Олег Чистов. Севастополь 68- 71. "Хомик".
Понедельник.
Во флотском "Экипаже" Севастополя я пробыл всего два дня. Получив синюю рабочую робу и остальные мелочи из обмундирования, уже на следующий день в составе группы, состоявшей человек из тридцати, был перевезён на катере через бухту на "Северную сторону". Здесь размещался батальон морской пехоты, где нас и разместили до принятия присяги. Надо рассказать о составе нашей группы. Её называли хоз-муз-спорт. Это были ребята с нужными и дефицитными профессиями для флота: повара, хлебопёки, киномеханики, музыканты, человек пять спортсменов - мастеров спорта в своих видах. В этом батальоне мы пробыли две недели. После завтрака и до обеда нас гоняли строевой на огромном плацу. А после обеда вручали мётлы, лопаты, кисти и мы почти до ужина наводили чистоту и блеск на территории части. А после ужина и до отбоя заставляли учить Устав. Радовало только то, что это продлится не более двух недель. Стиснув зубы терпели. В последний для нас понедельник на "Северной" после завтрака торжественно под оркестр, мы приняли присягу. Потом был обед. После чего нас всех со всеми нашими скромными пожитками собрали в большой беседке - курилке на краю плаца. Молодой лейтенантик - морпех сказал:
- Ждите здесь, сейчас за Вами приедут "покупатели". Первыми забрали спортсменов. За ними приехал глав - старшина на "Пазике". Потом забрали ещё кого-то ещё. И вот лейтенант выкрикнул мою фамилию. За мной приехал капитан третьего ранга - командир. Так я оказался в Севастополе на "Троицкой".
Казарма стояла на небольшом косогоре, засаженным кустами сирени и деревьями. Аккуратные дорожки, лавочки, волейбольная площадка. Создавалось впечатление, что попал на базу отдыха, а не в воинскую часть. К казарме вела пологая, широкая лестница. Впереди командир, я за ним, так мы и начали по ней подниматься. Было время короткого послеобеденного отдыха. Окна в казарме нараспашку, на улице теплынь. Буйно цветёт сирень: белыми и фиолетовыми гроздьями усыпаны все кусты. В воздухе ни малейшего движения. Запах сирени почти удушающий, как на малом складе парфюмерии, где только, что случайно разбили пару флаконов одеколона.
Матросы сидят на ступеньках крыльца, "курцы" перебрались на лавочки, к урнам; большая группа в беседке - курилке.
Из глубины казармы, донеслись какие- то крики и шум. На крыльцо выскочил небольшого роста щупленький матросик в синей робе (рабочая одежда) и берете.
С разгону прыгну вниз, через несколько ступенек, берет, слетел с головы. Он хотел поднять его, но передумал. Метнулся к кустам. На крыльце уже был здоровенный рыжий детина. На нём была выходная форма с нашивками старшины первой статьи, бескозырка на затылке. С яростным воплем:
- Прибью! Клизма медицинская!- сиганул с крыльца. "Зафутболил" валявшийся на земле берет в кусты и помчался за матросиком.
Шедший передо мной командир, запустил в воздух тихий, но витиеватый "матюг".
Я разобрал только конец реплики:
- Опять "Хомик"!
Сегодня утром к командиру с докладом пришёл фельдшер. Надо отправлять во флотскую поликлинику двух человек. Матроса с острой зубной болью и " Хомика" с "флотским насморком"- обычным триппером. Сам фельдшер сопровождать их не мог, у него какой- то отчёт, писанины много ещё осталось. «Почтарю» - киномеханику по совместительству всё равно надо идти в город, вот на них и была выписана общая увольнительная. "Так что могло случиться?"- ломал теперь голову командир.
Чуть в стороне раздался топот ног, треск кустов, мат и проклятия. Со всех сторон раздался смех и улюлюканье отдыхавших матросов. Командира никто не замечал. Между кустов мелькала бескозырка здорового преследователя. Бедолага - преследуемый выскочил на нашу лестницу. Увидев командира, в несколько прыжков оказался за спиной не только его, но и моей. Следом на лестницу выскочил разъярённый старшина, чуть не уткнулся в командира. Кап - три рявкнул:
- Стоять! Смирно! Хомченко, в чём дело, что за бардак опять устроил!?
Старшина не собирался выполнять эту команду, даже бескозырку не поправил. Просто стоял, сжимая кулаки и тяжело дышал, восстанавливал дыхание. Начал хрипло, с одышкой излагать суть конфликта:
- Товарищ командир, я ж эту клизму медицинскую, как тузик резиновую грелку - порву! Я же эту гадость, впервые за четыре года "намотал". Как она лечится, не знал. А этот прыщ гнойный знал. Я медика по- человечески спрашивал. А он мне:
- Медика.....
"Хомик" запнулся, не мог выговорить длинное слово. Командир подсказал:
- Медикаментозно.
- Во, оно, точно!- подтвердил старшина и продолжил:
- Тебе говорит, укол сделают, дадут таблеток и всё будет нормально. Фельдшер попытался оправдаться:
- Что я знал?
При звуке его голоса старшина почти зарычал. Командир опять рявкнул:
- Молчать! И обращаясь к "Хомику":
- Продолжайте Хомченко:
- Ну а что продолжать. Захожу в кабинет. Там старый хмырь в халате и три здоровых мордоворота, тоже в халатах. Думал это практиканты. Старый хмырь спрашивает:
- Что, приболели, молодой человек? Я ему:
- Да есть такое дело, немножко.
- Раздевайтесь,- говорит,- ложитесь на кушетку, лечиться будем. Я разделся, лёг.
- Эта рухлядь старая, одела резиновые перчатки, взяла мой "инструмент" в руки и говорит:
- Сейчас введу лекарство. Потерпите - это неприятно, но терпимо. Впрыснул мне что- то. Действительно терпимо. А "бугаи" эти стоят рядом, наблюдают. Ну, я и думаю: " Точно практиканты". Потом "коновал" подходит ко мне снова:
- А вот теперь, лечить тебя будем. Будет немного больно. Если что, можешь материться. Меня не удивишь, уже всего наслушался. И опять мне в мой "прибор" что- то засунул. Я терплю. Потом чувствую: оп! И "Хомик" растопырил пальцы на ладони, демонстрируя, что он почувствовал тогда. Глубоко вздохнул и продолжил:
- Как будто зонтик, у меня там внутри раскрылся. И в таком виде он начал его вытаскивать из меня. Практиканты - бугаи, мать их так! Один оседлал мне ноги, а двое за плечи и руки. Впечатали меня в кушетку, держат. А эта старая плесень, тянет по - живому и главное, откуда тянет! Света белого я невзвидел! Орал, матерился так, что осип. Трое - держат, а этот сморчок тянет и приговаривает:
- А не хрен по кустам таскаться. Суёте куда попало, а потом я виноват. Терпи! Вытащил вроде. "Бугаи" ещё держат, он мне опять какую- то гадость впрыснул. Мать моя - женщина, как запекло! Такое чувство, будто этот хмырь старый мне на член утюг раскалённый положил.
- Выполз я из его кабинета, весь в липком поту. Враскорячку потом еле до части дошёл. Прихожу, ну тут он мне на глаза и попался. "Хомик" махнул рукой, как бы за наши спины, где прятался фельдшер.
- Взыграло во мне, натерпелся ведь!
- Ага, все виноваты, один ты у нас святой!- одёрнул его командир, кривя губы, еле сдерживая смех:
- Тебе через неделю домой, на дамбель. Сам рассказывал, невеста уже заждалась, а ты бы к ней с таким "подарком"! Старшина забубнил:
- Да ну, что Вы, товарищ командир Я, что не понимаю! Но и этот - клизма, мог бы предупредить. А то:
- Медикаментозно лечить будут. Вот зараза!
Командир поставил точку:
- Ладно, всё на этом, хватит. Вот принимай свою "замену", вводи в курс дела. И показал рукой на меня. "Хомик" расцвёл.
- Вот спасибо! Вот удружили, товарищ командир! Фельдшер уже был забыт. Приобнял меня лапищей за плечо, повёл к казарме. Каждому встречному с гордостью и радостью представлял:
- Моя замена! Всё, пора "годку" ( матрос служащий на флоте последние шесть месяцев) дембельский чемодан собирать. Командир повернулся к фельдшеру, спросил:
- Ты что, не знал, что есть такой метод лечения?
- Знал, конечно, но ведь это средние века. Наверное, ещё со времён Пирогова. Я не думал, что они до сих пор существуют.
И применяются, скорее всего, только для рядового состава,- задумчиво уточнил медик и продолжил:
- Вот, например, если Вы подхватите, Вас будут лечить медикамен...
- Да я тебя, клизма медицинская! Взревел капитан третьего ранга.
Вторник.
Всю вторую половину предыдущего дня Хомченко - "Хомик" вводил меня в курс дела. Мои первые впечатления об этом парне постепенно менялись. Рослый, сильный, огненно - рыжий, суровый на вид, в общении он оказался спокойным, простодушным парнем. С удовольствием рассказывал о своей деревне в Винницкой области. О матери, которая в последнем письме сообщила ему, что уже нагнала к его возвращению два ведра самогона. Взахлёб расхваливал невесту.
- Заждалась меня Наталка, ох заждалась. Вот приеду, недельку погуляем за моё возвращение, а потом её в охапку и в ЗАГС. И свадебку закатим на всю деревню. А ты говоришь, куда столько - два ведра!? Ещё два раза по столько надо. Понимая, что меня волнует завтрашний день - первая вахта, сказал:
- Не дрейфь, завтра у тебя на вахте будут все наши "годки". Я признался ему, что мне не доводилось готовить на такое количество людей. Правда, не стал уточнять, что самым "солидным" блюдом в моей "богатой" практике была яичница на четыре человека. Старшина подробно рассказал мне о пропорциях, чтобы всем не только хватило, но и ещё на добавку осталось. В заключении сказал:
- Ерунда, всё будет нормально, главное не развари макароны, ребятки обожают макароны «по– флотски». Легко ему говорить, а вот я побаивался первой вахты. И вот наступил вторник. Завтрак прошёл нормально. Готовлю обед, появился "Хомик", молча проконтролировал главное блюдо.
- Я обедать буду вместе со всеми за, «годковским» столом, потом расскажу тебе. Минут за двадцать до всей команды, пришёл снимать пробу дежурный по части. Поел, обошлось без замечаний, поблагодарил и ушёл за командой. Вместе с командой в столовую пришёл командир. Сел за общий стол, пересадив одного из молодых ребят. Всё было нормально, ели, просили добавку. "Хомик", сидя за «годковским» столом, повернулся в мою сторону, незаметно для всех показал мне большой палец и подмигнул. Фу, с души отлегло. Значит, всем нравится, "первый блин" не комом. После обеда камбузный наряд приступил к уборке и мытью посуды. Как быстро, слаженно и качественно они всё делали, меня поразило. За все последующие три года службы я подобного уже не увидел.
"Годки" делали уборку, а старшина попросил меня нажарить картошечки.
- Да с лучком и лучку больше,- сказал он, азартно потирая руки. Всё понятно, ребятки решили поддать. Они закончили уборку, а я управился с закуской. "Хомик" забрал сковороду, и весь наряд закрылся в хлеборезке. Минут через двадцать дверь приоткрылась, выглянул старшина, огляделся и позвал меня:
- Давай сюда быстро, да шевелись ты. Я вошёл, дверь опять закрыли на ключ. Кто- то выставил на стол ещё одну эмалированную кружку. Из тонкой, самодельной фляжки полилась тонкая струйка спирта.
- Ты как будешь? Чистым или разбавлять?
- Не надо разбавлять. Пей так, потом запьёшь. Разбавленный он тёплый и противный. Они мне и советуют и спрашивают. А в это время струйка льётся, и пять пар глаз взрослых, почти мужиков смотрят на меня. И я мямлю истинную правду:
- Ребята, да Вы что. Я совсем не пью, я же футболом занимался,- зачем-то ещё добавляю. Наступает тишина и нехорошая пауза. Физиономия "Хомика" выражает разочарование, почти презрение. Кто-то из "годков" выдавливает:
- Заложит салага!
- Ну, если так! Хватаю кружку и вливаю в себя одним махом почти всё содержимое, что успело туда нацедиться. Горло моментально перехватывает, губы слипаются, глаза лезут на лоб. В углу хлеборезки кран с водой, бросаюсь туда. Слышу как кто- то кричит:
- Носом, носом дыши! Глотаю, глотаю спасительную влагу, на глаза наворачиваются слёзы от удушья. За спиной смех:
- Ну, ты даёшь салага. Для первого раза неплохо хватанул. Иди сюда, закуси. Клюю что- то вилкой в сковороде, горло саднит, в желудке разгорается пожар. Старшина хлопает меня лапищей по спине, довольно рокочет:
- Вот ты и принял настоящую флотскую присягу. Молоток! А мне хреново, сил нет. В отличие от ребят у меня в желудке было пусто. Первая вахта. Психовал так, что кусок в горло не лез. Кружка сладкого чая и всё. Бочком, бочком вышел из хлеборезки. Последнее, что помню- три камбузных котла превратились в девять, закрутились, завертелись и всё.
Открыл глаза в своей кровати, на втором ярусе, над койкой "Хомика". Под потолком горит лампочка синего, ночного освещения и потихоньку начинает опять вращаться. Пересилил себя, глянул вниз. Форма лежит аккуратно сложенная на "банке" ( табуретке). Смотрю на светящиеся стрелки наручных часов: два часа ночи. Сопят во сне мои сослуживцы. Вспоминаю, что успел приготовить только обед, а дальше провал. А ведь был ещё ужин, вечерний чай и вечерняя проверка. Пропади всё пропадом, что будет, то и будет. Закрываю глаза и опять проваливаюсь.
В шесть утра команда:
- Подъём! Спрыгиваю с кровати, натягиваю тельняшку, обуваюсь в "гады" (рабочие ботинки). Ребята поглядывают на мою бледно - синюшную физиономию, улыбаются, но никто не подкалывает. За спиной голос "Хомика":
- Что салага, хреново?
Хреново - это не то слово. Голова раскалывается, во рту как будто кошки ночевали, обожжённое горло саднит. Молча киваю головой. Старшина командует:
- Одевайся, сейчас пойдём на камбуз, буду тебя лечить. Остальные на зарядку. Бегом, марш! По пути на камбуз осторожно спрашиваю его:
- А как же вчерашний ужин, вечерняя проверка? Старшина фыркнул:
- Эка невидаль, да всё и без тебя сделали. Уложили тебя в койку и всё замастрячили сами. Мы что, не "годки что - ли. И от проверки тебя отмазали, так что всё путём. Из томатной пасты, воды и соли соорудил мне по-быстрому литровую банку томатного сока, протянул её мне:
- На, пей, лечись, очухивайся! И проинструктировал:
- Запоминай. Утром в четверг, воскресенье и в понедельник обязательно имей такую "опохмелку" на камбузе. Литра три не меньше. На утреннем построении после увольнительных, наш Григорий Матвеич обычно отправляет несколько человек "особо отличившихся" на камбуз, лечиться. С трудом оторвавшись от банки с соком, я только молча кивнул.
Вспомнив и написав всё это, где нет ни слова выдумки, задаюсь вопросом. А возможны ли сейчас, такие взаимоотношения между старослужащими и молодыми? Не думаю, что это возможно сейчас. Мы жили и служили в другом государстве. Всё изменилось за эти годы
и в первую очередь - люди, не в лучшую сторону. К сожалению.
Среда.
Вечернее увольнение с восемнадцати и до ноля часов. Шеренга матросов- человек двадцать выстроилась на площадке. Белоснежные форменки, слегка полинялые "гюйсы" на спине (сразу видно, что не салага), стрелочки на брюках идеальные. Значки на груди- начищены, бляхи на ремнях надраены так, что пускают солнечных зайчиков. Белые чехлы на бескозырках идеально чистые. Звучит команда дежурного по части:
- Р-равняйсь, смирно! Докладывает командиру - капитану третьего ранга, что команда увольняемых в город построена. Затем раздаётся от командира:
- Вольно! И он идёт вдоль шеренги. Внимательно, придирчиво вглядывается в форму, ищет изъяны. Иногда у молодых проверяет, как подтянуты ремни, просит снять бескозырку, показать чистоту чехла. Все уже наизусть знают его "пунктики" в отношении чистоты и соблюдения формы одежды. Малейшая небрежность в форме и всё - увольнения не видать. Знают его любимую присказку. "Не забывайте архаровцы, что служите на "королевском флоте"- будьте добры соответствовать". Сегодня всё идеально. Проходит на "шкентель" (конец строя, колонны). Здесь стоят "годки", отдавшие уже свой долг Родине в четыре года. Человек восемь. Спрашивает:
- Ну, а Вы- то, куда собрались? В понедельник обходные будете получать, а Вы всё приключения на задницы ищите! За всех ответил "Хомик":
- Всё нормально будет, товарищ командир. Мы с "годками" решили на общую фотку сняться. Фотограф обещал, что в воскресенье будет уже готово. Командир с сомнением оглядел "великолепную восьмёрку", буркнул:
- Ну, смотрите у меня. С тебя Хомченко спрос будет. Пока кап - три шёл в обратную сторону, старшина толкнул локтем соседа, спросил:
- Ты для фотографа- то не забыл? Матрос молча щёлкнул ногтем по форменке, чуть выше бляхи. Раздался тихий звон фляжки. Командир остановился во главе строя, произнёс обычное короткое, но пламенное напутствие:
- Я Вам, архаровцы, не буду говорить куда ходить, куда не ходить, пить или не пить. Возвращаясь, можешь упасть перед КПП, но чтобы головой лежал в сторону части. Я должен знать, что ты, раздолбай, домой шёл. И главное, чтобы в зубах была...
Командир ткнул пальцем в сторону самого молодого в строю, спросил:
- Так что в зубах- то, сынок?
Молодой матрос с усердием рявкнул:
- Чистая увольнительная, товарищ командир!
- Молодец! Все усвоили?
И зычно скомандовал:
- Напра-а-во! Ша-а-гом, марш!
Четверг.
Шесть часов утра. Включается обычное освещение. Звучит команда дневального: "Команда! Подъём!"
В казарме происходит движение. Через минуту следующая команда : " Выходить, строиться на зарядку! Бегом!"
На освещённую, заасфальтированную площадку перед зданием первыми начинают выскакивать, как, и положено по не писанным флотским законам, "салаги". Затем постарше и так далее. Старлей - дежурный стоит на крыльце. Последними начинают появляться "годки", кто неохотно трусит, а кто и вообще шагом. Физиономии у большинства помятые, не выспавшиеся. Вчера, почти все были в увольнении. Привычно строимся в колонну по четыре. Все в "гадах", синих сатиновых трусах и тельняшках. Поёживаемся от утренней свежести. Вроде все. Нет только "Хомика". С улицы хорошо просматривается вестибюль казармы, и пост дневального у знамени части. Вдруг он орёт визгливым фальцетом: " Команда- а, смирно!" Старлей удивлённо таращит глаза.
Из коридора доносится бормотание "Хомика": " Вольно, вольно салага". На освещённом крыльце появляется огромный, рыжий детина, ростом под метр девяносто. На нём тельняшка, хромовые выходные ботинки и... Бледно фиолетовые, застиранные, внушительного размера женские рейтузы на резиночках внизу. Гробовая тишина. Пауза. И взрыв гомерического, в сто пятьдесят молодых глоток хохота. Корчась и повизгивая, старлей тычет пальцем в сторону "Хомика". "Годок" опускает голову, обнаруживает на себе женские трусы. Непроизвольно растягивает их руками на бёдрах в стороны. Получаются фиолетовые "мини галифе". Следует новый взрыв хохота, кое у кого даже с икотой. "Хомик" смотрит на ребят и выдаёт: " Чего ржёте, дурни?! Темно же было". Люди уже не ржут, они просто стонут. "Годок" возвращается в казарму. Старлей сквозь икоту еле сипит: " На пра-во! Бегом, марш!" Зарядка началась.
Пятница.
В этот день над Севастополем с самого утра, то над бухтой от причалов, где стояли корабли, то с берега, в летнее небо взмывали звуки "Прощанья славянки". Корабли, воинские части, город, определённая часть женского населения- провожали домой матросов- "годков", отслуживших уже четыре года. Когда-то они, так же как и мы, совсем недавно входили в этот славный город колонной призывников, анархистов - оборванцев. Теперь флот и город покидали возмужавшие, окрепшие, научившиеся красиво, с достоинством и гордостью носить флотскую форму молодые мужчины. Флот научил их многому, и они уже никогда не смогут забыть его. Пройдут десятилетия и уже на "гражданке", с сединой в голове, при звуках этого марша они будут замирать почти по стойке "смирно". Всё вспомнится. И к горлу подкатит комок.
Суббота.
Это день большой "приборки" и банный день. После завтрака все начинают драить, чистить, начищать всё и вся. Уклониться, "сачкануть" от этого мероприятия невозможно. Освобождаются только дневальный на посту у знамени и кок на камбузе.
Им оставалось всего два дня до гражданской жизни, но ни "Хомик", ни его друзья не уклонялись от работ и выступали в роли "проверяющих". Где- то помогали, кому- то подсказывали, были при деле. Потом был обед.
Городскими - флотскими банями в нашей части не пользовались. Мы имели собственную баню - особую гордость нашего командира. Отдельно стоящее здание. В одной его половине можно было мыться при помощи обычных шаек, а во второй примерно штук двадцать душевых стояков. В пристройке к этому зданию находилась «постирочная», где стояли огромные бетонные столы, на которых можно было расстелить одежду и драить её щётками. Наш командир был ярым поборником чистоты и порядка, поэтому эта часть здания не закрывалась никогда. На пригорке на самом солнечном и продуваемом месте была летняя сушилка: десяток столбов с натянутыми между ними шнурами. После банных процедур и до самого отбоя - свободное время. Над волейбольной сеткой летал мяч. Большая курилка была забита битком, доносился многоголосый смех. Там травили анекдоты и байки. Мы с "Хомиком" и парой его приятелей сидели на лавочке - наблюдали за построением очередной партии, увольняемых в город. Он наставлял меня:
- Командир - у нас мужик жёсткий, но справедливый. Спросил:
- Когда у тебя день рождения?
- В октябре,- ответил я.
- Вот, не раньше этого дня он тебя и выпустит в город. Да и то только в дневное увольнение. Это у него железный закон.
Если принесёшь грязную увольнительную, то потом можешь быть хоть ангелом - будешь сидеть в казарме шесть месяцев. В увольнении, если тебя подзывает патруль, и ты знаешь, что прицепиться к тебе не за что, то подходи. Если не уверен в себе, бери ноги в руки и рви когти. В недалёком будущем его слова сбылись полностью. В своё первое увольнение я пошёл в свой день рождения в октябре. Козырнув в течении первого часа раз тридцать, спрятался на дневной сеанс в кинотеатре. Вернувшись в часть, написал письмо матери. В письме просил её выслать "гражданку" на адрес моего приятеля - сослуживца в Севастополе. Иначе через три года я могу залаять. А для наших дам могу открыть одну маленькую тайну. Если Ваш жених или муж, отслуживший в прошлом на флоте говорит, что не умеет мыть полы, посуду и стирать - не верьте ему. Просто он решил "сачкануть". Он это умеет делать и возможно даже лучше Вас. На флоте учат и этому. И учат очень хорошо.
Воскресенье.
В своё последнее увольнение ушли все "годки" во главе с "Хомиком". Пошли за "фотками", как они уверяли командира.
Не знаю, как там дело обстояло с "фотками", но нагрузились они знатно. Весь наш кубрик уже спал, но я слышал, когда он вернулся. Такое впечатление, что в наше небольшое помещение внесли открытую канистру со спиртом. Начал раздеваться,
тяжело отфыркиваясь. Скрипнула дверца тумбочки, которую он делил пополам с писарем, спавшим напротив. Была у него странная привычка. Перед построением в увольнение он обильно поливал себя "Шипром" и, возвращаясь, делал то же самое. Вот и в тот раз я слышал, как он обильно плеснул в ладонь, отфыркиваясь, растёр по лицу, и пробормотав:
"Годок" подухарился!"- скрипя панцирной сеткой, улёгся в кровать. Уже через мгновение он сладко сопел. Уснул и я.
Понедельник.
После утренней команды "Подъём!", на счёт раз-два все уже на ногах. Молча одеваемся на зарядку. И тут вопль нашего медика:
- Господи, "Хомик", что с тобой! Все обернулись к кровати старшины. Он сидел, недоумённо разглядывая, совершенно чёрные ладони. Но он ещё не видел главного! Лицо старшины было тоже чёрным, как у Отелло. Первым понял, что произошло, наш писарь. Цапнул свою форму и выскользнул вон. Смеяться было грешно, да и страшновато, зная характер старшины. Все постарались сделать серьёзные лица. Медик достал из своей тумбочки зеркальце и молча протянул его "Хомику". Такого человеческого рёва мне не доводилось слышать ни до, ни после. Он метнулся к двери за писарем, но несколько ребят не побоялись преградить ему путь со словами:
- Ты что, обалдел. Там же команда на зарядку строится. Старшина застонал, заскрежетал зубами сел на кровать. Обхватив голову руками, раскачиваясь, бормотал:
- Мне же сегодня "обходной" получать! Мать твою! Далее следовал такой мат в адрес «писарчука», что воспроизвести его даже сейчас я не могу. А если разобраться, то, причём здесь писарь? Кто виноват, что спьяну, он вместо "Шипра" цапнул пузырёк с чёрной тушью? И тут нашего медика осенило. Порывшись в карманах робы, он достал связку ключей, один отстегнул и протянул "Хомику" со словами:
- Держи. Это от бани. Давай в окно и шуруй, чтобы тебя никто не увидел в таком виде. Старшина встрепенулся, в глазах блеснула надежда. Схватил ключ, прихватил зеркальце и шагнул к окну. Обернулся и, обращаясь к медику:
- А ты голова, соображаешь. И уже ко всем:
-Чего стоите- то. Марш на зарядку и язык держите... Сами знаете где. В то утро на зарядке не было кроме "годков"- что простительно - и писаря. Дежурный по части это заметил и обещал вставить ему хороший "пистон", в присутствии командира, выразив свою мысль так:
- Плевать я хотел, что он в любимчиках замполита ходит. Распорядок дня для всех одинаково писан. На завтраке уже не было только двух: "Хомика" и опять писаря. Дежурный буркнул себе под нос:
- Ну, я тебе устрою. Григорий Матвеич на пару дней тебя точно отправит гальюны (туалеты) драить, щелкопёр сраный. После завтрака дружки "Хомика" обступили нашего медика, начали терзать его вопросами, где их кореш, что случилось? Он долго сопротивлялся, но не выдержал и сдался. Махнул рукой в сторону бани.
- Он там, идите, может быть, Вас впустит. Всей гурьбой «дружбаны» двинулись в нужном направлении. Старшина их впустил. Минут через пять дверь вновь открылась. Один из дружков рысью направился к нам. Ухватил медика за руку, встревоженно и громко зашептал:
- Пошли быстрей туда. Он тебя зовёт, надо что- то делать! Уже потом, позже, медик нам рассказывал:
- Вхожу. Сидит на банной лавке "Хомик". Весь распаренный, поросший рыжим мхом, а морда красная-красная, как у переспелого помидора. Он так активно надраивал физиономию мочалкой, что в нескольких местах аж содрал кожу. Да вдобавок плескался почти кипятком. Можете себе представить, что у него было с лицом!? А тушь, въевшаяся в поры кожи, так и осталась, как у шахтёра рубившего уголёк лет двадцать. А минут через десять общее построение, после которого "годкам" надо получать обходные. Ну и что делать? Тут старшина и говорит земляку своему:
- Слушай Василь, иди к командиру только один на один объясни ему популярно, что со мной приключилось. Попроси, чтобы он нас с медиком не дёргал сейчас. Надо же что- то придумывать. Нельзя мне с такой "физией" на люди показываться. Засмеют "годка" молодые. Получите там за меня обходной, сделайте всё, что надо. Да и ещё. Писарь видно заперся в кабинетике. Стукните ему, пусть выходит, не злюсь я на него. Сам виноват, а то попадёт ещё парню ни за что. Медик делает паузу в рассказе и уже со значением продолжает дальше.
- И тут меня осенило:
- Василь,- говорю. У тебя же, в ВОХРе (военизированная охрана сплошь состояла из женщин) подруга есть.
- Ну, есть, что дальше- то?
- Попроси у неё все женские прибамбасы: пудру, тени для век и прочее. Неси сюда всё, что даст.
Василь недоумённо уставился на меня. "Хомик" обречённо бурчит:
- «Зема», сделай всё, как он просит, у него голова ещё варит, а я уже вообще ничего не соображаю. Но один из "годков" сообразил, что я придумал. Уже выходя из бани, бросил на ходу:
- Правильно, медицина, мыслишь, а я сейчас по ребятам слушок пущу. И все разошлись. Минут через сорок вернулся Василь с целой кучей прибамбасов для макияжа. Видно подруга собрала "дань" со всех женщин. Часа полтора "колдовал" я над физиономией "Хомика", не меньше, но получилось вроде нормально. Где припудрил- заштукатурил, где подмазал. Если только разглядывать в упор, можно было заметить чёрные точки в порах кожи. Но кому же старшина позволит разглядывать себя в упор!?
Во время обеда "Хомик" уже при параде в выходной форме маячил на камбузе. Матросы, сидя за столами, уважительно поглядывали в его сторону. Уже прошёл слушок , что в последнем увольнении старшина подрался с "кадетским (курсантским) патрулём. После обеда "годки" окружили "Хомика". Доложили, что всё сделали за него и всё готово к дембельскому построению. Нахваливали медика за сообразительность и умение. Кто- то в шутку ляпнул:
- А ты, медицина, случаем не в морге подрабатывал? Покойников в божий вид приводил, деньгу небось зашибал? Бедного старшину передёрнуло. Медик отчаянно затараторил:
- Чего ты буровишь!? Не слушай его "Хомик"! У меня в Киеве старшая сестра в театре гримёром работает. Я у неё часто бывал. Вот и насмотрелся, как она артистов шпаклюет. Старшина добродушно загудел:
- Да брось ты, Зема. Не бери в голову, ты молоток. Выручил "годка", век не забуду.
Звучит команда общего сбора и построения. На площадке перед казармой, в шеренгу по два стоит весь личный состав.
На "шкентеле" поперёк строя, шеренга из восьми "годков". В сторонке кучка чемоданов. Вот и пришёл этот долгожданный момент. Они явно волнуются. Выходит командир. Дежурный доложил о построении. Раздаётся команда: "Вольно"!
Сейчас ему надлежит сказать какие- то напутственные слова. И он начинает:
- Я Вам архаров...
И запнувшись, смущённо кхекает, резко дёргает козырёк фуражки, надвигая её на лоб. Хохочут все: матросы и офицеры, а он, улыбаясь, медленно идёт в сторону увольняемых матросов в запас. Идёт и думает:
- Вот и эти уходят. Сколько же их у меня было - не сосчитать. Вот стоят его "орлы". Крепкие, здоровые, мастеровитые. "Хомик"- кок - инструктор. Рядом старшина - торпедист, за ним старшина электриков. У этих на груди значки с короткой, но ёмкой для флота надписью - "Мастер". Такие знаки не дают просто так, за выслугу лет. У остальных знаки первого класса. За эти четыре года было всё и хорошее и плохое, но хорошего больше. И есть уверенность, что ему не будет стыдно за этих ребят, а вернее уже мужиков. Он сделал для этого всё, что мог. Подходит, прощается не только за руку, но по- отечески обнимает каждого. Бормочет каждому в область уха:
- Вы уж не дурите там. Чтобы до дома добрались без приключений. И они ему смущённо, дрогнувшими как- то вдруг голосами:
- Ну что, Вы Григорий Матвеич. Что мы не понимаем что - ли? Всё будет нормально, не подведём! Он отошёл в сторону. Вернулся на место, давая возможность попрощаться офицерам и сверхсрочникам. Повернул голову в сторону КПП. Там тоже собралась кучка женщин из ВОХРы. А по другую сторону цепочки стояла небольшая группка девушек- городских подружек "годков". И так каждый год. По два раза в год. Он улыбнулся. Ничего не меняется. Ну, вот вроде и всё.
Зычно, раскатисто, врастяг скомандовал:
- Команда - а! Р-равняйсь! Смирно - о! Равнение нале-е-во! Вздёрнулись подбородки. Головы повернулись в сторону, увольняемых матросов в запас. И дал отмашку почтарю-киномеханику и хозяину радиоузла ( всё это в одном лице), высунувшемуся из окна по пояс. Тот нажал на клавишу магнитофона. В репродукторе раздалось шипение плёнки, а затем грянули торжественные и слегка печальные звуки марша "Прощание славянки". Перекрывая звуки марша, гаркнул:
- Вольно! Строй матросов сломался, все бросились к "годкам". Подхватили их на руки и понесли к цепочке на КПП. Медик, подпрыгивая, пытался докричаться до "Хомика":
- Как приедешь домой - сразу в баньку. И пропотей хорошо. Пот выдавит эти чёрные точки.
Старшина кивал головой и орал во всё горло:
- Спасибо, братцы! Спасибо всем! Счастливо оставаться!
Слышал ли он медика - неизвестно. Их аккуратно опустили за цепочку. На бухте от Инкермана в сторону Графской показался городской катерок, и они в сопровождении городских девчонок бегом побежали вниз, к причалу. Потом долго ещё махали бескозырками с кормы катера. "Славянка" гремела до тех пор, пока катер не скрылся за изгибом бухты. Но как только звуки марша замерли у нас, его подхватила противоположная сторона Севастопольской бухты "Северная". Город морской славы провожал своих матросов.
И, слава Богу, есть надежда, что это будет повторяться из года в год, из века в век, пока существует этот славный город и пока существует наш флот. И пусть звучит "Славянка" над Севастополем и красавицей- бухтой!