отрывок из повести "Исповедь приговоренного"
В той же «клинике на строгаче» познакомился я с Вадимом.
Внешне это был типичный «маменькин сынок», «интеллигент» и «очкарик». Тем не менее, пройдя все этапы зоновской школы, оказался он на строгом режиме, по мнению представителей советской пенитенциарной системы, совершенно заслуженно.
Советскую власть не терпел он откровенно, нимало не скрывая своего к ней отношения. Но садился всегда по статьям уголовным. Впаять ему антисоветчину никак не получалось, поэтому прихватывали его за совершенно другие деяния. Каждый его суд превращался в расширенный антисоветский митинг. Он умудрялся через многочисленных оставшихся на воле друзей оповестить вовремя представителей прессы (не только советской). Судьи потели и краснели, отвечая на дерзкие вопросы зарубежных журналистов.
Освободившись, Вадим добросовестно начинал собирать документы для выезда за пределы нашей великой Родины (начиная от Израиля и заканчивая далекой и загадочной Новой Зеландией). И каждый раз не успевал этого сделать. Мешал очередной срок. Сроки были несерьезными.
За время отсидки Вадим успевал написать очередную книгу, переправить ее неведомыми путями за рубеж. Если бы ему удалось все же сквозануть через нашу границу, которая в советские времена была на надежном замке, он наверняка стал бы пусть не миллионером, но вполне состоятельным человеком. Его опусы с удовольствием печатали зарубежные издания, «по-честному» помещая на банковские счета солидные суммы. Но добраться до них Вадиму никак не удавалось.
В последний раз ему здорово не повезло на пустом месте. Родом он был из приморского курортного поселка. Прихватили его на попытке пропарить во время совместной пьянки мозги легкомысленным курортникам-северянам воспоминаниями о таком же мероприятии, якобы происходившем с участием чуть ли не самого Луиса Корвалана (что было похоже на правду, учитывая многоплановые и разносторонние связи и знакомства рассказчика). Один из курортников, оказавшийся наименее пьяным и наиболее бдительным, срочно стукнул о вечерней беседе в местную милицию.
Начальник милиции своим подчиненным приказал найти любой повод, но поселок от присутствия Вадима на два-три летних месяца избавить. На квартире, снимаемой курортниками, куда утром Вадим нагрянул в жажде продолжения банкета и творческого общения, его уже ждали. За ночь не нашлось приличного повода для его немедленной изоляции, но по принципу: «Был бы человек, а статья найдется» - Вадима решили изолировать без повода.
Он даже своим внешним видом смущал покой честных отдыхающих граждан. При безмерной худобе Вадим был невероятно длинным, а это при его образе жизни казалось совершенно недопустимым. Два метра мосластых костей были упакованы в шорты до колен, сшитые из красного флага Советского Союза с серпом и молотом в самом неожиданном месте. Сверху была надета летняя форменная рубашка офицера ВВС Соединенных Штатов Америки, на голове – настоящее мексиканское сомбреро, привезенное кем-то из друзей «оттуда».
Местные милиционеры, знавшие Вадима как облупленного, спокойно повели его в отдел по пляжу (так было раза в два короче). А пляж этот принадлежал лучшему в СССР международному пионерскому лагерю. Добросовестный комсомольско-пионерский актив спокойно загорал, по команде вожаков поворачивая тела, утратившие на время свою комсомольско-пионерскую принадлежность, на левый-правый бок, на спину и на живот.
Явление Вадима народу заставило актив отлепить тела от горячего песка и уставиться на невиданное зрелище. Милиционеры поняли, что были неправы, когда на процессию со всех сторон нацелились объективы фото- и кинокамер.
Дойдя до середины шеренги полуголых тел, Вадим внезапно остановился. Застыв в картинной позе, подняв руку в пионерском приветствии, мощным, закаленным в постоянной митинговой борьбе, голосом Вадим произнес: «Юные пионеры! К борьбе за дело капиталистической партии, будьте готовы!» Отзывчивые пионеры, в трусах подхватившись с належанных мест, дружно вскинули руки в ответном приветствии, четко и слаженно ответили: «Всегда готовы!»
На следующий день эксклюзивный материал был показан на всех ведущих телеканалах мира. Вадима, впаяв ему еще за какие-то прошлые грехи пару статей УК, определили на пятерку в зону уже строгого режима. Но в период моего знакомства с ним, зарубежные агентства СМИ подняли такой дружный стон по поводу незаконного решения суда, что со дня на день ожидал Вадим своего скорого и справедливого освобождения, откисая по заранее изученным симптомам на больничке.
Главврач лагерной больницы Ирина Викторовна давно уже определила отсутствие в Вадимовом организме смертельных заболеваний, но из палаты в барак его не переводила, рассудив, что во вверенном ей подразделении он принесет больше реальной пользы.
В Вадиме совмещались безудержная дерзость и отвращение к общепринятым правилам и большим начальникам с абсолютной терпимостью и бесконфликтностью по отношению к людям, оказавшимся в подобном ему положении. Местный «отец Терез» был в послеоперационных палатах жизненно необходим как санитар, заботливая и опытная нянька-сиделка и... великолепный рассказчик.
Человек, обладающий этим уникальным даром, на зоне становится, как корова в Индии, существом священным и неприкосновенным. В перерывах между отсидками и во время них Вадим успевал невероятно много читать. Его познания практически во всех областях науки и искусства нам, в большинстве своем достаточно недалеким зекам-неудачникам, казались безграничными. Кроссворды и сканворды, поставляемые в нечастых посылках родственников, от Вадима тщательно прятали, потому, что хватало ему нескольких секунд, чтобы ответить на любой, нам казавшийся неразрешимым, вопрос.
Относился он к этой примитивной «развлекухе» лежачих с пренебрежением, пока, ввиду полного отсутствия других занятий и безнадежной тоски в палатах, не припахали его составлять свои собственные головоломки. Подошел Вадим к этому делу с полной ответственностью, составлял индивидуальные и коллективные кроссворды, сканворды и ребусы, сильно не умничал, спускаясь с недостижимых высот до нашего уровня.
В Ирину он был трепетно и безответно влюблен. Он видел, что давно уже повышенный интерес ее к «катафалке» Сергея перестал быть чисто профессиональным. Тем не менее, скоро крепко с Сергеем сдружился. Долгими вечерами сидел на стуле возле фанерного шаткого столика, на котором не так давно стояла босоногая Весна, пространно рассуждая о художниках эпохи Возрождения, французских импрессионистах, о примитивизме и абстрактной живописи. Сергей лишь согласно мычал в ответ или отрицательно мотал головой. При появлении Ирины Вадим безропотно снимался с места и тактично удалялся.
Скоро пришло постановление о его освобождении. Вадим зашел к нам в палату попрощаться. Материться он не умел, мучительно краснел, когда в его присутствии говорили об активных действиях сексуального характера с чьей-то матерью, самое крутое ругательство в его устах было «урод». Тем не менее, речь, произнесенная им напоследок, была гораздо доходчивее и опаснее для существующего строя, чем самый искусный матерный монолог.
Я тогда понял, почему так не любят безобидного Вадима начальники всех мастей. И еще понял - пока такие, как Вадим, вынуждены не уезжать даже – убегать от своей Родины – будущего у их Родины нет.
Выехал Вадим из России в Германию месяца через два. А через три к «строгачу» подъехали два тентованных фургона с гуманитарной помощью. Не знаю, сколько чего «разошлось» по дороге к месту назначения, но даже нам достались хрусткие немецкие постельные комплекты.