«Косой дождь», фрагмент романа, С. Смирнов –
- http://www.proza.ru/2010/10/24/624
Организаторы безумно обрадовались,
но оговорились, что хотелось бы более…
(«Косой дождь», С. Смирнов)
Говоря коротко: люди редко приходят в восторг, когда их дурачат. Еще реже они заявляют об этом, опасаясь выглядеть смешными (в своих же глазах) и одураченными бесповоротно и лихо. Чтобы скрыть факт – они оплачивают процесс, видимо оттого, что в деньгах по определению нет ничего смешного. Так поступают люди, где-то там - в джунглях оффлайна. Ну, а мы что же? Что мы не люди, хотя бы и публикуем опусы на неприлично свободных сетературных ресурсах? А вот, что: мы дурачим сами себя и тем самодостаточны, как текст Сергея Смирнова.
Автор предуведомил (из безотчетной любви сочинителей к замысловатым дисклеймерам и слепой веры в них), что предложенный фрагмент – это заключительная часть романа. Часть, к которой рекомендуется отнестись, как к произведению цельному, оконченному. Тут-то все и начинается. Нас не интересует, считает автор текст самодостаточным или не считает, более того – любой текст самодостаточен. Интересует, прежде всего, художественный ли это текст, литературный ли. А в связи с этим: тема произведения, её исполнение, как со стороны технической, так и содержательной, учитывая, что это, со слов автора, фрагмент романа. Предложить для рецензирования заключительную часть романа ход, по крайней мере, оригинальный. В то же время, очевидно, что фрагмент переработан до пресловутого «самодостаточного» уровня. В сущности – это чрезмерно художественный синопсис. И автору, надо признать, удалось создать атмосферу и настроение, не достало лишь поставленного закадрового голоса, сообщающего краткое содержание предыдущих серий увлекательного сериала. Текст, являясь фрагментом, сам по себе состоит из подогнанных под более или менее стройную, простую композиционную основу, отрывков. Повествование дается автором во временной ретроспективе, события, одно за другим, сюжетно приводят читателя к «сегодняшней» точке рассказчика.
Стилистически, условные отрывки условного фрагмента – крайне неровны. Кроме этого, их объединение выглядит искусственным и по причине жанровой разности.
Так, начальная часть фрагмента (если точку поставить после слов: «… и больше мы никогда не встречались») с некоторыми оговорками – рассказ о любви. Все последующее тогда можно отнести к жанру авантюрной прозы или - коллажу передовиц да под острым когда-то соусом «советский режимный (особый)» со сквозной любовной темой. С другой стороны, справедливо предполагать, прочитывая фрагмент, скрытую от читателя семейную сагу, историю жизни, достойную романа. Однако постоянные отсылки к фактам конкретным, подвешивание главного героя на ниточку случайных и предопределенных событий в трагическом разломе между эпохами, поколениями, системами ценностей, потерями и «поиском покоя» – основание заключить, что история семьи не главная. Да и полгоря в смешении жанров и неформатной подаче, в конце концов. Если бы речь шла о романе – всему нашлось бы место, но в том и дело, что на основе фрагмента, который автор называет заключительной частью, совершенно невозможно угадать роман. А то, что можно представить и угадать – об этом в рецензиях писать не принято. В самом деле, события в заключительной части (!) происходят во второй половине прошлого века, буквально, хронологически с 50-х по 90-е годы. Вещь целиком, в таком случае, просто эпопея, монумент, «Властелин колец», гигантское полотно от сотворения мира и до отдельно взятой смерти от кухонного ножа в парижской забегаловке. Словом – глыба. Заметим, повествование ведется от первого лица, главному герою (если же Анатолий Фролов не главный герой, а лицо повествующее в течение развития романа менялось – это, с учетом сюжета и стилистики предложенного фрагмента, безусловный крах произведения) около двадцати лет, то есть в начале начал его возраст исчисляется, видимо, отрицательными величинами. Возможно, конечно, и обратное: части, предшествующие заявленному фрагменту подробны донельзя и содержат посекундную детализацию предпосылки, самого события и его последствий. От одной мысли о таком разрешении текста голова пойдет кругом.
Да, так вот. Редко, очень редко люди приходят в восторг, когда их дурачат. Так что – синопсис и есть, и это максимум, и это авансом.
Что до стиля письма (по конкретному фрагменту), то здесь еще хуже.
Первые три абзаца авторского текста:
"… Слоистый туман быстро опускался на теплую даже после короткого осеннего дня
землю, скрывая неширокую речку и острые силуэты деревьев на пологих берегах.
День плыл к закату, которого, впрочем, не могло быть видно из – за густых,
низких, почти перемешанных с туманом, облаков.
Погода явно не годилась для рыбалки, и я уже довольно скоро пожалел, что
выполз сегодня из дома. Было прохладно, но дышалось легко, пахло мокрой травой,
прелыми листьями и осенью. Смотав спиннинг, я пошел вдоль берега. Маячили
выходные, двухдневное dolce far niente, отчего настроение улучшалось, несмотря
на свойственную осеннему времени грусть и полное отсутствие пойманной рыбы.
Впрочем, чего греха таить, не только рыбалка повлекла меня на скользкие,
глинистые берега Москвы-реки, но и надежда встретить Нику – она любила
вечерами, пусть даже и сырыми, прогуливаться в перелесках, размышляя о высоком,
как говорила сама. Я не то чтобы был влюблен, но часто думал о ней. Девушкой
она была симпатичной, ироничной и легкой. Кроме того, ей нравилась моя музыка,
а даже умнейший и тонкий дядя Сергей относился к моему сочинительству довольно
скептически. Иногда мы с Никой, когда мне удавалось вот так, случайно,
встретить ее, гуляли в тогда еще совершенно безлюдных рублевских лесах. Сейчас,
говорят, там все повырубили, а тогда... Тогда можно было часами бродить и не
встретить никого, лес был чудесным, просторным и светлым. Голые стволы сосен
летели вверх или падали из облаков, - в зависимости от нашего с Никой
настроения. Под настроение же мы говорили о чем угодно, или молчали. Нам было
уютно вдвоем, временами казалось – что-то связывает нас, не влюбленность, нет,
возможно, симпатия, или еще что непонятное – тогда трудно было понять.
Я свернул на тропинку к даче, так и не повстречав Нику, что, впрочем, легкости
моего настроения не испортило. “Ничего” – подумал я, - “завтра, наверняка,
встретимся. А нет – так зайду к ней вечером”. Я немного лукавил в своих мыслях,
поскольку нипочем не пошел бы к Нике домой – тогда я был не очень-то смел с
девушками, пожалуй, даже, и застенчив".
На что сразу обращаешь внимание – на судорожную цепочку из великолепной четверки лишних слов: «даже-впрочем-уже-довольно-даже-даже-довольно-впрочем-даже». Далее, неуклюжие, немного беременные фразы, вроде – «почти перемешанных облаков» или «полное отсутствие рыбы» с изысканной тавтологией. Затем, применение однотипного описательного приема: «лес был чудесным, просторным и светлым», «она была симпатичной, ироничной и легкой». И, наконец, очевидные ляпы в логике фразы. Например: «было прохладно, но дышалось легко» (когда прохладно, обычно легко не дышится?), «возможно, симпатия, или еще что непонятное» (симпатия – это что-то непонятное?). Кроме этого, в столь ничтожно малом для романа отрывке, имеются и сюжетные ляпы. К примеру, «…чего греха таить, не только рыбалка повлекла меня на скользкие, глинистые берега Москвы-реки, но и надежда встретить Нику…» и «… когда мне удавалось вот так, случайно, встретить её…». Здесь нет никакой «случайности», за исключением повтора глагола (встреча ожидаема, герой ищет встречи, надеется на неё). Плюс – вольное обращение с местоимениями. Текст (роман!), исполненный в подобном стиле, может быть отчасти оправдан темой. А вдруг автор дал такую глубину, такой психологизм или неожиданный сюжетный поворот, что читателю «уже» не до глупого «даже, впрочем, почти довольно»?
Нет. Точнее, скорее нет. Потому что судить о глубинах, барахтаясь на мелководье предложенного фрагмента – не уважать никого. И, прежде всего – автора, сделавшего текст заложником сочинительского произвола. Если рассматривать фрагмент с точки зрения темы, анализируя события, поведение персонажей, мотивы, используемый впрямую или отсылочный фактический материал, вывод будет неутешительным. Фрагмент изобилует языковыми штампами, жанровыми клише. Содержательная линия, связанная с разведкой, специальными службами и пр. – это сплошь ломаная линия несостыковок и сюжетных нелепиц. Линия музыкальная, отношения с Софи, шаржевые вкрапления портретных персонажей, описание Парижа и рублевских лесов, частокол имен собственных: всё в ритме и темпе синопсиса, по отдельности – неубедительно, обрывочно, слабо. А финальное убийство (финальное в фрагменте) и рефлексия героя с, мягко говоря, банальными сентенциями «жизнь – мираж», «мудрость – в смерти» - закономерный итог, комментировать который не нужно. Заявленный текст – это неудачная попытка одурачить неизвестно зачем. И такая невнятная оценка от надежды на существование полной версии романа (роман – это большая работа, серьезный труд, на фоне чего не так заметны недостатки произвольного монтажа). К тому же практика, представляющая собой мантру «обоснования» отрицательных рецензий, порочна и бесполезна. Хотя рецензенту и не удалось пренебречь ею вовсе. Написанного достаточно: текст – плох, а подробнее надо, когда он был бы хорош (отмечаю это во избежание).
с ув.,
сабашников