Королева Фея Моргана, любимая сестра короля Артура – вероятно, с самого начала своего жизненного пути отличалась особой целеустремленностью: об этом свидетельствует ее своеобразная, ненасытная увлеченность (не таким уж и таинственным!) колдовским искусством. Да, разумеется, многие высказывают свои сомнения касательно собственно существования этого самого искусства, или науки, или чем она там занималась, запираясь в своих бесконечных замках (подаренных Артуром или приобретенных ею лично, или наколдованных Мерлином). Моргана, это женщина, красивая настолько, что ее с большей легкостью можно было принять за галлюцинацию, чем за нечто, доступное ощупи (осязанию, вкусу, обонянию, объятию, лобызанию, операционному вмешательству, лоботомии, в конце-то концов), эта прекрасная женщина с достаточно юных лет, видимо, пожелала не довольствоваться своей (запредельной, безотносительной) красотой и (прямиком вытекающей из таких внешних данных) участью прекрасной дамы.
Моргана, дама сколь прекрасная, столь и амбициозная, не всегда углублялась в сущность турнирной таблицы до самого дна, предпочитая многому свою углубленность в справочники, или в пожухшие бестиарии, или в таблицы разнопородных веществ, картографию чужеродных просторов, самоучители по ориентации внутри сознания гомункулуса – о, эти бескрайние и бессонные ночи, лабораторные опыты по телепортации простых и сложных предметов, или по овеществлению чувства, или по воплощению разума! кто, каким овалом лица мог отвлечь ее от занятий, въевшихся в кровь на правах лейкоцитов, увлеченного исследователя, частенько забывавшего факт своего бытия все ж таки в далеко не бесплотной, а очень даже четко очерченной оболочке (точнее – в форме прекрасной дамы).
Зеркала Моргана поначалу завешивала специфической паутиной, чтобы они не мешали и не отвлекали; позднее все немагические зеркала (то есть технически ненадежные) понемногу начали испаряться: температура, которую предпочитала вокруг себя нагнетать королева, становилась день ото дня все жарче, всё выше и всё невыносимее, даже для твердых предметов – что говорить о зыбких, зеркальных поверхностях! опыты по добыванию чистого знания вечно норовили сделать простую бесхитростную лабораторию огнедышащей доменной печью, и это Моргану ничуть не пугало. Напротив, неистребимо пламенная природа как раз и была тем ярмом, которое королева таскала с рождения, и только простая бесхитростная лаборатория (идеальная изоляция, толстенные огнеупорные стены) обычно оказывалась тем вожделенным местом, где можно было оставаться собой, себя не стесняясь.
Страстность Морганы была столь глубока и неиспепелима... и напрасно историки приплетают к ее страстности ее венценосного брата: страстность Морганы жила сама по себе, то есть, конечно, по каким-то своим собственным, негосударственным законам. Итак, ее страстность пронизывала всё ее существо и, можно сказать, составляла ее главную сущность: изучая анатомические подробности на страницах бестиария, скрупулезно составляя формулы мистерий, королева изучала себя, чтобы знать себя (и свою неугомонную, труднодоступную, неуправляемую природу) досконально – раз уж доспехи, такие простые и такие понятные, ей не положены и не предписаны. Что порождает такое самоизучение в дальнейшем? – в одном случае разгорающийся пожар, в другом – затухание, медленное (и вовсе не такое уж безопасное) тление, ох уж все эти рыцари! Господа, выряженные в куски блистательного металла, проживающие в стесненном состоянии годами, годами не выходя из металлической оболочки, ночуя в обнимку с щитом и пикой – полагающие, что таким образом можно хоть от чего-то там защититься, и даже наверно спастись! Снисходительная усмешка, яростный челюстный скрип, королева кусает губы: что среди них называется силой? – способность носить металл снаружи, способность держать свою непознанную мягкотелость в тисках кольчужной, мелкожаберной чешуи, что же является силой на деле? – способность рассыпчатой, цитрусовой мякотью скрыть закаленный, жестокий, обновляемый, прочный, досконально просчитанный и неизменный каркас; и королева, притворно сморкаясь в платок, распыляла вокруг эликсир сладострастия – чтобы поводов для снисходительных, леденящих усмешек становилось всё больше и больше. Одинаково зевая в присутствии вооруженных спесивых наездников или в обществе нежных благоухающих дам, Моргана спешила обратно: в свой рационально организованный (лабораторный, возлюбленный) ад.
Но всей этой чудесной центростремительной устремленности однажды предстояло в чем-либо потерять (а в чем-то, возможно, и выиграть): королеве, не допускающей ни в один из своих бесчисленных замков (действительных или мнимых) ни одного из влюбленных профанов, королеве пришлось обнаружить себя безоружной перед своего рода коллегой, или перед своего рода гомункулусом. Здесь начинается совершенно другая эпопея: истинная сущность дамы, щеголяющей бесстрастностью, сдержанностью и хладнокровием, наконец-то вскрывается; видимо, все дело в том, что женщина, которую застали за тем, как мелко она крошит свои сладость и страстность, насколько судорожно она перетирает свои чувства в ненавистные и целебные снадобья, в термоядерные взрывоопасные порошки, такая женщина обречена на своего рода бессилие перед заставшим ее. Даже если тот, кто застал ее – это всего лишь неожиданный результат какой-то по счету реакции, заранее занесенной в какую-то там таблицу; бесстрастная женщина вздрагивает и роняет что-нибудь на пол, громко ойкнув. И здесь возникает возможность бесцельной (но зато какой прекрасной!) борьбы: Моргана то скрывается в бесконечном лесу, то спускается в недра земли к таким простым и понятным драконам, то прячется в эпицентрах турнирных скоплений – но зачем убегать от себя, если убежать от себя невозможно (и потом, вряд ли бегство кому-нибудь нужно). И, если бы кто-нибудь обратил на это внимание, он бы непременно заметил, что, если Моргана иногда и скрывалась от своего обожаемого и ненавистного Мерлина, то ее лицо (такое прекрасное, такое спрятанное – то в ладонь, то в платок, пропитанный чудодейственным эликсиром сдержанности) неизбежно искажалось при этом как от боли (от ее удушающей, раскаленной тоски по нему). Наверное, именно поэтому Моргана неизбежно к нему возвращалась (для начала конечно же мысленно) часа через полтора, или там два, или шесть, в невероятно крайнем случае через день – такова ирония любого строгого начинания! Обуздывая свой пламенный, страстный нрав своим перегревшимся умом, занимаясь этим на протяжении всей сознательной жизни, она никогда всерьез не надеялась на то, что в такой увлеченности можно будет полагаться на столь беспримерного и верного сообщника, каким являлся Мерлин (исследователь столь же вооруженный и примерно настолько же безоружный, как и таинственная для многих королева).