Роковой ошибкой при взаимодействии с мелким тираном является непонимание жертвой серьёзности ситуации, недооценка её опасности. Тиран часто старается принять обличие чего-то знакомого, правильного и даже родного. Но вся его деятельность направлена исключительно на то, чтобы вас убить, и мелкого тирана необходимо рассматривать как фактор смерти, присутствующий рядом. Только так.
Независимо от величины, тиран желает парализовать Волю, - вашу способность Намереваться. Тиранчик хочет пленить её и сделать слабой и зависимой.
Человек, как и любое светящееся существо, привязан к эманациям Орла посредством энергетической линии, выходящей из живота в районе пупка. Эта линия связывает его со всей Вселенной, и позволяет ему быть живым. Деятельность мелкого тирана направлена на то, чтобы сделать Волю жертвы слабой, а это то же самое, что убить её, ведь при ослабленной Воле любое событие приводит к смерти.
Желание мелких тиранов разрушить саму основу жизни проявляется по-разному. Жена для того может постоянно пилить мужа, подвергая сомнениям его способности к адекватным поступкам и достижению материальных благ. На самом деле таким способом она подтачивает уверенность мужчины в силе его действий, и провоцирует сомневаться в том, что правильно, а что не правильно. Заставляя мужа колебаться в собственных способностях жить, вынуждая его принимать себя слабым и ни на что не годным, жена тем самым парализует волю своего супруга, и часто делает это вполне осознанно. Хотя мотивирует своё нехорошее поведение благими целями, и прикидывается самым дорогим ему существом на свете.
Или, вот, муж, который лишает свою благоверную возможности зарабатывать на жизнь, притворяется, что делает это ради её же блага. Он тиранит супругу, предлагая жизнь на всём готовом, и одновременно устраивает ей скандалы за любое проявление самостоятельности. В конечном итоге женщина становится ни на что не способной, кроме того, чтобы ублажать своего супруга. Никакого интереса к жизни она уже не испытывает, так как ей нечего добиваться, и как следствие, лишается жизненной силы, а значит, здоровья.
Тирания в семьях довольно распространенное явление, чтобы кто-то этому удивлялся, хотя на трезвый взгляд выглядят удивительными такие союзы, где каждый хочет другого убить. Данный мир ментального, а порой и физического внутрисемейного насилия очень жесток, беспощаден, неуступчив. «Родные и близкие» ни за что не остановятся, пока не перебьют друг друга, и эта ситуация ничем не хуже той классической с Карабасом. Не хуже, в плане использования её для магии.
Маги издревле использовали мелких тиранов для того, чтобы измениться, и эта их методика не какое-то измышление, она имеет энергетическую основу. Для того чтобы из обыкновенного человека превратиться в мага, необходимо проделать огромную работу, и сложность её заключается в том, что изменить приходиться не просто мышление, а сам механизм постижения бытия. Стать магом самостоятельно, это всё равно, что поднять себя за волосы – невозможно. Необходимо иметь в качестве толчка внешнюю силу, и мелкий тиран, в отсутствии рядом мага, совершившего уже эволюционный скачок, является не просто удобным, но, на мой сегодняшний взгляд, единственным действенным инструментом.
А раньше я совсем не считал, что мне повезло с тираном, и частенько проклинал судьбу. Даже когда уже понял, в чём магическая суть мелкого тирана, всё равно полагал, что методы магии в данном плане слишком жестоки. Количество зла, обрушившегося на меня с самого раннего возраста, оказалось очень велико, и, чем больше я взрослел, тем сильнее понимал, насколько серьёзно меня пытались покалечить. Потому в душе долго не мог оправдывать такой способ учиться, хотя на интеллектуальном уровне признавал эффективность учёбы при помощи мелкого тирана. И только, когда понял, насколько трудно даётся магия людям по сравнению с тем, как легко давалась она мне, признаю, что мелкий тиран скорее благо, чем проклятье. Нет лучшего учителя, чем эта, гадкая, на первый взгляд, разновидность смерти – мелкий тиран.
Моя история, вообще-то, довольно проста, и таких историй, должно быть, тысячи. Я родился в семье, главой которой был классический мелкий тиран. Не знаю, был ли я его биологическим сыном или нет, но он никогда не считал меня своим родителем, и с самых малых лет изводил различными способами, до которых только мог додуматься. Прямо убить он меня не боялся, так как боялся закона. Избивать опасался, так как страшился того, что когда я повзрослею, то сам стану его колотить. Потому тиран изобретал другие, сравнительно законные издёвки.
Это не личная история, потому что я уже совсем не помню того, что тогда чувствовал. Моё Намерение, как человека, давно изменилось, потому я уже другой человек. Но события, как они протекали, стоят перед глазами, хоть жаловаться, и упиваться их кошмарами я не в силах. События были как бы не со мной, и я рассказываю их только для того, чтобы проследить воздействие.
Внешне, при других людях, этот человек, называющий меня своим отцом, всегда старался вести себя благообразно. Его друзья, должно быть, не подозревали, что творится у нас в семье, или просто не хотели этого знать. Иногда, очень редко, когда тиран срывался на людях, те бывали удивлены, и смотрели с нескрываемым страхом, наблюдая за тем, как он на меня орёт. Мне было странно за ними наблюдать, так как я был уверен, что агрессия со стороны отца это нормально, и в чужих семьях происходит то же самое, что в моей.
Он кричал, упрекал, угрожал, шантажировал каждый день. Не было ни одного дня, когда он не повышал на меня голос. Его речи сводились к тому, что я, мол, слаб, глуп, ничего не могу, и кругом во всём виноват, во всех бедах. Чувство вины он пытался воспитывать регулярно, нагромождал мои «грехи» один на один, пугал тем, что вспоминал какие-то давние, давно забытые мною, детские провинности и приводил их в качестве аргумента моей, мол, врождённо нехорошей природе, подводя к тому, что я причина всех известных нам смертей в округе.
Однажды ко мне пристал его пьяный родственник, и я пожаловался матери, а она сказала мне, чтобы с этим я шёл к отцу. В результате, этот отец орал на меня несколько дней подряд. Затем этот родственник умер от водки, и такой вот отец сказал мне, что я своими жалобами послужил причиной этой смерти. И орал ещё больше, вспоминая уже другие грехи и приплюсовывая к этому свежему. Орал, ругая за несуществующие грехи, которые я совершу вскорости.
Отец любил упрекать меня в том, что я безответственен, беспечен, и рассеян. Он до смерти боялся воров, и кричал на меня, что из-за меня нас скоро обворуют, так как я, скоро забуду закрыть за собой дверь. Но я всегда был внимателен, и всегда запирал дверь ключом, уходя. И тогда однажды, он подкараулил момент, и отпер дверь сразу после того, как я ушёл, её заперев. Догнав, он привёл меня к двери, где стал орать, что я опять рассеян. Отец толкнул дверь, которую я прекрасно помнил, что запирал, и та открылась. За это он наказал меня так же сурово, как если бы я сам не запер эту чёртову дверь.
Он угрожал побоями, угрожал тем, что в результате моих нехороших поступков сам умрёт, и тогда я и моя мать, мы умрём с голоду. На матери он отрывался ещё больше, чем на мне, ведь она старалась, как могла, меня защищать. Он заставлял нас с ней физически работать под палящим солнцем. В сочетании с плохим питанием такая работа была очень изнурительной, да ещё в сопровождении ора, понуканий, угроз казалась вовсе невыносимой. Я прекрасно помню, что не мог просто рук поднять, меня буквально тошнило каждый день от голода и абсолютно бесполезного физического труда, который, как уверял тот человек, сделает меня сильным.
Я был очень худым, когда шёл, то волочил ноги, и постоянно ссутулился. Если бы мне пришлось развернуть плечи, то этот человек тотчас принялся бы на меня орать, ведь прямая спина казалась ему вызовом. Впрочем, вызовом ему казалось абсолютно всё: руки, засунутые в карманы, бесстрашные интонации в голосе, дерзкий взгляд, - всё это могла стать поводом для многочасового скандала с хлопанью дверями, битьём посуды и прочих «прелестей».
Мать моя не выдержала такой обстановки в семье и заболела раком. Палящее солнце и голод сделали своё дело. Её единственной радостью были моменты, когда к нам приходили гости попить водки, ведь человек, которого я считал своим отцом, любил выпить. Потому у нас было много друзей, и они, узнав о болезни матери, стали поговаривать между собой о том, что мол, он её до этого довёл.
Узнав об этих слухах, отец сильно испугался. Ему казалось, что расплата неминуема, что все перестанут иметь с ним дела, и станут всячески третировать и преследовать. Потому он попытался изменить тиранскую тактику. Хоть постоянно и убеждал меня в том, что это я виноват в болезни матери, при ней он старался изображать ко мне любовь и даже покупал подарки: магнитофон, который сломался через два дня и гитару, на которой невозможно было играть без боли в пальцах. Самым же его жестоким подарком был мотоцикл.
В то время уже у всех моих друзей появились мотоциклы, и они гоняли на них, возили девчонок. Мотоциклы были каким-то символом свободы, а у отца был мотоцикл, который он всегда обещал мне когда-нибудь подарить. Наконец, это когда-нибудь настало, и он обещал подарить, сказав, что для начала научит меня на нём ездить, и только потом подарит. И действительно научил меня езде, и даже устроил экзамен, который я прошёл блестяще. Со словами «теперь он твой», отец указал мне на мотоцикл, но как только я на него сел, вдруг страшным голосом закричал, и приказал убраться. «Хрен тебе, а не мотоцикл», - сказал он. И вскоре его продал, оставив в моей душе какую-то надорванность.
Ещё одним настоящим врагом для него стала начавшая проявляться во мне сексуальность. Отец устроил за мной настоящую слежку. Ему было известно о том, с кем я встречаюсь или даже только хочу встретиться, и самой страшной моей провинностью была возможность заняться с кем-нибудь сексом. Такой страшной провинностью, что хуже, чем секс, ничего и представить было невозможно.
Любая, просто понравившаяся мне девушка, в семье сначала рассматривалась как будущая жена, и в конечном итоге плохая, очень плохая кандидатура. Но не только девушки, а вообще простой поход в кино таил в себе последующие допросы, о чём был фильм, и были ли в нём моменты интимного содержания. Мне прямо не запрещали, но любое проявление моей сексуальности, любой интерес к этому потом использовались как аргумент против меня. Дома меня ждали скандалы и упрёки за то, что было совершенно нормально. Отец пытался преподносить моё поведение, как некоторую извращённость, врождённый порок.
Таким же чудовищным пороком считалось моё вполне естественное желание заработать денег. Труд рассматривался им не как способ заработка, а как быдло. Отец внушал, что нужно батрачить и радоваться копейкам, едва хватавшим на еду. Мол, правильно выполнять тяжёлую, грязную и бесполезную работу, а стремление стать богатым или зарабатывать умом – это тяжкая провинность. Заметив во мне попытки разбогатеть, (а я пытался в то время вертеться на рынке и чем-то торговать), отец кричал на меня таким страшным голосом, и замахивался столь убедительно, что я сдался и больше не хотел денег.
Так же сильно он орал и так же отговаривал, когда я пытался начать тренировать своё тощее, измождённое и слабое тело при помощи физических упражнений. По его мнению, самым лучшим физическим упражнением был труд на огороде, куда он меня и отправил в наказание за то, что увидел меня отжимавшимся от пола.
Я выглядел тогда ужасно. Меня шатало, руки и ноги еле слушались. Постоянная тошнота, а вид, как у заключённого Освенцима.
Мать тогда уже совсем обессилила, и ничего не могла поделать. Ей хотелось защитить моё будущее, ей нужно было во что бы то ни стало превратить меня в нормального, способного жить, человека, но она не могла противостоять своей болезни и общему чувству беззащитности. Рядом с ней у неё никого не было из родных, так как она приехала совсем из других мест. Она, как и я, полностью зависела от этого безобразного человека, называвшегося моим отцом и её мужем, а на самом деле планомерно нас уничтожавшего.
Я отнюдь не преувеличиваю, и рассказываю только об общей тенденции, о способах, которыми меня пытались задавить, и лишить меня возможности существования. А всяких частностей было столь много, что писать о них можно долго, и это на самом деле скучно, - восторгаться гадостью. Другое дело рассказывать о том, что мне удалось использовать данную ситуацию в целях магии. Или даже так, такая ситуация вместо того, чтобы меня убить, пробудила во мне магию.
То, как надо мной издевались, вовсе не казалось мне издевательствами не только потому, что я не знал другой жизни, а потому, что такие моменты всегда провоцировали рост моего Осознания, несмотря на то, что имели целью наоборот моё Осознание задавить.
Обратное воздействие тирании происходит не всегда потому. Моя мать, например, в этих жутких условиях, своё Осознание не вырастила, а умерла.
А незадолго до её смерти меня выпихнули подальше в другой город учиться, и в моё отсутствие прибрали к рукам всё моё наследство. Однако эта же ситуация позволила мне покинуть ту отцовскую уродливую семейку, в которой человек, считавшийся моим отцом, был только одним из её многочисленных членов, а остальные они, хоть и не такие яркие, но все того же посола упыри. Если бы я остался с ними без матери, ради её денег они разорвали бы меня на части. А так я остался хоть и без денег, хоть и один в чужом городе, зато уже полон магией и не имея никаких для неё препятствий.
Одни и те же ситуации могут уничтожить, и могут воскресить. Тот ор и запугивания, что сопровождали меня в детстве, на самом деле сослужили для меня очень хорошую службу. В какой-то момент ещё в раннем детстве меня стало преследовать Безмолвие, накатывать, охватывать учить. Всё дело в том, что мне постоянно приходилось ждать чего-то ужасного. В любой момент тот человек мог войти неожиданно и начать упрекать, и я ждал этого так, как ждут смерти. В результате, Безмолвие почувствовало во мне воина, и пришло, несмотря на то, что я был очень маленьким.
Я каждый день останавливал внутренний диалог. Отец вёз меня куда-нибудь работать, и предстоящее казалось мне чем-то ужасным, потому я максимально наслаждался моментом до того неизвестного, плохого, что ждало впереди. Это тоже было настроением воина, способствующим пришествию Тишины.
Безмолвие приходило, оно воспринималось каким-то утешением, настроением, желаннее которого нет ничего на белом свете. Я дышал им, и мог находиться в нём часами подряд, пока из него меня не выводили криками.
Поскольку телевизор вечером мне смотреть запрещалось, и меня заставляли ложиться спать рано, то я подолгу лежал с закрытыми глазами, слушая, как отец орёт на мать в другой комнате. Это было, как присутствие рядом смерти, потому что конфликт в любой момент мог перекинуться в мой адрес, и упрёки, сыпавшиеся на мать, всегда потом шли и на мой счёт. То было словно ожидание неминуемой смерти. Единственное, что я мог в такой ситуации, Намереваться увидеть во сне самое прекрасное, что только существует во Вселенной. И мне синились такие прекрасные сны!
Я сновидел, и именно в Сновидении впервые услышал о Перепросмотре. Мне снилось, как чей-то голос убеждал меня составить список из всех знакомых людей. Голос был женским, он говорил о том, что поскольку я маленький и знаю ещё мало людей, то составить список мне будет очень просто, и я быстро его освою при помощи дыхания. А затем вмешался мужской голос, и сказал, что в этом мало смысла, и если мне не сильно хочется, то я могу не заниматься Перепросмотром, потому что поскольку мал, то и количество приобретённой мною силы в результате Перепросмотра небольшого пока количества людей, будет невелико. Но вот сам список, без упражнения, я могу составлять прямо с детства, и это будет хорошо, поскольку я тогда никого не забуду уже во взрослом возрасте.
И получилось так, что я никого не забыл, хоть вести список в то время и не осмелился. В моей памяти всегда стояли все люди, которых я знал, и ни одно произошедшее со мной событие мною не забывалось. Я возвращался к ним, постоянно всё освежая в памяти, все события, всех людей. Не то, что б я всегда о них помнил, просто вспоминал, намереваясь ничего не забыть. Потому, когда я, уже повзрослев, взялся за Перепросмотр по-настоящему, то провёл его очень быстро. Самым сложным оказалось только вознамериться его совершить.
Но и вознамериться отказаться от всего прошлого, от всей моей жизни стало делом простым, по сравнению с трудностями, что обычно испытывает с этим любой другой ученик магии. Я ненавидел свою прежнюю жизнь, она несла в себе одни лишь горести. Не стань я магом, я бы погиб, или того хуже, превратился бы в подобное моему папаше отродье. У меня не было другого выбора, кроме как либо принять его жуткий, гадкий мирок, либо вовсе отказаться от любого по-человечески привычного мира.
Папаша преследовал меня везде с маниакальным упорством. Поскольку он работал школьным учителем, то знал всех моих друзей. Он с каждым из них разговаривал, очаровывая, находя общий язык. Даже не знаю, что он им говорил, но после этих бесед никто не хотел со мной водиться. Хоть я никому не жаловался, все мои знакомые были на его стороне априори, ведь общество считало, что в конфликтах отцов и детей всегда виноваты дети. А я не был его сыном никогда. Поразительно, но я от него ничего не взял и ничему не научился.
И те люди, что считали нас нормальной семьёй, просто не представляли, насколько всё может быть плохо. Взять, к примеру, случай, когда отец на наших с матерью глазах выбил нашей собаке глаз лопатой за то, что та не хотела слушаться, а потом сказал, что и с нами это сделает. Мы воспринимали его чужим, страшным человекам, способным на любую неожиданную и непредсказуемую гадость. И мы не могли укрыться, и спрятаться под защитой общества, так как подобные моему отцу маньяки очень хорошо умеют маскироваться, выдавая себя хорошими людьми, и настраивая всех вокруг против своих жертв.
Я выбрал отказаться от обычного человеческого мира в пользу магии очень давно, ещё до того, как стал понимать, что выбрал именно магию. Безмолвие во мне накапливалось, и оно искало для себя объяснение. Я настолько отличался от обычных детей, что стал верить в то, что должен посвятить себя Богу. И, как оказалось, Бог стал тем авторитетом, восставать против которого мой папаша боялся.
В глубине души человек, которого я называл отцом, был религиозен, и очень боялся божьей кары. Потому он не мог противиться тому, что я каждый день по часу утром и по часу перед сном провожу в молитве, а по воскресеньям посещаю церковь. Здесь папаша не мог встрять и навредить, потому я с упоением принялся верить, как мне казалось тогда, во Христа.
Христианство оказалось тем укрытием, что сберегло мою Волю, мою способность Намереваться от разрушительного стремления моего тирана этому навредить. Христианские добродетели подразумевали отказ от чувственности и отказ сребролюбия. И вместо того, чтобы сломаться в данных вопросах под действием давления, я сам выбрал быть целомудренным и нестяжательным, и тем самым сберёг свою Волю, спрятав её в религии. Ведь с одной стороны я как бы и не противоречил отцу, который хотел лишить меня любой возможности быть сильным, а с другой стороны я и был сильным, и ему не подчинялся, а следовал чему-то такому абстрактному, как Бог.
С чувством голода вышло ещё лучше. Теперь меня это не беспокоило, ведь я начал регулярно поститься. Мне уже было всё равно, что кто-то пытается меня при помощи еды физически задавить. Хоть я и ел по-прежнему мало, но моя Воля от этого не страдала. Моё Намерение было чистым, и я сам, по собственному желанию, а не под действием насилия со стороны, стал голодать. В этом большая, решающая разница.
И когда время матери подходило к концу, и вопрос о том, как меня выгнать из дому, уже витал в голове папаши, я сам выбрал уехать, не дав тому надо мной снасильничать и меня прогнать за несуществующие грехи. Безмолвие позвало меня на Юг с такой неодолимой силой, что я воспринял его как зов Бога, - не меньше. ТВ те времена я всё объяснял себе с позиций добра и зла, с позиций религии, хотя то, чем я занимался, религией не было.
Нельзя назвать религиозностью мои ночные бдения, когда в полной тишине, остановив внутренний диалог, я сидел в одной позе застывая, а потом просыпался утром в постели, не помнив, как в неё ложился. Или нельзя назвать религиозностью длительные прогулки под дождём в одиночестве. Сила дождя и сейчас мне благоволит.
Эта была не религиозность, но я не знал, как это объяснить. То было желанием внутренней Тишины. Желанием быть с ней, желанием ею стать. А затем, когда я уже прочёл достаточно о магии, то понял больше.
Мой ум наконец-то узнал то, что тело знало с самых малых лет: есть только одна птица свободы – магия. Магия не в смысле колдовства и воздействия на людей, а магия, как непреклонный рост Осознания. Люди, - это светящиеся существа. Они созданы Намерением, - той силой, что свободно течёт во Вселенной, и той силой, что каждый из нас обладает. Естественным желанием любого человека является стремлением эту силу вырастить, и преумножить, а не уничтожить в себе и в другом человеке. В этом смысл любого существования.
В этом суть внутренней свободы – быть свободным эту силу преумножать, сопротивляясь всему, что направлено против неё. Ведь смерть направлена именно против нашей Воли, находящейся в центре живота.
А всё остальное не суть важно. Сила ищет любого, и стучится к каждому, предлагая особые пути для того, чтобы человек мог освободить Волю. Мир устроен таким образом, что выжить сможет любой, чья Воля свободна.
Мир устроен так, что каждый, чьё Осознание не способно вырасти, - умирает. Что в таком случае поделать? Жить как можно лучше, позволяя своему Осознанию неуклонно расти! Ибо в смерти выбора уже не существует, и смертью ничего уже не доказать. Ведь никакой вековечной правоты суждений не существует, а в мире реальны не слова, а только та энергия, которую можно Увидеть, Намереваясь при помощи Воли.