Ну, чёрт возьми! Эвон, как видать, изменился за эти минув-шие тридцать лет тот юный, пылкий и вдохновенный мечтатель Володя Соколов, которым я так восхищался когда-то там на Маркоке… А, может быть, вовсе не изменился? А, может быть, он тоже ищет того же самого заветного решения, что и я? Только с другого конца? Но разве ж поиск ТАКОГО выхода, поиск ТА-КОГО решения надо начинать с ремонта канализации? Его ж надо начинать с ремонта жестоко изувеченных человеческих душ!
- Владимир Алексеевич, - я уже не скрывал своего разочаро-вания. – Ну, неужели ты сам-то забыл, с ЧЕГО мы сами-то начи-нали там, на Маркоке? Мы ставили и перед собой, и перед каж-дым высокую и вдохновляющую цель! Мы начинали с человече-ской целеустремленности! Мы все, от прораба до работяги, жили одним единым порывом: открыть стране путь к изобилию, к ал-мазам, к сокровищам. Сами-то мы  поначалу в палатках жили.
Одни консервы да сухари жрали. А дела какие вершили?! И по сей час дух захватывает! … Э-э, да что я тебе рассказываю… У тебя-то как раз куда лучше моего получалось. Я потому-то к те-бе и прицепился вчера. Думал, что и ты мечтаешь повторить здесь у нас в Минусинске, то, что когда-то сам делал на Маркоке. А ты…
Соколов молчал. Видать, я так и зацепил все-таки его самую чувствительную и значимую струну.  Да, захватывающая вооб-ражение эпопея на Маркоке была и оставалась для него воисти-ну звездным часом во всей его  карьере. А ведь кому бы не хоте-лось еще раз, хотя бы уже в очень зрелые годы, снова пережить этот восхитительный миг незабвенного и прекрасного духовного подъема. Даже если он и стал уже самым, что ни на есть, зако-ренелым реалистом и прагматиком…
- Знаешь, Альвиан Иванович, - заговорил вдруг Соколов, ре-шительно и твердо печатая короткие деловые фразы. – Компро-миссное решение в нашем затянувшемся споре, по-видимому, должно звучать так: как далекая перспектива Минусинска твоя идея Электрограда, конечно, прекрасна. А вот для современного, с трудом выживающего обескровленного городка эта мечта абсо-лютно нереальна. И я полагаю начать дело его социально-экономического возрождения совершенно иначе.
Я пожал плечам.
- Давай. Посмотрим твой вариант. Только уж и ты, в свою очередь, пожалуйста, не растекайся мыслью по дереву. Давай-ка для начала самое основное.
- Добре. Итак, первый и первоисходный пункт – полная реор-ганизация всей системы управления городом…
- Стоп, стоп, стоп! А чем тебе не нравится нынешняя работа городской администрации? И по какому принципу и критерию ты намерен делать эту полную реорганизацию?
Я думал, он взъерепенится на то, что я так бесцеремонно на самой же первой фразе перебил его заветную мысль. Но он, ви-дать, и сам понял, что проверку его задумки на прочность куда лучше сделать вот сейчас, сидя в уютной полутьме у пылающих в русской печи поленьев, чем там, в здании администрации и во главе ее, когда эта проверка будет вроде бы совершенно неза-метной, но куда более суровой и жесткой.
- Прежде всего, мне не нравится ее типично бюрократиче-ская закрытость. Администрация, как, впрочем, и все предпри-ятия города должны работать при полной прозрачности всех финансовых потоков и операций. При полной открытости и гласности всех результатов. И критерием оценки всех без исклю-чения работников аппарата должен быть критерий абсолютной честности. Вор обязан сидеть в тюрьме. И уж, во всяком случае, никак не в администрации. Любое отсутствие положительных результатов, любой обман и очковтирательство должны караться немедленным отстранением от должности…Администратор обя-зан в законодательном порядке отвечать  за итоги своей дея-тельности, а не держаться за своё кресло, как за спасительную соломинку. Да ты только посмотри, что вокруг делается: качест-во управления падает, цены растут, налоги тоже, сплошное заси-лье бюрократии.. По телевизору бубнят: «элита политическая», «элита деловая», да нет у нас никакой элиты, а есть граждане, возомнившие себя капиталистами в первом поколении и деток своих своими наследниками. Вот на это скажу только: портянки не научились наматывать, граждане буржуи,  а соболей на голо-ву пялят и в калашный ряд со свиным рылом лезете. Замолчав, посмотрел на меня серьёзными, задумчивыми глазами и не весе-ло улыбнулся.
Ага-а! Вот теперь-то я видел воочию грозный лик Соколова-администратора. Куда девался радушный приветливый хозяин с ослепительной белозубой улыбкой на загорелом мужественном лице. Теперь передо мной снова сидел единовластный диктатор, указывающий свою неприкосновенную монаршую волю своим верным и послушным подданным. А ну-ка попробуем проанали-зировать поглубже этот опасный пунктик.
- Минуточку! – я дисциплинированно поднял руку, как школьник, желающий задать строгому учителю вопрос с подко-выркой. – Давай-ка, Владимир Алексеевич, сразу уточним одну очень важную деталь. А КТО будет давать эту безаппеляционную и окончательную оценку результатов? Ты сам? Один? На основе чего? По наитию? Или по настроению?
Он все еще жестко и совершенно без улыбки смотрел на меня в упор.
- Это что? Вопрос на засыпку? Проверка на вшивость? – не-громко и, вроде как зловеще, спросил он.
- Вопрос. Проверка, – невинно подтвердил я. Желаю поста-вить все точки над «и». Для полной ясности, значит.
А он вдруг совершенно неожиданно для меня засмеялся сво-им прежним открытым и заразительным смехом.
- Не-ет, врешь, Альвиан Иванович! Не уличишь в диктаторст-ве! Я сразу раскусил тебя, куда ты гнешь! – и он снова стал вдруг серьезным. – Значит так. Вопрос, конечно, по самому существу. Так вот, оценку и моих, и всех остальных результатов управлен-ческой деятельности должна давать сама Жизнь. Растёт зарпла-та, снижаются тарифы на услуги ЖКХ, растёт число рабочих мест, увеличивается рождаемость, снижаются административ-ные расходы – вот основные критерии оценки труда админист-ратора. А доводить эти результаты до населения надо через прессу и остальные СМИ, ежеквартально, ежемесячно, если хо-чешь…И это единственный эффективный путь оценки качества управленческого труда, конечно, если руководитель организует чёткую связь и с населением и со СМИ. Вот пресса  и СМИ и бу-дут не третьей и не четвертой, как ее иногда преувеличивают, а самой, что ни на есть первой и представительной формой на-родной власти. Они – глашатаи воли народа, которой глава ис-полнительной власти, должен и обязан подчиняться, как божье-му гласу. Разумеется, эту обратную связь еще предстоит отладить как следует да и со СМИ проблем достаточно. Но это уж вопрос техники, - он сделал большую паузу, глядя на меня смеющимися глазами. – Ну, как ответил я на твой каверзный вопрос?
- Ответил, ответил! – я и сам был доволен достигнутым ре-зультатом. Давай, валяй дальше.
- А чего валять-то? Дальше ты и сам все знаешь. Видел же, все как у меня на Маркоке делалось. Вот по точно той же методе и здесь надо действовать. Только масштаб побольше. Так я и сам теперь постарше и поопытнее. Слава богу, школу прошел такую, что не только на Минусинск хватит, а и в более крупном мас-штабе не грех попробовать.
Тогда так, Владимир Алексеевич, - я решительно встал и с удовольствием потянулся. – Давай-ка ты эту свою методу изло-жишь сам на предвыборном марафоне. А с тебя хватит и того, что я представляю тебя своим постоянным читателям. А то не дай бог, опять что-нибудь не так пойму. Конфуз получится.
- Сам, - разочарованно протянул он, тоже вставая. – Так пи-сатель-то из меня никудышный…
-Так от тебя никто и не требует литературных шедевров. Вполне достаточно, если ты мэр будешь кудышный.
2004-2005г.г. Альвиан Афанасьев. Владимир Соколов