В субботу в московском метро все по-другому. Особенно вечером, за час-два до полуночи. Никто никуда не спешит, вагоны и переходы наполнены алкоголем, любовью, сексом, бездельем и случайными встречами. Расслабленность и безразличная свобода вирусом передается пассажирам и бальзамом разливается мысль о воскресенье… Еще один большой выходной, только твой, растягивай его, дари кому и чему хочешь. Оставляй только себе.
- Тебе нужен этот букет? – спросил он ее со слабой надеждой
- Да.
- Ты ведь не любишь, когда тебе дарят цветы.
- Это не подарок. Это замена. Вместо Киото.
Они выглядели странной парой: она в элегантном кремовом пальто, черной шляпе, и он - в спортивной шапке- «чулке», несуразных кедах и куртке, раскрашенной во все цвета радуги. Они собственно и не были парой.
Они не были и друзьями, просто встречались и расходились, снова встречались за текилой, разговорами о Достоевском, новых сериях Доктора Хауса и Футурамы. Снова расходились. А чаще всего они просто гуляли по городу, оба очень любили ходить пешком и сочинять невероятные истории про дома и людей, которые встречались им на пути. Редкий союз. Когда не задают вопросов «Почему?». Сегодня было все то же, и что-то еще другое.
Камилла называла Владимира Фимой (от его фамилии Ефимов), а он всегда обращался к ней только по имени. В этот вечер они пили много простого кьянти, но последней была традиционно текила.
У Камиллы кружилась голова, и мысли постепенно превращались в жидкую вату. Вместе с тем было до боли хорошо , как будто абсолютно обнаженное обволакивало чем-то пушистым и колючим . Винно-текиловый дурман усиливал аромат от букета и совершенно уводил из этого вагона, метро и вообще Москвы…Камилла хотела в Киото и непременно осенний Киото… Но она проезжает станцию метро «Баррикадная». Через две остановки выходить, Фима поедет дальше, и точно не попрощается. И вряд ли скажет «привет» когда-нибудь после.
Они провели сегодня целый день вместе.
… Несмотря на субботу, Камилла встала в восемь утра, заварила себе пуэр, нарезала несколько долек помидора, маленькие кусочки бородинского хлеба, запекла все это в духовке… Редко удавалось так вот позавтракать – красиво, не торопясь, и праздно смотря в окно. А там уже почти облетели листья – обнаженные ветки пытались удержать последнюю хрупкую жизнь. Камилла даже не стала включать компьютер, хотя обычно делала это, прежде, чем дойти до душа.
Целый час в это утро принадлежал только ей без посторонних взглядов, звонков, онлайнов, постов, сообщений. Горячие помидоры с корочкой мягкого хлеба наполняли тело и мозг укутывающим уютом.
После такого завтрака хотелось снова в постель, но уже с книжкой, перелистывать страницы любимой Саган под фоновые ноты французских баллад. А поэтому пришлось все-таки включить компьютер, открыть плейлист, и параллельно залезть во все мыслимые и немыслимые социальные сети. В он лайне был только Фима, от которого она и получила сообщение: - - - Привет, какие планы на сегодня? Пойдем гулять, через час сможешь быть на Чистых прудах?
С Фимой они не виделись почти месяц. У Камиллы были постоянные командировки, а у него – осенняя социофобия. Поэтому следили за жизнью друг друга в твиттере и жж, по статусам гугл тока, иногда оставляя комменты и смайлы.
И вот как ни в чем ни бывало: он зовет ее в центр, в раннее утро, давая на сборы 20 минут и на дорогу 40. В этом весь Фима. Камилла пишет короткое: ОК. А могла бы ничего не ответить, такое нередко бывало. И он это знал.
Она, конечно, опоздала, а он сделал вид, что ему все равно. Наверное, и было все равно. Они даже не поздоровались, обменялись короткими взглядами, и пошли рядом.
- А ты как всегда, мы же гуляем… Не надоели все эти шляпы и туфли, будто на бал? – спросил он через минуту с упреком- улыбкой.
- А где твоя длинная челка? – не отвечая, поинтересовалась Камилла.
Фима стянул шапку и обнажил гладко выбритый череп.
- Немедленно надень обратно, это ужасно, тебя теперь точно ни на какой бал не пустят – с растерянным полу-сочувствием оценила его Камилла.
На Чистых прудах почти не было людей, а сам пруд неожиданно чистым зеркалом отражал все вокруг. Камилла и Фима стояли у воды и долго смотрели на себя. В какой-то момент Камилле показалось, что в «запрудной» жизни с их лицами живут совершенно другие люди, она засмеялась и спросила:
- А представляешь, если у наших двойников из пруда совсем другая участь?
- Какая? – выныривая откуда-то из глубин своего сознания глухо спросил Фима.
- Ну не знаю, вот мы тут типа такие неправильные, такие эгоисты, носимся с самими собой, со своей свободой, гениальностью и свитой вымышленных персонажей, которых мы любим... . А там, например, мы любим друг-друга, и вместо того, чтобы шляться в холодное осеннее утро по городу, печем круассаны, а потом будим троих румяных детей и поим их чаем… - Камилла начала рассказывать очень тихо и серьезно, а потом снова засмеялась.
Фима тоже расхохотался и в очередной раз поставил ей диагноз: «Камилла, ты ненормальная. Давай начнем с круассанов»
Они пошли в кофейню. Он заказал экспрессо, а она большой капучино и круассан с яблочной начинкой. Уже второй раз за это утро Камилле было очень вкусно и уютно. Забывшись, она по-детски слизывала крошки с губ и жмурилась от удовольствия.
- Ты как кошка, осталось только потянуться и выпустить когти…
- Зачем? кошки не царапаются, когда всем довольны
- В твоем случае, это может быть ради забавы
- Мне правда кажется, что в прошлой жизни я была из семейства кошачьих
- Опять ты про свои перерождения
- Как только со всем разберусь, то приму буддизм или даосизм…
- Или станешь последователем Конфуция, да?
- Может и так. Как знать, как знать
- Стержня в тебе нет, не выкристаллизировался еще. Что тебе нужно, чего ты хочешь? Так и не можешь понять, и остановиться тоже не можешь. Выбираешь все, и ничего не берешь.
- Кристаллизация и последующее окоченение произойдет только после смерти. А пока я жива, этот стержень как трансформер, будет приобретать самые разные формы,- ответила Камилла тоном зануды-отличницы.
Уже покинув кафе, они еще долго спорили о преимуществах даосизма, конфуцианства, заслугах Лао-цзы, Джуан-Цзы…
А Москва постепенно загружалась людьми, их мыслями, разговорами, желаниями, эмоциями. Фима и Камилла с наслаждением ходили через все это, как два сита, выцеживая интересные лица, чувства, идеи. Такие, какие они сами додумывали по выражению глаз, уголкам губ. Наклону головы.
- Вот этой девушке я бы отдал все: посмотри, как она идет, только носками касается земли, кажется сейчас зачерпнет воздух и поплывет… А глаза? Куда она смотрит? Видно, что ее совершенно никто не интересует вокруг - - только она сама. Взгляд … Глубоко в себя. Тяжело ей, наверное, очень тяжело. Ничего себе не спускает, любой поступок под лупой рассмотрит, вот у нее страшный стержень…
Девушка уже давно пролетела мимо, а Фима зачарованно додумывал и вытачивал ее образ: он почему-то становился очень похожим на Камиллу без стержня. Фима видимо это понял и жутко разозлился на себя. Отошел в сторону что-то рассматривать, по всей видимости, обычный жилой серый дом.
Камилла в свою очередь тоже увлеклась совершенно другой неказистой на вид девушкой, она разглядывала ее в профиль: худой угловатый силуэт, чуть сгорбленная спина, слишком длинные руки и пальцы. Девушка стояла у газетного киоска и покупала журнал. Почему-то Камилла сразу поняла, что это «Rolling stones», подошла ближе, и убедилась в своей правоте. Камилла тоже раньше читала этот журнал.
Девушка посмотрела на нее колючим взглядом исподлобья, резко отвернулась, скрутила журнал в длинных пальцах и удалилась, больше не оборачиваясь.
Горло неожиданно сковала грусть, которая чуть щекотала связки и мешала говорить. Фима был уже рядом.
Камилла попробовала проглотить неудобное чувство и неестественно тонким, обрывающимся голосом сказала:
- А я вот прямо сейчас бы уехала…
- Куда? - спокойно поинтересовался Фима
- В Киото…
- Ты, как всегда, выбираешь самое нереальное, чтобы не было никаких шансов это сделать
- А ты, думаешь, нет никаких шансов?– с покорным равнодушием почти согласилась Камилла.
Камилла вдруг поняла, что она смотрит на жизнь, как на поезд, который то удалялся, то приближался, останавливался, снова ехал, высаживал одних пассажиров, забирал других, а Камилла всегда находилась на одной и той же станции, не желая и не умея принимать участие во всеобщем движении.
Солнце слишком ярко светило, слезились глаза, и это было очень удобно, потому что Камилле хотелось плакать, а Фима терпеть не мог ее слез. Но тут солнце, ничего не поделаешь…
- Так, и почему ты плачешь? - Фима все-таки догадался и выглядел крайне раздраженным теперь.
- Хочу и плачу, мои слезы – пусть идут, - огрызнулась в ответ Камилла
Некоторое время они молча стояли и смотрели на один и тот же пятиэтажный дом: красный, потрепанный, величественный и как будто совсем-совсем одинокий. В нем, конечно, жили люди, вокруг этого дома ходили люди, но для дома все давно было чужим, он грустно смотрел своими старыми окнами на новые оживленные улицы и как будто готов был в любой момент незаметно исчезнуть….
- Его, наверное, скоро снесут - прервал молчание Фима
- Может, так лучше - тихо ответила Камилла
- - Жалко, - Фима перевел взгляд на Камиллу, и подумал, что она чем-то похожа на этот дом
Они снова пошли, и теперь говорили о глупостях: о том, к чему снятся мыши и можно ли верить в приметы: они обходили дерево с противоположных сторон и долго спорили: говорить ли «привет на 100 лет»...
Им было хорошо, как в немых черно-белых фильмах. И казалось, что можно ничего не бояться, не думать, просто идти, говорить все, что приходит в голову, спрашивать и не ждать ответа, слушать и не обязательно отвечать.
С Фимой Камилла была такой, какой ее давно никто не знал. Обычно для каждого человека или нескольких людей, она отделяла от себя определенный кусок характера и мыслей, для всех всегда разные куски. Так было удобнее и надежнее, чтобы не сводить себя и людей с ума.
А с Фимой получалось не делить себя. Он единственный, кто видел, как она плачет, как с визгом удирает от ос, как в бешенстве кричит и даже дерется и как уходит в себя или наоборот – уходит из себя, оставляя одну оболочку. Он видел ее равнодушной ко всему с пустыми-пустыми глазами и с лихорадочным блеском, и жутко пьяной… С ним она не боялась своих настроений и состояний. Он всегда оставался равнодушно-спокойным.
Осенняя яркость постепенно теряла свет, осторожно уходило солнце, а вместе с ним и люди. Камилла уже давно не чувствовала ног. Они успели с Фимой зайти в еще одну кофейню – согреться вином и горячими багетами. Фима выбрал с ветчиной, Камилла – с базиликом и сыром. Оба купались в гармонии и оглушающей усталости, когда от тяжести тела мысли становятся необыкновенно легкими. Фиме очень хотелось говорить, смешить Камиллу, смеяться самому. А ей нравилось его слушать: он вспоминал, придумывал, сплетал реальные и невероятные факты.
Они были в Старопименовском переулке на «Маяковской», когда Фима остановился у желтого и неприметного дома -
- А здесь жила Фаина Раневская, под ее комнатой находилась булочная. И она всегда всех предупреждала: не покупайте там хлеб, я, когда выглядываю из окна, часто вижу, что грузчики писают, и потом, не вымыв руки, грузят хлеб… - рассказал очередную историю Фима.
- А все-таки чудо, что есть еще та Москва, где жила Раневская, - тихо и очень медленно, смакуя свои ощущения, прошептала Камилла, словно признаваясь кому-то в любви.
- А пошли, отметим это? – предложил Фима. – Выпьем за дружбу с нашим городом.
- За любовь, - поправила Камилла, улыбнувшись тонкими выгравированными губами. Подступающая темнота контуром обводила профиль Камиллы. На контрасте он казался прозрачно-белым, почти не реальным. Скулы резко выступали на слишком худом лице, черные чуть раскосые глаза – казалось, они смотрели на всех и на всё. Было в этом что-то мистическое, словно Камилла сбросила с себя дневной покров и собиралась с минуты на минуту сделаться прозрачной и раствориться. Фима, интуитивно взял ее за руку, так было надежнее. А она как будто даже не удивилась. Так они и пошли по ночной Москве, впервые вместе, не отставая друг от друга и не опережая.
В модный столичный клуб Фиму впустили без вопросов, а Камиллу попросили показать паспорт, чтобы проверить возраст. Ну, конечно у нее не было с собой никаких документов. У Камиллы вообще в сумке никогда не было ничего необходимого. Зато там уютно устроились отвертка, ракушки с прошлого отпуска, новогодние сувениры, стеклянные шарики разных цветов и прочая милая ерунда. В поисках документов все это было благополучно выпотрошено. В результате Камиллу пустили, когда она, чтобы доказать свой возраст, начала рассказывать «Иллиаду». То ли охранников растрогало творчество Гомера, то ли они решили просто не связываться с сумасшедшей. Фима завороженно наблюдал за происходящим: вот невозмутимая Камилла элегантно разбирает сумочку, аккуратно и бережно укладывая все самые невероятные предметы, а вот она уже рассказывает «Иллиаду», чуть устало, но с такими настоящими эмоциями, как будто сама только что сошла со страниц Гомера.
Легкий клубный шум, трансовая музыка, тонкие алкогольные ароматы втягивали в новую московскую реальность. Словно только что раскупорили бутылочку молодого Божоле : осенняя праздность после куража лета, приятные нотки минора, согревающий хмель после холодной свежести. Фиме и Камилле достался столик в самом центре, рядом с барной стойкой, на всеобщем обозрении. Обычно обоим это не нравилось, они всегда предпочитали наблюдать за людьми, но не быть на виду. А сейчас было все равно, лица людей вокруг, их силуэты казались всего лишь дополнением к интерьеру и атмосфере. Красивые шейкеры в руках бармена с жидкостями разных цветов, кубики льда, капельки пара на холодных бокалах – все это дарило праздник, беспечность, растягивало настоящее, стирая прошлое и будущее. Между ребрами у Камиллы надувались и лопались мыльные радужные пузыри, хотелось постоянно смеяться, говорить много хороших и добрых вещей. А когда слова заканчивались, она без предупреждения и перехода читала Пушкина, Цветаеву, Пастернака. Фима подхватывал некоторые строчки, импровизировал, придумывал заново сюжеты и образы.
Они уже выпили 2 горячих коктейля и, наконец, дошли до текилы. Камилла перехватила пальцами яркий зеленый кусочек лайма и с наслаждением прокусывала кислую мякоть. Кажется, они очень громко говорили. На них постоянно оборачивались. За соседним столиком был девичник: эффектную картиночную блондинку с маленькой фатой на голове окружали еще четыре подружки. Будущая невеста была уже довольно пьяна, ей видимо не хватало слов, и она постоянно что-то показывала руками, нервными красивыми жестами. Фима видел их в профиль, и этот монолог рук, изящных длинных пальцев незаметно вселял тревогу. В конце концов, пьяным неосторожным движением локтя девушка опрокинула свой бокал. И он разбился так, как будто всегда об этом мечтал, с наслаждением разлетевшись на маленькие-маленькие кусочки. Несколько стеклышек больно пролетели по щеке Камиллы, оставив тонкий алый след. Официанты, подружки невесты, Фима - все одновременно начали что-то делать: собирать стекла, извиняться, суетиться, спрашивать о самочувствии. И только пьяная невеста пристальным и совершенно ясным взглядом молча смотрела на Камиллу несколько секунд, потом подошла к ней, и легким осторожным движением как по хрупкому стеклу провела рукой по щеке, стирая две капельки крови. Все происходило намеренно медленно, словно по сценарию фильма, где эта сцена была самой главной в сюжете, а все остальное - до и после - декорациями.
- Красивая – с каким-то грустным и обреченным сожалением сказала невеста, обращаясь к Камилле.
На больших клубных мониторах транслировали ZAZ, самозабвенный кураж грусти. «Я хочу ..Я хочу.. Я хочу любви, веселья, хорошего настроения! » - требовала певица на французском.
- Я хочу с тобой танцевать. Сейчас - требовательно попросила невеста у Камиллы и потянула ее резко за руку на танцпол. Они не танцевали, и вообще почти не двигались. Невеста крепко держала Камиллу за талию, а Камилла замком сомкнула пальцы на ее шее.
- Вот и все, завтра я буду с мужем, - устало и как будто докладывая о выполненном домашнем задании говорила невеста.
- А я буду снова одна завтра – словно провинившийся ученик призналась Камилла.
Больше они не говорили. Они знали друг друга давно, и давно не хотели встречаться. Они так решили давно. Но Наташа не сдержалась, нужно было проверить и успокоиться. Она написала Камилле, что выходит замуж, и будет девичник: «Приходи, проводи меня» - короткое сообщение вконтакте, а в конце традиционный смайлик. Наташа всегда писала со смайликами и ненавидела точки. Камилла знала, что пойдет, но весь день уговаривала себя, напоминала о стержне. У каждого человека должен быть стержень. И в полдень уже казалось, что победа. Она справится, ведь рядом Фима, и ее любимый сильный город. Но не смогла.
Zaz больше не пела, они ушли с танцпола, вернулись к своим столикам, к своим людям и жизням. Фима допивал текилу, на столе рядом с ним лежал букет невесты с ярко-желтыми листьями деревьев гинкго. Передала Наташа. – Это, кажется, тебе? – указал он на цветы Камилле. Они вышли из клуба в ночной город. Москва молчала.
- Ты ее давно знаешь?
- Очень.
- Подруга?
- Не так чтобы.
- Мы специально пришли именно в этот клуб?
- Да
Камилла решила, что он все понял. Кажется, он правда понял. И больше не захотел ее видеть. Она написала ему письмо в facebook, но так и не нажала «отправить». Он не был в он лайне.
Письмо Фиме в facebook:
Она обещала мне Киото, и что в нашей жизни никогда не будет мужчин. Я этого не хотела. Но она не слушала, оглушила меня и себя. Я ей поверила, она себе нет. Мы вместе читали Rolling stones и по субботам ходили за ним в газетный киоск. И я все еще жду Киото, она уезжает с мужем в Нью-Йорк.
Она все унесла с собой, все мои эмоции. Я старалась и придумывала новые. Но очень сложно постоянно убегать от призраков старых.
Она была другой: нежный мальчишка с короткой стрижкой. Я не люблю женщин, не люблю мужчин. Я просто люблю ее.
Мне кажется до нее я могла бы тебя любить. Но она взяла меня за руку раньше. Где ты был? Может там, на Чистых прудах, в нашей другой жизни ты все-таки успел?