Мономир. Книга 2. Марш пехотинца желаний

Александр Брынза
Дмитрий Ильченко

                Мономир.
                Книга II.

                Марш пехотинца желаний.


От авторов.

    Данная книга представляет собой своеобразный эпикриз болезни под названием Любовь. Можно питать искреннее отвращение к сопливой беллетристике, можно справедливо смеяться над чрезмерно драматизированными описаниями страсти нежной, но если двое отпетых циников садятся писать книгу о любви, значит, есть в этом чувстве нечто вечное и великое.
    Нам хотелось написать честную историю об этой самой  любви. Но в процессе работы мы столкнулись с трудностями: получалось либо честно, либо о любви. Как нам удалось совместить два таких разных понятия, судить вам.
    Книга посвящается всем тем, в ком рациональность цивилизованного существования еще не стерилизовала способность к сладостному безумству, порожденному тягой к прекрасному и томлением плоти.
    Читайте и развлекайтесь.




 
   Сублимация (психол.)  -  психический процесс  преобразования и переключения энергии аффективных влечений на цели социальной деятельности и культурного творчества. Понятие введено З. Фрейдом  (1900 г.), рассматривавшем его как один из видов трансформации влечений (либидо), противоположный вытеснению.

        Советский энциклопедический словарь.



СУБЛИМАЦИЯ

    Молодой человек прошел конечную остановку и вышел к озеру. За годы безразличия и попустительства озеро превратилось в воняющую болотистую лужу и закисло, словно глаза больного пса. Но это было все же лучше смердящего помоями и выхлопными газами города, поэтому Александр не раздумывая, поплелся к берегу. Окружающие пейзажи медленно менялись, постепенно трансформируясь и перетекая, суровая реальность показала неумолимый оскал, пробуждая дремлющие глубоко внутри зачатки аутизма. Начинались сублимации.
    Он пересек заброшенное шоссе, испещренное паутиной трещин рубенсовских полотен, пробрался через кусты  -  ассорти, состоящее из игл, пил, палок, в нудистском экстазе выставивших свою древесину из-под осыпавшейся коры, и вышел к заброшенному озеру, трансформировавшемуся в болото по велению неотвратимости действия закона о невозможности существования нетленных материй. Озеро-болото окаймляла живописная помойка, целая вселенная для населявших ее обитателей.
    Пейзаж соответствовал настроению молодого человека, выгодно гармонировал с горячим пивом, тяжелым похмельем, безумной жарой, разрывающей черепные коробки у более слабых представителей теплокровных и всепоглощающей тоской нереализованных стремлений.
    Тупик. Ловушка. В ловушке, наверное, целый век. Ему когда-то уже удалось из нее вырваться, и он наивно предполагал, что удастся еще. Хитростью заманила и вероломно поймала. Все, конец. Этот «Кокон» никогда не выпустит, не даст шанса пока не переварит и не выплюнет в место, где «вороны», словно анатома патологи, будут выклевывать глаза и облегчат тело, изъяв душу.
     Дальше – прах, “Ashes to ashes…”.
     Зажигалка, покрытая многочисленными порезами пивных пробок, откупорила бутылку, и густая, ароматная пена полилась на руки и штаны. Ха-а-а-рашо, прелесть обреченности – конец стремлений, можно никуда не спешить.
     Волна настроения меняется на противоположную, уже не так тревожно. Расслабление…
Хозяин положения вещей забрал свободу, а взамен кормил и одевал его, даже иногда закрывал глаза на мелкие шалости, когда он, тайком от обезличенных смотрящих, пробирался к «пределу», чтобы заглянуть за горизонт, представляя небо и …



КУСОК ПЕРВЫЙ
«ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ»

     Темно. Холодный ветер срывает оцинкованную жесть с оконных наличников. Декабрьское утро.
Чужая квартира. Мальчик в постели, мучимый неуверенностью в себе, абстрактными страхами и необходимостью пописать. Настораживающая непривычность окружающей обстановки давит со всех сторон, смыкаясь вокруг него в непроглядной темноте. Эх, как досадно, что родители неожиданно друг для друга разъехались по командировкам, а его подкинули своим знакомым. Ах, как хорошо и уютно, наверное, сейчас дома…
    «Блин, что же делать? Так хочется в туалет! Как бы незаметно проскочить в коридор? Если кто – то увидит эти оттопырившиеся трусы, я умру со стыда. И так каждое утро! Но дома было, как – то по проще… – Саша приподнял голову с подушки и стал озираться в темноте. Из-под двери комнаты просачивалась полоска света. – Вот невезуха! Дядя Витя зачем – то возится в коридоре. Он, конечно, дядька хороший, но такого не поймёт.… А может, с ним вообще такого не случается, – мелькнуло в голове у мальчика паническое предположение, – Тогда он вообще обалдеет.… Но что же делать? Может, штаны надеть, чтоб меньше видно было…
     Пропикало радио. Распахнулась дверь. И в спальню влетел чёрный щенок вместе с хором голосов, льющихся из динамика: «… Да здравствует созданный волей народов, Единый могучий Советский Союз…». Переполняемый энергией щенок стал целеустремлённо метаться по комнате, повизгивая и что – то вынюхивая.
     Неприятно вспыхнув, словно молния в ночном небе, зажёгся свет. Саша сильно зажмурился, едва различая в проёме двери силуэт мужчины.
     - Доброе утро, – бодро произнёс дядя Витя. – Вставай, пора пойти погулять с Гретой.
Щенок, услышав своё имя, радостно тявкнул и играючи стал стаскивать с Саши одеяло.       
     Ошеломлённый чересчур быстрым разворотом событий, мальчик молниеносно вскочил, бросился к стулу с одеждой, мигом натянул штаны, отвернувшись от двери, и боком двинулся к туалету.  Дядя Витя понимающе улыбнулся и пошёл извлекать ошейник из – под  дивана, куда неугомонная Грета, затолкала его накануне…
    Выгуливание собак – занятие не для слабовольных людей, особенно в морозное и тёмное зимнее утро, когда зловещая темнота улиц обнажает дремлющие защитные инстинкты, а холодный пронизывающий ветер заметает снег за воротник пальто, вонзаясь в лицо сотнями иголок. Но это не является достаточным препятствием для немногочисленной касты собаководов, ежедневно выводящих своих хвостатых и мокроносых любимцев на утреннюю прогулку. Это была плата за собачьи добродетели в виде общеизвестной преданности, столь редкой среди людей, и непорочной глупости, рядом с которой даже самый последний тупица чувствовал себя титаном мысли.
     Когда резкий порыв ветра злобно захлопнул двери подъезда и бросил на вышедших охапку жёсткого снега, Саша поправил ушанку на голове и проныл :
     - Холодно… можно было бы поспать ещё с полчаса.
     - Не жалей о сне, это ерунда, – дядя Витя весело взглянул на мальчика. – Зато я тебя сейчас кое с кем познакомлю!
     Это звучало интригующе. Однако Саша не обратил внимания на последние слова, не подозревая, что они дадут начало бесконечной истории, богатой на события и чувства, надежды и разочарования, верность и измены, любовь и ненависть, искренность и тривиальный цинизм. Но это будет потом, а сейчас его волновали более насущные проблемы: 4й “Б” класс с учителями непонимающими его романтическую натуру, Вадиком – Гадиком, издевающимся над ним, с призирающими одноклассниками и вечным заиканием возле доски.
     Протаптывая тропинки в нетронутом, свежем снеге, двое без лодки и собака быстро двигались к окраине города. Вокруг них возвышались монолитные параллелепипеды стандартных девятиэтажек – не раз высмеянные уродливые детища от брака совкового утилитаризма и врождённого мещанства нации. Кое – где зажигались первые окна на кухнях – народ готовился к началу нового трудового дня.
     Улица оканчивалась бурлящей стройкой, увенчанной огромным щитом с надписью: «Товарищи! Досрочно выполним план 1984 года! Да здравствует коммунистическая партия Советского Союза!»
     Ревели бульдозеры и грузовики, облитые светом мощных прожекторов, суетились рабочие, спеша сдать смену, и очутится в тёплых постелях. Их усталые лица выражали полнейшее равнодушие к планам 1984 года, равно как и к славной партии во главе с велеречивым аксакалом. Их больше тревожил пропитый на днях аванс и обмороженные за ночь пальцы рук.
     Мальчик с интересом рассматривал одетых в фуфайки гегемонов и в тайне радовался от мысли, что когда-нибудь в их жалкие ряды вольются и Вадик – Гадик, и все прочие недоумки, мешающие ему жить. Это сейчас они пихают его и издевательски смеются над томиков стихов Пушкина, который он прячет под полами школьного пиджака. Но что их ждёт в будущем? А он.… О да! Его жизнь будет интересной и великой. Когда – ни будь, мир оценит его по достоинству и тогда все, все они будут завидовать ему. Когда – ни будь…
     Стройка осталась позади, они вышли на новое шоссе, огибающее озеро Чистое, и дядя Витя спустил Грету с поводка. Почуяв свободу, весёлая псина не преминула тут же сунуть морду в сугроб и забавно отфыркивалась от налипшего снега. Саша засмеялся, наблюдая за серьёзной неуклюжестью щенка.
     - А вот и они! – неожиданно произнёс дядя Витя и остановился.
     Перед ними предстал угловатый подросток на голову выше Саши, одетый явно не по размеру в куртку и джинсы. На голове у него была белая вязаная шапочка, припорошенная снегом. Рядом бегал рыжий кучерявый щенок эрдельтерьера.
     - Здравствуйте! – произнёс подросток неожиданно высоким голосом.
     Дядя Витя кивнул головой:
     - Привет, Катя. Вот, познакомься с молодым человеком.
     Саша фыркнул и мысленно скривился. «Бабьё! Уже и за городом расплодились. Нигде нет от них покоя!»
     Девочка, немного смущаясь, протянула Саше руку:
     - Катя.
     Он неохотно снял варежку, вяло пожал тёплую ладошку и представился почти шёпотом:
     - Саша…
     - Очень приятно, – сказала девочка уже более расковано.
     Саша не произнёс ответной любезности, про себя аргументируя это тем, что она, как девчонка, не заслуживает этого. Хотя, даже если бы он этого и захотел, слова, вряд ли бы пролезли через сжавшееся от стеснения горло.
     Медленным прогулочным шагом они втроём пошли по шоссе вдоль озера. Рядом резвились собаки, задираясь друг к дружке. Ветер стих, и редкий снежок нежно сыпался сверху, создавая ощущение долгожданного покоя и всепроникающей стабильности мироздания.
     Мужчина и девочка непринуждённо беседовали, пренебрегая возрастным барьером, а Саша понуро плёлся рядом, злясь и осуждая дядю Витю за излишнюю общительность.
    «О чём можно вообще говорить с девчонками? Они ж думают языком, мозгов – то нет! Пусто! А пираты зачем – то сокровища в черепах мертвецов хранили, хотя любой бабе верхушку срежь и насыпай туда, чего хочешь. Вот тебе и ходячая сокровищница – просто и удобно.… Эх, и дядя Витя еще «молодец». Вроде бы взрослый мужик, а такой фигней занимается… Лучше бы мы в другую сторону леса пошли».
    Тем не менее, дядя Витя не осознавал, какую ошибку он совершает, болтая с девчонкой, и продолжал шутить и улыбаться, время от времени пытаясь вовлечь в разговор и Сашу. Но тот отвечал односложно, завернувшись в свою привычную ракушку, ограждавшую его от людей. А тем более от девок, общение с которыми грозило падением даже первым ребятам. А он – изгой в «кастовом» обществе, сложившимся во дворе и школе  -  мог потерять и тех немногочисленных приятелей, которые общались с ним, скорее из благотворительности, которой тайно гордились.
     Неопределенность ситуации угнетала Сашку, он пытался слинять от реальности в страну грез, но воображение работало туго, и это раздражало еще больше. Но тут произошло то, хуже чего и вообразить себе было трудно! Невесть откуда на дорогу выскочил тощий котяра пестрой окраски; добросовестные собаки тут же загнали его на соседнее дерево и начали истошно лаять, не обращая внимание на окрики хозяев. Дядя Витя кинулся спасать кота, а Сашка остался наедине с Катей, и это было самое ужасное!
    Наверное, нужно о чем-то говорить, но что тут можно сказать? Дежурная фраза «Как дела?» звучала бы чересчур глупо, а придумать что-то более изысканное Сашка, увы, не мог. Он чувствовал себя как человек, охваченный неожиданной диареей в центре шумного города. Мысли бешено метались в голове, не в силах найти правильного решения. Все, на что хватало фантазии, так это на идиотское желание поведать о перенесенной месяц назад операции по удалению аппендицита.
     Ситуацию неожиданно спасла сама Катя. Она повернулась к мальчику и непринужденно произнесла:
     -  А ты, в каком классе учишься?
     - В четвертом “бэ”, - с готовностью выпалил Сашка и тут же смутился, понимая, что буква здесь была совершенно не к месту.
     Но Катя будто бы не заметила его оплошности и весело продолжала:
     - И я в четвертом. А еще я председатель совета отряда!
     Сашка хотел было высказать всё, что он думает о пионерской организации, но вовремя спохватился, разумно решив, что это не тот случай, когда стоит рассказывать о том, что пионерский галстук он носит, лиши потому, что перевернув его задом наперед и натянув на лицо, можно здорово поиграть в отчаянных ковбоев с дикого Запада. Вместо этого он, сам не понимая почему, выпалил:
     - А я люблю стихи, - и смущенно замолчал.
     Но вопреки его ожиданиям, он не услышал в ответ привычного демонстративного смеха.   
     Девочка заинтересованно заглянула ему в глаза, робко улыбнулась и сказала:
      - Правда?! Это здорово!
      И от этой простой фразы Сашка разом почувствовал себя спокойным и раскованным. Впервые в своей жизни он увидел в человеке проблеск понимания, или, по крайней мере, желания понять. И эта почти незнакомая девочка стала первым лучиком, блеснувшим в темном царстве его одиночества. Воодушевленный неожиданным чувством внутренней свободы, Сашка хотел уже задать ей тысячу вопросов, а затем поведать ей все, о чем он знает, и о чудесных снах, рожденных не запачканным воображением, поражающих своей нереальной красотой и странной уверенностью в том, что они сбудутся. Он уже отер варежкой предательски сопливый нос и захватил в легкие солидную порцию воздуха, но тут из придорожных сугробов вышел дядя Витя, таща на поводках упирающихся собак.
    - Ну, как вы тут? -  спросил он, отряхивая снег с ботинок.
    Сашка шумно выдохнул, чувствуя, как его внутренний мир вновь погружается в непроглядную темноту одиночества. А Катя весело прощебетала:
    - Нормально, и, взглянув на часики, добавила:
    - Ой, а мне уже пора. Нужно еще успеть в школу собраться. До свиданья!
    И она побежала вместе с собакой в сторону города, такая нескладная и в чем-то смешная, но лишенная ауры потенциальной опасности, окружающей большинство людей.
    Сашка пожал плечами. В конце концов, девчонка есть девчонка, и нечего с ней откровенничать. Без особого энтузиазма он помахал ей вслед и переключился на свои мысли. Ведь впереди его ждала неизбежность очередного дня и общеобразовательная каторга, обязательная для всех советских детей.
     А школа в этот день была как никогда буднична и монотонна. Перед глазами Сашки опять замелькали одни и те же одноклассники и одноклассницы, на лицах которых читалось: «Опять это ничтожество пришло…», когда они случайно обращали на него внимание. Непрекращающаяся фрустрация, ржавый конвейер, по которому двигаются одни и те же детали, разбрасывая стружку прямо в лицо, и ты это терпишь. Иногда ему казалось, что это будет происходить вечно.
     Первый же урок принес первые неприятности. После традиционного приветствия с обязательным молчаливым вставанием в стиле гитлерюгенда, когда наигранное внимание первых минут сменилось скукой, Сашка незаметно опустил руку в портфель и достал небольшую, ярко иллюстрированную книжку. На обложке красовалась ослепительная улыбка Чеширского кота. Он положил книгу в пестреющий цифрами учебник математики и открыл получившийся бутерброд. Так было гораздо лучше, ибо единственные цифры, которые он мог теперь лицезреть, были номера страниц, а это было не напряжно.
     Скорчив для вида умную мину, Сашка погрузился в чтение необыкновенных приключений Алисы, местами не понимая холодного английского юмора, но, тем не менее, увлекаясь, все больше и больше. А когда пружина повествования завернулась до предела своей упругости, произошло настоящее чудо – книга неожиданно выпорхнула вверх, оставив в руках ошеломленного Сашки лишь ненавистный задачник.
     Подняв вверх непонимающий взгляд, он наткнулся на ухмыляющуюся и торжествующую физиономию учительницы. Эффектным жестом, взмахнув книгой, она язвительно произнесла на весь класс:
     - Вот так! Все нормальные дети сидят на уроке математики, а Сашенька у нас блуждает в стране чудес. Может, мы тебя переименуем в Алису? – и она метнула книгу в мусорную корзину.
     Класс довольно заржал. Опускание одноклассника, да еще со стороны учителя, было, несомненно, большой хохмой. Сашка чувствовал себя как Буратино, сидящий в кувшине, в который все кидают обглоданные кости и прочие объедки. Он недоумевал, что плохого сделал Льюис Кэрол этой приличной на вид даме, к тому же, он ведь был ее коллегой и тоже преподавал математику. Маленькому человеку было еще трудно понять психологию взрослой женщины, обделенной мужским вниманием. Ему еще недоставало опыта, чтобы разглядеть за этой беспричинной злостью всепоглощающую обиду на неудавшуюся личную жизни и глубоко запрятанный стыд за тайное рукоблудие.
    И в результате всего этого в дневнике не замедлила появиться широкая каллиграфическая запись красными чернилами, гневно повествующая о неудовлетворительном поведении его обладателя. Сашка скис, безрадостно вспоминая папин ремень, хотя была определенная надежда, что вернувшийся из командировки отец соскучится по сыну, и наказание будет не столь трагичным. Гораздо обидней было за испорченную книгу, одолженную из библиотеки дяди Вити.
    Но стоило ли удивляться? Весь этот нудный мирок, с жестокими детьми и глумливыми учителями не обещал ничего хорошего для таких как он, гадких утят, никогда не превратящихся в прекрасных лебедей. И даже шутки его воспринимались не так, как хотелось бы. Сашка вспомнил, как на недавнем уроке литературы, он рискнул пошутить, и на вопрос учителя «Кто такой ямщик?» первым вздернул руку и уверенно ответил: «Это тот, кто роет ямы!». И что в итоге? Учитель презрительно выдавил: «И-ди-от!», все в классе прыснули смехом, девчонки синхронно закрутили у виска пальчиками, а больше всех бесновался от смеха Вадик-Гадик, хоть и был неоспоримо убежден, что нынешние экскаваторщики являются прямыми последователями тогдашних ямщиков.
      Распределение ролей в классе происходит в первые же недели учебы. И если тебе досталась роль аутсайдера, то это надолго. И все, что тебе остается делать, так это хлебать те помои, которыми тебя в обилии снабжает жизнь.
     Звонок на перемену не принес облегчения. Сашка хотел улизнуть из класса и забиться в какое-нибудь  укромное место в школе, но вспомнил о конфискованной книжке. Краснея от насмешливых взглядов одноклассников, обзываемый «помойником», он вытащил книгу из корзины и, бережно сложив, хотел запихнуть в портфель. Но не успел. Ловкий пинок Вадика выбил портфель из его рук и отправил в затяжной полет вдоль парт. Несколько наиболее авторитетных в классе парней разом забыли о своих амбициях вырасти космонавтами или моряками, и вмиг возмечтали стать звездами футбола. Послышались тяжелые удары ботинок о кожу, и Сашкин портфель заметался по всему помещению под веселые и азартные крики. Увлечение спортом весьма поощрительно для подрастающего поколения.
     Сашка кинулся, было за портфелем, но был сбит с ног и упал на пыльный пол. Тут замок портфеля распахнулся, учебники разлетелись во все стороны, а из расколовшегося пенала посыпались ручки и карандаши. Футболисты на мгновение огорчились потерей игрушки, но тут же вывалили из класса веселой гурьбой в поисках новых развлечений.
     А Саша остался в опустевшей комнате, собирая разбросанные вещи в портфель, у которого от удара сломался замок. Он сдувал налипший на книги песок и смахивал наворачивавшиеся от обиды слезы. Мимо него протопала запозднившаяся одноклассница. Она безразлично взглянула на него и поспешила к выходу.
    «За что? – думал Сашка в гневном отчаянии. – Что я им сделал? Почему они меня так ненавидят?»
    Ему хотелось бежать без оглядки. И он побежал. Прочь из школы, подальше от них от всех, от этих напыщенных ублюдков, не признающих его право на человеческое отношение. Ему вдруг неожиданно захотелось увидеть Катю, эту девчонку, возникшую из заснеженной ночи…
     Пронизывающий ветер распахнул не застегнутое пальто, отрезвив Сашку.
     «Теперь будет скандал, родителей за прогул вызовут» - думалось ему, но почему-то страха не было. Он уже точно знал, что будет сегодня делать.
     Порою в жизни бывают моменты, когда размеренный ход привычных событий вдруг становится таким невыносимо скучным, что возникает непреодолимое желание сделать что-нибудь выходящее за рамки стереотипных моделей поведения. Идет человек по асфальтовой дорожке, и тут неожиданно бросается бежать в сторону, в колючие кусты. В конце концов, он все равно выйдет на уверенную поверхность гладкого гудронового покрытия, но уже никогда не забудет тех минут дикого веселья, безумного бега сквозь рвущие одежды дебри. Или набивает он свой желудок пресной вермишелью, да вдруг как хапнет целую ложку горчицы, и сидит, ошарашенный горечью и странным удовольствием.
    И вот тогда, стоя на грани ломки собственных ограничений, ощущая страх неизведанного и сладостное предвкушение возбуждающей новизны, мы вдруг исполняемся небывалой уверенностью в своих силах и обостренным пониманием сути жизни. Философы называют такое состояние экзистенцией, мещане называют его ненужной блажью, а для романтиков это обычное дело…
     Когда тягучий день подошел к вечеру, Сашка открыл родительский шифоньер, достал оттуда отцовы импортные джинсы и напялил их на себя, подвязав ремнем на уровне груди поверх двух свитеров. Вместо пальто надел фуфайку, в карманы которой напихал строительные патроны, выменянные на цветные солдатики, набрал в пакет картошки и отправился в место своего временного проживания. Там, как он и ожидал, никого не оказалось  -  хозяева приютившей его квартиры все еще добросовестно вносили свой неоценённый вклад в работу величайшего в мире народнохозяйственного комплекса, оставив дома на хозяйстве одну только собаку.
     Соскучившаяся за день по человеческому общению, Грета, устроила визгливый танец радости вокруг вошедшего мальчика. Но Сашка сегодня не был склонен к дурачествам, всем своим видом выказывая серьезность и сосредоточенность. Он пристегнул вертящегося щенка к поводку и нацарапал для дяди Вити и его супруги записку, безграмотно, но с чувством объяснив, что пошел гулять с Гретой и, возможно, надолго. Неплохо было бы еще заскочить в туалет, но при мысли о том, что можно запутаться и ненароком обмочить драгоценные папины джинсы, всякие позывы прекратились.
     Итак, он был готов. Сбежав по лестнице и едва не навернувшись на заледеневшем крыльце, Сашка направился к соседнему дому. Там, насколько он понял из утренней беседы, жила эта девчонка, Катя. Расчет был прост – вечером она должна была выйти выгуливать собаку, и был шанс на случайную встречу. А чтобы увеличить вероятность такого шанса, Сашка занял позицию, позволяющую ему обозревать весь дом, отпустил Грету и принялся ждать, опершись о дерево.
     «Интересно, в каком подъезде она живет? - размышлял он, вертя головой из стороны в сторону, - Если в крайнем, то придется ее догонять. А вдруг она догадается, что я ее специально встретил? – Сашка застыл, чувствуя конденсирующуюся тяжесть в животе.  -  Да вряд ли! Я же типа из соседнего дома вышел, вот и наткнулся на нее. А если зазнаваться будет, то всегда можно уйти. Но она не такая… -  он вспомнил утро, доверительную Катину улыбку и непосредственный взгляд. – А вообще, интересная девчонка. Такая открытая, не то, что наши бабы в классе. Жаль, что она не пацан. Такой классный друг был бы!»
     Сашка погрузился в мечты. Во дворе тем временем становилось все более людно. Граждане возвращались с работы, кто уверенно, кто, немного пошатываясь, но все одинаково довольные осознанием причастности к великому труду великого народа, а еще более, что на сегодняшний день этот труд наконец-то закончился. Женщины спешили на ежевечернюю мессу с булькающими кастрюлями и шипящими сковородками, чтобы в порыве будничного героизма состряпать для семьи что-нибудь эксклюзивное на основе небогатого ассортимента продуктов, предоставляемого соседним гастрономом. Их менее сознательные мужья, уверенные, что на сегодня все их заботы окончены, жаждали очутиться у телевизора, чтобы в очередной раз насладиться тем, как наша сборная по хоккею без особого труда натянет зажравшихся, по слухам, шведов.
      Граждане помладше кучковались в беседках, мечтая о портвейне, свободном сексе и японских магнитофонах. Те же, кому крутость пьяного секса под итальянскую эстраду была еще непонятна, шустро гоняли шайбу по дороге, вызывая гнев заезжающих во двор автомобилистов…
      «А вдруг кто-то из ребят увидит? – Сашка испуганно вглядывался в лица сверстником. – Засмеют тогда, хоть школу бросай. Ну и пусть! Все равно от них жизни нету. Вот возьму завтра и сам обо всем расскажу – пускай удивляются, козлы!  -  он вздохнул.  – Да, хорошо быть смелым у себя в голове. А завтра приду в школу, и все старое начнется по новому кругу. И зачем я вообще сюда пришел? Может, уйти пока не поздно? Или все-таки подождать еще чуть-чуть? Может, она вообще сегодня не выйдет?» - от этой мысли стало заметно легче, и Сашка остался ждать. И ждал долго, почти час. А когда из последнего подъезда вдруг выскочила знакомая фигура с рыжим псом на поводке, он втянул голову в плечи и стал пятиться назад, еле сдерживая себя, чтобы не броситься наутек. Но Грета, заметив мохнатого друга, галопом бросилась ему вдогонку, оглашая весь двор радостным щенячьим лаем.
     Сашка насупился и пошел вслед за собакой.
     - Привет! – Катя  первая приветствовала его, едва заметив. И глядя в ее светящееся лицо, он вдруг интуитивно почувствовал, что она так же одинока, как и он, может быть, даже более одинока. Да и какие могут быть подруги у нескладной девочки-отличницы, убежденной пионерки, одним своим существованием клеймящей разгильдяйство, примитивизм и равнодушие сверстников.
     - Привет, - ответил Сашка, утихомиривая беснующееся внутри волнение. – А я вот тоже с собакой гуляю. Давай вместе?
      - Пошли! – Катя махнула рукой, приглашая его поспешить за резвящимися собаками.
      Сашка почувствовал облегчение. Кажется, все выглядело достаточно естественно.
      - Может, пойдем в лес? – предложил он, робко пытаясь перехватить инициативу. Катя кивнула головой. И двое новых знакомых, повинуясь неисчерпаемой детской энергии, побежали в сторону озера наперегонки с кувыркающимися в снегу собаками. Было легко и весело, весь настороженный мир как будто отступил на задний план, и остались лишь сказочные вечерние сумерки, хрустящий наст под быстро перебираемыми ногами и свежий колкий воздух, щекочущий легкие. Они были в том наивном возрасте, когда вот так вот вмиг можно забыть обо всех невзгодах и неурядицах, когда плотный кисель жизненного опыта еще не сковывает движений, и можно просто бежать без цели и смысла, наслаждаясь первобытной радостью движения. Возможно, если бы они задумывались над смыслом жизни, они увидели бы его именно в этом необъяснимом и необъясняемом порыве. Но они, к своему счастью, еще не задумывались над подобными серьезными вещами.
      А навстречу им приближались заснеженные сосны придорожной рощи, столь же юные и зеленые. И ветер, словно почувствовав праздник свободы, зашелся молодецким свистом, вороша кудри лесных красоток и игриво шлепая их по задницам. А мимо пролетали возвращающиеся из города вороны, совершив набеги на дворовые бачки, часто каркая и гадя на снег. И, быть может, где-то в глубине леса собирались в небольшие стайки тощие волки, поглядывая на небо в ожидании луны, намереваясь немного повыть. Не с тоски, а так, ради солидарности с мировыми космическими просторами.
     Войдя в лес, Сашка неожиданно для самого себя взял Катю за руку и, удивляясь собственной смелости, стал рассказывать ей про себя. Конечно же, он старался поведать о наиболее достойных фактах из своей короткой биографии, стараясь избегать ненужных рассказов о регулярно измазываемом повидлом пиджаке и о снимаемых с него на физкультуре трусах. А о тиранящем его второгоднике Вадике он вообще высказался так, что заставил Катю долго и искренне смеяться. Это вдохновило Сашку, и неожиданно он открыл в себе вершины остроумия. А Катя задорно смеялась и, как ему казалось, верила всему, что он говорил. И как-то сами собой исчезли все комплексы и зажатости, он свободно болтал на любые темы, слегка перевирая, когда дело касалось его самого, но уже сам, веря в собственную значимость.
     А когда совершенно стемнело, и ноги промокли, Сашка умело развел костер, и по лесу прокатилась канонада от взрывающихся строительных патронов, доводя до исступления собак и спугивая ворон перед горящими в неподдельном восхищении глазами Кати.
     Потом они пекли картошку, усевшись на бревно возле костра.
     - А ты знаешь про Маленького принца? – спросил Сашка, подняв глаза к усеянному звездами небу. – Ведь он, наверное, где-то там…
     - Кто такой этот принц? Расскажи! – Катя придвинулась поближе.
     - Он скитается по звездам и ищет себе друзей, - Саша говорил медленно и задумчиво. –     Иногда он прилетает на землю, но здесь ему особенно трудно. Ты ведь понимаешь, о чем я говорю? Поэтому ему часто приходится улетать ни с чем и вновь бродить по дальним планетам. Но он возвращается, всегда возвращается. И я верю, что скоро он опять прилетит и тогда, быть может, его ждет удача.
     - А может он уже здесь, и где-то среди нас?  Ну как узнать его?
     Сашка усмехнулся:
     - У него сиреневый плащ и большие доверчивые глаза. И еще, я думаю, что он, хоть и принц, но не носит золотой короны. Ведь это ни к чему, правда?
    Катя взглянула вверх с детской серьезностью и тихо произнесла:
    - Такой маленький и такой безнадежно настойчивый. Но когда-нибудь ему повезет. Ты ведь это имел в виду?
    Сашка не ответил и принялся выкатывать палкой из костра обуглившиеся картофелины. Горели, потрескивая, влажные ветки, распространяя по округе приятный запах хвойной смолы. Пламя костра рисовало причудливые тени на соснах, выхватывая их из темноты. Картошка вкусно обжигала рот, вместе с дымком даря покой и уют.
    Сашка чувствовал себя взрослым и сильным. Он был сейчас единственным мужчиной на тысячи километров тайги, населенной волками и свирепыми медведями, не познавшими зимнего покоя. Единственной опорой и надеждой для этой девочки, готовой верить ему. И ничего, что она на голову выше, дело тут не в росте, а в духе. А у него дух теперь крепок как никогда. И она, наверное, чувствовала это, и поэтому не ныла и не просилась домой, хотя было уже поздно.
    А когда костер догорел, и все же настала пора возвращаться, они вновь взялись за руки и пошли, сопровождаемые уставшими от беготни собаками, и просто молчали, как можно молчать только в присутствии лучших друзей, не чувствуя неловкости и необходимости что-то говорить, думая каждый о своем, но в сущности – об одном и том же. А потом, подойдя к Катиному дому, улыбнулись друг другу, и совершенно естественно с губ Сашки сорвалась фраза:
     - Встретимся завтра вечером?
     - Конечно! И пойдем гулять в лес.
     Короткое прощание, и неторопливый путь домой, наполненный осмысливанием новых ощущений и умиротворенной уверенностью, что все будет хорошо. Все уже хорошо!..
     А наутро опять была школа, неизменно нудная и суетливая, пропитанная сонным безразличием отмороженного состояния и усыпанная щедрой горстью застывших на месте минут. Опостылевшее заведение, раздражающее ненужностью своих поверхностных знаний и чопорной уверенностью в собственной благонамеренности.               
    Погрузившись в полудремотное состояние, Сашка полулежал на своей предпоследней парте и рассеяно мечтал. Его мало интересовало окружавшее его ежедневное шевеление. Все было как обычно. Сосед по парте сосредоточенно вертел в руках найденную на школьном дворе гайку, силясь, видимо, постичь тайный смысл проржавевшего от времени и сезонных дождей предмета. Девчонки впереди беззаботно хихикали, упиваясь собственной глупостью, а чуть поодаль шла ожесточенная морская баталия, сопровождающаяся возбужденными выкриками названий шахматных полей и наивным детским матом. Сзади, на камчатке, наиболее отпетые представители школьного общества обсуждали малопонятные подробности пикантных рассказов, подслушанных накануне у старших парней.
     Пожилая учительница с добрым лицом, но взглядом майора КГБ тщетно пыталась вдолбить в невосприимчивые головы, что параллельные прямые, хоть ты тресни, никогда не пересекутся, даже если смазать их солидолом
    Очкастый умник на передней парте рассудительно пытался доказать обратное, бросая оценивающие взгляды на соседний ряд, где сидела блистательная Снежана, первая красавица класса. Но той были до фени остроумные аргументы юного ученого; она мечтала стать голливудской звездой и жрать мороженое на берегу Тихого океана.
    Полная тоска. Сашка подпер рукой подбородок и уставился в окно. Легкие приятные мысли наполнили голову, реальность начала тускнеть и отходить на задний план. Перед глазами появились ярко-оранжевые очертания первобытных базальтовых скал дикой планеты где-то на краю галактики. Чужое солнце медленно поднималось из-за горизонта, постепенно высвечивая обширную долину, покрытую огромными причудливыми деревьями, из глубины которой раздавались злобные рыки и истошные неземные вопли. Он стоял на гребне холма, прочно упершись ногами в каменистую почву, сжимал застывшими пальцами резную рукоятку бластера. Глаза хладнокровно осматривали местность в поисках наиболее удачного пути.
    Тут Сашка вдруг вспомнил о вчерашнем знакомстве. « А эта девчонка, Катя, видать ничего себе, хоть и баба. Такая могла бы стать косморазведчиком». И он представил ее  стоящую рядом с ним у гребня скалы на дальней планете в гладком серебристом скафандре. Его воображению не хватало сил представить, как выглядят ее волосы, и поэтому в ее мысленном образе комично совмещались ультрасовременный скафандр и вязаная шапочка, в которой он видел ее вчера вечером. Что ж, пускай будет так.
    Сашка последний раз обвел взглядом злобную долину, и уверенно кивнул Кате, показывая, что все будет в порядке, с ним она не пропадет. Они взялись за руки и сделали первый шаг навстречу влекущей неизвестности.
    Вдруг затылок пронзила острая жгучая боль. Сашка подпрыгнул на стуле, морщась и скрипя зубами. За спиной раздался довольный молодецкий гогот Вадика-Гадика. В воздухе появился странный горелый запах.
     Сашка резво обернулся. Дебелый второгодник за последней партой весело ржал, демонстрируя миру свои подгнившие зубы и розовую глотку. В его руке дымилась спичка.
Первым побуждением Сашки было желание, как обычно, втянуть голову поглубже в плечи, закрыть глаза, пытаясь исчезнуть, переждать, перетерпеть незаслуженное унижение. Но перед его мысленным взором еще виднелись расплывчатые очертания Катиного скафандра и его уверенная поступь бывалого первопроходца.
    В следующее мгновение непрерывный ход времени распался на отдельные куски от неожиданно нахлынувшей волны адреналина. Стремительный прыжок из-за парты, отчаянный взмах сжатой в кулак руки, хлынувшая на белую рубашку кровь из расквашенного носа второгодника, суетливое движение офигевших одноклассников. Сашка неумело занял боксерскую позу, выставив вперед трясущиеся от нервного напряжения руки, но драки не произошло. Ошеломленный неожиданным нападением, Вадик закрыл разбитое лицо руками и, всхлипывая, уткнулся в парту. В этот момент Сашка почувствовал, как учительница схватила его за отворот пиджака, и, громко бранясь, потащила к выходу из класса. Он не разбирал ее слов, а лишь ловил испуганные и восторженные взгляды одноклассников.
     Очутившись в коридоре, за захлопнувшейся дверью, он начал приходить в себя, тяжело дыша и облегченно улыбаясь. «Вот это да! Набить морду самому сильному в классе пацану! Жаль, что Катя этого не видела.… А у меня, оказывается, есть талант к драке! Может, стоит записаться в боксерскую секцию?.. Ну, нет! Избивать людей – это не для меня. Я буду сильным и благородным!»
     Дальше события дня развивались как в самых смелых мечтах. На перемене одноклассники окружили его возбужденной толпой, хваля за прицельный удар и робко похлопывая по плечу.  А девчонки, стоящие неподалеку своим кружком, бросали на него загадочные взгляды.
     Но Сашка гордо молчал, высокомерно взирая на них и кривя рот в самоуверенной ухмылке. Когда прозвенел звонок, он нагло пропихнулся сквозь этот гудящий рой, энергично распихивая локтями всех и вся. Войдя в класс, он тут же двинулся к парте красавицы Снежаны, по дороге буцнув пару портфелей, и, сгребая на пол вещи ее соседа, уселся на его место. Фартовая девочка фыркнула ради приличия, но села рядом и начала кокетливо поправлять чересчур пышную для ее лет прическу. Весь класс уважительно шушукался, привыкая к новой расстановке сил.
     Это был удачный день, день его «рождения». День, в который он обещал встретиться с Катей, но на встречу не пошел. Не пошел и на следующий день, и через месяц. Теперь для него был важен авторитет, а тут  «тили-тили-тесто…». Дела любовные, новые друзья могут не понять.
     А Катя его ждала. Ждала всю долгую зиму и недоумевала, почему он не идет.





СУБЛИМАЦИЯ

     …просторы, наполненные прозрачным воздухом.
     Глоток пива. Он сосредоточен. Оса хочет проникнуть в бутылку, машет крылышками в самоубийственном экстазе: «Вот пойду и утоплюсь, тру-ля-зззззззззз». Захлебнуться в ароматной, чуть горьковатой жидкости  - это цель усилий и стремлений полосатой красотки. Вступать в пререканья с осой он не хотел и поэтому просто отмахнулся: «Не все ли равно, где свести счеты с жизнью, зловонное озеро приспособлено для этой цели ничуть не хуже».
    Затрепетало в руках творение чьей-то мысли, еще недавно занимавшее привычное место на свалке ненужных предметов, давно брошенных хозяевами. Пальцы, словно щупальца осьминога, изучают потертый кожаный переплет, ища слабое место в панцире титульных листов, эпиграфов и предисловий. Ати, яти, твердые знаки выпрыгивают со страниц, мешая добраться до сути. Значит нужно изменить процесс осознания, стать частью книги, заранее отсеивая шелуху, налипшую за сто лет. Еще мгновение, щелчок. У него получилось!
    Дымка, туман, гулкий стук сапог и бряцанье шашки о брусчатку в сумраке северной ночи. Покрытые плесенью стены, проститутка, завернутая в побитую молью шаль.
    Это там, за рекой, блистанье орлов, устремленность боевых колесниц с восседающими героями античности, мудрость грифонов, поддерживающих мост, великолепие и могущество медного всадника, взирающего на прекрасные плоды, взращенные им на почве, щедро удобренной экскрементами сотен тысяч казненных. А главное – дворец, по сути напоминающий паука, сделанного из голубого золота и украшенного бриллиантами сотен окон, который держит в своих лапках нити паутины, раскинувшейся на огромные расстояния империи.
    А здесь – мир сточных канав и дешевых съемов с клопами и гниющими обоями. Хряц! Топор расколол спелый орех. Но к удивлению из него вместо кокосового молока брызнул кетчуп, перемешанный с частичками серо-синих слив, прожилками веточек укропа и чего-то еще. Тысячи гранатовых капель брызнули на печку и аппетитно стекали по изразцам.
    Книга играла, спеша в безумном темпе выплеснуть краски, события, переживания и чувства, заложенные в нее творцом, будто знала, что это ее последнее выступление в театре человеческого позора. Не беда, что в зале единственный, медленно сходящий с ума зритель. Антрактов не будет, нужно спешить, пока он не забыл буквы или не провалился в вечную кому.
     Нужно рассказать ему историю затравленного наполеона, метающегося словно тень по забытым всеми задворкам и питающегося частичками своей плоти с одной мыслью в воспаленной голове: «Только бы еще сильнее раствориться в ворохе выброшенных иллюзий и ложных побед, в прокисшей куче ошибочных убеждений и религий»…
    Жара, рот стянула засуха, обильно посыпавшая язык цементом; глоток пива, и цемент растворился, позволяя живительной влаге пропитать иссохшую слизистую. Закружилась голова. Он всеми своими фибрами сопротивлялся напору. Ему не хотелось, чтобы книга вбила в него логический финал этой тараканьей феерии внутри вошебойки, наполненной кучей портянок и подштанников N-ского полка. Ему не хотелось быть свидетелем того, как блистательный Пилат, еще вчера властвовавший над жизнью и смертью ничтожеств, само униженный и  кающийся, приползет к ним, признав их своими судьями и палачами.
    Он быстро захлопнул книгу. Цоканье копыт, ругань лавочников в трактирах и нытье нищих на паперти Казанского собора постепенно замолкли, уступая место приятной тишине, лишь только бульбы от гнилостных газов еле слышно лопались, поднявшись к поверхности озера. Раскаленный воздух стоял не шелохнувшись…


КУСОК ВТОРОЙ
«САНЬКИНЫ ИГРУШКИ»

    Чудный возраст, благословенный тинэйдж. Время первых прыщей и обильных поллюций, робких корявых попыток подражания Пушкину и трагичного восприятия жизни. Раннее утро половой зрелости, наполненное свежестью чувств и перспективой великих открытий.
Засунув руки в глубокие карманы куртки, Саня брел по осеннему лесу, разгребая ногами ворохи опавшей хвои и разбрасывая их в стороны. Рядом с ним, немного отставая, шла девочка Катя, осторожно обходя пеньки и болотистые лужи. Зигзагами у ног носились собаки, беззаботно играя. Рыжий Крош пытался ухватить за холку черную Грету, а та делала вид, что убегает, чем еще больше раззадоривала молодого кобеля.
   Катя немного волновалась, потому что все это чем-то напоминало свидание, и чувство неловкости заставляло ее постоянно анализировать свое поведение. Но Санька, казалось, являл собою саму уверенность.
   - Не отставай, крошка, я покажу тебе мир! – весело кричал он, радуясь силе своего голоса. «Крошка», которая была ростом со своего кавалера, неуверенно попросила:
   - Саша, можно чуть помедленнее, мы же просто гуляем.
    - Гуляют от скуки стареющие миллионеры, а мы с тобой совершаем лесной круизинг.
   Он с удовольствием наблюдал удивление девочки. Иноземное слово, прочитанное недавно на исписанной парте, произвело свое действие. Хотя, Санька сам до конца не понял, что оно означает. Он ожидал, что Катя признается в своем незнании подобных слов, и тогда будет повод прочитать развернутую лекцию о неизлечимой глупости всего женского рода, однако она промолчала. Но Саня уже не мог остановиться.
    - А знаешь, я сегодня был в магазине, сыр покупал, и такую вещь подумал. Вот мы делим сыр на сорта, правильно? И в зависимости от сорта продаем его за различную цену. А почему бы нам людей на сорта не поделить? Привязали бы каждому бирку на ухо, и сразу видно: этот – первого сорта, тот – второго, третий вообще брак, ему и бирку вешать не надо, а сразу на плавленый перерабатывать. Знаешь, есть такой, «Дружба» называется, по пятнадцать копеек. Легко и понятно.
    И какой бы сорт ты себе повесил? Первый?
    - Ну уж нет! Меньше, чем «Экстра» этот сыр оценивать нельзя.
    - А мне? – Катя опустила глаза.
    - Я женщинам, честно говоря, выше второго сорта не давал бы. Чувство справедливости не позволяет. Ведь чем вы, по сути дела живете? Все какие-то записочки, сплетни да анкетки. А на уме одни тряпки и любовь. Хотя каждому нормальному человеку известно, что тряпки – это будущий мусор, а любовь – чушь, если, конечно, это не касается бутерброда с колбасой.  -  Эффектно закончил Саня и с интересом посмотрел на Катю, ожидая робких возражений. Но она молчала, не решаясь ответить. А Саня, с каждым словом ощущал все большее доминирование.
   - Вон, посмотри на наших собак, как они счастливы. Как твой пес хочет к моей пристроиться, да и она вовсю с ним флиртует. Значит у них любовь? Допускаю. Ан нет, продолжения не будет. А почему? Потому что он – эрдельтерьер, а она – ризеншнауцер. Поэтому никто им не даст, так сказать, любить друг друга. А значит, любви нет, это самообман. А что есть? Есть основной инстинкт. Он и правит нашим миром. Я сейчас показал тебе простой и яркий пример. Теперь ты в любовь веришь?
    - Не знаю, - Катя пожала плечами, стараясь не выдать своих истинных чувств. Но Саньку трудно было обмануть:
    - Да веришь, веришь. Все вы девчонки только об этом и шушукаетесь по углам. Ведь ничего поинтересней придумать не можете. – Санька  многозначительно поднял указательный палец. -  А вот умереть ради любви могла бы?
    Катя молчала.
    - Не отвечаешь! -  Саня торжествовал. -  Ясное дело, что не смогла бы.  Что и доказывает тупость и пустоту всех ваших ахов-вздохов. А вот я ни в какую «любовь» не верю, но на смерть ради нее пошел бы. Так, из чистого любопытства к процессу. Веришь?!
Ловушка была мастерски расставлена, и жертва легко попала в засаду. Саня, словно удав, смотрел ей в глаза.
   - Веришь?! – повторил он еще более настойчиво.
   - Не знаю, -  прошептала девочка.
   - А я тебе докажу! 
   Саня обвел глазами окрестности, подыскивая подходящее дерево.
   - Вот, смотри!
   Он снял с пояса собачий поводок и направился к кривой сосне, которая, будто декорация из фильмов Шварца, одиноко стояла в центре полянки.
   Катя испуганно наблюдала за ним, борясь со слабостью в ногах и подкатывающей тошнотой. Она понимала, что есть такие мальчишки, которые ради утверждения в глазах друзей могли лечь между рельсами под мчащийся поезд, и поэтому с надеждой ожидала того момента, когда Саня дойдет до предела своих актерских возможностей и скажет, что он просто пошутил. Она была уже готова  выслушать кучу сомнительных высказываний и рада согласиться с собственной глупостью и никчемностью. Лишь бы все кончилось. Но юному Фрейду, видимо, этого было мало. Он не собирался останавливаться на достигнутом. Саня чувствовал себя в этот момент великим естествоиспытателем, изучающим через лупу психологию букашки, помещенной в экстремальную ситуацию, судорожно дергающуюся под ярким светом лабораторной лампы.
    Не без труда взобравшись на толстую ветвь, он обвязал поводок вокруг сука, с садистским спокойствием связал петлю и закинул себе на шею. Выдержав риторическую паузу, Саня посмотрел на Катю и произнес:
    - Смотри!
    Саркастическая улыбка скривила губы, и в следующее мгновение он спрыгнул вниз. Раздался хруст, тело забилось в конвульсиях, а изо рта вместе с хрипом полилась пена, ярко-белыми хлопьями покрывая зеленую хвою.
    ШОК!  Катя изо всех сил напрягла легкие, однако лишь тихий свист прорвался сквозь одеревеневшие голосовые связки. Весь окружающий мир, казалось, схлопнулся и сконцентрировался в одном месте пространства, в центре которого дергалось, булькало и брызгало пеной висящее на сосне молодое тело. Наконец, все кончилось, и, безжизненно закатив глаза, Саня затих.
    В лесу воцарилась первозданная тишина, даже собаки бросили свою возню и замерли, с интересом наблюдая за происходящим.
    Еще через мгновение, немногочисленные обитатели пригородного бора начали возвращаться к привычным для себя делам, постепенно привыкая к двум застывшим фигурам, из которых одна висела в воздухе, а вторая стояла на земле с широко раскрытыми глазами.  Грызуны высовывали усатые мордочки из норок, многоумно тараща глазенки-бусинки; птицы бестолково перелетали с ветки на ветку; невдалеке забарабанил дятел, будто пулемет в разгар вражеской атаки, выбивая из себя остатки крохотного мозга.
    Но через некоторое время Грете надоела эта немая сцена, и она, издавая веселый лай, заставивший лесную живность насторожиться, понеслась к импровизированной виселице.
    Прыжок, еще прыжок, и зубы вцепились в Санькин ботинок. Какое-то мгновение провисев, собака вместе с ботинком упала на землю. Наверное, поняв, что переборщила с игрою, Грета не стала покушаться на второй ботинок, и уселась возле дерева, подобострастно выгнув спину.
    Висящее тело дернулось, зашевелилось, сплюнуло на землю остатки пены и произнесло:
    - Катя, а ты знаешь, какие у тебя широкие гланды? Мне тут сверху все видно.
Девочка выдохнула, полуобморочно шатаясь. Ступор прошел, ее бросило в жар, который жег спину и затылок. Саня схватился руками за сук, тщетно пытаясь сделать подъем с переворотом, но мышцы живота подвели. В итоге он оставил бесполезные попытки и, забросив ногу, пыхтя, взобрался на ветвь. Взглянув на остолбеневшую Катю, он засмеялся, отвязал поводок и спрыгнул на землю, шлепнувшись задницей в сырую хвою.
    - Ты что же, дуреха, и вправду подумала, что я повесился? Было бы ради чего! Жизнь, детка, слишком приятная штука чтобы поменять ее на смерть, не взяв ничего взамен, - Саня оглядел одежду и досадливо сплюнул. – Вот, блин, новые штаны испоганил. За такое меня старики действительно могут повесить.
    Саня взглянул на Катю, все еще напуганную и пытающуюся обрести чувство реальности.
    - Ну что ты глазеешь на меня? Никогда мертвецов, что ли, не видела? Мы, мертвецы, ребята в общем-то неплохие. Добродушные и не злые. Помнишь, как говаривал старина Джон Сильвер? – Санька пытался оттереть сосновую смолу с рукава, - а говаривал он так: бояться нужно живых.
    Катя смотрела на него не мигая. Саня немного испугался: ему на миг показалось, что он довел девочку до тихого сумасшествия.
    - Да что ты, в самом деле! Это же простейший трюк, гляди, - Санька расстегнул куртку, показал широкий ремень, обвязанный вокруг груди.    –  - Я карабин не заметно к ремню пристегнул, а петля – это так, для виду. И вот еще, - он достал из кармана тюбик зубной пасты и выдавил немного себе на язык. – Мой коронный номер!
    Саня процедил пасту во рту сквозь зубы, перемешал с обильно выделившейся слюной и начал плеваться пеной, дико подпрыгивая и изображая из себя буйного шизофреника отягощенного эпилептическим припадком. Но, увидев, что Катя воспринимает представление без должного энтузиазма, он остановился, и театрализовано тоскливо вздохнув, вытирая губы.
   - Теперь поняла? Не всегда нужно верить тому, что видишь.
Катя всхлипнула и дрожащим голосом произнесла всего одно лишь слово:
   - Зачем?
   Санька пожал плечами.
   - Хохма. Захотелось немного порезвиться. А разве тебе было не весело.
   Катя качнула головой.
   - Мне было страшно, очень страшно.
   Тебе спокойней с твоими куклами? Ни чего ты не смыслишь в настоящем искусстве, а мы выросли, и мне уже не интересны «Мальвины» и «Элли из Изумрудного города», мне теперь нужно вот это!
   Санька подошел к Кате, взял ее за плечи и поцеловал. Поцеловал страстно, не по детски, обхватив ее рот своим.
   Ее губы были теплыми и мягкими. Поцелуй продолжался всего миг, великий миг в Санькиной жизни. И пусть он получился неумелым, но это был первый, и поэтому самый прекрасный опыт.
   Санька чувствовал, как необычная и приятная дрожь разливается по всему телу. Скорее всего, с Катей происходило то же самое.
   Они стояли лицом к лицу, чувствуя дыхание друг друга. Санька ощущал,  что тает в тепле чувств, в которые он не верил. Поэтому нужно было сказать что-нибудь циничное, для обретения душевного равновесия.
   - Ну что, понравилось? Каков засос!
   Катю эта фраза моментально отрезвила.
   - Не надо так делать, пожалуйста. Я еще не готова.
   Санька разозлился.
   - А к чему ты готова? До двадцати в целках при маме ходить? А потом – добропорядочный муж и жизнь между кухней и детской коляской. Все поэтапно, и в свое строго отведенное время. А для меня будут гореть звезды, и нам с тобой не по пути!
   Саня махнул рукой, свистнул Грете и пошел в сторону города. Он не очень расстроился, прекрасно понимая, что завтра Катя сама позвонит и будет оправдываться, а он, вместо понимания, рассмеется, тем самым доказывая преимущество мужчины перед женщиной. Да и как можно иначе, ведь стоит только расслабиться, как и сам незаметно погрязнешь в мелочности и суете лирических штампов. Но это не для него! Решив взлететь, отряхни ноги свои от земной пыли. Небеса не любят будничной шелухи.
    И Катя действительно позвонила. Но Саня, увлеченный чтением книги Джорджа Оруэлла, позаимствованной у друга, попросил маму сказать, что его нет дома. В принципе, поприкалываться с Катиной наивности было бы интересно, но литературный гротеск, предложенный автором, являл собою более изысканное блюдо для ума.
    Мир наводнен интересным и неизведанным, Вселенная ждет своих героев, и стоит ли тратить свое время на общение с теми, чье понимание счастья не выходит за пределы четырех стен пресловутого семейного очага. Ежу понятно, что не стоит!


СУБЛИМАЦИЯ

    …преображая в причудливые узоры засохшую, одиноко стоящую иву.
    - Извините…
    - Он резко обернулся. Перед ним сидел рыже-черный кудрявый пес в красном ошейнике, до боли знакомое существо из прошлой жизни, будто мираж.
    - Ты же сдох! – Он судорожно пытался развеять видение, делая руками магические пассы. Но видение не желало развеиваться, а лишь справедливо заметило, что если он и сдох, то в суматохе этого не заметил, а сейчас приплелся сюда совсем по другому вопросу, несмотря на жару и артрит в  левой задней лапе.
   Он протянул бутылку с пивом псу:
   - Будешь?
   - Нет, спасибо, - пес почухал лапой за ухом. – Мне нужно работать, и, если вы не возражаете, нам пора начинать. Времени у нас мало. Вон и присяжные уже на месте, - пес мотнул головой в сторону кучи креветочных туловищ с выпученными глазами, выброшенных из какой-то ресторации.
   - Я чего-то не понимаю, что здесь происходит и чего тебе от меня нужно, - Он тоскливо посмотрел на пса.
   - Это не мне от Вас, а Вам от меня. Я буду Вашим адвокатом, хотя в чем-то Вы правы: этот процесс действительно похож на фарс, и тухлятину эту, - пес кивнул в сторону креветок, - местные обитатели не сожрали лишь потому, что кто-то случайно вылил ведро керосина на эту кучу кабацких объедков. Но ведь не пропадать добру – вот и решили сделать из них пожизненных присяжных.
    Он хотел возмутиться и уже набрал полную грудь воздуха чтобы выплеснуть негодование, но пес, предвидя скандал, шепнул Ему на ухо:
    - Тише, вон судья.
    На обломок бетонного блока неуклюже взбирался огромный, жирный, рыжий кот в черной мантии и судейской шапочке с кисточкой. К основанию трибуны спешила лиловая нутрия в треснутом пенсне.
    - Жара! – кот кисточкой вытер засаленные усы, на которых выступили капельки пота. –    Секретарь, принесите графин с водой!
    Нутрия ловко подскочила к кромке озера, зачерпнула воды в ржавую консервную банку и подала ее коту, ловко забравшись на блок, раболепно склоняя голову.
    - Встать, суд идет! – нутрия вернулась на свое место и объявила о начале заседания.
    - Лучше встать, - пес с мольбою посмотрел Ему в глаза.
    - Хорошо, - Он с неохотой приподнялся.
    - Его честь, судья Марципан Васильевич Великолепный, академик академии законности и закона, член-корреспондент…
    Нутрия еще очень долго перечисляла звания и заслуги судьи, а поодаль собирались зрители, основную часть которых составляли облезлые коты и кошки, с восторгом аплодировавшие своему рыжему собрату.
    Наконец Марципана утомило перечисление его достоинств, и он приказал начинать суд.
    - Рассматривается кассационная жалоба осужденного за ужасные, мерзкие, гнусные, гадкие, отвратительные… - нутрия находила все новые и новые эпитеты, уже не заглядывая в скомканный листок, который она извлекла из папки.
    - Дальше! – рявкнул Марципан, прервав секретаря на полуслове.
    Нутрия испуганно замешкалась, пробегая глазками измятую страницу:
    - … преступления.
    Публика вздохнула с облегчением.
    - Присяжные заседатели: благоверные креветки, - секретарь указал на кучу. - Осужденного представляет адвокат З-з-з-зур-р-р-р-ве  Кр-р-р-рош Льюис. Тьфу, язык сломать можно. Как только таких ничтожеств в приличное общество пускают.
    Нутрия уничижительно посмотрела на пса, а публика презрительно захихикала. Секретарь поднял лапу, и все затихли.
    Неблагодарный труд прокурора взял на себя его честь Марципан Васильевич. Этим шагом  Его честь делает огромную услугу всему обществу.
    Нутрия (исступленно) быстренько зааплодировала, публика ее тут же поддержала.
    После долгих аплодисментов все же начали прения. Выступали свидетели, которых Он никогда не видел. Пес пытался дать им отвод, убеждая присяжных, что нет таких законов, по которым осужден его подопечный, и тем более приговор на пожизненное заключение жесток и несправедлив.
    - Вы что, ставите под сомнение компетентность Его чести, это же величайший ум и совесть нашего общества! – хитро заметила нутрия.
    Грянул взрыв ярости, словно авиабомба угодила в осиное гнездо.
    - Давайте псину на мыло отправим, а осужденного утопим в болоте! – возбужденно орала, шипела и выпускала когти толпа.
    В адвоката и обвиняемого полетели палки, камни и прочий мусор, лишь только креветки тихонько наблюдали за всем этим, выпучив глаза, да судья, разморенный жарой, меланхолично ловил блох под мантией.
    Сражение неожиданно стало принимать угрожающий вид. Коты плотным кольцом окружили обороняющихся и уже были готовы броситься в рукопашную, но тут вмешался Марципан, прокурор и судья в одном лице:
     - Я сегодня весьма великодушен и как всегда справедлив, поэтому бить вас не будут, и, так как доводы защиты были весьма неубедительны, я жалобу не удовлетворяю и приговор оставляю без изменений. Так что, голубчик, пожизненное. Я думаю, присяжные не возражают.
Марципан вопросительно посмотрел на секретаря.
     - Нет, не возражают, конечно! – поспешно ответила вместо присяжных нутрия.
     - Значит, так тому и быть. Привет, а то от этой жары завернуться можно.
     Марципан слез с бетонного блока и исчез вместе с нутрией. Зрители медленно растаяли в раскаленном воздухе, оставив наедине Его, пса и кучу протухших креветок.
     - Вот и все. Так я для тебя ничего не добился, видно, плохой из меня адвокат, - пес виновато склонил голову набок.
     - Не переживай. Дело не в тебе, и даже не в Марципане. Он ведь просто символ, фетиш. А дело во мне и в этом месте…- Он обвел взглядом вокруг. – Ему необходимы такие подонки, как я. Оно питается нашей ненавистью и пороками. Мы ему жизненно важны, и поэтому я здесь теперь навсегда.
     - Может быть, можно сбежать?
     - Нет, нельзя. Его не обманешь, оно вечно начеку, отсюда нет выхода, - Он хлебнул пиво из бутылки и посмотрел на пса. – Все равно огромное тебе спасибо.
     - Да не за что, это мой долг. Меня просила Вам помочь моя подруга.
     - Тогда передавай привет своей черненькой подружке, - Он потрепал пса по холке.
     - А Вы разве с ней знакомы? – пес хитро прищурил глаза.
     - Когда-то давно я был с ней очень близко знаком. Тогда мы были веселы, молоды и свободны. Полны надежд. А озеро было прозрачным и чистым, и мы вместе переплывали его вдоль и поперек, нюхали одуванчики, задирались к хромой овчарке Эсте, так, понарошку. Ее хозяйка, добрая бабушка, лукаво грозила нам пальцем, а воздух был свеж и легок, бескрайние просторы манили нас стаями серых гусей, летящих в тундру…- Он забылся в сладостных воспоминаниях и хотел заплакать от боли и безысходности, но не мог: это было частью Его наказания.
     - Да не переживайте Вы так, все в конце концов образуется. А подруга будет очень рада, что Вы о ней вспомнили. Знаете, мы лишь после того, как отбросили бренность смогли стать по-настоящему близки. Ведь там, где мы сейчас исключены расовые предубеждения. А я и она всегда любили друг друга. Наконец мы вместе – это наша награда за терпение. Но время вышло, мне уже пора, прощайте.
     Пес завилял хвостом и растворился в кустах колючего…


КУСОК ТРЕТИЙ
«БАЛ ДЛЯ ЗОЛУШКИ»

     Клубы сигаретного дыма собирались в облака, которые, в свою очередь, причудливо формировали туман голубоватого оттенка, непривычно сочетавшийся с белым кафелем и начищенными до блеска писсуарами. Туалет «Ледового дворца» сегодня выглядел празднично и респектабельно. К слову сказать, уборные этого спортивного сооружения, укомплектованные финской сантехникой и итальянской плиткой, всегда удивляли своих посетителей какой-то не советской чистотой и комфортом. Да и сам дворец был гордостью обывателей небольшого города, ведь сооружений такого класса не много можно было найти на просторах некогда Великого и Могучего.
    Среди всего этого великолепия стоял Сашка и, будто зритель кукольного театра, наблюдал за бутылочками из-под лимонада, наполненными самогоном, которые словно скоморохи причудливо плясали поверх закрытых кабинок и тут же исчезали, когда Сашка громко кашлял, сигнализируя появление милиционера, учителя или знакомого родителя.   Кукловодами этого спектакля были его одноклассники, ошалевшие от осознания собственной взрослости, неестественно громко выдыхающие после каждого глотка сивухи, и тут же со свистом поглощающие сигаретный дым.
    А наверху своим ходом шла официальная тягомотина, посвященная школьному выпуску девяносто первого года, года великих событий и катастроф, утрат и приобретений, года гибели огромной Империи и рождения дюжины молодых и якобы независимых государств, и, наконец, года смены эпох. Но это произойдет немного позже, а пока беззаботные выпускники, их учителя и родители с интересом наблюдали за награждением очередного медалиста под звуки фанфар и аплодисментов.
    Хоккейное поле было разбито на отдельные сектора, каждой школе свой, окружавшие постамент с работниками Гороно. А на трибунах разместились родители и друзья, будто болельщики  спортивного состязания.
    Девочки в бальных платьях, с неимоверными прическами, кокетливо улыбались своим одноклассникам, которые до неузнаваемости изменились, надев строгие костюмы вместо потертых джинсов, будто еще вчера последние не дергали их за косы, подкладывая кнопки под попки, упакованные в модные лосины. Пай-мальчики группкой сидели возле своих классных дам, тогда, как остальные шаркали по льду, не покрытому дорожками, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, закончится «кефир», передавая эстафету долгожданной дискотеке.
     В фойе шла бойкая работа по сервировке праздничных столов пирожными, конфетами и печеньем, среди которых белели таблички с номерами школ. К огромному сожалению большинства выпускников, великолепные десерты можно было запить лишь шампанским, двадцать грамм на душу. Страна продолжала жить антиалкогольными заветами Егора Лигачева.
    Сашка дождался, пока его сменят на посту уже успевшие осоловеть одноклассники, и хотел, было занять место в кабинке, как в туалете, весело посвистывая и пыхтя папироской, появился франтоватый выпускник.
    - О! Привет! – он задорно улыбнулся и эффектно выпустил дым колечками. – Тебя, я вижу, не узнать в этом клефте, будто прямо из воскресной школы.
    - Да и ты, Демьян, в своем прикиде тоже на панка не похож. – Сашка протянул руку товарищу.
    - Что, верно, то верно. Цивильность убивает в нас свободу, превращая из неизлечимых романтиков, вечных бунтарей и ревностных ценителей бродяжничества в респектабельных, но скучных клерков, вылавливающих клюкву из киселя.
     Демьян закончил монолог и посмотрел на Сашку.
     - Ну ты даешь, красиво излагаешь мыслю, молодец! Ладно, мне пора, пацаны ждут. Еще увидимся.
     Сашка махнул рукой и заспешил в кабину. Поспешно зарядив баки огненным топливом, он закурил специально припасенную для данного случая иноземную сигаретку и выскочил наружу. К его удовольствию, мир вокруг него начал приобретать интересный оттенок новизны и привлекательности, внутри появилось ощущение силы и вседозволенности, а лицо приобрело выражение презрительной самоуверенности. Наконец-то мероприятие начинало походить на праздник. К тому же сверху послышались ухающие звуки танцевальной музыки, и Сашка, выкинув окурок в умывальник, размеренной походкой стал подниматься по лестнице.
    Зал погрузился в хаотичную суету дискотеки. Стрелки часов благополучно миновали полночь и уже отсчитывали первые сутки взрослой жизни, оставляя школу, а вместе с ней детство, достоянием воспоминаний. Гостевые трибуны заметно опустели. Родители, проведя  короткие беседы о вреде безмерного пьянства и беспорядочных отношений, расходились по домам, оставляя своих чад вкушать первые плоды порока.
     Сашка прохаживался по краю ледового поля и раздумывал, как ему продолжить праздник. Можно было пойти с продвинутой частью класса в лес, где, не прячась от милиции и школьной администрации пить смагу, купаться голышом в озере и орать похабные песни под гитару. А можно остаться во дворце, потанцевать пару танцев вместе со школьными отличницами, наслаждаясь звуками отечественной попсы и изображая из себя крутого мэна.  Но это было все-таки не совсем то, чего хотела его мятежная душа.
     Так, в раздумьях, Сашка благополучно пережил Газманова с его скакунами да еще парочку недалеких шедевров Николаева и Королевой. Галстуки, пиджаки и набриолиненные укладки  -  все это мелькало и перемешивалось в мерцании цветомузыки, будто пузырьки прокисшего ситро.
     Скучно. Сашка решил выйти в холл, где среди столов с десертными объедками собирались друзья для переноса праздника в более неформальную обстановку, но тут среди дрыгающихся тел он увидел Катю. Она шла прямо к нему. Сашка оторопел. Девушка, уверенная и блистательная в вечернем платье. Невероятно! Он поймал себя на мысли, что никогда не считал ее красивой. Неужели такое превращение могло произойти всего за год, который прошел с тех пор, как он видел ее в последний раз. На ум лезли тривиальные ассоциации с гусеницами, бабочками и гадкими утятами, но все это было не то.
    Катя была прекрасна. Как же он раньше этого не замечал? Сашка с ужасом понимал, что его охватывает чувство неловкости и восторга одновременно. Мысли путались, слова не находились, куда же девалась та развязная легкость, которая была ему свойственна при общении со слабым полом? Сашка мотнул головой, пытаясь стряхнуть наваждение. «Соберись, размазня!» - твердил он сам себе.
    - Здравствуй. Я уже давно увидела тебя, но все не решалась подойти, ты был занят.
    Катя улыбалась искренне и тепло; от нее веяло нежностью и тонким ароматом духов.
    - Привет, как жизнь, - Сашка все никак не мог обрести свое привычное состояние.
    - Все хорошо. У меня почти ничего не изменилось. Ездила недавно в Ленинград, буду, наверное, поступать там в университет. А как ты?
    Катя говорила обыкновенные слова, но все они были словно заряжены какой-то энергией, которая кружила Сашке голову. И он уже хотел оправдаться, что все это время он думал только о ней, но не мог прийти и даже позвонить, так как пролежал в глубокой коме, скованный гипсами, после авиакатастрофы. Или выживал на необитаемом острове, спасшись после кораблекрушения, пока его не нашла канадская экспедиция, плывущая в Антарктиду изучать феномен гомосексуализма среди пингвинов. Впрочем, что бы он ни сказал, Катя посочувствует о лишениях, выпавших на его долю, и они вместе пойдут гулять, будто он никуда не исчезал. Это Сашка знал твердо.
     «Значит, вот спасительная мысль, главное – вовремя найти зацепку», – успокоил он себя. Теперь Сашка не чувствовал даже необходимости упоминать о своем исчезновении. Теперь все стало на свои места, а чего же вы хотели? Наполеоном быть не просто. Единственным моментом, расстроившим Сашку, было то, что ему нелегко далась возведенная стена. Хотя с другими людьми у него это получалось запросто. Нехороший симптом.
     - Как у меня дела, спрашиваешь? Прекрасно! Сыт, здоров и весел. А ты, я вижу, медальку получила?
     Сашка бесцеремонно подергал за медаль, висевшую на красной ленте.
     - Да. Я надеюсь, что она поможет мне поступить в универ, ведь там такой большой конкурс.
     Катя, будто стесняясь награды, прикрыла ее ладонью, отведя глаза.
     - Ладно, хватит о грустном. Тебе повезло – я уже пощупал всех наших девок, так что дел у меня больше нет, и ты можешь располагать моим обществом.
     Сашка взял Катю за руку и, не спрашивая ее желания, вывел из дворца. Он спешил – вдруг кто-то из друзей увидит его рядом с Катей. В этом, конечно, ничего страшного нет, с такой девчонкой можно появиться даже на вручении Оскара, но лишние вопросы ему были ни к чему. И потом, во дворце могли остаться ее родители, встреча с которыми была совсем нежелательна. В общем, как всегда, духом Сашки вновь правил прагматичный расчет, а не какая-то там облезлая романтика: летняя ночь, запах сирени – бесполезная шелуха.
     Пустынная улица; подступающий лес. Суета праздника с потными лицами и душным холлом остались позади, а впереди виднелась водная гладь озера, освещенная луной, щедро дарящая прохладу и свежесть.
      - Это самая короткая ночь в году, – сказала Катя. – Мне кажется, она особенная. Наверное, эта ночь останется в нашей памяти до мельчайших подробностей.
      Катя говорила чуть слышно, ровным голосом, который почти незаметно, камень за камнем, разбирали Сашкину стену.
      - Ты бы еще сорок первый год вспомнила, как наши сверстники после выпускного бала на войну уходили. Ерунда все это.
      - Зачем ты так?! Разве можно увидеть еще когда-нибудь такое небо?
      Катя остановилась. Сашка инстинктивно посмотрел вверх. Он бы никогда  не сделал такого раньше, но сил на сопротивление уже не осталось. Всё! Наполеон отступил. Практичные идеи логического обоснования желаний и поступков сыпались, словно карточный домик от дыхания младенца. Сашка почему-то вспомнил капитана Блада, который на предложение стать губернатором ответил: «А вы знаете, как пахнет яблочный сад весной?» Может, это правильно? И он ошибался? А теперь делает первые робкие попытки превратиться из машины в человека. Как же это больно!
     Рядом Катя. Это она помогла ему. Сколько же она отдала сил и терпения! Сашка обнял Катю за талию, очень осторожно, будто боясь повредить нежное тело. Поцелуй, еще, еще. Он целовал губы и шею, она дрожала в его объятиях. Весь мир заполнился лаской и нежностью.
     Потом они сидели на берегу озера и смотрели на звезды. Саша накинул на Катю пиджак и обнял руками за плечи – так теплее.
     Бешеный темп жизни, будто замер, разрешая перевести дух и давая возможность остановиться. Былые ценности стремительно теряли свою привлекательность; чувства заменили разум; вычислительный центр с четко работающими, идеальными устройствами превратился в оранжерею цветов, источающих прекрасный аромат без смысла, идеи и цели, просто так, для красоты. Сашка ощущал непреодолимое желание посвятить всю свою жизнь, без остатка, чудесной девочке, которая, порой незримо, всегда была рядом.
     - Я больше никуда не исчезну.
     Ему было хорошо и спокойно. Еще хотелось сказать многое: он был неправ, любовь есть, он чувствует это. Хотелось кричать: «Я тебя люблю!!!». Сашка набрал в грудь побольше воздуха…..
     Послышался хруст ломающихся ветвей, и из кустов на тропинку выпал шатающийся и матерящийся Демьян. Галстук болтался на уровне ширинки, пиджак – под мышкой; в одной руке он держал бутылку из-под молока, очевидно, наполненную самогоном, а ладонью другой бережно прикрывал горлышко.
     - Какая встреча! Всем салют!
     Сашка досадливо поморщился:
     - С добрым утром. А ты-то тут откуда?
     - Из леса, вестимо. Странное место, скажу я вам: куда ни глянешь, одни сосны. Приличному человеку подраться не с кем. А ты, Санек, я вижу, не один. Или это у меня уже в глазах двоиться?
     Сашка мельком взглянул на Катю. Он колебался, понимая двусмысленность ситуации, требующей выбора дальнейшей манеры поведения. С одной стороны была Катя – чуткая и нежная, готовая открыться навстречу его чувствам и подарить ему мир возвышенных эмоций. А с другой – беззаботно ухмыляющийся фейс пьяного товарища, выражающий полнейшее безразличие ко всему, как низменному, так и возвышенному, и тем самым окруженный ореолом некоторого рода абсолютной свободы. Сашка осторожно начал:
     - Как видишь, не один. Нельзя же, как ты, быть все время в гордом одиночестве.
     - О каком одиночестве ты говоришь, друг мой?!  - Демьян выставил вперед руку с бутылкой.  -  Я сегодня имею честь общаться с наиболее достойной вещью, которую изобрело человечество с момента своего существования. Потому что где-то здесь, внутри этой прозрачности, находится ключик к раю. Не веришь? На, попробуй сам!
     Он пытался всунуть бутылку в  Сашкины руки. Катя с просьбой в голосе произнесла:
     - Саша, пойдем…
     Демьян удивленно посмотрел в ее сторону:
     - Да не переживай ты! И тебе тоже достанется. Мы же не изверги какие-то, чтобы лишать человека его доли кайфа.
     Сашка уверенно выхватил бутылку у Демьяна. В конце концов, именно это и есть романтика  -  забраться на окраину цивилизации и делать то, что в закомплексованном обществе считается дурным и аморальным. А Катя пусть учится, как надо жить – быстро и весело, плюя на все условности и мнимые запреты.
     Он приложился к горлышку и залил в желудок изрядную порцию шибающей в нос сивухи. А затем, несмотря на отвращение, попытался изобразить удовлетворенный выдох, что вызвало выражение понимающей веселости на лице Демьяна.
     - Ага! Я знал, что тебе понравится. Что бы вы без меня делали, ребята. Ромашки нюхали б да ничего не значащие слова шептали с глубокомысленным видом. А я принес вам свет.
     Катя резко подняла голову и выстрелила взглядом:
     - А ты?
     - Что я, - Демьян непонимающе нахмурился.
     - Ты бы не нюхал ромашки с девушкой, если бы у тебя была такая возможность?
     Сашка испытующе посмотрел на друга, ожидая, что же он скажет. Тот пожал плечами и простодушно ответил:
     - Да скучно это. Я сегодня после всех этих празднеств вышел из дворца с одноклассницей и думаю: «А что же дальше-то делать?». Под  юбку сразу лезть – по морде схлопочешь. А по ушам ей ездить насчет трепещущего сердца и прочей муры  -  лень как-то. Так что провел я ее по быстренькому до дома, сбегал в подвал за вот этой вот заначкой и отправился друзей искать. А они, какашки, уже куда-то слиняли. Хорошо вот, что хоть на вас наткнулся.
     Демьян замолчал и уселся прямо на землю, скрестив ноги на узбекский манер. Сашка передал ему пузырь и обнял Катю за плечи.
     - Дурень ты, Демьян. Девчонка, быть может, ждала от тебя чего-то, а ты её по быстренькому домой, а сам – бражку пить. Иногда, чтобы добиться своего, нужно уметь и по ушам поездить.
     Катя вздрогнула и повернулась к Сашке:
     - Не говори так. Это же не твои мысли!
     - Действительно, Санек, - Демьян скорчил возмущение. – Зачем ты выдаешь наши секреты? Наше дело – притворяться; их дело – верить. А если они будут знать, что мы притворяемся и перестанут верить, то наши корешки зачахнут от бездействия.
     - Так что же, - Сашка призадумался. – Ты считаешь, что мы все притворяемся?
     - Натурально! Только одни это делают искренне, а другие настолько вживаются в роль, что сами начинают в это верить. – Демьян хлебнул из бутылки, лишь слегка зажмурившись, и протянул её Кате. – На, выпей. А то ты что-то чересчур напряжена.
     Катя немного замешкалась, потом вздохнула, взяла мутный сосуд и сделала несколько маленьких глотков.
     - Ну вот! – Демьян легонько зааплодировал. – Добро пожаловать в наш клуб знатоков истины. А все эти разговоры ненужные – чушь собачья. Живи и наслаждайся жизнью. Затем немножко отдохни, и снова наслаждайся. Правда, Санек?
     Сашка мечтательно подпер подбородок рукой, рассеянно глядя куда-то вдаль.
     Сереющая прохлада утренней свежести напоминает рождение мира из небытия, - произнес он тихим голосом. – Скоро проявится солнце, и защебечут птицы. Цветы раскроют бутоны, а небо заголубеет, словно в первый раз за всю вечность. И все как будто впервые, да только неправда это…Земля, наверное, со счета сбилась, сколько раз начинался новый день. И все уже известно!..
     - Во! Человека зацепило! – Демьян восхищенно смотрел то на друга, то на бутыль. – Классическая шиза. Аж зависть берет.
     - Да в порядке я, в порядке, - Сашка печально улыбнулся. – Просто за сегодняшний вечер нам все уши прожужжали, будто мы вступаем в новую жизнь, перед нами весь мир открыт, и тому подобное. Я уж было, и вправду подумал, что теперь все будет по иному, и я стану другим, и все вокруг изменится. Поверил как ребенок в Деда Мороза. Но вот незадача – все, по сути дела, осталось по-прежнему. А поэтому – будем пьянствовать и веселиться!
     И они пьянствовали, хлебая муторное пойло из широкого горлышка молочной бутылки, закусывая сигаретным дымом и свежим утренним воздухом. Катя поначалу отстранялась, но вскоре расслабилась и тоже поддалась настроению беззаботности, смеясь глупым и порою пошлым шуткам, пригубляя понемножку вонючую самогонку, и даже пару раз попросила у Сашки затянуться.
     А когда пить стало нечего и Сашка запустил пустую бутылку в небо, пытаясь перекинуть ее через ближайшую сосну, они поднялись и направились в сторону города.
     Рассвело очень быстро. Весьма необычно выглядел пустой квартал при утреннем свете, создавая у наблюдателя впечатление о мгновенном вымирании жителей окрестных домов.
Девушка с юношей подошли к подъезду, а их попутчик остался стоять на дороге.
     - Ну ладно, пока. Я звякну, -  Сашка чмокнул Катю в щечку, забирая из ее рук пиджак и, немного помедлив, добавил, - Как-нибудь.
     Катя улыбнулась, кивнула. Ведь теперь была надежда и она, опьяненная ею, так ничего и не поняла, глядя вслед уходящим парням.
     Сашка торопил Демьяна:
     - Пошли скорей, не оборачивайся. Наступает новый день, нам теперь можно многое, нас ждут красотки с Гаити и Амстердама, рулетки в Монте-Карло, вина Бордо и Шапаня, пирамиды Египта и башни Толедо, в общем, весь мир!
     - Да что с тобой такое? В лучшем случае харьковские шлюхи тебя ждут, да тухлое пиво из тамошней пивнухи.
     Демьян повертел пальцем у виска, глядя на друга. Сашка остановился, вздохнул.
     - У меня сегодня чуть крыша не уехала. До сих пор ничего понять не могу. Но, вроде бы,  уже попустило.
     - А-а, ну тогда понятно, - Демьян сочувственно кивнул. – А что это за девчонка с нами была?
     Сашка махнул рукой.
     - Да ничего особенного, в общем, знакомая одна. Так. Ля-ля, тополя.



СУБЛИМАЦИЯ

     …терна, усыпанного прошлогодними засохшими плодами.
    Жара. На зубах хрустит песок. Озеро погрузилось в дрему, оно отдыхает от представления, поставленного на его берегу таинственным режиссером. Назойливые рыбки не тревожат мутную гладь воды, лишь иногда посещаемую зловонными пузырьками болотных газов.
   «Вечность пахнет нефтью…Забавно, почему вечность должна пахнуть нефтью? И вообще, почему она должна чем-то пахнуть?» – Он наморщил лоб, чувство тревоги не проходило. Суета паноптикума исчезла, но осталось чувство растоптанности, и вместе с этим зародилась надежда. Несмотря на все Его подлости, лицемерие и жестокость, у него остались друзья, которые готовы бескорыстно прийти Ему на помощь. Это приятная неожиданность.
    Озеро окончательно погрузилось в кому.
    Он почувствовал тишину. Ему вдруг безумно захотелось насладиться тишиной, вкусив ее полной грудью, предварительно перемешав с маленькими глотками теплого пива, от удовольствия прикрывая глаза веками, которые пропускали лишь определенную порцию света слепящего солнца, создавая уют и негу. Ему не хотелось больше думать, анализировать и жалеть. Если сильно постараться, то можно отключить мозг на мгновение, но потом разум с новой силой завладеет теплом, наполняя все члены эмоциями, комплексами и практичной глупостью, тревожа уставшую душу, чтобы заставить ее снова и снова переживать провалы, ошибки и преступления.
    «Хи-хи», - он глупо засмеялся, неожиданная догадка как молния встряхнула. – «Значит, удалить! Вон! Вырезать и выкинуть в кюветку, испачканную гноем предыдущих счастливцев. Гер Менгеле смог бы. Милашка Йозеф лихо проделывал такие штуки под сенью дымящихся труб Аушвица, окрики «Hail!» и веселую мелодию «Милый Августин», насвистываемую добродушными баварцами на губных гармошках. Ничего личного, лишь чистая наука, опыты по созданию Сверхчеловека: опрятного и красивого, прошедшего санитарную обработку «Циклоном Б» и развеянного по полям, на которых растет превосходная капуста, радующая эстетические позывы цивилизованного сапиенса.
    Паника.
    Он отмахнулся от мозаики навязчивых мыслей, удивительно быстро складывающихся в очевидные решения.
    Это ловушка. Нельзя поддаваться. Он найдет способ помирить непокорный мозг с манящей тишиной.
    Щелчок, небольшое головокружение.
    У Него получилось! Ему опять захотелось бороться с этим местом, пленившим Его. Ему больше не нужно участие сомнительных экспериментаторов, загоняющих эшелоны в ворота, которые пропускают только в один конец.
    Вздох облегчения. Кажется, все кончилось. Фокус в том, что переживания нужно пережить, а в промежутках между ними наслаждаться тишиной или занять себя чем-то.   Например, поучаствовать в событиях, напрямую не касающихся тебя, но происходящих рядом.
Вон муравей, скатывающийся в воронку льва. Судорожно пытается спастись, панически теребя лапками, но все бесполезно: песок скатывается вместе с ним, все ближе и ближе приближая его к фатальному клюву. Единственная приятная деталь для муравья состоит в том, что он лишен разума  поэтому не может прочувствовать весь ужас сложившийся ситуации. Края ямки стремительно осыпаются, празднично играя…



КУСОК ЧЕТВЕРТЫЙ
«ПЛЯСКИ ВОКРУГ СТОЛА»

     Наверняка в вашей жизни есть такое место, о котором Вы вспоминаете с нежностью и сентиментальной ностальгией, стесняясь, однако, про него рассказывать.
     Быть может, это булочная, куда водила Вас мама, покупая обязательный в таких случаях ароматный бублик за девять копеек, посыпанный семечками мака. Или туалет в детском саду, куда вы спешили в каждую свободную минуту, чтобы разглядывать писающих девочек, недоумевая, почему они делают это сидя. Или же соседний подвал, усыпанный кошачьими какашками, где на пыльных трубах выкуривались первые сигареты и рассказывались истинно правдивые истории о мертвецах, вурдалаках и американских кино-героях.
    Одним словом, у каждого такое место свое, сугубо личное. Но если Вы опросите сотню ветеранов Харьковского Авиационного института, то добрая половина из них, хитро улыбнувшись, ответит Вам, что есть такая точка на карте земли, и именно там находится центр и живительный источник Вселенной. И называется она «Хома»: маленькая, но добрая корова, пусть худая и неказистая, зато желанная и безотказная, готовая в любой момент принять жаждущего студента. Нет водки – напоит портвейном; нет портвейна – предложит разливное пиво «разливуху», пять раз разбавленное, пахнущее болотом и стиральным порошком, но такое привычное и родное.
     Многие из них, бывших хаевцев, наверняка отдали бы не одну фуру, забитую шедеврами чешского пивоварения, за то, чтобы вылезти из «Мерседеса» и спуститься в подвальчик «Хомы», держась руками за потные от испарений стены, боясь поскользнуться в пивных лужах. Протянуть жменю мятых купонов вечно поддатой продавщице и получить взамен грязную баночку, наполненную жидкостью с ароматом юности.
    Эта великая «Хома», представляла собой маленький магазинчик с пивной точкой в подвале, по своему местоположению и внешнему виду напоминала сельпо. Окружавшие её окрестности явно не тянули на принадлежность к бывшей столице Украины, если не считать огромное строение, высившееся чуть поодаль, объединившее в себе три общежития ХАИ и прозванное в народе «китайской стеной». То ли из уважения к наиболее плодовитой нации, то ли из-за принципиально серого цвета стен. В этом обширном здании и жили основные посетители и почитатели «Хомы».
     А на дворе стоял июльский полдень, и внутри магазинчика творилось удивительное действо, участниками и статистами которого был цвет местного студенчества. Причем цвет преимущественно синий, поскольку все благополучные студенты давно сдали сессию и разъехались по домам. Многолюдная толпа, мало похожая на упорядоченную очередь, гудела на повышенных тонах. Время от времени из общего гула прорывались выкрики, мало похожие на литературную речь, и представляющие собой эмоциональные высказывания интимного характера. Всеобщее возбуждение было вызвано тем, что вскоре на прилавках «Хомы» должен был появиться «Тонус» - сладкий напиток в шестнадцать оборотов, удивляющий своей низкой ценой и способностью быстро вводить в состояние хмельного экстаза.
    Среди этой шумящей давки оттирался Сашка, нервно бросая взгляды на вход и переминаясь с ноги на ногу. Все дела на сегодня были сделаны, восстановление в студенческих правах шло полным ходом, ощущение того, что с первого сентября он вновь станет первокурсником, было обнадеживающим и пугающим одновременно.
     Наконец в дверях появился тот, кого Сашка ждал.  Это был Адаманов – умный и удачливый студент, который, видимо, из чистой солидарности с друзьями решил потянуть со сдачей сессии. Найдя глазами Сашку, Адаманов стал быстро продираться сквозь толпу.
     - Это ты мне записку писал?
     - А кто же еще! Я тебя второй день не могу найти.
     Сашка кивнул Адаманову и начал протискиваться к прилавку, услышав позвякивающий звук вносимых ящиков с бутылками.
     - Зачем такая срочность? – Адаманов, работая локтями, ломился следом за Сашкой.
     - Слушай расклад. Помнишь, я тебе рассказывал о Кате? Она, оказывается, поступает в Универ. Я сегодня узнал, что она приезжает в Харьков с какой-то матрешкой, и бегом на вокзал, встречать. Да вот только припоздал маленько. Возвращаюсь домой и, представляешь, сталкиваюсь в коридоре, нос к носу с Катей у дверей своей собственной комнаты. И узнаю, что она остановилась в Хаевне у сестры этой своей знакомой. В соседнем блоке!
     Сашка быстро отсчитывал деньги продавцу, другой рукой сгребая бутылки.
     - Ну ты кобель! – Адаманов сдержанно восхитился. – Девчонка за тобой на край света едет. Ведь это она специально рядом поселилась, класс! А я-то тут причем?
     Он принял у Сашки бутылки, укладывая их в пакет.
     - Ты что, не догоняешь? Я же сказал – она с подругой. Понял?
     Толпа сомкнулась за спинами друзей, выдавив их на пыльную улицу, обжигаемую беспощадным солнцем. Адаманов отлепил от тела взмокшую футболку и выдохнул:
     - Ну и жара! Может, в подвальчик спустимся, по баночке пивка дернем?
     - Нет времени. – Сашка нехотя покачал головой. – Девчонки через полчаса будут готовы. Значит так! «Тонус» – в холодильник, приготовь чего-нибудь пожрать, а я помчался к Васе за спиртом. Потом банкет, ночью - гребля в ширину, в общем, полный Бардак, как при Калигуле в Риме, - он театрально закатил глаза, хлопнул ошарашенного Адаманова по плечу и побежал в соседнее общежитие…
     Бум! Дверь распахнулась.
     - Не понял? Алтарь еще не покрыт святым мендалионом?
     В дверях стоял Саша, балансируя пирамидой из граненых стаканов, вершину которой украшала литровая банка спирта, заманчиво играя в лучах солнца. Из-за спины робко выплывали девчонки.
     - По аккуратней, Грааль уронишь. – Адаманов с опаской посмотрел на Сашу.
     - Не уроню, это единственная ценная вещь, что есть у нас – Саша грохнул пирамиду на стол, в последний момент артистично поймав упавшую банку. – если не считать «Porshe» стоящий возле входа, но его моет вахтерша.
     - Мы же его вчера на мойку гоняли? – Адаманов подыгрывал.
     - Ты уж извини друг, но вчера вечером две «хори» с первого курса всю кожу в салоне позаблевали, за ночь, вероятно, все коржами взялось.
     Девчонки стояли на пороге и недоуменно переглядывались.
     - Да, чуть не забыл. Девчонки это Адаманов; Адаманов – это девчонки.
     Саша плюхнулся на стул.
     - А можно поконкретней представить.
     Сомнения начали закрадываться в душу Адаманова. Перед ним на пороге стояли две девушки, одна симпатичная и страстная, вторая маленькая, полная, с редкими волосами, видимо всю жизнь, проведшая за учебниками.
     - В общем, та, что красивее – Катя, а вторую мне пока и самому не представили. –   Саша, нагло улыбаясь, говорил о гостях в третьем лице, чем поставил последних в неловкое положение.
     Девчонки не знали, что им делать; толи обидеться, толи сделать вид, что не услышали последней фразы. Они неловко переминались с ноги на ногу.
     - Да вы проходите, не стесняйтесь, это у нас в общаге шутки такие – разрядил обстановку Адаманов.
     Катя с подругой разулись и сели на кровать, скромно положив руки на колени, будто новенькие в незнакомом классе. Стол тут же был накрыт несвежей, серой скатертью, прожженной сигаретами  в нескольких местах, которую Саша, к великой загадке менее эрудированных собутыльников, называл мендалионом. Когда его спрашивали, что же это означает, он загадочно улыбался.
     Стаканы были быстро расставлены, сало порезано, а в центре появилась обязательная в таких случаях кастрюля с мундирами. Мало того, что картошка была в кожуре, по причине крайней лени принимавшей стороны, так еще и мылась она в процессе варки, как говорил Саша «автоматически», и поэтому после того, как воду сливали, на дне кастрюли под картошкой оставался грязно-коричневый слой песка. В конце пьянки, когда содержимое емкостей подходило к концу, закуска начинала заметно хрустеть на зубах, но всем уже было до фени.
     Стол находился между двух скрипучих кроватей. На одной их них разместились Адаманов с Сашей, а на другой – гости, которые тихонько перешептывались, рассматривая живописную комнату, впрочем, типичную для студентов Харьковского Авиационного института.
     Пользуясь тем, что гости отвлеклись, Адаманов злобно посмотрел на своего друга, не переставая при этом нарезать хлеб.
     - А я чё, я ничё, в первый раз вижу, клянусь! Ну, ты же меня знаешь.
     Саша на лице изобразил такую виноватую гримасу, которая встречается только у маленьких детей, как минимум устроивших пожар, или наоборот, наводнение в квартире, но не злобы ради, а исключительно по незнанию. Девчонки с интересом наблюдали за Сашиными кривляньями, не понимая, о чем идет разговор.
     - Ты лучше не злись, а наливай; видишь, люди ждут.
     Саша повертел в руках пустой стакан. Атаманов с напускной обидой снял капроновую крышку с банки и наполнил по четверти стакана. Дабы придать ректификату уподобаемый вкус, сверху был добавлен чудный напиток. «Тонус». Сладкая и тягучая жидкость, улеглась на дно стакана, вытеснив спирт на поверхность.
     - Прежде чем я скажу тост, эту штуку нужно превратить в однородную консистенцию. –     Саша поколотил указательным пальцем во всех стаканах, после чего пойло приобрело равномерный янтарный цвет. – Итак, за «Фьючерс».
     Оратор, причмокивая, облизал палец и одним махом опрокинул стакан себе в глотку, после чего с удовольствием фыркнул, глядя на девчонок.
     Катя поспешно отхлебнула.
     - Ну, как? – Кивнул Сашка.
     - Ничего, вкусно.
     - А почему наша подруга не пробует? Не нравится? Кстати, мы так с товарищем и не знаем, как Вас все-таки зовут.
     - Зовут меня Лиля, а спиртное я не пью.
     - Не понимая подвоха, добродушно ответила Катина подруга.
     - Адаманов!!!
     - Я!
     Адаманов вскочил, вытянулся по стойке смирно, взяв под козырек несуществующей фуражки.
     - Почему молоко не подали!
     - Не имел чести знать-с! Ваше благородие.
     Адаманов вытянулся еще сильнее, выпятив грудь.
     - Десять палок!
     - Есть! Ваше благородие.
     - А сейчас подать молоко!
     - Есть!.. Только нет.
     - Чего нет?
     - Молока нет. Есть «Буратино».
     - Мадемуазель «Буратино» будет?
     - Да, если можно.
     Лиля взяла пустой стакан, в который Адаманов незамедлительно плеснул прокисший лимонад, извлеченный из-под кровати.
     Саше стало надоедать острить и издеваться. Алкоголь наполнил тело приятной теплотой, и вечеринка потекла по своим логическим законам: тосты, анекдоты, танцы, анекдоты, тосты, разговоры. На дворе стемнело. Сумрак комнаты разбавлял мягкий свет настольной лампы, возле которой, как казалось, собирался сигаретный дым, в купе с мотыльками.
     - У меня есть тост, - Адаманов поднял стакан. – Давайте выпьем за то, чтобы мы были богаты, веселы и счастливы!
     - Ерунда все это.
     - Что ерунда?
     - Да вот это все. – Саша водил пальцем в лужицах пролитого спирта, делая между ними проливы. – Когда я зимой лежал в больнице, там доктор один любил говорить: «Бегаем мы все, суетимся, деньги зарабатываем, все на черный день хотим скопить, а день этот приходит неожиданно: трах и конец! Ибо смерть есть естественное продолжение жизни, и зачем тогда все это: деньги, машины, дачи?» Да я думаю и чувства все эти туфта, лицемерие и обман. Верно, Катя?
     -…Да, - Катя кивнула, но как-то неуверенно и тоскливо.
     Саша вспомнил зиму, когда из института его забрала мама. Шла сессия, шансов не было никаких. И поэтому он целыми днями обречено лежал на кровати и читал фантастику, пустив на самотек учебный процесс. Впереди маячила перспектива армии.
     Дома его поместили в неврологическое отделение с диагнозом «Внутричерепная травма», где он зарабатывал себе академический отпуск. А мама в это время договорилась обо всем в институте. Было скучно. Целый месяц в больнице, и от нечего делать Саша набрал Катин номер. И, к его удивлению, Катя взяла трубку. Хотя в это время она должна была учиться на инязе Ленинградского университета.
     Она обрадовалась и даже не спросила, почему он за полгода ни разу не позвонил. Оказалось, что поступить ей не удалось, не помогла даже золотая медаль, поскольку все это в наше время стоит больших денег.
     А потом они встречались у нее на работе, вечером, когда все уходили, и занимались любовью. Прямо на столах, среди компьютеров, принтеров и телефонов.
     Он вспомнил, как однажды Катя пришла с синим ухом, и он долго выпытывал у нее, в чем дело. В конце концов, он узнал, что Катина мама, наконец, догадалась, что ее девочка больше не девочка. И в процессе разбирательства были применены физические методы внушения. А, узнав об этом, он долго и демонстративно смеялся, хотя в глубине души ему хотелось обнять и приласкать Катю. Но это было не в его правилах – ведь он же мужчина, а не какая-то размазня.
     А после выписки из больницы он поехал оформлять документы в Харьков. И, хотя домой он ездил достаточно часто, Катю он с тех пор не видел, а встретил только сегодня…
     Сашины воспоминания прервал стук в дверь.
     - Занято! – хором проорали Сашка и Адаманов.
     Раздался удар, дверь распахнулась, и в комнату ввалился Демьян.
     - Понаставили тут дверей – пробормотал он заплетающимся языком.
     Сашка удивленно привстал;
     - Ты-то тут откуда?
     Демьян, хотя и вел разухабистый образ жизни, умудрялся учиться на отлично и, сдав сессию, уже давно уехал домой.
     - Я это… самое… Короче, достали предки, вот я и решил вас, разгильдяев навестить.
     Он еле стоял на ногах (видать, дорога ему тяжело далась), но просто светился от радости, что нашел всех здоровыми и невредимыми.
     - Ух, ты, у вас девчонки!
     - Ого! А у Демьяна наступил брачный период, - Сашка многозначительно покачал головой. – Любимая сорокоградусная подруга перестала его удовлетворять, и он обратил свой взор на дам из плоти и крови.
     - Да уж! – Демьян оперся о стол, пытаясь приостановить качающийся маятник, в который превратилось его тело. – Я, ребята, после морей никак не могу привыкнуть к тому факту, что для того, чтобы погреть морковку в теплом месте приходиться расплачиваться деньгами или, еще хуже, корчить из себя влюбленного идиота. Что не говорите, а на курорте эта капризная половина человечества, лишенная пениса, становиться куда покладистее. Но, к сожалению, курорт бывает лишь раз в году, и в этом есть главное несовершенство, ык, главное, ык, несовершенство нашего мира, ык…
     Демьян заглох, пытаясь справиться с внезапным приступом икотки. Сашка загоготал, демонстративно хлопая в ладоши; Адаманов тактично спрятал улыбку за приподнятым стаканом, а девчонки попытались изобразить на лицах смесь безразличия с призрением.
     Наконец, вновь прибывшему оратору удалось уловить перерыв между периодическими иками, и он поспешно выпалил:
     - Так давайте ж выпьем!
     Адаманов, улыбаясь, заметил:
     - По-моему, ты уже и так в седле. Дурно не станет?
     Сашка живо подхватил тему:
     - Заблюешь наших дамочек, а нам их сегодня еще пользовать.
     Полузакатив глаза, Демьян по-отечески ухмыльнулся:
     - Дурно не станет. Плохо мне будет завтра. Я, вот, часто думаю: ну почему, если сегодня хорошо, то завтра обязательно будет плохо? А обратное, хоть и верно, но не настолько однозначно, - не дожидаясь приглашения, он наполнил первый попавшийся под руку стакан. – Хотя, можно сказать, что жизнь устроена правильно, ибо все плохое когда-то кончается, а одно то, что тебе не плохо – это уже хорошо.… Но, с другой стороны, ведь если тебе не хорошо, то это уже плохо! – и в подтверждение своих слов он жадно опустошил стакан и шлепнулся на стул, затухнув.
     Сашка тут же театрально вскочил:
     Многоуважаемые дамы и господа! Это была лекция о вреде трезвости и полового воздержания в исполнении профессора академии разгульных наук и нашего высокочтимого коллеги. А теперь на повестку дня выдвигается бескомпромиссный вопрос о прекращении теоретических изысканий и переходе к практическим занятиям. Я, по традиции, беру шефство над Екатериной. Практикантка, пойдемте. Моя кровать ждет нас в качестве испытательного стенда.
     Демьян ничего не ответил на это заявление: он мирно спал, положив голову на стол. Адаманов весело подмигнул, Лиля испугано вскочила.
     - Мадам, Вы, наверное, что-то перепутали. Я с Катей ухожу, А вы остаетесь с господином Адамановым, если наш третий друг вам не помешает.
     Саша лукаво улыбался. Лиля испуганно посмотрела на подругу. Катя подошла к Саше и тихо сказала: «Извини я сегодня не смогу быть с тобой, она одна оставаться боится».
     - Не понял? – Саша оторопел. Он такого поворота даже представить не мог. – Быстро собирайся!
     Саша схватил Катю за руку и потащил в коридор.
     Адаманов рассматривал свои ногти; а Лиля в ужасе забилась за шкаф. 
     Катя умоляюще смотрела на Сашу.
     - Я не могу,… пожалуйста!
     - Да пошла ты!..
     Саша зло махнул рукой и поспешил в свою комнату.
     Темнота, ступеньки, досада. Он споткнулся, больно ударившись коленом, что еще больше его разозлило. Поднявшись на несколько этажей Саша свистнул. Эхо подхватило звук, отражая его от сводов, и унесло в темноту, которая незаметно поглощала длинный коридор.
Вопреки ожиданиям никто не показался из-за многочисленных, разрисованных и потрескавшихся дверей. Ни одной полоски света на полу, усыпанному битыми бутылками. Большинство студентов давно уехали, успешно сдав сессию, а немногочисленные двоечники как обычно где-то пили или курили анашу, сбившись тесной компанией. Такие тусовки собирались обычно на каникулах и мелькали в них одни и те же лица. Это было время хвостовок, нечеловеческих усилий и ударного труда. Но, несмотря на все, в здании витала атмосфера непрерывного праздника, а преподаватели, пользуясь моментом, решали свои бытовые проблемы: достройкой приусадебных домиков, ремонтом квартир и многое другое. Саша присел на корточки. Недоумение смешивалось с досадой и злостью. Все это превращалось в жуткий коктейль, который вместе с адреналином вспенивал кровь, постепенно вытесняя алкоголь.
      - Она, видите ли пообещала. А мне плевать! Как она могла?! Не подчиниться мне! Моим желаниям! – Саша задыхался от злости. – Нужно карать, нужно показать ей кто она, а кто я, что бы вспомнила, этого так оставить нельзя.
     Саша усилием воли успокоился.
     - Рассудим трезво. Если ни чего не предпринимать, я буду уже не Хозяин, не смогу больше настаивать на своих решениях.
     В голове понемногу созревал план.
     - Значит – ждать, «игрушки» не должны расстраивать своих   владельцев. - Он усмехнулся.
     Потянулись долгие минуты ожидания, которые как ему казалось, растягиваются в часы. Злость куда то исчезла, оставляя после себя непонятное чувство глупой потери, словно в троллейбусе вытянули бумажник, неприятно конечно, но не смертельно.
     - Может оставить Катю в покое, с ее сопливыми сантиментами, и пойти спать, а завтра все уладим. Я сделаю вид, что напился и устал, а она конечно даже не намекнет о том, что было.
     Саша встал и хотел, было зайти в свою комнату.
     - Но нет! Стоп! Нужно быть принципиальным, иначе Катя почувствует мою слабость. –   Он опять уселся на корточки.
     И хотя затея уже не казалась такой привлекательной, Саша все-таки решил довести дело до конца.
     Через некоторое время, в конце коридора, послышались шаги и под светом тусклой лампы появились девчонки. Для Саши наступал момент истины, он посмотрел на них снизу вверх. Катя, что-то виновато бормотала, извиняясь, но Саша этого не слушал. Он вскочил и молниеносно затолкнул ее в комнату, оставив в коридоре опешившую подругу, перед носом которой захлопнулась дверь.
     Щелкнул ключ в замке.
     Катя не сопротивлялась, лишь недоуменно смотрела на Сашу.
     Тот указал на кровать.
     - Давай, красавица.
     Катя вздрогнула от ледяного тона.
     - Не надо. Пожалуйста. Отпусти. Меня ждут.
     - Чего не надо?
     Саша надвигался на Катю, которая испуганно жалась в угол.
     - Кто тебя ждет? Эта курица, из-за которой ты изгадила мне весь вечер? Бедная «девочка», отпала от маменькиной сиськи и теперь боится встречи с плохими мальчиками. А ведь правильно боится, есть вероятность, что ее трахнет парочка обдолбленных имбицилов, - Саша восхищался своим пошлым сарказмом. – И то если она не успеет добежать до своей койки. Но это ей пойдет на пользу, не век же ходить в целках.
     Катя с ужасом смотрела в глаза Саши, как кролик смотрит в глаза питону, не в силах отвести взгляд.
     В дверь раздался негромкий стук.
     - Катя у тебя все нормально? – донеся робкий голос.
     - Пошла вон! Или тебе скучно там одной? На ночь не можешь подружку найти, чтоб полизала, так извини, она моя!
     Саша в бешенстве дергал замок, но тот не поддавался.
     - Вот черт опять заело, ну подожди сука, сейчас я и  до тебя доберусь.
     Наконец дверь распахнулась, но в коридоре уже ни кого не было.
     - Кать смотри, лесбиянка твоя сбежала.
    Эта фраза была произнесена с особой вежливостью, что вогнало Катю в еще больший ступор.
    - А может она вовсе не лесбиянка, а какая ни будь тайная вуаеристка, и замочной скважины ей мало, ей хочется крупным планом? Тык-тык, тык-тык.
    Саша исполнил динамическую композицию, суть которой сводилась к изображению полового акта, когда указательный палец одной руки скользил между сомкнутыми в кольцо пальцами другой.
    - Вот так! Ве-е-се-ло!
    Он захлопнул дверь.
    - Слушай меня внимательно! Я уже устал, а ты не уйдешь отсюда пока не уяснишь кто ты, и что должна делать. Ясно?
    Саша выключил свет, и плюхнулся, не раздеваясь на кровать, которая противно взвизгнула. Скрип, а затем тишина.
    Перед Катиными глазами, еще непривыкшими к темноте стояла сплошная черная пелена. Шок постепенно проходил, уступая место обиде. Тело уже не слушалось и она, нащупав стол, медленно опустилась на него, поджав ноги и уже не ощущая реальности. Стучало в висках, Катя вобрала голову в плечи, но все равно казалась себе большой, чтобы спрятаться в ракушку наполненную теплотой, спокойствием и уютом.
    А Саша лежал на кровати, ему было тяжело и противно.
    - Зачем он это сделал? Зачем он превратился в паука, пустившего яд в кровь жертвы, и ожидающего когда агония закончится параличом? Чтобы он смог с вожделением наброситься на нее и поглотит всю без остатка.
    Жертва была рядом. Ее изящное тело, еле различимое, замерло в клетке стола, будто муха, запутавшаяся в паутине…
    Саша встряхнулся, пробуждаясь от наваждения.
    - Хватит! Хватит соплей, я должен, должен, иначе…
    Он тихонько встал, взял Катю на руки и аккуратно положил в постель.
Она не шевельнулась, и жизнь в ней угадывалась лишь по слабому дыханию.
Саша судорожно думал: «Что же дальше? Никаких поцелуев, это не будет акт любви, это будет церемония возврата собственности!»
    Он быстро расстегнул на ней блузку и сорвал трусики, надорвав юбку.
    «Так надо извини» – Саша мысленно оправдывался перед собой: «Нужно идти до конца».
    И… Он вошел в нее, вошел стремительно и беспрепятственно, будто в резиновую куклу, намазанную вазелином.
    Еще мгновение и все кончено.
    Пустота. Ожидание.
    Наслаждение все не приходило: наслаждение кабеля, пометившего свою территорию.
    Он инстинктивно искал продолжение пытки.
    - Нужно добить, добить безразличием, чтобы поставить точку, жирную точку, раз и навсегда!
    Саша, демонстративно причмокивая, старался изобразить животное удовлетворение. Он незаметно посмотрел на Катю и ужаснулся от содеянного, она уже сидела, сжавшись в комочек. На лице, в лунном свете, сверкали слезы, будто маленькие жемчужины, обрамленные серебреными узорами.
    Саша испугался, почувствовав резкую боль в груди. – Может это сердце? Нет – это не сердце! Нужно брать себя в руки. Кто он? Конечно настоящий самец – мужик без соплей и дурацких сантиментов. «Игрушки» не вправе ломаться, а любое неповиновение должно принципиально подавляться, нужно быть твердым до конца, иначе “Fenita”. А грудь, это так, просто мышцу потянул от «фрикционных потуг». – Усмешка. Стало опять легко. Душевное равновесие вернулось. – Только бы не смотреть на Катю.
    Он повернулся к стене и засопел, стараясь придать звукам, признаки естественного храпа, но это не удавалось и, в конце концов, пришлось замолчать.
    - Мне… можно уже идти?.. пожалуйста.
    Катин голос, наполненный мольбами, странным образом гармонировал с гробовой тишиной комнаты.
    - Вот черт, опять. – Мысли быстро наполнили уже успевшую остыть голову. – Она сведет меня с ума. Главное найти правильные слова. – Саша резко повернулся на другой бок.
Вопрос повис в тишине.
    - Так я пойду?..
    - Конечно, иди, ты мне сегодня больше не нужна, когда будешь нужна, найду. Привет. Ключи в кармане брюк.
    «Все! Дело сделано! А теперь быстрее нужно спрятаться под подушку, чтобы не видеть и не слышать ее» - отдаленными уголками подсознания он понимал, что если Катя скажет хоть еще одно слово, «Самость» не выдержит, железобетонная дамба рухнет, и лавина чувств обрушится, заполняя разум, и разрушая ледяные стены практичных расчетов, смывая штукатурку циничного фасада. Тогда произойдет катастрофа. Он сбросит на пол одеяло, судорожно обнимет Катю, будто боясь опоздать. Такую беззащитную и желанную, будет нежно ласкать ее, вымаливая прощение, давясь слезами и падая на колени. Прощение за все, за годы унизительных экспериментов, за растоптанные чувства и … за многое, многое, многое. А она, она поднимет его, заглядывая в глаза, и скажет: «Не надо, не надо встань мой любимый». Потом они оба, счастливые выйдут на балкон, прикрыв свои нагие тела лишь простыней, поеживаясь от утренней прохлады. Красное солнце медленно и стыдливо покажется из-за горизонта, а он постепенно растворится в Кате, ощущая еле уловимое дыхание ее губ…
Саша ждал, притаившись под одеялом, пытаясь унять дрожь в теле. Но катастрофы не последовало.
      Катя больше ни чего не сказала, а просто ушла, тихонько прикрыв за собой дверь, отдаваясь полутемному коридору, населенному упившимися сессионными неудачниками, которые с вечера не смогли найти свои постели.

      Саша проворочался до утра, иногда впадая в болезненную дрему. И тогда ему казалось, что он видит Катю под пеленой дождя, а может в душевой. Капли на перегонки катятся по упругому молодому телу, огибая соски, собираясь ручейками на бедрах и лобке, заканчивая свою жизнь в стоках канализационной решетки, а вместе сними, исчезают следы его сальных прикосновений, смываются иллюзии романтических грез с истерзанного сердца.
Рождалась ЖЕНЩИНА!
    ЖЕНЩИНА, которой больше не нужны опоры и ограды.
    ЖЕНЩИНА, способная продать весь мир, затем купить, а потом еще раз продать.
    ЖЕНЩИНА, которая больше ничего не хочет знать о пошлых ловеласах и авантюристах, о комплексующих нищих и рефлексирующих поэтах, о высокомерных снобах и откровенных подонках.



СУБЛИМАЦИЯ

    …по воле плотоядного жонглера.
    Вдруг кто-то дунул, и в последний момент муравей, повинуясь потоку воздуха, вылетел из лунки. Клюв льва щелкнул в пустоте. Все! Обед чудным образом исчез.
    Да кто же это посмел испортить такое зрелище? Спектакль, достойный римских императоров, взирающих свысока на арену Колизея; наглядная демонстрация закона о выживании сильнейших.
    Поднося пиво к губам, Он неохотно повернул голову в сторону предполагаемого гуманиста, испортившего торжество раздираемой плоти. И тут же отпрянул от неожиданности, столкнувшись с кем-то лбом. Но его внезапный сосед синхронно дернулся в ту же сторону. Повинуясь защитному рефлексу, Он хотел уже было вскочить и занять оборонительную позицию, но тут до Него начало доходить нечто такое, от чего ноги расслабленно обмякли, а челюсть отвисла как у Щелкунчика.
     Святые черти! Куда катится эта обалдевшая планета? Бесстыдно презрев все каноны биологии, эта гадская голова самым наглым образом произрастала из Его! Его собственного туловища, и всем своим видом выражала привычную естественность занимаемого ею места.
     - Ты что тут делаешь?  -  едва осознавая смысл собственных слов, выпалил Он первую пришедшую на ум фразу.
     - Здравствуйте! – прозвучал в ответ дребезжащий, но чем-то знакомый голос.  -  Я Ваш брат.
    «Час от часу не легче…» - подумал Он, прищуривая глаза и наводя резкость на объект, расположившийся столь близко, что на лице чувствовалось дыхание. Ё-маё, а ведь это противоестественное чудо природы было действительно чем-то похоже на Него! Даже более чем, похоже! Да это же почти Его собственное лицо, но какое-то не такое, как будто карикатура, нарисованная сумасшедшим художником в порыве злобы.
     И, хотя общее сходство было несомненным, но детали… Детали были, мягко говоря, необычны. Сопливых филантропов подобное зрелище, скорее всего, смутило бы, и уж точно пробудило жалость; а циников повергло в безудержное веселье или отвращение до рвоты, в зависимости от настроения.
     На Него смотрели закисшие как у бездомного котенка глаза, часто мигая воспаленными веками. Щеки были усыпаны прыщами и фурункулами всевозможных форм и расцветок, а нос представлял собой какую-то рыхлую деформированную массу. Когда голова попыталась глупо улыбнуться, взору предстали редкие, тоненькие зубки, торчащие в разные стороны, как у монстриков с японских мультяшек. И венчала весь этот ансамбль неприглядная, жидкая, бесцветная шевелюра, кое-где пробивающаяся из-под струпьев. «Достойный экземпляр для галереи уродов»,  -  подумал Он, понемногу успокаиваясь.
     - Так значит, ты мой брат?
     - Брат-близнец. И даже нечто большее. Вы только не пугайтесь, такое иногда случается. Понимаете, природа тоже иногда допускает ошибки. Ученые мужи такое создание как мы называют «гомофаг»…
     - Гомо… что?
     - Гомофаг.… Как бы Вам попроще объяснить… «Единоедящий» вроде бы.… Одним словом, в народе такое явление называют «сиамские близнецы»…
     В народе такие вещи называют «хрен знает что», а иногда и покрепче! -  Его начинал раздражать этот бредоподобный разговор, дребезжащий голос и слюни, тонкой струйкой льющиеся изо рта новоявленного родственника и сползающие по общему плечу. -  Значит, мы срослись?
     - Не совсем так. Скорее, не до конца разделились.
     - Это еще как?
     - Понимаете, однояйцовые близнецы появляются из одной яйцеклетки, оплодотворенной одним сперматозоидом. А дальше готовый эмбрион просто делится на две части. Но произошел какой-то сбой, и нам не удалось полностью разделиться. Такое бывает очень редко, но все же бывает…
     - Это что же, как двуглавый  орел? Вот паскудство! – Он досадливо щелкнул языком и осторожно покосился в другую сторону, опасаясь увидеть там еще и новоявленную сестрицу  или какого-нибудь однояйцового шурина. – Слушай, а почему я тебя раньше не замечал?
     - Понимаете, дело в том, что мы разные, совсем разные. У нас один желудок на двоих, но сердце у каждого свое. Так вышло, что мое сердце слишком чувствительно, и поэтому совершенно не приспособлено к жизненным баталиям. Но то, что не досталось мне, досталось Вам. Ваше сердце намного сильнее, однако, оно не ведает искренней любви и сострадания, ему противно мое милосердие, и поэтому Вы спрятали меня в забвение, запихнув в темный мешок небытия… - голова грустно вздохнула и тут же поспешила добавить -  Но я не осуждаю Вас, нисколько не осуждаю. Совсем наоборот, даже сочувствую…
      Голова замолчала, пытаясь втянуть в рот так некстати льющиеся слюни. В наступившей тишине послышался всплеск плюхнувшейся в озеро-болото жабы. Тускнеющее солнце давно перешло полуденную черту и медленно двигалось к закату, готовясь погрузиться за горизонт.
     Ярость. Он чувствовал, как наполняется огненной яростью, которая вытесняет недоумение.
      - Вот оно что! Значит я подонок бездушный, а ты – воплощение добродетели?! На мне грязи в три слоя, а над тобой нимб святости, так что ли? А выжил бы ты без моей злости, а? Ведь это я добывал хлеб, а ты жирел; я решал проблемы, а ты молчал; я покупал проституток, а ты наслаждался.… И теперь ты будешь мне морали читать? Строить жертву моего эгоизма, алчности и жестокости? Но ты меня прощаешь, конечно же! Ты ведь преисполнен чувством человеческого сострадания. Может, еще индульгенцию мне отпишешь? Или обойдемся братским поцелуем? Что молчишь, отвечай!
     Он скрежетал зубами, захлебываясь негодованием.
     - Понимаете,… - голова виновато пыталась оправдаться.
     - Да что ты заладил: «понимаете» да «понимаете». Понимаю я все, ВСЕ ПОНИМАЮ!
Он кричал и ненавидел, ненавидел и кричал. Хотя внутри, на самой грани сознания, ему хотелось раскаяться раз и навсегда, перед всеми, оптом. А потом, чтобы его оставили в покое, вернув надежды и подарив способность ценить жизнь и наслаждаться ею. Но привычка скрывать слабости не позволяла Ему сделать этого, и в необъяснимом отчаянии он выпалил напоследок:
    - И зачем ты вообще объявился? Оставался бы в своем забвении, как и прежде.
Голова всхлипнула, и на глаза у нее навернулись слезы.
    - Понинма…, Видите ли, зло всегда рациональнее, но иногда бывают критические моменты, когда добро становиться сильнее. Тогда оно уже не может прятаться и вынужденно открыть свое лицо. Я не хотел, но это неизбежно…
    Реплика оборвалась болезненным молчанием, орошаемым мелким дождиком моросящих слезинок. Голова шмыгала носом и двигала кадыком, проглатывая незаслуженную обиду.
Жалость. Ему вдруг стало жалко этого наивного уродца, распустившего нюни. Ведь он был настолько комично беззащитен, что не стоил злости. И стоило ли орать на него? По сути дела, этот чудик никого ни в чем не обвинял. Тогда зачем нужно было заводиться? Или же сам чувствовал себя в чем-то виноватым? А, скорее всего, просто башню рвет от жары и похмелья…
    - Ладно, моралист, пиво будешь? – он примирительно протянул бутылку.
Голова отрицательно затрусилась, разбрызгивая мокроту с ресниц и носа.
    - Нет, спасибо, я не пью.… Хотя, как я уже говорил, желудок у нас один.
    - Не пьешь? – он усмехнулся. – Наверное, и матом не ругаешься? Слушай, нельзя же быть таким всецело положительным. Ведь когда белое становиться абсолютно белым, в нем появляется зародыш черного. Разве не так?
    Он вопросительно повернулся в сторону собеседника. Тот немного призадумался, взвешивая слова, чтобы не вызвать еще одну бурю эмоций, и осторожно начал:
    - Я, наверное, немного неясно выразился. Я вовсе не хотел сказать, что Вы плохой, а я хороший, Вы злодей, а я жертва. Не забывайте, что в наших венах течет одна  и та же кровь, и так уж получилось, что мы есть часть единого целого. Вы не знали о моем существовании, но не могли не чувствовать этого. Ведь все чувства, презираемые Вами и рассматриваемые как проявление слабости, идут от меня. Я в этом не виноват, просто нельзя от меня избавиться насовсем.
    - Даже хирургическим путем?
    Он пошутил, но голова восприняла шутку всерьез.
    - Понимаете, если нас разделить, то один должен будет умереть. Я знаю, что это буду я, ведь Вы успели лучше приспособиться к жизни. И я не против, но даже в этом случае мое сердце останется частичкой Вас, и будет точно так же тревожить. Мы слишком долго были вместе…
    Неизбежность. Он явственно ощущал без альтернативность неизбежности. По привычке захотелось пошутить и сказать, мол, не дрейфь, братишка, будем жить и дальше, и на практике докажем мудрость пословицы о преимуществе двух голов перед одной. Но время шуток кончилось еще утром. На языке чувствовался цианистый привкус суицидальной апатии.
Может быть, это он должен уйти и оставить шанс этому мечтателю хоть как-то исправить понаделанные ошибки? Может быть, действительно пришло время прервать эту субъективную крошечную бесконечность, называемую жизнью. Что толку повторять прежние безумства, если не можешь измениться к лучшему. Где можно найти смысл, если надежда испарилась, словно вода из перегревшегося чайника?! Не пора ли снять с себя полномочия мыслящей материи и слиться с вечным успокоением?..
     - Не надо так думать, это еще не конец, - голова смотрела на него серьезно и даже с каким-то выражением внутреннего превосходства. – Это всего лишь этап. Период перерождения. Мир прекрасен настолько, насколько Вы захотите увидеть в нем прекрасное. К настоящему времени Вы исчерпали лимит своих возможностей любить мир. Но это не предел и стоит только захотеть, как незримые ранее прелести жизни начнут появляться одна за другой перед Вашим взором, складываясь в необозримую мозаику чудного мира, достойного того, чтобы жить, и главное – получать радость от жизни. Собственно, я именно это и хотел Вам сказать…
     Сомнение. Толпы различных мыслей начали скакать и бегать вдоль извилин мозга. Он уставился в землю, пытаясь сконцентрироваться и уловить главное.  Он чувствовал, что голова знает какой-то секрет, и этот секрет очень прост, но он не мог разглядеть его среди столпотворения вспыхивающих образов и эмоций.   Неожиданно для самого себя он произнес:
     - Ты поможешь мне прикоснуться к любви? – и поднял глаза. Рядом никого не было.
Понимающая улыбка проскользнула по его губам. Он отхлебнул пива и поднялся, ощупывая тело. Никаких следов, ничего.
    “Значит, я успел лучше приспособиться к этой жизни”, - подумалось Ему.
    - Но это еще не конец!
    Над озером эхом прокатился его крик, в котором чувствовались слегка дребезжащие нотки. Солнце, блеснув последними лучами нырнуло…

 



КУСОК ПЯТЫЙ 
«ФИЛОСФИЯ ПОД ПИВО»

     Если грязно-серое вдруг неожиданно становится зеленым, если один вид дутых пивных цистерн вызывает нестерпимую жажду, если рассудочный центр радостно опускается из верхней части тела в нижнюю, значит пришла весна. И все серьезные, важные и нужные дела, еще недавно заполнявшие большинство отделов нашего мозга (словно пузатые бюрократы здание исполкома), сразу же стали казаться какими-то мелкими и ничтожными. Дерзкая и лихая беззаботность смело сгребла их в охапку и выбросила пыльной кучей на задний план. Пусть подождут. Чтоб не мешали сверкать глазам, прикованным к долгожданной наготе стройных ножек прохожих красоток. Чтоб не стояли поперек горла, мешая священному процессу перелива благородных напитков из неудобных и холодных стеклянных посудин в мягкие и благодарные желудки. Чтобы солнце не зря тужилось, раскрашивая мир яркими красками. Значит, наступило время радоваться жизни…
     Но, увы, не все удостоились завидной участи вкушать радости жизни. И хоть погода в этот день стояла возмутительно прекрасная, в одном из общежитий Харьковского Авиационного Института стоял у окна задумчивый молодой человек и рассеяно глазел на зеленое буйство природы. Его вовсе не возбуждал раскинувшийся перед ним грандиозный весенний ландшафт, и мысли парили где-то между близкой перспективой сдачи контрольной точки по английскому языку и скудными донельзя познаниями в этом самом языке. Юноша медленно вздохнул, глубоко засунул руки в карманы брюк и в резонанс своим мыслям пожал плечами.
     В этот момент сзади послышался короткий стук, скрип открывающейся двери, и довольный возглас: «А, вот ты где! Привет, Санёк!». Юноша развернулся. В дверном проеме, небрежно опершись на косяк, стоял долговязый хлыщ, одетый в элегантные джинсы с модными дырками на коленях, помятую рубаху и сногсшибательные шлепанцы на босую, с грязными ногтями, ногу. Сделав финальную затяжку, хлыщ ловким щелчком запустил окурок в глубину блока, изящно сплюнул на пол и переступил порог.
     Молодой человек у окна, не меняя задумчивого выражения лица, безразлично произнес.
     - Демьян, вина хочешь?
     Долговязый парень недоверчиво ухмыльнулся:
     - А что, есть?
     - Вон, на столе возьми.
     Демьян нерешительно поднял со стола стакан на две трети наполненный вишневой жидкостью. Вино в общаге было большой редкостью, ибо традиционно здесь пили в основном пиво и водку.
     «Чернила, что ли?!» - еле слышно прошептали его губы. Но на запах жидкость казалась довольно приличной. Если это и были чернила, то довольно высококачественные, и на спирту. А этого было достаточно для того, чтобы Демьян, выдохнув из легких лишний воздух, двумя последовательными залпами осушил бокал.
     - Божественный нектар! – пропел он, облизывая губы. – Утро началось не зря.… А ты, я вижу, сменил место обитания?!
     - Ага. Хочется, видишь ли, поспать в хоть немного приличной обстановке. Ведь у меня в хате сам знаешь как.
     - Да, комнатенка у тебя знатная. Любой спартанский воин отрезал бы яйца товарища, лишь бы провести денек в таком логове.
     Саша натянуто улыбнулся. Юмор сегодня воспринимался с огромным трудом. Но Демьян, будучи убежденным эгоистом, этого, не заметил и так же весело продолжал:
     - А я вот проснулся сегодня, посмотрел в потолок, и тут, понимаешь, пришли мне в голову два глобальных вопроса. Напряг я силу своего недюжинного ума, поскреб покрытые волосами части тела, да так и не нашел ответа. Надо, думаю, грести к Саньку за советом. –     Демьян лукаво сощурился. – Вопрос первый. Почему одним все, а другим ничего? Откуда такая вопиющая несправедливость?
     - Слушай, а ты до того как сюда пришел сколько выпил?
     - Нет, ну действительно. Ты вот посмотри, к примеру, на меня. И умен, и статен, и красив, - Демьян с улыбкой покосился в зеркало на усыпанную новорожденными угрями горбоносую физиономию, - а главное – какой душевный человек! Почти всем наградила меня природа за исключением некоторых незначительных мелочей. А вот жил когда-то такой барыга – Рокфеллер. Маленький, страшненький, да еще ко всем своим бедам и еврей, так сказать, тайный патриот Биробиджана.  На девок кроме желания поржать никакого впечатления не производил. И достоинств-то у него всего было – несколько миллиардов в иностранной валюте. Да вот только если ты членом без стеснения можешь померяться разве что с тараканьей мандавохой, то никакими бабками тут дело не поправишь. Вот как судьба бывает, жестока с человеком.
     - А откуда ты-то знаешь, какой у него член был?
     - О, я вижу, ты суть поймал: сколько денег не копи, а трахаться все равно приятней!
     Демьян замолчал, выдерживая риторическую паузу. Сашка стоял, опершись о спинку кровати, и думал о чем-то своем. Наконец он еле заметно вздохнул, поднял глаза и произнес.
     - Циник ты Демьян, циник. Ты когда-нибудь любил по-настоящему?
     Демьян округлил глаза.
     - А как же! А как это - не по-настоящему? В кулак что ли?
     - Ладно, проехали. Давай второй вопрос.
     - А на второй глобальный вопрос ты мне уже почти ответил, - Демьян многозначительно вертел на столе пустой бокал, еще источающий терпкий запах вина. – Ну, так что? По сколько брать будем?
     Саша понимающе улыбнулся. Ассоциативное мышление мигом нарисовало перед его глазами идиллическую картинку, состоящую из шершавого деревянного стола, уставленного пол-литровыми баночками с янтарно-пенным содержимым, и такого же желто-янтарного цвета солнечных лучей, пучками пробивающихся сквозь дырки в наклеенных на окна газетах, и добродушно-глупых лиц подвыпивших товарищей, и сладостного предвкушения вечерних любовных приключений…
      - Не, Демьян,  я сегодня не могу.
      Демьян весело загоготал:
      - Очередной случай мазохизма в нашем общежитии. Преподобный студент Александр в экстазе самоистязания отказывается пить пиво!
      - Но, тем не менее, это так. Мне на завтра нужно долбанный английский подготовить. Какое тут пиво.
      В ответ Демьян состроил укоризненный взгляд:
      - Ты что, серьезно? А я-то думал ты тут уже винишком разогреваешься да на вечер грандиозные планы строишь,… Слушай, Сан, а может ты в другой раз английский сдашь?
      - Да нет, ты что, это исключено…- Сашке немного нравилось дразнить Демьяна. Он знал, что тот, если решил выпить, не остановится ни перед чем. Так путник в Аравийской пустыне не может думать ни о чем другом, пока не припадет губами к прохладной живительной влаге.
      - …У меня по всем предметам завалы. Короче, полная жопа!               
     Саша сделал особое ударение на последнем слове. Это слово, которое русский человек наиболее часто рифмует со словом «Европа», означало на местном сленге крайнюю степень заброшенности индивидуального учебного процесса. Кстати, если говорить насчет рифмы, то она прекрасно характеризует нашу шкалу ценностей, крепко замешанную на славянофильстве…
Комната заполнилась выжидающим молчанием. Сашка индифферентно поглядывал в окно; Демьян уныло ковырялся в ухе мизинцем. По старому потертому ковру петлял сизо-голубой лентой призрак Рубикона, который можно было перейти, а можно и нет. Вперед или назад? Демьян выжидал; Сашка вальяжно купался в море собственных мыслей; Рубикон тёк.
     - Ну, так что ты решил?
     - …
     - Ладно тебе, хватит колбаситься. Глянь, какая погода. Все нормальное население планеты уже под властью хмеля и солода. А мы тут водевиль разводим.
     - При чем тут водевиль?
     - Вот и я к тому же – причем тут водевиль? Пошли канистру искать.
     - А английский? – уже с некоторым колебанием спросил Саша.
     - А английский вместе с немецким, пакистанским и ивритом пусть катятся ко всем чертям!
     Сашка медленно покачал головой.
     - Не, так нельзя. Иврит с пакистанским может пусть, и катятся, куда им угодно, а за английский меня отимеют во всех мыслимых позах.
     - У вас что, преподаватель извращенец?
     - Почти.
     -Ну ладно, - Демьян решительным жестом скрестил пальцы рук. – Предлагаю альтернативный вариант. Мы сейчас бежим за пивом, потом ты садишься делать английский, а к вечеру устроим шалман. Годится?
     С мечтательной улыбкой на губах, Саша стал задумчиво ходить по комнате. Предложение казалось заманчивым и очень четко решало извечную проблему рациональной организации труда и отдыха. Змей-искуситель в очередной раз нашел разумный предлог слопать яблоко с запретного дерева.
     - Ну, если так…
     - О, чудо! Павиан обрел разум и заговорил человеческим языком!
     - Лицо Демьяна озарилось выражением торжествующего счастья. Дело было сделано. Намечалась очередная пивная пирушка. А это было здорово. Демьян не то чтобы любил выпить, но уважал. И уважал очень крепко. И часто.
     Сашка это прекрасно знал, но не осуждал, так как сам питал необъяснимую слабость к напиткам, на практике доказывающими изъяны в философии Маркса и Энгельса. Ибо великие классики хоть и определили труд как решающий фактор, превративший обезьяну в человека, но о причине обратного процесса упомянуть не удосужились, чем и продемонстрировали неполноту своих теоретических построений.
     - Ну, что ж, - Саша мечтательно улыбнулся, - И в борьбе с зеленым змием победил зеленый змий. Пошли искать канистры…
     -… Achievement – достижение. Enormous – огромный…  Сашка старательно выводил в словарике переводы незнакомых слов, в душе проклиная строптивых англичан, упорно не желавших говорить на нормальном русском языке как все порядочные люди и изобретших свое собственное наречие. Разошедшееся не на шутку солнце мощно лупило в окно, будто стараясь втиснуться всем своим телом в тесное пространство маленькой комнатушки. Не известно, что такого привлекательного оно могло тут найти, ибо жилище это являло собой картину редкостного убожества.
     Выщербленные полы, некогда покрытые паркетом и крашеные полвека назад стены, изрешеченные многочисленными дырами от вбиваемых и выдираемых гвоздей. Складывалось впечатление, будто комнату посетил взвод пьяных немецких автоматчиков, в припадке дикой забавы опустошивших по стенам магазины своих «Шмайсеров». А затем они превратились в веселых чертей и устроили вакхическую пляску, козлиными копытцами выбивая из пола плитки деревянного паркета. В определенном смысле так оно, собственно говоря, и было.
    Обстановка комнаты состояла из нехитрого набора мебели. Кровать, драный письменный стол со стулом и мешок картошки. Да, в самом углу, возле входной двери, стоял старый ящик из-под бутылок, а по обе стороны от него, прямо на полу, были брошены два куска фанеры. Место это служило алтарем для пивных возлияний. Больше в комнате, помимо периодически появляющегося тут хозяина и его друзей, не было ничего.
    Возможно, что одаренный молодой человек в порыве гениального прозрения предвосхитил на несколько лет вперед модную ныне концепцию минимального набора мебели, присущую евроремонту.
    Как бы там ни было, но убожество комнаты являлось наименьшей проблемой, интересовавшей на тот момент Сашку, напряженно продирающегося через языковые дебри, порожденные туманным Альбионом. Уникальность его методики перевода состояла в том, что, зная язык на уровне «ни в зуб ногой», он не уделял особого внимания смысловой начинке текста, а попросту выписывал в левый столбик все незнакомые ему иностранные слова. Затем, оседлав словарь, он выписывал в правый столбик дословный перевод этих слов, чтобы при случае быть в состоянии продемонстрировать преподавателю отменное знание лексики. А что касается смысла, то он не так уж и важен. Ведь все мы знаем, что смысл – понятие зыбкое, неустойчивое и растяжимое, так что проблема эта скорее философская, нежели филологическая.
     Но даже и подобная деятельность требовала от Сашки большого напряжения воли. К тому же ситуацию усугублял Демьян, который метался по комнате с банкой пива в руке, время, от времени подбегая к столу и давая язвительные советы. Сам-то он достаточно неплохо знал этот язык.
    - Вот если бы ты мне помог, - кисло произнес Сашка, - то я бы  намного быстрей справился. Но я же знаю тебя, подонка, - ты не поможешь.
    - Не помогу. Не солидно это. И не педагогично.
    - Эгоист ты, Демьян. Циник и эгоист. Ладно, плесни мне хотя бы пивка.
    В тот же момент на столе появилась еще одна баночка. Залпом, осушив ее наполовину, Сашка слизнул пену с губ. В глазах его, где-то из глубины головы, заискрились отблески идеи:
   - Слушай, Дим, у меня тут один знакомый первокурсник неплохо английский знает. Может его подпрячь?
   - Сам-то ты кто, не первокурсник?!
   - Я дважды первокурсник Харьковского Авиационного Института, - гордо произнес Александр, - А это совсем другое дело!
    - Да, и близок к тому, чтобы стать трижды лауреатом этого почетного звания. Ибо пиво и баб любишь боле науки. А посему, пошли за твоим первокурсником. Пусть молодость дерзает, а старость отдыхает…

     …Ровный разборчивый почерк аккуратно заполнял строки чужого словарика. Худенький юноша полуазербайджанской наружности добросовестно выполнял возложенное на него почетное поручение.
     Вряд ли им двигал Тимуров инстинкт помощи старшим, равно как и желание опеки, хотя некоторая доля опеки не повредит первокурснику при преодолении определенных общажных трудностей. Молодой человек с юной наивностью просто помогал людям.
     А люди эти тем временем, расположившись на фанерках у стены, начали процесс потери своей людской сущности. Капля за каплей, глоток за глотком меняли они свой трезвый разум на пьяное безумство. И делали они это радостно, споро и по профессиональному четко.
    - А пиво все-таки разбавленное, - заявил Сашка, осушив третью по счету полулитровую баночку.
    - И с порошочком, - согласился Демьян. – Такова уж диалектика природы!
    - У тебя что, экзамен по философии на носу?
    - Не, это у меня от рождения. С детства мысли не в ту сторону повернуты. Уникальный случай психопатии.
    - Ну, это излечимо. Раствор спирта этилового по одной бутылке три раза в день перед едой. Через полгода будешь абсолютно здоров.
    - Да что ты! Я три пузыря в день не осилю – совесть не позволит. – Демьян с явным удовольствием долил себе пива.
    - Что ж, значит, придется мириться с неизбежным. Как с несчастной любовью.
    - Любовь несчастной не бывает. Это люди бывают дураками. А любовь – явление всецело положительное. По определению.
    - И каково же это определение? – Сашка решил поймать друга на слове.
    - Так тебе еще и определение нужно? – Демьян склонил набок голову, лукаво улыбаясь - Дай подумать.…Ну, слушай. Определяю: Любовь, это, Сашка, такая занимательная история, которую двое рассказывают друг другу, не решаясь сразу же перейти к делу. Иначе говоря, интеллектуально-вербальная рационализация естественного желания разрядить сексуальную напряженность.
     Сашка поморщился:
     - Слишком примитивно!
     - Не спорю, примитивно. Но зато не обязывает ни к каким излишним сантиментам.
     - Слушай, Демьян, а почему ты так боишься излишних сантиментов?
     - Я, вообще-то, в жизни боюсь всего лишь двух вещей – сухого закона и бытового сифилиса. А всего остального – в худшем случае опасаюсь.
     - Да. Насчет  сухого  закона ты бесспорно прав, - сосредоточенно  пытаясь скорчить серьезную мину, произнес Сашка. Баночки с пивом весело звякнули, стукаясь боками, и излили свое содержимое в две жаждущие глотки. Действие отдавало шутливой ритуальностью.
     - А насчет сантиментов и всяких прочих эмоциональных непотребств я тебе так скажу, - развивал Демьян затронутую тему. – Вещи эти целиком и полностью надуманные и к разумной природе никакого отношения не имеющие. Но самое смешное знаешь что?..
     - Ради этих, как ты говоришь, надуманных вещей, между прочим, совершались все более-менее великие дерзания человечества.
     - Я всегда был не большого мнения о человечестве…
     - Ну да, ну да, - молвил Сашка, иронически поджимая губы. – Как жестоко ошиблась судьба, забросив в наш пошлый мир такого уникального гения как ты!
     - Кстати, Саха, гляди, как парень усердно работает, - Демьян кивнул головой в сторону первокурсника, уходя от скользкого обсуждения собственной персоны. – Надо бы ему пивка налить.
     - Всенепременно! – отяжелевший Сашка с трудом поднялся на ноги. – Правда, баночки остались только литровые. Немного неудобно, ты уж не обессудь.
     Он налил пиво и поставил его перед первокурсником. Тот в ответ лишь  вежливо качнул головой, погруженный в работу. Сашка бросил удовлетворенный взгляд на постепенно наполнявшуюся словами тетрадку, затем налил себе и плюхнулся на место.
     - Хоть ты, Демьян, похабник…
     Демьян с улыбкой утвердительно наклонил голову.
     - …но я тебя понимаю. Я, знаешь ли, и сам был таким. Даже круче.
     - А потом к тебе пришло большое и пышное чувство, и ты вмиг изменился!
     - Помнишь Катю? – продолжал Саша, не обращая внимания на насмешку друга.
     - О которой из них?
     - Что значит – о которой? У меня была только одна Катя.
     - Что свидетельствует о чрезвычайной редкости данного имени среди наших девушек!
     - Все бы тебе шуточки шутить. Я же серьезно говорю.
     - Да уж, ты у нас парень архисерьезный. И в отношениях с дамами – образец для подражания миллионам подростков. Бывают, правда, срывы, но это не важно.
     - Ты о чем?
     Дошли до меня слухи, что один молодой человек, очень, кстати, похожий на Вас, на недавней вечеринке втайне ото всех цедил во рту зубную пасту. А затем, дабы придать кульминации вечера неповторимое очарованье, бросился оземь, изображая эпилептика с пеной у рта. Девки в шоке позапрыгивали на кровати, а он знай себе, трусится на полу. Артист великого искусства. Слышал такое?
     Сашка пренебрежительно махнул рукой:
     - Дамы те слишком напыщенные были, вот и захотелось их немного встряхнуть. Я же не знал, что они это настолько серьезно воспримут.
     - А перед Катериной своей ты тоже подобные спектакли разыгрывал?
     - Бывало… - Сашка замолк, окунувшись в собственные мысли и воспоминания. – Кэсрин…Рэй оф лайт ин даркнес кингдом…
     - THE ray! – поморщившись, поправил Демьян, уже не раз, слышавший этот «вольный» перевод фразы о луче света в темном царстве. – Так что у тебя случилось-то с Катей? Неожиданный провал в самый ответственный момент на почве излишних возлияний?
     - Узко ты мыслишь.
     - Мыслю-то я широко, да только все больше убеждаюсь, что мир слишком примитивен для подобного широкого осмысливания.
     - Ошибаешься. Мир сложен, очень сложен. А если дело касается женщины, то тут вообще разобраться невозможно. Сначала ты разыгрываешь перед ней непризнанного реформатора традиционных представлений, издеваешься, как только можешь, и чувствуешь себя при этом совершенно нормально. А она обижается, иногда плачет, но все равно жертвует своей гордостью и возвращается к тебе. Но вдруг все резко меняется, она складывает воедино осколки своего достоинства, выбрасывает из сердца все прошедшее словно надоевший хлам, и вот уже в глазах ее поселились холод и отчуждение.
     - Поначалу это тебя забавляет, потом слегка озадачивает, и в один прекрасный момент ты вдруг явственно начинаешь ощущать какой-то внутренний вакуум. Ты бросаешься в пьянство, но алкоголь уже не сильно веселит; ты пытаешься заполнить образовавшиеся пустоты другими, но случайные подруги входят в твою душу, словно в кафешку выпить чашечку кофе и уходят, а вакуум остается. И тут уж ты сам готов просить и даже унижаться. Но тщетно. Снежными королевами становятся единожды в жизни. Раз и навсегда…
Саша замолчал и многозначительно прикрыл глаза. Сидящий рядом Демьян неотрывно смотрел в окно, и по его лицу было трудно определить, то ли он переваривает услышанное, то ли прикидывает, будут ли они сегодня бежать за спиртом в соседнюю общагу. Сашка, зная беззаботную натуру друга, склонен был предполагать второе. Но тут Демьян оторвал взгляд от созерцанья редких июньских облачков и серьезно произнес:
     - Феномен вообще-то интересный. Нечто подобное я замечал и за собой. Каким-то непостижимым образом нас привлекает женская неприступность. Особенно, если к этому присовокупляется осознание недавнего обладания недоступным ныне.
     - Да, верно.  Хотя ты меня и не совсем правильно понял.
     - Все-то я понял. Память о прошлом можно уничтожить только двумя способами: обширной лоботомией или синдромом Корсакова.…А впрочем, все эти вещи уже давно известны. Мы их еще в школе проходили. Пушкин, «Евгений Онегин», помнишь? Аналогичная ситуация…Я Вам пишу, чего же боле? Что я могу еще сказать? Лишь только: «Эх, япона мать!»…Классика.
     В этот момент раздалось глухое «бум-ц». Друзья синхронно повернули головы в сторону стола. На нем лицом вниз лежал трудолюбивый первокурсник. В его правой руке была зажата ручка, в левой, - опустошенная банка.
     - Вот те раз! – изумленно вымолвил Демьян.
     - Первый раз вижу, чтобы людей так вырубало после литры пива, - поддержал Сашка, поднимаясь на ноги.
     - Вот воистину счастливый человек! – Демьяна в этот день явно клонило к философствованию. – Литрушку пива на грудь – и мордой об стол. И вот он уже в городе Галюниченске, ловит сачком мохнатых бабочек и целуется с феями.… А нам с тобой еще целый вечер давиться, вливая в себя продукты брожения…
     - Ладно, понесли дрова на склад. Видишь – на человека неожиданная сонливость напала, а ты издеваешься. Забыл, как сам разбил бутылку подсолнечного масла, а потом валялся в нем голый?
     - Бывало…
     Друзья осторожно подняли вялого, как мокрая тряпка, и мычащего первокурсника и, пошатываясь из стороны в сторону, потащили его домой. С трудом, вписавшись в проем дверей, они выперлись в коридор.
     - В какой блок нести? – спросил Демьян, свободной рукой пытаясь подкурить сигарету.
     - В шестнадцатый, в расширитель.
     Демьян ухмыльнулся. Шестнадцатый блок мало, чем отличался от десятков таких же тесных и загаженных общажных обиталищ. Но была у него и своя особенность. По общежитию ходили упорные слухи, что пара морских свинок, живущих в аквариуме в темной кладовке этого блока, время от времени занимаются друг с другом оральным сексом. Сам Демьян этого не видел, но свято верил в изобретательность маленьких зверушек.
     Коридор казался узким и чувствительно бил по плечам. Несмотря на совершенно не впечатляющую комплекцию первокурсника, донести его до дома было весьма нелегким делом. Но вот и заветная цель. Стук, открывание дверей, за дверью – удивленная физиономия на упитанной основе.
     - Ваше туловище? – лаконично осведомился Сашка.
     - Вон там положите, - так же односложно ответил хозяин комнаты.
     - Ит из…ту ду…факен щит…Амбец, - пробуровило туловище.
     Скинув невменяемую ношу на кровать, друзья переглянулись.
     - Спи спокойно, наш юный товарищ, - с торжественной скорбью вымолвил Сашка.
     Демьян с напускной печалью покачал головой:
     - Покойся с миром, безвременно ушедший. А нам пора в бой.
     - Баки заправлены, двигатели прогреты. От винта!..
     Весенняя ночь черным брюхом прилипла к оконному стеклу, пытаясь протиснуться сквозь распахнутую настежь балконную дверь, но тщетно. Маленькая семидесятипяти ваттная лампочка доблестно защищала вверенную ей территорию, заливая ее тускло-желтым светом, из-за которого все немногочисленные предметы в комнате стали напоминать жертвы гепатита. Но была в этой болезненной желтушечности своя прелесть, поскольку она незаметно сглаживала неопрятность и убожество припанкованной комнаты.
     Сашка хозяйским жестом разлил по банкам остатки пива из канистры. Чвякнув последним выплеском, канистра закончила свое участие в сегодняшней игре и была небрежно откинута в угол. Демьян озабоченно нахмурился:
     - Кайф на исходе. Это наводит на мысль о традиционной игре в догонялки. Чем догоняться будем?
     - Вопрос риторический? Или же случилось непоправимое, и спирт в соседней общаге уже не продают?
     - Значит, опять к Васе! – резюмировал Демьян.
     - Значит, опять…- задумчиво дублировал Сашка. – А вообще говоря, свиньи мы с тобой, Демьян. Заливаем в себя всякую гадость, - он качнул баночку с пивом, - дуреем, балдеем. А зачем?!
     Демьян пропустил мимо ушей мировоззренческую начинку Сашкиной тирады и гневно высказался по поводу «гадости»:
     - Ты, Саха, пиво не тронь! Пиво – это смысл, услада и тайная цель нашего существования! Ты можешь опошлять женщин, сколько угодно, можешь даже поливать грязью своих друзей, но пиво не тронь! В каждом человеке должно быть что-то святое!
     Сашка тянул губы в печальной улыбке и отрицательно покачивал головой:
     - Алкоголик ты, Демьян. Циник, эгоист и алкоголик!
     - Не спорю.… Но вся соль в том, что ведь и ты-то, Саня, в этом плане мало, чем отличаешься от меня. За это ты мне и симпатичен.
     - Пожалуй, так. С одной только существенной разницей: тебе это нравится, а меня тревожит.
     Сашка откинулся назад, прислонившись затылком к стенке, и устремил взгляд в никуда. Демьян достал из пачки помятую сигарету, чиркнул зажигалкой и, прикрыв глаза, стал медленно затягиваться.
     Они сидели и молча размышляли. Одухотворенный поэт и циничный философ. Оба безвестны и оба с претензиями на гениальность. Эмбрионы будущих знаменитостей и потенциальные жертвы алкогольного бесславия. Два создания, по ошибке одаренные интеллектом и изо всех сил пытающиеся эту ошибку исправить.
     - Иногда я думаю, - Сашка прервал затянувшуюся паузу, - что я вообще делаю на этой планетке? Здесь всё какое-то неправильное, и люди какие-то странные. Они ценят семью, я же ценю любовь; они ценят дом, я же ценю покой и комфорт; они ценят материальный достаток, а я ценю возможность делать то, что ты хочешь. Потому что в этом неправильном мире, к сожалению, семья не всегда означает любовь, в доме зачастую нет покоя и уюта, а наличие денег не дает свободы. И я не могу понять, кто из нас сумасшедший – я или они.
     - Можно и так, - Демьян понимающе улыбнулся. – Но это уже идеализм, граничащий с идиотизмом. Нужно смотреть на вещи более индифферентно. Знаешь, когда Господь спросил меня, перед тем, как создать: «Каким ты желал бы быть? Хочешь, я дам тебе недюжинного ума, или феноменальной силы, или же яркого таланта?»,  то я ответил: «Сделай, Боженька, так, чтобы мне все было до балды. Быть может тогда, я буду хоть чуточку счастливым…»
     - Так нельзя, Демьян. Нельзя плевать на всех и вся. Иначе это закончится тотальным одиночеством.
     - Возможно, что нельзя. Мне лень спорить. Но я знаю, что это самый безболезненный путь. И самый мудрый, потому что все наши проблемы надуманные. Ты вот, Сашка, чувствами терзаешься, какие-то стишки пишешь. А я тебе так скажу  - все это всего лишь окольные пути, по которым твой сексуальный инстинкт ищет выход. Дядька Фрейд называл эту штуку сублимацией. И это самый разумный взгляд на мир. А то, что мы пьем как мерины, так это от переизбытку здоровья. Но если не хочешь – не пей.
     - Что это за фраза такая ругательная: «не пей»?  -  Сашка изобразил искреннее возмущение.  -  Это пахнет оскорблением, я буду жаловаться!
     - Всецело согласен с Вами, сэр. Грех на душу взял, видно бес попутал. У тебя бутылка свободная есть?
     - Естест-но!
     - Ну, так побежали за спиртом пока общаги не позакрывали. А то опять придется с вахтершами спорить да матерными словами ругаться…
     Пьянство продолжалось. Карусель хмельной веселухи бешено вращалась; мироощущение начало дробиться на отдельные фрагменты, заполненные звоном чокающихся стаканов, копотью нескончаемых сигарет, мутными взглядами и бессмысленными разговорами. Сознание тускнело с рюмкой, постепенно погружаясь в беспамятство. И кончилось все как обычно: невменяемое состояние, блевание с балкона, перегнувшись через перила, вертолетные ощущения перед сном и темный провал. Вечер был прожит с пользой. На сцену жизни начал выходить новый день.
     Для некоторой категории людей утро наступает неожиданно. Мало того, что они его не ждут, но еще втайне надеются, что оно сегодня не наступит совсем, и ночь, полная прохлады и покоя, плавно перейдет в вечер. Самое невероятное состоит в том, что заблуждение их вполне искреннее.
     Каково же было негодование Демьяна, когда это самое утро, полное света, птичьего щебетания за окном и шарканья соседей по блоку, бесцеремонно ворвалось в его сладостную похмельную дрему.
     Голова тут же сорвалась с точки равновесия и начала терять точку опоры, наполняясь приступами тупой боли. Во рту поселился неприятный привкус, напоминающий атмосферу немытой бочки из-под квашеной капусты, простоявшей пару лет в затхлом подвале.
Имея богатый опыт таких потрясений, Демьян прекрасно понимал, что выжидать, пытаясь нащупать головой подушку, бесполезно и нужно предпринимать активные действия. Собрав всю волю в кулак (а это было нелегко!) он первым делом нежно обматерил соседей, потом не без удовольствия пописал, сунул голову под струю холодной воды, вдоволь напился, запивая полпачки аспирина, и удобно устроился в постели, предварительно завесив окно дырявым одеялом.
     К молодому организму постепенно возвращались нега и успокоение. Работа органов притормаживалась и переходила в режим ожидания полного выздоровления. С облегчением, которое испытывают люди после проделанной важной работы, стоившей им невероятных усилий, Демьян приготовился отойти в мир умиротворенного сна. Но тут все тело в ужасных конвульсиях заходило ходуном: кто-то настойчиво и энергично тряс его за плечи.
Демьян испуганно открыл глаза и заорал:
     - Что, пожар?!!
     Перед его лицом предстала физиономия Сашки, которая затмила собой дырявое одеяло и немногочисленные лучи света, пробивавшиеся сквозь него.
     - Вставай, быстрее вставай! – Сашка возбужденно жестикулировал и пинал коленом в бок, пытаясь стащить Демьяна с кровати.
     - У тя что, крыша поехала? – Демьян справедливо предположил, что у его друга началась белая горячка.
     - Нет, не поехала. Я встретил Катю, сегодня, случайно! Понимаешь?!
     - Подожди, где? Какую Катю? Что я должен понять?
     Демьян накрылся с головой покрывалом, отмахиваясь рукой от Сашки. Его душа жаждала покоя.
     Неожиданно напор стих, и Демьян начал ощущать благодатную тишину, но совесть не давала покоя, настойчиво стучась в двери сознания. Как же он отмахнулся от друга? Может, что-то случилось. Демьян приподнял край покрывала над головой. Сашка пересел на другую кровать и тоскливо смотрел в потолок.
    Демьян, поняв, что покоя больше не будет (жизнь еще не успела сделать из него полного мизантропа), приподнялся на локте и лениво спросил: «Ну, что там у тебя еще стряслось?». В нем еще теплилась надежда, что они перекинутся парой фраз, и Сашка от него отстанет. Но надежды были тщетны. Видно, что-то очень сильно озадачило Сашку. Он, сбиваясь, словно боясь, что Демьян потеряет интерес, начал быстро рассказывать:
    - Мы рано утром вместе с Адамановым поехали за переводом по английскому, в пед, к его знакомой. Знаешь, что вчера этот малолетний алкоголик напереводил? Выходим мы на Дзержинке. Я иду, глаза в кучу, думаю, как бы равновесие не потерять, гироскоп в башке после вчерашнего совсем не работает. Адаманов мне говорит: «Смотри, вон твоя подруга идет». Я ничего не пойму, спрашиваю: «Какая подруга?». А он мне отвечает: «Да которая в прошлом году к нам в общагу приезжала; она еще из твоего города, что ли?». Я резкость навожу, смотрю – навстречу нам толпа гребет, бои какие-то и она среди них.
    - Да кто «она»? – Демьян уже старался вникнуть в происходящее, уж очень был накручен его друг.
    - Катя, понимаешь, КАТЯ! Заметила, что я ее увидел и еле заметно мне головой кивнула. Я встал как вкопанный. Меня это все, как будто молнией по черепу, аж похмелье куда-то улетучилось. Пока я в ступоре стоял, они мимо прошли. Тут я опомнился и догоняю их. Я же целый год к ней домой звонил, да все на маму попадал. Та все время говорила, что Катя уехала и просила ее не искать. Говорю: «Катя, можно тебя на минуточку». Отходим в сторону, она голову опустила, и слеза по щеке катится. А я смотрю на нее и молчу как баран. Она говорит чуть слышно: «Извини, меня ждут, я пойду!». Я ее хватаю за руку: «Подожди! Ты знаешь, все теперь по-другому. Я долго думал, я понял, что люблю тебя. Не прячься от меня!». Я видел, что ей трудно разговаривать со мной. Ты знаешь? Она отвечала мне еле слышно: «Я долго пыталась забыть тебя, мне было очень тяжело. Теперь у меня другая жизнь, да и я теперь другая. А прошлого не вернуть, прощай!»
    - Ну и что? – Демьян попил воды из чайника.
    - Что? Она ушла! Понимаешь?! Ушла…, Я всегда ее считал своей вещью, своей игрушкой…. - Сашка почти кричал, - …захотел - поиграл, захотел – в шкаф засунул. Захотел – забыл, захотел – вспомнил. Ты понял?
    - Ну и что, нормальный процесс. – Демьян пытался успокоить друга.
    - Да то, что когда я понял, что люблю ее, она исчезла! Навсегда!
    - Нет, это ты не сам  понял, это она помогла тебе понять. Уж вольно или невольно, судить не буду.
    - Да что ты там возомнил, ты же конченый циник! – Сашка просто рыдал, размазывая слезы по грязному лицу.
    - Ладно, не грузись. Пойдем лучше за пивом сходим. – Демьян решил сменить тему разговора.
    Сашка утвердительно кивнул, нервно ломая спички. Демьян удивленно хмыкнул:
    - А как же твой английский?
    - Да в жопу английский!
    На столе тут же появилась вчерашняя канистра, всегда готовая услужливо предоставить свое нутро для прекрасной субстанции, приводящей в чувство сошедших с ума студентов.


СУБЛИМАЦИЯ

    …за горизонт; медленно и почти незаметно окружающий мир начал тускнеть, расплываться, разбавляя привычные краски серыми полутонами. Призрачная нереальность превращала действительность в подобие миража. Все это было очень похоже на погружение в дивные пространства полузабытых детских снов. Очень похоже, однако на деле это всего лишь банальнийшие вечерние сумерки спустились на Землю.
    Маленькие медлительные волны одна за другой распластывали себя по прибрежному песку, миролюбиво шипя. И с каждой новой волной мозг простреливал яркий разряд дежавю.     Иллюзорное состояние природы мягким ватным потоком проникало сквозь глаза и уши внутрь головы и оседало там липкой росой отрешенности. Ненавязчивая созерцательность и отчуждение от реальности. Практически паранойя.
    Важно ли это? Кто сказал, что все пробивающая мудрость Сократа была нужней, чем блаженная улыбка Фореста Гампа? И если нужней, то для кого?
    И где же вы теперь, безмерно мудрые? Ну, скажите нам, скажите, как же нужно жить. Что?…Нечем?! Так выходит, что живой глупец умнее мертвого мудреца? Фантастика! Открытие!..
    Он саркастически кривил губы и размеренно покачивался в такт волнам. Тик-так. Транс.
«Да и что б они могли посоветовать, эти плешивые самовлюбленные импотенты? Имманентным гештальтом перверзировать свое взбешенное либидо во благо высших эманаций? Или что-то вроде этого? Легко б им было советовать, аскетичным ублюдкам извращенной человечьей мысли. Куда им было до навязчивых состояний, когда, словно бродячему псу, хочется скулить и яйцами тереться о песок. Когда купленная оптом любовь на куртизанском рынке уже не утоляет жажды чувств, как и морская вода не может утолить жажды плоти. Так и плывешь в этом безмерном людском океане не в силах напиться. И стоишь одиноко, на трясущихся от усталости ногах на своем полуразвалившемся плоту, и ворочаешь во рту, распухшим от жажды языком, свинцовую пулю собственной глупости. А где-то там, в невидимом глазу пределе, вожделенный берег с чистым, сладким источником. Единственным, на всей Земле. Эх, добраться бы! Но в дырявых парусах – полный штиль…»
     Он вздрогнул. Создавалось впечатление, что Он действительно стоит на шатких полусгнивших досках, и вода окружала его уже со всех сторон, и в воздухе запахло чем-то соленым. А бревенчатый настил тем временем все расширялся и расширялся, и вот уже невдалеке в сумеречном свете стала виднеться струганная мачта, вершиной упершаяся в небеса, а за ней – силуэт квартердека.
     Неожиданно за спиной раздался истошный, отчаянный вопль. Усилием воли, преодолевая ступор ужаса, Он медленно обернулся. За Его спиной стоял на коленях огромный чернокожий мужчина, держа на руках трясущееся в предсмертной агонии хрупкое тельце белокурой красавицы. Мавр смотрел в небо безумным взглядом, лицо его было пунцово-черным, а глотка издавала нечеловеческие звуки.
     В это время мимо Него чинно прошествовала задумчивая фигура в роскошном дворянском облачении, надменностью и упитанностью напоминающая средневекового барона. Недобро улыбаясь, барон машинально поглаживал длинную седую бороду, в вечерних сумерках отливающую синевой. Пальцы его были заляпаны клейким бордовым сиропом, следы от которого оставались на бороде, склеивая отдельные волосинки в забавные алеющие сосульки.
     Повинуясь, недремлющему инстинкту самосохранения, молодой человек дернулся в сторону и прижался спиной к осклизлому борту. Его расширенные и пульсирующие зрачки истерично метались из стороны в сторону, осматривая обширную палубу, которая все больше и больше наполнялась людьми. Рядом со стонущим от безысходности мавром уже стоял молодой франт в изящном французском кафтане, с аккуратной бородкой клинышком и напомаженным лицом. Француз оживленно тараторил и, весело смеясь, похлопывал мавра по плечу. Тот послушно молчал, но от нестерпимой муки его белоснежные зрачки неистово вращались в глазницах, словно бильярдные шары в лузе.
    В другой стороне, неподалеку от мачты, мощный полуобнаженный силач с иудейскими чертами лица покорно стоял, преклонив колени, перед стройной женщиной, которая меланхолично срезала острым кинжалом его густые черные волосы. Когда она несколькими ловкими движениями обрезала длинные пряди, свисающие на лоб, стало видно, что глазницы силача зловеще пусты, что накладывало на его лицо печать отрешенности.
     А прямо за этой странной парой двое других, юных и обнаженных, целеустремленно и неутомимо занимались любовью, не обращая внимания на окружающих. Мимо, библейского вида дама чинно пронесла поднос с лежащей на нем отрубленной головой. В воздухе чувствовался какой-то неуловимый гул, и запах изнемогающей плоти.
     Молодой человек, трясясь от нервного напряжения, прижимался к холодному и сырому борту. Короткий взгляд назад, в бурлящую и ждущую пучину. Нет, еще рано. Он стиснул зубы и короткими выстрелами выбрасывал воздух из трепыхающихся легких.
     Тут из беснующейся толпы, каждый член которой занимался своим, одному ему понятным делом, непринужденной походкой вышел худощавый мужчина в тесно облегающем трико. Весь его вид, отрешенный и независимый, говорил о том, что происходящее вокруг его нимало не интересует, либо попросту является для него обыденным делом. В его лице, несмотря на желтизну глаз и комичную козлиную бородку, молодой человек обнаружил черты сходства со своим давним институтским другом.
     - Демьян? – прошептал Он с надеждой в голосе.
     - Ну, нет, - прозвучал в ответ красивый гипнотизирующий голос. – Не оскорбляйте меня сравнением с подобным ничтожеством. Таким как он, этим доморощенным Люциферчикам, еще очень долгий путь до нашего с Вами уровня.… Впрочем, присаживайтесь.
     Молодой человек как-то и не заметил, что рядом с ним стоят два комфортабельных шезлонга, а между ними – маленький столик с фруктами и аккуратным графинчиком. Чувствуя неимоверную слабость в ногах, он присел.
     - Кто Вы?
     - Кто я? – незнакомец широко улыбнулся. – У меня множество имен. Кто-то называет меня дядя Миша, кто-то – Толиком, для любителей карт я – Джокер, а один чудак, кстати, где он?.. А, вон, в конце палубы, все пытается соблазнить свою Беатрикс, так этот почему-то называл меня странным именем Мефисто. Клоун! – долгий гомеровский смех сотряс тишину вечера. Десятки голов повернулись в сторону его источника, но затем снова вернулись к своим занятиям.
     Он сощурился от неожиданной мысли и нерешительно спросил:
     - Так это и есть «Летучий Голландец»?
     - Что ты! Такой взрослый, а все еще веришь в сказки. «Летучего Голландца» не существует, это все выдумки нестойкого человеческого ума. А здесь у нас пристанище великих преступников любви. Равно, как и их жертв. Какие экземпляры попадаются! Казанова и Дон Жуан здесь просто-таки мальчики на побегушках. Образцы целомудрия по сравнению, например, вон с тем старцем, который.… Хотя, давайте лучше о Вас.
     - Я предпочел бы оставить свое при себе!
     - Ловка-ач! – странный  незнакомец широко и как-то зловеще улыбнулся.  – Не выйдет! Здесь я, и только я диктую правила игры. И мы еще долго, очень долго будем обсуждать Ваш случай. Пройдут годы и десятилетия, а мы с Вами все еще будем вместе. И это несмотря на то, что я все прекрасно знаю о Вашем деле, и даже (не поверите) сам принимал определенное участие в нем. И если бы не я…
    Самоуверенную речь незнакомца заглушил пронзительный паровозный гудок, похожий на визг раненого динозавра. Инстинктивным движением молодой человек резко повернул голову на звук и увидел проложенные поперек палубы рельсы, неизвестно кем, когда, и главное – зачем. Рядом с железнодорожными путями полулежала женщина в длиннополом платье конца девятнадцатого столетия. Сняв шляпку, она отрешенно склонила голову к рельсам. Откуда-то издалека, из непроглядных сгустившихся сумерек, слышался тяжелый стук паровозных колес.
Раздался еще один паровозный гудок. Молодой человек ощутил, как нервы его лопаются, словно перетянутые струны гитары. Слабо соображая, Он рывком вскочил и одним махом перелетел через борт корабля в бурлящую воду…
     Хлюп! И вот он в воде, отчаявшийся и готовый ко всему. Но в чем дело? Вода едва доходит до лодыжек. Что это, штучки в духе Иисуса? И горизонт почему-то зарос хмурым сосняком, чернеющим на фоне неба. И водная гладь уж не такая страшная, лишь слегка колышется, повинуясь дуновению нежного летнего ветерка.
     Меланхолично чавкая ногами в вязкой прибрежной жиже, Он выбрался на берег. Прохладная водица резво заструилась со штанин и  башмаков. Черные как венозная кровь потоки моментально впитывались в грязный песок.
     Такие робкие еще недавно сумерки уже сконденсировались в плотную, непроницаемую тьму ночи. За озером, немного на возвышении, дышал город, яростно плюясь в темноту огнями редких автомобилей. Город ждал Его, чтобы вновь проглотить, смешать с другими частями своего огромного организма, и медленно, упоенно переваривать, методично высасывая кисло-горькие психические субстраты, надеясь, в конечном счете, оставить одну лишь иссушенную оболочку. Город ждал Его, в сладостном предвкушении, дрожа многочисленными желтыми огоньками в окнах безликих квартир.
     Но Он не спешил. Метнув нахмуренный взгляд в сторону города, Он демонстративно развернулся и уселся прямо на отсыревший песок.
     «Чудный денек… Безудержная вакханалия чувств и эмоций…Потусторонние образы.… И все так четко наслоилось на реальность, что и не отдерешь – больно.… И зачем-то тоска, такая мутная и непроглядная, как воды этого зловонного озера.… А ведь и оно когда-то было по-настоящему чистым.…И этот город за спиной… Жадный и ненасытный как ржавчина.… И звезды эти… Бесчисленное скопище циклопов…Любопытные твари. Самих не видно, но глаза вон как блестят. Все видят. Да  вот только помочь ничем не могут. Бессильны как импотенты ночью. 
      … И воздух такой спертый, дышать невозможно…
     И миллиарды двуногих, топчущих планету грязными ногами своих ненасытных амбиций. Как изощренно они презирают тех, кто не способен влезть в их штаны, скроенные по общепринятым меркам. Но они могут не беспокоиться за меня. К утру, всемогущая неизбежность вновь наберет свою силу. Она заставит солнце в очередной раз выкатиться на небосвод, а меня пихнет в традиционный водоворот стандартных поступков и шаблонных улыбок. И не останется ничего кроме памяти, но это не важно. Никого не интересуют наши внутренние переживания, лишь бы мы вписывались в систему. Ибо мир должен быть стабилен, и Вселенная будет жить по закону неуклонной неизбежности во имя Бляхи Мухи и Ёханого Бабая. Это непреклонно…
     А этот зловещий шут на корабле был прав. Он действительно еще очень и очень долго будет терзать меня, отравляя изнутри. И заткнуть ему глотку можно будет, лишь перерезав собственную. Но на это у меня духу не хватит – проверено…»
    Он улыбался, но в этой улыбке, даже если кто-то и смог бы разглядеть ее в непроглядной тьме, не было и намека на веселость. А вокруг Него уже начали попискивать комары, и жабы в прибрежных камышах серьезно прочищали горло, готовясь к привычным для них серенадам. Земля остывала, успокаивалась и …


КУСОК ШЕСТОЙ
«ПАДАЛ СНЕГ»

     Клак! Щёлкнули буфера, состав остановился.
     « …поезд, Луганск – Москва, прибыл на третий путь, ко второй платформе » - прохрипел динамик за окном.
     Хлопнула дверь тамбура.
     Саша поднялся с полки, накинул на плечо сумку, сшитую из старого плаща, и пошёл к выходу из вагона, натыкаясь в полутьме на чемоданы и ноги, высунутые в проход.
     Улица обдала лицо холодом, мимо прошёл рабочий в оранжевой жилетке, крутя фонарём и ударяя молотком, на длинной ручке, по буксам. Стук – стук. Стук – стук.
    Три часа ночи, идёт снег, идёт пятые сутки, с небольшими перерывами, которые заполняют порывы пронзительного ветра заметающего дорогу в безумном соревновании с немногочисленными снегоуборочными машинами.
    Из–за снежной пелены вынырнул носильщик, таща за собой тележку, которая по способу движения больше напоминала сани.
    Очищая от снега бляху, с надписью: « Харьков пасс. », он услужливо спросил:
    - Не желаете ли доставить багаж.   
    - Нет, спасибо, у меня то и багажа нет.- Саша отрицательно махнул головой.
Носильщик тоскливо зевнул, видно сожалея о бесполезно оставленном, тёплом, прокуренном помещении, и исторгая винный перегар в морозный воздух, побрёл проч.
    Саша вздохнул, бросил взгляд на удаляющийся поезд, постепенно растворившийся во мраке ночи, и пошёл на стоянку такси.
    Сколько же лет он уже не был в этом городе, на этом вокзале, наверное, целую вечность, и вряд ли бы попал сюда, в место беззаботного веселья и первого вкушения взрослой жизни, если бы не подвернулся случай.
    Случай материализовался накануне вечером, у дверей Сашиной комнаты, общежития №3, Луганского машиностроительного института, в лице Андрея, хозяина бара «Риф» и закадычного приятеля. Саша спешил приступить к утомительной зубрёжке зачёта по «Теоретическим основам механики», но видно было не суждено.
    - Мне очень нужна твоя помощь. – Выпалил прямо с порога Андрей. – У меня большие неприятности.
    Саша понимающе кивнул.
    - Чем сможем, тем поможем. Чего там у тебя стряслось?
    Андрей был приличным человеком, и хорошим товарищем, он очень много сделал для Саши в своё время, помогал    решать академические проблемы (у него везде были связи), и всегда давал деньги в долг.
    - Слушай, надо сгонять в Харьков, вот билет, поезд через час.
    Андрей достал билет и большой жёлтый пакет, туго набитый, какими то бумагами.
    - Я не могу, у меня зачёт завтра, если не сдам, Бодик мне такую жизнь устроит, а на мне и так уже две хвостовки весят; ты же знаешь какой я отличник народного образования.   
    - Мне очень нужна твоя помощь, в этом конверте пятьдесят тысяч долларов, завтра их нужно передать Захару Петровичу, вот телефон. – Андрей протянул конверт с написанным телефоном. – Это важно сделать именно завтра, а то после завтра мне голову отстрелят. Я поехать не могу, мы, придурки, недавно покатушки устроили на ночь, и доигрались, Артём под поезд попал, насмерть, а ты знаешь, папа у него крутой, вчера из Франции прилетел, даже машину там бросил. За мной мусора следят, я прохожу по делу как подозреваемый. Завтра как назло последний срок оплаты по моей сделке. Помнишь, мы две недели назад фуры с апельсинами разгружали, а у этого Захара Петровича крыша бандитская, Сразу на счётчик поставят, а потом убьют нахрен, так что выручи, пожалуйста, мне больше некому довериться, да и Харьков знаешь, ты же там учился.
    Андрей умоляюще посмотрел в глаза Саши.
    Андрей – всегда уверенный в себе, никогда не сомневающийся, умеющий легко найти выход из любой ситуации, теперь казался Саше подавленным и жалким.
    - Ладно, я сделаю это.
    Саша кивнул головой.
    - Вот спасибо, огромное, а с Бодиком Я завтра вопрос решу не переживай. Вот тебе деньги на дорогу.
   Андрей протянул пятьдесят долларов.
   - Приедешь, получишь столько же. И ещё, хотя ни кто не знает о твоей поездке, вот возьми, на всякий случай.
   Андрей достал из-за пазухи чёрный револьвер.
   Саша недоумённо посмотрел на приятеля.
   - На хрена он мне нужен?
   - Да ты не пугайся, он газовый, мало ли кто в поезде пристанет, хотя заряжен дробовыми патронами, с десяти метров лицо в жопу превратит, ближе убить можно, так что это на крайняк. Отдашь его вместе с деньгами.
   Саша получил ещё кое,  какие инструкции и через час уже мчался на поезде в Харьков. Кроме револьвера, конверта, билета и денег, Андрей снабдил Сашу литровой бутылкой водки, которая мирно цокала о пистолет, всю дорогу до Харькова, перекатываясь по дну сумки.
   Огромный город спал, укрывшись белым одеялом, лишь кое, где горели редкие фонари.
   Саша пересёк привокзальную площадь, оставляя следы на свежем снегу, и приблизился к таксистам, скучающим в отсутствии клиентов.
   - Здравствуйте, до Авиационного института сколько?
   - Червонец.
    Таксист лениво зевнул.
    У Саши осталась лишь пятёрка, доллары он обменять не успел.
    Не хватает, чтобы попасть к бывшим сокурсникам, но на вокзале оставаться с таким грузом нельзя, значит нужно уехать, хоть куда денег хватит.
    Решение напрашивалось само – собой, и Саша даже обрадовался, что безвыходность ситуации толкнула его на этот шаг, сколько лет он не мог на него решиться.
    - До Павлова поля за пятёрку довезёте?
    - Садись.
    Таксист завёл машину.
    - Одиннадцатое общежитие Университета.
    Саша плюхнулся в кресло тёплого салона, приятно пахнущего бензином, дезодорантом и табаком. Значит судьба, успех или разочарование, эта удивительная кокетка, наконец, устаёт смотреть на суетящихся людишек, обделённых решительностью и сама толкает их на поступки, которые они сами не совершили бы никогда.
    Всю дорогу в поезде Саша мечтал, что, справившись с делами, он увидит Катю, издалека прячась в сквериках, возле её общежития, как он это делал когда-то, ему она была необходима, как сама жизнь. Он согласился на эту поездку, из-за возможности пройтись по улицам, по которым ходит Катя, вдохнуть воздух которым она дышит, дотронуться до турникета отполированного её ладонями. Все эти годы Саша думал о Кате, тысячи раз репетировал, как скажет ей, что хватит прятаться, он уже другой, он отбыл достаточный срок за преступления против любви, даже за убийство дают меньше. Иногда он даже решался позвонить ей домой, надеясь застать, но всегда говорил с мамой, которая неизменно повторяла, что Катя уехала, и просила её не искать.
    Саша всегда знал, где она, он строил планы, как придёт к ней продрогший, голодный и больной, она, конечно же, ему поможет, у них будет всё как прежде. Он никогда себе не позволит унижать и издеваться над ней, его милой Катей.
    Машина остановилась.
    - Приехали.
    Саша расплатился с таксистом, и вышел из автомобиля, попав в сугроб.
    - Ну что, отступать вроде некуда, ситуация конечно не та, что я себе представлял, но похожая, у меня безвыходное положение и мне угрожает опасность.
    Успокаивал он сам себя.
    - Значит, вперёд!
    Перед наглухо запертыми дверями общежития, Саша остановился и машинально посмотрел на часы. Стрелки находились в том положении, которое нормальный человек видит лишь изредка, когда нестерпимо яркий свет брызнет, из-за закрывающейся двери туалета, и на мгновение выхватит из тьмы, на стене кухни, беспристрастное рыло циферблата.
    Саша поставил сумку на снег и достал из кармана сигарету. Создавшаяся ситуация требовала хлебнуть дыма и призадуматься. Вообще говоря, такой казус был вполне прогнозируем – ведь общага не кабак (к большому сожалению её обитателей), и поэтому приём посетителей здесь строго ограничен временными рамками. Но подобные соображения не вселяли в Сашу особого утешения, ведь где – то там, в бетонно–кирпичной внутренности этого дома, была Катя. Она была так близко, что если бы не досадная непрозрачность материи, то он мог бы, без труда, увидеть её лицо и даже, возможно, заметить лёгкий трепет полуоткрытых во сне губ. И потом сделать несколько стремительных шагов вверх и молча сесть на  краешек её кровати, прислушиваясь к шороху безмятежного дыхания. И погрузиться в томную нирвану, мысленно пытаясь проникнуть в её сны, повторяя про себя: « Катя, я здесь, я рядом… ».
     И всё так просто и гармонично, Но кто–то придумал каменные стены и железные замки на дверях. Кто–то, кто явно был человеконенавистником и параноиком. И с тех пор всё, хорошее в мире, стало ненавидимым для глаз. Сокровища природы сокрылись за дубовыми крышками массивных сундуков, а сокровища чувств спрятались за ширму ничего не значащих улыбок и вежливых слов.
     Саша горько улыбнулся. Этот мир не любил сопливых сантиментов, требуя активности и результативности. И, дабы не захлебнуться в ощущении собственной никчёмности, нужно было действовать.
     Он взглянул на припорошенную свежим снегом ручку двери, на которой возможно были отпечатки её тёплых пальцев. Ломиться внутрь, не имея пропуска, в лучшем случае означало услышать от перепуганной вахтёрши несколько известных с детства фраз, а в худшем, было чревато знакомством с забавными резиновыми игрушками ребят из соседнего опорняка. При его нетрадиционном багаже ( Саша бросил взгляд на сумку ) это означало полный пи – э .. э, полную катастрофу.
      Оставался единственный выход, а точнее – вход. Швырнув, зашипевший от возмущения окурок в подтаявшую лужу, Саша поднял сумку и пошёл в обход общежития. По другую сторону здания, в густой без фонарной темноте, он остановился и, запрокинув голову, стал осматривать окна. Он не ошибся, многолетний опыт проживания в подобных заведениях – не подвёл. В этой общаге, как и везде, встречались нормальные раздолбаи, любившие иногда, потехи ради, зарядить пьяным кулаком в ненавистное своей хрупкой прозрачностью стекло. В результате этого на втором этаже лестничного пролёта зияла спасительная дыра, слегка прикрытая ветхой фанеркой.
     Саша решительно забросил сумку за спину и оглядел место предстоящего подъёма. Возле стены находилась полутора метровая куча мусора, покрытая снегом, а рядом с ней нависал выщербленный бетонный козырёк запасного выхода. Всё проще простого.
Вдохновлённый увиденным, Саша ринулся на штурм, но немного просчитался. Нога соскользнула на мокром склоне и упала на колено во что – то мягкое. Запахло не свежей рыбой и чем – то ещё, о чём думать не хотелось. Плюясь от отвращения, Саша медленно поднялся, и осторожно ступая, начал подниматься по скользкой корке. Под его ногами что – то хрустело и чавкало, но он смотрел вверх, на тускло освещенное окно с торчащими кое – где осколками разбитого стекла. Взобравшись на кучу, он ухватился руками за осыпающийся край козырька, отыскал ногой неизменную в таком месте трубу и залез наверх. Через пару мгновений он уже стоял на лестничной площадке, отряхивая мокрое осклизлое колено и безразлично разглядывая подранный о недобитое стекло рукав куртки.
     «Им было холодно, - с весёлой улыбкой подумал он, - и они воздвигли стены. Им стало страшно, и они замкнули двери. Но мы нашли другой вход и принесли им холод улиц».
     Преодолённое препятствие вселяло уверенность, что всё будет хорошо. Саша шёл по гулкому коридору, вглядываясь в цифры на дверях. Увидев знакомый номер, он остановился, машинально пригладил сырые волосы, и отчётливо постучал. Через некоторое время за дверью послышался скрип кровати, затем едва уловимый шёпот и шлёпанье тапочек. Пронзительно щёлкнул замок, и врата разверзлись.
     Саша улыбнулся, увидев заспанный и недоумённый взгляд Кати. Слипшаяся тушь на ресницах, остатки помады на помятых губах – чего ещё можно было ожидать?
     - Привет! – Саша бодро взмахнул рукой. – А вот и я!
     Катя слегка нахмурилась.
     - Зачем ты здесь?
     - Да так, шёл мимо и решил заглянуть. Вот только двери у вас почему – то по большей степени закрытые, пришлось воспользоваться окошком. Да вот беда, по дороге вляпался в помойную жижу, чувствуешь какой аромат? Ты только не подумай, что это я специально, так сказать для поддержания имиджа,… а разве ты не рада меня видеть?
     Катя рассеяно пожала плечами. Из–за её спины появилась атлетическая фигура немалого роста в баскетбольной майке и соответствующих спортивных трусах. Фигура недовольно осмотрела Сашку и повернулась к Кате:
     - Это кто такой?
     Саша решил представиться сам:
     - Друг детства. Разве ты ему не рассказывала? Да ты, Катя, оказывается скрытный человек!
     Баскетболист наморщил лоб, разогревая извилины уснувшего интеллекта. В это время открылась соседняя дверь и из неё вышли двое парней, столь же внушительной комплекции и молча встали в коридоре, подперев стены и скрестив руки на груди.
     «Ого!» – подумал Саша, – «Да их тут целая команда». Он устало поставил сумку и опустился на корточки. Можно было бы, конечно, устроить небольшое шоу в стиле американского вестерна. Пистолет переместился на самый верх сумки, и безобидный выстрел, в лампу над головой, мог бы запросто расслабить анальные мышцы этих самоуверенных орангутангов. Ну а что дальше? Перекошенные от испуга губы Кати, бестолковая суматоха открывающихся дверей, лихорадочное бегство в заснеженную тьму с колотящимся в глотке сердцем.… Разве для этого он пришёл сюда?
     Тем временем баскетболист вопросительно поглядел на Катю:
     - Это правда?
     Она легонько кивнула головой. Парень энергично сплюнул, коротко бросил: – «У вас есть одна минута», – и скрылся в глубине комнаты.
     Катя тихо проговорила:
     - Пошли на кухню…
     Обернув ручки сумки вокруг кисти, Саша поднялся, и поплёлся за ней. Вот так. Когда – то у них была целая жизнь, а теперь осталась всего лишь одна минута. Жёсткий регламент неумолимых обстоятельств.
     - Зачем ты приехал? – повторила она свой вопрос, остановившись посреди кухни и прикуривая сигарету.
     Саша не ответил. Он смотрел на неё, слегка прищурив глаза и покачивая головой.
     - А ты уже научилась курить?!
     - Я многому научилась за эти годы, – Катя задумчиво затянулась. – А вот ты как вижу, нет…
    - Что поделаешь, я всегда был никудышным учеником. И всё, на что я был способен, это делать глупые и ненужные поступки. Глупые поступки, поступки несуразного неудачника. Я – багровый прыщ на прекрасном лице этого мира. Не то что, твой новый бой-френд…
Катя бросила на Сашу пылающий взгляд и отвернулась.
    - Извини, – юноша смутился. – Я не столько тебе хотел сделать больно, сколько, наверное, себе. Я всегда был определённого рода подонком, но знаешь, я ведь тоже изменился за это время. И многое понял. Ты вряд ли поверишь, и будешь, наверное, права. Ведь это я приучил тебя видеть во мне источник непрекращающихся издевательств. И я не знаю, что мне делать. Недоумение, боль и досада на прошлое – это всё, что слагает моё теперешнее состояние.
    - Не надо, Саша… – Катя потушила едва истлевший до половины окурок. – Пусть всё идёт своим чередом. Извини, но мне пора…
    Она повернулась и направилась к выходу. Саша хотел, было схватить её за руку и остановить, но что ещё он мог ей сказать? Уловив мелькнувшую в последний раз, и скрывшуюся полу её халата, он подошёл к окну, распахнул его настежь и задумчиво уставился в матовое снежное небо. Голова разрывалась от нестерпимой пустоты, а кулаки крепко сжимались от тотальной беспомощности. Он понимал, что это была последняя серия затянувшейся мыльной оперы, и было бы глупо ожидать, что обнадёживающая надпись «Продолжение следует» ещё раз появиться на потемневшем экране. Он долго убивал свою любовь, но ещё была надежда оживить её бездыханное тело, поэтому он и пришёл сюда. Но реанимация оказалась безуспешной.
      Саша зашагал прочь, стараясь не о чём не думать. Он нашёл валявшуюся в коридоре пустую сигаретную пачку и вяло пинал её перед собой. У выхода на лестницу он приостановился; его внимание привлекла надпись на стене. Какой – то ошалелый интеллектуал накарябал фломастером неровные строчки:
     “Ловите мой взгляд.   
Может быть, когда – нибудь
Вы увидите в нём клочок мысли.
Пусть это будет вам знаком,
Что я устал быть безумным “
    Саша сочувственно вздохнул. “Я тоже устал, друг. Невыносимо устал. Но мне просветление не грозит. Моя болезнь слишком затянулась и перешла в необратимую фазу. Безумие любви неизлечимо”.
    Он медленно протопал мимо вахты, не обращая внимания на оклики проснувшейся вахтёрши, открыл засов на двери и побрёл в беззвучную ночную темноту. 
    Снег все падал и падал, налипая на провода и скелеты деревьев, без устали, без перерыва. Саша брел по городу, почти не узнавая улицы и проспекты, интуитивно, на север. Ему было безразлично, когда он попадет в теплую комнату своего друга Демьяна, который, наверное, ему обрадуется, накроет стол, и начнут они вспоминать свои былые приключения, попивая водочку.
    Мимо промчалась скорая помощь с воющей сиреной, и снова город погрузился в тишину…
Что же все-таки произошло? Может, он стал другим: романтическим идиотом? Или она, милая Катя, изменилась до неузнаваемости, погрязла в человеческой возне, борясь за статус? Нет, не может быть, она не могла стать такой,  как он. Не могла, это привилегия практичных подонков.
    Он часто и с наслаждением рассуждал при ней об эфемерности любви, которую придумали романтики, и о реальной потребности любого животного в трахе. Но звери это делают из-за инстинкта продолжения рода, а животное «человек» – для получения  удовольствий. Потом он с интересом следил за ее реакцией, возомнив себя юным Фрейдом.
    А Катя все это переживала, может, надеялась. Что она думала, когда Саша с интересом рассказывал о своих сексуальных победах, расписывая в красках детали. За редкими исключениями все это было ложью, она конечно, этого не знала. Но ему все было мало, он хотел еще большего, входя в раж.
    Что же он наделал? Зачем? Во  имя чего все эти годы методично издевался над ее чувствами? Чего он в итоге добился? Воспитатель хренов!
    Конечно, он хотел иметь карманную любовь, которая не доставала его чувствами и не покушалась на его дремлющую совесть. Никаких соплей. Пришел, спустил штаны, трахнул, оделся и ушел. Красота! А на то, что происходит у нее внутри наплевать.
    Нет! Саша оправдывался перед собой. Это все было понарошку, не правда. Он инстинктивно прятался за холодной практичностью отношений, чтобы не показать ей, как он слаб, что у него тоже есть душа. И поэтому, чем больше он восхищался Катей, тем больше ее унижал.
     Давно, когда Катина мама узнала, что ее девочка больше не девочка, произошел огромный скандал. Катя, пытаясь защитить свою любовь, нагрубила матери, в итоге чего Сашкиному взору явилось ее синее ухо. Узнав, в чем дело, Саша долго издевательски смеялся, скрывая желание обнять, приласкать и успокоить.
     Еще ему хотелось быть модным, как циничные герои молодежных фильмов, выходящих тогда на экраны. Он подражал «курьеру», общающемуся с профессорской дочкой.
     Значит, все это была игра. Глупая, жестокая, безумная игра.
     «Ну что же, вот ты и доигрался! Получил сполна то, чего добивался всю свою сознательную жизнь. Растоптал, превратил в пыль и развеял по ветру все, что тебе дала Катя, милая девочка из прошлой жизни…»
     Саша расстегнул сумку, нащупал холодную рукоятку и достал пистолет. Его вороненый ствол тускло блестел под светом неоновой вывески «Пивной ресторан Янтарный». Саша вытряхнул все патроны из барабана, потрусил их в руке и, выбрав один, высыпал остальные в карман. Губы шептали: «Сейчас, сейчас все кончится. Вот только сыграю в свою последнюю игру».
     Коченеющими пальцами он вставил патрон, крутанул барабан и поднес пистолет к голове. Ствол обжег холодом висок, шапка упала в снег.
     Внезапный порыв ветра отрезвил Сашу, охладив непокрытую голову. «Что же я делаю? Это уж слишком!». Он опустил пистолет. К чему крайности? Вряд ли ему это поможет, а Катя точно не станет  счастливей, узнав, что он покончил с собой в эту ночь. Катя должна быть счастлива, она это заслужила. Сейчас это Саша понял твердо.
     Он не будет мешать ее счастью, постарается изо всех сил держать себя от нее подальше. Наверное, ей это поможет. А русская рулетка – это пижонство.
     Саша усмехнулся, закинул сумку на плечо и быстрым шагом зашагал к ХАИ. На улицах появлялись первые прохожие, для харьковчан начинался новый день. Идти было далеко, поэтому стоило поторопиться, чтобы застать Демьяна в общежитии, пока тот не ушел в институт. «Сессия все же…»

      … Привычный пинок распахнул дверь блока. Напевая от избытка хороших чувств известную мелодию Биттлз, Демьян сбежал вниз по лестнице и отточенным годами движением сунул ключ в замок родной комнаты. Настроение было превосходное, трудноспихивающийся курсовой проект был наконец-то сдан, и впереди на горизонте все было безоблачно и беспробудно. Весь мир, казалось, улыбается ему. Весь.… Кроме его собственной двери, которая упорно не хотела открываться.
      В веселом задоре Демьян пихнул упрямую дверь плечом и чуть не влетел в комнату. Аналитический аппарат, находящийся в верхнем шарообразном отростке тела, работал сегодня превосходно и тут же выдал объяснение: кто-то воспользовался заныканным в кладовке ключом, покуда он носился по институту словно обнюхавшийся «Дихлофоса» таракан. Такое случалось – о ключе знали многие.
      Комната была заполнена густым дымным запахом, который интеллигентный человек охарактеризовал бы как вонь, а студент – как штынь. Именно так называли этот всепроникающий перегар, растворенный в клубах сигаретного дыма.
      Демьян нахмурился. Квасить без его ведома в его собственной комнате было равносильно совершению обрядов в отсутствие верховного жреца. Гневными шагами, с рвущимися из глотки соображениями по поводу происходящего, он ворвался в комнату, но вынужден был остановиться и сменить негодование на недоумение.
      На его кровати, свернувшись калачиком, в позе эмбриона, лежал парень в толстом зимнем свитере и потертых штанах. Из-под его щеки виднелся толстый желтый конверт. По густой русой шевелюре, дырявым носкам и безмятежному посапыванию Демьян тут же узнал в лежащем юноше своего давнего друга, собутыльника и коллегу-панка, по совместным музыкальным искусам. Это был Сашка в своем привычном антураже.
       Возле кровати, на тумбочке, находилась пепельница из консервной банки, забитая окурками и плевками. Рядом с ней стояла до обидного пустая бутылка из-под водки, прижимая измятый клочок бумаги в клетку. Демьян, посмеиваясь, вытащил его и развернул. На листе корявым от природы и выпитого спиртного Сашкиным почерком было нацарапано:
«Привет, Демьян! Рад тебя видеть. Разбуди меня, пожалуйста, к обеду – у меня еще много очень важных дел. А потом забухаем. Саня».


 СУБЛИМАЦИЯ

      …духоту вечера сменила ночная прохлада. Последний выдох пивной бутылки был особенно противен, лишенный колючих пузырьков и наполненный затхлостью сплесневевших стен заброшенного колодца.
      Пустой сосуд звякнул и затих в темноте, став частью мироздания помойки; через миг его обживут новые квартиранты, обалдевая от духа хмеля и солода, ошалело, упиваясь неожиданной Нирваной.
      «А ведь солнцу удалось сбежать!» - осенила мысль ноющие мозги. – «Кокон не смог его удержать, оно вырвалось, значит и мне удастся, я прорвусь, я смогу, нужно только больше хотеть.  Я буду, пьяный от простора, приду к Ней, к Ней, свободной, она примет меня, голодного, оборванного, покрытого струпьями разочарований и ранами условных рефлексов, отягощенного синдромом собаки Павлова, меня, дрессированного и бесхозного, смятенного в своем ничтожестве и величии. Она простит, обогреет, накормит и успокоит. Будет лечить, прикладывая компрессы из утренней росы и отвара молодых побегов вишни, мазями, сотворенными детскими снами и подорожником, сорванным у дороги грез и мечты. Отпоит вином из одуванчиков, приготовленным самой госпожой Весной, заботливой хозяйкой умиротворения и покоя.
      А потом мы будем мчаться на лиловом кабриолете, пересекая страны и континенты, созерцая звезды в мирах бесконечных вселенных. Сво-о-о-бода! И любовь! Любовь и свобода!»
Он ликовал. Придет еще одно тысячелетие. Время закончит бег через века, когда они промчатся все мироздания и изрядно устанут. Он в благодарность с беспредельной преданностью будет лежать у ее ног, подле камина, отгоняя назойливых хомячков, голубей и скворцов, тревожащих покой ее сладостных дрем.
А пламя очага, трепетно отражаясь от янтарных ягод винограда, будет ласково убаюкивать своим потрескиванием и ароматом, созданным с помощью тлеющих веточек можжевельника…
      С озера задул ветерок. Он не вернется сегодня в свою ячейку, часть многочисленных сот, и пусть диван сильно удивится, не обнаружив в своих объятьях тело. Утром «Кокон» будет взбешен, когда почувствует, что другой конец поводка пуст, а часть вверенных колесиков не будет знать, в какую сторону вращаться, ведь они не могут без посредника, без Серафима, излагающего Волю хозяина положения вещей.
      Прецедент!  Катастрофа!..
      С ивы, растущей у берега, сорвались капли и разбудили круги на поверхности луны, отраженной в воде. Он положил под голову книгу в потертом кожаном переплете и устроился поудобней на влажном песке, застыв в позе эмбриона. Отдаленная часть сознания прекрасно понимала, что никогда его мечта не сбудется, этот круг не разорвать, для этого нужна смелость и душевная сила, которую он променял на домашние тапочки и гастрономическую стабильность.
      Сублимации таяли, мир вокруг менялся. «Надо бы завтра утром быстренько забежать домой, побриться, помыться, в общем, привести себя в порядок, и к семи тридцати  успеть на работу, а то начальство опять будет дрючить»,  -  это была последняя его мысль перед тем, как уставшее тело забылось в глубоком сне без сновидений.
      Проехал первый троллейбус. Реверсированный мир медленно отдавался будничной суете понедельника.


 КУСОК ПОСЛЕДНИЙ
 «ПОИСК ФОРМЫ»

      Утро. Воскресенье… Солнце с энергичной настойчивостью забралось в душные спальни, пытаясь выжечь абстинирующих граждан, пренебрегших обыкновенными правилами пьянства в летний период и утративших чувство меры.
      Александр ворочался на диване, путаясь в мятых простынях, пропитанных потом, слюнями, покрытых пятнами спермы и вагинальных выделений. Он безрезультатно искал положение, в котором его тело во главе с головой приняло хоть относительное состояние покоя. Черепная коробка упорно не желала помещаться на многочисленных подушках, желудок ритмично бился в конвульсиях, вздрагивая в унисон с сокращениями сердца, которое в свою очередь твердо решило покинуть свое привычное место, проломив ребра. Ко всем этим симптомам добавлялись настойчивые приступы совести (или того, что было вместо нее) и страха подхватить венерическую инфекцию. В мозгу носились обрывки воспоминаний, сильно прореженные синдромом Корсакова, в подтверждение которых из ванной доносился смех, и голоса двух дам, видно принимавших ванну после трудовой смены. Они живо обсуждали мало впечатляющий размер гениталий клиента.
     Телефонный звонок резанул по ушам, механический голос сообщил о невозможности определения номера.
     Александр с трудом открыл глаза, пытаясь занять вертикальное положение. Телефон спрятался в ворохе шоколадных оберток, мятых сигаретных пачек, использованных презервативов (или не до конца использованных по причине крайней невменяемости пользователя) и окурков, которые были разбросаны по всему журнальному столу, выгодно гармонируя с пустыми бутылками, всевозможными объедками и разбитыми рюмками.
     К гландам подступили рвотные массы.
     - Алл-ло.
     Выдох. Язык распух, занимая все пространство иссушенного рта, и слабо слушался хозяина.
     - Привет! – немного растягивая слово, ответила трубка.
Катя! Он так долго ждал этого звонка, просиживая вечерами возле телефона. А теперь он в таком состоянии, и она, милая Катюша, ему звонит…
     Они встретились два года назад. Тогда она разрешила ему немного приблизиться к себе. Пара коротких встреч и Москва. Мастурбация. Значит так надо.
     Осень-зима, зима-весна, весна-лето, еще короткая встреча. Он умолял ее вернуть все назад, ведь когда-то она любила его. Катя спокойно отвечала: «Мы были детьми, нам было хорошо, и этого не вернуть. Да и зачем возвращать?». Он не понимал и опять просил и умолял, затем злился. Потом они пили вермут и курили, ближе к полуночи он провожал ее к родителям. Мастурбация.
     И опять лето-осень, осень-зима, зима-весна, весна-лето. Значит так надо.
Она сделала головокружительную карьеру, и один Бог знает, чего ей это стоило. Ему казалось, он видел, как ее трахает офисное начальство прямо на столе, среди органайзеров и телефонов, и просто друзья, повинуясь основному инстинкту – это для души. Но злобы не было, он давно растоптал свое самолюбие, больной любовью, которую он так поздно обнаружил, пустившую метастазы, словно раковая опухоль.
     Мастурбация. Значит так надо.
     Она сама ему звонила, а его просила этого не делать, чтобы не потревожить душевное равновесие очередного бой-френда, мистера успеха, насквозь пропахшего кожаным салоном дорогого авто.
      Короткая встреча. Мольбы. Но тщетно. Мастурбация.
      И снова – осень-зима, зима-весна, весна-лето…Круг!
      - Здравствуй, Катюша, я так ждал.
      Пауза.
      - Как дела у тебя? – дежурная фраза, переставлены слова.
      - Прекрасно, а  у тебя? – еще дежурная фраза.
      - Вчера были в клубе, ходили на «Океан Эльзы». Сейчас в Москве они популярны,  - констатация события.
      - А я тоже вчера напился, - глупое поддержание разговора.
      - Что делаешь?
      - Башка трещит, сейчас, наверное, пойду куплю пива. Много пива, «Оболони», и килограмм креветок. А ты что будешь делать?
      - Еще не знаю.
      - Пойдем вместе!? Ты там, а я здесь. Ты, какое пиво будешь?
      - «Балтику», тройку, - смеется.
      - А как ты там вообще?
      - Все так же. Контракты, поставки, таможня, бельгийцы.… Продохнуть некогда, днем и ночью кручусь.
      - Ну, ладно, Катюша, не траться. Ты молодец, что позвонила, мне это очень нужно. Я тебя целую.
      - Пока.
      Гудки.
      Никаких чувств, прекрасный образец дружеской беседы без соплей и вздохов. Прекрасно! Поговорили о погоде, о ценах на кофе, йогурты и бензин.
      Александра била мелкая дрожь, даже похмелье отошло и спряталось в недрах ступней. Он так долго ждал этого звонка и так быстро его окончил. Сам. Эта будничность общения сбивала его с толка. Так было при каждом разговоре.
      А еще он регулярно мстил. Мстил себе, используя секс как орудие. Мстил не осознавая, что секс – это великое наслаждение, дополнение любви. И мстил жестоко и безудержно, как сумасшедший мазохист, чтобы было побольнее, усугубляя процедуру оплачиванием процесса. И безразлично, была ли это фешенебельная или дешевая проститутка.
А потом трясся в лихорадке, усиливая эффект образами: «Я купил любовь как шлюху, затем использовал ее как тюбик «Kiwi», выдавив на грязные сапоги».
      Позже безумство проходило, разум трезвел, и Александр осознавал, что все это – суррогат, настоящую любовь можно растоптать только один раз, но она никуда не денется, просто искалечится и превратится из награды в шипованый ошейник, а с ним бороться бесполезно, его не достать. Другой любви не будет, она одна – как сердце и печень, а все остальное – иллюзии, обман. Мочись на них, сколько влезет, и значит, месть бессмысленна. Ему любовь не достать, а остальное – пустота, ее не смоешь в унитаз.

       Александр откинулся на спину, пытаясь утихомирить подкатывающуюся тошноту и разыгравшиеся не на шутку эмоции. Первое ему удалось без особого труда (спасибо многолетней привычке), а вот со вторым дело обстояло несколько посложнее. Едкие, словно концентрированная серная кислота, мысли жгли побитые алкоголем лобные доли, вытравливая из них остатки вчерашней беззаботности. Мир казался слишком никчемным, чтобы стоило о чем-то жалеть, и между тем грудь распирало от какого-то безотчетного чувства гнетущей жалости. Жалости, склеившей воедино приступы вздувшейся ностальгии и наплывы общеизвестной скорби по безвозвратно сгинувшим мгновениям.
      Щурясь от невыносимо яркого света, Александр рывком сел на кровати и тут же обхватил руками готовую рассыпаться голову. Красота!
      В комнату ворвалась белокурая барби, экипированная в традиционную микроюбочку, футболочку а-ля Малибу с глубоким декольте и прочие аксессуары профессиональной любовницы. Улыбаясь опухшим от ночных трудов ротиком (политэконом в данном случае отнес бы его к средствам труда), она жеманно помахала ручкой, проворковала что-то вроде «Ciao, bambino!» с непередаваемым слобожанским акцентом и соблазнительно подмигнула. Из-за ее спины появилась вторая барби, бросила короткое и безразличное «Не скучай», и обе жрицы любви тут же скрылись. Раскатисто хлопнула входная дверь.
       «Все! И эти ушли…» – Александр обречено покачал головой. – «Ушли как всегда, без тени сожаления и лишних эмоций, с чувством добротно выполненной работы. Странно…Ночью они готовы исполнить любой твой извращенный каприз, а утром ты понимаешь, что им бесконечно наплевать на тебя. Ведь вечером ждут новые клиенты…»
       Он собрался с силами, осторожно поднялся и, пошатываясь, пингвиньим шагом поплелся в ванную. Узоры обоев на стенах расплывались грязными пятнами, пол прогибался под ногами как мягкий сливовый пирог, и, в довершение всего этого, белоснежный еще вчера унитаз стал отливать каким-то голубоватым люминесцентным светом. Последствия крепкой попойки принимают иногда весьма причудливые формы, приближаясь к феноменам наркотического одурения. Александр это прекрасно знал и поэтому не удивлялся. Он также знал, что вода в кране сегодня несносна на вкус, поэтому открыл холодильник и достал оттуда заранее припасенную бутылку колы. Запрокинув голову он пиявкой присосался к прохладному пластмассовому горлышку и начал энергично вливать в себя фиолетовое пузырчатое детище заокеанского гения.
       Заполнив желудок до отказа, и почувствовав, как углекислота начинает выпирать наружу, Александр оторвался от бутылки и зажмурил глаза. Протяжный львиный рык вырвался из глотки. Разбуженные свежим притоком жидкости, вчерашние алкогольные пары быстро активизировались, в голове зашумело, и стало немного легче. Надолго ли?
      В полусомнамбулическом состоянии Александр вернулся в комнату, запихнул свое тело в узкие джинсы и помятую рубаху он принялся шарить в ящике комода. Около минуты он бесцельно перекладывал с места на место многочисленные безделушки, засорившие внутренность ящика: фирменные лейбочки, огрызки карандашей, пистолетный патрон (Гм?!), упаковки жевательной и контрацептической резинки, какие-то фотографии.…Наконец он вспомнил, что нужно искать и движения его приобрели некоторую осмысленность. Однако это ничуть не приблизило его к цели – денег не было. Полный голяк.
      Тут взгляд его упал на лежащую в углу ящика книгу – добротно сделанную, но изрядно потрепанную. На мгновение лицо Александра выразило недоумение, которое стерлось при воспоминании о странной вчерашней встрече у сигаретного ларька.
      Это было еще до гулянки. Александр решил воспользоваться неограниченной широтой ассортимента, предоставляемого современными ларьками и одним махом закупить все мелочи, необходимые для предстоящего вечера. Когда он расплатился и начал рассовывать по карманам все приобретенное, к нему робко подошел потрепанный мужичок преклонного возраста, которого в равной степени можно было принять за бомжа, перезрелого панка или гения-бессребренника. Он нервно подергивал куцую бороденку и полу бессвязно бормотал: «Достоевский.…Тринадцатый год…Санкт-Петербург…»
      Александр ухмыльнулся: Очень приятно! А я – Наполеон. Двенадцатый год. Готовлюсь к Бородино.
      Оборванец ничуть не смутился и продолжал тем же тихим убитым голосом:
      - Я не о том.… У меня книга… Я библиофил,… Правда, бывший…
      - Хорошо, хоть не педофил. А что за книга?
      - В ответ мужичок вытащил из-за пазухи нечто темно-синее и протянул Александру. Тот повертел раритет в руках и взглянул на полу стертое название. «Преступление и наказание». Александр, как и всякий, истинно продвинутый молодой человек, считал себя поклонником творчества Достоевского, который почитался в народе писателем элитарным и завернутым. Хотя на деле Достоевский был ему столь же близок, как Мао Цзэдун или Тур Хейердал.
      Поразмышляв мгновение, Александр равнодушно произнес:
      - Сколько?
      - Четвертак! – предложил мужичок заранее обдуманную цену.
      - Червонец наличкой и мои заверения в дальнейшем сотрудничестве!
      Библиофил скорчил, кислую физу, начал бормотать что-то об исключительной ценности, но молодой человек уверенным движением сунул ему в руку десяти гривенную бумажку и, развернувшись, зашагал прочь. Он тут же забыл о своем неожиданном приобретении, и наутро, обуреваемый похмельной истомой, даже не мог вспомнить, как он закинул ее в дальний угол комода. Но это было уже не принципиально.
       Озабоченный внезапным финансовым вакуумом, Александр прикидывал, сколько бутылок столь необходимого ему ныне пива можно было бы купить за этот выкинутый вчера практически на ветер червонец. С трудом отыскивал он в перепутавшихся нейронных путях своей памяти остатки таблицы умножения, проклиная сломавшийся на днях электронный калькулятор. Но тут ему в голову явилась рациональная идея: «Букинистический магазин! Если это действительно раритет, то вырученных денег хватит и на «Оболонь», и на креветки, и на вытрезвитель, если что».
       Александр сунул книгу под мышку и двинулся к выходу. По пути он мельком увидел в зеркале свое мутное отражение. Кошмар! Что время делает с людьми! И так быстро – ведь менее суток назад он стоял перед этим самым зеркалом и любовался своей молодостью, красотой и элегантной одеждой. Тело было наполнено возбуждающей энергией и легкостью, а карманы – хрустящими банкнотами. И вот теперь – эта опухшая небритая харя, увенчанная безумными глазами, перекошенное пузо в проеме распахнутой рубахи, потертые джинсы и не менее потертое достоинство. О, Время, как же ты жестоко!
      Не желая больше разглядывать эту жертву неравного боя с алкогольными привычками, Александр натянул старые кроссовки, отбуцнув в сторону припавшие пылью вчерашние туфли, и выскочил за дверь.
      Природа на улице развернулась перед ним во всей своей пыльной духоте. Погода наименее всего благоприятствовала похмельному синдрому. Солнце нещадно молотило по башке своими острыми и почти осязаемыми лучами; горячий воздух сушил и без того иссушенную носоглотку. Все это создавало непередаваемое ощущение окорочка в микроволновой печи. Но окорочку было гораздо легче, ведь он был без головы.
      Однако неблагоприятная атмосфера внешнего мира не подлежала сомнению, а тем более изменению, и Александр, орошаясь обильным потом, побрел в сторону букинистического магазина.
      «Ничё!» – успокаивал он себя, - «Бывало и хуже. Главное – это найти себе цель. Наличие цели освобождает от ненужных размышлений и самоистязаний. Моя цель на сегодня – пиво и креветки, чтобы не подохнуть от этой жары. И все! Остальное меня мало волнует.…А Катя…Катя в Москве. И у нее тоже своя цель. И ее тоже мало интересует все остальное, в том числе и я…,» – у Александра перехватило дыхание. – «Но разве это правильно?! Неужели все прошлое не стоит в настоящем и гроша? Ненужное дерьмо, засорившее башку, и не годящееся даже в качестве удобрения. Но зачем тогда вообще жить? Только для того, чтобы подобно Демьяну цинично смотреть на мир как на копошащегося червяка – с равнодушием или болезненным любопытством? И редуцировать чувство любви до размеров собственного члена? Но я же, в отличие от него, знаю, что это не так. И если ему все простится по незнанию да наивности, то мне-то ведь не простится! Никогда не простится.… А в принципе, хватит об этом. Пиво и креветки, креветки  и пиво. И ничего больше».
     Однако у букинистического магазина Александру пришлось испытать новый прилив разочарования в жизни. Надпись на двери ясно свидетельствовала, что достойные всяческого уважения любители книги почитают воскресенье своим законным выходным, и работу в этот день игнорируют однозначно. А увесистый замок на двери подтверждал, что они соблюдают это правило не менее ревностно, чем евреи свои субботы.
     Пожираемый фрустрацией Александр тупо рассматривал неприступную дверь. «Все один к одному. Подлость Судьбы не имеет предела. Уж если захочет сломить тебя, то будет бить до тех пор, пока ты не упадешь перед ней на колени. Что ж, радуйся, бессердечная. Я уже на коленях!»
      Он уже готов был и вправду бухнуться на колени, но тут рядом с ним прозвучал веселый  девичий голос:
      - Санька, привет!
      К нему, улыбаясь, подходила молодая дама в солнцезащитных очках. Ее роскошные округлости были явно не удовлетворены чересчур стесненным одеянием и откровенно просились наружу. Это возбуждало аппетит проходящих мимо самцов, которые не могли отказать себе в удовольствии поглазеть на привлекательный вид. Но на Александра этот чудный образчик молодости и здоровья произвел слабое впечатление. Узнав в стоящей перед ним девушке свою бывшую одноклассницу, он легонько кивнул головой и вялым голосом ответил:
     - Здравствуй, Натали. Давно не виделись.
     - Действительно, давно. А ты изменился: подрос, потучнел.
     - Скорее опух от неумеренных возлияний.
     - Спиваешься?
     - Вчера спивался, а вообще – нет.
     - А вообще чем занимаешься?
     - Да так… - Александра передернуло от банальности словесного обмена. Все слова, вопросы и интонации были, как будто взяты из вызубренного наизусть раз и навсегда талмуда межчеловеческих взаимоотношений. Ничего нового и интересного.
     - Что с тобой, Саша? – девушка вопросительно приподняла очки и взглянула ему прямиком в глаза. – Раньше ты был намного резвее…
     Александр вымученно улыбнулся, показывая этим, что он хорошо понял намек, содержащийся в ее словах. Еще бы! Ведь помимо рутинных школьных будней их объединяли незабвенные воспоминания о совместных подвигах на сексуальном фронте. А особую изюминку их отношений составляла мысль о ее «официальном» женихе, получившем в результате этих тайных развлечений, сам того не ведая, ценный подарок в виде кустистых рогов. Невидимые в обыденной жизни, эти виртуальные рога сильно мешали ему впоследствии, чувствительно задевая за ветви столь же виртуальных деревьев человеческих мнений. Александр помнил так же, как он взахлеб рассказывал о своих любовных похождениях Кате, тайком наблюдая ее реакцию. Тогда это все казалось очень забавным…
     - Видишь ли, - выдавил он из себя после некоторого раздумья, - раньше мы были совсем другими.
    - Конечно… - девица, не видя в молодом человеке должной заинтересованности к своей особе, начала терять интерес к беседе, и на ее лице появилось выражение капризной скуки. Контакт чахнул, приближаясь к неизбежному «Ну, пока…», но тут Александр, озаренный простой и гениальной мыслью, воскликнул:
    - Слушай, Наташ, одолжи пару гривен!?
    - Похмелиться надо?! – полупрезрительно хмыкнула девушка.
    - Да что ты! Просто хочу купить пару «Чупа-чупсов» для моей любимой бабушки, - съязвил Александр, двумя пальцами беря из рук девицы протянутую ему бумажку. – Кстати! Ты Достоевским, случайно, не интересуешься? А то могу продать одну интересную вещицу, и совсем недорого.
    - Нет, спасибо. Я предпочитаю любовную литературу.
    - Как же, знаем! – в предвкушении близкого пивного облегчения Александр становился разговорчивее. – Это такие книжечки удобного формата с легко вырывающимися листами – незаменимая вещь при поездках на дальние расстояния в случае отсутствия туалетной бумаги. И содержание способствует успешному опорожнению. Одним словом, дерьмо для дерьма. Порой мне кажется, что их пишут Хрюша со Степашкой в соавторстве с Аленой Апиной.
    - Девушка удовлетворенно улыбалась:
    - Вот теперь я узнаю тебя! Хотя, иногда лучше жевать, чем разговаривать.
    - Как говорят клиенты КВД, иногда лучше разговаривать, чем лазить в неизвестные места.
    - А что, есть такой опыт?
    - Бог миловал. Аминь.
    Несмотря на откровенную пошлятину, которую нес молодой человек, его собеседница расцвела, обольщенная неожиданно прорвавшейся обильностью его речей. Ибо, как и большинство женщин, в речи мужчины она ценила не столько содержание, сколько внимание к своей особе.
    Но вскоре ей пришлось разочароваться, поскольку она узнала о настоящей причине неожиданно поднявшегося настроения молодого человека. Едва на горизонте показался первый пивной ларек, Александр кинулся к нему, на ходу прокричав «Счастливо!», и слился с толпой добродушно похрюкивающих пивников. Девушка недовольно фыркнула, машинально поправила волосы и пошла в свою сторону, широко раскачивая маятник аппетитных бедер.
    А Александр уже стоял в очереди и, дабы преодолеть нетерпение, изучал окружившую ларек публику. В этом колоритном сборище всегда можно было найти что-нибудь интересное. Объединенные общей любовью к пенному янтарному напитку, здесь собирались представители почти всех слоев и профессий, за исключением космонавтов и домохозяек. Здесь обсуждались все мыслимые проблемы современности, разбиралась по косточкам политика государства, а в адрес обладателей высших государственных чинов высказывались всевозможные эпитеты вперемежку с пожеланиями посетить некие интимные места, порою женского, но чаще мужского происхождения. Зачастую страсти разгорались и иногда доходили по накалу до уровня сценок из немецких фильмов про любовь с тремя иксами. Но это длилось недолго, и обычно дебаты заканчивались миролюбивым предложением: «Еще по бутылочке?!»
    Наконец подошла очередь Александра, и он заглянул в окошко. По ту сторону сидела вспотевшая от духоты консервной будки молодая продавщица в спортивном костюме и, подражая американскому стандарту, силилась улыбнуться. Однако вместо улыбки у нее выходила гримаса Сизифа, катящего огромный камень. В ответ Александр изобразил улыбку шимпанзе, до предела оттянув уголки губ и обнажив зубы. Лицо продавщицы тут же приняло обиженно-кирпичное выражение.
     На мгновение у Александра промелькнула мысль о том, что он опять начинает заниматься какой-то непонятной местью по отношению к женщинам, и тем самым в еще большей степени мстить самому себе. Но ему было уже все равно. Чуть ли не вырвав из рук продавщицы свою бутылку пива  и забыв про сдачу, он сунул мешающую ему теперь книгу под мышку и направился в сторону озера.
     Предугадывая надвигающуюся изнутри волну дискомфорта, Александр злобно взмахнул свободной рукой, словно отмахиваясь от раздражающего шипения щедрой на обломы природы. К черту все! К черту всех! Он устал, ему нужен покой, нужно подумать, взглянуть на этот мир без пелены и иллюзий, на мир, такой, какой он есть на самом деле.
     Молодой человек прошел конечную остановку и вышел к озеру. За годы безразличия и попустительства озеро превратилось в воняющую болотистую лужу и закисло, словно глаза больного пса. Но это было все же лучше смердящего помоями и выхлопными газами города, поэтому Александр не раздумывая, поплелся к берегу. Окружающие пейзажи медленно менялись, постепенно трансформируясь и перетекая, суровая реальность показала неумолимый оскал, пробуждая дремлющие глубоко внутри зачатки аутизма. Начинались сублимации.


Северодонецк, декабрь 2000г.  -  декабрь 2001 г.